… русским
Отслужив в армии, и работая уже несколько лет в школе, я понял: учитель, а ни черта не разбираюсь в жизни. Но молодость — это надежда, вера и оптимизм.
Забросив рюкзак за плечи, вышел из дому, остановил за городом машину, залез в кузов и подставил лицо встречному ветру. Так я ехал и шагал день за днем по дорогам России, куда вели глаза, ночевал, где придется, питался, чем попало, даже лазил в чужие сады и огороды, и нередко приходилось удирать под лай собак и гневные крики хозяина.
Сравнивая богатства земли и убогость жизни людей на ней, все больше терялся от непознанных противоречий. Уже не радовали ни величественные пейзажи, ни памятники старины, ни встречи с людьми — все навевало мысль о бесполезности путешествия моего. А меня отправило в дорогу одно желание: разумное постижение своей родины, истоки которой заключены в людях, городах и селах — в них живет, клокочет и проявляется Добро и Зло.
Давно остались позади родная Белоруссия, Смоленщина, Подмосковье, я попал на Золотое кольцо. В один из теплых июльских дней ноги принесли меня в Ростов Великий.
Я вошел в ресторан и устроился на свободное место за столиком, где уже сидели блондинка с пышными волосами и двое мужчин, один худощавый, второй коренастый с короткой красной шеей. Они дружески улыбнулись мне, и я ответил им приветливой улыбкой.
- Мальчишки, хватит пить, уже бутылка порожняя, — сказала женщина.
- Не боись! Чего-чего, а водки на Руси хватает! — насмешливо ответил коренастый и расхохотался.
Она решительно отодвинула рюмку, встала и кокетливо сказала:
- Почему со мной никто не танцует?
Коренастый с готовностью вскочил, подхватил ее под руку и потащил в сторону оркестра. Вскоре они вернулись, разгоряченные от танца. Мужчина помог ей сесть и, склонившись к приятелю, прошептал:
- Дарю — действуй…
Тот подхватился, взял женщину за руку и повел за собой к оркестру.
Коренастый, было ему лет тридцать, подсел ко мне, расстегнул рубашку под галстуком, обнажив потную шею, и заговорил, словно возобновил со мной прерванную беседу. Когда официантка принесла мой заказ, наполнил две рюмки и пригласил меня выпить за знакомство. Он продолжал безумолку говорить, меняя хаотически тему разговора, но каждый раз, словно подытоживая ее, с какой-то неукротимой уверенностью приговаривал:
- Вот мы какие, русские! Нас победить нельзя. Мы дадим отпор любому врагу. Если хочешь знать, я националист — и не скрываю этого. Люблю свое, русское!
Он охотно и откровенно рассказывал о себе, о своих родителях, о том, что окончил институт и работает в проектном бюро. Пожаловался на то, как у нас не ценят инженеров, и признался, что подумывает вернуться к профессии рабочего-шлифовщика: получал тогда чуть ли ни в два раза больше.
Наконец, словно выговорившись, устало откинулся на спинку стула и, вытирая разгоряченное лицо ладонью, сказал:
- Интересно мы с тобой говорим, да?
Я согласился: после затянувшегося одиночества мне был необходим именно такой собеседник.
Выяснив, что мы с ним почти ровесники, он этому как-то обрадовался и, смущенно извиняясь, спросил:
- Как-звать-то тебя? А-то, вишь, беседуем по душам, а имен не назвали…Я — Владимир.
Я назвался и отметил его недоуменный взгляд. Он несколько раз раздельно произнес мое имя и конфузливо забормотал:
- Это в какой опере есть такое имя? Слаб я в операх. Какой ты будешь нации?
Я бы мог соврать. Но даже мой горький опыт в разговорах на эту тему не давал права этого сделать: искренность моего собеседника не позволяла мне сомневаться, что для него это просто будничный вопрос. Я спокойно ответил:
- Еврей.
Лицо у него дрогнуло и побледнело, искривились узкие губы. Он, несколько раз промахнувшись, ткнул вилкой в огурец.
- Кто? Кто? — наконец, выдохнул он, словно поперхнулся.
Я раздельно и четко повторил.
- Да ты что?! — замахал он вилкой перед моим лицом. — Зачем на себя наговариваешь? Ты так похож на моего соседа Тольку. Все в тебе русское: и глаза, и нос, и волосы… Нет! Нет! — как-то отчаянно произнес он. — Не может этого быть!
- Показать паспорт? — насмешливо сказал я и подавил в себе изворотливое желание перевести этот разговор в шутку.
- Ты что, не видишь, как я тебе доверяю? — побагровел он. — И все же скажи честно: это правда?
- Мы с тобой случайно встретились, красиво поговорили, давай и разойдемся по-человечески, — ответил я.
- А я перед тобой распинался, душу открывал, — бормотал он, машинально придвигая к себе тарелку и рюмку. Раздался их жалобный звон.
- Так что же изменилось? — сдержанно произнес я.
- Да ты знаешь, как мы сейчас к вам относимся? Трезвый я тебе этого, может, и не сказал бы. А сейчас скажу. Я с тобой, как с другом, а в эту минуту ваш одноглазый Моше Даян убивает наших друзей арабов. Знаешь, как это обидно для русского человека? — он, наконец, наколол огурец на вилку, сунул в рот и захрустел.
- Где арабы, а где ты, — иронично произнес я. — А мы с тобой в одной стране родились…
- Да, да! — быстро спохватился он. — Для нас, русских, самое главное — интернационализм. Мы, русские, всех жалеем и прощаем…Раз у нас с тобой такой откровенный разговор вышел, откроюсь, как на духу: немцев ненавижу! Они моего отца убили. Никогда им этого не прощу!
- Мой отец тоже погиб, защищая нашу родину, — сказал я. — Но разве можно обвинять весь народ…
- Ты как хочешь, — перебил он. — А я не могу простить! — выкрикнул он, яростно ткнул вилкой в стол и согнул ее. — Все нации люблю и уважаю, а их… я, русский, никогда не прощу! — и он еще что-то злобно и быстро говорил взахлеб, играя желваками и вытирая обильный пот на побагровевшем лице.
К нам подошли трое подвыпивших мужиков и потребовали выпить с ними за дружбу. Я отказался. Посыпались угрозы в мой адрес — их отупевшие от водки глаза пялились в меня, как жерлова расчехленных орудий. Я встал, подошел к официантке, расплатился и вышел из ресторана.
Я шел по тихим ночным улочкам и старался отмахнуться от этой уже не первой подобной истории в моей жизни. И не мог. И что это за роковое проклятье висит над моей нацией? «За что?» — сквозь время и пространство вопрошает ее изболевшаяся душа.
Да, я еврей, рожденный в России. Здесь жили, работали, умирали и гибли в войнах, революциях и погромах мои предки. Уже прошло тысячу лет, как после изгнания со своей исторической родины и многовековых скитаний по земле они нашли здесь приют. Своим трудом и умом не только обустраивали эту землю вместе со всеми живущими здесь народами, но и приумножали ее славу. А из века в век, не утихая, звучит нам в лицо: «Бей жидов — спасай Россию!»
Но можно ли спасти Россию от моего отца, который отдал за нее жизнь? От могил моего большого рода — после войны осталось в живых всего несколько человек? Как спасти Россию от моей матери-учительницы, которая не только учила и воспитала сотни граждан этой страны, но и босыми ногами протоптала тропинку от Бреста до Урала, спасая меня младенца и еще пятнадцать детей разных национальностей от неминуемой смерти на оккупированной врагами территории? На Урале нас приютила чувашская семья.
Меня так и подмывало, закрыв дрожащей рукой неутихающую рану, обрушиться сейчас с обвинениями на весь мир. Но нельзя видеть мир в свете своей обиды, даже если она не случайна. Запутаешься окончательно и перестаешь быть человеком.
Но отчего же на протяжении всех веков звучит над моим народом это обвинение в грехе, неведомого ни тем, кто обвиняет, ни тем, кого обвиняют?..
Надо уметь прощать. Но какой-то голос свыше нашептывал мне слова из Лаврентьевской летописи: «Вложи ярость в сердца…вложи ярость…ярость…»
Нет, я не буду отвечать на призывы ни злобой, ни яростью. Ибо пришел я в этот мир не защищаться от своих сограждан, а жить и трудиться вместе с теми, с кем соединила нас судьба на общей для нас земле, малой родине, деля радость и горе по-братски: мы на этой земле не русские, не евреи, не чуваши... мы — родовичи.
В Священной книге сказано: нет ни эллина, ни иудея. Большинство лучших представителей русского народа отстаивали эту божественную истину: Короленко, Лесков, Горький, Бердяев, Толстой, Соловьев, Вернадский...
Наша общая родина сложилась исторически. Перекраивать карту мира пробовали уже разные радетели шовинистически – фашистского толка. Не вышло. Шовинизм – первое доказательство ограниченного ума. Природа не глупее нас. Ее законы – естественный путь развития человека, вбирающего в себя свободно все в мировом движении и видоизменяющего этот мир вне зависимости от его страстей, обид, притязаний и теорий, от всего дурного в этом усовершенствующемся мироздании.
А шовинисты в России упорно гнут свою линию: Россия – для русских! Все для них просто и ясно, как глупый свет луны. Но только истинное знание говорит о том, что луна светит не своим, а отраженным светом. Все в мире имеет свою собственную природу. Такая политика в нашей стране стала не меньшей трагедией и для самого русского народа. И мне были понятны боль и чаяние моего ресторанного собеседника, с которым мы встретились друзьями, но…
Так знай же, мысленно продолжал я беседовать с ним: меня можно силком изгнать из России, можно убить в очередном погроме, но вырвать родину из моего сердца никому не дано.
На окраине города я бросил рюкзак под куст, расстелил плащ-палатку, свернулся, как выгнанный из дома пес — и мне вдруг так захотелось завыть навстречу леденящему душу свету ущербленного месяца, который, как и я, одиноко застыл посреди холодных звезд на бескрайнем небе.