За неделю до нашего выхода из Баку к Волго–Каспийскому каналу, где лодки грузились в плавучие доки для перехода по Волге и дальше на Балтику и в Баренцево море, вышли две лодки, идущие на Балтику. Когда до точки встречи с доками им оставалось хода пара часов, неожиданно, как это часто бывает на Каспийском море, разразился сильнейший шторм. Свирепствовал «Норд» - самый коварный ветер в этом регионе.
В своей северной части Каспийское море неглубокое, поэтому штормовая волна там имеет большую крутизну и качка очень жёсткая. Сорвавшийся шторм быстро набрал силу и жестоко потрепал эти лодки. Главное, погрузиться нельзя, не позволяют глубины. В результате на одной лодке смыло за борт сигнальщика и вахтенного офицера, а на другой – сигнальщика.
Спасти, конечно, никого не удалось при такой свистопляске. Эта трагедия тяжело, угнетающе подействовала на моряков. Но самое шокирующее известие ожидало командиров этих лодок по приходе к месту базирования. Интенданты потребовали от них заплатить за утраченное имущество: три штормовых реглана, три меховые кожаные куртки и три пары сапог, которые были на погибших и утонули вместе с ними. Дошло до того, что командиры обратились с рапортами по этому вопросу к командующему флотом.
Тот вызвал к себе начальника тыла флота, где уже находился начальник политуправления флота. Там они «популярно» разъяснили главному интенданту, что такое человеческий фактор и что такое стихия. Попутно интересовались: как это он со своим ведомством додумались требовать от утопленников возмещения ущерба?
- А может быть командиры захотели под этот случай списать не утраченное имущество, - попытался оправдаться начальник тыла.
- Вы хотите сказать, что моряки в такой жестокий шторм несли вахту на мостике в трусах и тапочках? Так что ли? Имущество, указанное в рапортах командиров – это штатная форма одежды вахтенных на мостике в штормовую погоду. Ясно? Списать немедленно, - жёстко потребовал командующий. - Иначе я буду вынужден поставить вопрос о вашем соответствии занимаемой должности.
Этот вопрос, конечно, сразу же разрешился. Но о бездушии и скаредности интендантов, слух разнёсся по всему флоту.
В конце августа пятьдесят пятого года мы запаслись водой, топливом, продуктами, в общем, всем необходимым и пошли на астраханский рейд. Когда пришли туда, нас уже ждал буксир с доком.
Погрузились в плавдок, закрыли лодку сверху брезентом, сняли с себя погоны и пилотки, одели комбинезоны. Буксир потянул нас вверх по Волге. На этот раз москиты и комары нас не донимали, кончился их сезон, наверное.
Когда проходили Астрахань, к нам на баркасе подошли рыбаки и предложили купить у них осетра за пятьдесят рублей. Наши офицеры купили его. Икру они забрали себе, это, примерно, килограммов шесть, а осетра подвесили на мостике дока и разрешили пользоваться всем, кто захочет. Рыбина была большая – общая длина метр семьдесят.
Шли мы уже гораздо медленней, чем тогда, вниз по течению.
На доке был мощный радиоузел. У них был большой набор хороших пластинок. Целыми днями радисты крутили пластинки, и мощный динамик разносил песни и вальсы по окрестностям Волги.
Навстречу нам, вниз по течению, тащились километровые плоты леса и караваны барж, во главе с буксирами. На речных судах работает много женщин, да и на плотах я видел часто женщин. С такими плотами мы расходились медленно, иногда по полчаса. С нашего дока неслись прекрасные мелодии вальсов, а на плотах с удовольствием танцевали женщины и мужчины.
Иногда у таких длинных плотов где-то рвались связки крепления, и брёвна уже плыли сами по себе, повинуясь течению. Тогда от берегов срывались моторные лодки и, вздымая за кормой буруны, гнали наперегонки отлавливать брёвна.
Я часто рассматривал в бинокль селения и города по берегам Волги. В Сызрани почти у каждого дома лежали штабели брёвен. И дома в городе, во всяком случае, в той части, что я мог рассмотреть, в основном, деревянные.
На пристанях от Астрахани до Сталинграда – горы арбузов, а вверх по Волге буксиры тащили караваны барж, на которых такие же горы полосатых ягод.
Мы долго шли вдоль Сталинграда. Он показался мне пыльным и серым в эти жаркие дни. Мало видно зелени. Ещё видны кое-где разрушенные здания. Может быть, их оставили, как исторические памятники, а может быть, пока ещё не успели всё отстроить.
Наконец, мы подошли к строящейся Сталинградской ГЭС. Стройка огромная. Куда ни кинь взгляд, везде копошатся люди и техника, всё шевелится, как в потревоженном муравейнике, а вблизи будущей плотины – всё кипит. Земснаряды заканчивают намывку грунта в основание будущей плотины. Дальше по берегам навалено большое количество бетонных массивов в виде кубов и пирамид для перекрытия прорана. Он пока ещё был довольно широк, но течение в нём уже было сильным, так что пройти через него нам помогал второй буксир.
Дальше опять пошли с одним буксиром черепашьим шагом. Прошли Куйбышев. Город очень закопчённый. Множество труб дымят, соревнуясь, кто больше и чернее выбросит дыма на город и копошащихся в нём людей. Над городом висит сплошной смог.
Потом слева по борту выстроились Жигулёвские утёсы, покрытые лесом. Красивые места. Здесь нас накрыл туман, да такой белый и густой, что в трёх – четырёх метрах ничего не видно. Сплошная молочная стена. Буксирный трос с дока нырял куда-то в молоко и исчезал. Ощущение такое, словно висишь в молочном киселе. Снизу из этой молочной массы донеслось по мегафону:
- Эй! На доке. Положи якорья!
На доке загрохотала якорь-цепь, и через несколько мгновений из тумана донёсся всплеск. Якорь ушёл в воду. Потом якорь-цепь надраилась и так же, как и трос исчезла в белом тумане. Простояли мы в этом тумане около шестнадцати часов.
Утром я проснулся рано, ещё до восхода солнца и вышел на мостик дока. Буксир и док стояли на якорях ближе к правому берегу. Туман почти весь сошёл, только в отрогах Жигулёвских гор, вертикальными складками спадающих к Волге, лежал плотный туман. Пока я рассматривал окрестности и делал зарядку, показалось солнце, и его лучи, освещая вскользь склоны гор, создавали прекрасную, неповторимую своими красками и их сочетанием, картину природы из света, тумана, гребней и впадин на склонах гор и деревьев. Я залюбовался. Я не мог оторваться от этого зрелища. В глубине впадин туман был синим до черноты, немного выше он становился голубым, но ещё плотным; ещё выше к гребням он серел, а уже у самого гребня становился розовым, пронизанный нежными лучами восходящего солнца. А на фоне этого розового тумана, как на волшебном экране, вырисовывались зелёные деревья, пронизанные лучами розового света. В каждом отроге была своя неповторимая картина, своя красота и прелесть. С подъёмом солнца эти картины
постепенно менялись и тускнели, туман в отрогах медленно таял. Потом он исчез окончательно, но горы смотрелись очень хорошо. Так и манили в тень и прохладу своего леса.
С буксира донеслось:
- Эй! На доке. Поднимай якорья.
Заработал шпиль, защёлкала цепь на звёздочке, убегая в свой домик – цепной ящик. Мы двинулись дальше вверх по реке. Ближе к вечеру подошли к строящейся плотине Куйбышевской ГЭС.
Вся стройка ГЭС была обнесена колючей проволокой и вышками с часовыми. Я осматривал в бинокль окрестности стройки. Всюду проволока и вышки, вышки…
Намывка грунта здесь уже была закончена, и на дамбе с обоих берегов копошилось множество заключённых, прокладывавших дорогу по дамбе к прорану. Вдали на берегу стояла масса большегрузных самосвалов, готовых подвозить и сбрасывать в проран многотонные железобетонные блоки.
Проран был узкий, и Волга с рёвом гнала сквозь него свои воды. Пока к нам подошёл второй буксир, пока заводили буксирный трос, уже начало темнеть и на дамбе зажгли прожекторы, но работы там не останавливались. Два буксира, работая на полную мощность, с большим трудом тянули нас навстречу ревущему потоку. Проход был настолько узкий, что мы могли свободно добросить в толпу заключённых пачки махорки, хотя замполит строго приказал нам не разговаривать с ними и ничего не передавать. Но мы всё равно бросали. Он не мог за всеми уследить, так как мы стояли с обоих бортов дока. Да он, собственно, и не следил. Где-то там был на мостике дока с командиром. Переживали, одолеют буксиры этот ревущий поток или нет. Зеки махали нам шапками, благодарили за махорку. Все они были стриженные, все одинаково одетые. Наконец, мы вышли со стремнины на простор и на тихую воду. Второй буксир, отдав трос и прощально просигналив, отвалил в сторону и побежал через проран вниз по реке. Это был последний караван, прошедший по Волге над будущим основанием плотины Куйбышевской ГЭС. Уже на следующий день началось перекрытие Волги, как передали по радио. И проход судов начал осуществляться через шлюзы.
Ночью на Волге тоже красиво. По реке мигают разноцветные бакены, ограждая опасности и указывая фарватер, на берегах горят зелёные, красные, белые огни створных знаков. Ну и, конечно, неповторимое зрелище ночной панорамы больших городов.
В Горьком нас опять завели на акваторию завода в Сормово. Лодку перевели в другой док меньших размеров. Он имел малую осадку, что самое важное, и был Уже первого. Сменили и буксир. Нас повёл небольшой буксир с малой осадкой. Потому что предстояло пройти по старой Мариинской системе каналов и шлюзов из Волги в Балтийское море.
Утром мы двинулись в путь. Шли очень медленно, как черепаха.
Рыбинск мы проходили уже осенним промозглым днём. Он мне тоже, как и Куйбышев не понравился. Весь в дымящих трубах. В копоти.
Когда вышли на простор водохранилища, поднялся сильный шторм. Волна на водохранилище крутая, так что наш буксирчик бросало, словно щепку.
Даже на доке ощущалась качка.
На водохранилище много островков видимых, а много и невидимых, только деревья, наполовину высунувшись из воды, уныло помахивают голыми ветвями проходящим судам. В некоторых местах из воды торчат колокольни.
Череповец мы проходили ночью. Ночью, да ещё при низкой сплошной облачности, мало чего можно рассмотреть, глядя издали на город. Но я, зато, наблюдал момент выгрузки кокса из коксовых батарей. Это действительно, как в аду. Хотя мы и проходили намного восточнее от города, но всё равно, впечатление сильное, особенно для таких, как я, которые это видят впервые. Я наблюдал всё это в бинокль, а каково же людям там, в этом аду.
После Рыбинского водохранилища пошли шлюзы, каналы старой постройки узкие и мелкие. Наш док шёл буквально впритирку к берегам каналов и шлюзов. На этих шлюзах чаще всего дежурят женщины. Подошли мы, например, к шлюзу, буксир посигналил гудком. Из небольшого домика у шлюза вышла женщина, приложила руку козырьком к глазам, спокойно рассмотрела нас, повернулась к домику и махнула призывно рукой. Из домика вышла вторая женщина. Они подошли к приводу ворот, упёрлись в два бревна, торчащие в разные стороны, и заходили по кругу. Ворота шлюза медленно со скрипом начали открываться... После того, как мы втянулись в шлюз, женщины заходили по кругу в обратную сторону, закрывая ворота. Шлюзы были настолько узкие, что мы свободно перешагивали с дока на берег. Некоторые ребята таким образом ходили в самоволку.
Подойдём мы вечером к шлюзу, а ребята уже наготове. Только войдём в шлюз, а они шмыг на берег и пошли. Пока мы дотащимся до второго шлюза, они успеют прогуляться и ждут нас там. Всё время, пока мы проходили эту систему шлюзов и каналов, по берегу шла боцманская
команда из четырёх-пяти человек.
Вот мы шли, шли по каналу и вдруг остановились. Нет движения. Буксир надрывается, юлит от одной бровки канала к другой, пытаясь снять док с мели, а тот не поддаётся. Надоело ему. Всё время куда-то тянут и тянут. Тогда на выручку буксиру приходит команда дока. Команде наших моряков подают бросательный конец, с помощью которого, она вытягивает на берег стальной трос и крепит его за большое, крепкое дерево. На доке включают шпиль и потихоньку совместными усилиями с буксиром снимают док с мели.
При прохождении этих каналов и шлюзов со мной случился несчастный случай. При спуске в первый отсек я сорвался с верхней ступеньки трапа и упал, жёстко ударившись о стальную ребристую палубу. К тому же сильно обварил себе лицо, шею и грудь кипятком, который я нёс с дока на лодку. Даже ошпарил барабанную перепонку левого уха. Лицо моё покрылось сплошным волдырём, а из-за повреждения позвоночника я сильно хромал и ходил немного перекошенный.
Вокруг Белого озера мы шли по каналу. Озеро действительно круглое, как блюдце, а берега низкие, пустынные и неуютные.
В Онежском озере мы набрали пресной воды, заменив ею нашу, ещё горьковскую. Эту воду тогда все речники хвалили. И, когда проходили Онегу, всегда старались набрать этой воды. Действительно, вода эта мне показалась очень вкусной, и не только мне, а всем нам. Её нам разрешали пить сырую. Обычно нам запрещалось пить сырую воду, всегда стоял бачок с кипячёной водой.
Из Онежского озера по реке Свирь мы подошли к ГЭС "Свирьстрой", отшлюзовались и двинулись по каналу вокруг Ладожского озера. Вывели нас в Неву, где мы вышли из дока и пошли своим ходом к Ленинграду. Прошли подо всеми мостами и ошвартовались у причала недалеко от устья Невы. Простояли там ночь, и ушли в Кронштадт. А перед этим выходом вечером все довольно крепко отметили наш благополучный переход.
Всё-таки семьдесят дней шли. Всё время на борту, а берег и города рядом!
А тут мы стояли у причала, выход в город свободный. Сошёл на берег, и ты в городе. А одеты все мы были в канадки, никаких знаков различия. Ну, моряки и поднабрались.
На снимке: ПЛ в плавдоке.