Остров Хризантем

ЮРИЙ ГЕЛЬМАН

ОСТРОВ ХРИЗАНТЕМ

"Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем теперь".
Г.Х.Андерсен

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Утро выдалось пасмурным и серым. Настолько серым, будто сразу несколько октябрей сошлись в это утро вместе, чтобы испортить настроение южному городу и его жителям. И настолько пасмурным, будто сразу несколько затяжных дождей собрались теперь над ним в своем затяжном раздумье.

Казалось, что приближается конец света – не в смысле "конец бытия", а конец освещенности, что ли…

Так подумал Гриша, уныло глядя в проем окна, где маячила голая тополиная ветка. Он давно проснулся, давно лежал на спине, подложив обе руки под голову, и давно хотел встать – физиологические процессы не остановишь. Но все никак не решался вскочить с постели, расстаться с теплым гнездом – единственным в нетопленной квартире. Жуткое это было время – начало отопительного сезона в городе. И придумал же кто-то среднесуточную температуру плюс восемь градусов! Только в этом случае, видите ли, они пустят горячую воду в батареи отопления. А если всю осень будет плюс девять – что тогда, помирать от стужи в кирпичных или бетонных клетках?

Родителям хорошо – они в Египте. Не отдыхают, правда – работают. Но все равно – там даже в январе плюс восемнадцать или двадцать. Жизнь!

– Козлы! – не подумал, а, скорее, процедил Гриша сквозь зубы, адресуя свою реплику местным властям.

И все же поднялся – забегал, засуетился, натягивая спортивный костюм. Потом  неторопливо пил чуть ли не пол-литровую чашку кофе, растягивая это удовольствие с помощью мелких глотков.

Телевизор тем временем что-то невнятно бормотал, пытаясь привлечь к себе внимание, но только в конце традиционной кофейной процедуры Гриша заметил, что идут новости. Потом, после невыносимо долгой рекламной паузы, вдруг началась передача про уфологию. Гриша как раз успел помыть посуду, спрятал в холодильник остатки масла. И собирался присесть на диван, чтобы посмотреть передачу, хотя и не ожидал услышать для себя что-то новое. Но внезапно его привлек вздыбленный тон оживленных голосов во дворе – прямо под его окнами. Что-то громко выясняли соседи – это было очевидно. До Гришиного уха долетели фразы о "всемирном потопе" и о том, что "…такого еще не было. Двадцать лет живу, а такого не было!" Он хотел выйти на лоджию, чтобы понять, что происходит, но в коридоре раздался настойчивый "бим-бом" звонка. И тут же повторился снова, причем, дважды.

– Так, – мелькнуло в голове Гриши, – воскресенье начинается весело!

Отперев дверь, к своему удивлению, Гриша никого на площадке этажа не увидел. Но не успел возмутиться чьей-то недоброй шутке, как услышал голос сверху. Это дядя Жора, местный активист и сплетник, а в прошлом тренер по какому-то нудному виду спорта, остановившись и свесившись через перила, сообщал:

– Здорово, сосед! Там, это, в подвале магистральную трубу прорвало, наши сараи топит! Так что, пока не поздно, побеспокойся о своем барахлишке! Я вот хожу, всех предупреждаю.

Слово "магистральную" он произнес при этом с особым смаком, будто перекатывая буквы на языке, как леденцы.

– Спасибо, – вяло ответил Гриша, захлопывая дверь. А про себя подумал, что начало выходного дня выдалось действительно забавным. И еще вдруг захотел вспомнить, каким все-таки видом спорта занимался дядя Жора – то ли греблей на каноэ, то ли стрельбой из лука – но вспомнить не смог.

У него, жителя квартиры номер сорок один, как и у каждого другого, жившего в этом пятиэтажном доме "хрущевской" постройки, в подвале имелся собственный сарайчик. Не бог весть, каких размеров, конечно, однако сухой и чистый. Имелась деревянная дверь с номером квартиры белой краской, простенький навесной замочек – так, для честных людей. Впрочем, отец всегда подчеркивал, что воровства в их доме никогда не было. Он, собственно говоря, и следил за порядком в сарае, навешивал какие-то полочки, крючочки. Вдвоем с матерью они размещали там картошку на зиму, какую-то домашнюю консервацию, хранили ненужные вещи. Гриша никогда не интересовался этим помещением – так, пару раз помог отцу что-то там прибить или привинтить. Но теперь, после экстренного сообщения дяди Жоры, затаившиеся струны частного собственника вдруг звякнули в его душе. И он торопливо выдвинул ящик стола на кухне, где отец, по обыкновению, всегда хранил ключи отовсюду – запасные от входной двери, от почтового ящика, от гаража, от этого сарая, наконец.

"Все-таки обидно будет, если там что-то пропадет! – подумал Гриша. – И потом, родители мне не простят бездействия, когда узнают". Впрочем, перебирая ключи и вспоминая, какой именно подходит к тому подвесному замочку, Гриша поймал себя на мысли о том, что даже не представляет, что хранится за деревянной дверью и что ему необходимо там спасать.

И все же ровно через пять минут он уже спускался в подвал. Движение здесь было довольно активным – дядя Жора постарался, успев обойти три подъезда и направляясь теперь в четвертый.

Вода на полу действительно стояла примерно по щиколотку и, судя по далекому шуму, продолжала прибывать – как может прибывать вода в трюм корабля из пробоины в борту. Столкнувшись у входа с бабой Шурой из сорок пятой квартиры, тащившей на спине мешок с каким-то звенящим хламом, Гриша двинулся навстречу стихии. Благоразумно надев резиновые сапоги отца, он вовсе не боялся промочить ноги, и теперь почти уверенно продвигался по лабиринту, расположенному под собственным домом. Сарайчик с номером "сорок один", как он помнил, находился за вторым поворотом и, кажется, третьим по счету от угла. Так оно и было.

В соседних кельях уже копошились люди – тихо и насуплено бормоча или ругаясь в голос. Никто ни на кого не смотрел, ни за кем не следил. Каждого занимала судьба собственных вещей.

Без труда отперев замочек, Гриша щелкнул выключателем, и помещение размером со школьный пенал осветилось тусклой лампочкой. "Да, – мелькнуло у Гриши в голове, – этих запасов хватило бы на полгода!" На полках, прикрепленных к стенам в несколько ярусов, плотными рядами располагались банки с консервацией – прошлогодней и позапрошлогодней. Родители постарались, зная, что предстоит длительная командировка. А мальчик ведь без витаминов может погибнуть!  Разве не так? Теперь эти литровые банки с вареньями, соками и какими-то салатами, стоящие ровными рядами, были похожи на боеприпасы – такое сравнение пришло Грише в голову, и он улыбнулся, вспоминая теплые наставления матери перед отъездом.

Бегло осмотрев помещение, Гриша оценил обстановку. По сути, ничего банкам не угрожало. Не поднимется же уровень воды в подвале на метр от пола. Для этого аварийщикам нужно ехать на вызов через Одессу, а это крюк общей протяженностью в двести семьдесят километров, что в принципе они себе позволить не могут. Тогда и спасать здесь нечего – решил он и собрался уходить. Но внимание привлек невысокий столик, темневший в дальнем углу. То ли это была станина от ножной швейной машины, то ли еще что-то. Понять было трудно. Впрочем, не это зацепило спасателя, а то, что стояло сверху. Чемодан – не чемодан, ящик – не ящик. Просто сундук какой-то – так вернее будет сказать.

Шагнув к сундуку, Гриша взялся за крышку, обильно припорошенную пылью, и поднял ее. С легким скрипом крышка поддалась. В наполовину наполненном сундуке лежали какие-то документы – старые альбомы фотографий, тонкие и толстые тетради, папки с бумагами, несколько книг.

"Забавно, – подумал Гриша. – Этого сундука я никогда не видел. Его-то, пожалуй, и надо вытащить на свет божий, иначе влага уничтожит все". Еще не до конца сознавая, правильно ли поступает, Гриша, тем не менее, нащупал по бокам две массивные ручки. Сундук оказался довольно тяжелым, но своя-то ноша, как известно, не тянет. Вон как баба Шура перла мешок – любо дорого посмотреть было. А чем Гриша хуже? Тоже попрет, да еще и на второй этаж вынесет без чьей-либо помощи.

Так, в конце концов, и случилось. И еще через полчаса, умывшись и переодевшись, Гриша во второй раз отпер крышку сундука и заглянул внутрь.

 ***

"Здравствуй, сынок. Это папа. Ты молодец, что не поленился спуститься в подвал и посмотреть, что там и как. Документы, которые находятся в сундуке, скорее всего, не представляют собой какой-нибудь исторической ценности. Разве что имеют значение для нашей семьи. Так что потом можешь смело вернуть их на прежнее место. Как говорится, нести тяжело, а выбросить жалко. Впрочем, возможно тебя заинтересует дневник маминого прадедушки. Почитай – от этих записей веет соленым морским ветром и романтикой прошлых веков. Что это меня на лирику потянуло? Вот мама что-то хочет добавить. Гришенька, я обеспокоена тем, что ты совсем не кушаешь витамины. Как тебе не стыдно! Мы с отцом накрутили столько вкусностей, а ты… Учти, приближается зима, а в этот период организму всегда не хватает жизненной энергии. Так что мой тебе материнский наказ: до весны чтоб в сарае не осталось ни одной полной банки. Обещаешь? Ну, хорошо. Целуем тебя, папа и мама".

 ***

– Ну, вот, – вслух прокомментировал Гриша, – похвалили, поругали. Все как в нормальной семье.

Он выключил компьютер, вышел на лоджию. В небе посветлело. Где-то в матовой пелене пряталось еще теплое солнце.

Возле дома стояла аварийная машина Горводоканала. Рядом с ней – тележка с двумя баллонами – белым и голубым. От баллонов тянулись тонкие шланги, исчезали где-то в глубине подвального лабиринта.

"Сварку привезли, – подумал Гриша. – Значит, скоро сделают".

Он выкурил сигарету и вернулся в комнату – к сундуку. Тот стоял на полу посреди гостиной, темный такой, со своим застарелым запахом – как инородное тело в безупречно здоровом организме трехкомнатной профессорской квартиры. Поставив рядом низкую скамеечку из прихожей, Гриша присел на нее и вздохнул. Откровенно говоря, совсем не хотелось рыться в нутре этого старого ящика, из которого тянуло то ли гнильем, то ли плесенью. Но Гриша был историком, не медиком, как родители, а историком – и простое человеческое любопытство давно превратилось в нем в профессиональный интерес.

Он занес руки над сундуком, и вдруг ему в голову пришло сравнение с собственным отцом – тот, начиная операцию, тоже, вероятно, сперва заносит руки над пациентом, а потом лишь командует: "скальпель" или еще что-то. Сейчас в Каирском Универе, на медфаке, лекции читает по хирургии. Ну, и мама при нем – куда ж его одного отпускать, погибнет от сухомятки. Это сына можно самого оставить – не пропадет. Не только потому, что борщ умеет варить, но и потому, что Ритка у него есть. Ну, не то чтобы есть, а почти есть. Мама так и сказала перед отъездом: если захочет, пусть, мол, девушка у нас поживет. А что? Притретесь, сказала, друг к другу за год, а там видно будет. Но Ритка от предложения отказалась, вообще повела себя как-то странно. Он ведь, Гриша, от всей души предложил, без пошлостей, а она – наотрез. Ну, как знает. Поживем – увидим.

Это все вдруг в один миг пролетело в Гришиной голове. Он еще раз вздохнул и опустил руки на шершавые бумаги, плотно утоптанные в сундуке.

2

21 марта 1887г. 9 часов 35 минут.

Погода сегодня стоит прекрасная как для парусного продвижения по воде. Ветер умеренный, на небе ни облачка, довольно теплый воздух.

Вся команда "Витязя" работает слаженно и безупречно, как уже повелось за несколько месяцев нашего плавания. Чувствуется, что люди притерлись друг к другу, а порукой всеобщего понимания есть полное доверие и уважение к офицерам, в особенности к командиру корвета капитану 1-го ранга Степану Осиповичу Макарову.

Уникальный человек! Ведь он всего лишь на шесть лет меня старше, а сколькими мудростями и знаниями обладает! Неудивительно, что практически все слушают его, открыв рот, а поручения выполняют с усердием и старательностью. Не помню случая, чтобы кто-нибудь манкировал своими обязанностями.

Поначалу мне казалось, что доктор медицины и мой непосредственный начальник Франц Иванович Шидловский, в силу своей занятости лекарской деятельностью, станет всячески уклоняться от дополнительных обязанностей. Однако же как я ошибался! И ему нашлось дело от Макарова: управляться с ареометром. Помню, как Степан Осипович сказал однажды: "Вы, доктор, в своем арсенале немало всяких стеклянных трубочек, колбочек и прочих резервуаров имеете, будет вам в обязанности еще один – ареометр. Принцип действия прост и понятен, однако внимания и точности требует. Кому как не вам поручить?" И мой начальник даже с отменной охотой стал на протяжении плавания плотность воды мирового океана измерять.

Я, было, вызвался тоже какое-то дело в дополнение к служебным обязанностям иметь, однако Степан Осипович в свойственной ему манере ответил: "А ваше, Иван Сергеевич, дело – будет как раз в добром здравии всего экипажа заключаться. А ну как с кем-то хворь какая случится, станут лекаря спрашивать, а лекарь где – плотность воды меряет, или скорость течения? Уж будьте любезны, у вас и без научной деятельности хлопот вполне много может быть. Экипажу-то почти четыре сотни человек! И уж постарайтесь, чтобы все при добром здравии служили. А уж коли сложность какая, или случай неординарный, мы тут и Франца Ивановича спросим. Ну, согласны?"

Что мне было возразить? Так и пошло: поначалу то один матрос пожалуется, то другой, то третий. Кому от горла, кому от живота, кому от головы что-то назначить приходилось. А потом, как в теплые воды вошли, что ближе к экватору, как солнце припекать стало, да соленый ветер легкие наполнил, так и болеть перестали. Удивительно – но факт. Для наших людей, к туманному и морозному климату привычных, теплое море весьма целебным оказалось. Так что у меня лично через два месяца похода работы, как таковой, вообще не стало.

Вот я и занялся тем, что всюду нос стал совать. То к мичману Керберу пристану, чтобы устройство барометра объяснил, то к Шаховскому – чтобы позволил с чашечным анемометром повозиться. Каждые четыре часа, независимо от погоды и времени суток, измеряются у нас температура и удельный вес морской воды, промеряются глубины, исследуются морские течения, определяются и многие другие параметры. Некоторые наблюдения ведутся каждые пять или десять минут. Все при деле, практически весь экипаж. А мне как же в глаза другим смотреть? Вроде бы и при должности, да не занят ничем.

Но более всего мне хотелось с мичманом Костей Шульцем напарничать. Давно хотелось. Макаров ему, как самому молодому и смелому, поручил на корвете во время похода фотографией заведовать. Вот тот и ухитрялся и офицеров с мичманами за работой снимать, и матросов по всяким командам снующих, и в кают-компании, и на палубе. Всюду отчаяние имел Костя залезть, закрепиться сам, да фотоаппарат с собой втащить, а потом такие порой снимки делал, что аж голова кружилась. Ну, и помогал я ему иногда.

Несколько раз на себе взгляды командира корабля ловил, думал, что бранить меня станет. Однако Степан Осипович лишь в бороду свою улыбался, да озорно подмигивал. Я уж было совсем осмелел, подумал, что негласно мне стало всё разрешено, и снова ошибся.


Случилось одному матросу с реи сорваться да ногу сломать, а я в это время не в докторской каюте был, а совсем в противоположном месте корабля. Матроса на руках принесли, а подлекаря – нету. Позвали, конечно, я стремглав помчался, шину наложил, из болевого шока беднягу вывел. А тут и Степан Осипович. "Ты, братец, учти, – говорит, – за тобой, как ни за кем другим, задержки быть не должно! Понял ли?"

Как не понять. И с тех пор жизнь моя на корабле сильно изменилась. Даже не знаю, как сказать: в лучшую ли, в худшую ли сторону. Как я уже говорил, с медицинской стороны работы было мало, так что слонялся я без дела и от скуки помирал. Если бы не чтение, так и с ума бы сошел совсем. А так в библиотеке корабля нашлось немало поучительных книг, вот я их по очереди и читаю теперь. Да еще потихоньку так, ненароком будто, стал ближе к Макарову находиться: где он бывает – там и меня ищи, куда он направится – туда и я следом.

По вечерам в кают-компании офицеры собираются, каждый что-то вспомнит, вместе посмеемся, погрустим иногда о днях минувших, о людях, славу российскому флоту добывавших. И все знают, что Степан Осипович обязательно что-то интересное, поучительное расскажет.

Вот я и стал после этих вечерних посиделок в дневник записывать высказывания его. Полагаю, наука сия не только мне, а и многим читателям полезной быть может, потому как поучительного в словах Макарова весьма много.

– А что вы там пишете все время, Иван Сергеевич? – спросил однажды Макаров. – Вам вроде бы вахтенного журналу вести нет необходимости.

– Так я просто свои наблюдения записываю, – отвечаю, а сам сробел, аж краской лицо залило. – Ваши слова, сказанные в поучение, свои соображения. Разное.

– А для чего?

– Пока не знаю, – говорю честно, – может, потом воспоминания напишу.

– А я так точно напишу! – воскликнул Макаров. – О походе нашем как есть подробно изложу по завершении его. Огромное количество научного материалу собрано будет, да и не только научного. Как же можно без публикации обойтись? А читатели непременно отыщутся. Для человека любознательного и одаренного все интересно и все достойно его познания. Изучение же окружающей моряка стихии не только не вредит военному назначению судов, но, напротив, пробуждая мысль, отрывает людей от рутины судовой жизни.

– Вы сумели так экипаж направить, что всякая невоенная деятельность, то бишь научная, ему не только полезна весьма, но и работается с большой охотой, а это, согласитесь, редкость большая.

– Просто я люблю море и свою работу, а экипаж, смею надеяться, любит меня.

– Это истинная правда, Степан Осипович!

– Что же касается исследований… Понимаете, Иван Сергеевич, океан – это, знаете ли, как женский характер, который весьма непросто распознать порой. Он скрыт, упрятан на неизведанную глубину, до которой не всякий еще добраться сможет. Так и глубины морей, а в особенности океанов, остаются как будто под покрывалом. И каждый paз, когда наблюдаешь спуск в бездну своего батометра для доставления воды, понимаешь: он делает отверстие в этом покрывале. Таких отверстий сделано еще очень не много. То, что видно сквозь эти отверстия, дает только легкое понятие о явлениях, происходящих в глубинах. И нужно еще много и много трудиться, пробивая в разных точках таинственное покрывало, чтобы верно определить общую картину распределения температур и солености воды в разных слоях и сделать правильное заключение о циркуляции воды в морях и океанах.

– Мне представляется, что океан исследовать все же легче, чем женский характер, – осмелился вставить я.

– А знаете, Иван Сергеевич, – вдруг задумался Макаров, – мне кажется, я это сравнение не совсем удачно применил. Для красивости больше. Это всё графу Льву Николаевичу Толстому более подвластно, нежели мне сравнивать. Это он мастер в женских характерах копаться. Мне вот Капитолина Николаевна, жена моя, преданно и нежно служит на протяжении уже шести с лишком лет. Ждет меня отовсюду безропотно, склонности мои разделяет. Сейчас вот Сашеньку лелеет, дочурку вторую нашу. Первую, Оленьку, Господь к себе прибрал…

– Да, я это знаю. Нелегко вам это пережить…

– Мне как раз гораздо легче, чем супруге моей. Понимаете сами – почему. Здесь я, с вами, на "Витязе", и дело у меня большое и сложное. А с делом любую невзгоду жизненную преодолеть можно. Что же до женского характера, да и женских тайн вообще… Мужчины это всё выдумали, неспособные женщину увлечь, для оправдания слабости своей.

Я не нашел, что возразить, и наш разговор с Макаровым на этом в тот раз закончился.

22 марта 1887 года. 20 часов 45 минут.

К вечеру погода резко изменилась. Корвет наш приближался к Ладронским островам, что полумесяцем растянулись на несколько сотен миль с юга на север, как бы опоясывая с востока Филиппинское море и отделяя его от Тихого океана.

Поднялся ветер, который постепенно еще усиливался, а на гребнях волн появились буруны.

– Быть шторму! – сказал капитан 2-го ранга Вирениус, стоя на мостике. – Не пройдет и полутора часов, как стихия накроет нас.

– Ничего, – ответил Макаров. – Мы в октябре на подходе к Лиссабону уже двенадцать баллов имели. Выдюжим!

Он сказал это, а мне вспомнилась фраза Степана Осиповича о том, что всякий корабль – это есть живой организм. И теперь, когда он произнес "мы", я понял: он говорил, не только о команде, а о живом организме по имени "Витязь".

Тем временем ветер всё крепчал. Была отдана команда зарифить грот, потом и все остальные паруса. Не смотря на то, что корвет представлял собой теперь некий полуголый скелет с торчащими в лохмотьях собранных парусов фоком и гротом, с сиротливо рыскающим впереди бушпритом, его кидало со стороны в сторону, как щепу.

Сейчас, когда шторм уже миновал, и все опасения мои касательно благополучного преодоления стихии давно позади, могу с откровенностью сказать, что испугался я не на шутку. Даже в прошлом году у берегов Португалии было как-то не так боязно мне. Понимаю, что тогда всё для меня, молодого лекаря, впервые участвующего в кругосветном походе, было внове, неиспытанным и, смею заявить, – даже любопытным. Теперь же, после нескольких месяцев плавания, когда я могу уже что-то с чем-то сравнивать, этот новый и весьма сильный шторм изрядно потрепал не только наш корвет, но и мою нервную систему, как и многих меня окружающих на корабле тоже.

Корабль наш, юный, свежепостроеный, стонал и кряхтел, как древний старец, но еще сильнее стонал и завывал в снастях ветер. Он свистел диким посвистом с такой злобной свирепостью, что мне казалось, еще мгновение, и такелаж станет рваться и стремительно улетать прочь, как осенняя паутина.

Беспрестанно хлестал сильный дождь. Все, кто в это время работал на палубе, давно вымокли до самого нутра. К тому же громадные волны то вздымались выше грота-рея, с жуткой, хищной сноровкой  нависая над корветом и обрушивая на него тонны кипящей воды, то падали в бездну, выталкивая на свои могучие гребни несчастный, беспомощный корабль с оголившимися в такие мгновения килем и винтом.

За горизонт падало солнце. Его практически не было видно, только иногда пробивали грязно-изумрудную толщу воды бронзовые стрелы, оживляли темную бездну, озаряли смертельную пучину да придавали вздыбленным волнам какой-то торжественной, дьявольской красоты. Так мне самому казалось в те жуткие минуты, когда я стоял на палубе, вцепившись обеими руками в бугели фок-мачты. Я понимал, что во время шторма пользы от меня на корабле никакой, а сидеть в каюте и с ужасом вслушиваться в стенания  несчастного "Витязя" было тоже свыше моих сил. Поэтому я выбрал себе место, где мое присутствие, как я полагал, не будет никому помехой, и молча наблюдал за развитием событий.

И лишь спустя четверть часа, когда дикий вой стихии достиг, казалось, своего максимума, я вдруг заметил, что вовсе не солнце пробивало своими лучами темные и смертельно опасные толщи вод. Это были гигантские молнии, ломаными, корявыми, ослепительно белыми стволами рассекавшие обезумевшее небо и стремительно падавшие в ревущий океан. Вода под их ударами в одно мгновение вскипала, бесилась, озаренная вспышками невероятной яркости, и снова тускнела, потом чернела до кромешности, будто показывая всем не только свою непреодолимую силу, но и тщетность всякой борьбы и сопротивления.

Однако молодцом, как всегда, держался наш командир, постоянно стоявший на капитанском мостике, а экипаж действовал настолько слаженно, что очень скоро у меня стала зреть уверенность, что всё и на сей раз обойдется.

Шторм, постепенно набрав огромную силу, бушевал около двух часов, а прекратился как-то неожиданно быстро, почти внезапно, с какой-то необычной природной странностью. Мы будто преодолели некую границу, будто прорвались через невидимую стену в тихую и спокойную гавань, которая шелковой гладью вод встретила наш изрядно потрепаный, многократно раненый, но гордый корабль.

Удивительная метаморфоза, что с нами произошла, несколько озадачивала опытных моряков, в том числе капитана Макарова. Я же воспринял случившееся как подарок свыше за все те мучительные минуты и часы нашей нешуточной борьбы со стихией.

– Странное явление, вы не находите, Андрей Андреевич? – спросил Макаров старшего офицера Вирениуса.

Оба стояли на палубе в насквозь мокрых кителях, без головных уборов. С бороды Степана Осиповича стекали струйки воды. Вирениус же, высокий, стройный, подтянутый, с растрепанными русыми волосами, обычно зачесанными назад, а теперь прилипшими ко лбу, ответил спокойным, всегда сдержанным голосом.

– Я о подобном читал когда-то, Степан Осипович. Сам же вижу впервые, как и вы тоже. Мало ли что в природе бывает.

– Непременно опишу сей феномен, – задумчиво сказал Макаров. – Здесь над этим явлением крепко поразмышлять придется. Что оно такое? Как понять?

– Надобно подпоручику Розанову в журнал наблюдений эту странность записать, – ответил Вирениус.

– Вы полагаете, он сам не догадается?

– Догадается.

– Посмотрим.

…Вскоре Макаров приказал поднять грот, парус какое-то время грузно висел, как мертвый, нехотя выправляясь. С четверть часа он тяжело полоскался на ветру, постепенно высыхая и надуваясь, и вскоре корвет, весело заскользил вперед. Еще через какое-то время прямо по курсу показалась земля.

– Штурман, дайте координаты по месту! – скомандовал Макаров, пристально вглядываясь в темнеющий горизонт.

– Семнадцать градусов тридцать три минуты северной широты и сто сорок пять градусов пятьдесят пять минут восточной долготы, – доложил старший штурман Розанов через минуту. – Это, похоже, остров Аламаган.

– Что ж, – сказал Макаров, – это и к лучшему. Подойдем ближе, отыщем возможность встать на якорь с подветренной стороны, там и заночуем. А завтра с утра и остров обследуем, и кораблю надлежащий ремонт дадим.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

"Ну, вы, конечно, молодцы! Спрятать в подвал – в эту, можно сказать, могилу – дневник прадеда! Это кто ж такое придумал, а? Я вас спрашиваю, дорогие родители. И почему это, папочка, ты решил, что, возможно, мне это будет интересно? Мне это не просто интересно, а – как говорил в свое время Ленин – архиинтересно! Ну, вы, честно говоря, даете! Ладно, все. Поругал вас – в кои-то веки было за что. Насчет консервации: мамочка, прости, постараюсь не забывать. Всё, целую, ваш Гриша".

Он откинулся на спинку стула, бегло прочитал написанное, потом привычным движением правой руки нажал клавишу Enter, и письмо отправилось в Египет.

Вечерело. Скупое октябрьское солнце давно выдохлось, суетливо скатившись за горизонт. На застекленной лоджии было довольно тепло, даже уютно. Это если закрыть все стороны занавесками и включить бра над старым креслом. Маленькая комнатка получалась, со своим особенным запахом, со своей душой. Еще несколько лет назад Гриша устроил себе такой уголок – для ночного чтения, как объяснял он сам, или для мечтаний, как сетовала мама. Она вообще-то была довольно прагматичным человеком, с недоразвитым чувством собственности, потому что не собиралась удерживать своего единственного сына подле себя, а, напротив, регулярно "пилила" его темой женитьбы. Гриша слушал и улыбался. Тогда мама повышала тон, и сын смущенно отворачивался.

У него была Рита. Она как-то сразу понравилась маме, потенциальной свекрови, что по статистике являлось большой редкостью. Была у Гриши в доме всего раз – и понравилась. Гриша встречался с девушкой уже три месяца – срок вполне достаточный для проверки чувств. Впрочем, что значит "встречался"? Виделся чаще, чем с другими своими знакомыми – так будет сказать правильнее. В основном, у нее на работе, куда Гриша иногда заходил по своим делам, а после знакомства с Ритой заходил уже и просто так.

Но его что-то все время удерживало от решительных предложений, а Рита никогда не настаивала. Она была спокойной, даже как-то излишне спокойной, чуть ли не человеком без эмоций. Он приглашал ее в кино – она пожимала плечами в знак согласия, он предлагал посидеть в кафе – она не отказывалась, вот только к нему домой прийти решилась лишь однажды. И к себе, что вполне естественно, не приглашала. Даже запрещала себя провожать. Гриша не понимал, с чем это было связано, а Рита не хотела объяснять. "Когда-нибудь я расскажу", – говорила она, и он просто ждал этого "когда-нибудь".

Как-то несовременно всё выглядело, старомодно: у них до сих пор не было близости, и это оставалось единственным белым пятном в отношениях молодых людей. Рита была приятной девушкой – симпатичной, начитанной, чаще – серьезной, иногда – смешливой, и Гриша чувствовал себя с ней хорошо и комфортно. Как и она – с ним. А близость… Абсолютно устаревшее положение "А разве это главное?" – как-то засело в Гришином сознании, и вовсе не мешало жить. Всему свое время, думал он, и, наверное, был прав.

У Риты были прямые черные волосы до плеч, как у жен египетских фараонов на фресках, большие сливовидные темно-карие глаза с таинственной поволокой, слегка вздернутый нос и выразительные, чувственные губы. И еще – легкая, пропорциональная фигура и грациозная походка. Она вообще напоминала женщину прошлого, может быть, далекого прошлого. Она была привлекательна настолько, что мужчины непременно обращали на девушку внимание, но далеко не каждый решался с ней заговорить. Как-то так складывалось. Какое-то расстояние назначал ее взгляд для каждого, какую-то дистанцию указывал. Но Гриша однажды решился. И преодолел. И она ответила, будто впустила его к себе.

Он пришел в Центральную городскую библиотеку за какой-то надобностью, а там, в читальном зале – она. Нет, не сидит, согнувшись, за столом, осторожно шелестя перевернутыми страницами. Не пишет что-то торопливо в своей тетради или бегло касается клавиш ноутбука. Она там работает. Выдает и принимает назад заказанные книги из хранилища. Тихо и скромно, не повышая голоса. Так и завязалось у них…

…Совсем стемнело. За пределами балкона устоялась густая осенняя синева позднего вечера. С неослабевающим вниманием, даже с каким-то азартом Гриша читал дневник прадеда. Как увлекательную историческую повесть. Как хорошо закрученный детектив. Каждое событие имело здесь свою широту и долготу. Каждый персонаж – свой портрет и характеристику. Картины стодвадцатилетней давности, описанные корабельным подлекарем, были живыми и правдивыми, от них веяло романтикой кругосветного похода, тяжелым, порой героическим трудом экипажа и глубокой философией выдающегося адмирала-земляка.

"Нет, это просто необходимо как-то издать! – сказал сам себе Гриша. – Нужно будет показать кому-нибудь из местных".

Он отложил толстую тетрадь в желтой кожаной обложке, достал сигарету из пачки. Потом закурил и выключил бра. Через несколько минут, когда глаза привыкли к темноте, Гриша стал различать в небе знакомые огоньки. Он давно любил их, знал все созвездия и множество звезд по именам. Для историка по образованию, работающего в областной газете редактором, астрономия была как хобби, как отдушина от рутинной, порой жестокой повседневности. Прочитав однажды в детстве книгу Перельмана "Занимательная астрономия", Гриша заболел звездным небом навсегда. И надо сказать, эта любовь оказалась взаимной. Каким образом? Все очень просто: Гриша писал стихи, а небо диктовало ему темы и образы. Так он говорил всем, кто спрашивал, так он объяснял Рите.


А надо мною пел последний дрозд,
а надо мной сияло восемь звезд,
и я стоял среди полночной выси,
и мир вокруг –
до удивленья прост.
А надо мной – бряцанье чьих-то ножен.
Предел всему не мною был положен.
И вот стою среди полночной выси,
и мир вокруг –
до исступленья сложен.
Отчаявшись рискнуть не напоказ,
я ухожу от губ твоих и глаз.
И вот стою среди полночной выси
и жду рассвета –
как в последний раз…

– Как тебе удается писать такие стихи? – спросила однажды Рита вкрадчиво.

– Не знаю, – ответил он и понял по ее взгляду, что она не удовлетворилась ответом.

– Я не понимаю, как происходит творчество, – сказала она, и была искренна.

– Творческий процесс непредсказуем, он не поддается описанию, поскольку находится за гранью общепринятых схем, за гранью логики. Я не могу его объяснить. Как не могу объяснить любовь… И никто еще никогда не смог…

2

22 марта 1887г. 9 часов 30 минут.

Остров, у подветренной стороны которого мы встали на якорь, оказался довольно приличных размеров. Он имел форму схожую с половиной луны, в длину занимая метров девятьсот, а в ширину примерно вдвое меньше. Высота его над поверхностью океана не превышала двадцати метров, причем, самая высокая точка представляла собой вершину холма, расположенного как раз посередине этого по сути клочка суши.

Растительности на острове было немного, в основном, какой-то кустарник в пояс высотой, трава двух или трех видов, да отдельно стоящие или собравшиеся небольшими группами пальмы. По склону холма змеился тонкий, стремительный ручей. Его хорошо было видно с корабля невооруженным глазом. Это обстоятельство обрадовало нас: можно было пополнить запасы пресной воды.

Как только рассвело, Макаров вышел на капитанский мостик и приложил к глазу подзорную трубу. Несколько минут он пристально изучал берег, до которого было не более двух кабельтовых. Всматривался и даже будто внюхивался в него. Потом подозвал к себе штурмана Розанова.

– А что, господин подпоручик, вы координаты точно дали? – спросил Степан Осипович своим негромким, бархатистым голосом.

Я стоял тут же и по интонации Макарова догадался, что ему что-то в сложившейся ситуации не нравится.

Штурман – невысокий, худощавый офицер с большой головой и бегающими глазами –  замешкался с ответом, потом сказал, как бы извиняясь:

– Я и сам, господин капитан первого ранга, на это обратил внимание. По карте этот остров на несколько минут на норд и на вест должен быть.

– К тому же населен, – добавил Макаров задумчиво. – А здесь я что-то признаков жизни не наблюдаю…

– Может, поселок какой-нибудь с противоположной стороны находится? – предположил Вирениус. – Мы ночью подходили, не видно было.

– И огней никаких не было, – добавил Макаров. – А должны бы быть… Хоть один костерок, но светился бы… Как думаете, Андрей Андреевич?

– Да, странно как-то, – согласился Вирениус.

– Штурман, это не Аламаган! – заключил Макаров. – Я не думаю, что наша карта, может быть неправильной.

– Всякое бывает, – сказал Вирениус.

– Это ты, Андрей Андреевич, своему сынишке Коленьке потом, после похода,   рассказывать станешь про то, что всяко бывает, – с мягкой иронией ответил Макаров. – Мы, заметь, не в пятнадцатом столетии живем, а на пороге двадцатого. И все земли, вплоть до самых малых клочков суши, из вод океана выдающихся, давно на карты нанесены и проверены многократно.

– Так что же тогда это перед нами? – вырвалось у меня.

– А вот это мы и должны теперь проверить, – сказал Макаров, разводя руками.

И он тут же распорядился спустить на воду шлюпку.

– Старшим пойдешь, – сказал капитан Вирениусу. – Десять матросов с собой возьми, оружие. Однако применять, в случае чего, лишь по крайней необходимости. Мы сюда прибыли с людьми знакомиться, а не убивать их.

– Господин капитан первого ранга! – воскликнул я. – Разрешите и мне тоже к острову пойти. Вдруг моя помощь кому понадобится.

Степан Осипович посмотрел на меня своим особым, пристальным взглядом, потом кивнул головой в знак согласия и снова приложил к глазу подзорную трубу.

22 марта 1887г. 19 часов 25 минут.

Этот невероятный день подошел к концу. Я вернулся на корабль и вернулся к дневнику. Боюсь, что целого вечера не хватит, чтобы описать события этого дня. Начну по порядку.

Через полчаса приготовлений наша шлюпка отошла от "Витязя" и направилась к неизвестному острову. Погода стояла изумительно приятная. Ветра почти не было, солнце пригревало мягко и ласково, вода в океане голубела и была настолько прозрачной, что в нескольких метрах глубины видны были стайки разнообразных рыбешек – серебристых, в полосочку, темноголовых. И все они из любопытства сопровождали нас.

Матросы гребли старательно и слаженно, так что уже через несколько минут форштевень врезался в мягкий и податливый песок. Несколько человек спрыгнули в воду, ухватились за носовой фал, потянули лодку по мелководью. Потом и остальные матросы присоединились, и общими усилиями вытащили шлюпку на берег. После этого сошли я и Вирениус. У меня с собой был саквояж с медикаментами, бинтами и прочими медицинскими принадлежностями. У Андрея Андреевича в руках тоже был саквояж, в который кроме подзорной трубы он укладывал накануне всякие побрякушки в качестве подарков местному населению: бусы, гребни для волос, вееры, цветные лоскуты ткани, несколько маленьких зеркалец.

Ступив на берег, я вдруг ощутил, как земля плывет у меня под ногами. Шутка ли, последний раз я покидал корабль еще двадцатого ноября прошлого года, когда "Витязь" стоял на якоре в гавани Рио-де-Жанейро. Это ощущение собственной неустойчивости заметно мешало мне двигаться и бросалось в глаза матросам, давно привычным к таким состояниям.

– Ничего, Иван Сергеевич, – заметив мои неуверенные шаги, подбодрил Вирениус, – через пару часов вы обо всем забудете. Обычно столько времени новичкам и надобно, чтобы после морской качки к суше привыкнуть.

– Благодарю за подаренную надежду, – вяло ответил я. – Однако же, смею заметить, что все-таки со странностью устроен человеческий организм. Постараюсь сие явление потом описать, со всеми ощущениями.

– Что и о чем писать – это ваше дело и ваше право, – ответил Вирениус. – А пока давайте определимся с направлением нашего движения.

Мы отошли от линии прибоя на несколько десятков шагов, и теперь стояли у подножия холма, полого уходящего к середине острова. Двое матросов остались у шлюпки, остальные окружили нас с Андреем Андреевичем. Ребят Вирениус подобрал для экспедиции бравых, рослых и сильных – мало ли что придется на неизведанной суше испытать. И сейчас они со спокойной уверенностью бывалых людей ждали приказаний командира.

– Наверное, нужно сразу к ручью идти, – предложил я. – Узнаем какого качества вода в нем, да и бочонки заодно наполним.

– Это успеется, Иван Сергеевич, – ответил Вирениус. – Сейчас главное обследовать остров на предмет населения его. Бывает, что аборигены умело в чащах скрываются, признаков жизни не подают, а потом в один миг появляются одновременно отовсюду, ведут себя агрессивно, и хорошо если пришельцам вроде нас уйти восвояси позволяют.

– Вы лично с этим сталкивались, Андрей Андреевич?

– Доводилось. Опыт имею…

– Тогда мы целиком и полностью в вашем подчинении, – сказал я.

Вирениус оглядел побережье своим пристальным взглядом. Его всегда улыбающиеся голубые глаза в этот раз были холодны и цепки. Через минуту, поразмыслив, он сказал:

– Было бы разумно, если бы наш отряд разделился, и две группы направились по берегу в противоположные стороны. Думаю, что за час с небольшим мы бы сумели обойти весь остров и снова встретились, скажем, на этом самом месте.

– Так давайте же разделимся! – предложил я.

– Нет, – холодно отрезал Вирениус. – Я не имею права рисковать жизнью матросов и вашей, Иван Сергеевич, в том числе. Что если на одну из групп нападут туземцы? Малочисленный отряд им остановить легче будет, а если мы все вместе пойдем – пусть только попробуют. Шесть ружей – это вам не шутка.

– Правильно, господин капитан второго ранга! – загудели матросы. – Вместе идти и веселее, и сподручнее.

– На том и порешим, – сказал Вирениус. – Идем вдоль берега: впереди двое матросов, сами определитесь, кто. Затем я с доктором, после нас – остальные. Всем смотреть в оба глаза. Что заметите – тут же сообщать. Ружья держать наготове, но без команды огонь не открывать. Всем ясно?

– Ясно, господин капитан.

Через минуту мы двинулись в путь.

Шли вдоль берега, на расстоянии нескольких шагов от воды, по мокрому, но твердому песку. Ружья, как и положено было, не вешали на плечо, а держали наперевес, но очень скоро все просто расслабились, потому что нигде мы не встретили даже намеков на возможное заселение острова людьми. Не было видно ни следов человеческих ног, ни результатов деятельности. Лишь иногда разбегались от нас в разные стороны крабы, что накануне вышли из воды и грелись на солнышке. Еще пару раз мелькнула в сухом песке ящерица. Какие-то экзотические пичуги с любопытством кружились над нашими головами. Было тихо и спокойно вокруг, только волны с монотонным шумом накатывались на плоский берег.

Так шли мы вдоль побережья уже добрых полчаса. Тихо переговаривались.

– Похоже на то, что остров сей на самом деле не заселен, – сказал я.

– Даже странно как-то, – согласился Вирениус. – Был бы это клочок суши размером с полуют, я бы еще понял. А тут такая уймища ничейной земли пустует! Надо бы Степану Осиповичу предложить по возвращении на корабль отчуждение в пользу России этого острова составить. Пусть далеко от наших родных берегов, пусть и в малознакомом море, а все одно: со временем форт здесь поставить, пару корветов перегнать, да мореплавание в этом районе под контроль взять…

– А кто согласится в такую даль служить пойти? – невольно спросил я.

Андрей Андреевич даже приостановился от моих слов. Потом ответил с полной серьезностью, с официальным пафосом, ни секунды не колеблясь:

– А я полагаю, господин ундер-офицер, что служить России не только возможно, но и необходимо в самых отдаленных краях земли, если только эта служба славу нашей державы преумножает и могущество ее укрепляет и доказывает.

– Могу ответить только "Браво!" вашим словам, – сказал я, и у меня больше не возникало желания задавать Вирениусу глупых вопросов.

Мы постепенно продвигались дальше. Берег был чист и девствен, воистину здесь не ступала нога человека. Солнце светило нам в спины, грело и расслабляло. Дойдя до северной окраинной точки острова, мы увидели, что эта часть суши острым клином врезается в море, напоминая форштевень корабля. Не нужно было описывать дугу, чтобы свернуть на юг. Достаточно оказалось просто повернуться лицом к солнцу и с этой песчаной "вершины" начать движение в обратную сторону, но уже по другой стороне острова.

Через некоторое время нам попалось несколько пальм, росших отдельным зеленым оазисом посредине пляжа. Вместе они давали довольно густую тень.

– Привал, ребята! – скомандовал Вирениус. – Полчаса на отдых и подкрепление. Матросы Кошкин и Ванцовский в охранение. Через четверть часа вас поменяют.

Обрадованные возможностью посидеть в тени, мы дружно повалились на песок под деревьями. Впрочем, он оказался не таким уж и прохладным. Достали сухарей, солонины, вина, слегка подкрепились.

– А что, господин капитан второго ранга, – обратился один из матросов к Вирениусу, – если остров этот ни на одной карте не обозначен, стало быть, и ничейный он?

– Похоже, что так, – ответил Андрей Андреевич.

– Так его и назвать как-то нужно, – загудели матросы.

– И вы для названия что-то предложить хотите?

– Да вот как-то подумали, что уж если сегодня Николины именины, да и сынишка ваш то же имя носит, почему бы открытый нами остров Николаевым не назвать?

– Спасибо, ребята! Быстро же придумали, – улыбнулся Вирениус. – Только любое имя нужно с командиром корабля и всей экспедиции согласовывать. Что как у Степана Осиповича иное предложение отыщется?

– А мы настоим! – не унимались матросы.

– Тронут, тронут, – сказал Вирениус, пряча улыбку  в бороде. – Поглядим еще…

– А я полностью поддерживаю, – вставил я. – Святой Николай и моряков покровитель к тому же. Лучшего имени острову не сыскать.

Вирениус хотел что-то ответить, но внезапно раздался окрик матроса, стоявшего в охранении. Кажется, это был Ванцовский.

– Господин капитан второго ранга! – с тревогой в голосе позвал он. – Там в кустах кто-то есть!

Все вскочили на ноги и повернулись в направлении, какое указывал матрос. В зарослях кустарника, обрамлявшего подножие холма, на расстоянии около сотни шагов мелькнуло какое-то тело. Густые ветки и листва скрывали от нас того, кто в эту минуту явно хотел оставаться незамеченным. То ли это было какое-то дикое животное, то ли человек из местных жителей, которых мы уже не надеялись встретить. Направив ружья в сторону кустов, мы стояли полукругом и ждали, готовые в любой момент оказать достойный отпор аборигенам, если бы это понадобилось.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Всё, что хранилось в сундуке, теперь лежало на полу вокруг него. Слипшиеся газеты довоенных и послевоенных времен с портретами Сталина, несколько журналов "Медицинское обозрение" за 1958 год, институтские конспекты отца и матери, перевязанные тонкой тесьмой пачки пожелтевших фотографий. Спресованные лица и судьбы.

"Нужно будет пересмотреть, – подумал Гриша. – И отыскать фото прадеда, если, конечно, оно вообще есть".

Он сидел посреди вороха бумаг, снова и снова перекладывая всё с места на место. В спортивном костюме сидеть на голом паркете было удобно и не холодно. Хотя на самом деле в квартире без отопления по полу невидимо тянулись коварные сквозняки. Или это только казалось Грише, что не было холодно. Он просто уже ничего не замечал.
 
Разочарование приклеилось к его вытянутому лицу. Так порой выглядит ребенок, долго ожидавший чуда от Деда Мороза, но в один миг узнавший в новогоднем персонаже собственного отца. Его будто обманули, пусть не специально, пусть ненароком, хотели как лучше, а получилось…

– Вот так всегда! – сказал он сам себе. – На самом интересном месте!

И уже через несколько минут набирал письмо отцу.

"Я дочитал до конца дневник, – писал он, – и обнаружил там сведения о том, что в руки прадеда попала странная тетрадь. Прадед пишет, что собирается сохранить эту тетрадь, чтобы потом показать ее кому-нибудь из ученых мужей в Санкт-Петербургской Академии наук после возвращения из кругосветки. Что ты знаешь об этой тетради, отец? Может быть, она хранилась в нашем сундуке вместе с дневником? Сейчас ничего подобного здесь нет. А как хотелось бы…"

Через несколько часов, уже поздним вечером, отец ответил на письмо сына.

"Да, необычная тетрадь была, – сообщил он. – По словам мамы, ее отец, то есть твой дед Дмитрий Иванович, после войны подарил эту тетрадь областной библиотеке. Мама помнит, ей тогда было уже лет семнадцать, что Дмитрий Иванович долго пытался разгадать смысл непонятных записей в этой тетради, даже обращался к каким-то своим знакомым, то ли востоковедам, то ли специалистам по индейским племенам, но никто не смог расшифровать заковыристые значки. Не исключено, что тетрадь потом просто исчезла, как предмет неясного происхождения и значения. Я допускаю, что в библиотеке за эти несколько десятилетий не раз проводились ревизии фондов, так что понимаешь сам. Впрочем, я допускаю и то, что тетрадь может преспокойно до сих пор находиться в спецхранилище, затесавшись между какими-нибудь редкими книгами".

– Да! – воскликнул Гриша. – Да! Я почему-то уверен, что она до сих пор в библиотеке!

Он встал из-за стола, надел куртку и вышел на лоджию покурить. И уже там отправил вызов с мобильного. Но оператор связи холодным, безучастным голосом сообщил, что "абонент временно недоступен".

"Может, телефон разряжен? – подумал Гриша. – Жаль. А так хотелось поделиться… Или просто легла рано и отключила связь, чтоб не мешали. Ладно, спи, моя хорошая! И пусть тебе приснятся далекие зеленые острова в синем море!"

Становилось зябко. Гриша торопливо докурил сигарету и вдруг захотел поджечь еще одну, но только вытянуть ее медленно, вдумчиво, с наслаждением.

Потом он вернулся в комнату, снова сел к компьютеру. Чувствовал прилив энергии. Откуда-то извне и, вместе с тем, из глубины собственного организма. Эти две энергии, два потока, пересекаясь и закручиваясь в единый вихрь, дарили душе непередаваемое ощущение полета, которого не следовало бояться, но которому – он знал это – следовало подчиняться и потакать. В такие минуты Гриша опускал пальцы на клавиатуру, и они будто сами находили нужное сочетание клавиш. А на экране монитора появлялись слова…
               
                Свет звезды Толиман
задержался в сетях мирозданья…

***

…Первый посетитель читального зала появился в половине девятого. У Гриши было почти полчаса для разговора с Ритой.

– А я на ночь всегда отключаю, – сказала она.

– Понятно, я просто не знал. А что тебе снилось?

– Не помню. Кажется, какие-то острова, – улыбнулась она.

– В самом деле? Видишь, я обладаю даром внушения.

– Что ты имеешь в виду?

– Я пожелал тебе вчера мысленно.

– Смешной. Так что у тебя стряслось?

– Дело вот в чем, – понизил голос Гриша, хотя в читальном зале кроме них никого не было. – Мне стало известно, что лет шестьдесят назад мой дед передал на хранение в твою библиотеку некую загадочную тетрадь…

– В мою библиотеку? – Рита вздрогнула, но Гриша не заметил ее реакции. – Тетрадь?

– Да, тетрадь. Она была наполовину исписана какими-то непонятными знаками.

– Какими знаками?

– Не знаю, их никто не мог тогда расшифровать…

– Ты уверен? Ну, да, впрочем… – Рита как-то внимательно посмотрела на Гришу. Так врач порой смотрит на больного, подозревая, что тот не всё о себе рассказал. – И что?

– А ты разве не понимаешь?

– Скажи, и я пойму.

– Я хочу отыскать эту тетрадь!

– Зачем? – спросила Рита со странным блеском в глазах.

– Я прочитал дневник прадеда, где говорится об этой тетради и вообще о какой-то мистической истроии, случившейся сто двадцать лет назад. И теперь я хочу найти тетрадь и попытаться разгадать эту загадку.

– Глупости! – воскликнула девушка. – Зачем тебе забивать голову всякой мистикой?

– А если это не мистика, а реальность?

– Что – реальность? – настороженно спросила она.

– Ну, то, что произошло… тогда, на острове…

– На каком еще острове? Гриша, ты меня пугаешь!

– В Тихом океане, в районе Ладронских островов…

– Я о таких и не слышала никогда…

– Есть такие, я проверял в Википедии. Теперь они называются Марианскими.

– И что?

– Рита, мне нужна тетрадь!

– Ты странный, Гриша! Как я могу найти то, что никогда не видела? В спецхранилище нашей библиотеки порядка пятнадцати тысяч документов и книг. Где там что расположено, мне неизвестно. К тому же у меня и ключа нет от спецхрана. Это у заведующей отделом редких книг.

– А взять его?

– Исключено. Я работаю здесь недавно, мне не доверят…

– Как же быть? – с досадой сказал Гриша. – Я так рассчитывал на тебя!

– Мне очень жаль, – ответила Рита и взяла его за руку. Потом добавила тихим, вкрадчивым голосом: – Но, может быть, мы что-нибудь придумаем?..

Он взглянул на нее и впервые за несколько месяцев знакомства увидел в глубине Ритиных глаз пляшущие отблески таинственного огня.

– Я не знал, что ты авантюристка! – сказал Гриша.

– Иногда нужно и это… – загадочно ответила она, поворачиваясь к первому посетителю читального зала.

2

…И вдруг кусты раздвинулись, тот, кто прятался, выпрямился во весь рост, и на пляж торопливыми шагами вышел человек. На нем из одежды была только набедренная повязка, но всем сразу стало ясно, что это никакой не туземец.

Застыв на месте на несколько мгновений, человек этот внимательно рассматривал нас, в то время как мы сами в десять пар глаз рассматривали его. И вдруг он побежал к нам, размахивая руками и что-то крича на ходу. Расстояние между нами стремительно сокращалось.

Матросы вскинули ружья.

– Не стрелять! – скомандовал Вирениус. – Он не вооружен!

И действительно, незнакомец был абсолютно без всего, что могло бы причинить мало-мальский вред другому человеку. Ни копья в его руках, ни ножа, ни лука, ни даже палки – не было.

Он бежал к нам и что-то кричал. И только когда между нами оставалось шагов тридцать, я расслышал его слова.

– Слава Богу! Слава Богу! – кричал он по-английски. – Теперь мир спасен!

Не добежав до нас каких-то двадцати шагов, незнакомец рухнул на колени и стал кататься по песку прямо перед нами. При этом он издавал какие-то дикие крики, напоминавшие то ли плач, то ли хохот. И между этими хаотичными возгласами мне удавалось еще расслышать несколько слов по-английски.

Одежды, как я уже сказал, на этом человеке практически не было. Мускулистое тело выдавало в нем человека закаленного и сильного. Его кожа была загорелой и отливала бронзовым оттенком, но черты лица были явно европейскими. Лишь длинные волосы и не менее длинная борода придавали облику незнакомца вид дикий, почти свирепый.

– Похоже, это сумасшедший! – воскликнул Вирениус. – Должно быть, матрос с какого-то корабля, спасшийся после крушения и совершенно одичавший на этом острове. Современный Робинзон. Как думаете, господин лекарь?

– Думаю, нам следует его обо всем расспросить, – ответил я. – Он говорит по-английски, и я понимаю его.

– А я, к великому сожалению, английского не знаю, только французский. Так что уж на вас вся надежда, Иван Сергеевич.

– Не беспокойтесь, Андрей Андреевич. Пусть только этот Робинзон перестанет перед нами кататься по песку, так я и стану с ним знакомиться.

Матросы тем временем обступили дикаря со всех сторон и с недоумением наблюдали за его поведением.

А тот внезапно остановился, встал сначала на четвереньки, потом вскочил на ноги и с лихорадочным блеском в темно-серых глазах начал нас всех рассматривать. Я почувствовал, что пора было начинать знакомство и произнес как можно более миролюбивым голосом:

– Как ваше имя, сударь? Кто вы и как здесь оказались?

Незнакомец вздрогнул, услышав родную речь. Потом повернулся ко мне, приблизился и осторожно спросил:

– Вы англичане? Какой сейчас год?

– Мы русские моряки, совершаем кругосветное плавание, – ответил я и назвал ему текущий год.
 
– О боже! – воскликнул незнакомец и вскинул руки к небу. Потом сглотнул слюну и стал горячо говорить, не стесняясь в выражениях.

Я слушал его, не перебивая, потому что понимал, как легко было случайным вопросом сбить с мысли наполовину одичавшего человека. Вирениус, переглядываясь со мной, также молчал, терпеливо ожидая, когда я стану переводить рассказ Робинзона. А тот, не умолкая ни на мгновение, сбивчиво и эмоционально говорил о таком, что просто не укладывалось у меня в голове. И уже через несколько минут я понял, что передо мной находится глубоко нездоровый психически человек.

Дождавшись, когда англичанин закончит свой рассказ, я предложил ему следовать с нами на "Витязь", чтобы познакомиться с капитаном Макаровым, с доктором Шидловским. Я обещал ему должный уход и отменно предупредительное отношение со стороны команды.

– Вы больны, – сказал я ему. – Три года проведенные в полном одиночестве, подорвали вашу душу, вытеснили из нее надежду на спасение. Но теперь всё позади. Мы заберем вас с собой и доставим в ближайший порт, где вы наверняка сможете отыскать какой-нибудь английский корабль.

– Нет! – воскликнул Робинзон. – Я никуда не уйду с этого острова до тех пор, пока вы мне не поможете уничтожить их!

– Но позвольте, Алекс, – ответил я, – ничто не помешает нам вернуться на остров и выполнить вашу просьбу позднее, после того, как вы отдохнете, примете успокоительные лекарства и поговорите с командиром экспедиции.

– Нет, вы не понимаете! Это нужно сделать немедленно! Идемте же сейчас, я отведу вас туда!

– Позвольте я сначала переведу наш разговор господину капитану второго ранга?

– Да, только побыстрее!

И я рассказал Вирениусу по возможности всё, что понял из сумбурного и сбивчивого рассказа англичанина. Его звали Алекс Уорд, он был единственным спасшимся матросом с английского парусно-винтового линкора "Виктор-Эмануэль", попавшего в жесточайший шторм неподалеку от острова в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года, то есть почти три года назад. И с тех пор он в одиночестве жил на этом острове, обращая горячие молитвы к Богу и надеясь, что когда-нибудь его найдут и спасут.

– Он не хочет идти с нами на корабль, – сказал я Вирениусу. – Он хочет, чтобы мы, напротив, пошли с ним куда-то вглубь острова и помогли справиться с какими-то цветами.

– С какими цветами? – удивился Вирениус. – И что значит "справиться"?

– Он утверждает, что эти цветы попали на остров с неба, точнее, не сами цветы, а какой-то человек их привез с собой…

– Бред какой-то, Иван Сергеевич. Вы не находите?

– Нахожу. Этот человек сильно истощен духовно, и я его, как лекарь, хорошо понимаю. Поэтому прошу вас, как старшего нашей группы: во избежание каких-то непредвиденных обстоятельств, давайте послушаем его и пойдем с ним, куда он зовет. Посмотрим, оценим. Да и сам он успокоится и станет доверять нам.

– Как бы это не было ловушкой! – воскликнул Вирениус и пристально посмотрел в глаза англичанину.

– Мне кажется, с его стороны злого умысла нет, – заметил я. – Этот Алекс просто сильно измучен.

– Ну, хорошо, – согласился Андрей Андреевич. – Только скажите ему, что если там что-то пойдет не так, я его первого пристрелю.

Я перевел слова Вирениуса. Алекс вместо испуга посмотрел в глаза русского офицера с теплом и благодарностью.

И мы двинулись в путь. Англичанин повел наш небольшой отряд сначала к подножию  пологого холма, потом по известной ему едва заметной тропинке мы стали подниматься вверх, и уже через четверть часа оказались на довольно широком плато, кое-где изрезанном морщинами оврагов. Здесь, на краю этого плато, росло несколько раскидистых деревьев, и под одним из них среди узловатых корней мы обнаружили вырытую землянку, напоминавшую скорее берлогу. Здесь очевидно и коротал свои дни несчастный английский моряк.

Бедный! У него не было даже оружия, чтобы подстрелить какую-нибудь островную дичь. У него не было даже веревки, чтобы смастерить какой-нибудь капкан. У него был только один инструмент, который он все эти годы берег, как зеницу ока. Этим инструментом оказался обыкновенный плотницкий топорик. Как рассказал мне Алекс по дороге, с помощью этого топора он не только мастерил себе жилище, но и спасал мир от гибели. Если сказать честно, в этой части его рассказ казался мне полным безумием, но я не подавал виду и только кивал в ответ.

– Топорик настолько затупился, – говорил Алекс, – что стал просто бесполезной вещью. С его помощью я больше ничего не могу сделать. Я чувствую себя полностью изможденным, и это великое счастье и, конечно же, провидение господнее, что ваш корабль бросил якорь возле острова. Теперь мы справимся вместе!

Пока мы говорили, тропинка кончилась, и наш отряд оказался на самом верху. Отсюда, с высоты примерно двадцати метров, открывался изумительный вид. Со всех сторон, куда ни повернись, сияло изумрудно-голубое море. Оно было удивительно спокойным, его поверхность оставалась до зеркальности гладкой. Даже не верилось, что только вчера здесь бушевал сильнейший ураган.

А на самом плато почти во всю его длину и ширину росли цветы. Диковинно высокие, чуть ли не в человеческий рост, стебли по виду напоминали бамбук, только были значительно темнее, уступали в толщине и имели пару длинных, узких с зазубринами листьев, расправленных в стороны – как руки, готовые обнять каждого, кто приблизится на доступное расстояние. И головки – розовые и желтые, шаровидные, величиной с небольшой арбуз – по виду очень были похожи на человеческие головы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Они появились в ту самую минуту, когда Гриша о них подумал. Случайное совпадение? Или вовсе не случайное сплетение каких-то энергетических нитей? Много вечеров подряд перед сном он выходил на застекленную лоджию курить. Ему открывалась южная половина неба, с красавцем Орионом, Близнецами, Большим Псом. Подолгу, задумавшись и забывая о времени, он вглядывался в вечернее небо, и огонек его сигареты на фоне спящего дома казался осколком звезды, упавшим из бесконечного пространства.

Приближался к концу октябрь – последний оплот увядающей осени, тихий, роскошный, многоцветный, пахучий. В раскрытое окно вползал терпкий запах опавших листьев – еще сухих, шелестящих, еще не прелых от сырости и распластанных по траве и асфальту. Дым от сигареты примешивался к этому аромату, да еще далекий, утративший едкость дымок от дворницких костров, затушенных на ночь. Гриша сидел на лоджии, смотрел на бледные, дрожащие звезды, и как будто касался губами темно-синей, почти черной пиалы южного неба. И думал о том, о чем никогда и никому не говорил…

И тут появились они. Три светящихся точки, равноудаленные друг от друга. Медленно вращаясь вокруг общего центра, они приближались и увеличивались. И меняли цвет – от оранжевого к белому.

Завороженный диковинной пляской света, Гриша замер, не в силах оторвать глаз от увиденного. Чувство тревоги, с приближением огней переходящее в страх, завладело его мыслями, передалось каждой клеточке тела. Но и приковало его к видению, не позволяя сдвинуться с места. Всё происходящее теперь до оторопи пугало его.

Через несколько секунд три светящиеся точки слились в один большой шар величиной с футбольный мяч. Он завис над крышей соседней девятиэтажки и теперь излучал мягкое перламутровое сияние, от которого неподвижные столбы полуголых деревьев и детская площадка между ними вдруг оказались вырванными из пустынной черноты спящего двора.

"Интересно, – мелькнуло в голове у Гриши, – кто-нибудь еще видит это? Неужели весь дом спит?"

Но не успел он подумать об этом, как от шара прямо к его лоджии протянулась узкая светящаяся дорожка – стремительная и зыбкая – будто кто-то невидимый включил фонарик. Так на картинах ночного моря великий Айвазовский показывал лунный свет на воде.

Гриша просто остолбенел. Думая о них так часто, он даже не предполагал, что реальность настолько близка и откровенна. Ему вдруг стало казаться, что сейчас должно свершиться что-то ужасное. Мысли – одна страшнее другой – лихорадочно проносились в его голове. Но странное дело: как только мягкий, не слепящий, а будто ласкающий матовый свет выхватил из темноты и ощупал его робкую фигуру, Гриша почувствовал, как страх уступает место успокоению и восторгу. Будто свет этот излучал добро и вселял его в того, кто этим светом был выискан в спящем городе. Гриша встал с кресла, чувствуя в теле легкость, почти невесомость и осторожно протянул руки к этому свету, намереваясь его потрогать, ощутить его снежную материальность.

И тут он услышал Голос. Нет, не услышал, а почувствовал. Точнее, это был даже не голос, который мог взбудоражить  соседей по дому или случайных прохожих, но это был импульс, составленный из человеческих слов, и скользнувший по световому лучу прямо в его сознание.

– Не бойся, мы твои друзья, – сказал Голос. – Мы прилетели, чтобы познакомиться и пригласить тебя к себе.

– Куда?

– Ты всё увидишь сам.

– Вы хотите забрать меня с собой?

– Да.

– И проводить на мне опыты?

– Ты плохо думаешь о нас, потому что ничего о нас не знаешь.

– Есть много случаев, когда на земле пропадали, а потом возвращались люди… Или не возвращались…

– Это делали не мы.

– Почему я должен вам верить?

– Потому что, если бы мы хотели экспериментов, тебя бы никто не спрашивал. Ну что, согласен лететь с нами?

– Куда?

– Ты всё увидишь.

– Как же я могу лететь с вами? У меня квартира, работа. Как я потом всем объясню?..

– Тебе ничего не нужно будет объяснять. Мы всё устроим. Повторяем, тебе ничего не угрожает, решайся.

Гриша колебался. Однако невероятный соблазн вырваться за пределы человеческих знаний все же взял верх. Последнее, что он еще спросил, было то, почему они все же уговаривают, ждут его решения, а не забирают силой.

– Мы не делаем зла никому, – ответил Голос. – Это противоречит нашим законам.

– А можно мне подумать?

– Можно…               

Больше он уже ничего не мог спросить, даже ничего не мог подумать: белым туманом заволокло его сознание, окутало беспросветной молочной пеной, вовлекло в себя, погрузило в самую невылазную глубину какое-то эйфорическое сияние.

2

– Я прошу вас во всех возможных подробностях рассказать нам свою историю, – мягко сказал Степан Осипович, с теплотой и любопытством вглядываясь в лицо английского моряка.

По-английски говорил Макаров весьма недурно, и я был уверен, что ни одна сколько-нибудь значимая деталь из рассказа Робинзона не ускользнет от нас.

– Сэр, я расскажу вам всё, ничего не скрывая, подробно и искренне, только прошу об одном: поверить во всё, что вам доведется услышать и узнать, – ответил Алекс Уорд, с надеждой глядя в глаза Макарову.

– Сударь, я могу пообещать лишь то, что никому из нас, здесь присутствующих, не позволено будет насмехаться над вашим повествованием, каким бы неправдоподобным оно ни показалось, – твердо заявил Степан Осипович.

– Хорошо, слушайте же. Мне ничего не остается, как только полностью довериться вам.

В кают-компании, где проходила эта беседа, находилось всего пятеро человек: вышеупомянутые капитан Макаров и английский моряк, а также Вирениус, Шидловский и я. Степан Осипович запретил кому бы то ни было из экипажу входить и мешать беседе, дабы не смущать явно больного и ослабленного долгим безлюдьем человека. Накануне, пока Алекса кормили, одевали в матросскую форму и стригли, мы с доктором посовещались и доложили Макарову, что англичанин сей находится в состоянии сильного нервного потрясения, а психика  повреждена настолько, что воображение его рисует картины совершенно странные и необъяснимые.

– Что ж, послушаем, – задумчиво сказал Макаров, потом добавил после паузы: – Я бы не стал делать столь категоричных выводов, господа. Вокруг этого безымянного острова в действительности витают какие-то необычности, и я готов потратить время, чтобы приблизиться к их возможной разгадке.

И вот теперь, спустя полтора часа после своего прибытия на "Витязь" английский моряк Алекс Уорд, приведенный в божеский вид и уже не напоминавший дикаря, начал рассказывать нам свою историю. Щеки его, освобожденные от растительности, были заметно светлее остальной кожи, будто на них был наложен актерский грим. Глаза рассказчика сверкали, было видно, что он переживает заново всё, о чем говорит.

– Мы шли из Японии к берегам Австралии. На борту линкора находилось около двухсот английских заключенных. Это были воришки, пойманные полицией по всей Англии, мелкие жулики, проститутки, безработные, уволенные с фабрик и заводов за пьянство или дебоши. Всех переправляли в колонию – там давно не хватает человеческих рук. Стада овец растут значительно быстрее, чем люди способны за ними смотреть. Я был простым матросом на линкоре. Собирался после этого похода списаться на берег, завести семью.

– Откуда вы родом? – спросил Макаров.

– Из Норфолка, сэр. Я с детства мечтал о море, а когда мне исполнилось шестнадцать, меня взяли юнгой на корвет. С тех пор я сменил добрый десяток кораблей, побывал во многих странах.

– И сколько вам лет сейчас?

– Тридцать четыре.

– Самый лучший возраст для моряка! – воскликнул Макаров.

– Возможно, – ответил Алекс. – Но я, наверное, выгляжу не на свои годы. Этот остров… Эти цветы… Они отняли у меня все силы…

– Мы слушаем ваш рассказ дальше.

– Так вот, уже не помню, какого числа, но в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года мы попали в жесточайший шторм. Ничто не предвещало беды. Море было спокойным, небо чистым. И вдруг в одну минуту всё переменилось. Налетел шквал такой разрушительной силы, что через четверть часа линкор уже был беспомощен, как щепка. Мы даже не успели зарифить паруса, как сломался грот, за ним фок. Корабль швыряло из стороны в сторону, то выталкивая на гребень гигантской волны, то опуская в бездну. Всё, что не было закреплено на палубе, давно смыло в воду. Десятки, сотни людей летели в пучину, находя там мгновенную гибель. Поверьте, я много лет ходил по морям и океанам, но такого еще не видел. В один момент, когда линкор оказался на вершине волны, корпус его не выдержал и переломился со страшным грохотом и стоном. Мне удалось схватиться за обломок борта с прикрепленными к нему обрывками бизань-вантов. Уже находясь в воде, я сумел привязаться веревками к куску дерева, так что теперь меня вместе с ним то бросало в пучину, то поднимало к небу. Вокруг себя я видел десятки людей, пытавшихся выжить в этом аду. Кто-то, как и я, хватался за обломки дерева, кто-то просто пытался удержаться на плаву, но в таком бушующем море это было практически невозможно. Я беспрестанно возносил молитвы Всевышнему и однажды мне показалось, что уже слышу над собой хор ангелов – будто из ревущего и сверкающего неба лились на меня нежные детские голоса. Это смерть, подумал я и закрыл глаза. Силы оставили меня. Наверное, я в то мгновение потерял сознание, потому что не помню, как закончился шторм, как случилось так, что снова стало светить солнце. Когда я пришел в себя, вокруг было спокойное море и прямо передо мной – этот остров. До него было не более сотни ярдов. Поняв, что уже никуда не нужно торопиться, я спокойно доплыл до берега и ступил на землю. Затем, отвязав от себя спасительный кусок дерева, я упал на колени и долго возносил к небу свою искреннюю благодарность. И лишь после этого встал в полный рост и оглядел горизонт. Но больше ни одного даже малого обломка от своего линкора я не увидел на поверхности моря. Всё исчезло без следа, как будто и не было ничего – ни корабля в девяносто метров длиной, ни экипажа в семьсот человек и двести колонистов. Я остался один на неизвестном мне острове посреди океана. Но я был жив – и это, несомненно, радовало.

– А топорик? – спросил я. – Как он оказался с вами?

– Топорик все время был у меня за поясом, – ответил Алекс. – Когда сломался грот, матросы получили команду рубить такелаж, и я находился на палубе для этого.

Я торопливо перевел эту часть рассказа Алекса для доктора и Вирениуса.

– Да, весьма странно, – задумчиво произнес Макаров. – Вы не находите, Андрей Андреевич? Внезапность окончания шторма в рассказе англичанина вам ничего не напоминает?

– Совпадение? – спросил Вирениус.

– Не думаю… – Капитан "Витязя" окинул присутствующих пытливым взглядом. – Здесь кроется какой-то неизведанный наукой феномен природный.

Доктор Шидловский заерзал на стуле, потом встал, суетливо двигая короткими руками. Был он невысок ростом, излишне полноват, от чего казался неповоротливым. Однако передвигался всегда быстро, даже иногда порывисто, и мысли свои высказывать любил, стоя и жестикулируя.

– Позвольте, Степан Осипович, – заметил Шидловский, перемещая свой вес с каблука на носок и обратно, – англичанин говорит, что потерял сознание, а пришел в себя лишь тогда, когда шторм миновал. Но он же сам не знает, сколько времени длилось это его состояние, стало быть, не знает, сколько еще бушевала стихия. Поэтому нельзя утверждать, что шторм закончился так же внезапно, как и тот, в который попали мы с вами…

– Шторм продолжался несколько минут, не более, Франц Иванович, – уверенно ответил Макаров. – Вы и сами прекрасно понимаете, что если бы человек, покрываемый волнами и неспособный к сопротивлению, оставался долгое время в таких жутких условиях, он бы попросту захлебнулся и погиб, так и не прийдя в себя.

– Пожалуй, – согласился доктор и снова сел на место.

– Что ж, сударь, продолжайте. – Макаров повернулся к английскому моряку. – Как я полагаю, ваши приключения на суше были не менее увлекательны и опасны?

– И еще более невероятны!

– Слушаем вас.

– Поначалу я был в полном отчаянии, – продолжил Алекс. – Посудите сами: оказаться одному на неизвестном острове, не имея ни еды, ни питья, ни оружия – каким мужеством нужно обладать, чтобы не поддаться черным мыслям и не наложить на себя руки? Но я вспомнил роман сэра Даниеля Дефо, который читал еще в детстве, и решил во что бы то ни стало повторить через триста лет то, что когда-то удалось моему соотечественнику. Перво-наперво я обследовал весь остров, обойдя его вдоль и поперек. Со мной был топорик, и я намеревался применить его при первой же опасности. Но дикарей на острове не оказалось, зато я обнаружил много птиц, которые совершенно меня не боялись и позволяли приблизиться к себе на довольно близкое расстояние. Я подумал, что из каких-нибудь растений сумею смастерить силки для ловли дичи. К тому же на острове нашлись деревья с очень вкусными и сочными плодами. Но самое главное – на острове отыскалась пресная вода изумительной чистоты! И тогда я понял, что Господь, сохранив мне жизнь во время страшной бури и одарив возможностью не погибнуть от голода, сберег меня для какой-то дальнейшей миссии. И я еще расскажу вам об этом. В конце концов, думал я, рано или поздно какой-нибудь корабль бросит якорь неподалеку от острова, и я буду спасен. Но всё пошло по-другому…

Алекс замолчал. Было видно, что воспоминания приносят ему душевные страдания. Мы не стали понукать англичанина, давая ему возможность собраться с мыслями.

– Я не стану рассказывать вам, как устроил себе землянку, как приспособился ловить птиц и научился есть их мясо сырым. Дни шли за днями. Постоянно стояла прекрасная погода, за несколько месяцев случилось всего три или четыре дождя. Я уже свыкся со своим одиночеством. Так прошло полгода. И однажды произошло то, о чем я до сих пор не могу вспоминать без содрогания. Это было ночью. Я лежал в своей землянке и по обыкновению смотрел на звезды. Океан тихо плескался вокруг острова. Мне казалось, что я лежу на дне шлюпки, которая предоставлена волнам и плавно кружит по океану, подчиняемая ветру и течениям. И вдруг я заметил странную звезду. Она вспыхнула прямо посреди неба и стала падать вниз, стремительно приближаясь к земле. Не прошло и полминуты, как звезда из маленькой светящейся точки превратилась в огромный огненный шар, и мне казалось, что этот шар желто-лилового цвета, занявший уже полнеба, падал прямо на меня. Я хотел вскочить и бежать без оглядки, чтобы спастись от этого небесного огня, но быстро понял, что бежать-то вовсе некуда. Тогда я снова лег и забился под коренья дерева, служившего мне укрытием, вжался в землю и даже закрыл глаза. Я слышал какой-то странный звук, похожий на вой голодного волка в зимнюю ночь. Жуткий страх сковал мое тело и мысли. Потом вой прекратился и снова наступила тишина, какой она может быть на безлюдном острове, затерянном посреди океана. Всю ночь я не сомкнул глаз и даже боялся пошевелиться. И только с рассветом, когда солнце наконец-то вынырнуло из воды, я выбрался из своего укрытия и оглянулся по сторонам, рассчитывая увидеть следы от ночного огня, упавшего с неба. Но всё вокруг было таким же, как вчера, как всегда. Тогда я подумал, что небесное тело – это, скорее всего, какой-нибудь метеорит, который просто пролетел мимо и упал где-то неподалеку в океан. От этой мысли мне стало спокойнее на душе, и я по обыкновению отправился собирать себе плоды на завтрак. Но не отойдя от своей землянки и полусотни шагов, я встал, как вкопанный, пораженный увиденным...

Алекс снова замолчал. Глаза его сверкали лихорадочным блеском, странная гримаса исказила лицо. Он смотрел перед собой, но мне показалось, что никого из нас сейчас не видит.

– Что же это было? – осторожно спросил Степан Осипович. – Что так поразило вас?

Англичанин вздрогнул и повернулся к Макарову. Потом медленно произнес:

– На поляне лежало человеческое тело…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

– Рита, я расскажу, что со мной вчера было, но только ты не смейся!

– А почему ты решил, что я буду смеяться?

– Просто всё очень неправдоподобно! Представляешь, вчера у меня был контакт с инопланетянами!

– Ты серьезно?! – Рита вздрогнула, но быстро справилась с собой. – Это вовсе даже не смешно, Гриш.

– Да, не смешно, если учесть то, что я понимал, как ничтожен перед ними…

– Прости, но ты ничего вчера…

– Но ты же знаешь, что я не пью!

– Знаю. Но мало ли…

– Нет, Рита, это было по-настоящему!

– Тогда расскажи… – Было заметно, что разговор этот девушку в самом деле взволновал не на шутку. – Я даже не представляю…

– Я и пришел, чтобы с тобой поделиться. А с кем еще? Так вот, сижу я вечером на балконе…

И он стал рассказывать девушке всё до мельчайших подробностей – что помнил из вчерашнего, что не ускользнуло от его сознания, не испарилось из памяти с первыми лучами утреннего солнца. Рита слушала внимательно, глядя в сторону и порой хмуря брови. Но Гришу в эти минуты не занимала ее реакция, он снова и снова погружался в то, что ему пришлось пережить накануне и что, не обладая специальными знаниями, с большим трудом можно было объяснить. Потом он замолчал, тщательно выуживая из памяти еще какие-то детали. Но их не нашлось.

– Ну, как тебе? – спросил он после паузы.

Рита молчала. Только теперь Гриша заметил, как она сосредоточена и взволнована. Губы ее были сжаты до очертаний какой-то трагичности, странный блеск метался в темных глазах.

– Что с тобой? Тебя так поразил мой рассказ?

– Им тоже нужна тетрадь… – скорее прошептала, чем произнесла Рита в раздумье. Потом вдруг спохватилась. – Да, Гришенька, всё очень странно!

– А при чем здесь тетрадь? – недоуменно спросил он.

– Да нет, конечно же, ни при чем! Это я так… подумалось что-то…

– Мне дали сутки на раздумья. И сегодня вечером… Если не обманут, конечно…

– Они придут, – уверенно сказала Рита. – Они обязательно придут снова.

– Послушай! – воскликнул он, окрыленный вспыхнувшей идеей. – А давай ты сегодня вечером будешь у меня! Сама всё увидишь!

– Н-нет, – как-то неуверенно ответила Рита. – Это исключено!

– Почему? Ты боишься их? Или меня?..

– Я… не хочу нарушать… чистоты эксперимента… Ведь присутствие постороннего может помешать им… или тебе… или вам… Если всё повторится, ты мне снова всё расскажешь, да? Поверь, это очень важно!

– Ты имеешь в виду: не схожу ли я с ума?

– Я этого не говорила.

– Но подумала.

– Нет, я совсем не об этом…

– Тогда о чем же?

– Придет время, и я тебе объясню, – сказала Рита, как бы подчеркивая интонацией, что пора заканчивать этот разговор, что у нее много работы, а Гриша отвлекает…

– Хорошо, тогда до завтра?

– Береги себя! – вдруг вырвалось у нее. Совершенно несвойственная фраза. И мимика. И жест. – Пожалуйста…

Гриша растянул губы в улыбке и повернулся к выходу. Он шел по длинному проходу между столами читального зала и чувствовал спиной, как Рита провожает его взглядом.

***

В помещении, в котором он оказался после ослепительной вспышки, было тихо. Гриша лежал на мягкой кушетке. Над его головой нависал круглый белый колпак с множеством встроенных в него мигающих цветных лампочек. Они почему-то напоминали ему внимательные чужие глаза. Казалось, что от колпака струился поток энергии, зондирующий его сознание, но страха не было, будто всё происходящее Гриша наблюдал со стороны.

Он захотел пошевелиться, но не смог.

"Всё, – подумал он совершенно спокойно, – тут я и умру". И тут же удивился этому спокойствию.

Откуда-то доносились едва различимые звуки, похожие то ли на протяжную музыку струнного оркестра, то ли на равномерное стрекотание многочисленных электрических приборов. Гриша прислушался к своим ощущениям. Во всем теле наблюдалась удивительная легкость, невесомость, не было никакой боли, даже намека на неудобства.

Не имея возможности повернуть голову, Гриша скосил глаза в одну сторону, потом в другую. Ему показалось, что помещение, в котором он находился, по размерам едва ли больше комнаты в квартире, оставленной на земле.

"Зачем я согласился?! – запульсировало в мозгу. – Где я сейчас, в какой точке Вселенной? И где эти пришельцы, или как их там, которые взяли меня на борт своего аппарата? Почему никого не видно? А может быть, это всё дурной сон?"

– Это не сон, – сказал приятный голос. – Ты действительно на нашем корабле, и очень скоро сможешь получить ответы на свои вопросы. Но прежде мы должны обследовать тебя, причем, больше в твоих интересах, чем в наших собственных.

– Почему? – спросил Гриша.

– Мы должны знать твои кондиции, чтобы в дальнейшем не причинить тебе неприятных ощущений.

– Сколько же вы собираетесь держать меня у себя?

– До тех пор, пока ты сам не пожелаешь вернуться.

– Вот как! А если я пожелаю немедленно, прямо сейчас?

– Это будет неразумно с твоей стороны. Поверь, мы заинтересуем тебя.

– Хорошо, я согласен. Но когда меня отвяжут от этой лежанки?

– Разве тебе больно, неприятно, неудобно?

– Нет, просто надоело!

– Какие вы, земляне, нетерпеливые! Еще немного, поверь…

Гриша закрыл глаза и окунулся в какой-то полусон. И в этом полусне он увидел Риту. Вот она все же пришла к нему и долго, настойчиво нажимает на кнопку звонка, потом в отчаянии стучит в дверь маленьким кулачком. Но кто ей откроет, если сам он находится неизвестно где? И что подумает Рита? И поверит ли она потом? Впрочем, она должна поверить, она и к первому рассказу отнеслась по-настоящему серьезно…

И все же беспокойство овладело им. Он нахмурился и открыл глаза. Белого колпака уже не было. Вместо цветных лампочек Гриша увидел над собой улыбающееся, удивительно нежное лицо. Странное и притягательное одновременно. Девушка слегка наклонилась, и ее пепельные волосы соскользнули с плеч, едва не коснувшись Гришиного лба. На ней был надет серебристый, плотно облегающий тело комбинезон. Он слегка шелестел при движениях.

– Ну, вот ты и проснулся. Как спалось? Как ты себя чувствуешь?

Ее голос отличался от того, с которым Гриша разговаривал раньше. В том было больше чего-то механического, компьютерного, а в этом, хоть девушка и не раскрывала рот, слышалось настоящее тепло. Он понял, что их разговор происходит телепатически, как и в первый раз – тогда, на лоджии, да и только что, когда он еще был привязан. И он удивился тому, что сам может в нем участвовать.

– Нормально, – ответил Гриша и попытался сесть.

Девушка помогла ему, слегка поддержав за плечо, и присела рядом. Ее лицо и руки были странного бледно-сиреневого цвета, а большие серые глаза обладали такой магической силой, что Гриша, почувствовав это, начал бояться встретиться с ними. О сиреневой коже инопланетян он уже читал когда-то – то ли у Лема, то ли у Азимова, но представить себе, что когда-нибудь эта фантазия подтвердится, не могли, наверное, и великие писатели.

– Кто ты? – спросил Гриша. – Как тебя зовут?

– Я Красса, дочь командира корабля. А ты – Гриша.

– Да, а как ты?..

– Не удивляйся, я знаю о тебе всё.

– Ты читаешь мысли?

– В этом нет ничего особенного. Мы всегда умели это делать.

От слов Крассы ему стало не по себе. "От нее ничего не утаить", – подумал он и тут же поймал себя на том, что и эту мысль она могла перехватить. Ему стало по-настоящему страшно, и чтобы не забрести со своими рассуждениями в тупик, Гриша решил продолжить разговор.

– Как вы называетесь? – спросил он. – И откуда пришли на Землю?

– Мы называемся эрки, по-вашему – дети.

– А кто же ваш отец?

– Эрон, по-вашему – Разум.

– Где же он находится?

– Он везде и в каждом из нас.

– А мы, земляне – как вы называете нас?

– Вы – черви.

– Почему "черви"? – оскорбился Гриша.

– Не обижайся, но вы пока чересчур слаборазвиты. К тому же, не смотря на это,  загрязняете Космос, и становитесь опасны для всех, кто рядом.

– Разве? А кто – рядом?

– Если захочешь, об этом с тобой поговорит мой отец.

– Хорошо, потом. Но ты не ответила, откуда вы.

– Мы живем неподалеку от вас, – таинственно сказала Красса. – Ближе, чем ты думаешь.

– А зачем вам понадобился я?

Она встала, с грациозностью лани прошлась по комнате, которая казалась круглой или овальной – сразу не поймешь. Вся стена этой комнаты представляла собой панораму, своеобразный кольцевой экран, на котором, сменяя друг друга, появлялись и двигались одновременно несколько самостоятельных картинок. Тут было и лазурное море с золотистым побережьем, и величественный тропический лес, и холодные в своей заоблачной неприступности скалы с белыми шапками вершин, потом всё это сменялось стремительной горной речкой, или тихой цветочной лужайкой, над которой хлопотали огромные роскошные бабочки, или оживленной улицей большого и шумного, но незнакомого города. Гриша на минуту даже забыл о своем вопросе, озираясь по сторонам.

– Что это? – спросил он.

– Это для тебя, – ответила Красса. – Чтобы тебе не было страшно сначала. Привычные пейзажи…

– Как! Вы что, не вернете меня на Землю?! Но только что мне говорили…

Девушка молчала.

– Ответь, Красса! Ведь мне обещали! – От волнения Гриша даже не заметил, что уже кричит вслух. – Зачем я вам?

– Сначала ты нужен был только мне, – наконец, ответила она, и от магнетизма ее  взгляда  у Гриши похолодело всё внутри.

– З-зачем?

И тут заговорила вслух Красса. Из ее горла вырывались, растекаясь по комнате, совершенно необычные гортанные звуки, одновременно похожие и на щебет диковинных птиц, и на человеческую речь, и на звон горного хрусталя. Это был язык Крассы, язык детей Разума, а Грише почему-то показалось, что он очень похож на грузинский, из которого только одно слово "сихуарули"* он когда-то выучил наизусть.

*Сихуарули – любовь (груз.)

Он смотрел на девушку, испытывая и страх перед ее силой, и восхищение перед ее красотой. Они встретились глазами, и огромным усилием воли Гриша выдержал ее взгляд, а потом снова услышал голос, доступный для понимания.

– Мне нравятся твои стихи, – сказала Красса.

– Стихи? Откуда ты знаешь?..

Она усмехнулась.

– Я знаю о тебе всё. И хотела понять только одно…

– Что именно?

– Как это всё получается – стихи…

– Но я сам не знаю… – смутился Гриша вспоминая, что совсем недавно уже отвечал на этот вопрос другой девушке – Рите…

– Мы еще поговорим об этом, но позже. – Красса улыбнулась, потом ее лицо стало серьезным. – Просто еще ты понадобился моему отцу, вообще всем эркам. Так совпало.

– Как это совпало? Что во мне такого особенного?

– Ты – ключ.

– Я – ключ? Но от чего?

– Об этом тебе вскоре предстоит узнать…

Он еще что-то хотел спросить, но снова белый туман окутал его сознание.

2

…Это был мужчина. Он был совершенно гол. С расстояния в дюжину шагов мне было трудно определить: жив он или мертв. Тело лежало на спине, раскинув руки и ноги в стороны. Глаза оставались закрытыми. Казалось, он спал.

Я осторожно приблизился к незнакомцу. В моей голове лихорадочно пульсировала одна единственная мысль: откуда здесь взялся человек?! И я не находил ответа на этот вопрос.

Я подошел еще ближе и стал внимательно рассматривать голого мужчину. Судя по виду, это был европеец. Он был довольно молод, невысок ростом, но хорошо сложен. Кожа его отливала желтовато-розовым оттенком, густые волосы темно-серого цвета были странно острижены до одинаковой длины по всей голове и торчали в разные стороны, будто на мужчине была надета шапка из ежовой шкурки.

Рядом с моим неожиданным гостем лежали какие-то вещи. Я заметил куски зеленой ткани, напоминавшие штаны и рубашку, пару туфлей непривычного вида, скорее, похожих на полусапожки, какой-то небольшой саквояж.

Страх перед неизведанным заставлял меня быть предельно осторожным, но любопытство толкало вперед. Я сделал еще несколько шагов и собирался окликнуть незнакомца, чтобы удостовериться, жив он или нет. И тут, не успел я открыть рот, как голый человек проснулся. Он тут же вскочил на ноги и, совершенно не стесняясь своей наготы, стал внимательно меня рассматривать. Потом протянул ко мне руку и что-то сказал на неизвестном языке. Поверьте, господин капитан и все здесь присутствующие, я много языков слышал за свою жизнь, но такого наречия не встречал ни в одном порту мира. По звучанию это было что-то среднее между португальским и итальянским, но все равно ни одного слова я не понял.

Тогда я сам спросил его, кто он и как здесь оказался. Незнакомец слушал меня с искренним любопытством в больших темных глазах, но было видно, что и он не понимает ни одного моего слова.

"Да, дела! – подумал я. – Паршиво не суметь пообщаться, но зато у меня в любом случае появился напарник по несчастью".

Я показал жестами, чтобы он оделся, и незнакомец быстро понял, что именно я ему предложил. Затем он улыбнулся мне и протянул обе руки. Я подошел вплотную к нему. Страха перед неожиданным гостем я уже не испытывал. Мы пожали друг другу руки, и я ощутил настоящую мужскую крепость его пальцев.

Назвав себя, я снова жестом показал ему, чтобы он тоже назвался. Он понял меня и произнес несколько своих слов. Одно из них он повторил три или четыре раза, указывая при этом на себя. Так я понял, что его зовут Лихон.

– Как ты здесь оказался? – спросил я его, разводя руками в стороны в надежде, что он поймет мой вопрос.

С третьего раза Лихон понял, что я от него хочу и показал руками на небо. При этом его лицо как-то изменилось, стало грустным и отрешенным.

– Оттуда? – удивился я, поднимая глаза вверх.

И вдруг Лихон стал горячо о чем-то говорить. Он что-то рассказывал – долго и эмоционально, размахивая руками и не раз меняясь в лице. Он наивно думал, что в эти минуты я его понимаю. А мне оставалось только улыбаться и кивать головой в знак согласия с его искренней речью.

Так прошло четверть часа. Мой гость замолчал, с тоской вглядываясь в океанскую даль. Тем временем я почувствовал сильный голод и показал Лихону жестами, что не мешало бы перекусить. Теперь он понял меня с первого раза, и на его лице появилась улыбка. Я позвал его с собой, мы спустились на берег и пошли собирать плоды, а вскоре уже вернулись к моей землянке с двумя охапками бананов и киви.

– Выходит, он действительно упал с неба?! – воскликнул Вирениус. – Но по законам физики это невозможно! Порой с дерева падают неловко да разбиваются в кровь. Степан Осипович, что вы об этом думаете?

– Я думаю, что есть в природе вещи весьма странные не только с точки зрения науки, но и с точки зрения религии, сказаний, легенд и предположений. Ни одна мало-мальски убедительная гипотеза не может в свою очередь отрицать того, что в матушке природе находится место чудесам, доступа к которым человек пока не имеет. Что же касается нашего случая, то я хочу, чтобы Алекс поскорее продолжил свой рассказ. Мне кажется, что самое странное еще впереди.

Макаров сделал жест англичанину, и тот, сглотнув слюну, продолжил.

– После завтрака я повел своего гостя на экскурсию по острову. Мы обошли его кругом, наверное, часа за два. А когда вернулись домой… Знаете, я так говорю, потому что моя землянка давно стала мне домом…

– Мы понимаем вас, – вставил я, ободряя Алекса. – Продолжайте, пожалуйста.

– Так вот, этот Лихон, раскрыв свой саквояжик, достал оттуда какую-то тетрадь и стал листать ее перед моими глазами. Эту тетрадь сегодня вы видели у меня.

– Да, весьма странные записи, – подтвердил Вирениус. – Ни одного знакомого знака – ни буквы, ни цифры, ни математических символов.

– Он вам что-то сумел объяснить? – спросил Макаров.

– В тот раз нет.

– А когда?

– Значительно позже, через несколько недель.

– Каким же образом, позвольте спросить?

– Мы стали жить с ним бок о бок, точнее, я помог Лихону выкопать с другой стороны дерева такую же, как у меня, землянку. На острове всегда тепло, так что по ночам невозможно замерзнуть. Укрытие нужно только во время дождя, а дожди тут, как я уже говорил, весьма редки. Мы вместе охотились на птиц, собирали плоды, купались в океане. Я перестал относиться к нему с настороженностью, хотя и продолжал считать Лихона сумасшедшим, невесть каким образом оказавшимся на этом заброшенном клочке суши. Всё время мы проводили вместе, и вольно или невольно учились друг у друга чужому языку. Но если овладение незнакомыми словами давалось мне с чрезвычайным трудом, то Лихон уже через два месяца свободно говорил на английском. Это поражало меня, но и радовало одновременно, потому что я вовсе перестал ломать себе голову, перестал стремиться познать язык моего странного гостя. Прошло еще несколько недель, и он настолько преуспел в английском, что иногда мне казалось, будто со мной беседует какой-нибудь профессор из Кембриджа. Я, конечно, не учился в этом достойном университете, но у Лихона в голове появлялись слова и термины из английского, которые я сам просто не мог произносить вслух, потому что они не были мне знакомы. Откуда всё это возникало у него – я не мог понять.

– Я знавал, господа, нескольких людей, способных к быстрому усвоению иностранных языков, – сказал доктор Шидловский. – Но чтобы с такой скоростью, да и без должного обучения, просто на лету…

– Да, господа, это было удивительно, и способности моего небесного гостя не могли не вызывать во мне уважения. Когда Лихон овладел языком в совершенстве, он стал расспрашивать меня о нашей планете: о морях и океанах, о материках и жизненном укладе землян. Я человек молодой, но видел на своем веку немало разных стран, поэтому с легкостью мог рассказывать пришельцу самые разные истории. И знаете, что его поразило больше всего? Это то, что жители Земли говорят на множестве языков и наречий. Оказывается, там, откуда он родом, все жители говорят на одном языке, живут одной общественной жизнью, изучают одинаковые науки, имеют общую историю и культуру.

– Такое трудно себе представить! – воскликнул Вирениус.

– Вообще невозможно! – добавил доктор Шидловский.

– Господин Макаров, – попросил вдруг Алекс, – сейчас я перейду к еще более странным вещам… Могу ли я попросить вас об одном стакане вина… И в горле пересохло, и вспоминать без содрогания не могу…

Степан Осипович сделал мне знак, и я принес из камбуза бутылку мадеры. Распечатав, налил Алексу. Тот выпил с жадностью, почти залпом.

– Простите, господа, – спохватился он, поставив стакан на стол. – Я очень волнуюсь.

– Теперь слушаем вас с еще бОльшим нетерпением.

– Да, я продолжаю. Так вот, в один из вечеров мы сидели на краю холма, свесив ноги вниз, и смотрели на закат. Солнце стало бронзовым, потускнело. Уже наполовину оно скатилось за горизонт. "Мне нужно серьезно с тобой поговорить", – вдруг сказал Лихон. "О чем?" – спросил я. "О будущем", – ответил он с какой-то странной интонацией. "Наше будущее зависит от того, как скоро в эти широты забредет какой-нибудь корабль", – сказал я. "Нет, ты не понял, – ответил Лихон. – Настал момент, когда я должен рассказать тебе всё о себе".

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

– Я знаю, что ты снова был там…

– Да, был, – со смущением ответил Гриша. – И, наверное, буду еще…

– Они не оставят тебя до тех пор, пока ты не выполнишь их задание! – заявила Рита.

– Какое еще задание?

– Я точно сказать не могу, но думаю, что не ошибаюсь…

– О чем ты, Рит?

– Понимаешь, сейчас еще нельзя об этом говорить, – замялась девушка. – Всё зависит от того, как с тобой поведут себя эрки…

– А как они могут себя повести? Ты так заявляешь, будто что-то знаешь о них.

– Я этого не говорила. Но, может быть, знаю…

– Стоп, откуда ты знаешь, как они называются? Я ведь тебе еще не говорил, что они эрки…

– Это долгая история…

– Рита, я не понимаю тебя. Поясни. Я заметил, что в последние дни ты стала говорить со мной как-то странно.

– А разве то, что происходит с тобой, – не странно? – вопросом ответила Рита. – Ты ничего за собой не замечаешь? Или знакомство с представителями неземной цивилизации – рядовое событие?

– Нет, это событие экстраординарное! Согласен.

– А почему оно произошло именно с тобой?

– Не знаю. Мне трудно сейчас сопоставлять какие-то факты и догадки. Со стороны виднее. Только кто наблюдает меня со стороны? Вот ты отказалась присутствовать…

– И не проси, пожалуйста. Мне никак нельзя быть при этом.

– Почему же, скажи!

– Не сейчас, Гриш. Скажи лучше, с кем ты познакомился… там?

– Ее зовут Красса. Удивительная девушка с сиреневой кожей…

– И…

– Она сказала, что ей нравятся мои стихи. И она не понимает, как происходит сам процесс написания…

– Ты действительно считаешь, что этой Крассе понравились твои стихи? Она в самом деле хочет понять природу творчества?

– Мне так показалось…

– И только для этого они на тебя вышли?

– Не знаю…

– Ну, хорошо. И ты что-то ей читал?

– Еще нет. Может быть, во время следующей встречи… Я вчера написал новое…

– Гм, а раньше ты первой читал мне…

– Извини, Рит, так вышло… – Он взял ее за руку, заглянул в глаза. – Надеюсь, ты не ревнуешь?..

– Ничуть.

– Вот и славно! Меня теперь больше тревожит другое. Она сказала, что я – ключ к какой-то тайне.

– Возможно, что в этом и кроется причина того, что они заинтересовались тобой.

– Скорее всего, именно так, – согласился он.

– И они дадут тебе задание…

– Ты второй раз говоришь об этом!

– И не последний…

– Рита, постой! – Гришу будто осенило. – Ты действительно что-то знаешь? Отвечай!

– Скорее, догадываюсь, – тихо ответила девушка. – Но об этом мы сможем поговорить только тогда, когда ты побываешь там снова.

 ***

В помещении, где они сидели, вдруг стало абсолютно темно.

– Что случилось? – с тревогой спросил Гриша.

– Ничего, просто я убрала освещение. Так лучше видно, – ответила Красса.

– В темноте не может быть лучше видно, это невозможно. Впрочем, это для землян… А ваше зрение…

– Ты не понял, просто смотри перед собой.

Они располагались рядом в двух мягких креслах. Только что перед Гришей находилась светлая стена комнаты, покрытая то ли обоями, то ли ненавязчивым узорным тиснением. И вдруг в темноте всё преобразилось. Теперь перед его глазами возникла абсолютно черная бездна, и в этой бесконечной пропасти, перемигиваясь, сияли мириады звезд. Их было несравнимо больше, чем видно с поверхности Земли.

Гриша зачарованно смотрел на космический экран, где со сказочной быстротой, как в компьютере с хорошей графикой, к нему приближались ослепительно яркие огни.

– Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне – дна! – произнес он.

– Кто так сказал? – спросила Красса.

– Михаил Ломоносов, великий русский ученый. Он жил почти за триста лет до меня.

– По вашим меркам давно.

– А по вашим?

– Всё относительно, – уклончиво ответила Красса.

– А куда мы летим?

– Пока никуда. Мы рядом с Солнцем. Но если захочешь, можем отправиться на мою планету. Она называется Трон.

– Я что-то читал об этой планете. Наша уфология кое-что о вас знает…

– Только то, что мы позволили о себе узнать.

– А это далеко? – осторожно спросил Гриша.

– Мы сможем вернуться на Землю через двое ваших суток.

– Фантастика! – вырвалось у него. – Кому рассказать, не поверят.

Они помолчали. Яркая картина открытого Космоса завораживала всё больше.

– На земле я знал наизусть почти все созвездия, – вдруг сказал Гриша. – А теперь не могу узнать ничего…

– Это не удивительно, – ответила Красса. – Все твои созвездия потерялись в мириадах других звезд, и картина неба, привычная для твоих глаз, давно изменилась.

– Фантастика! – повторил Гриша и задумался. Ему вдруг показалось, что всё происходящее – только красивый сон, и даже захотелось примитивно ущипнуть себя. Но боязнь того, что всё может в один миг исчезнуть, сдержала желание проснуться. Тогда он подумал о девушке с удивительными глазами, которая сидела совсем близко, в соседнем кресле. Ее невозможно было выдумать, ее невозможно было впустить в свой сон. Она – настоящая!

И как только Гриша подумал об этом, рука Крассы коснулась его руки, лежащей на подлокотнике, и в его тело устремился поток реального тепла и магнетизма.

– Почитай стихи, – вдруг сказала она. – Последнее из написанного. Вчерашнее…

– Ты знаешь, что я вчера написал?..

– Я хочу услышать, как оно звучит. Почитай вслух, мне нравится твой голос.

– Я еще не выучил его наизусть, – замялся Гриша.

– Ты вспомнишь…

                Свет звезды Толиман
задержался в сетях мирозданья,
он ломался о призмы столетий,
слабел в тупиках,
но настойчиво преодолел
время и расстоянье
и осел в моих мыслях,
а потом возродился в стихах.
Свет звезды Толиман –
                желтовато-прозрачное пламя, –
                как уверенный пульс,
                проникает в сознанье моё.
                Я его принимаю
                глазами и даже руками –   
                он посланник Вселенной,
                порожденье и образ Её.
Свет звезды Толиман,
просвети, подскажи, если знаешь:
почему в этой жизни
так много разбитых дорог?
Я любил и страдал…
Ты, должно быть, меня понимаешь.
                Разве время настало
                подводить долгожданный итог?
                Свет звезды Толиман
                мне ответил негромко и строго,
просыпая сигналы
из небесных сухих жерновов:
                "Ты, землянин, свою
без меня не отыщешь дорогу,
не найдешь ни покоя,
ни любви, ни надежды, ни слов…"
Свет звезды Толиман
            прикоснулся ко мне и растаял.
            Наступил новый день,
            потекла по земле суета.
            А меня понесло –
            я готов, я уже улетаю –
            чтоб искать лабиринт,
            где моя заблудилась мечта…   

– Представь, будто сейчас ты и летишь к этому лабиринту, – тихо сказала Красса, когда Гриша замолчал. – Только должна тебя разочаровать: Толиман, или Альфа в созвездии Кентавра, как вы ее называете, – мертвая звезда. Вернее, мертва планета, третья из шести, которые вращаются вокруг звезды. Цивилизация, которая там была, достигла в своем развитии примерно того же уровня, что и земная. Они самоуничтожились семьсот двадцать тысяч земных лет назад. Я не помню точно, из-за чего, надо справиться в Каталоге. Но, по-моему, это была ядерная война. Тогда мы не успели их спасти…

– Послушай, Красса, сколько же лет существуете вы, дети?

– Мы были всегда, вечно, как вечен Разум, как вечен свет. Мне только удивительно, как ты, землянин, мог почувствовать его и написать о нем?

– Не знаю. Я всегда был уверен, что должен стихами разговаривать с ним. Я считаю, что хоть и слаборазвит, как ты говоришь, что всего лишь червь – но имею на это право. Вот только захочет ли он слушать меня…

Ее рука будто дрогнула, и Гриша ощутил сильное, совсем не женское, пожатие.

– Я не хочу, чтобы ты погиб, – сказала она после некоторого молчания. – Чтобы люди погибли…

– Постой, а разве нам что-то угрожает? Мне кажется, на земле давно поняли, что ядерная война – это смерть для всего человечества.

– Дело не в вас, – уклончиво ответила Красса.

– Тогда о чем ты?

– О вторжении извне, – сказала она.

В ту же секунду звездный экран исчез, стена комнаты, где они находились, вернулась на место, а вместе с ней вернулся мягкий и уютный свет из невидимых светильников.

– Нам кто-то угрожает? – Гриша без опаски смотрел ей в глаза. – Расскажи, что ты об этом знаешь.

– Об этом с тобой хочет поговорить командир корабля.

– Твой отец?

– Да. Только ты его не будешь видеть.

– Почему?

– Понимаешь, у нас с землянами совершенно разная биологическая структура. Я не хотела тебе говорить сразу, но… я ведь не такая, какой ты меня видишь. Мы все не такие, понимаешь? Это для встречи с тобой я приняла образ вашего земного стереотипа. Я другая. Мне нельзя показаться тебе в истинном виде. Это… оттолкнет тебя…

– Я понял, Красса, – с дрожью в голосе сказал Гриша.

И вдруг он вспомнил, где читал о необычном цвете кожи представителей другой цивилизации. У Ефремова в "Глазе Змеи". Правда, там цвет был серым, а основным элементом жизни и энергии чужих являлся фтор, а не кислород. Два космических корабля случайно встретились во Вселенной, состыковались в неописуемо далекой точке пространства, и люди похожие друг на друга, испытывая взаимное уважение и, вместе с тем, глубокое разочарование, не смогли, что называется, обняться в живую. Их отличала химия. Но великий писатель говорил о том, что одинаковое строение имеют все мыслящие существа во Вселенной. Ошибался. Выходит, ошибался…

– Конечно, то, что я сейчас скажу, покажется тебе странным или смешным, – продолжала она. – Но если хочешь, ты можешь остаться со мной. Мы прилетим на Трон, ты увидишь нашу жизнь, узнаешь, что такое счастье детей Разума. Ты увидишь, какую красоту и роскошь можно создать одной лишь силой мысли. Ты станешь первым человеком, посетившим наш дом. Никто не посмеет тебя унизить и оскорбить. У нас это не принято. Ты будешь жить со мной рядом, жить долго, гораздо дольше, чем люди живут на земле. Я создам тебе все условия. Ты никого не будешь бояться, и ни в чем себе не будешь отказывать, а я всегда буду с тобой такая, как сейчас. Привычная твоему глазу. И ты будешь писать стихи. Хочешь?

Гриша молчал. К такому ошеломительному повороту он был не готов. И не знал, что ответить Крассе. Она тоже молчала. Ждала.

– Понимаешь, – наконец, сказал он, – может быть, у вас на Троне действительно хорошо жить. И вы тоже дышите кислородом, как и мы на Земле. Но как же я буду там без того, что ты мне показывала вчера вот на этой стене: без моря, без деревьев, без асфальта и суеты земных городов. Без своей работы, без людей… И о чем я буду писать стихи? Ты сама сказала, что у нас разная биоструктура. Ты приняла облик земной женщины, чтобы я не испугался… Ты по-земному действительно красива, у тебя черты лица и фигура… не смотря на цвет кожи… но все же я не смогу… полюбить тебя, понимаешь? И у меня никогда не будет детей… Знаешь, для землян ведь именно в этом заключается настоящее счастье: в любви и детях. А дома, в моем городе, осталась Рита…

– Рита?

– Да, моя девушка. Она такая необычная, она особенная…

– И ты хочешь сказать, что любишь ее? – с какой-то настороженностью в голосе спросила Красса.

– Считай, что так.

– Нет, Гриша, любовь – это абстракция, ее не существует в природе. Вы, земляне, просто выдумали ее…

– Как это выдумали? А у вас, эрков, разве нет любви?

– Может быть, когда-то, на заре развития цивилизации, сотни миллионов лет назад, она и была – мне это неизвестно.

– А разве без любви можно жить?

– По-моему, тебе самое время поговорить с командиром корабля…

2

– Думал ли ты когда-нибудь о том, что во Вселенной есть разумная жизнь, отличная от земной жизни? – спросил Лихон.

– Раньше не думал, – честно ответил я. – А с тех пор, как живу в одиночестве на этом острове, с тех пор как каждый вечер могу наблюдать в небе бесконечное количество звезд…

– Да, там – их действительно бесконечное количество, – протянул он руку к небу, – и у многих звезд есть планеты, населенные разумными жителями.

– Ты так уверенно говоришь об этом…

– Потому что я – родом оттуда! – сказал Лихон, и у меня похолодело всё внутри.

– С другой планеты? С Марса? – с трепетом спросил я, невольно отодвигаясь.

– А где находится Марс?

– Говорят, что он расположен неподалеку от Земли.

– Нет, конечно, не с Марса, – улыбнулся он. – Моя планета значительно дальше. Ты даже не сможешь себе представить это расстояние…

– Почему?

– Потому что тебе, как и всем землянам еще не известно ни строение Вселенной, ни ее законы. Их много, и часть этих законов я записал по памяти в свою тетрадь. Помнишь, я показывал ее тебе?

– Помню. Там нет ни одной знакомой мне буквы.

– Я знаю. Эту тетрадь не сможет прочитать ни один человек на Земле. Она составлена для моей расы.

– Для твоей расы?

– Да, расы, которую я надеюсь возродить на вашей планете.

– Я не понимаю тебя.

– Потерпи, я всё объясню, – сказал Лихон, поднимаясь на ноги. Невольно я вскочил тоже, опасаясь какого-то подвоха с его стороны.

– Не бойся меня, я не сделаю тебе ничего плохого, – продолжил он, заметив мое беспокойство.

– Я и не боюсь, – ответил я, положив руку на топорик, заткнутый за пояс.

– Понимаешь, я мог бы оставить информацию для потомков на электронном носителе, но его невозможно было бы сохранить в современных земных условиях. Человечество еще не доросло до таких технологий. Кроме того, тем, кому это понадобится прочитать, нужны были бы специальные устройства. Тогда я сделал записи в тетради, более привычной для людей, чем какой-нибудь кусочек пластика с магнитным напылением. Не понимаешь?

– Нет, Лихон, – честно ответил я, в действительности не понимавший и половины произнесенных им слов.

– Что ж, мне остается надеяться только на твою порядочность. Я просто хочу, чтобы ты сохранил эту тетрадь. Пройдет немало времени прежде чем она может понадобиться. Но однажды настанет день, когда к тебе придут за ней, и тогда твое имя, землянин, наравне с моим будет прославлено навсегда моей возрожденной расой.

– Прости, Лихон, – сказал я, – признаться, я мало что понимаю в твоем рассказе. Ты не обижайся, но мне всё больше кажется, что ты просто болен – душевно болен…

– Я так и думал! – воскликнул он. – Ты воспринимаешь мои слова, как бред сумасшедшего.

– Еще раз прости, но это действительно так.

– И после того, как я в огненном шаре спустился с неба и остался жив – ты не веришь мне? Разве земному человеку такое подвластно? А то, что я в самые сжатые сроки выучил твой язык – это не удивило тебя? Мой мозг значительно более развит, чем мозг людей, и он способен к восприятию и обработке несравнимо большего объема информации. И я выучил твой язык только для того, чтобы суметь объяснить тебе всё о себе и о будущем…

– А что случится в будущем?

– Я расскажу, это главная моя цель. Но ты можешь дать мне слово, что поступишь честно и порядочно после того, как я тебя покину?

– Ты меня покинешь?! – искренне удивился я. – Куда ты денешься с этого острова?

– Никуда, Алекс. Я останусь здесь. Но ты ведь когда-то сумеешь покинуть его, сохранив при этом мою тетрадь…

– А ты?

– Вот сейчас ты услышишь главное. Приготовься к тому, что это может сильно удивить тебя.

– Я уже ко всему готов.

– Тем лучше.

Лихон сделал несколько шагов в сторону, постоял на краю холма, закинув руки за голову и сложив пальцы рук в замок на затылке. Я неотрывно следил за ним. Мне казалось, что всё происходящее – просто какой-то дурной сон, наполненный вычурными событиями, способными свести с ума здравомыслящего человека. Я даже незаметно ущипнул себя за ляжку. Но сон не улетучился.

Лихон повернулся ко мне лицом, и теперь его фигура высилась на краю холма, с ног до головы залитая бронзовым светом заката. В эту минуту в ней действительно было что-то неземное. Я смотрел на него и понимал, что наступает кульминация нашего разговора.

– Я скоро умру, – тихо сказал он.

– Как умрешь?! – воскликнул я. – Ты же еще очень молод и здоров!

– Я скоро умру, – повторил он и добавил уверенным голосом, абсолютно без пафоса: – Я должен это сделать.

– Ты… собираешься покончить… – вздрогнул я, не решаясь продолжать фразу.

– Я просто не проснусь однажды утром, – спокойно ответил он. – Но ты потом сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

– Хорошо, сделаю, – с дрожью в голосе, согласился я.

– Ты закопаешь меня посреди этой поляны, – сказал Лихон.

– Конечно! – воскликнул я. – Если уж так случится… У нас принято хоронить покойников.

– Но ты закопаешь меня вертикально.

– Почему? Это странно…

– Так нужно, Алекс.

– Хорошо, я сделаю это. Хотя яму такой глубины мне будет вырыть нелегко.

– Постарайся, очень прошу тебя.

– Постараюсь. И это всё?

– Нет, не всё. Слушай дальше. Через полгода на месте моего захоронения проклюнется росток. Он будет отличаться от остальной травы своим цветом и фактурой. Постарайся не сломать его и сбереги от засухи. Из этого побега вырастет большой стебель с цветком на вершине. Он будет напоминать тебе обо мне. И если ты к тому времени не покинешь остров, то сумеешь наблюдать, как еще через три месяца бутон цветка свернется, образуя семянку. А потом семянка раскроется, и оттуда на землю упадут два орешка – мои потомки. Они раскатятся в стороны и вскоре сами пустят корешки, которые, в свою очередь, вырастут в новые цветки, похожие на первый. Так будет продолжаться много лет, каждое поколение цветов станет давать вдвое больше потомства. И, в конце концов, этот остров превратится в сплошной цветник.

– Красивая история! – воскликнул я. – И это всё?

– Да, так возродится моя раса, – ответил Лихон.

– Но ты же не цветок! Ты – человек, такой же, как и я: с руками, ногами, головой и детородным органом!

– Этот процесс я не смогу тебе объяснить…

– Какой процесс?

– Появления людей из цветов.

– Поя… – только и смог вымолвить я и запнулся.

– Алекс, к тому времени ты будешь далеко отсюда, скорее всего, дома. Может быть, даже успеешь состариться. Хочу только напомнить: сохрани мою тетрадь, потому что она будет очень нужна тем, кто за ней придет. Сохрани ее и передай своим детям.

– А что будет дальше? – решился спросить я.

– Мои потомки прочитают записи в тетради и поймут, в каком направлении развиваться. Они сделают Землю своей планетой, заселят ее и превратят в рай. Во Вселенной не много таких мест.

– А люди, человечество?

– Вы будете тянуться за нами, учиться и развиваться. Мы никогда не поссоримся с вами…

Он приблизился ко мне и заглянул в глаза. В  сумерках мне показалось, что его темные зрачки светятся.

– Алекс, ты обещаешь помочь мне? – спросил он.

– Да, обещаю, – ответил я, не в силах отказаться.

И знаете, еще я чувствовал себя в этот момент причастным к великой тайне Вселенной. Мне было одновременно и страшно, и безумно любопытно: что там – впереди?

Английский матрос замолчал, низко опустив голову. Мы сидели вокруг него, завороженные невероятным рассказом. Никто не решался нарушить повисшую в кубрике тишину.

Через минуту Алекс встрепенулся, налил себе в кружку остатки вина и залпом опрокинул в себя.

– На следующее утро Лихон не проснулся… – сказал он и уронил голову на руки, лежавшие на столе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Галерея была полукруглой – как фасад какого-нибудь старинного особняка из пьесы Чехова или Островского. Так показалось Грише, когда Красса привела его сюда. Он глазел по сторонам, а девушка незаметно исчезла, будто растворилась в воздухе. Здесь находилась то ли смотровая площадка, то ли место общего сбора эрков – Гриша не знал. В довольно объемном и гулком зале было пустынно и одиноко. Экипаж пришельцев – а кстати, сколько их здесь, мелькнуло у него в голове – то ли прятался в каютах, то ли просто они все умели оставаться невидимыми.

Перед глазами изумленного землянина открывалась грандиозная панорама Вселенной. Такие смешения красок и света Гриша видел в фильме о знаменитом телескопе "Хаббл", выведенном на орбиту Земли еще в конце прошлого века. Гигантские туманности, занимающие в пространстве расстояния в десятки световых лет, причудливые звездные скопления с нитевидными связками внутри, кудлатые облака звездной пыли, стремящиеся буквально растерзать друг друга – всё это будто с осязаемой близостью открывалось перед Гришей теперь. Он стоял, держась за прохладный серебристый поручень, и не мог оторвать взгляд от невероятной, фантастически реальной картины. Он забыл обо всем, он был погружен в Космос, он ощущал себя частью этого Космоса, частью этой фантасмагории, и только одна мысль теперь пульсировала в его голове: сколько жизни может быть Там, впереди? Или рядом? Разнообразной и яркой жизни, а может быть, неописуемо, адски мучительной…

– Нравится?

Голос показался Грише знакомым. Он оглянулся, но рядом никого не было.

– Не то слово! – сказал он в пустоту. – Это нельзя передать словами!

– Ничего особенного, – ответил голос. – Физика термоядерных реакций, диффузия, синтез…

– Я понимаю. Вы привыкли…

– Наверное.

– А вы отец Крассы? Командир корабля?

– Да, меня зовут Ион. И я руководитель экспедиции.

– Я хотел бы видеть вас, – робко сказал Гриша, озираясь по сторонам. – У нас на Земле принято разговаривать, глядя в глаза собеседнику.

– Это не обязательно. Достаточно, что ты слышишь и понимаешь меня.

– Вы на самом деле такие страшные?

– Всё относительно. Так однажды сказал один из ваших ученых?

– Да, он придумал об этом целую теорию.

– Мы знаем. Но поговорить с тобой я хочу не об этом.

– Да, Красса намекала мне на что-то…

– Тогда слушай внимательно.

– Я готов.

– Что ж, начнем с того, что раса эрков, моя раса, самая древняя во Вселенной. И нам даны возможности, которыми с нами поделился сам Творец.

– Все таки Он существует! – воскликнул Гриша и почувствовал дрожь в ногах и холодок, пробежавший по спине.

– Постарайся не перебивать меня. – Голос на несколько секунд приобрел строгую интонацию. – Слушай дальше.

– Простите, Ион.

– На протяжении миллионов лет мы проводим эксперименты во Вселенной, расселяя по самым подходящим ее уголкам разумную жизнь. Мы создаем новые расы, находим звездные системы, пригодные для обитания, и дарим их новым жителям Космоса. Так было с расой су-эрков. Мы поселили ее на одной из планет в системе звезды, которую вы назвали Процион. Это были люди-растения. Они произрастали из семян, имели высокий, крепкий стебель, развитую корневую систему и большой желто-розовый цветок на вершине стебля. В течение времени, равного земному году, растение сначала набирало рост и силу, а потом цветок превращался в семянку, в которой зарождалось два семени. Таким образом, каждое растение давало в потомстве два себе подобных. На искусственно ограниченной территории через определенное количество лет возникала густо заселенная колония этих растений. Они были крепкими, хорошо адаптированными к местным климатическим условиям и практически неуязвимыми. И вот наступал момент, когда растениям становилось тесно, и тогда в каждом из самых молодых, то есть в последнем поколении, запускался скрытый механизм перерождения – они превращались в людей. Я говорю упрощенно, чтобы пояснить суть явления. На самом же деле всё это – довольно сложный процесс, и землянам его понимание еще не доступно. Так вот, эти люди были по вашим меркам не выше среднего роста, худощавые, жилистые, но очень жизнеспособные и стойкие ко всяким испытаниям. К тому же у них была чрезвычайно развита мозговая деятельность, они были прекрасно восприимчивы к знаниям и технологиям, которыми их щедро снабжали эрки. Они построили прекрасные города с непревзойденной инфраструктурой, они опустились в недра планеты и поднялись в космос. Их жизнь была насыщена наукой и искусствами, они не знали распрей и войн, они были счастливы.

– Люди-растения! – воскликнул Гриша, не сдержавшись. – Я просто в шоке!

– Пожалуйста, прибереги эмоции для окончания этой истории, – сказал Ион.

– Будет что-то страшное?

– Скоро узнаешь.

Командир экспедиции помолчал, потом его голос снова зазвучал на галерее.

– Однажды на планете су-эрков случилась беда. Каким-то образом туда был занесен неопознанный нами вирус. Он распространился с такой скоростью, что мы просто не успели отреагировать.

– И все погибли?!

– Это было бы очень больно и обидно, но не так страшно, как случилось на самом деле, – ответил Ион.

– Не так страшно? Я не могу понять…

– Дело в том, – продолжил командир экспедиции, – что вирус коренным образом изменил геном су-эрков, очень быстро они стали рождаться другими – агрессивными и неуправляемыми. И вскоре мы узнали, что на планете зреет идея самостоятельного завоевания Вселенной, смещения моей расы и захвата всех известных на то время цивилизаций с целью их порабощения. У су-эрков уже были технологии дальних космических перелетов, и они действительно стояли на пороге глобальной колонизации Космоса. И тогда на Совете Вселенной было принято решение закрыть этот эксперимент.

– Что это значит?

– Понимаешь, сложилось так, что мы не имели права поставить под удар сотни развитых цивилизаций, населяющих Вселенную. А искать защиту от неизвестного вируса – просто не было времени.

– И вы…

– Да, эрки послали к Проциону свой боевой флот, чтобы уничтожить агрессивную планету. И мы сделали это. И мы спасли сотни миллиардов людей и других разумных жителей Вселенной, в том числе и вас, землян.

– Это ужасно! – снова воскликнул Гриша. – И это также величественно и благородно!

– Но это еще не всё…

– Как не всё? А что же еще?

– Дело в том, что одному из су-эрков удалось покинуть свою планету и улизнуть от нас. На спасательном боте с аннигиляционным фотонным двигателем он в считанные секунды оставил систему Проциона далеко позади и исчез в неизвестном направлении.

– А давно это было?

– Примерно, сто тридцать ваших земных лет назад, – ответил Ион.

– И вам до сих пор неизвестно, куда полетел этот…

– Недавно стало известно. Он посадил свой бот на Землю.

– Как!

– Да, именно так. Мы узнали об этом далеко не сразу, а только лишь тогда, когда су-эрков стало на земле достаточно много.

– Их много?!

– Повторю, их достаточно много. Они размножились уже известным тебе способом. И они всеми силами стремятся к знаниям. К знаниям эрков, без которых им не завоевать населенный мир.

– А где же они могут взять эти знания? – спросил Гриша, и вдруг похолодел от догадки. – Неужели?..

– Да, это именно та тетрадь, которую твой прадед когда-то привез из кругосветного плавания. В ней записаны основные законы Вселенной, и самый первый из них, самый простой – это тот закон об относительности, о котором мы с тобой говорили вначале.

– Я в шоке! У меня не укладывается в голове!

– У тебя всё уложится в голове, – тихо сказал Ион. – Ты просто должен успокоиться и поразмыслить над всем услышанным.

– А почему бы вам не дать эти знания нам, землянам? – встрепенулся Гриша.

– Вам еще слишком рано, вы – совершенно иной эксперимент.

– Все-таки эксперимент…

– Да, как и всё остальное во Вселенной.

– Так что требуется от меня?

– Ничего сложного: передать эту тетрадь нам и только нам. Мы должны быть уверены в том, что она не досталась никому или ее никто не скопировал.

– Если вы такие могущественные, – сказал Гриша, – и если хорошо знаете, где находится эта тетрадь, почему вы не можете как-то незаметно взять ее сами, без меня?

– Нам не разрешено красть, мы давно избавились от этого пережитка. Всё, что нужно, мы получаем с помощью убеждения и ради добра.

– И "закрываете эксперименты" ради добра?

– Именно так.

– Уничтожив миллионы жизней? Просто интересно, сколько их было там, на той планете?

– Я уже рассказал, сколько жизней мы спасли во Вселенной… Даже проявляя жестокость, Разум никогда не совершает ошибок. Разум – безупречен.

Гриша молчал. Он понимал, что его собеседник прав.

– Так как насчет тетради? Ее никто не должен увидеть кроме тебя и нас.

– Вам нечего беспокоиться. Насколько я понимаю, никто из людей все равно не сможет прочитать и понять то, что там написано.

– Один сможет, – неожиданно для Гриши сказал Ион.

– Кто?

– Рита.

2

– И вы исполнили его последнюю просьбу? – спросил Макаров.

– Да, господин капитан, исполнил. С большим трудом, используя топорик и руки, я выкопал яму достаточной глубины и опустил в нее тело своего умершего гостя…

– А что потом? – спросил я.

– Ничего. Я долго грустил. Действительно грустил, господа. Представьте мое состояние, когда после нескольких месяцев общения с человеком, ставшим практически другом, я внезапно снова оказался в одиночестве. Наступила пустота. Я продолжал жить здесь, продолжал свое бесцельное существование, когда надежда на спасение из этого плена таяла с каждым днем, неделей и месяцем… Ни один корабль не появлялся на горизонте. Ни одна лодка каких-нибудь местных каннибалов не причаливала к острову. Да, я уже был готов к этому. Лучше оказаться растерзанным дикарями, чем сходить с ума от одиночества! Я все чаще вспоминал Робинзона Крузо и тешился мыслью, что мне еще очень далеко до того срока, который тот провел на своем острове. Но у него, господа, была и собака, и козы, и оружие… У меня же не было ничего кроме воспоминаний. Однажды я даже поймал себя на мысли покончить с собой. А что, думал я, человек ведь живет только один раз, и уж если так сложилось, что я оказался вычеркнутым из общества, оказался роковым образом перемещенным в самую заброшенную точку земного шара, то стОит ли бороться за жизнь, если она все равно не приносит ни радости, ни огорчений. Жалкое, никчемное прозябание – вот что я влачил на протяжении долгого времени.

– Жизнь каждого человека находится в руках Господа, – тихо сказал Степан Осипович, – и самоубийство есть один из величайших грехов. Любой из людей создан для какой-то цели, каждому предписано свыше выполнить определенную миссию, но никому не дано знать заранее, какова ее суть и содержание. Только пройдя свой жизненный путь, мы можем понять и оценить, каковым же был замысел Творца относительно каждого из нас.

– Знаете, господин капитан, я тоже пришел к таким размышлениям. Но сначала во мне зрело стойкое желание покинуть сей неприветливый мир. Нет, на этом острове в действительности можно было бы совершенно беззаботно и сытно прожить сколько угодно времени. Состариться на этом острове… Но вместе с тем разучиться говорить, разучиться чувствовать, сострадать… Человеку для собственной полноценности ведь нужно с кем-то общаться, кому-то помогать и самому у кого-то спрашивать совета, о ком-то заботиться, кого-то любить и быть кем-то любимым… Без этого – о какой миссии можно думать?

– Судя по всему, у вас наступало психическое истощение, – сказал доктор Шидловский, переглядываясь с Макаровым. – К сожалению, это весьма малоизученная тема в медицине.

– Да, это правда. Я уже не чувствовал в себе желание жить дальше, желание бороться с одиночеством, бороться с беспощадным временем… Даже если бы на горизонте показался случайный парус и, помаячив немного, исчез вдали, – я все равно бы снова приобрел смысл жизни, во мне бы проснулась надежда. Но этого не происходило, господа… И однажды я решился. Распустив свою рубаху на лоскуты, я сплел довольно крепкую веревку. Дерево же для своей цели я присмотрел давно. Знаете, когда мои руки методично занимались плетением, мозг относил меня далеко отсюда – за три океана. Даже было удивительно: почему я раньше не вспоминал об Англии, о доме, о друзьях, об отце, провожавшем меня в последний поход? Почему эти мысли приходят к человеку только в определенные моменты, когда в песочных часах жизни остаются не упавшими вниз последние песчинки? Свою мать я помнил плохо, она скончалась от лихорадки, когда мне не исполнилось и шести лет. Но сейчас ее образ – тот, что остался в моей детской памяти и долгие годы не напоминал о себе – вдруг всплыл с такой удивительной ясностью, будто я только вчера виделся с этой несчастной женщиной, не дождавшейся, когда ее сын станет взрослым. Будто я только вчера слышал ее голос. Я вспоминал Элизабет, девушку, которую любил больше жизни, но которая вышла замуж за моего лучшего друга… Я вспоминал и улыбался. Потому что, тая злобу и обиду долгие годы, теперь я прощал их обоих, и на душе у меня становилось светлее…

Алекс замолчал. Казалось, на его лице вновь отражались прежние переживания. Никто из нас не решался нарушать молчание.

– И вот, перед тем, как сделать над собой последнее усилие… – продолжил он, – я пришел к могиле Лихона, чтобы попрощаться с ним. Как-никак, это был последний человек, с которым связала меня жестокая судьба. Я поднялся на поляну и подошел к аккуратному холмику земли, который полгода назад насыпал и подровнял сам. И вдруг я увидел то, о чем даже не вспоминал несколько последних месяцев. Из вершины земляной пирамиды торчал росток. Он был высотой всего в полфута, но мне показалось, что в темно- коричневом побеге с едва проклюнувшимися листочками заключалась невероятная сила, заключалось такое стремление к жизни, которому я, взрослый мужчина, мог только позавидовать. И это в один миг перевернуло во мне все мысли и все желания. Я вспомнил рассказ Лихона, и я понял, что теперь моя миссия должна заключаться в том, чтобы не дать растению погибнуть, чтобы исполнить последнюю просьбу того, с кем меня так неожиданно и, к сожалению, так ненадолго свела судьба.

– Вот видите, – с воодушевлением воскликнул я, – один маленький росток удержал вас от греха!

– Да, в тот момент мне тоже так показалось… – ответил Алекс. – Я стал жить ради этого цветка. Я регулярно поливал его, замечая, с какой благодарностью, откликается на мои ухаживания неизвестное растение. Оно поднималось и набирало рост с невероятной скоростью, и уже через два месяца достигло высоты среднего человека. Потом на вершине его появился бутон, и еще через какое-то время из него раскрылся необычно крупного размера и удивительной красоты цветок. Он был желтым с розовыми лепестками по краям, будто опушенный воротником, располагался в корзинке, но лепестки загибались вниз, так что сам цветок становился похожим на шар. От него практически не исходило запаха, что, согласитесь, весьма большая редкость для цветов вообще. Но от него струилось что-то иное, какое-то дуновение, что ли, какое-то влияние, которое я не мог объяснить…

– Словом, всё шло так, как вам рассказывал Лихон? – уточнил Макаров.

– Да, господин капитан. Всё шло именно так. Я приобрел смысл жизни, и теперь твердо решил во что бы то ни стало дождаться того момента, когда у цветка появятся семена. И я дождался. Всё случилось в точности, как рассказывал Лихон. Сначала цветков стало три, потом семь, потом пятнадцать, потом тридцать один… Они размножались с четкой математической регулярностью, постепенно заполняя всю поляну. Они превращали плоскую возвышенную поверхность острова в настоящий цветник. Когда цветов стало так много, что их уже невозможно было посчитать, я бросил это занятие и даже перестал их поливать. Во-первых, мне очень трудно было носить наверх воду в воронке из пальмового листа. А во-вторых, я понял, что цветам уже и вовсе не нужен полив – они прекрасно чувствовали себя и без этого. Они оказались очень живучими.

– Мы видели эти цветы, Степан Осипович, – вставил Вирениус. – Их действительно очень много – огромная площадь полностью покрыта ими.

– Я тоже хочу посмотреть, господа, – сказал Макаров. – Завтра же сходим на берег вместе.

– О чем вы говорите по-русски, господа? – спросил Алекс. – Я хочу, чтобы вы завтра же сошли со мной на берег и поднялись наверх. Эти заросли нужно немедленно уничтожить!

– Почему? – спросил Макаров. – Только что вы с такой нежностью рассказывали нам о них…

– Потому что в один прекрасный момент я вспомнил, как Лихон говорил мне о том, что его раса собирается освоить нашу планету, иными словами, завладеть ею! Разве вы прослушали это в моем рассказе?

– Это действительно звучало, – согласился Макаров. – Но, согласитесь, в это трудно поверить.

– Я тоже не верил. Но это так! Вернее, это вполне может быть так! Вы не жили со мной на острове, вы не чувствовали этого постоянного влияния! Когда я понял, что на земле может случиться непоправимое, до меня дошел и великий смысл моего пребывания на этом клочке суши. До меня дошел тот замысел Творца, в котором мне, именно мне, простому английскому матросу, отводилась роль спасителя человечества!

– И что же вы предприняли? – с легкой иронией спросил доктор Шидловский.

– Как только это понимание вошло в мысли, никаким сомнениям не осталось места в моей душе. Я схватился за топор с твердым намерением рубить цветы под корень! Но какое разочарование постигло меня, господа! Какое чудовищное разочарование! Стебли оказались настолько прочными, а мой топор за несколько лет настолько затупился, что работа, за которую я взялся, оказалась просто непосильной. Встав на колени у края поляны, я начал со всею возможной силой стучать по стволу первого же цветка. Он не поддавался, шатаясь, но не ломаясь. Мой топорик отскакивал от него будто от железного дерева. Я выбивался из сил, но нужного результата добиться не смог. Я позабыл обо всем на свете: о еде, о времени суток, о своем одиночестве. С утра до вечера я махал топором, пока совсем не стемнело. Совершенно измотанный я вернулся в свое логово, упал на пальмовые листья, служащие мне постелью, и проспал до следующего полудня. А когда проснулся, солнце стояло уже высоко в небе. Наскоро подкрепившись, я взял топор и решительно отправился на поляну, чтобы повторить свою вчерашнюю попытку. Я понимал, что у меня может ничего не получиться, но мысль о том, что Земле грозит опасность, гнала меня наверх, гнала меня к месту подвига или смерти. Поднимаясь по тропинке, я проклинал тот день, когда пожалел еще небольшой, жалкий росток и позволил ему окрепнуть. Не случись со мной этой слабости тогда, не пришлось бы умирать от беспомощности сегодня. Когда я взобрался на вершину острова, я упал на колени и поднял свои глаза к небу. "Господи! – сказал я. – Обрати взор свой на несчастного раба твоего. Неужели ты допустишь, чтобы жизнь на прекрасной планете, созданной тобой, подверглась опасности? Дай мне силы побороть зло! Дай мне помощь, способную преодолеть посланцев тьмы!" А когда я поднялся в полный рост и оглянулся по сторонам – я увидел неподалеку от острова ваш корабль! Господа русские моряки, теперь я понимаю, что сюда вас послал сам Бог!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Дождь сеялся весь долгий осенний день. Казалось, небо уже никогда не сжалится, не посветлеет, не обнажит над головами горожан хотя бы небольшой островок эмалевой чистоты, из которого игриво блеснет луч надежды. К вечеру дождь еще усилился, безжалостно смыв с оживленных улиц прохожих, собачников, всех загнав под крыши – в скромное тепло домов, едва прогретых первыми волнами отопления.

"В такую погоду и совершаются, наверное, все самые громкие преступления, – думал Гриша, осторожно выглядывая из окна первого этажа на безлюдную улицу. – И все концы – в воду!"

Два часа назад он пришел в библиотеку, как обычно, покрутился в общем зале, будто что-то выбирая, затем немного посидел в "читалке", издалека переглядываясь с Ритой. За полчаса до закрытия отправился в туалет, расположенный в конце длинного, полутемного коридора на первом этаже, а потом просто спрятался под широкой мраморной лестницей со скошенными от времени ступенями – в тесном пространстве, напрочь лишенном света. Так его научила Рита, она давно знала, где в библиотеке есть самые потаенные места.

Подождав еще минут двадцать после закрытия, Гриша крадучись – все-таки душа из пяток поскуливала и призывала к осторожности – выбрался из-под лестницы, прислушался скорее не к гнетущей тишине опустевшего здания, а к гулкому набату собственного сердца, и направился к двери спецхранилища. В кармане его брюк, прижимаясь к напряженному бедру, лежал давно потеплевший и теперь будто пульсирующий горячими волнами железный ключ. Его вместе с заказанной книгой передала ему Рита. Как девушке удалось добыть это сокровище – спрашивать было некогда. Главное, что намеченный ими накануне план действий исполнялся с удивительной безупречностью.

Рита ждала его с тыльной стороны здания, в пустынном и зябком дворе, куда выходила невзрачная дверь черного хода библиотеки.

– Ты всё сделаешь сам, – говорила она ему накануне тайной операции. – Мне нельзя туда входить.

– Почему? Что за глупость? – Гриша всячески старался не выдать своих знаний относительно Риты, ему теперь было на самом деле страшно от одного общения с ней. – Я открою дверь черного входа, и мы вместе поищем нашу тетрадь. Я ведь даже не знаю, как она выглядит.

– Я тоже не знаю. Но уверена, что ты непременно отыщешь ее. Так должно быть, потому что иначе – быть не может.

"И все-таки хорошо, что она не будет искать вместе со мной, – думал теперь Гриша, выглядывая в окно. – После того, что мне рассказал Ион…"

Он приблизился к двери спецхранилища, вынул из кармана ключ.

"Господи! Что я делаю? – мелькнуло в голове. Потом отступило, сменяясь какой-то уверенностью в собственной правоте и знАчимостью, азартом каким-то сменяясь. – А она промокнет вся… Все-таки ее жалко… И как потом будет?.. Как вообще всё будет?.. "

Спецхранилище оказалось довольно тесной вытянутой комнатой с одним высоким и узким зарешеченным окном, с вертикалями туго напичканных стеллажей, со своим затхло-бумажным запахом минувших десятилетий и даже эпох. Протиснувшись между рядами полок, Гриша включил фонарик на мобильном телефоне и осторожно начал водить тонким лучом света по корешкам испуганно сжавшихся от ночного вторжения книг. Будто неутомимый светлячок, то замирая, то стремительно перемещаясь, порхал теперь в темноте спецхранилища. Имена философов и диссидентов мелькали перед глазами Гриши. Казалось, что и голоса из небытия пробиваются к нему, сдавленные, шепотливо-отчаянные.

"Сколько тут всего документов? – подумал он. – Рита говорила, кажется, о пятнадцати тысячах… Ну, и где искать? Ау-у, тетрадь прадеда, отзови-и-сь!"

Он сам улыбнулся своему приподнятому настроению. Страха перед неизведанным уже не было, появилось стойкое ощущение того, что всё затеянное – напрасный труд, что пролетят еще несколько минут слепых поисков, и Гриша плюнет на это мероприятие с вполне объяснимым душевным облегчением. И даже не обязательно проводить в этом книжном склепе остаток ночи. Можно просто сделать выражение лица наигранно-разочарованным и заявить, что успешно просмотрено всё хранилище, но искомый объект в нем не обнаружен.

Стоп! А как же рассказ Иона? А как вообще это всё объяснить и сопоставить? Даже для себя объяснить. Угроза человечеству… Моя высокая миссия…

Гриша замер, снова тревожно заколотилось сердце. Он присел на стул в углу комнаты, выключил фонарик и даже закрыл глаза.

"Этот остров… – мелькало в голове. – Клочок суши в Марианском архипелаге. Черт знает где! И почему никто и никогда не описывал ничего подобного? При современных средствах коммуникаций. При Интернете – ничего… Ни-че-го! А может, и нет ничего! А может, это я?.. Может, я просто болен? Может, это что-то со мной происходит?.. Мои фантазии. Бред. Нет, не может быть! Если я рассуждаю так о себе, значит, я не могу быть больным – ни физически, ни душевно… Хотелось бы верить… "

И вдруг что-то толкнуло его изнутри. Заставило вскочить со стула, заставило сделать полтора десятка шагов между монолитно-угрюмыми стеллажами, нависавшими над головой. Заставило остановиться в определенном месте, повернуться вправо и протянуть руку перед собой и чуть вверх. И втиснуть ладонь между какими-то бумагами. И нащупать подушечками пальцев шершавый коленкор. И ощутить неожиданное тепло этой обложки. И вытащить заветную тетрадь из сомкнутого строя подобных. И всё это – в полной темноте. Толчок изнутри – и результат. Изнутри ли?

Он снова включил фонарик. Серый тисненый полукартон. Никаких надписей снаружи. Листов тридцать наощупь, может сорок. Пальцы дрожали, отворачивая обложку. Светлая бумага, без линеек и клеток. И сразу – знаки… Чудные, заковыристые. Так и писал прадед Иван Сергеевич Забелин – ни на что не похожие.

"Всё! – подумалось Грише. – Дело сделано! Впрочем… Теперь нужно исключить Риту…"

 ***
– Ну что, нашел? – спросила она, когда Гриша, бесшумно отперев дверь, впустил девушку внутрь.

Фонариком он осветил ее фигуру. Откинув с головы капюшон плаща, она стояла перед ним – маленькая, жалкая. Лицо Риты было мокрым, с тонких бровей стекали капли, губы дрожали. Гриша взял девушку за руки, они оказались ледяными и тоже дрожали.

– Господи! – вырвалось у него. – Зачем я согласился оставить тебя на улице?

– Ты нашел?! – не обращая внимания на его участливые слова, настойчиво повторила Рита.

– А тебе как бы хотелось?

– Гриша!

– Я не нашел! – выпалил он и понял, что она не поверила.

– Гриша!

– Как там найдешь? Ты сама говорила, что пятнадцать тысяч всяких документов…

– Отдай!

– Что?

– Тетрадь отдай!

– Но я же сказал…

– Послушай… – Ее голос стал мягким и вкрадчивым. – Я хорошо знаю, что тетрадь у тебя. За пазухой, да? Отдай ее мне, пожалуйста…

– Зачем она тебе, Рита?

– А ты не понимаешь? – с досадой в голосе спросила она.

Гриша не ответил. Он выключил фонарик и смотрел на темный силуэт девушки, только угадывая ее черты. Ему казалось, что вместо глаз у Риты теперь два колодца бездны, из которых сквозит ледяной космический ветер. И Грише стало не по себе от этого темного взгляда.

– Ты понимаешь, – сказала она. – Тебе всё объяснили…

Ее голос потвердел, приобрел властные нотки.

– Да, это правда, – ответил он с каким-то облегчением.

– Тем лучше.

– Мне объяснили, кто ты и зачем тебе тетрадь.

– Отдай ее мне, Гриша.

– И тогда вы превратите в своих рабов землян? И всех остальных во Вселенной?

– Тебе сказали неправду! Мы не такие!

– Тогда расскажи сама, и постарайся, чтобы твой рассказ был убедительным.

– Хорошо, я объясню, – сказала Рита и перевела дыхание. – Понимаешь, Гриша, они ставили над нами эксперименты…

– Они – это эрки?

– Да, они возомнили себя хозяевами Вселенной, они повсюду установили свои порядки. В любой точке пространства, где только они находили жизнь, эрки насаждали свои законы, не позволяя расам и цивилизациям развиваться самостоятельно.

– Но может быть, это правильно? Ведь законы эрков подчинены всеобщей гармонии.

– Так тебе сказали?

– Да.

– Это ложь.

– А какие эксперименты они ставили над твоей расой?

– А ты еще не понял?

– Расскажи сама.

– Они захотели превратить нас в растения! Они не могли смириться с тем, что мой народ больше всего на свете ценил свободу и независимость. Мы хотели развиваться самостоятельно, без вмешательства извне каких-либо сил. Но эрки поработили нас, они собирались превратить мою планету в роскошный сад, где каждый цветок – счастлив от того, что просто жив, что радуется свету, но вместе с тем остается немым и бесправным, как любое растение. И мы восстали! Я говорю "мы", хотя меня тогда еще не было. Я говорю "мы", потому что в каждом из потомков расы су-эрков живет дух свободы. Тогда, много лет назад, одному из моих предков удалось скрыться от поработителей, сбежать на другую планету – на вашу Землю. Ему, наверное, пришлось многое пережить. И он оставил после себя эту тетрадь, в которой записал по памяти известные моему народу законы Космоса. Записал для того, чтобы возрожденная раса су-эрков могла снова добиться высокого уровня развития, могла открыть для себя Вселенную.

– Из людей – растения? Не наоборот? Почему я должен тебе верить, Рита?

– А почему ты поверил им? – в свою очередь спросила она.

– Рассказ Иона показался мне правдивым.

– Кто такой Ион?

– Это командир экспедиции, прибывшей на Землю.

– И ты его видел?

– Нет, я не видел ни одного из эрков в их настоящем виде. Мне дали понять, что это может напугать меня…

– Они действительно сильно отличаются от землян, от людей вообще и от нас, су-эрков.

– А ты разве знаешь, как они по-настоящему выглядят?

– Представляю, – ответила Рита. – Это заложено в моей генетической памяти.

– И можешь описать мне?

– Нет, это ни к чему, Гриш.

– Со мной общалась девушка, ее зовут Красса. Специально для меня она приняла человеческий облик.

– Правильно, они умеют это делать. Представь, если бы эрки показались тебе в своем настоящем виде – ты бы им поверил, это не оттолкнуло бы тебя?

– Не знаю. Она еще говорила, что ей нравятся мои стихи. Помнишь, я рассказывал…

– Это было неискренне. Только для того, чтобы расположить тебя к себе…

– Ты думаешь?

– Уверена. Поэта, человека с тонкой душевной организацией, легко приманить псевдоинтересом к его творчеству. А потом полностью подчинить своей воле…

– Но я этого не заметил!

– Ты и не мог заметить. Они – большие мастера проникновения…

– Куда?

– В подвижный и податливый человеческий мозг.

– Это ведь на самом деле страшно!

– Страшно.

– А ты? Тебе ведь тоже нравятся мои стихи!

– Да, правда. Потому что в них есть частицы звездной пыли, несущей в себе не пронизывающее смертоносное излучение, а материнское тепло Вселенной, обнимающей всех своих детей.

– Я никогда не задумывался об этом. Просто писал и всё.

– Я знаю, – сказала Рита и замолчала. Потом попросила тихо и как-то жалобно: – Прости, Гриша, уже очень поздно. Отдай мне тетрадь, пожалуйста. Меня ждут…

– Где ждут?

– Там.

– На Марианских островах?

– Да. На земных картах они именно так называются.

– Но в дневнике мой прадед писал, что это был остров, не обозначенный на карте.

– Это правда. Мы находимся в параллельной реальности. Там, в океане, есть точка соприкосновения наших миров, и когда в этом районе зарождаются штормы, остров иногда появляется…

– Как же я раньше не догадался! – перебил ее Гриша. –  И много вас там?

– Вполне достаточно для того, чтобы возродить цивилизацию.

– А как ты туда доберешься?

– Это несложно. Мне доступны несколько порталов для перемещения.

– Выходит, ты не живешь в нашем городе, а каждый день после работы возвращаешься туда?

– Я не могла рассказать тебе об этом раньше. Понимаешь?

– Понимаю. Вот почему ты постоянно уклонялась от того, чтобы пригласить меня к себе. У тебя просто нет дома… И дозвониться я не мог…

– Именно поэтому. Гриша, прошу тебя…

– Погоди, Рита! У меня есть еще несколько вопросов. Просто никак не укладывается в голове…

– Хорошо, спрашивай. Еще есть немного времени.

– Тогда скажи, как ты устроилась на работу в библиотеку? Для этого ведь нужно иметь какое-то образование, диплом, трудовую книжку.

– Вовсе не обязательно. Как тебе объяснить… У вас это называется гипноз.

– То есть ты точно знала, что нужная вам тетрадь спрятана именно здесь, и поэтому пришла сюда…

– Да, это так.

– А то, что эта тетрадь как-то связана со мной – ты тоже знала?  И что я приду и познакомлюсь с тобой?

Рита промолчала. Грише в полумраке коридора показалось, что она пожала плечами.

– И еще раньше… – задумчиво продолжил он, – что прорвет трубу и станет заливать мой подвал… Да? Это всё не случайно?

– Во Вселенной вообще нет ничего случайного, Гриша… Абсолютно всё подчиняется определенным законам и схемам, и эти связи между космическими объектами, между полями и вихрями энергий, между причинами и следствиями – всё это сейчас доступно эркам, и в большинстве своем записано в этой драгоценной тетради… Человечество тоже придет к подобным знаниям. Для этого нужно время. Большое космическое время. Я не знаю, сколько… А у моей расы этого времени уже нет. Знания нам нужны именно сейчас, иначе нас уничтожат…

– Неужели эрки настолько агрессивны?

– Они жестоки и нетерпимы по отношению к тем, кто осмеливается восстать против их планов. Они признают торжество силы над разумом, торжество холодного расчета над эмоциями. Их основной догмат – это свет, пронизывающий пространство, свет беспощадный и всепоглощающий.

– Но разве свет не является положительной составляющей Космоса? Свет – как антагонизм Тьмы?

– Творец создал Свет для вечной борьбы с Тьмой – это правда. Тьма – есть хаос, а Свет – порядок и прогресс. Но над всем этим стоит Любовь. Для моей расы основным догматом есть любовь. Любовь – как ось бытия, любовь – как стержень всей жизни во Вселенной. Сам Творец и есть Любовь.

Гриша молчал, пораженный рассуждениями Риты. В голове его перемешались слова девушки с рассказом Иона, с заманчивыми предложениями Крассы. Он понимал, что стоит в эту минуту перед выбором, и понимал, что не в силах склониться ни в ту, ни в другую сторону.

– Они следили за тобой, чтобы помешать мне… – тихо сказала Рита.

– Они хотят уничтожить вас…

– А потом поработить вас, землян. Превратить в растения…

– Этого не может быть!

– Это именно так! И если мы обретем знания, нам удастся спасти Землю. Ты должен отдать мне тетрадь. Еще минута, и может быть поздно. Они всё время рядом, я чувствую их присутствие.

Не успела девушка произнести эти слова, как в темном коридоре возникла яркая вспышка, и рядом с Гришей появилась светящаяся фигура сиреневого цвета, искрящаяся и выстреливающая в пространство искры, наподобие бенгальского огня.

– Они уже здесь! – воскликнула Рита и в испуге отстранилась к стене коридора.

– Да, мы здесь, – произнесло свечение женским голосом. – Мы здесь потому, что обязаны проконтролировать процесс…

– Красса, это ты? – вырвалось у Гриши.

– Да, это я. И, кажется, вовремя. Ты чуть было не подвел нас!

– Тогда скажи: ты знаешь, о чем мы здесь говорили?

– Знаю.

– И Рита расказала мне правду?

– Правда у каждого из нас своя.

– Так не бывает!

– Бывает. Вам, червякам, еще не дано этого понять.

– Но я всё понял! И сделаю так, как подсказывает мне разум.

С этими словами Гриша быстро достал из-за пазухи заветную тетрадь и протянул ее Рите.

– Держи! И беги отсюда к своим, на остров! Беги, как ты это умеешь!

Девушка подняла руку, сделала движение навстречу Грише, но осталась на месте. Ее худощавая фигура в мокром зеленом плаще будто окаменела. От сиреневого свечения к ней протянулись ломаные, молниеподобные нити света, обвились вокруг спиралевидными кольцами, будто сжимая и, вместе с тем, испепеляя жертву. С электрическим потрескиванием они играли с телом Риты, пока в коридоре не появился стойкий запах, похожий на запах горящей листвы. Потом фигура девушки стала уменьшаться, таять на глазах, и вскоре просто исчезла, перестала существовать.

– Что ты наделала!? – вскрикнул Гриша. – Зачем? Это несправедливо!

Он смотрел на светящееся облако, плавно кружащее рядом с ним, и гнев, перемешанный с чувством глубокой досады, вскипал в нем. И довлело над этим, угнетало его – ощущение полной беспомощности.

Гриша уронил тетрадь на пол, и в ту же секунду она вспыхнула ярко голубым пламенем с хищными золотыми языками, а уже через несколько мгновений от нее осталась горстка пепла.

– Спасибо тебе! – вдруг раздалось в коридоре. – Теперь нам не составит труда разобраться с остальными…

– Вы – чудовища! – вырвалось у Гриши.

– Всё относительно… – услышал он в ответ, и ему показалось, что в голосе Крассы прозвучала усмешка. – Прощай. Нам больше ничего не нужно от тебя… Иди домой, завтра утром ты уже ни о чем не будешь вспоминать…

 2

24 марта 1887г. 14 часов 50 минут.

Только что вернулись с острова. На этот раз на берег сходили сам капитан Макаров, доктор Шидловский, Вирениус, Алекс и я. Из десяти матросов у шлюпки снова оставили двоих, с остальными же поднялись по известной тропе на вершину холма, где на добрую сотню метров в длину и на полсотни в ширину протянулась цветущая поляна.

Всю дорогу английский матрос, притаившись, молчал, исподлобья поглядывая на нас. Мне показалось, что он подавлен и разочарован нашими спокойными действиями. Наверное, ему казалось накануне, что мы, выслушав его эмоциональный и правдивый расказ, тут же бросимся на поляну безжалостно косить врагов земной цивилизации. Вместо этого вчера вечером Степан Осипович мягко, со свойственной ему душевностью поблагодарил Алекса за его терпение и мужество, а потом выразил надежду, что в скором времени тот, наконец, окажется на родине и будет вспоминать затерянный остров, как дурной сон.

– Я не совсем понял, господин капитан! – воскликнул наш Робинзон. – Вы согласны помочь мне или нет?

– Да, сударь, я, несомненно, согласен помочь вам, – ответил Степан Осипович. – И моя помощь будет заключаться в том, что на "Витязе" вам будет предоставлено отдельное место, а именно в лазарете у доктора Шидловского, вам будет оказана всяческая медицинская помощь, отменный уход и питание, а также дружелюбное отношение со стороны офицеров и всего экипажа корабля. Мы доставим вас в Иокогаму, куда вскоре отправимся и с божьей помощью через две недели прибудем. Там вы сможете отыскать не только английского посланника в Японии, но и какое-нибудь подходящее судно, на котором, я уверен, с огромной радостью отправитесь в Англию.

– А как же эти ужасные цветы?! – воскликнул Алекс. – Неужели вы согласны оставить этот остров для полного их размножения?

– Мы завтра сходим туда вместе и определимся, как поступать, – ответил Макаров. – Согласны?

– Что мне остается делать? – Голос Алекса стал глухим и потухшим. – Я в вашей воле…

Вечером, когда сон никак не приходил ко мне, я вышел на верхнюю палубу и стал неторопливо прогуливаться вдоль борта. Сияла почти полная луна. Море было спокойным и отливало серебристо-синей чешуей. В противоположной от луны стороне неба мерцали малознакомые холодные звезды. Они колебались, как луковички огня от десятков и сотен свечей. Они были похожи на светящиеся глаза, бесстрастно наблюдавшие за жизнью на земле.

И вдруг рядом со мной возникла смутная фигура. Невольно я вздрогнул, но в следующее мгновение узнал того, кто незаметно подкрался в темноте. Луна осветила его взволнованное лицо. Это был Алекс.

– Простите, господин Забелин, – сдавленным голосом сказал он, – кажется, я напугал вас.

– Нет, нисколько, – ответил я. – Вам тоже не спится?

– А вы полагаете, что после того, что я вам рассказал, мне можно спать совершенно спокойно? Вы сами спали бы?

– Мне трудно это представить.

– Знаете, мне показалось, что вы – единственный из всех, кто отнесся к моему рассказу с полной серьезностью.

– Почему? Уверяю вас, что никому из нас не показалось, будто вы придумали красивую мистическую сказку. Мало того, капитану Макарову очень хочется завтра во всем услышанном убедиться лично.

– Я знаю. Мы вместе пойдем на остров. И все же… Мне показалось, что только вам я могу доверить…

Он осекся, будто какие-то сомнения все же заставляли его не делать опрометчивых шагов.

– Что доверить? – спросил я.

– Вот это. – И он достал из-за пазухи тетрадь. – Сохраните ее.

– Вы серьезно?

– Вполне. У меня есть стойкое ощущение, что эту тетрадь вы сохраните лучше меня.

– Странное ощущение, – отозвался я, но тетрадь в руки взял. Она была шершавой на ощупь и не очень толстой, страниц тридцать, не более. – И что я должен с ней сделать?

– Не знаю. Распорядитесь ею по своему усмотрению. Обещаете?

– Обещаю. Но хочу задать вам всего один вопрос. Если вы так горячо убеждали нас накануне, что земной жизни угрожает опасность, если вы, истощая собственные силы, пытались покончить с этими… потомками Лихона… Почему вы тогда хотите сохранить эту тетрадь, в которой записи выполнены с помощью совершенно неизвестных знаков? Не разумнее ли просто порвать ее или сжечь? Тогда и зло, если речь идет о зле, не сможет воспользоваться своим тайным оружием… И эта, с позволения сказать, сказка завершится счастливым концом.

– Нет, эта сказка должна завершиться как-то иначе, – задумчиво ответил Алекс. – И мы с вами – лишь маленькие звенья в длинной цепи возможных приключений… Простите меня…

Сказав это, Алекс отступил в темноту и исчез так же внезапно, как несколько минут назад появился. Я еще постоял на палубе какое-то время, размышляя над словами Робинзона, потом отправился в каюту, спрятал тетрадь в свой саквояж и лег спать.

Утром после завтрака шлюпка отправилась на берег. Алекс, как я уже писал, выглядел подавленно. Он смотрел на всех исподлобья и лишь встречаясь глазами со мной, едва раздвигал губы в робкой улыбке. Он вел себя так, будто мы с ним вдвоем, как заговорщики, оказались вовлечены в какую-то страшную тайну, разгадать которую сами были не в силах.

Когда все поднялись на холм, и перед нами открылась картина цветущего луга, я вдруг почувствовал в душе какой-то прилив эмоций. На фоне изумрудно синего моря высился частокол из стройных, мощных коричневых стеблей, фактурой напоминавших стебли бамбука. И на вершине каждого стебля, в действительности напоминая человеческую голову, располагался огромный желто-розовый цветок. Это буйство природы, буйство цветения, буйство жизни притягивало взор, казалось, каждый из цветков смотрит на тебя своими необозначенными глазами. И что-то говорит. И что-то внушает.

Как я уже сказал, поляна, заполненная цветами, простиралась на сотню метров в длину. Их здесь было множество, это был передовой отряд Лихона, это было войско, это был настоящий легион.

– Какая роскошная картина! – воскликнул Степан Осипович.

– Господин капитан, – с надеждой обратился к Макарову Алекс, – вы не распорядились взять с корабля топоры. Стало быть, вы не собираетесь уничтожать эти враждебные заросли?

– Послушайте, Алекс. – Голос Макарова приобрел твердый оттенок. – Я пришел сюда, чтобы убедитьсся в правдивости вашего рассказа. Но я не склонен настолько сгущать краски, как делаете это вы. По моему мнению, подкрепленному мнением доктора Шидловского, вы – глубоко несчастный человек с болезненным воображением, и мне вас искренне жаль. Судьба сыграла с вами злую шутку, но теперь всё для вас закончилось. Возвращайтесь к людям, возвращайтесь в цивилизацию.

– Я знал, что вы мне не поверите! Тогда дайте пять, нет, дайте десять хорошо заточенных топоров, и я останусь на острове! Я сам справлюсь, без вашей помощи! Я справлюсь! И пусть я потом погибну, мне уже всё равно!

– Это исключено! – строго ответил Макаров. – Исходя из векового морского братства и соображений гуманизма, мы обязаны забрать вас отсюда. И мы это сделаем.

– Подумайте, господин капитан! Возможно, вы совершаете ошибку! Самую большую ошибку…

– Если так, – задумчиво ответил Макаров, глядя в морскую даль, – то жизнь мне на нее укажет в будущем. Непременно укажет.

– Но будет поздно!

– Как знать…

Степан Осипович снял фуражку, промокнул блестящий лоб носовым платком.

– Пойдемте, ребята, – сказал по-отечески. – Здесь нам больше нечего делать. Да, кстати, Андрей Андреевич…

– Слушаю вас, – отозвался Вирениус.

– Не кажется ли вам, что эти замечательные цветы напоминают хризантемы? Только гораздо более крупные, чем те, что растут у нас.

– Пожалуй, – ответил старший помощник капитана. – А может, нам и остров сей назвать так: остров Хризантем?

– Как великолепно вы придумали! – воскликнул Макаров. – Лучшего названия и не сыскать.

Мы все стали спускаться с холма. Алекс оставался рядом с поляной. Я оглянулся: в его горящих глазах металось отчаяние и безысходность. Остановились и все остальные.

– Пойдемте с нами, прошу вас, – негромко позвал Макаров. – Будьте благоразумны, не заставляйте нас применять в отношении вас ненужное насилие.

– Позвольте мне остаться, – жалобно попросил английский матрос. – За годы, проведенные мною здесь, в Англии могло произойти множество всяких событий. Например, мог умереть мой отец. В последнее время он тяжело болел. Скорее всего, я уже не застану отца живым. Стало быть, мне незачем торопиться домой… Позвольте мне остаться… и дайте хоть несколько хороших топоров…

– Это исключено! Уверяю вас, с нашей цивилизацией ничего плохого не случится, – ответил Макаров. – И ваше дальнейшее пребывание на острове Хризантем никак не повлияет на ход истории.

Алекс выслушал последние слова Макарова, как приговор, не подлежащий обжалованию. Он постоял еще с минуту в нерешительности, то обводя нас глазами, то оглядываясь назад и будто прощаясь со своим островом. Потом подошел к Степану Осиповичу вплотную и сказал, не отводя взгляда:

– Воля ваша, господин капитан. И дай Бог, чтобы именно вы оказались правы…

… На следующий день, пополнив запасы пресной воды и набрав несколько десятков корзин различных плодов, мы выбрали якорь и отправились к японским берегам. Погода стояла благоприятная, ветер оказался попутным.

Было воскресенье. Обычно по выходным и праздничным дням капитан Макаров всегда лично читал Морской устав. Вот и сегодня он весьма декоративно расположился спиной к полу-юту перед световым ликом кают-компании. Был Степан Осипович в виц-мундире, при белых брюках с обнаженной блестящей лысиной над высоким, могучим лбом, с широкой, расчесанной на две стороны русой бородой... Читал он громко, медленно, внятно. Вся команда благоговейно слушала, фуражки "на молитву". Глаза Макарова сияли, лицо выражало полное удовлетворение от жизни и от проделанной работы. Никогда позже я не видел столь торжественного чтения Устава...

– В конце, ребята, хочу добавить несколько слов от себя, – сказал Степан Осипович.

Медленно поворачивая голову, он оглядел экипаж корвета. Где-то в толпе мелькнуло и исчезло лицо английского моряка.

– Вот правило, которому надлежит следовать. Проводи каждый день так, как если бы это была вся твоя жизнь.

После этих слов Макаров поднялся и ушел в свою каюту. Матросы и офицеры неторопливо разошлись. Я остался стоять у борта, вглядываясь в морскую даль и размышляя над словами командира. И я, кажется, догадывался, почему он сказал именно так.

9 апреля 1887 года.

Сегодня "Витязь" благополучно вошел в бухту Иокогамы.

В первой же шлюпке, отправленной к берегу, вместе с Вирениусом находился Алекс. Позже Андрей Андреевич рассказал, что как только шлюпка причалила к дебаркадеру, англичанин вскочил, в один миг перебрался на берег и пустился наутек. Наверное, таким образом он хотел убежать от нас, убежать от прошлого, убежать от судьбы. Вот только убежит ли он теперь, после всего пережитого, от себя…

 ***

Вместо эпилога

Гриша вернулся домой далеко за полночь. Дико болела голова. Решив, что это от низкого давления, сварил себе кофе, а потом почти весь остаток ночи провел за компьютером, бесцельно перескакивая с одного сайта на другой.

Лег под утро, когда едва посветлело небо на востоке. Забылся тяжелым сном. А через несколько часов проснулся с невыразимым чувством опустошения в душе. И никак не мог понять, что с ним происходит.

Включил телевизор. По новостям передавали погоду на планете.

– Сильнейший шторм разыгрался сегодня поблизости от Марианских островов, – механическим, безучастным голосом говорил диктор. – Этот архипелаг расположен в западной части Тихого океана, в Филиппинском море. Всем судам и самолетам, чей курс пролегает через зону непогоды, срочно пришлось покидать район бедствия.

"Знакомое название, – мелькнуло в голове у Гриши. – Нужно будет посмотреть на карте".

Потом он снова включил компьютер, долго изучал акваторию Филиппинского моря, Микронезию, вспоминая вместе с этим недавно прочитанный дневник прадеда. И вдруг создал текстовой документ, записал в нем новое стихотворение, возникшее будто на одном дыхании, но никак не мог понять, почему оно получилось именно таким.

                Уже вспотели клены от тумана,
и синева запуталась в ветвях.
Изысканные формулы обмана
холодный вечер вспомнит второпях.
И мне – в пустынном лабиринте улиц –
он не укажет путь из тупика,
где мы с тобой когда-то разминулись
на час,
на день,
на год
и на века…


Николаев 2015.