Крышечка от объектива ФЭД-а вырвалась из моих рук и, оказавшись на свободе, весело поскакала по деревянным ступеням-террасам Одесского музыкального театра, где в тот вечер давали «Закат» Бабеля. Но от меня так просто не убежишь, и я тут же бросилась за ней вслед. На краю каждой новой ступеньки она на миг останавливалась, а я делала молниеносное хватательное движение, но беглянка, как бы издеваясь, всякий раз успевала получить нужное ускорение и продолжить свой скоростной спуск. Весь зал, включая артистов на сцене, привлеченный шумом моих прыжков, следил за этой погоней, издавая после очередной неудачи разочарованный выдох. И всё-таки я ухватила непокорный кругляшок почти у самой сцены, и актёры, рассаженные в импровизированном южном дворе за большими праздничными столами и хором распевавшие в это время: «Молдаванка, Молдаванка, вся в заплатках…», с облегчением откинулись на спинки длинных скамеек. Я подняла руку и продемонстрировала трофей оставшимся на галёрке своим спортивным московским богиням.
И в этой несущейся из прошлого в настоящее пластмассовой чудо-тарелочке я, как сквозь магический кристалл, увидела пролетающие одно за другим все наши одесские впечатления конца 80-х – начала 90-х...
Первой, конечно, я узрела её, уходящую от нас солнечным утром по тенистой улице в ладном серебристо-голубом костюмчике и навсегда оставшуюся в нашей памяти символом необъятной любви, которую испытывают жители Одессы к своему легендарному городу. Частицу этого возвышенного чувства мы пронесли через всю жизнь, возможно, благодаря и той незабываемой встрече тоже.
Мы прибыли из своей Крыжановки на Греческаю площадь рано утром, чтобы позвонить родителям:
- Привет, пап, долетели отлично, живём прямо у моря, тельняшку пока не купила...
Но в круглом здании переговорного пункта хотя и было много телефонных кабинок за тяжёлыми дверями, однако на всех сразу этих диалоговых светлиц не хватило, и мы с подружками вышли на свежий воздух. И тут появилась она. Как-то внезапно появилась, как будто выросла прямо из-под земли. Ростом она была никак не больше ста пятидесяти сантиметров, голубовато-серый костюм, состоявший из прямой юбки выше колена и задорного жакетика с короткими рукавами, ловко облегал её изящную фигурку, да и лет-то ей было что-то около сорока, а, может, и того меньше, но глазами двадцатилетних она воспринималась как очень взрослая тётенька.
Итак, вообразите: она шла сквозь строй нашей баскетбольной девичьей команды, размахивая, как первоклашка, миниатюрной сумочкой-портфелем, и… пела.
Да, она шла по своему любимому городу и самозабвенно пела хорошим звонким голосом:
Есть город, который я вижу во сне.
О, если б вы знали, как дорог
У Черного моря открывшийся мне
В цветущих акациях город….
Вся наша долговязая компания с открытыми ртами замерла в немой сцене, как будто увидела живую Джульетту Мазину. Мы смотрели на неё сверху, как на существо, явившееся к нам из другого измерения. Мне только сейчас пришла в голову мысль, что так могла распеваться какая-нибудь местная театральная примадонна, но тогда мы все подумали, что это была просто безобидная городская сумасшедшая, свихнувшаяся от любви к такому прекрасному городу.
Она уходила от нас, маршируя в такт собственной песне, по Греческой улице, где у неё над головой из окон пятиэтажных домов уже начавшие просыпаться одесситы вытряхивали вместе с простынями свои ночные сновидения. И только слышался издалека рефрен её песни: «У чёрного моря…»
Вернувшись в Москву, мы не сговариваясь, стали ежедневно вытряхивать с балконов наше постельное бельё, напевая при этом: « У Чёрного моря!» А когда кто-нибудь из нас входил в раздевалку со словами: «Проходила вчера мимо Большого. Какой же сарай по сравнению с Одесским оперным!», мы все понимающе кивали. И как только выпадало нам несколько выходных дней, мы покупали билеты на самолёт и летели в Одессу, но уже не на сборы, а просто так, при этом я всегда оставляла дома записку с одним и тем же текстом: «Я уехала в Париж!»
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2016/01/09/1580