… дезертиром.
Я работал учителем и воспитателем в школе – интернате в сельской глуши. С первых дней меня потрясла жизнь детей этих заведений, в которые их забирали от родителей, воров и пьяниц, убийц и заключенных – разрушенных семей. Быть может, оттого так остро воспринимал эти судьбы, что сам был дитем улицы: у большинства из нас отцы погибли на войне.
С каждым днем работы я привязывался к детям так, словно все мы были одна семья: вместе с ними обедал и ужинал, занимался спортом, водил в походы, организовал и вел кружки по литературе, театру, живописи. Нередко, уставший за день, оставался ночевать в комнате дежурного воспитателя: не было сил добраться до квартиры, которую снимал на втором конце деревни. И самой высокой похвалой своей работы были слова этих несчастных детей, когда они в порыве на мои отношения к ним, бывало, затаенно произносили: «Почему вы не мой папа…»
Через год мне пришла повестка в армию – в нашем институте не было военной кафедры. А защита Отечества есть священный долг гражданина страны, и каждый мужчина, вне национальной принадлежности, должен его исполнить.
Директор школы решительно сказал мне:
- Я вас освобожу от армии.
- Я не стану дезертиром, - вырвалось из меня. – Я должен…
- Никому вы ничего не должны, - горячо заговорил он. – Я уже договорился и в районо, и в военкомате – все они согласны со мной: вы нужны детям, школе…Дело только за вами.
Мне польстила его искренняя оценка моей работы, да и сам я уже настолько вжился в нее, привязался к своим воспитанникам, что все во мне так и подстегивало дать согласие. И тут директор, видимо, для того, чтобы окончательно убедить меня, выложил свой самый весомый аргумент:
- Я хорошо знаю на своем опыте, что ваш брат не отсиживался во время войны в Ташкенте, как об этом судачат плохие люди. На фронте, в моем подразделении, был самый смелый разведчик, мой друг, еврей – мы с ним были, как братья. Он спас меня в бою, а сам погиб…
Желая мне, конечно, самого доброго, он и не догадался, что его откровенное признание подстегнуло меня сделать свой окончательный выбор. Глядя в его добрые глаза, я четко ответил:
- Спасибо за откровенность. Я не имею право дать повод всем этим мерзавцам осуждать мой народ.
- Нельзя идти у них на поводу! – отчаянно выкрикнул он.
- Я должен выполнить свой священный долг, как и мой отец, который погиб, защищая родину, - решительно ответил я.
Он помолчал, глядя таким взглядом, что показалось, передо мной стоит мой родной отец, и, положив руку мне на плечо, сказал:
- Как я вас понимаю…Но учтите, вам в армии будет намного труднее, чем другим.
- Об этом в детстве сказала мама: «Еврей – не клеймо, а стимул к жизни» …
- Удачи вам. И верьте, пока я здесь директор, для вас всегда будет место работы.
Когда уезжал, весь мой класс сорвался с уроков, прибежал на станцию, и несмолкаемо звучало: «Мы будем ждать вас!» Я, сдерживая слезы, вскочил в нетерпеливо урчащий автобус, опустил голову под любопытным взглядами пассажиров и уставился в окно. Набирая скорость, он увозил меня в новую неизвестную даль, а по дороге еще долго бежали дети и кричали: «Мы ждем вас!..»
И с каждым километром я с болью осознавал, что расстаюсь с мирами, которые уже навсегда вошли в мою жизнь. О, сколько же осталось между нами, при всей близости чувств, неосознанного! Человеческие отношения глубже и богаче самой жизни: в их неиссякаемости красота, богатство и вечность. Это горькое расставание с моими учениками стало болью, и я изливал свою душу в рассказах и повестях, но они лишь отзвуки, запечатленные на истлевающих листах…
В нашем ракетном дивизионе, который располагался в глухом лесу, было 70 человек. Я невольно отметил, что собраны здесь люди разных национальностей из многих краев и республик нашей необъятной страны. Не для того ли это, невольно подумалось мне, чтобы не было среди нас единства на почве национализма – так легче руководить и править. Но вскоре обнаружил, что все мы в свободное от службы время объединялись в группы не по нации, а по землячеству – сказывался зов природы: привязанность и тоска по своей малой родине, месту, где ты родился.
Был у нас и немец с Поволжья. Он, как и я, был призван в армию после окончания университета, факультета философии. Я обратил внимание, что он всегда держался обособленно. Однажды мы с ним вдвоем оказались в карауле. Шли ночью по тропе в лесу, среди которого на очищенном плацу дыбились в звездное небо наши ракеты ПВО. Как я ни пытался разговорить его, он лишь иногда отзывался какими-то сумбурными фразами. И мне вдруг подумалось: «А быть может, кто-то из его родни убил моего отца…И вот, волею судьбы, мы оказались рядом. Теперь вместе охраняем границы страны, которая стала нашей общей родиной». Все тягостней было его молчание – замолчал и я.
Он вдруг преградил путь, дрожащими руками схватил меня за плечи, свет луны ослепительно раздвоился в его вспыхнувших болью глазах, и выкрикнул:
- Прости меня!
- За что? – растерянно сжался я в застывший комок.
- Нет, не мы, немцы, убивали вас… Это фашисты, фашизм! И я счастлив, что мой род не замешен в этом грехе. Моих отца и мать в начале войны выслали из Поволжья, где мы жили со времен Екатерины 2, в сибирские лагеря. Там я и родился.
- И я этого не могу понять: как такая нация, которая дала миру великие открытия в науке, философии и литературе, музыке и живописи, была заражена этим пороком.
- Это началось еще с эпохи Платона, - сказал он. – Когда какая-нибудь нация опережает другие народы в своих интеллектуальных достижениях, ей не удается разбить цепи, связующие истину с эстетической идеологией, и возникает национал-социализм. И тогда национальный дух обречен на общенациональный психоз – историческая шизофрения, которая ведет к гибели не только страну, но и данную нацию. И Россия, страна, где мы с тобой живем волей судьбы, теперь находится на этом этапе: мания величия охватила весь ее народ. И скоро она рухнет.
- Что ты такое говоришь? – возмущенно проговорил я. – Разве такое возможно в стране, где правит союз рабочих и крестьян.
- Увидишь, мы с тобой еще испытаем это на собственной шкуре.
Мне пришлось испытать это утром. Находясь в бодрствующей смене во время караула, я побежал в казарму позавтракать – по уставу на это отводилось 20 минут. Опершись о барьер, отделяющий кухню от столовой, окликнул повара. Он быстро зачерпнул «разводящей» большую порцию каши из котла, наложил в тарелку, бросил поверх кусок поджаренного мяса и весело произнес:
- Жри на здоровье, дорогой…
Он был родом из Кавказа, и нередко баловал наш дивизион восточной кухней. Офицерские жены часто бегали к нему и помогали готовить, чтобы научиться его искусству кулинарии.
- Это он жрет, а я ем! – раздался рядом со мной голос, и длинная рука вырвала у меня тарелку.
- Я ему положил, товарищ сержант, он в карауле, - начал объяснять повар.
- Только после меня, - отрезал тот, командир отделения связи, с презрительной усмешкой.
- В уставе нет такой статьи, - весело произнес я.
- А надо бы давно ввести, чтобы все вы знали свое место.
- Кто это – мы?
- А ты сам не догадываешься? – он озлобленно выставился на меня. – Да, я антисемит!
- Тогда я - ассенизатор, - я почувствовал, как упруго сжались мои кулаки, а глаза отыскивали точку для удара.
- А, так ты не жид, - вдруг оживлено заговорил он, дружески улыбаясь мне. – Ты, как и я, не любишь их.
- Ассенизатор тот, кто не терпит грязи.
- Какая разница, как это называется, главное, что мы с тобой в этом вопросе братья. Это они испоганили нашу святую Русь.
- И как это они сделали?
- Свершили революцию и захватили в нашей стране власть.
- И как это им удалось?
- Они хитрые, а мы, русские – доверчивые, - постучал он себя в грудь.
- Русские могучие, победили самого Гитлера.
- Тут наша главная ошибка. Ведь Гитлер хотел уничтожить всех жидов – это проклятье рода человеческого. Нам, русским, надо было с ними объединиться в этой войне – тогда бы это была настоящая победа: мы, арийцы, могли бы править миром.
- А кто такие арийцы?
- Все, кто не жиды, не черножопые и желтые, - и он протянул мне руку.
- Извини, - сказал я. – Я хоть и ассенизатор, но после такой грязи мне не отмыться, - вырвал у него тарелку и опрокинул ему на голову.
После караула меня вызвал к себе в кабинет комиссар дивизиона. Когда я вошел, он тут же обрушился гневно:
- Ты пойдешь под суд! Да как это ты посмел поднять руку на старшего по званию!
- Товарищ майор, - ответил я. – Сначала ответьте на мой вопрос: в какой армии я служу: советской или фашистской.
- Да как ты смеешь сравнивать несравнимое!
Я открыто рассказал ему о своей стычке с сержантом. Он молча выслушал меня и отправил в казарму. Вскоре я узнал, что сержанта, который был кандидатом для поступления в коммунистическую партию, лишили этого права.
В один из дней, когда я был в карауле, один из его земляков доверительно признался мне:
- Мы хотели убить тебя. А ты оказался не х… парень: сумел сам за себя постоять. Это по-нашенски, по-русски.