ГЛАВА 9
IN NUBIBUS ET IN TERRA*
* В облаках и на земле (лат.)
Семейный портрет четы Экстер, над которым с редким усердием трудился Томас Лоуренс, был в стадии завершения. Молодой художник, у которого было весьма много заказов, работал, в основном, в мастерской Королевской Академии, на дому у заказчиков снимая лишь эскизы и делая предварительные наброски.
Он жил у сэра Джошуа Рейнольдса, с самого начала опекавшего юное дарование, и пользовался его неограниченным, по сути, отеческим расположением. Сэр Джошуа даже подыскал через друзей неплохую квартиру для своего подопечного, представлявшую собой часть длинного особняка на Тотнемкорд-роуд неподалеку от Бедфорд-сквера. Но денег Томасу еще не хватало, чтобы выкупить это жилье, поэтому молодой художник трудился, не покладая рук.
И было лишь одно полотно, которое не знало стен и света академической мастерской. В нарушение всех авторских правил, оно писалось на дому у заказчика – это был портрет с предварительным названием “Граф Экстер с женой и дочерью”. СтОит ли напоминать о том, почему мистер Лоуренс изменил принципам своей работы?
Попав однажды в дом Экстеров, и встретив там радушный прием, молодой человек прилип к этой семье, как рыбка прилипала к акуле, имея свой нескрываемый интерес и далеко идущие планы. Молодая графиня Экстер, которой теперь шел восемнадцатый год, была столь выгодной партией для Томаса, что он лез из кожи, пускался на всяческие уловки, лишь бы завоевать ее расположение. Но, увы, чувство, возникшее было поначалу и вскружившее голову неопытной девушке, чувство, которое она готова была назвать любовью, поскольку не испытывала ничего подобного ранее, – очень быстро сменилось отчуждением, граничившим порой с нетерпимостью. И это, не смотря на то, что родители девушки, как знал Томас Лоуренс, прилагали немалые усилия для наставления дочери на истинный путь.
Но у молодого художника, как водится в куртуазных ромах, неожиданно появился соперник – никому не известный итальянский проходимец. И именно ему леди Елена почему-то отдавала предпочтение.
Несправедливость, которая была столь же явной, сколько и обидной, угнетала талантливого живописца весьма сильно, хотя он и сохранял в душе завидное самообладание и выдержку. Трижды в неделю бывая в Хайгете, он полагал, что его частое присутствие в доме возлюбленной приучит девушку к мысли о том, будто Томас Лоуренс является неотъемлемой частью ее жизни и, в конце концов, она свыкнется с этим настолько, что предполагаемый брак с художником естественным образом вытечет из сложившихся отношений. Однако, следуя известной пословице, располагает судьбами людей только Бог, и по высшим замыслам выходило так, что сердце леди Елены было отдано другому.
Сохраняя теплые отношения с графом и его супругой, считавшими эту партию для дочери хоть и недостаточно блестящей, зато надежной и перспективной, Томас Лоуренс не торопил событий. Он не терял надежду на перемены к лучшему, и ежедневно молился о том, чтобы провидение послало леди Елене доказательства своего предпочтения над ненавистным ему Томазо Бальони.
Каково же было его изумление, переросшее в подлинный восторг, когда однажды во второй половине августа сэр Джошуа Рейнольдс случайно обмолвился в разговоре:
– Да, кстати, мой дорогой друг, помните ли вы еще того итальянского выскочку, так дерзко ведущего себя на похоронах Гейнсборо?
– Как же не помнить! – сказал мистер Лоуренс раздраженно. – Синьор Бальони, если не ошибаюсь.
– Да-да, Бальони, – подтвердил сэр Джошуа. – А как вам понравится то, что этот Бальони в данный момент находится в тюрьме “Флит”?
– Что?! Не может быть! – воскликнул Лоуренс, и было непонятно, чего в его возгласе прозвучало больше: удивления или радости.
– Именно! – Сэр Джошуа развел руками. – И не просто так, а за попытку убийства сэра Хорэйса Уолпола, графа Орфорда!
– Что вы говорите! – Казалось, Томас Лоуренс не верит своим ушам. Глаза его округлились, челюсть отвисла и, хватая ртом воздух, он не находил нужных слов, чтобы выразить свое удивление и, вместе с тем, действительно несказанную радость. – Но каким образом?
– Не знаю, что они там не поделили со стариком Уолполом, это темная история, – продолжал сэр Джошуа. – Но факт остается фактом. Этот Бальони проник в Строберри-Хилл вооруженный пистолетом и кинжалом, но был схвачен охраной графа и брошен в подземелье замка. Вы ведь знаете, что у графа Орфорда жилище изобилует этими средневековыми штучками. А через несколько дней по просьбе графа этот итальянский негодяй был переведен в тюрьму “Флит”, где и находится теперь. Ну, каково? Я знал, что этот мальчишка плохо кончит!
Глаза Томаса Лоуренса сияли, румянец залил его щеки.
– Сэр Джошуа, – в волнении спросил он, – а насколько достоверны эти сведения?
– Мой друг, – заметил мистер Рейнольдс, – устроит ли вас, если я скажу, что не далее, как два дня назад мне об этом рассказал сам начальник тюрьмы? Он просил меня посмотреть работы его сына, и между делом поведал эту историю.
– Сомнений нет, – вполголоса сказал Томас Лоуренс, будто размышляя вслух. – Что ж, похоже, настал мой час…
И, наскоро собравшись, преисполненный надежд и чувства собственного достоинства, он отправился в Хайгет.
***
Тем временем, не дождавшись Томазо в роще в назначенный день, и вернувшись домой в сильном смущении, леди Елена заперлась в своей комнате и даже не вышла к ужину. Ее мысли были заняты поиском разгадки случившегося, а в сердце поселилась тревога.
Посланный на следующее утро Оливер Нортон ненавязчиво выпытал у Кэтрин, что постоялец, собиравшийся покупать у графа Экстера лошадь, неожиданно уехал по неотложным делам. Старик, удивленный этим сообщением, не заметил вспыхнувшего огня в глазах девушки при упоминании о синьоре Бальони, и принес юной графине безрадостную весть, оставаясь озадаченным не меньше ее самой.
Но если леди Елена, не знавшая о джентльменском поступке Томазо в харчевне, была просто удивлена и разочарована, то старому пирату в голову упрямо лезла мысль о мести со стороны рыжего Джонни. Но прошло еще два дня, и никакие слухи о возможном убийстве не тревожили Хайгет. Томазо просто уехал, исчез из поля зрения – но куда и почему? Какова была причина столь поспешного бегства?..
Леди Елена не находила себе места. Ни чтение, ни музыка не шли ей в голову. Она то запиралась в своей комнате, то бесцельно слонялась по саду, то вдруг начинала отчитывать свою горничную, чего раньше никогда не делала.
Графиня, заметив странное поведение дочери, попыталась вызвать ее на разговор, но после нескольких безуспешных попыток оставила девушку в покое, наблюдая за ней со стороны и приписывая происходившие перемены приближению осени.
Дважды приезжал Томас Лоуренс. Работа над семейным портретом подходила к концу, но его терпеливые ухаживания, вызывавшие раньше у леди Елены простое раздражение, теперь вдруг послужили причиной открытой истерики. Девушку отправили в ее комнату, а перед молодым человеком мягко извинились.
Что-то неладное происходило с дочерью – это видели и мать, и отец, но понять причину перемен были не в состоянии.
В один из дней, когда небо снова стало хмурым, как Зевс, обдумывающий наказание Танталу, для последнего сеанса приехал Томас Лоуренс. Он был возбужден до крайности, и его состояние сразу бросалось в глаза.
– Работа почти закончена, – заметил граф Экстер, – и авторское удовлетворение читается по вашему лицу, мистер Лоуренс.
– Я говорю “увы”, ваша милость, – ответил художник, – поскольку теперь мне придется реже видеться с вашей дочерью. А это, как вы знаете, при моем расположении к ней, весьма печальная перспектива. Где, кстати, леди Елена?
– Наверное, у себя, – ответила графиня. – Должна вам признаться, что в последнее время она сильно изменилась, стала замкнутой и отчужденной. Все наши попытки вернуть ей прежнее расположение духа ни к чему не приводят. Мы просто в отчаянии! Но вы, мистер Лоуренс, надеюсь, понимаете, что в жизни каждой девушки наступает подобный период. И юноше, проявляющему искренние чувства, приходится порой призывать на помощь все свое самообладание, чтобы пережить это переходное время достойно и с честью…
– Что ж, я готов, – с загадочной улыбкой сказал Томас Лоуренс. – Мало того, полагаю, что мое сообщение послужит для вас доброй вестью, а леди Елене и вовсе раскроет глаза на многие вещи…
Граф и графиня переглянулись.
– Что вы имеете в виду? – спросил сэр Реджинальд.
– Я непременно поделюсь новостью, – ответил мистер Лоуренс, усмехаясь, – но мне бы хотелось сделать это в присутствии леди Елены.
– Хорошо, сударь, я сама схожу за ней, – сказала графиня и удалилась, шурша новым платьем цвета спелой вишни.
Томас Лоуренс, лица которго не покидала загадочная усмешка, перебросился с графом несколькими общими фразами, и в течение этого короткого диалога сэр Реджинальд заметил, что молодой человек рассеян, и мысли его находятся далеко за пределами этого дома.
Через несколько минут в гостиную вошла лед Елена в сопровождении своей матери. Сдержанно кивнув художнику, она присела на стул и направила отрешенный взгляд в окно.
Томас Лоуренс торжественно обвел глазами присутствующих и сказал с металлической дрожью в голосе:
– Да будет вам известно, господа, что некий молодой человек, прибывший из Италии…
Леди Елена метнула на него молниеносный взгляд.
– …под именем Томазо Бальони, несколько дней назад был схвачен при попытке убить сэра Хорэйса Уолпола, графа Орфорда. Проникнув в его дом, – продолжал Томас, глядя теперь только на леди Елену, – с пистолетами за поясом, он был вовремя обезоружен охраной графа, и теперь находится в тюрьме “Флит” под следствием!
Воцарилось гробовое молчание. Граф и графиня заворожено смотрели на мистера Лоуренса, а тот, в свою очередь, на леди Елену. Девушка же, слушавшая сообщение мистера Лоуренса с невероятным напряжением, вдруг расслабилась, обмякла, и глаза ее закрылись. Не дав никому опомниться, она рухнула со стула на пол.
Когда с помощью воды и уксуса бедняжку привели в чувства и усадили обратно на стул, она обвела всех тяжелым взглядом и, остановившись на Томасе Лоуренсе, с трудом выговорила чужим, треснувшим голосом:
– Это неправда…
– К сожалению, сударыня, это правда, – сказал Томас с притворным участием, и добавил, переменив тон: – Теперь вы видите, кому отдавали предпочтение?
– Что? – вяло спросила девушка и вдруг, будто вспыхнув, выкрикнула: – Прочь, прочь от меня! Ничтожество! Вы не стОите волоска с его головы! Прочь!
Мистер Томас Лоуренс, оскорбленный и униженный, развел руками и отошел в сторону.
– Дочь, тебе нужно прилечь, – сухо сказала графиня. – Ты переутомилась.
– И не подумаю! – решительно заявила леди Елена, полностью оправившись от обморока. – Я немедленно еду к нему!
– Елена, ты сошла с ума! – воскликнул граф. – Опомнись! Куда ты собралась ехать?
– Я же сказала: к нему! Я люблю его! Да, знайте же, люблю! И вы мне уже ничего не сделаете!
Расстроенный таким поворотом событий, не ожидавший подобной реакции от девушки, Томас Лоуренс понял, что назревает семейный конфликт. Не желая стеснять хозяев своим неуместным присутствием, он поспешно откланялся и удалился. Граф с озабоченным лицом вышел проводить его.
– Откуда вы это знаете? – спросил он хмуро.
– Мне рассказал сэр Джошуа Рейнольдс со слов начальника тюрьмы.
– Та-ак, – протянул граф Экстер, задумавшись. – Что ж, сударь, не отчаивайтесь. Я на вашей стороне.
…На следующий день, когда после завтрака, по обыкновению, граф работал в своем кабинете, к нему вошла леди Елена. К столу она не выходила, и родители не стали беспокоить дочь.
Взглянув на нее, граф понял, что девушка наверняка провела бессонную ночь. Ее лицо было бледным, как бумага, под глазами образовались лиловые полукружия. В движениях дочери, механически безвольных, отразились все ее переживания. Жалость, рожденная отцовской любовью, шевельнулась в сердце графа. Но, помня о возможном позоре для семьи, он не дал проявлению слабости захватить себя.
– Отец, – сказала леди Елена тихим, умоляющим голосом, – ты всегда любил меня… Сделай что-нибудь… Ты ведь можешь…
– Присядь, пожалуйста, – сказал граф прохладно и, выйдя из-за стола, усадил дочь на диван.
Расположившись рядом, он взял ее за руку и заглянул в глаза. Леди Елена опустила голову.
– Ты должна сделать правильный выбор, – наставительно сказал он. – А преступник должен сидеть в тюрьме.
– Но я люблю его! – воскликнула девушка. – Вы же не знаете, какой он и кто он! Я не верю в то, что Томазо преступник. Он – честный человек, и его оклеветали!
– В этом разберется следствие, – спокойно ответил граф. – И я не стану позорить свое имя, выгораживая негодяя. Подумай об этом, дочь.
– Хорошо же, – бросила леди Елена, высвобождая свою руку, – считай, что я тебя ни о чем не просила. Но только знай, что пока я хожу по этой земле, я буду любить только его, где бы он ни находился, в тюрьме или на свободе, живого или мертвого – только его!..
С этими словами она решительно поднялась и вышла, оставив отцу тягостные раздумья.
В тот же день, улучив момент, леди Елена тайком вышла из дому, переодетая в платье служанки, и, пройдя через сад к маленькой калитке, покинула родительский особняк. В руках у девушки был какой-то массивный сверток. Дойдя до церкви Святого Валентина, она села в экипаж и поехала в Лондон.
***
Встревоженная долгим отсутствием племянника, Тереза Клайв всерьез забеспокоилась. “Не мог же он уехать, не попрощавшись”, – думала она. Поделившись с мужем своей тревогой, миссис Клайв выслушала взвешенные рассуждения Джонатана и несколько успокоилась. В конце концов, говорил Джонатан, юноша вполне самостоятелен в своих действиях, раз уж отважился в таком возрасте приехать в чужую страну. И было бы наивно полагать, что он заблудился в незнакомом ему городе. Скорей всего, предположил мистер Клайв, Томазо просто путешествует по стране, набирая в свой багаж массу впечатлений.
Остановившись на этом, миссис Клайв еще несколько дней не говорила о племяннике вслух, хотя мысли ее были прочно заняты его судьбой. В середине августа тревога, охватившая женщину, стала пульсировать в ней все сильнее и чаще, и она, понимая, что необходимо что-то предпринять, отправилась в гостиницу “Роял”.
Услужливый администратор мистер Пирс не смог обрадовать ее, сообщив, что уже больше недели не видел Томазо Бальони в гостинице. В номере оставались его вещи, а сам он исчез, не предупредив о своем отсутствии.
Горячая волна ударила в голову миссис Клайв.
– Вам плохо, сударыня? – засуетился мистер Пирс. – Присядьте, я принесу воды.
Через минуту, отпив пару глотков из стакана, Тереза Клайв посмотрела на мистера Пирса умоляющим взглядом и попросила позволения осмотреть номер своего племянника.
– Вообще-то без полиции это не положено, – протянул озадаченный администратор, – но, учитывая, неординарность ситуации, в виде исключения…
И почти через двадцать лет миссис Тереза Клайв снова вошла в тот гостиничный номер, где когда-то застала итальянскую певицу. Другая мебель, другие шторы на окнах, другие подсвечники – все изменилось в этой комнате, и только окно с видом на Темзу, как полотно Констебля, висело на том же месте.
– Сударь, вы доверяете мне? – спросила женщина.
– Вполне, сударыня.
– В таком случае, не могли бы вы оставить меня одну. Я осмотрю вещи племянника.
Помявшись и снова бормоча что-то о нарушении закона, администратор положил в карман шиллинг и, улыбаясь, удалился. Тереза осталась одна. Ее сердце щемила тревога, мысли путались. Не торопясь, она начала перебирать вещи Томазо.
Конечно, это было не так – но женщине казалось, что от рубашек и белья, к которому она дотрагивалась, исходили какие-то лучи, проникающие до самого сердца. Наверно, это были сигналы, которые через космическую связь посредством вещей своего сына посылал сестре Томас Баттертон.
Мурашки бегали по спине миссис Клайв, но она методично, вещь за вещью, перебирала нехитрый гардероб своего племянника. Наконец, добравшись до большой папки, завязанной шелковыми тесемками, Тереза нашла то, что хотела найти. Среди эскизов и рисунков Лондона, выполненных Томазо, среди его путевых заметок и размышлений она обнаружила запечатанный конверт с итальянским адресом. Это было письмо, которое юноша, по-видимому, забыл или не успел отправить.
Распечатав конверт, Тереза повертела в руках листок, исписанный по-итальянски. Не понимая ни слова, и лишь увидев в первой строке сочетание “cara mater”*, Тереза поняла, что письмо адресовано Фаустине Бальони. Сложив листок и упрятав его в конверт, миссис Клайв аккуратно уложила все рисунки в папку и, завязав тесемки, взяла ее с собой. Письмо она спрятала на груди.
* Дорогая мама (итал.)
Поблагодарив мистера Пирса, миссис Клайв сообщила, что забрала рисунки племянника и попросила передать ему, когда тот объявится, что тетушка Тереза ждет его в любое время дня и ночи.
По дороге домой она пыталась вспомнить хоть одного знакомого их семьи, кому можно было бы доверить перевод письма Томазо. И не столько любопытство было скрыто за этими поисками, сколько желание получить хоть какие-нибудь намеки о намерениях племянника, которые бы могли помочь в его розысках. Но никто из друзей семьи не знал итальянского, и это обстоятельство приводило миссис Клайв в отчаяние.
Дома ее ждал сюрприз. Какая-то служанка, чисто и аккуратно одетая, но с выражением грешницы на красивом молодом лице, ждала ее в гостиной. Мэгги удивленно поднимала брови и показывала жестом на незнакомку.
Мимолетные подозрения шевельнулись в сердце миссис Клайв, когда она заметила слишком белые руки и ухоженные ногти незнакомки, ее модно уложенные волосы и грацию, не свойственную простым девушкам.
Увидев вошедшую миссис Клайв, незнакомка поднялась ей навстречу и замерла на полпути. В ее глазах стояли слезы.
– Боже, как вы похожи на мою мать! – воскликнула она дрожащим голосом.
– Кто вы и что вам угодно? – с любопытством глядя на девушку, спросила Тереза.
– Вы меня, конечно, не знаете, – ответила незнакомка. – Зато я слышала о вас очень много, в том числе от Томазо…
Услышав имя, занимавшее теперь все ее помыслы, миссис Клайв встрепенулась и пристально посмотрела на девушку.
– Вы знакомы с моим племянником? – осторожно спросила она.
– Да, миссис Клайв, – горестно вздохнув, ответила девушка.
– Кто же вы, наконец? – сделав нетерпеливое движение, спросила Тереза.
– Я Елена Экстер, дочь вашей сестры Анны. И так же, как Томазо, – ваша племянница.
Сердце замерло в груди Терезы Клайв, будто прислушиваясь к словам девушки.
– Господи, как я сразу не догадалась! – всплеснула руками миссис Клайв и осеклась. Она не знала ни того, чтО привело к ней леди Елену, ни как себя с ней вести.
Заминку разрешила сама неожиданная гостья. Раскрыв объятия, она приблизилась к тетушке и, обняв миссис Клайв, зарыдала на ее плече. Прижав девушку к себе, Тереза растерянно моргала, не понимая причину столь трогательной реакции с ее стороны.
– Что с тобой, девочка? Ну-ну, не омрачай нашу встречу такими горькими слезами.
– Ах, тетушка, если бы вы знали, как мне тяжело! – воскликнула леди Елена. – Увы, только горе помогло соединить нас. И я принесла вам дурную весть… Или вы уже знаете?
– О чем ты?! – не на шутку встревожилась миссис Клайв и отстранила от себя девушку. – Говори же!
– Милая тетушка, – прорываясь голосом сквозь слезы, сказала леди Елена, – только вчера я узнала, что Томазо, мой Томазо…в тюрьме!..
– Что?! – вскрикнула миссис Клайв. – Что ты такое говоришь? Опомнись!
– Это правда, тетушка, – продолжала леди Елена. – Его обвиняют в попытке убийства графа Орфорда.
– О Господи! – застонала миссис Клайв. – Я так и знала, что все его поиски кончатся плохо!
Держась одной рукой за голову, а другой за сердце, она села на диван. Рядом присела леди Елена. Несколько минут длилось тягостное молчание.
– Ты знаешь какие-нибудь подробности? – тихо спросила миссис Клайв.
– Ничего, кроме того, что Томазо схватила охрана сэра Хорэйса. Говорят, что при нем было два пистолета.
– Откуда у него пистолеты? Кроме кинжала он никогда ничего не носил с собой.
– Я сказала вам все, что знаю сама. Правда ли это – трудно судить…
– Граф Орфорд, этот злой гений! – возвысив голос, сказала миссис Клайв. – С этим именем нашу семью связывают только трагические узы.
– Я многого не знаю, милая тетушка, – сказала девушка, – но из того, что мне рассказывал Томазо, я поняла, что он занят поисками причин смерти своего отца, то есть вашего брата…
– Да, это так, девочка, – горестно вздохнула миссис Клайв. – Именно для этого он и приехал из Италии. Но позволь узнать, каким образом познакомился он с тобой?
– Это долгая история, – ответила леди Елена, помешкав. – В одном лишь могу признаться: мы с Томазо…любим друг друга! И выше этой любви для меня нет ничего!
– О Господи! – воскликнула миссис Клайв. – Час от часу не легче!
– Почему, тетушка Тереза? Вы против?
– Видишь ли, девочка… Мои отношения с твоей матерью достигли теперь такой степени отчуждения, что любое вторжение в вашу семью было бы болезненным для меня. А Томазо, будучи племянником и мне, и Анне, достаточно четко разобрался в том, кто из нас был ближе к нашему брату и к его отцу в свое время. Полюбив друг друга, вы оказались на перекрестке страстей и предательства, не сознавая того, как непросто будет вам удержаться вместе. Скажи, Елена, как твоя мать относится к вашему чувству?
– Милая тетушка, – нежно сказала девушка, – дело в том, что она не все знает о наших отношениях. Презирая мое увлечение юным итальянским художником, она не знает ни того, что он приходится ей собственным племянником, ни, безусловно, того, что дважды мы встречались с ним тайно, проведя восхитительные часы друг с другом.
– Она не знает? – задумчиво переспросила миссис Клайв. – Томазо бывал в вашем доме и не представился?
– Да, тетушка, – подтвердила леди Елена. – Восстанавливая биографию своего отца, он не стал называть себя моей матери и открылся только мне одной. Это была наша с ним тайна…
– Почему же?
– Как я понимаю, Томазо пытался определить для себя роли всех действующих лиц в той далекой трагедии, и место в ней моих родителей было, увы, не самым завидным…
– Ты совсем не похожа на свою мать… – вздохнула миссис Клайв. – Откуда в тебе столько нежности и родственных чувств?
– Поверьте, тетушка, я была другой, – сказала девушка, с теплотой глядя на Терезу. – Это встреча с Томазо сделала меня такой, открыла глаза на многое, что меня окружает. Вот, я совсем забыла. В этом пакете то, что по праву принадлежит вам. Томазо запретил мне это делать, но когда я узнала, что он в тюрьме, я отважилась бежать из дому, и решила, что этот пакет явится для вас доказательством того, как я люблю Томазо и какие чувства испытываю к вам. Это – рукописи Томаса Баттертона. Я выкрала их у матери.
– Ты…ты! – воскликнула Тереза. – Девочка, ты вернула в мою жизнь солнечный свет!
Она расплакалась, Елена прижалась к ней, и так просидели они несколько минут.
– Знаешь, милая племянница, – сказала, наконец, миссис Клайв после паузы, – сегодня я была в гостинице, в номере, где проживал Томазо. Среди его вещей я нашла папку с рисунками, которые забрала с собой, и письмо, адресованное матери. Скорей всего, Томазо просто не успел его отправить. Однако вся беда в том, что написано оно по-итальянски, и в нашей семье его никто не может прочитать. Впрочем, самое главное – это адрес синьоры Фаустины Бальони. Я думаю, что ей необходимо сообщить о судьбе Томазо.
– Может быть, мы сможем освободить его из тюрьмы сами? Зачем расстраивать бедную женщину? – спросила Елена. – К тому же вы представляете, сколько времени ей понадобится, чтобы добраться до Лондона?
– Я уже не знаю, что думать, – огорченно сказала миссис Клайв. – Вот вечером придет Джонатан, и вместе посоветуемся.
– А где письмо, тетушка? – спросила леди Елена. – Я могу его прочитать…
Миссис Клайв недоверчиво посмотрела на девушку.
– Не сомневайтесь, тетушка, – сказала та. – Мой итальянский далек от совершенства, но перевести текст я смогу с легкостью. Если, конечно, разберу почерк.
Миссис Клайв достала из корсажа конверт и передала его леди Елене. Девушка внимательно прочитала письмо, задержавшись в одном месте ближе к окончанию, затем медленно стала читать вслух уже в английском переводе.
“Дорогая мама, – читала девушка. – Прости, что долго не писал, но думаю, что сведения, которыми я теперь располагаю об отце, послужат для меня извинительным обстоятельством. На сегодняшний день передо мной выстроилась почти полная картина событий апреля 1770 года. Не хватает кое-каких деталей. Полагаю, что скоро откроются и они. Во многом мне помог мистер Гейнсборо, который, к величайшему огорчению, умер несколько дней назад. Милая тетушка Тереза с супругом также приняли большое участие в моих поисках, и раскрыли мне глаза на многие вещи. А вчера я встречался с лордом Греем, которого до тех пор считал врагом номер один, а вышел от него после двухчасовой беседы с легким сердцем. Без вранья и перекручивания фактов этот уважаемый человек, с которым жизнь сыграла злую шутку (об этом расскажу подробнее, когда вернусь), сумел доказать мне, что его доля вины в трагической судьбе отца весьма мала, и уж во всяком случае не являлась решающей.
Словом, дорогая мама, моя поездка в Англию, против которой ты была так настроена, можно сказать, увенчалась успехом. Я узнал биографию отца, приобрел родню, которая относится ко мне без отчуждения, а самое главное, чего даже нельзя было предположить, я – влюбился. Да, синьора Бальони, ваш сын полюбил английскую девушку, и теперь это чувство, как путеводная звезда, освещает мою жизненную дорогу. Если бы ты знала, милая мама, кто эта девушка, и какое она чудо! Никакое письмо не в силах передать моих чувств. Поэтому прощаюсь в надежде в ближайшие дни завершить свои дела, если, конечно, не возникнут непредвиденные обстоятельства.
С тем и остаюсь, любящий сын, Томазо”.
Закончив читать, леди Елена подняла глаза на миссис Клайв. Та сидела, задумчиво глядя перед собой.
– Он будто чувствовал, что может что-то случиться, – тихо сказала она. – Что за обстоятельства имелись в виду? Чувствовал, как когда-то его отец…
Леди Елена помолчала, влажными глазами глядя на тетушку.
– Значит, он был у лорда Грея… – будто произнося мысли вслух, сказала миссис Клайв. – А мы с Джонатаном предостерегали его от этого.
– Как понятно из письма, ничего плохого не случилось, – успокоила ее девушка. – Тут корень зла в другом.
– В чем же?
– В том, что итальянская кровь чересчур горяча, и Томазо слишком рассчитывал на свои собственные силы.
***
Вскоре вернулся домой Джонатан Клайв. Познакомив его с племянницей, и вкратце изложив сложившиеся обстоятельства, Тереза попросила мужа съездить за доктором Лоу, знакомства которого в Лондоне, как она полагала, могли бы помочь.
Джонатан, который относился к юноше, как к родному, без колебаний согласился и немедленно отправился за шурином. И вскоре все четверо, отложив ужин на более позднее время, сидели в гостиной и держали семейный совет.
– Должен вам сказать, друзья мои, – начал мистер Лоу, прищурившись, – что арест и заключение Томазо в тюрьму сильно напоминают мне провокацию.
– Вы хотите сказать, что все это было заранее подстроено? – спросила Тереза.
– Я хочу сказать, что не верю слухам о том, будто бы юноша проник в дом Уолпола с пистолетами, имея намерения убить хозяина.
– Из письма Томазо, прочитанного Еленой, выходит, что сэр Хорэйс Уолпол был последним звеном в цепи поисков юноши, и его визит к старику можно было предвидеть, – сказал Джонатан.
– Да, – возразила миссис Клайв, – если бы он ставил нас в известность о своих намерениях.
– И то верно, – согласился Джонатан, потирая подбородок.
На минуту воцарилось молчание. Леди Елена, сидевшая, как на иголках и не принимавшая участия в разговоре, выглядела уставшей и опустошенной. Бледность ее лица граничила с болезненностью. В сущности, она была дитя, плохо незнакомое со структурой общества. И теперь, слушая взрослых, девушка полностью полагалась на их опыт и разум, ни на секунду не сомневаясь в том, что верное решение будет найдено. Правда, она сознавала, что возможности ее новых родственников весьма ограничены. И все же девушка была уверена в этих людях – как в единственной опоре и поддержке, подаренной ей судьбой.
– Друзья мои, – нарушил тишину доктор Лоу, – давайте оставим эмоции за рамками нашего совещания. Нам необходимо выработать план действий, и вот какие соображения пришли мне в голову. Не далее, как вчера я имел честь консультировать лорда Ингрэма по поводу подагры. Это не мело бы никакого значения для нас, если бы не то обстоятельство, что вышеупомянутый вельможа находится в дружеских отношениях с сэром Генри Бишопом, лордом Форрестоллом. А лорд Форрестолл как раз и является той фигурой, через которую, как я полагаю, мы могли бы действовать. Дело в том, что он уже долгое время занимается попечительством всех лондонских тюрем.
– Дорогой Ирвин! – воскликнула Тереза. – Вы думаете, что лорд Форрестолл смог бы освободить Томазо из тюрьмы?
– Об освобождении речь пока не идет, – спокойно ответил доктор Лоу. – Дело в том, что нам не известны обвинения сэра Хорэйса Уолпола, предъявленные вашему племяннику. Следовательно, мы пока не знаем, под какую строгость содержания он попал. Лорд Форрестолл может лишь помочь нам прояснить ситуацию. А мы, в свою очередь, зная все обстоятельства этого дела, решили бы, как действовать дальше. Может быть, нам даже не придется подавать прошение лорду Верховному канцлеру.
– Дай бог, чтобы все вышло, как вы говорите, дорогой Ирвин, – вяло сказала миссис Клайв. – Но чует мое сердце, что все не так просто…
– Тетушка, – прервала ее Елена, – не лишайте меня надежды своими мрачными замечаниями. Я больше склонна верить в перспективы, указанные уважаемым доктором Лоу.
– Вот и верь, девочка, – ответила миссис Клайв с теплотой в голосе. – Пусть твоя вера и твоя любовь помогут нашему мальчику выдержать ужасы темницы.
Все посмотрели на Елену. Она достала носовой платок и уже не прятала его до конца разговора.
– Нам предстоит обсудить еще один вопрос, – сказал Джонатан. – Я имею в виду необходимость сообщить в Италию синьоре Бальони о случившемся. Дело, судя по всему, темное, и разбирательство может затянуться. Поэтому я считаю, что синьора Бальони должна быть поставлена в известность.
– Это разумно, – поддержал доктор Лоу. – По крайней мере, у такой известной актрисы также могут отыскаться в Лондоне какие-то связи.
– Тереза, ты против? – спросил мистер Клайв, заметив движение супруги.
– Я полагаюсь на ваше решение, дорогие мужчины, и поддержу его, каким бы оно ни было, – ответила миссис Клайв.
– Итак, решено, – подвел итоги доктор Лоу. – Завтра же я встречусь с лордом Ингрэмом, а вам, миссис Клайв, по-видимому, придется написать печальное сообщение для синьоры Бальони.
– Даже не знаю, как его начать, – грустно отозвалась Тереза.
– Полагаю, вам поможет очаровательная леди Елена, – сказал доктор Лоу и улыбнулся девушке.
Всем своим видом он вселял в собеседников уверенность в задуманном деле, между тем, как самого его терзали глубокие сомнения.
Во все время семейного совета из кухни с заинтересованным видом выглядывала Мэгги. На ее лице по ходу беседы отражались самые разные переживания. Несчастная женщина, видевшая Томазо всего два или три раза, полюбила юношу своей особой, ущемленной молчанием любовью, и эта тайна, жившая в ней несколько последних недель, наполняла однообразную жизнь Мэгги новым содержанием.
Каким же ударом для ее бедного сердца послужило известие о том, что Томазо влюблен в эту белолицую куклу Елену! Даже то, что по неизвестным до конца причинам юноша оказался в тюрьме, не произвело на Мэгги бОльшего впечатления. Напротив, в глубине души она даже радовалась тому, что ее соперница будет страдать. Господи, какими потемками отмечены порой лабиринты человеческих душ!
Тем временем опустился вечер. Настало время ужина, который ранее пришлось отложить. Семья сидела за столом в гостиной, Мэгги с окаменевшим лицом расставляла тарелки.
Ни мистер Клайв, но доктор Лоу из соображений тактичности не задавали вопросов молодой графине, чтобы не смущать девушку. В благодарность за это она сама, будучи по природе живой и общительной, рассказывала известные ей истории из светской жизни, проявляя порой завидную осведомленность. Настроение ее заметно улучшилось. Девушка отнюдь не чувствовала себя чужой в доме тетушки Терезы.
Ужин уже подходил к концу, когда колокольчик у входа бешено зазвонил. Сидящие за столом переглянулись.
– Уж не твоя ли мать? – спросила миссис Клайв, поворачиваясь к Елене.
Та пожала плечами и съежилась, будто над ее головой просвистела плеть.
– Мэгги, узнай, кого там принесло, – распорядился мистер Клайв.
Служанка пошла открывать, и вскоре в прихожей раздался грохот, и послышался нетрезвый голос, хорошо знакомый Терезе. Даже через многие годы его легко было узнать.
Миссис Клайв побледнела и испуганно посмотрела на мужа. Тот вскочил с места, поднялся и доктор Лоу, но было поздно: оттолкнув Мэгги и широко топая тяжелым шагом, в комнату вошел чрезвычайно пьяный и грязный мужчина. Потрясая в воздухе пистолетом, незнакомец остановился у двери. Обведя присутствующих мутными глазами, он изобразил на обросшем щетиной лице удовлетворение, и протянул безобразным голосом:
– Что-о-о, не узнали Джозефа Сэллина?! Стоять! Вот он я! Не ждали?
Да, это действительно был Джозеф Сэллин – человек, надолго выпавший за рамки повествования, но продолжавший жить своей, одному ему известной жизнью. Его судьба, малопривлекательная внешне, изобиловала, тем не менее, борьбой, с которой не всякому человеку дано порой справиться. Поскольку борьба эта была с самим собой, и началась тогда, когда ненадолго вспыхнула в нем любовь к женщине.
Впрочем, оглядываясь далеко назад, справедливо задать вопрос: любил ли он Сару? Любил ли он свою супругу, на которой женился случайно, вместе с ней прожил совсем недолго, а расстался из-за ее душевной болезни? Что связывало Джозефа Сэллина с этой женщиной на протяжении четверти века? Какие струны его темной души колебались столько лет? Его любовь – если, конечно, это была она – оставалась примитивной, не развитой долгими годами семейной жизни. Джозеф Сэллин не читал любовных романов и глубоких философских трактатов древних. Из книг ему были неведомы высокие чувства, присущие духовно развитым личностям. Он никогда не поднимался до уровня обожания и восхищения женщиной, с которой был связан одной судьбой. По сути (или это казалось только внешне) его привязанность к ней зиждилась исключительно на плотской основе, не затрагивая сфер духовного единения, которые были чужды обоим супругам.
И все же – что тогда двигало его поступками столько лет, что заставило преданно служить своей избраннице, даже тогда, когда она оказалась в больнице для умалишенных? Что заставило его терпеливо сносить одиночество? Что, если не любовь?..
Вероятно, не правы те, кто утверждает, что это чувство приходит с воспитанием. Напротив, оно заложено природой в каждого человека изначально, при рождении, и лишь особые обстоятельства жизни способны вытащить его на свет, и развить до высот, порой, вызывающих удивление.
У Джозефа Сэллина, имевшего в своей торговой деятельности сравнительно неплохой достаток, на протяжении долгих лет было немало возможностей жениться вновь. Попечительская коллегия, куда бы должен был обратиться одинокий мясник, без колебаний и проволочек могла ходатайствовать о расторжении его неудавшегося брака.
Мало того, время от времени в его судьбе появлялись женщины, с которыми он проводил месяц, и два, и полгода, не заходя, впрочем, в своих отношениях с ними дальше определенной черты, местоположение которой в сердце довольно ясно себе представлял.
Что-то удерживало его в колее, не позволяло отступить от данных однажды перед богом обязательств в отношении Сары Баттертон. И это “что-то” вело Джозефа по жизни долгие годы, наполняя его судьбу единственно возможным для него божественным предначертанием.
Что же тогда, если не любовь?..
И вот теперь, когда сосуд его души переполнился до краев одному ему известными страданиями, Джозеф Сэллин нашел ту, кто, по его мнению, должна была в полной мере разделить с ним его горе. И он пришел к Терезе, которую любил еще девочкой, и которую тогда же возненавидел.
…Увидев в руках Сэллина пистолет, все окаменели.
– Во-от, – продолжал вечерний гость разглагольствовать, заметив, что его вторжение произвело неизгладимый эффект, – вся семейка в сборе. А тебя я не знаю! – добавил он, обращаясь к доктору. – Ты кто? Отвечай!
– Сударь, – спокойно и холодно сказал доктор Лоу, – не лучше ли вам успокоиться. Если у вас есть какое-то дело к семье Клайв, мы могли бы его обсудить в более спокойной форме, пока вы не наделали глупостей.
– Много разговариваешь! – бросил Сэллин. – Впрочем, к тебе у меня дела нет. Вот кто мне нужен! – добавил он, поворачиваясь к Терезе и поводя пистолетом в ее сторону. – Она знает, кто я такой. Ведь знаешь? Помнишь меня?
Тереза молчала. В ее глазах застыл ужас.
– Помнишь, конечно, помнишь! – продолжал Джозеф Сэллин. – Считай, что я пришел с тог света рассчитаться с тобой. Да, именно с того света, потому что на этом свете для меня жизни больше нет. О, сколько воды утекло, а память моя жива! А ты помнишь свою сестру Сару? Она ведь умерла в “Бедламе”. Уже полгода, как умерла… А Молли, наша маленькая Молли… Она даже не успела раскрыть глаза, и Господь забрал ее к себе. И тогда я решил: что бы со мной ни случилось, как бы ни повернулась жизнь, а я отомщу тебе, злая колдунья! Я знаю, это ты во всем виновата! Ты одна! Ты думаешь, я не узнал тебя четыре года назад? Зачем ты приходила к Саре? Скажи! Это твоя колдовская сила заставила ее умереть. Ах, почему я не задушил тебя еще маленькой?..
Он перевел дыхание, сглотнул вязкую слюну. Пистолет в его правой руке описывал в воздухе замысловатые кривые.
– Это твоя дочь? – продолжил Сэллин с новым приливом злобы. – Какая красивая девочка! Ты любишь ее, да? Ты счастлива? В вашем доме покой? А в моем сердце вечная мука, и оно разрывается от тоски! Ну, ничего, я восстановлю справедливость, и ты тоже будешь мучиться. Ты думаешь, я убью тебя? Не-ет, это было бы слишком просто! Тогда ты не почувствуешь, что такое боль и страдание. Долгие годы я пытался заглушить их джином, но они возвращались ко мне. Снова и снова… И вот я решился прийти к тебе, ведьма. Как же долго я искал твой дом! Но теперь все кончено. Я заставлю тебя страдать! Какая красивая девочка! Посмотри же на нее в последний раз!
С этими словами Джозеф направил пистолет на Елену, и его грязный черный палец лег на курок. В то же мгновение Джонатан Клайв метнулся к девушке, оцепеневшей от ужаса, и закрыл ее своим телом.
Прозвучал выстрел. Вслед за ним крик боли вырвался из уст Джонатана. Рука Сэллина не была тверда, и пуля, предназначавшаяся туловищу, попала мистеру Клайву в ногу. Скривившись и закусив губу, Джонатан упал на пол.
В ту же секунду вскрикнула Тереза, бросаясь к раненому мужу, а доктор Лоу, воспользовавшись замешательством, набросился на Сэллина и мощным ударом по голове сбил его с ног. Бандит упал, теряя сознание. Однозарядный пистолет отлетел в сторону – под ноги Мэгги.
– Не трогай! – вскрикнул доктор, обращаясь к ней. – Это улика. Лучше помоги мне связать этого негодяя.
Через минуту связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту Джозеф Сэллин, как мешок с картошкой, неподвижно лежал в прихожей. Сознание вернулось к нему, он что-то мычал, силясь вытолкнуть кляп, но на него уже мало обращали внимания.
Доктор Лоу, отдавая распоряжения Мэгги, обрабатывал рану Джонатана. Ему помогала Елена. Оправившись от ужаса кровавой сцены, девушка неожиданно для всех и для самой себя проявила не свойственное леди ее круга хладнокровие и мужество. Даже вид свежей раны с торчащими из нее осколками кости, и лужа крови на полу не смущали ее. Слушая приказы доктора, она, как опытная госпитальная сиделка, помогала ему делать перевязку.
Джонатан, с лица которого мгновенно сошла краска, а губы приобрели синеватый оттенок, держался молодцом. Переводя взгляд с Елены на доктора, он старался не стонать, хотя стоило ему это невероятных усилий.
Тереза тем временем выбежала на улицу и, отыскав констебля, сообщила ему о случившемся. Узнав о том, что преступник связан и больше не представляет угрозы, тучный полисмен не стал торопиться, и пообещал взбудораженной женщине, что вскоре явится с караулом. Не теряя времени, Тереза остановила экипаж, и подогнала его прямо к входной двери дома.
Не прошло и четверти часа после рокового выстрела, а мистера Клайва уже везли в военный госпиталь, и его друг Ирвин Лоу сопровождал раненого, пообещав миссис Клайв сегодня же сообщить о результатах операции.
Еще через какое-то время подъехала полицейская карета, и Джозефа Сэллина – безвольного и обмякшего – отвезли в участок. Пистолет, как средство преступления, констеблю дрожащими руками вручила молчаливая Мэгги.
Женщины остались в доме одни. Мэгги, убрав посуду, гремела на кухне, наводя порядок в своем хозяйстве. Миссис Клайв и Елена, поднявшись на второй этаж, расположились в кабинете Джонатана.
Долгий, насыщенный событиями день, завершился для Терезы Клайв драматическим финалом. Молча сидела она за письменным столом, перекладывая наброски Томазо, взятые в гостиничном номере. Тихо, стараясь не тревожить тетушку, рядом с ней притаилась Елена.
– Знаешь, девочка, – вдруг сказала миссис Клайв, – у меня никогда не было детей. Всю свою жизнь, с самого детства, я мечтала стать матерью. Даже брата Томаса, который был младше всего на три года, я считала своим сыном. Потом, значительно позже, в нашем доме появилась Мэгги. Я привязалась к ней, как к родной. А еще я знала, что где-то есть ты… Боже, как хотелось мне увидеть тебя, маленькую, взять на руки, понянчить. Но, увы, мы с Анной давно перестали быть сестрами, и племянница, которую я все равно любила издалека, ни разу не увидев, казалось, была потеряна навсегда… Потом вдруг появился Томазо, о существовании которого никто даже не догадывался. И новый прилив материнства захлестнул меня. Я полюбила его, как когда-то любила Томаса, его отца. Но, увы, итальянский юноша, воспитанный вольной птицей, оказался весьма далеким от той семьи, к которой наполовину принадлежал по крови. Я поняла это очень быстро, и знала наверняка, что, подарив мне надежду на продолжение рода Баттертон, он уедет в свою Италию навсегда. Он заживет другой жизнью – своей собственной. И едва ли когда-нибудь мы снова увидимся с ним. А теперь, когда небо смилостивилось и прибило к моему порогу тебя, девочка, я будто снова обрела крылья. Хотя, ты знаешь, твоя мать не допустит нашего сближения. Вот так – в вечных разочарованиях и надеждах – проходит моя жизнь…
Растроганная откровениями тетушки, Елена придвинулась к ней и, обняв, положила голову ей на плечо.
– Милая моя тетушка, – сказала она нежно, – я уже достаточно взрослый человек, чтобы давать оценку поступкам других и принимать решения самостоятельно. Поверьте мне, как бы ни сложилась судьба Томазо, ваша или моя собственная, я никогда теперь не покину вас, и никакие запреты матери или отца не удержат меня от желания часто видеться с вами. Теперь же, когда дорогой дядя Джонатан спас мне жизнь, ни о каких других отношениях, кроме самых близких, не может быть и речи.
– Спасибо тебе, девочка! – с воодушевлением сказала миссис Клайв и поцеловала Елену. – Ты по-настоящему мне дочь, а не племянница.
***
Доктор Лоу, которого женщины прождали до полуночи, так и не приехал в этот вечер.
Миссис Клайв постелила племяннице в спальне, которая когда-то принадлежала Томасу Баттертону. Однако голова девушки так и не коснулась подушки в эту ночь. Она не хотела оставаться одна и, угадывая точно такое желание тетушки, тихо пришла в ее спальню.
До самого утра пролежали они в постели Терезы и Джонатана, коротая время разговорами и воспоминаниями. Миссис Клайв поведала девушке историю семьи Баттертон, сознательно умалчивая о приключениях Анны, а Елена раскрыла тетушке тайну своих свиданий с Томазо.
– Вы так мало рассказали мне о матери, – пожаловалась девушка, – будто в ее жизни было нечто такое, чего не следует знать дочери…
– Полагаю, если тебе захочется, ты сама побеседуешь с ней откровенно. Мне бы не хотелось говорить о том, что Анна должна рассказывать о себе сама…
Девушка замолчала. В ее глазах застыли разочарование и печаль.
Под утро, когда за окном начало сереть, Тереза заставила ее отправиться спать, и вскоре Елена забылась в тяжелом, как непосильная ноша, глубоком сне. Она не слышала, как пришел доктор Лоу, принесший печальные новости, и проснулась лишь тогда, когда миссис Клайв растормошила ее, приглашая к завтраку.
Увидев доктора, девушка вопросительно посмотрела на него, потом на тетушку Терезу. По их скорбным лицам она догадалась, что стряслось что-то ужасное.
– Леди Елена, – сказал доктор Лоу, желая поскорей развеять неведение девушки, – ваш дядя Джонатан жив, с ним все в порядке, если не считать того, что теперь он будет ходить только с помощью костылей.
Глаза Елены округлились. Она хотела что-то спросить – но осеклась.
– Дело в том, – продолжал доктор, – что пуля повредила коленную чашечку и перебила основной нерв. Мы с доктором Юмом сделали все, что могли, но… В конце концов, ногу ниже колена пришлось отнять…
– Боже! – всплеснула руками Елена. – Бедный дядя Джонатан!
– Согласитесь, леди Елена, это достойная цена за вашу собственную жизнь, – сказал доктор, не глядя девушке в глаза.
Елена побледнела и расплакалась.
– Уж лучше бы он попал в меня, – выговорила она сквозь слезы.
Миссис Клайв стоило немалых усилий успокоить девушку. Доктор вскоре собрался уходить, пообещав днем сообщить о состоянии больного.
– Я сейчас же отправлюсь в госпиталь! – заявила Тереза. – Может быть, ему что-нибудь нужно…
– Не беспокойтесь, – остановил ее доктор Лоу. – Там прекрасный уход за больными. Уверяю вас, Джонатан ни в чем не будет нуждаться. А сейчас он спит, ему намеренно дают успокоительные средства, чтобы он больше спал. Во сне наилучшим образом происходит заживление, уж поверьте моему слову. Так что навестите супруга дня через три.
Доктор ушел, в доме стало тихо. Елена перестала плакать и, сидя у окна, отрешенно смотрела на улицу. По всему было видно, что девушка замкнулась, избегая встречаться глазами с миссис Клайв. Понимая, в каком состоянии находится Елена, ставшая невольной причиной тяжелого увечья неповинного человека, миссис Клайв предоставила девушке полный покой, и ушла в свою комнату. Ей самой было тяжко на сердце, и лишь завидная воля, проверенная годами, заставляла ее держаться с видимой невозмутимостью.
Так в тишине и молчании прошли два часа.
Позднее летнее солнце поднялось уже довольно высоко, вымыв тусклые тона из всех закоулков квартала, и на несколько минут покрыв золотом четыре окна булочной напротив.
Оживленное движение на улице означало жизнь, но глаза Елены, направленные в одну точку в течение долгого времени, казалось, окаменели. И даже появление против фасада кареты с гербом графа Экстера на красной лакированной дверце не вывело девушку из заторможенного состояния.
Из кареты с помощью форейтора вышла пышно одетая дама и решительно направилась к крыльцу. Проскользнув мимо неподвижного взгляда девушки, дама позвонила у двери, и только звук колокольчика – требовательный и настойчивый – вывел Елену из оцепенения. Она встрепенулась, освобождаясь от призрачных оков, и только теперь заметила эту роскошную карету напротив окна, и герб собственного отца на ее выпуклом боку. И когда к ней вернулось сознание, она вспомнила приехавшую в карете даму, на которой не остановился несколькими мгновениями ранее ее отрешенный взгляд. И тут же съежилась, задрожала и ощутила, как в горле шевельнулся колючий комок.
Из спальни уже спускалась, торопясь, миссис Клайв – Мэгги, отосланной на рынок, еще не было дома.
– Кто это к нам пожаловал? – спрашивала на ходу миссис Клайв. – До полудня еще далеко, это не может быть доктор Лоу.
– Тетушка, – преодолевая сильное волнение, позвала Елена, – тетушка Тереза, это…моя мать!
– Анна? – воскликнула миссис Клайв и приостановилась.
– Это она!.. – испуганно подтвердила Елена, и в ее глазах, стеклянно-пустых накануне, отчаянно забилась мольба о помощи.
– Что ж, – решительно сказала миссис Клайв, – когда-то же это должно было случиться.
И, придав лицу выражение наибольшей невозмутимости, она направилась к двери.
…Графиня Экстер, как и любая мать в подобном случае, всю ночь накануне не сомкнула глаз. Никто из слуг ничего не мог сказать об исчезновении леди Елены. Графиня металась по дому, окриками пугая горничных и кухарок, а вызванный по такому случаю констебль только развел руками. Заискивающе выслушав не на шутку встревоженную мать, он пообещал все силы вверенного ему подразделения бросить на поиски. К полудню вся округа была прочесана полицией, по Хайгету поползли слухи, а к вечеру таинственное исчезновение молодой графини было уже у всех на устах.
Граф Экстер съездил в Лондон, поставив в известность департамент полиции, но искать пропавшую девушку в огромном городе было равносильно поискам иголки в стоге сена, и домой граф вернулся удрученным, не привезя супруге никаких надежд.
Утром следующего дня по Хайгету пронесся слух о том, будто граф Экстер объявил награду в пятьдесят фунтов тому, кто верно укажет местонахождение молодой графини, живою бы или мертвой она ни была. В течение двух часов после этого родители напряженно ожидали сообщений. И только около девяти часов утра в бессонный дом графа явилась молочница с Грин-стрит и, теряясь перед двумя особами такого ранга, сбивчиво рассказала, как вчера на площади у церкви Святого Валентина видела незнакомую ей девушку в одежде служанки, которая садилась в экипаж до Лондона.
– Но это еще ничего не значит, милейшая! – вспыхнул граф. – Не думаете ли вы, что я отдам премию за столь нетвердые сведения?
– Простите, ваша милость, – задрожала молочница, не теряя, впрочем, достоинства, – я сама мать двоих детей, и пришла вовсе не за наградой. Мне понятны ваши чувства, и я подумала, что мое сообщение поможет в ваших поисках. Правда, я от волнения упустила одну деталь: в руках у этой служанки был какой-то сверток. Вот, теперь вся, – заключила сердобольная женщина. – Да храни вас Господь!
– Что? Сверток? Какой сверток? – встрепенулась графиня.
– Вот уж этого я не знаю, – ответила молочница.
– Постой, погоди! – воскликнула графиня, хмуря брови. Затем опрометчиво, позабыв о высокомерности своего положения, она выбежала из гостиной, где происходил разговор с молочницей.
Через минуту графиня вернулась – так же быстро и решительно, но теперь в ее горящих глазах было нечто демоническое. Граф вопросительно смотрел на нее.
– Реджинальд! – воскликнула графиня. – Отдай этой женщине обещанное вознаграждение. Я знаю, где наша дочь!
Вопрос в глазах графа сменился недоумением.
– Сделай же, что я говорю! – нетерпеливо сказала графиня, поморщившись, и добавила, обращаясь к ошалевшей от счастья молочнице, у которой в руках неожиданно оказалась огромная сумма денег: – Ступай, милая, ты нам очень помогла.
Перепуганная выходкой графини женщина, зажав в руке кошелек, поспешно удалилась. Дождавшись, когда она выйдет, графиня метнула в супруга огненный взгляд и, опершись рукой о спинку кресла, приняла горделиво-вызывающую позу.
– Ты удивлен? – спросила она, саркастически улыбаясь.
– Признаться, да, – ответил граф, слегка тушуясь. – Объясни же, наконец.
– Непременно, дорогой, – продолжая улыбаться, со стальными нотками в голосе сказала графиня. – Сверток, о котором говорила эта женщина, – не что иное, как рукописи Томаса Баттертона. Елена выкрала их у меня. И знаешь, где она теперь? У Терезы!
Такого поворота граф Экстер явно не ожидал. Он застыл в недоумении, пораженный находчивостью своей супруги.
– Ну, все! – между тем, воскликнула она. – Этому нужно положить конец! Распорядись подать карету.
– Едем вместе! – воскликнул граф.
– Нет, дорогой, оставайся, – возразила графиня. – Со своей сестрицей я разберусь сама!
И вот теперь, стоя у порога дома Терезы Клайв, графиня Экстер была полна негодования и злобы, ее глаза метали молнии, достойные рук самого Зевса, а в голове прочно засела только одна дикая мысль: растереть, уничтожить, забыть, как дурной сон. Она была полностью поглощена своим аффектом, и ее рука продолжала теребить звонок даже тогда,
Когда дверь открылась. На пороге появилась миссис Клайв – бледная, но спокойная.
– Графиня Экстер! – с притворным удивлением сказала она. – Чем обязана столь неожиданному визиту?
– Не ломай комедию, Тереза! – воскликнула графиня раздраженно. – Ты прекрасно знаешь, зачем я пришла. Где Елена?
– Вы имеете в виду мою племянницу? – подливая масла в огонь, спросила миссис Клайв, продолжая стоять в дверях.
– Я имею в виду свою дочь! – вздрогнув, выпалила графиня. – Ты так и будешь держать меня на пороге?!
– Ах, да! Простите, ваша милость, мою оплошность. Не каждый день ко мне захаживают дворяне.
– Тереза! – взвизгнула графиня Экстер, выходя из себя. – Опомнись! Ты играешь с огнем!
– Возможно, – уклончиво сказала миссис Клайв и отступила назад, пропуская в дом разъяренную сестру.
Та решительно вошла в гостиную и, увидев у окна Елену, резко остановилась. Глаза женщины, мгновение назад сверкавшие фейерверком колючих огней, внезапно потеплели, увлажнились, подернулись скользкой гладью спокойного озера.
– Девочка моя! – воскликнула она. – Я знала, что найду тебя здесь!
Испуг, с которым Елена встретила появление матери, сменился прохладой нежелательного общения, и девушка нехотя позволила себя обнять.
– Что же ты сделала, глупая! – сказала графиня, отстраняясь от дочери. – Мы с отцом не спали всю ночь!
– Мы с тетушкой Терезой тоже, – ответила леди Елена, чувствуя, что своими словами задевает мать.
Графиня длинно посмотрела на дочь и сказала, понизив голос до язвительных интонаций:
– Я вижу, вы здесь время зря не теряли. – И добавила, поворачиваясь к сестре: – Расскажи, как ты все это подстроила.
– Ваша милость, тот, кто это подстроил, ничего вам не расскажет, – спокойно ответила миссис Клайв. – Ибо это Господь Бог!
– Вот как! – усмехнулась графиня. – Ты научилась говорить высокопарно. Не хочешь ли ты сказать, Тереза, что моя дочь по собственной инициативе покинула родительский дом и сбежала к тебе? Да к тому же совершив низкий поступок – выкрав рукописи моего брата!
– Нашего брата, – поправила миссис Клайв.
– Пусть, – продолжала графиня. – Это уже другой вопрос. Меня пока интересует лишь то, как тебе удалось заманить к себе эту наивную девчонку.
– А вот пусть она сама тебе расскажет, – спокойно ответила Тереза. – Надеюсь, дочери ты поверишь скорее, чем мне.
– Хорошо, – раздраженно сказала графиня, – разговор с дочерью мы перенесем к нам домой – в более подходящую обстановку. А теперь верни мне рукописи, которые Елена привезла тебе, и мы с ней уйдем. Мне душно в твоем мерзком доме.
При этих словах миссис Клайв встрепенулась и встретилась глазами с племянницей.
– Мама, – сказала леди Елена, плохо справляясь с собой, от чего ее голос был начисто лишен твердости, – рукописи моего дяди Томаса принадлежат миссис Клайв, и даже ты, хоть и приходишься сестрой поэту, имеешь на них столько же прав, как и любой другой гражданин этой страны.
От слов дочери брови графини поползли на лоб, глаза округлились – она явно не ожидала от Елены подобного выпада.
– А этому тебя кто научил?! – воскликнула она, и ее правое веко нервно задергалось.
– Один человек… – тихо ответила леди Елена, – …честность и благородство которого не вызывают у меня сомнений.
– Что еще за человек? О ком ты, Елена?
Отчаянный взгляд миссис Клайв остановил девушку.
– Я расскажу о нем когда-нибудь, – сказала она уклончиво, и заметила, как искорки благодарности мелькнули в глазах тетушки.
– Тереза, – раздраженно заметила графиня, – не слишком ли много загадок в твоем доме?
Миссис Клайв пожала плечами и промолчала.
– Что ж, покончим с этим, – сказала графиня холодно и властно. – Или ты отдаешь рукописи, и мы с Еленой покидаем твой дом, или я найду способ заставить тебя сделать это по-другому. Но тогда – берегись! Мне порядком уже надоело это глупое родство с тобой!
– Мама! Как ты можешь так говорить! Если ты отберешь у тетушки эти рукописи, то я никуда не поеду и останусь с ней!
– Что-о?!
– Да! Да! – повторила леди Елена. – А что касается родства, то благороднее и милее людей я в своей жизни еще не встречала. Знаешь ли ты о том, что я стою перед тобой целая и невредимая только лишь потому, что дядя Джонатан закрыл меня своим телом от пистолета убийцы?!
– Опомнись, девочка, что ты несешь! – воскликнула графиня. – Что за бред?
– Это не бред! Расскажите ей, тетушка.
– Тереза, что происходит?
Оторвав от окна печальный взгляд, миссис Клайв медленно повернула голову и, встретившись глазами с сестрой, твердо сказала:
– Это не бред, Анна, это страшный сон. Произошло то, чего никто из нас не мог ожидать. Джозеф Сэллин, муж нашей Сары – ты помнишь его? – а теперь спившийся негодяй… Он ворвался вчера в наш дом с пистолетом в руках и, полагая, что Елена моя дочь, выстрелил в нее…
– Ах! – вырвалось у графини Экстер. – Девочка моя!
– Остальное произошло, как тебе уже сказала Елена, – продолжала между тем миссис Клайв. – А теперь мой муж Джонатан навсегда остался калекой – ему отняли ногу…
– Боже! Это чудовищно! – воскликнула графиня, присаживаясь на стул.
Наступила долгая пауза. Миссис Клайв снова отвернулась к окну, Елена полными отчаяния глазами смотрела на мать, а та долго теребила носовой платок, вытянутый из рукава, и одними губами шептала какую-то известную ей молитву.
– Тереза, – наконец, сказала она изменившимся голосом, и миссис Клайв вздрогнула, узнавая в нем родные, теплые интонации, – может быть, тебе нужны деньги? На лечение Джонатана. Ты скажи.
Миссис Клайв молчала, не поворачивая головы.
– Ты гордая, ты не попросишь, – с сумрачной улыбкой продолжила графия Экстер. – У меня с собой только двадцать фунтов. Вот кошелек, я кладу его на стол.
– Убери, – решительно сказала миссис Клайв, поворачиваясь от окна. – Я ни в чем не нуждаюсь.
– Гордячка! – возвысив голос, заключила графиня, забирая деньги. – И братец был таков. Помню, как же: гордость, граничившая с безумием.
– Ты брата не тронь! – вспыхнув, сказала миссис Клайв. – Где ты была, когда ему было плохо? У тебя нет права отзываться о нем в подобном тоне.
– Хорошо, прости, – примирительно сказала графиня, вставая. – Может быть, все эти годы я действительно была не права. Бог мне судья в этом. – Она подошла к дочери, положила руку ей на плечо и добавила со всей нежностью, на какую была способна: – Вот мое сокровище, единственная радость в жизни. В конце концов, что такое бумаги? Это мертвые голоса из прошлого. А в настоящем есть семья, есть дочь и есть любовь. Что еще нужно? Пойдем, Елена. Отец давно ждет нас.
Девушка сдвинулась с места, тяжело переставляя окаменевшие ноги. У самой двери она оглянулась и увидела, как две крупные слезы, по очереди оторвавшись от ресниц, скатились по щекам миссис Клайв.
– Я буду навещать вас, тетушка Тереза, – сказала девушка дрогнувшим голосом.
– Прощай, сестра, – сказала графиня. – Я расскажу супругу о поступке Джонатана.