Настоящие заметки посвящены проблеме актерства на сцене и в жизни. Если актерство на сцене является сугубо профессиональной проблемой (хотя ею могут интересоваться и любители), то актерство в жизни затрагивает всех нас. Всем нам не безразлично, кто нас окружает: люди, одевшие ту или иную маску, или люди искренние, говорящие то, что думают и об актерстве даже и не помышляющие. Ниже приведен ряд высказываний и отрывков из произведений Ницше, Томаса Манна, Нордау и Сергея Довлатова, посвященные и затрагивающие в той или иной степени эту проблему.
В сборнике афоризмов "Злая мудрость" Ницше писал: "Актеры, не сознающие своего актерства, производят впечатление настоящих алмазов и даже превосходят их - блеском". Возможно, это и так, возможно, Ницше прав. Но надо иметь ввиду, что актеры - те же люди, и они помимо жизни на сцене живут еще и обычной жизнью, как и все остальные. Если на сцене не сознавать своего актерства - хорошо, то не факт, что это хорошо в обычной жизни. Если актеры не осознают своего актерства на сцене, то они не будут осознавать его и в жизни. Хорошо это или плохо? Представим себе человека, который в повседневной жизни постоянно играет, то есть в жизни он предстает в глазах окружающих не истинной своей сущностью, а в некоторой роли, надев некую маску, и его не извиняет то, что он делает это неосознанно. О таких людях мы говорим, что они двуличные. А если ролей или масок много, то такие люди становятся многоличными. Возможно, они и сами не понимают, где, в каких поступках они истинные, а в каких играют некую роль. Таких людей трудно распознать, потому что они все время разные. О таких людях трудно составить верное мнение. С такими людьми тяжело, но они и сами тяжелы для себя, так как, возможно, они и сами не знают, кто они есть на самом деле.
Такой случай описал в своем романе "Признания авантюриста Феликса Круля" Томас Манн. Обратимся к его тексту: "Я ведь уже сказал: чтобы время от времени, как бы для самопроверки и тренировки, вести жизнь более высокого полета, обедать в одном из элегантных ресторанов на улице Риволи, на Елисейских полях или в отеле, таком, как мой, а то и рангом повыше, вроде "Рица", "Бристоль", "Мерис", и вечером сидеть в ложе Драматического театра, Комической оперы или даже Гранд-Опера. Это в известной мере была уже двойственная жизнь, прелесть которой заключалась в том, что я и сам точно не знал, в каком из двух обличий я был самим собой и в каком только ряженым: тогда ли, когда я в качестве кельнера в ливрее угодливо суетился вокруг постояльцев "Сент Джемса", или когда в качестве изящного незнакомца, без сомнения имеющего верховую лошадь и после обеда отправляющегося с визитами в лучшие дома Парижа, сидел за столиком и другие кельнеры старались угодить мне; кстати сказать, ни один из них, по моему разумению, не мог со мной сравниться в этой роли. Следовательно, ряженым я был и в том и в другом случае, а немаскарадная действительность, подлинное мое бытие между этими двумя жизненными формами было неустановимо, ибо фактически его не существовало. Не могу даже сказать, чтобы я отдавал решительное предпочтение одной из этих двух ролей - роли изящного джентльмена. Я служил так хорошо и так успешно, что не обязательно должен был чувствовать себя лучше на месте обслуживаемого, ибо для того и для другого прежде всего необходимо врожденное предрасположение...".
Император Октавиан Август перед смертью в беседе с друзьями спросил, хорошо ли, по их мнению, он сыграл комедию жизни. Эту беседу он закончил греческим стихом, которым обычно актёр завершал свое выступление на сцене: "А коль мы прекрасно сыграли, овацией нас наградите и проводите с весельем". В борьбе за власть после убийства Юлия Цезаря Октавиан проявил себя как человек лицемерный, двуличный, способный на пути к власти устранить любого - врага и друга. Именно по указанию Октавиана Цицерон, помогавший ему в борьбе с Антонием, был убит. Однако, несмотря на двуличность и лицемерность Октавиана Августа, его правление для древнего Рима было благом. Август мудро и умеренно пользовался своей неограниченной властью и осчастливил страну всеми благами мира, после того, как провёл её через все ужасы междоусобной войны. Он уважал науки, сам даже был стихотворцем и дал своё имя целой эпохе, замечательной расцветом наук и искусств. Позже Достоевский поставил вопрос: есть ли оправдание человеку, который погубил одну или две жизни, но зато в течение всех последующих лет своей праведной деятельностью во благо человечества искупил свой грех? Октавиан Август на пути к власти был виной смерти не одного, не двух, а тысяч людей. В итоге он привел Римское государство к благоденствию. Есть ли ему оправдание?
Однако, вернемся к проблеме актерства на сцене и в жизни.
В 1892 году была опубликована книга Макса Нордау "Вырождение", в которой автор подвергает резкой критике т.н. дегенеративное искусство, а также излагает свое видение отдельных общественных проблем Европы XIX века через призму концепции вырождения. В главе "Конец века" он пишет (перевод с нем. В.Генкена): "Смешаемся с толпою на лучших площадках столиц, в аллеях, на курортах, или на приемах у богатых людей, и посмотрим, из кого она состоит... Общая черта всех этих человеческих особей - что они не хотят быть теми, чем они есть в действительности, а непременно тем, чем они никогда не были. Они не довольствуются природою или искусством, дополняющим тип. Нет, они стремятся воссоздать из себя нечто, совершенно к ним неподходящее и противоречивое. Таким образом получается впечатление, как будто вы присутствуете на балу, где все замаскированы и с приставленными носами". Такое ощущение, что это сказано недавно и характеризует сегодняшнюю жизнь. Посмотрим вокруг. Можем ли мы сказать об окружающих, что они те, за которых себя выдают? Каждый надевает какую-либо маску. Редки люди, на которых такой маски нет, и о которых мы можем составить верное мнение, пообщавшись с ними полчаса. Как правило, все хотят выглядеть лучше, чем они есть на самом деле, все хотят произвести впечатление.
Автору этих строк довелось сыграть роль короля Аркеля в фильме, поставленном по пьесе Метерлинка "Пеллеас и Мелизанда", и, поскольку, я сознавал свое актерство, не считаю эту роль большой удачей. Зато в жизни я стараюсь, насколько мне это удается, быть самим собой.
* * *
В сборнике "Посмертные афоризмы" Ницше поясняет свою мысль: "Уважайте актёров и ищите лучших из них даже и не на сцене". Зачем нам искать лучших актеров даже и не на сцене? Зачем нам нужны актеры в жизни? Но представьте себе, что нам интересно разгадывать человека. А кто нам предоставит больше возможностей к этому, если не актер, не сознающий своего актерства?
* * *
Когда же человек надевает маску в жизни, в каких случаях он становится актером не на сцене? Часто он это делает в защитных целях. Об этом пишет Ницше в книге "Странник и его тень": "Выдающейся ум ничем не может себя лучше скрыть, как надев на себя маску посредственности, потому что толпа, состоящая из людей посредственных, никогда не поймет этого маскарада, к которому он прибегает отчасти для того, чтобы не раздражить ее, отчасти, и нередко, из сострадания и доброты". В сборнике афоризмов "Смешанные мнения и изречения" Ницше высказывает практически то же самое: "Глубокомысленные люди чувствуют себя актерами по отношению к окружающим их людям, потому что для того, чтобы быть понятыми последними, им приходится надевать личину поверхностности".
* * *
Нередко актер играет в жизни по привычке. Томас Манн в новелле "Непорядок и раннее горе" пишет, что из этого может получиться: "Актер Герцль выказывает неумеренный восторг и умиление. Он возводит очи горе, набожно складывает руки, только что не благословляет "маленьких". Возможно, что это идет от сердца, но привычка к условному сценическому действу делает его слова и жесты невыразимо фальшивыми; кроме того, этим ханжеским благоговением перед детьми он как бы искупает свои нарумяненные щеки".
* * *
В жизни нам бывает трудно разобраться, кто из окружающих играет свою роль, а кто живет, не задумываясь об актерстве. Ницше в сборнике афоризмов "Злая мудрость" писал: "Не путайте: актеры гибнут от недохваленности, настоящие люди - от недолюбленности". Поэтому, если мы видим, что человек страдает от недохваленности, то перед нами - актер. Если же человеку трудно жить от недолюбленности или от отсутствия любви - перед нами настоящий человек, т.е. человек, который живет, а не играет. В действительности, в каждом человеке, по-видимому, живет актер. Все дело лишь в пропорциях: насколько данный человек играет свою роль, и насколько он живет, не задумываясь об актерстве. Поэтому каждый человек нуждается как в похвале, так и в любви, все дело лишь в соотношении этих потребностей.
Интересные размышления о соотношении жизни и театра содержатся в главе восьмой книги Сергея Довлатова "Наши", в которой он пишет о своем отце: "Отец мой всегда любил покрасоваться. Вот и стал актером". Отсюда следует, что актерами становятся, прежде всего, в жизни. Однако обыденная жизнь не предоставляет для человека всех возможностей для раскрытия своих актерских наклонностей, и человек идет на сцену.
Далее Довлатов продолжает: "Жизнь казалась ему грандиозным театрализованным представлением, Сталин напоминал шекспировских злодеев. Народ безмолвствовал, как в "Годунове". Это была не комедия и не трагедия, а драма. Добро, в конечном счете, торжествовало над злом. Низменные порывы уравновешивались высокими страстями. Шли в одной упряжке радость и печаль. Центральный герой оказался на высоте. Центральным героем был он сам. Я думаю, у моего отца были способности. Он пел куплеты, не имея музыкального слуха. Танцевал, будучи нескладным еврейским подростком. Мог изобразить храбреца. Это и есть лицедейство..."
В этом отрывке Довлатов проводит интереснейшие сравнения: жизнь как театр, и театр как жизнь. Однако, эти сравнения весьма условны, и жизнь может вносить свои коррективы, что и произошло в дальнейшем: "Затем наступили тревожные времена. Друзья моих родителей стали неожиданно исчезать. Мать проклинала Сталина. Отец рассуждал по-другому. Ведь исчезали самые заурядные люди. И в каждом помимо достоинств были существенные недостатки. В каждом, если хорошо подумать, было нечто отрицательное. Нечто такое, что давало возможность примириться с утратой. Когда забрали жившего ниже этажом хормейстера Лялина, отец припомнил, что Лялин был антисемитом. Когда арестовали филолога Рогинского, то выяснилось, что Рогинский - пил. Конферансье Зацепин нетактично обращался с женщинами. Гример Сидельников вообще предпочитал мужчин. А кинодраматург Шапиро, будучи евреем, держался с невероятным апломбом. То есть совершалась драма, порок в которой был наказан. Затем арестовали деда - просто так. Для отца это было полной неожиданностью. Поскольку дед был явно хорошим человеком. Разумеется, у деда были слабости, но мало. Притом сугубо личного характера. Он много ел... Драма перерастала в трагедию. Мой отец растерялся. Он понял, что смерть бродит где-то неподалеку. Что центральный герой находится в опасности. Как в трагедиях Шекспира". Таким образом, драма переросла в трагедию (разумеется, в глазах отца), и жизнь в полной мере не может ассоциироваться с театром, поскольку она несравненно богаче. Если в театре, как правило, соблюдается закон жанра, то в жизни этот закон не действует, жизнь сама диктует свои законы.
* * *
В статье Надежды Сокирской "Главные мифы о женской психике: почему мы в них верим" отмечается, что склонность к позерству, актерству, театральности можно расценивать как свидетельство психического расстройства, а именно - истерии, или, как называет это отклонение современная психиатрия - демонстративное, или гистрионное (от латинского - "актер") расстройство. Если герой вышеупомянутой книги Довлатова расценивал жизнь как грандиозное театрализованное представление, то жизнь с таким же успехом можно считать грандиозной больничной палатой, населенной самыми разными больными с демонстративными расстройствами.
* * *
Томас Манн в докладе, произнесенном в Вене 8 мая 1936 года на праздновании 80-летия со дня рождения Зигмунда Фрейда, отметил, что "существует мифически-художественное видение жизни, при котором она предстает театрализованным исполнением чего-то торжественно назначенного, кукольным театром, где мифически-характерные марионетки отбарабанивают, развертывают некое "действо", давно известное, определенное и в шутку опять повторяющееся сейчас перед зрителями". Достаточно вспомнить мысль Марка Аврелия, что "все уже было", чтобы понять всю справедливость вышеприведенных слов. Все уже было, и поэтому жизнь нам представляется театром, где из года в год повторяются действия, происходят события, трагические или радостные, люди влюбляются, женятся, разводятся, совершают открытия, подлости, подвиги, радуются, печалятся и т.д. Приходится удивляться, что люди все происходящее в их жизни воспринимают так близко к сердцу. Но ведь и в театре люди тоже и плачут и смеются, как в жизни.