Вихреворот сновидений

    Л    А    Н     А         А     Л     Л     И     Н      А

    © Лана Аллина 2015

     В марте 2016 года вышел из печати и поступил в магазины Чехии мой новый роман "Вихреворот сновидений".
Sklenеnу mustek s.r.o. Vitezna; 37/58, Karlovy Vary PS; 360 09 I;O: 29123062 DI;: CZ29123062
юридический адрес: Чешская Республика, г. Карловы Вары, Драговице, ул. Витезна, 37/58.
Роман "Вихреворот сновидений" доступен на Литрес.ру По адресу:


     Анонс моего романа прошёл в конце февраля в литературно-художественном журнале "Чешская звезда", 2016, 25 февраля, номер 34. С. 15.

     Вероника живет в двух мирах. Один из них – мир будничной прозы привычной жизни, в которой она – жена, любовница, преподаватель... Второй же – разнообразный, яркий и выразительный – мир ее снов. Но именно этот мир иллюзий помогает ей видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, и находить верный путь в раскинувшемся перед героиней лабиринте судеб и событий, что протянулся с середины ХХ века до наших дней.
   Этот роман - о судьбе творческого человека - интеллектуала в современной России, о его горестях и радостях и, конечно же, о Любви. О том, отчего люди так легко теряют друг друга во времени и пространстве.
А ещё и о том, что иной раз непонятно, где и что в жизни сон, а где и что явь - или навь?

Тэги: интеллектуальная проза, проза Ланы Аллиной, современная проза, жизнь в СССР, интим не предлагать, секса в СССР нет, любовь и секс в эпоху развитого социализма, комсомольский задор в эпоху развитого социализма, адюльтер при социализме, социалистический конформизм, Брежнев, инакомыслие, правозащитники, Сахаров

  Здесь публикуются пролог и начало части 1 романа.

В качестве иллюстрации - обложка романа.
               
               
                Сновидения к утру исчезают под впечатлением
                наступающего дня, точно сверкание звезд      
                перед сиянием солнца.
                Зигмунд Фрейд

                Сновидение – это анархия психическая,
                эмоциональная и умственная.
                Гюстав Дюга.


 
                ВИХРЕВОРОТ СНОВИДЕНИЙ
 
      ПРОЛОГ. Вероника.
 
     Глава 1. Темно-серое воинство. Первый сон Веры Не-Павловны.
      …Она вошла на станцию метро «Новослободская» и быстрым шагом направилась к турникетам. Что-то изменилось – быстро и неуловимо. Воздух стал вдруг спертым. Липким. Приставал к телу, словно вторая кожа. Что-то неприятное, тяжелое – чужое – повисло в воздухе, что-то было не так...

       Лишь ступив на ленту эскалатора и спускаясь в глубину станции, она внезапно осознала, что именно показалось ей таким необычным. Ни в вестибюле, ни на эскалаторе не было ни души...

       «Калле один на свете»... Вот так! Почему-то вспомнилась любимая детская книжка.

       Который теперь час, с недоумением подумала она секунду спустя и привычно посмотрела на наручные часы... Ой, а часы-то она сегодня забыла надеть!

       Но ведь на улице еще далеко не стемнело, и в метро в этот час обычно много людей – значит, не так поздно.

      «Так же просто не бывает, даже перед закрытием всегда едут люди», подумала она, крепко держась за поручень.

      Станция «Новослободская» - одна из самых глубоких в московском метро, и пока эскалатор медленно двигался вниз, о чем только не успела она подумать.
      Удивительная вещь – мысль человеческая: сверкнет быстрее молнии!

      Затхлостью повеяло вдруг снизу, из глубины. Мрачным замшелым холодом, точно из погреба.

      Движущаяся лестница начала ускорять свое движение вниз, сначала незаметно, затем все быстрее, быстрее... быстрее... Потом её ступеньки стали вдруг разъезжаться прямо под ногами, на глазах превращаясь в крутую скользкую горку, а наклон резко увеличился, стал почти отвесным! И с головокружительной скоростью устремился эскалатор вниз, прямо в пропасть, увлекая ее за с собой. 

      Она из последних сил вцепилась в поручень, навалилась на него всем телом, но проклятая лестница-чудесница, как называла ее когда-то маленькая Вероника, продолжала стремительное скольжение, нет! падение вниз... Все быстрее, быстрее, быстрее-е...

       - А-а-а!!! - Ей показалось, что она издала громкий вопль, но – только показалось: с губ не упало ни слова, ни звука... А кошмарное стремительное падение все продолжалось, и стало ясно: она не удержится на этой сошедшей с ума, неудержимо летящей вниз бесконечной лестнице...

       - О-О-Оой! - Она задохнулась от собственного крика, он оглушил ее так, будто уши заткнули ватой.   

       - А-а-а! – Все бесполезно. Словно под водой, она уже не слышала собственного крика.

       И никто не услышит, никто не придет на помощь.

       Что-то темное, беспросветное, неведомое, кошмарное приближалось с каждой секундой, надвигалось - но секунды раздвигались, воплощаясь в минуты и часы... И от того, что никак не понять было, что это такое, ужас сгущался, уплотнялся, становился все темнее, беспросветнее, а его запах – все кошмарнее.

        Пл-люх!!!

        Но она не разбилась, даже не ударилась. С головой окунулась в какую-то вязкую – не то бурую, не то серую – колышущуюся клокочущую жижу, источавшую тошнотворный тухлый запах. – Как от зацветшего пруда или болота с застоявшейся водой… Нет, даже хуже - мертвящий запах, вот! – с отвращением подумала она, поднимая голову и изо всех сил стараясь не дышать смрадным испарением, исходившим от неживой воды.
   
         От мертвой воды... Прямо как в русских народных сказках: живая вода, мертвая вода, - с ужасом вспомнила она свои детские впечатления от народного фольклора. Это запах... разложения и гниения – вот что это такое!.. Но, по крайней мере, хоть не разбилась, вроде бы живая...

          Что это?
 
           ...Темно-серая плесень подступала. Надвигалась. Сбивалась в большие угрожающие тени. Окружала со всех сторон. Темно-серая мышиная плесень покрывала, точно пупырчатыми обоями, чем-то похожими на графитовую пыль, облепившую сырые стены домов. Темно-серая плесень забивалась во все поры. Врастала в них. Распространяла вокруг смрадное дыхание. Непереносимым становился запах отвратительной ядовитой гнили, которой разило от серой плесени. Размножалась-самовоспроизводилась она с бешеной скоростью. Производила себе подобных в геометрической прогрессии. Мутные расплывчатые рожи гримасничали, ухмылялись. Плесень уже захлестнула всех своей мутной пеной. Люди задыхались от гнилостного смрада, многие из них захлебнулись омерзительной разлагающейся жижей, поглотившей их, накрыв с головой. А грязно-серой плесени становилось все больше и больше! Она подчиняла, подавляла.

          Как не потонуть, не пропасть, как выплыть в мутной пене захлестнувших волн серой плесени?
Много-много времени спустя это темно-серое графитовое заплесневелое воинство начало потихоньку отступать на заготовленные позиции, но затхлая хмарь никак не рассеивалась, мельчайшие графитовые частицы садились на волосы, попадали на одежду, на лицо... но нет, лицо она закрыла руками. И все равно смрад проникал, казалось, во все поры, в горле встал омерзительный ком, и она не могла его проглотить... Невозможно было вздохнуть полной грудью. Защемило сердце, тяжело заныло где-то под ложечкой... Неживая, гнилая – ядовитая реальность.

          «Господи, только бы живой выбраться, судорожно думала она, только бы живой!»

          ...Потом перед глазами встало его лицо.
 
          Дай утонуть в твоих глазах...

          Шуршание полночного весеннего дождя по свежей юной листве.

           ...Летняя ночь.

          Они медленно шли по кромке прибоя, держась за руки и глядя друг другу в глаза, а море шептало им ласковые слова, улыбалось и пело свою любимую песню, а волны, набегая, нежно ласкали, целовали их ноги.

           И пела луна, разгоравшаяся на разогретом закатом аквамариновом плюше неба. Огромный спелый диск растущей желтой луны стремительно катился по небу, падал в море, ослепительно сверкая, плавясь по краям, и звенел... Задыхался от восторга. Томный, вкрадчивый взгляд золотой луны сопровождал их. Небо высверкивало пылающими светлячками звезд. А навстречу этим первозданным звездам плыли облака, кружили в светлеющем, будто разбавленном снятым молоком, небе – ночь летом коротка! – порхали и, как огромные бабочки, трепетали полупрозрачными кружевными крылышками.

          Господи, дай мне утонуть в её глазах...

          Точно две свечки вспыхнули в его глазах. Вспыхнули ярко, как всегда, перед тем, как погаснуть свечкам. Язычки пламени заструились ручейками радости, зашевелились, как живые, завихрились... И погасли свечки – обе разом, словно кто-то сильно дунул на них.   

          Чуждый. Враждебный.



          2014 год.

          Глава 2. Римские каникулы Вероники.

           ... И погасли свечки – обе разом, словно кто-то сильно дунул на них.   
Чуждый. Враждебный...

          ... Вероника широко раскрыла глаза, села в постели.

          Так это был только сон! Но к чему бы он? Странно: ведь сновидение – это осуществленное желание, как считал великий австрийский психолог Зигмунд Фрейд.

           Яркий, но в то же время мягкий, теплый свет упрямо пробивался в комнату сквозь persiane*, не пускавшие его в комнату, деликатно стучал маленьким горячим кулачком в классические римские ставни. Она вскочила, подошла к окну, распахнула некрашеные деревянные, видимо, уже очень старые ставни. Они раскрылись сразу, без скрипа, без усилия с ее стороны, широко улыбнулись ей. Вероника зажмурилась от удовольствия, от всепроникающего оранжевого солнышка, которое смеялось, приветливо озираясь в ее небольшой, обставленной в буржуазном римском стиле пятидесятых годов комнате. С третьего, а на самом деле с четвертого – такая уж здесь нумерация этажей – отлично просматривались piazza Vittorio Emmanuele,** - говорливая, шумная, колышущаяся в самом сердце Вечного города, поток машин на via dello Statuto, MAS  на углу... О, так он открылся, значит, уже больше восьми утра! Потоки людей и машин, и повсюду развалы, лотки с обувью, платками, кофточками, сумками, сувенирами и еще Бог знает с каким товаром. Любимый, каждое утро встречающий её, как старый верный друг, приветливый шумный город. Радостная, во весь рот, улыбка улиц, распахнутые добрые, васильковые, глаза неба. И каждое утро, с каждой новой встречей с этим оптимистически настроенным городом, словно изнутри зажженным ласковым оранжево-розовым светом – дома в нем построены в основном из розового туфа – каждое утро возникало знакомое уже ощущение мира, покоя, добра.

          Как же ую-утно... – потягиваясь и улыбаясь, пропела Вероника доброе утро городу Риму и солнышку, его согревающему. Возможно, такое ощущение мира, покоя, уюта возникает от этого яркого, словно облили его синими чернилами, безоблачного неба, от жаркого и всё же ласкового оранжевого солнышка, от близости теплого, соленого-соленого и тоже ласкового моря.

          И совершенно пропадали, растворялись, точно их никогда и не было, страх, назойливый, душный, беспричинный, и вечная его спутница и подруга – непонятная, липнущая к коже вина. Словно совершила она какой-то грех, какое-то тайное преступление, не тяжелое, но глубоко постыдное, а потом совсем о нем забыла. Но те, другие... Они-то знают, они помнят... и не доверяют. И надо теперь доказывать, что ты не верблюд, и идти получать справку о несудимости , писать горы документов, и пересылать эти горы по электронке, и оформлять в соответствии с определенными нормами невероятное количество бумаг, потом бесконечно подписывать... И так живешь, точно под рентгеновским аппаратом, просвечивающим тебя каждые несколько месяцев своими гибельными лучами, и мучаешься от остроты ненужности...

         Конечно, со всей этой малопонятной бумажной волокитой Вероника сталкивалась и в Италии – и сколько раз. Быть может, это вообще отличительная черта современности?

         Но, с другой стороны, еще лучшие российские умы XIX века говорили и писали о непомерном развитии бюрократии в нашей стране, в том числе, в системе образования и в сфере научной деятельности**** .

         И какая вина может быть у неё? Да нет же, конечно, нет! Разве она виновата в том, что жива и более-менее здорова, и иногда даже счастлива? Тогда почему же вязкое чувство страха и вины отпускает её только в Риме, в Италии?

         Вероника задумалась. Может быть, плюнуть сейчас на архив, куда ей надо непременно хотя бы еще один раз попасть до отъезда, на отложенные в Biblioteca Nazionale  книжки – да и махнуть на море? Каких-нибудь сорок минут на метро – и вот она уже идет по приветливым солнечным улочкам Ostia Lido , а совсем-совсем рядом, во-он за теми невысокими домами шумит, плещется синее-синее до самого горизонта тихое море.

         Вероника любила море, ей нравилось общаться, беседовать с синим другом. Море, южное, теплое – то ласковая, то грозная стихия, непреложный, суровый порядок, непреходящая реальность. А море шуршит в ответ тишайшей ласковой волной, жаждет поведать ей шепотом набегающей волны о своих впечатлениях, рассказать о тайном знании... Можно и искупаться, и посидеть, общаясь с морем, и пообедать на самом берегу в каком-нибудь ресторанчике. Нехитрый набор: cozze, insalata verde, pesce spada, vino da tavola ****** ...

        Нет, это она еще успеет. Уже завтра утром прилетает к ней её дочка. Как здорово! И в эти последние жаркие денечки начала сентября – всего-то навсего пять дней им останется – они вдвоем погуляют по любимым римским местам, почти святыням, и обязательно сходят несколько раз в их любимую Basilica di San Clemente , что в двух шагах от Колизея и Domus Aurea , съездят в Остию, а в воскресенье отправятся с утра пораньше на знаменитый рынок старого Рима – Porta Portese .
Ну, а пока надо собираться. Решено: она не пойдет сегодня в архив. Охота была в такую теплую солнечную погоду спускаться в метро и долго ехать, хотя и без пересадки, по ветке В, в ЭУР . Лучше уж в библиотеку: это совсем недалеко от дома, комнатку в котором она снимает, и туда можно дойти пешком, прикоснувшись к любимому городу, к которому она приросла сердцем, душой, всей кожей, к его улицам, почти всегда открытым церквушкам, домам, барам, маленьким магазинчикам.
Квартира, комнату в которой Вероника иногда снимала, приезжая в Вечный Город, принадлежала одной её старой знакомой и состояла из трех небольших комнат и небольшого холла, где стоял старенький круглый стол, телевизор и несколько скрипучих дедушек-кресел.
      
         - Buon giorno, Maria! - поприветствовала Вероника вышедшую как раз в этот момент из кухни соседку, кроткую милую, очень аккуратную старушку, занимавшую другую комнату, а третья, совсем крошечная, пустовала. Маленькая, щуплая, какая-то незащищенная синьора Мария была сама живая история. Она помнила еще войну, фашистов, немцев, была свидетельницей оккупации гитлеровскими войсками Рима, о чем часто рассказывала Веронике, и даже вышла когда-то, в другой жизни, замуж за одного из партизан, боровшихся в Сопротивлении, а до того призванного юным новобранцем на итало-абиссинскую войну. Да только вот убили мужа-то, и детей даже не успели они завести. В сорок четвертом убили его, в самом конце той страшной мировой войны, тяжелым катком своим раздавившей жизни, надежды, судьбы римлян. И не только их.

         Синьора Мария уже много лет жила совсем одна, в бедности, и совершенно одиноко: даже дальних родственников у нее не осталось, да и приятельниц – одна, хорошо, две, не больше. А поскольку и собственного жилья синьора так и не нажила, то снимала она комнату у своей знакомой, Агаты Рубео. Это жилье было ей по карману, а всех остальных её доходов, то есть пенсии, не слишком значительной, и довольно скудных сбережений, только-только и хватало, что на еду, иногда на парикмахерскую, да еще на лекарства, которые она почти всегда приобретала в аптеке на Via dello Statuto***, как раз наискосок от дома. Болезней у синьоры Марии накопилось за долгую жизнь немерено, но она никогда не жаловалась, и Вероника не помнила, чтобы она когда-нибудь стонала или хмурилась. Напротив! Синьора, всегда оживленная, приветливая, с улыбкой на губах, так и сыпала поговорками да прибаутками, а особенно любила выдать вдруг какую-нибудь ехидную, хотя и безобидную шуточку, частенько с ядрышком легкой непристойности. "Scopatevela, scopate, ragazzi," - могла она, ничтоже сумняшеся, заявить игривым тоном, хихикая и присоединяясь вечером к компании за столиком в гостиной, игравшей в Scopa*******, а ведь среди собравшихся почти всегда оказывался и кто-нибудь из Вероникиных знакомых. Все весело смеялись, и никто не смущался от того, что старушка говорит, возможно, не вполне приличные вещи. Игра слов, bel mot  - не более.

          Сейчас синьора Мария держала в руках cafettiera  с только что заваренным кофе, и по квартире растекался уютный утренний аромат мира и покоя. Она приветливо улыбнулась Веронике - и была такой теплой, такой уютной и до невозможности радостной ее улыбка.

         - A-а, ciao-ciao, bellissima, ciao, Veronica! - поприветствовала её Мария. - Come stai? Come ; andata con i tuoi sogni d'oro?********

         - Grazie, piu' o meno, bene, insomma! - не рассказывать же Марии, в самом деле, о коварном графитово-сером воинстве, атаковавшем её ночью.

         - Meno male , - прожурчала Мария и, напевая себе под нос, - E va bene cosi', non ti merito piu'******** , - аккуратно примостилась в скрипучее продавленное кресло у стола, достала крохотную кофейную чашечку, изящную маленькую сахарницу и широким жестом пригласила Веронику:

        - Vuoi un po' di caffe', tesoro mio, l'ho appena preparato, eh? O prima vai in bagno? Vai, vai, io comunque te ne faccio un pochettino. Ci vuole la prima tazzi-ina di matt-tina********, - пропела Мария.

        - Grazie mille, Maria, arrivo subito! ******** - поблагодарила Вероника милую старушку. Пока она жила в этом гостеприимном доме, так, с утреннего кофепития, начиналось каждое утро, и это стало их доброй традицией. Вот и славно, подумала Вероника, нельзя обижать заботливую синьору Марию, и принесла из холодильника купленные накануне вечером dolci  для старенькой соседки. Она знала - синьора их обожает.

        Уже взявшись за ручку двери, готовая выйти из дома, Вероника невольно прислушалась – и остановилась.

        - Va, pensiero, sull'a-аli dora-ate... ********- донеслось из полуоткрытой комнаты синьоры Марии. Нет, это не радио, это поет сама синьора. Негромким, чуть дребезжащим, слегка ломким, но полным какой-то внутренней страстной силы голосом старушка исполняла известнейшую арию из Nabucco.

        Надо же, как здорово! Ни одной фальшивой или неточной ноты. Наверное, у Марии абсолютный слух – так точно она передавала мелодию, ритм, нюансы арии из оперы Верди, подумала Вероника. Вот она бы ни за что так не смогла.


        Город встретил Веронику шумным гомоном улицы и уютнейшими ароматами кофе, только что изготовленных сладостей и свежевыжатого сока, вырывающимися на свободу из открытых окон и дверей баров, которых здесь видимо-невидимо, и искренне-солнечную старую песенку "A- Abbronzatissima, sotto i raggi del sole, come e' bello sognare, abbracciato con te" **********. Ну как тут не зайти, вот в этот, например, симпатичный бар, что напротив Santa Maria Maggiore, с замечательным видом на Базилику – здесь у нее знакомый бармен и эспрессо лучше, чем где бы то ни было. Да, по дороге в библиотеку она всё же хоть на минутку, да обязательно заскочит сюда. Кроме того, надо еще завернуть к знакомому продавцу периодики и купить у него Messaggero, La Repubblica – вообще, все свежие издания, которые он для нее, конечно, уже отложил сегодня утром по её просьбе.

       А может быть, если пойти другой дорогой в Biblioteca Nazionale, то лучше зайти в тот старомодный, вероятно, еще довоенный бар у самого Колизея? Решено, именно сюда она сейчас и зайдет! Там она попросит у пожилого усатого синьора barista  чашечку крепчайшего эспрессо с коричневато-желтой шапкой пены – показатель качества кофе! – а еще una spremuta di pompelmo  и какой-нибудь круассан.

       Удобно расположившись под тентом у входа в бар – денек снова выдался жаркий! – Вероника в момент осушила la spremuta, и, попросив усатого синьора Ренато сделать ей кофе как можно крепче, стала проглядывать сегодняшние газеты. Да, в мире неспокойно. Италия все никак не выйдет из туннеля кризиса, хотя оптимистически настроенные политики во всеуслышанье заявляют, что выход из него уже виден, до него уже рукой подать! Мигранты из Магриба, Сомали, Эфиопии каждый день прибывают, переплывая на утлых, надувных резиновых барках Средиземное море, залив Лампедуза, тонут там целыми семьями, прямо с детишками, кого-то, правда, удается спасти, а беременные женщины прямо в море, в лодке рожают детей, и вот так – грязные, больные, голодные – они пристают к итальянским берегам, просят еды, помощи, пособий. А потом так они и живут здесь со всеми чадами и домочадцами на эти пособия… другой вопрос – легально или нелегально. А что поделаешь, вот тебе, бабушка, и Юрьев день, вот вам и политика мультикультурализма*********** в действии.
 
       В Евросоюзе тоже куча нерешенных проблем, даже если не считать мультикультурализма. Тут вам и сепаратизм, и национализм, и еще какой-то изм, но это ерунда по сравнению с тем кризисом, который назревает в ее стране. Цены на нефть падают, рубль постепенно обесценивается, санкции пока не отменены, а вероятно, и еще усилятся, политические лидеры выступают с жесткими и не всегда продуманными заявлениями, экономическая политика невнятная, и экономика стоит, и предприятия закрываются одно за другим. Системного взгляда на глобальные вызовы, которые предъявляет современная жизнь, по-видимому, выработать не получается. А зато современная российская власть предпочитает осуществлять политику жесткой силы – и это уже аксиома, не требующая доказательств.

       А россияне радуются, они преисполнены патриотических чувств и заряжены различными фобиями. Ещё бы, ведь уже весь мир признал нашу страну возрожденной сверхдержавой. Да, вот мы какие грозные получаемся. А истории и филологии не знают: в мировой практике устарело само понятие держава, и все словари мира помечают этот термин ремаркой «устаревший». Да и логика великодержавная осталась в первой половине ХХ века.

       А зато Крымнаш, а зато мы великая держава и угрожаем всему западному миру. И в Украине происходит что-то невнятное... то есть, это как посмотреть. Ведь все зависит от угла зрения. А впрочем, когда Вероника читала итальянские, да и вообще европейские газеты, ей было очевидно одно: мало кто из иностранных журналистов до конца понимает российскую действительность, а значит, может составить о проблемах ее страны внятное экспертное суждение.

       Бармен принес Веронике крохотную чашечку ароматнейшего кофе ристретто с кружевной бежевой пеночкой, и как раз в этот блаженный момент в ее сумочке зазвонил мобильный. А, это точно муж!

       - Девчушка, привет, как дела? А ты в котором часу возвращаешься-то, я опять забыл? Когда самолет в Москву прилетает?

       - Слушай, ну это ж только через неделю еще будет! Я сейчас всё равно не вспомню, надо билет посмотреть, я тебе заранее сообщу – не переживай!
Как полезно иногда расставаться! Ненадолго, конечно. Она уехала всего на две недели, а всё равно они созванивались несколько раз в день и уж обязательно утром и вечером, перед сном. И вот соскучиться уже успели. Такой уж ритуал сложился у них за долгие годы совместной жизни. Иначе пустым, неполным, оголенным становился день.

       Как радостно топается ей по выпуклым блестящим кубикам римской брусчатки! Римские тротуары быстро отучили ходить по городу на каблуках: все ноги отобьешь, назавтра ходить не сможешь. Куда удобнее в туфлях-балетках или кедах.
В этот свой приезд в Рим Вероника должна была собрать в библиотеке и в архиве недостающий материал для докторской диссертации по еврокоммунизму и европейской либеральной традиции, а попутно и для серии статей в цитируемых изданиях СКОПУС и РИНЦ **********, которые она поставила в план научно-исследовательской работы в университете. Требования к публикациям постоянно ужесточаются, и, вероятно, это правильно, жаль только – иногда лишь по форме, и не всегда это отражается в лучшую сторону на качестве. Ваковские  публикации стали теперь своеобразной планкой, которую необходимо преодолеть, а минимальное их количество – допуском к защите, и без этого не обойтись!

       До отлета в Москву Веронике оставалось всего несколько дней. В России, как она могла видеть из газет, новостей по телевидению, из интернета, её ожидали тревога, беспокойство, неуверенность. Овладевало бессилие. И вот снова – страх и вина. И вот снова она отправляется во внутреннюю эмиграцию...
Эта сладкая парочка. Страх и вина. Они стали уже её извечными  спутниками и, точно неумолимые часовые, сопровождали с того самого момента, когда самолет начинал снижаться и, протыкая, пробивая своим мощным телом плотные облака родного неба, заходил на посадку. 
       

        ЧАСТЬ 1. ВЕРА.
        Глава 3. Полёты во сне.

         …Верочка с трудом тянет на себя тяжелую входную дверь. Вздыхая и сопя, она с усилием открывает её, входит в подъезд,  оглядывается с опаской.
Поднявшись на несколько ступенек, девочка встает на цыпочки и еле-еле дотягивается до кнопки вызова лифта. Ой, как трудно, когда рядом нет никого из взрослых: дверь-то ведь такая тяжелая, а кнопки всегда почему-то расположены чересчур высоко... 
Наверное, наступил уже поздний вечер – но тогда почему она возвращается домой одна? Так же просто не бывает! Мама и папа никогда раньше не отпускали ее одну, тем более вечером. И, как назло, у лифта нет никого из соседей. Как же долго тянется время, как медленно едет лифт – наверное, спускается с последнего этажа. С её этажа.

         На площадке перед лифтом горит только одна лампочка. Вся покрытая пылью, высоко, под самым потолком, она едва освещает подъезд совсем слабеньким тусклым светом, и от этого мертвенного освещения все вокруг кажется Верочке блеклым, нереальным, словно в тумане. Как-то жутковато ей одной в подъезде!
Старенький болезненный лифт тяжело спускается, наконец, на первый этаж, шумно вздыхает, кашляет, с трудом переводит дух, кряхтит, треща всеми своими рассохшимися костями по очереди, с усилием садится на дно шахты. Ну, прямо как старенький дедушка Верочкиной подружки Наташки, когда тот, ерзая и шурша газетой, стонет, что-то шепчет под нос, шарит вокруг себя, ища очки, и, наконец, устраивается в своем глубоком ободранном кресле у телевизора с огромной лупой перед крохотным экраном.

        Верочка отворяет железную решетчатую дверь шахты подъехавшего, наконец, лифта, аккуратно задвигает за собой его стонущие старенькие деревянные створки и, приподнявшись на цыпочки, старательно жмет на последнюю кнопку: они живут на последнем этаже. Лифт медленно, даже медленнее, чем обычно, как при замедленной съемке, ползет вверх, старчески скрипя, покряхтывая и чуть-чуть сильнее, чем всегда, раскачиваясь на тросах. Все как обычно. И чего это она испугалась? Она почти дома! Ну слава богу!

        В кабине вдруг быстро-быстро замигала мутная запыленная лампочка. Второй, третий... – шёпотом, хотя её  никто не мог услышать, Верочка считает этажи, аккуратно загибая пальцы на правой руке, – четве... ой! Усталая лампочка ехидно подмигивает Верочке в последний раз – и гаснет. Жуткая черная темнота окружает её, и в этой кромешной тьме лифт внезапно начинает двигаться быстрее, быстрее, еще быстрее, потом еще ускоряет свой бег, пробегает пятый этаж, пролетает шестой, выскакивает, как запыхавшийся нашкодивший мальчишка, на седьмой...
- Ну все же уже, я же уже приехала, да останавливайся же, наконец, ты слышишь?! – громко кричит Верочка лифту, судорожно нажимая в темноте на все кнопки подряд.
Но лифт не останавливается: как ненормальный, вихрем пролетает он седьмой, последний, этаж и – устремляется ввысь.

        «Но куда же он так несется? Там ведь дальше что?.. Не знаю! Потолок или чердак? – в ужасе соображает Верочка. – Сейчас лифт на такой сумасшедшей скорости пробьет потолок, потом крышу, вылетит на улицу и... все! Мы с лифтом, конечно, полетим сначала вверх, но ведь потом-то обязательно вниз, и мы же с ним тогда упадем прямо на асфальт и разобьемся, и я умру!»

        Верочка кричит что есть мочи. Оглушительный крик, грохот, скрип, треск и скрежет, непроглядная чернота, потом нестерпимый, ослепительный яркий свет… Какой-то непереносимый свист, грохот, сирена сопровождают ее полет. Что это? Сон? Явь? Прилетели тарелки НЛО?

        ...А это что такое?

          Кипит, дымится земля под дождем.
          А глаза их сияют, и сверкающие дождинки – или слезинки?
          Мерцают и медленно капают с ресниц.

          Поцелуй длится бесконечно, пока хватает воздуха. «А я уж подумал...» – страстно шепчет он. «А ты не думай...» – тоже шепотом отвечает она...

          Кошмарный звук сирены становится все сильнее, громче, переполняя этой жуткой какофонией звуков все её существо. Все пропало! Какая-то враждебная, злая – чужая! – чуждая сила отрывает его от неё – и нет его больше, обрывается счастье!
         
          Громкий, требовательный, нахальный трезвон…

      

            1982 год.

            Глава 4. Рабочие будни Веры.         

            ...Громкий, требовательный, нахальный трезвон прорвал непроглядную черноту, оглушительный скрежет и крики. Титаническим усилием воли, за уши, Вера вытянула себя из кошмара сна. Нет, это телефонный звонок вынул ее из страшной нереальности полета в лифте.

        Ну слава Богу, это был только сон, ее кошмар. Сон Веры Не-Павловны.

        Но ведь он повторяется снова и снова, в который уже раз повторяется это сновидение. Она даже со счета сбилась. Не посчитать, сколько раз в ее жизни повторялся один и тот же сон. Вся в холодном поту, мокрая, будто только что из-под душа, дрожа от ужаса, пытаясь совладать с голосом, еле-еле переводя дух, Вера сняла трубку, попутно стукнув себя ею по скуле.

        Звонил Валерка, муж, хотел узнать, проснулась ли она и собирается ли уже на работу.

        - Катюню в садик отвел, не опоздали, все в порядке. Я уже на работе, - жизнеутверждающим голосом отрапортовал муж. Точно так же делегаты рапортовали на XXVI съезде КПСС.

        - Отлично... Значит, все хорошо?

        - А то! Обижаешь! Вероня, слушай, так ты помнишь, мы вечером сегодня идем к Сашке: у них с женой вчера была годовщина свадьбы какая-то по счету, а сегодня как раз пятница. Они уже много раз напоминали, и опаздывать нельзя, к шести ровно нас ждут! Вообще-то, конечно, это повод только – пулечку сочинскую на троих распишем. Эй, Смольный на проводе! Что у тебя с голосом, ты, часом, не заболела, а, девчушка? Нет? А? Так ты как там, слушаешь, что ли, или опять заснула?

        - Да слушаю я уже, слушаю... я давно не сплю, только...

        - Вот и просыпайся давай, уже поздно – ты на работу так не опоздаешь?

        - Да ладно... - тут Вера не удержалась, зевнула. Совсем не хотелось рассказывать мужу, ни по телефону, ни вечером при встрече, что она опять видела этот страшный сон. Но недавний кошмар все не отпускал ее, не позволял вернуться в реальность.

        - Слушай... К шести, говоришь, да? Но я... знаешь, а я ведь могу как раз сегодня и задержаться, у меня встреча с шефом по диссертации... - промямлила Вера. – Не знаю даже, на сколько времени... от него зависит, когда он освободится...

        - Не-ее, ну так не годится! У тебя все одна только работа, и никуда вместе с тобой и сходить нельзя! Слушай-ка, ну попробуй все-таки освободиться, отпросись, в конце-то концов, сегодня пятница – короткий день. В общем, так, захочешь – так придумаешь что-нибудь! Ладно, все! Просыпайся, вставай: пораньше начнешь – побыстрее закончишь, а я тебе поближе к вечеру на работу еще позвоню. Давай часа в четыре позвоню, ладно? Ну все, пока! И вставай уже, а то опять задрыхнешь – это тебе пролетарий умственного труда говорит!

        Вера с облегчением положила трубку, на ощупь, и не сразу попала – телефон стоял на тумбочке у изголовья кровати – и снова откинулась на подушки. Вставать не хотелось, собираться на работу – тем более. Вроде бы по ощущениям и выспалась, хотя легла очень поздно, а сил совсем не было –неужели проклятый сон высосал все силы? Может быть, позвонить, сослаться на нездоровье? Порядки у них в институте либеральные – бюллетень не потребуют.

        Нет! Сегодня этот номер у нее никак не пройдет! Шеф не поймет, надо ему доложить, как обстоит дело с заключением по диссертации, с написанием автореферата... Главное, ведь к концу дело идет, немного совсем осталось – последний рывок сделать! А ни сил, ни желания защищаться нет почему-то...
«Ладно, вот полежу еще только самую чуточку, самую крошечку, ну еще только пять-семь минуточек. Ну, а потом – волевое усилие, рывок, отрыв, и найти тапочки, которые за ночь разбрелись по комнате в разных направлениях, и поди-ка отыщи их теперь.… Кухня, кофе, горячий душ, потом нахлобучить то, что приготовила с вечера – вот молодец, похвалила сама себя Вера, продумала заранее, потом еще чашечка кофе, как посошок на дорожку, а завтрак в другой раз, ну, а на закуску – завихрение, вихревый поток – и все, и нет её, утекла!

         Вера ещё раз вспомнила свой предутренний кошмар. Да уж, подумала она и даже хихикнула, ничего себе! Прямо-таки новоиспеченная Вера, только Не-Павловна, с её вечными снами! Что ж, значит, это был первый – или уже не первый? – сон Веры Не-Павловны.

        Потом взгляд нечаянно упал на стоящие на серванте часы – Вера так и подскочила. Через полчаса она во что бы то ни стало должна вылететь из дома.
Утро, забыв посоветоваться с ней, вывалило кучу проблем – в бирюльки, что ли, собралось сыграть? И не было для Веры ничего хуже выхода из дома. Это стало сущим мучением. Какая ж ты безалаберная! – ругала она себя, вылетая из квартиры минут на пятнадцать позднее, чем нужно. И ведь так каждый раз.

        Запирая дверь, Вера услышала настойчивую трель телефона. Может быть, с работы уже разыскивают? Или вообще что-нибудь срочное? Вернуться? Послушать? Но она не стала этого делать. Нет, примета такая есть: даже если в зеркало, вновь выходя, посмотреться – всё равно, пути точно не будет! 

        А, вот и утро снова встало не с той ноги – как и она. Дождь со снегом поливал сверху из распоследних сил, а за зонтиком возвращаться уже не было времени. Хорошо, что у нее пальто с капюшоном. Ну что это за зима в конце января! Похоже, в Москве больше никогда не будет настоящей зимы – с крепким морозцем, хрустящим под ногами снежком, северным малиновым солнцем. Так нет же! Дождь зарядил с самого утра, безнадежно-серое небо хмурилось, всхлипывало почти неслышно, проливало бесконечные слезы... Надо было надеть другие сапожки – эти явно не по погоде.

        Хотя денег в кошельке оставалось совсем не густо, до метро она взяла мотор, ржавую копейку. Машина дребезжала, стонала и только чудом не развалилась прямо на ходу – благо, до метро совсем близко, всего три остановки. Но ведь автобуса можно и не дождаться. Дальше проще: в метро на работу прямая ветка, без пересадки, потом, как всегда, спринтерский рывок – взбегание по эскалатору.
Вера очень спешила. Она сильно опаздывала на работу. Было уже далеко не утро, ведь утро как-то незаметно, словно по мановению таинственной волшебной палочки, уже воплотилось в день. Этот самый день вдруг предстал перед ее испуганными глазами в своем официальном наряде, в длинном пальто и шарфе, и был он застегнут на все пуговицы до самого горла, и поманил ее скорее бежать на работу. Одним словом, Вера очень опаздывала.

        В академическом институте, где в качестве младшего научного сотрудника трудилась Вера, рабочий график был, по правде говоря, не слишком жесткий – только три (а чаще два) официальных присутственных дня в неделю, да и то не с утра до вечера. Правда, платили за это такие смешные деньги, что едва ли на них можно было прожить: на руки в месяц у Веры получалось чуть больше ста рублей. В остальные дни сотрудники должны были находиться в рабочее время в библиотеке и собирать материал для своих трудов – научных статей, служебных записок, институтских сборников.

        Иногда, впрочем, случались авралы: на отдел спускали срочное задание из ЦК КПСС или ВЦСПС. Тогда нормальная жизнь прекращалась, и все имеющие отношение к заданию сотрудники работали в экстренном режиме – без обеда, выходных, без сна и отдыха.

        Прошлой ночью, так некстати завершившейся сном-кошмаром, Вера корпела над авторефератом своей кандидатской диссертации. Работа её была практически готова, а автореферат она обещала непременно закончить до конца недели и отдать научному руководителю, а уже наступила пятница. Полночи провела без сна, а как только прилегла – опять этот кошмар! Рассчитывать выспаться не приходилось. Наверное, придется работать и следующую ночь, и все выходные, чтобы утром в понедельник явиться с гордо поднятой головой и торжественно положить на стол шефу – он же по совместительству и ее научный руководитель – готовый текст. Прямо с боем часов – в десять ноль-ноль утра. Конечно, Валерка не придет в восторг от такой перспективы на ближайший уик-энд. Она-то будет за письменным столом сидеть, а мужу что, на ее спину склоненную любоваться, да?

         И вот теперь, подбегая к своему институту по узкому, похожему на среднего размера подкову, переулку в самом центре Москвы, Вера отчего-то занервничала. Она вошла в ворота, отделявшие здание от переулка, с трудом потянула на себя тяжеленную дубовую дверь.

         И первым человеком, кого увидела Вера, войдя в институт, была ее близкая подруга Майка Катаева, которая, очевидно, дожидалась у самого входа. 
Майка так и бросилась к Вере.

         - Слушай, Веронь, ну, ты ва-аще даешь! Где ты ходишь до сих пор? 

         - Майка, ради бога, ну что еще такое? С тобой что-то случилось?

         - Со мной-то ничего, а вот с тобой сейчас точно случится – сама увидишь что! Шеф твой вот уже почти два часа, – между прочим, вот прямо как пришел, с десяти ноль-ноль утра! – рвет и мечет, всех по тревоге поднял, тебе домой уже обзвонился. Думаешь, чего я-то здесь торчу, а? Тебя я здесь сторожу, нарочно, на дальних подступах, потому что, слышишь, когда ты сейчас к нему пойдешь, надо тебе по-быстрому придумать какую-то ну уж о-очень уважительную причину, почему опоздала – иначе точно не прокатит, я уже не знаю, на что он сейчас способен вообще! А у другой лестницы тебя Машка караулит, на случай, если ты там пройдешь, и не дай бог, если ты вот в таком виде, как сейчас, предстанешь перед шефом! 

         - Ой! Вот же влипла! Слушай-ка, а ты, случайно, не в курсе, зачем я ему вдруг так срочно понадобилась? Ведь вроде бы проверки по институту сегодня не должно было быть, да? 

        - Да нет, там не в проверке дело! Хуже все гораздо! На проверке-то я бы уж тебя как-нибудь отметила, я сегодня рано пришла, прямо к десяти! – скороговоркой сообщила Майка. – Я, кстати, и в твой отдел забежала и в тетради, то есть в журнале приходов-уходов вашем за тебя успела расписаться за приход: подпись твою давно уже ведь освоила.

       - Спасибо! Ну так в чем же тогда дело? – не поняла Вера.

        - Вот я там что-то слышала, вам какое-то задание срочное из ЦК спустили – и как раз на ваш отдел, вроде бы что-то по коммунистам, по пленуму итальянской компартии да и испанской тоже... ну и по реакции французских левых сил... Ну, я так поняла, по крайней мере, – тараторила подруга. – Ты лучше давай потом еще с Машкой поговори, она ведь у вас там на испанцах сидит. А вы с шефом за итальянцев отвечаете, и что там еще французы написали. Но только сейчас ты не к Машке, а лети-ка ты лучше на крыльях любви прямой наводочкой к своему шефу, поняла? Наверно, вы там с ним на итальянский пленум выпадете, ясно тебе? Скорее всего, перевод текстов и ваши прогнозы, ну, там, комментарии всякие. В общем, поняла? Караул! Надо сделать, что называется, вчера. А по дороге придумывай давай поскорей какую-нибудь причину, ну очень уважительную только!

        Так. Все ясно – сон с устремившемся ввысь лифтом в руку... приехали. Задание сверху, из Международного отдела – это уже серьезно. Что бы такое придумать, чтобы шеф Павел Аршакович ее сразу не пришиб на ровном месте? Болезнь ребенка? Нет, дочь Катька только что болела, вчера первый день в садик пошла, да и нельзя без конца ссылаться на детские гриппы, простуды, ОРЗ... вообще, нельзя на здоровье ссылаться, мало ли! Может, годовщина свадьбы? Нет, не выйдет! Во-первых, это не объясняет такого опоздания, и потом, они с Валеркой расписались уже три года назад, и шеф, кажется, в курсе.

        Да, ситуация катастрофическая. Их институт, как и другие академические институты гуманитарного профиля – важные участки идеологического фронта, и с этим шутить было опасно. Как только на институт спускали задание сверху, оттуда, из Международного отдела ЦК КПСС, всех сотрудников отлавливали по тревоге, извлекали иногда из самых неожиданных мест – и как только умудрялись находить! – и они представали пред светлыми очами на ковре у начальника отдела, который долго извергал молнии, сотрясал воздух громом, призывал на поникшие головы подчиненных мэнээсов всевозможные неприятности и бедствия. Правда, эти угрозы потом почти никогда не осуществлялись, но все же, как знать... могли ведь и сократить потом, и провалить по конкурсу. И аврал продолжался до тех пор, пока, наконец, готовое задание, упакованное и запечатанное по всем правилам, не отправляли наверх, в главное идеологическое ведомство страны.

       В общем, понятно, что в такой ситуации даже авторефератом тоже сейчас не отговоришься – не выйдет! И потом, закончить его нужно было уже давно…
Действовать следовало быстро и решительно. Вера поднялась на третий этаж, открыла дверь своего отдела и, быстро поздоровавшись с сотрудниками, без стука влетела в кабинет шефа. Вот сейчас раздадутся раскаты грома,  оглушат,  засверкают молнии – одна за другой! Так что быка надо брать за рога – и немедленно!

       - Здравствуйте, Павел Аршакович!

       - Та-ак, Вера, а я что-то не понял, где вы до сих пор пропадаете? – Шеф смотрел на нее грозно, его обычно мягкие, лакированные восточные глаза зажглись недобрым огнем. И никакого тебе здравствуйте! – Я вас уже просто обыскался! А вы, вообще-то, в курсе, и может, скажете, который теперь час и когда вы должны появляться на рабочем месте, а?! Как это понимать? Почему вы все время опаздываете? – громыхал начальник, и голос его становился все громче, словно кто-то невидимый прокрутил ручку громкости до упора. – Да что такое вообще с вами произошло, а?!

        Шеф крошил все вокруг своим тяжелым, как молот, жестким взглядом, а его голос все нарастал, закипая, и взлетел до самой высокой ноты к концу тирады.
Точно. Сон в руку. День начинался сокрушительно. Несчастливо. Ну ладно! Раз так – где наша не пропадала!

        - Послушайте, Павел Аршакович, – начала Вера насколько могла уверенным тоном тоже на громкой ноте, помня о том, что лучший вид защиты – наступление, – вот что… я вам сейчас даже не стану объяснять, что со мной произошло, но это что-то... просто ужасное, понимаете! Я потом объясню… до сих пор не могу... в себя прийти! И позвонить я не могла, предупредить… Просто никак... Так бывает, но не в этом сейчас дело.

        Тут она замолкла, опустила глаза, делая вид, что очень расстроена.

        - Ну, хорошо, – неожиданно пошел на контакт шеф. – Ладно. Я понимаю, наверное, действительно причина уважительная, но все-таки, Вера, вы же сами понимаете: в таком случае могли бы всё же хоть позвонить, предупредить, вы же в Москве все-таки, а не в какой-нибудь, так сказать, тьму-таракани. И к телефону вы не подходите, а, между прочим, сегодня ситуация особая… нужно срочно, понимаете…
- Да-да, я уже в курсе насчет срочного задания, Павел Аршакович, и я готова, правда, вот сию же минуту и возьмусь! Где текст или что у вас там? Я прямо сейчас и начну.

       Шеф подошел к столу и начал перебирать бумаги.

       - Где же это, а? Ну вот куда ж я теперь положил-то, а... О господи, да куда же... То, что для вас? Черт! ... А, вот же оно! – И он показал Вере довольно увесистую пачку бумаг. – Вот, видите, это материалы январского пленума итальянской компартии  – и все в основном по чрезвычайному положению в Польше, да, собственно, ему и сам пленум посвящён *********. Теперь давайте слушайте внимательно. Документы для служебного пользования, понятно? Строго закрытые, конечно – выносить их из института, понятно, нельзя. В докладе Берлингуэра и в материалах пленума – позиция итальянских коммунистов в отношении объединения Солидарность ***********, Валенсы********* , Ярузельского **************, по поводу нашей официальной реакции в «Правде», разумеется. Ну, одним словом, господин Берлингуэр ************* с его западноевропейским коммунизмом. А теперь вот в соответствующем отделе ЦК все это только что, прямо сегодня утром, спустили на нас, хотят взять измором. Срочно! Надо вчера! Где они раньше-то были?  С предельно точным переводом, резюме, прогнозом и тэ пэ... А в прогноз включим – ну, это уж я сам постараюсь найти – отклики по Мадридской встрече************: они там сейчас обсуждают  чрезвычайное положение в Польше, правомерность действий Ярузельского ... Это, кстати, прямо по вашей теме, так что, Вера, все ясно? Будем всем отделом сегодня работать, что называется, не просыхая. Три дня у нас только – да без всяких выходных! Сегодня посидим допоздна, завтра к девяти, а лучше к восьми, утра, хоть и суббота, ну, а в воскресенье дома все поработаем. В общем, с утра в понедельник надо будет все материалы уже сдать, представляете себе масштаб задания? За три дня надо все успеть, вы меня хорошо поняли?!

            Да уж. Три счастливых дня было у меня... с тобой... Прямо как в воду глядела Алла Пугачева, в этой своей недавней коронной песне, которую она слышала по радио как раз перед выходом из дома. Вот тебе, бабушка, и юрьев день… Ну, и, конечно, проехала она мимо дня рождения сегодня вечером. Правда, не очень-то и хотелось. Валерке это, конечно, не понравится, он и так все время твердит, что для нее работа – это все, а он неизвестно на каком месте в ее шкале ценностей… Ну да ладно, ему она уж как-нибудь объяснит...

           - Павел Аршакович, но ведь это же невозможно, – отмерла Вера. – Вы только посмотрите сами, ведь пачка-то какая увесистая! Ну сами посудите, как же мы с вами вдвоем-то – это мы так и за неделю не управимся!

           - Ничего невозможного нет! – жестко отрезал шеф. – Мы вот сейчас информационный отдел подключим, там два-три человека помогут с итальянским переводом: я уже Марину и Александра попросил, дал им куски текста. Хотя Саша-то, конечно, не особенно поможет – плохо переводит и очень медленно, и потом, за ним все еще править надо,.. но все-таки, хоть лишние руки! А мы тогда уже потом с вами все пригладим, считаем… И вообще основное-то все на нас с вами ложится. А Машу Швыреву и Игоря я уже посадил на испанский перевод, это их территория, слава богу… Хотя им-то не так много переводить – в основном комментарии испанцев, в принципе, Швырева и одна справится. А вот мы с вами... – Тут Павел Аршакович перевел дух, затем продолжал: – М-да… вот теперь вы видите, что наделали? Мы бы уже часа два, а то и все три как могли плотно работать, а вас все где-то нелегкая носит! И потом ведь, когда закончим перевод, нужно будет еще написать прогноз, рекомендации, а это уж, извините, прямо по теме вашей диссертации,  вы про нее еще между делом не забыли, кстати? Где ваш автореферат, вы его домучили, наконец?

          - Павел Аршакович, да он у меня практически готов уже… просто... знаете, я еще хотела там кое-какую правку минимальную, в основном стилистическую, внести – по минимуму – ну, и вам в понедельник отдать, но теперь… конечно...

          - Да, теперь уж, конечно, все бросаем и срочно за перевод, прямо сию же минуту садитесь, без всякого обеда или, там, чая!.. А мне в Дипакадемию  нужно сейчас срочно, думаю, максимум на пару часов, потом вернусь и тоже возьмусь за перевод. Да, а вот диссертацию вы сами затянули очень, знаете ли, и, между прочим, теперь уже до лета на Совет по защитам скорее всего не попадаете! Тем более, у вас ДСП ************, закрытая защита, значит, опять у кого-то из ИОН ************, ведь этот институт непосредственно функционирует при ЦК, внешний отзыв просить надо, да? А оппоненты кто у нас будут? Ладно, я еще подумаю... Да, а вот когда я теперь буду ваш текст читать? По ночам? Ночью я спать хочу, как ни странно! Это же надо внимательно, сами знаете – в основном эксперты автореферат читают, а диссертацию хорошо, если так, полистают только.

          - Нет, ну это я поняла, ладно – постараюсь все подготовить. Павел Аршакович, может, еще успеем до лета... или, в крайнем случае, на сентябрьский Совет, нет? – виновато проблеяла Вера.

           - Сами виноваты, и если поздно принесете текст, я и помочь вам не смогу, ведь его же выправить надо как следует. Я вот, например, свой автореферат раз десять переписывал, все уточнения вносил, или даже больше, я уж не помню. Да, и с публикациями у вас тоже не все в порядке: надо бы еще одну, а лучше две статьи куда-то тиснуть... Ну почему я все должен решать за вас, а? Какое легкомыслие! Ведь с вашей закрытой темой вы только в ИОНовский сборник и сунетесь: вас ни в МЭИМО, ни в Новую и новейшую  не возьмут... Если только из начала диссертации, там, где историческая часть - ну тогда,..  в общем, я поговорю в Вопросах истории. А какой-то текст, если его пригладить, можно и в Рабочий класс и современный мир сунуть... Вы, главное, напишите уже, а мы этот вопрос решим как-нибудь. Да, и еще - готовьтесь ко второй предзащите! Я думаю, дней через десять мы на отделе проведем, так что выступление подготовьте, и смотрите – реферат чтоб готов был полностью и чтоб я его прочитать успел! И кто вам только тему такую острую подкинул?.. И как раз надо ж так, чтобы пленум этот итальянский вдруг прошел! Вот смотрите, я дергаюсь, беспокоюсь, а вы? Чем занимаетесь? Развели тут амуры всякие, ну сколько уже может ваш медовый месяц продолжаться!

          - Ну а что теперь, и замуж было не выходить, да? – тяжело вздохнула Вера.

          - Уж замуж было невтерпеж, а? Но я ведь так понял, для вас это была формальность?

          - И откуда это вы всё знаете и всё понимаете… А я вот и так сижу дни и ночи прямо не просыхая, спины не разгибаю, а теперь еще это задание на все выходные – муж со мной тут же после этих выходных и разведется!

          - Так что ж, может, это и к лучшему, а, Вера? – Голос шефа вдруг сразу потеплел, вскипел мелкими пузырьками, окрасился в розовый цвет, словно в стакан минералки плеснули вишневого сиропа, приобрел интимные, бархатные нотки; темные глаза его потеплели, стали яркими, словно зажглись изнутри... – О-ой, да не надо на меня так смотреть! А впрочем, вам это идет – просто прекрасная богиня Немезида! Или нет, лучше так: Синеокая Василиса Прекрасная… глаза какие огромные, синие-синие...

          Павел Аршакович замолчал, посмотрел на нее, любуясь, произнес тихо и как-то отвлечённо, словно сам себе сообщая: «Да... очень красивая...» И сразу же, будто перебивая невидимого собеседника:

          - Ладно, все! В сторону лирику, давайте поскорее разделим текст для перевода, я сейчас свяжусь с информотделом – и быстро за дело! Вера, так вы поняли – за работу, и не просыхая!

          - Да ладно, поняла-поняла я все! Вы настоящий мучитель, Павел Аршакович!

           - Это я-то? Да я-то либерал настоящий! А другой бы на моем месте вообще весь наш отдел разогнал: никто ведь работать не хочет. Нам прямо надсмотрщик с палкой в отделе на ставку нужен! И с опозданиями вашими заканчивайте. А то  у нас проверки скоро начинаются, так что не попадитесь – я вас прикрывать точно не буду! – И добавил, теперь уже довольно громко:

          – Какая красивая, и глаза синие-синие...

           «А интересно – не удержался или нарочно сыграл?» – думала Вера, уже сидя за рабочим столом и стараясь вникнуть в текст доклада итальянского генсека. Она уже некоторое время замечала, как шеф смотрит на нее, но до сих пор он он вел себя по отношению к ней безупречно.


          Глава 5. Гимн быту и внештатная рабочая ситуация.

          Не поднимая головы, Вера просидела над переводом до обеда. Текст оказался довольно непростым, и дело было вовсе не в языке. Доклад Энрико Берлингуэра начинался с чисто философских размышлений, пестрел,  особенно в начале, сложными философскими категориями и понятиями, в которых она мало что понимала и через которые продиралась с немалым трудом.

          Майка принесла ей из столовой обед, и она сделала небольшой перерыв. После обеда вместе попили чаю. Сотрудники сектора, не задействованные в задании, разошлись, кто в библиотеку, а кто и домой, пораньше по случаю пятницы, а шеф сначала закрылся в своем кабинете и тоже работал над переводом, а потом отправился к директору, так что подруги были одни в комнате.
          - Слушай, Вероня, знаешь что?.. Я раньше не могла сказать, но… Послушай, у меня опять проблемы.
          – А что такое, снова Володька доставал?
           - Ну да, а кто ж еще, он, естественно. Но на этот раз все более чем серьезно. То есть не просто доставал. Это не то слово! Ну вот представляешь, он вчера явился к нам вечером без звонка, прямо так, со мной даже не поздоровался, только посмотрел злобно, но и с Петькой тоже практически не общался, так, чуточку поговорил с ним, ну, там, повоспитывал, всякое занудство, покажи дневник, да какие отметки, да почему тройки, а по математике вообще вон двойка, это что, мать за тобой совсем, что ли, не следит, да почему лентяйничаешь, да почему то, да почему это, и еще как в школе учится и чем занят... и вообще, что лентяй и не в его породу пошел. А потом, знаешь, такое началось! У-ух! Потом мне на кухне закатил целый скандал! Орал прямо на весь дом – я так думаю, у метро слышно было даже!

           - Как же так, вот прямо ни с того, ни с сего, завёлся с пол-оборота?
           - Ну, ты же знаешь, мы ведь с ним не общаемся, вообще просто никак, и когда он к Петьке приходит, а это с ним редко в последнее время случается, чтобы он с сыном общался, так вот, он со мной вообще даже не здоровается, представляешь? А тут зашел ко мне в кухню и прямо с ходу, без всяких предисловий, без здрасти-до свидания: «Давай-ка разменивать квартиру, и немедленно, прямо завтра пойдем смотреть, я, дескать, уже и вариант подходящий нашел. Жирно вам тут вдвоем в большой двухкомнатной, а я должен ютиться бог знает где и как, как бездомный какой!» – Тут Майка заговорила противным тоном со странными интонациями, очевидно, изображая своего бывшего мужа Володьку.
           - Да уж! Вот гад! – посочувствовала Вера. – Только как же, ведь ты говорила, у него вроде бы есть где жить. И что ты теперь будешь делать?
- Вот просто даже и не знаю что... – Майка горестно вздохнула, даже всхлипнула, потом встряхнула своими черными, как вороново крыло, слегка вьющимися волосами и продолжала: – Представляешь, у родителей его квартира трехкомнатная на Комсомольском проспекте в старом доме...

           - Ну ничего себе! – изумилась Вера. – Там же квартиры огромные, старые еще, потолки высоченные – простор! Мы там недавно были с Валеркой у Сережки, ну, у друга его, помнишь, ты видела его. И что же, это называется –  жить ему негде?
           - Ну вот же! Именно. И окна прямо на Москву-реку и Парк Культуры, ты представляешь? Но ее разменивать родители никогда не дадут, а с ними жить он не хочет. И вот теперь говорит: давай нашу квартиру разменивать, мы её во время брака получили, и вообще, это ты была инициатором развода, и виновата кругом, так что, если не согласишься, будем разменивать принудительно, по суду... вот так!.
           - Нич-чего себе! – выдохнула Вера.
           - Представляешь? И что мне теперь делать, а?

           - Да уж, хоть бы эти его родители внука своего пожалели! А так, ведь если эту вашу двухкомнатную на Академической разменивать, то хоть и дом хороший, и район, и квартира прямо у метро, у вас с Петькой в лучшем случае может получиться только крошечная однушка, да и то где-нибудь в Чертанове или Отрадном, а не как у вас – почти в центре и у самого метро...
           - Ну вот и я о том же! Здорово, да? – Майка опустила голову, и Вера поняла – сейчас подруга разрыдается. Потом, всё же совладав с собой, она продолжала: – И потом как же тогда со школой Петькиной, что, мне его из английской спецшколы забирать? А с моей работой? Мне сейчас от дома до работы полчаса, а если из какого-нибудь Чертанова?..

           Подруги немного помолчали, затем Майка, залпом прикончив совершенно уже остывший чай в большой белой чашке с красной надписью Teapot, тяжело вздохнула:
           - Слушай... Представляешь, а Петька-то мой теперь стал отца своего даже бояться, нет, прикинь, как тебе это! Меня потом просил: «Ма-ам, ты ему лучше сама скажи: не надо, чтоб он приходил!» Знаешь, что этот тут в один из последних приходов сказал? «Сынок, знаешь, а я тут собачку завел, она маленькая, но о-очень злая...» Ты представляешь? Вот как это понимать, а?.. А еще меня Володька вчера лярвой обозвал и еще как-то, я уже плохо помню...

           - Да уж, жалко мальчишку, несладко ему, и потом, мал он ещё для таких представлений! – Вера медленно допила чай и сочувственно покачала головой. – Вот гад-то! А, кстати, что это такое – лярва? Никогда такого слова не слыхала. 
           - Да я и сама чего-то не поняла: ну, вроде как стерва или что-то в этом духе…

           Вера покачала головой.
           – Да сам он такой… Ну, а кстати, знаешь, у меня ведь тоже после развода дела лихо так складывались,.. это когда Катькин отец вдруг являлся к нам, как ясное солнышко в непогоду, без всякого предупреждения... Ну, скажем, в субботу с утра пораньше его вдруг нелегкая приносила, здорово вообще, да? Но, правда, вот хватило-то его не очень надолго, довольно быстро куда-то отвлекся, там у него потом, на наше счастье, очередная девица появилась... А потом у нее еще и ребенок какой-то там родился, я не знаю, и вообще... ну сама понимаешь, что получается, когда отец с ребенком не живет, в воспитании участия не принимает, да, по-хорошему, и никогда не принимал. А потом уже Валерка на горизонте возник, а когда Катькин папашка с ним пару раз носом к носу как раз столкнулся у меня дома... в общем, так все на нет быстренько и сошло. Правда, знаешь ли, ведь нам с ним и делить-то было особенно нечего: у него какая-никакая, но своя обшарпанная однушка имелась, и у нас с Катюшкой своя квартирка... Я, кстати, при разводе и от алиментов отказалась, потому что не хотела, чтобы он в нашу жизнь лез, да к тому же, если по исполнительному , то это вообще смех, а не деньги! Потом и Валерка это моё  решение поддержал...

         - Вот хороший всё-таки он у тебя, Валерка... – задумчиво проговорила подруга.
         - Да, ничего так... Но у тебя, конечно, другое дело... Известно ведь: квартирный вопрос испортил москвичей – это еще классик советской литературы, хоть и критической, нам в свое время четко разъяснил.
         - М-да... Только вот как бы дело-то до суда не дошло, вот я чего, по правде говоря, боюсь... – еле слышно произнесла Майка, низко опустив голову. Защиты у меня нет, и знаешь, тут еще и мать моя на меня до кучи набросилась. Все время ведь клюет прямо в темечко: вот, дескать, надо было раньше думать, лучше смотреть, за кого замуж выходишь, от кого детей заводишь... И бу-бу, и бу-бу, представляешь?
        - Да уж, если и самые близкие люди не понимают, поддержать не хотят... – посочувствовала Вера. – Вот лучше бы мама твоя как-нибудь приехала да с Петькой посидела, уроки помогла ему сделать, пока ты на работе. Нет, в самое нутро лезет, проедает до печенок, а чтобы приехать и помочь, так и нет ее?
        - Ну... Вот так уж... Я всегда думала, имеют ли близкие, мать, в данном случае, до такой степени влезать в жизнь своих детей?

        - Нет, я думаю! Но наверно... это уж как поставишь, как поведется в семье... Слушай, а что, думаешь, правда, так всё серьезно, ну, с разменом? Как тебе кажется, пойдет твой Володька на это, ведь собственного ребёнка выселяет из квартиры?..
        - Ну... знаешь что... в принципе не исключено... он может! Слушай, Веронь... – тут Майка сделала паузу, тяжело вздохнула. – Вот… знаешь... а ты, ну если... в общем, если что, если он подаст на принудительный размен квартиры, пойдёшь свидетелем в суд?

        - Ну о чем ты, подруга! Еще спрашиваешь! Да конечно! Сделаю всё, что надо, а то!... Ой! – Вера взглянула на часы. – Слушай, а время-то как летит, уже пять без трех минут! Знаешь, сейчас шеф Аршакович ка-ак от директора вернется, да ка-ак увидит, что мы тут с тобой языками сплелись, да я еще к тому же утром сильно опоздала, и сейчас работа стоит – ну, он тогда меня просто по стенке размажет!

        - Ладно, всё, Веронь! Я тогда к Петьке уже побегу... Ой, опять чуть не забыла! Слушай, кстати, тебе не нужен кубик Рубика ? А то тут маме одна знакомая продавщица позвонила – она нам два отложила, ну так вот, один я для Петьки взяла, а другой ты не хочешь купить для Катюши? И потом, знаешь, опять же маме еще в заказе четыре банки сгущенного молока без сахара дали и печенья «Юбилейного» несколько пачек, так что могу с тобой поделиться, хочешь?
        - Майк… не знаю даже… молока, наверно, возьму... Катюшке на полдник давать... две банки, и печенья… только, знаешь, можно деньги в понедельник? А? А то у меня сейчас только семьдесят копеек осталось с собой… А кубик, знаешь – наверно, нет, он же дорогой… давай я у Валерки спрошу.
        - Да нет, вроде не очень... – задумалась, что-то подсчитывая, Майка, – но, впрочем, смотри сама, я все ж таки могу придержать вам. А насчет денег тоже не беспокойся: можно и до середины недели, и потом, у нас скоро зарплата, или потом как-нибудь отдашь, когда сможешь – это не беда, подумаешь, дела!
        - Слушай, Майк, а ты не в курсе, почему у нас в последнее время совсем заказы прекратились? Не знаю уж, по всему институту или только до отделов они не доходят? А без них никак! В очереди стоять не успеваю, надо автореферат и статью дописывать, возвращаюсь поздно, все уже раскупают,  да и знать бы еще, где чего дают... Ну сколько можно макаронами с котлетами покупными или с колбасой питаться! Вот же у мамы твоей, смотри – регулярно заказы бывают, ведь каждую неделю, кажется, да?

      - Веронь, так ведь она в министерстве работает, учти, а там совсем другое снабжение, сама понимаешь... А мы в наших институтах – кому мы нужны?.. В общем, я и на твою долю возьму. Ну, все! Я тогда побежала, мне давно домой пора, а то ведь Петька теперь уже три часа почти как из школы вернулся, один сидит, чем занимается, непонятно, да ещё голодный, злой, как собака уже, наверно! Сам-то ведь толком не разогреет, не поест, хотя я ему всё прямо на плите оставляю... Ленивый – ужас, в отца, что ли? А если тут ещё этот папаша его до кучи опять как заявится! Не дай бог! Ладно, давай вечером попозже созвонимся, обсудим еще дела мои печальные, идет?
      - Нет, Майк, знаешь, едва ли получится... я сегодня с переводом скорее всего здесь допоздна зависну, а потом ещё и дома буду ночью сидеть, так что даже и поспать не удастся – так, если только каких-то пару часов! А утром снова в бой – сюда, на ковер к шефу с переводом и с комментариями! Вечный бой, знаешь ли, покой нам только снится!
      - Ой, Веронь, значит, ты сегодня не скоро, наверно, уйдешь? Слушай, пожалуйста, забеги тогда ко мне в отдел, распишись там в журнале приходов-уходов за меня, а то вдруг кадры журналы на проверку сегодня вечером заберут!
          ***
.    ...   Вера тяжело вздохнула и снова склонилась над переводом. Какое-то время она еще спокойно работала, понимая, что ей некуда спешить. Валерка, конечно, сильно ворчал и пыхтел, позвонив ей на работу и узнав об аврале в ее институте, но отправился в гости один и теперь неизвестно, когда придет (дай бог, чтобы не завтра утром!), а Катьку из садика забрала мама, и скорее всего, дочка там останется до воскресенья – иначе этот любознательный ше- стилетний несносный ребенок со своим миллионом вопросов не дал бы ей закончить перевод.
 
        Неслышно ступая, незаметно подошел вечер и горестно вздохнул. Вера посмотрела на часы – ой, как уже поздно, а она за рабо- той и не заметила: ведь в январе темнеет так рано...

        Неслышно ступая, сзади подошел шеф, обдал ароматом дорогого приятного парфюма, неловко обнял Веру за плечи. Ну ничего себе! Дела...

        – Ну как дела, Вероня? – сладким густым баритоном пропел Павел Аршакович и еще ниже склонился – как будто над ее переводом, а сам... Ну вот зачем, зачем было надевать сегодня эту кофточку с глубоким вырезом? Да затем только, что она сегодня опять проспала и потом, конечно же, эта её любимая, тонкой шерсти, идеально облегающая фигуру васильковая (так удачно оттеняющая цвет глаз) кофточка попалась ей на глаза в первую очередь – она отложила ее с вечера!
Шеф вплотную придвинул стул, уселся рядом, нежно, как-то словно шутя, вскользь, обволакивающим движением обнял за плечи, посмотрел на нее скользящим взглядом, прошептал вкрадчиво:

         – Мы здесь одни сейчас... Вероня... Синеокая златовласочка... Да?
        И впился в её губы стремительным нахальным поцелуем, об- жигающим, как кипяток. После чего молча вытащил, как фокусник, непонятно откуда, может, из-за спины, три великолепных розы – две алые и одну желтую, чайную – и это в конце января, о боже, где только достал? Да он просто волшебник!! Широким красивым жестом шеф опустил благоухавшие розы в стоявший перед ней высокий бокал, из которого она пила чай. К счастью, бокал был пуст, и лишь на донышке оставалось немного чайной заварки.

         – Это тебе... Вам. Извините...
Затем Аршакович быстро встал, аккуратно пристроил стул на место, сказал как ни в чем не бывало:
         – Так. Поздно уже... Все. Идите теперь домой, Вера. Только дайте мне сейчас то, что успели перевести, я еще сегодня просмотрю, и отправляйтесь с богом, но завтра – вы помните? – чтоб как штык на рабочем месте, да не к десяти, а к девяти, и чтоб на сей раз никаких опозданий, а то с вами это частенько случается, но это не тот случай, ясно?

        – Да уж... Ладно, хорошо. – Она тоже делала вид, будто ничего не случилось.

       – «Ладно, хорошо»! – передразнил её шеф. – А всё равно позволяете себе опаздывать! Так, значит, тогда мы завтра до середины дня закончим перевод, потом все куски сведем воедино, затем вечером прогноз напишем... Кстати, продумайте вашу позицию, вам это легко, это же ваша тема! И тогда отдадим машинисткам. Я сейчас с Машей директорской договорился, а она уж там среди девочек-машинисток распределит как-нибудь. В понедельник утром они нам все это отдадут, мы весь текст считаем – и все! Успеем, только времени терять нельзя ни минуты! Да, и перед уходом в журнале распишитесь, не забудьте! У нас проверки по институту начинаются, кто когда пришел-ушел!

       Повернулся – и тоже ушел.
Хорошо – напомнил, она бы забыла. Кстати, и за Майку тоже – забежать к ней в отдел!
      
       Ну ничего себе дает Аршакович! Что теперь будет дальше? Ведь, по правде говоря, он совсем не был ей неприятен...

       Ах, как красивы, как изящны были розы, какой свежий, душистый аромат они источали – особенно чайная... Как приятно получить в подарок розы в разгар хиленькой плаксивой московской зимы.
В общем, разудалый день у нее приключился.

       ***
       Дома никого не было. Валерка еще не вернулся: ну, точно, загулял в своих гостях. Конечно, затеяли сочинский преферанс с именинником и другими приглашенными, а если так, то муж поч- ти наверняка вернется домой с первой электричкой метро.
Вера поставила цветы в вазу (что она Валерке скажет?), сварила себе в турке крепчайшего кофе, разложила бумаги, начала быстро-быстро переводить текст. В институте дело у нее продвигалось почти в идеальном ритме – ровно до тех пор, пока не явился Аршакович с обволакивающим взглядом темно-карих, почти черных, лакированных восточных глаз и со своим обжигающим центростремительным поцелуем... А вот дома за письменным столом что-то сразу не заладилось. И ведь не мешал никто: Катька у мамы, Валерки ещё нет, конечно... Однако итальянский перевод вел себя в точности, как её муж, когда тот не хотел отвечать на какой-нибудь каверзный вопрос: строил невинные глазки, шутил, пытался отвлечь внимание – в общем, ускользал.

      Поношенный день, измызганный, истерханный вечер, подумалось вдруг.
Вера тяжело вздохнула, снова пошла в кухню, заварила себе прямо в чашку крепкого чая – хорошо, что бабушка дала ей на прошлой неделе пачку со слоном (жуткий дефицит!) – потом вытащила из припрятанной от мужа пачки «Космоса» сигарету, закурила. Вообще-то курила она редко – только чтобы поддержать компанию после бокала хорошего вина или, вот как сейчас, для вдохновения за рабочим столом. Постепенно удалось, наконец, прогнать образ целующегося шефа. Как ни странно, это ей вовсе не было неприятно, наоборот, бодрило... Правда, непонятно, как на всё это реагировать, если он опять начнет... Вера вернулась к переводу и работала, не отрываясь ни на минуту, несколько часов, пока не поняла, что не встанет завтра ни в восемь, ни даже в десять, если сейчас немедленно не ляжет спать.

      Она нырнула в сон моментально, не успев даже погасить свет: только потянулась к выключателю – да так и заснула. Но спала, казалось, всего несколько минут, потому что вдруг почувствовала на себе требовательные горячие Валеркины руки, мгновенно расстегнувшие, сдернувшие с нее пижаму, его ищущие настойчивые губы, горячее требовательное, навалившееся на нее сладкой тяжестью тело мужа, уверенного в своем праве обладать ею.

      Но как же сильно хотелось спать...
       – Вероня, вот так... так...

        И она подчинилась ему совершенно, сначала ещё в полусне,затем, по мере того, как его движения делались всё быстрее, требовательнее, грубее, проснулась окончательно, отвечая всем те- лом на его мощные ритмичные толчки. Впрочем, открыть глаза все же не решалась: почему-то боялась вместо лица мужа увидеть сладострастную физиономию и лакированные темно-коричневые глаза целующего её шефа Аршаковича...

        Финал оказался бурным, обжигающим и довольно громким. Правда, было бы еще лучше, если бы мысли не были заняты еврокоммунистом Берлингуэром вкупе с шефом и его центростремительным поцелуем... Но что поделаешь!

       После жёсткого секса Валерка еще какое-то время обнимал её, теперь уже удовлетворенно, нежно, и она чувствовала: он уже за- сыпает. Ну, вот и всё – отвернулся к стенке, засопел.

        Зато её сон пропал совершенно. Теперь уже точно не заснуть! Промучившись ещё некоторое время, Вера осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползла с дивана, подхватила перевод и отправилась в кухню продолжать своё скорбное дело.
Невыспавшееся пожилое утро застало её еще за работой, но б;льшую часть доклада Берлингуэра она уже перевела. Всё! Вера решительно встала, сложила листы в плотную пачку, сунула материалы в сумку. Теперь – по обычной программе: горячий-горячий, чтобы прийти в себя после бессонной ночи, душ, затем две чашки обжигающего крепчайшего кофе, а есть она не станет совсем: и некогда, и ничего в горло не полезет! Потом быстро одеться, накраситься, но это всё минутное дело, сумка, перчатки, шапка, пакет, ключи, завихрение у входной двери, а Валерка спит, как убитый. Вот везёт же кому-то! Вихревый поток – и всё, и нет её! Была – и вся вышла!
        ...
       Глава 7. Духовность джинсовой Стаи.
       
            ... Машка, совсем уже оправившаяся от своих страданий, вдруг вскочила и закружилась на месте:
            -  Ой, слушай, а ведь я тут со всеми своими делами да огорчениями и похвастаться совсем забыла: смотри, какие у меня теперь новые джинсы? ФирмА, между прочим, Wrangler настоящий, пря- мо из Штатов, нормально, скажи?! – Она поворачивалась к Вере то задом, то передом, то боком, то изгибалась, показывая ей свою обновку. – Не, правда, зацени, а? Это мне этот гад, муж Генка привез, правда, из Франции, из Лиона, но там такие запросто можно купить, если в американский магазинчик зайти... А еще и батничек в обтяг к джинсам, кстати, имеется, это я в понедельник надену! – Тут Машка вдруг запнулась, потом злобно прошипела: – Вот интересно, а этой гадине своей бывшей он такие же привез или другие какие? Она же толстая – не влезет! Я как-то на фотографии её видела, так у нее зад... во какой! – Она широко развела руками. – Прямо смех один! Она же в джинсы 58 размера и то, наверно, не влезет!

          Потом Машка продолжала восторженным тоном: – А у нас здесь такие, сама знаешь, на 400, а то и на полтыщи рэ потянут, не меньше, так ведь еще найти надо у фарцЫ на балке... Вот в Ленинграде или, там, в Прибалтике... Ну, там-то, конечно, чуточку полегче и подешевле, наверно... моряки из загранки в порт привозят, там Эльдорадо! А в Москве нашей занюханной... В общем, фирмА фирмА и есть, и статус, между прочим, тоже вещь у нас не последняя, сама знаешь. Слушай, а теперь дальше надо в партию пробиваться... Самим, причем, дергаться нужно, знаешь ли, а то ведь так и просидим здесь сто лет в мэнээсах, без всяких перспектив загранкомандировок!
Машкины джинсы действительно выглядели потрясающе и сидели на ней великолепно – как влитые. Вера только открыла рот, чтобы их одобрить, как дверь открылась и в комнату вошел шеф с большой папкой под мышкой.

        – Вера, – сказал он скучным кусачим тоном, не утруждая себя приветствием, – вы опять пришли поздно. Как у вас дела с пере- водом, надеюсь, всё уже закончили?

         – Да, Павел Аршакович, у меня осталось всего три странички, даже чуть меньше, и это часа на два работы всего, наверное. Я и так всю ночь за переводом провела...
         – Ладно, давайте мне пока скорее уже готовый текст, я сей- час просмотрю и машинистке сразу отдам, она ждет, а вы, пожа- луйста, побыстрее все заканчивайте, а то уже и директор сейчас интересовался... Маша, а вы что крутитесь тут? У вас как, какие комментарии испанцев вы перевели, что Карильо48 по этому по- воду думает?

         – Да-да, Павел Аршакович, сейчас вот только проверю тут кое-какие места и все вам отдам.
         – Всё, девушки, срочно за работу, и давайте-ка, смотрите, что- бы без перекуров или там чаев, ясно?

          Взяв у Веры текст, шеф удалился в свой кабинет.

          – Смотри, Веронь, так если что, я тебя на всякий пожарный предупредила, – прошептала Машка, загасив сигарету и ста- рательно подтягивая на бедрах свои джинсы. – А то... – ехидно процедила она сквозь зубы, – наш шеф – он человек коварный, знаешь ли...

               ... Вера вспомнила, как она, совсем еще зеленая, наивная, пришла в информотдел научного института сразу после окончания университета. Однако вписаться в дружный коллектив, в этот узкий круг позвоночников, попавших сюда по знакомству, по звонку, избранных сильных мира сего она не могла. Конечно, связи в советской действительности решали все, без связей в этот круг не попадешь, но упакованной она отнюдь не была, строгим канонам сопричастности не соответствовала.

               Чужачка, аутсайдер! Свысока смотрели на нее выпендрежные выпускники и выпускницы МГИМО, в основном с экономического факультета или факультета журналистики, чьи родители или супруги были постоянно выездными за кордон, уже накопили на сберкнижках приличные суммы, имели чеки Внешторгбанка, а значит, доступ к дефициту.
 
                Эти высокомерные девочки и мальчики из информотдела отличались специфическими манерами, имели свой, особый, мир, бережно выпестованную цель и действовали в соответствии с четким стереотипом, используя отточенный, хотя и нехитрый набор типовых инструментов для достижения этой цели. При первой же возможности они вступали в партию, получали партбилеты, уплачивали с зарплаты членские взносы и очень этим гордились: ведь это тоже было показателем избранности, причастности.

                Стая исповедовала советскую идеологию, произносила громкие лозунги насчет верности партии и правительству, говорила о высоких моральных и духовных устремлениях и высмеивала проявления мещанского вещизма, а на праздничных посиделках трудового коллектива торжественно поднимала бокалы за торжество дела социализма и коммунизма на всей планете. Ребята из комсомольско-внешторговской стаи клялись сделать все для счастья народа своей великой родины и бороться до потери пульса с проклятым загнивающим (но как пахнет!) американским империализмом и международным сионизмом, чтоб этим империалистам неповадно было, и ездили с целью этой борьбы по городам и весям огромной страны, неизменно отмечались там в райкомах и обкомах, читали лекции по линии общества «Знание» или КМО 1. Здесь, в этой комсомольской кузнице – очередной штамп Стаи – выковывались лучшие, отборные, насквозь проверенные комсомольские, затем партийные кадры, заряженные патриотизмом. Квасным патриотизмом.

                И лучшие из них, прославлявшие родную отчизну особенно ретиво, начинали продвигаться уже не по научной линии и быстро делали карьеру, становясь функционерами партийного или чекистского аппарата. Для этого от них требовались незаурядная ловкость и сообразительность, изрядная доля беспринципного честолюбия, лицемерия, лести. Но именно эти качества позволяли вожакам Стаи в рекордные сроки проложить путь наверх, проявить себя уже в амплуа партийных активистов или доблестных работников незримого фронта борьбы с инакомыслием, оказаться в парткоме или в первом отделе института... И это была лишь первая ступенька на карьерной лестнице.

                Правда, лишь совсем немногие из них вступали в партию по идейным соображениям, по убеждению. Подавляющее большинство молодых коммунистов информотдела, да и института в целом, не только не скрывали того, что партия для них – всего лишь ступень к благосостоянию, необходимое условие карьерного роста, прыжок наверх, куда-нибудь в МИД, в Дипкорпус, в капиталистическую загранку, но и цинично говорили об этом между собой. В кулуарах, конечно! Там они смаковали подробности шикарной заграничной жизни, сходили с ума от немыслимого богатства и блеска Нью-Йорка, Парижа, Рима, от капиталистического изобилия бутиков и супермаркетов, где все есть и ничего не надо доставать, а можно вот просто так зайти и тут же, без всякой очереди, купить. Восторгались океанами ночных огней, неоном рекламы, роскошью отелей, исходили завистью при мысли о шике кафешантанов и ночных ресторанов, исходили желчью от желания попасть туда, в буржуйскую загранку, и надолго, и изведать все эти радости жизни на прогнившем Западе...

                Таков был бесхитростный набор устремлений Стаи, нравственный императив, их система ценностей. А на партсобраниях эти ребята, конечно же, помнили об особой, собственной, гордости советских граждан, проявляли себя последовательными борцами за дело коммунизма в нашей стране и во всем мире, демон- стрировали верность партии на словах и на деле, соблюдали партийную принципиальность и дисциплину. Те же, кто не вышел еще из комсомольского возраста, всячески старались быть – или слыть – правоверными комсомольскими вожаками, активными молодежными лидерами, будущей сменой и тоже при первой возможности подавали заявления о вступлении в партию, получали рекомендации от коммунистов с большим стажем...

              Эти ребята имели свой особый, не совсем понятный чужа- ку, птичий язык, состоящий из кодовых обозначений, расхожих штампов. Типовой, стандартный набор словечек, фраз, позаимствованных из культовых фильмов, редко-редко из книг, юмористических передач, анекдотов с бородой, из переделанных записными остряками песен, стихотворений... Широко в ходу были англицизмы, а чаще псевдоанглицизмы, иной раз искаженные и не всегда к месту используемые французские слова...

            А главное – они щеголяли в фирмЕ. И это тоже был своеобразный опознавательный знак сопричастности, сигнал, пропуск в общество сильных мира сего. Принадлежность к внешторговской околонаучной элите определялась жесткими стандартами.

            Строго заданная униформа. Джинсы, причем только штатовские – Wrangler, Levi’s или Lee и никак не ниже. Помимо заклепок, лейбла и карманов в нужных местах, новые джинсы должны непременно иметь глубокий кобальтовый цвет, с яркой искоркой, просинью, быть бархатистыми даже на вид, а еще они должны СТОЯТЬ, если кому-нибудь вдруг приходило в голову проверить их плотность таким образом. Они сидели непременно влитую, то есть застегивали это стоячее новье, особенно при первой примерке, исключительно лежа, на выдохе... Такие джинсы, а лучше, джинсовые костюмы, можно было купить только в Штатах или, если уж очень повезет, в спецраспределителе. А достать – нет! Ни в самой раскрученной комиссионке, даже по большому блату, ни в «Березке» их не сыщешь ни за деньги, ни за чеки. Конечно, если иметь связи, то можно достать и у фарцЫ, но за немыслимые деньги: меньше, чем за четыреста, а то и пятьсот рубликов не купишь, а где их взять при окладе сто сорок рэ? Да и фарцовщики – люди осторожные, недоверчивые, с кем попало дела иметь не станут, ведь за фарцУ и загреметь куда надо можно, а уж за валютные операции – и подавно мало не покажется, так что, мама, не горюй! К ним приходят только по знакомству, точнее, по цепочке, к тому же, иначе легко нарваться на товар ненадлежащего качества... Вот за анонимность и приходится приплачивать дополнительно. Европейские джинсы, а также вельветовые или замшевые, котировались ниже.

             К этому американскому джинсовому великолепию требовались блузки-батники строго по фигуре, естественно, от лучших европейских фирм, фирмОвые галстуки (а иначе нарушение!), фирмОвые же замшевые пиджаки, куртки из мягкой итальянской кожи, итальянские же или французские кожаные сумочки, туфли-платформы по последней моде. А как можно обойтись зимой без норвежской или, на худой конец, греческой дубленки (болгарские – фи! – в счет, конечно, не шли) и без лисьей шапки опять-таки из буржуйской загранки!

            Престижные, упакованные ребята обменивались классными дискАми, тоже из США или Западной Европы, девочки непременно обволакивались густыми облаками Climat или Chanel, использовали только буржуйскую косметику, молодые люди тоже распространяли вокруг себя дорогой парфюм известных французских фирм...

           Апофеозом заграничного великолепия становилась машина! Конечно, в основном на кону была «Волга» последней марки – олицетворение принадлежности к миру избранных. Статус. Об иномарках почти никто из Стаи и не мечтал, ведь в начале 80-х их можно было по пальцам пересчитать, и доступ к этой заграничной роскоши имели лишь дипломаты, крупные чиновники, самые знаменитые артисты, циркачи или спортсмены, да и те иной раз довольствовались подержанными автомобилями-иномарками.

           Впрочем, Вера мало что в этом понимала. Она, конечно, слышала об автомобильном рынке в районе Южного речного вокзала, о так называемых внешнеторговых автомобильных выставках и даже о черном рынке машин. Ну так что ж!

            Социальная справедливость в Советском Союзе на высоте - другой такой страны нет!

            Сильные мира Внешторга. Мир цинизма и подозрительности, самоизоляции, подхалимажа, социальной зависти и агрессии. Точно вывернутые наизнанку, изуродованные представления о жизни, о человеческих отношениях, о самоуважении, о том, что важно, а что не очень. Стая – род касты. Узкий круг, куда чужака, постороннего без опознавательных знаков не допускают, где американский джинсовый лейбл вкупе с партбилетом заменяют любой документ или пропуск. А если человек не станет своим в этом кругу избранных, не сделает карьеру, не выскочит на поверхность, его доест социальная зависть. Впрочем, это чувство не оставляло их и позднее: ведь нет пределов совершенству.

            Замкнутое на свою страту кастовое общество. Касты рабочих-передовиков производства, работников торговли и сферы обслуживания, дипкорпус, внешторговцы, партийцы-аппаратчики и так далее... Общество, состоящее из замкнутых концентрических и практически не пересекающихся кругов.

             А что там, внутри кругов?

             Одинаковость. Миры стереотипов. Два-три устойчивых стандартных набора типовых инструментов, к тому же во многом схожих.

             Все равны, но некоторые всё-таки равнее.          

             В условиях тотального советского дефицита черный рынок и подпольная торговля процветали. Чем только не торговали: и джинсами, и мебельными гарнитурами, и иномарками, и даже валютой...

            Но все эти игры обмена мало интересовали Веру, были далеки от нее. А вот в соревновании на информотдельском подиуме Вера, безусловно, проигрывала. В партии она не состояла и не очень стремилась туда вступать, – во всяком случае, инициативы не проявляла, хотя из комсомольской организации выбыла по возрасту. И дело было вовсе не в Вериной инертности, пассивности или аполитичности. Просто она кожей чувствовала, хотя и не всегда отдавала себе в том отчет, высокий градус ханжества, цинизма, лицемерия большинства окружавших ее молодых ком- мунистов-сверстников.

           А не являясь членом партии, сотрудник научно-исследовательского института, за редчайшими исключениями, не мог рассчитывать на командировки даже по стране, по линии общества «Знание», не говоря о загранкомандировках, даже если он уже создал себе имя в научном мире. И потому положение её в ин- ституте оказалось шатким и непрочным, поскольку она была, как все, только членом профсоюза и регулярно уплачивала членские взносы...

           Вера вышла на работу в информотделе, имея годовалую дочку, причем сидеть с ребенком было совершенно некому. Мама, еще совсем молодая, много работала и, кстати, помогала материально, потому что Вера как молодой стажер-исследователь получала 100 рублей, да и ее первый муж, тоже как молодой специалист в научном институте, не намного больше. В общем, совсем не густо, а на руки получалось еще меньше. Вот и крутись, как хочешь. С нянями, которые могли бы работать с 9 утра и хотя бы до 8 вечера, тоже не сложилось – во всяком случае, в первый же месяц Вери- ной службы пришлось поменять двоих. Вообще няни тоже были в большом дефиците и оттого сильно капризничали – попробуй, найди еще!

         В конце концов, нечего делать – Вера отдала крошечную Катюшку в ясли, а няню взяла на условиях работы два раза в неделю. И то еще хорошо! Ведь Катюша и пяти дней не проходила: ОРЗ накрывали ребенка снежной лавиной с завидным по- стоянством. Сопли, кашель, температура. Вера постоянно сидела на больничном, который давали на пять дней, но за пять дней малышка, естественно, не выздоравливала, участковый педиатр Марья Михайловна их не выписывала, и приходилось брать справку по уходу за ребенком еще недели на две без сохранения содержа- ния... Потом Катюшку отводили в ясельки, она бодро туда ходила ровно четыре дня – и все возвращалось на круги своя.

         – Мамочка, ребёнок у вас не ясельный, что вы делаете?! – вопила Марья Михайловна. – Вы что, не понимаете, его нельзя в ясли! Это преступление! Что, у вас сидеть с ней некому? Тогда увольняйтесь и сама с ним сидите, и пусть муж работает, а то совсем загубите здоровье у ребенка, она у вас хроником станет.

         – Вера, ну сколько уже можно сидеть на больничных и справках по уходу, я не понимаю! Так же нельзя уже! – возмущалась заведующая их группой Ида Николаевна, когда Вера в очередной раз звонила утром на работу и сообщала о болезни ребенка. И продолжала кусачим тоном: – Кто за вас вашу работу выполнять будет, опять Наташа с Таней? У них и своей хватает! Вы всё же подумайте, как вам устроиться! Вы или работаете – или нет!

         Конечно, Ида Николаевна была права. Но Вера, молодой специалист, никак не могла уволиться. Надо три года отработать, а иначе потом ни за что не устроишься, да и квалификацию потеряешь. Правда, по существовавшему в те годы положению, и уволить ее руководство тоже не имело права: молодой специалист, да еще выполняющий важное государственное дело.

         – А как же, – с лицемерной отеческой улыбкой говорил ей корявым тоном руководитель отдела Иван Палыч – конечно, конечно же, Вера, мы всё понимаем, рождение и воспитание детей – это реализация важнейшей государственной программы!
Но эти постоянные отсутствия на работе, конечно, не сближа- ли ее с коллегами, и она никак не могла вписаться, стать своей в этой Стае.

         Хотя и это бы ничего! Главное заключалось в том, что все эти внешторговские девочки и мальчики моментально вычисляли её индийские или соцстрановские – даже если венгерские! – джинсы. И это несмотря на то, что Венгрия была в те годы настоящей витриной социализма, и на то, что она виртуозно научилась приспосабливать к ним фирмОвые американские наклейки. Внешторговской Стае, конечно же, претили и её польские духи «Быть может», и болгарское розовое масло, обретенное в магазине «Варна» на Ленинском проспекте, не говоря о парфюмерных изысках продукции «Новой зари». А ведь это был максимум того ширпотреба, который можно было даже не купить – достать! – в стране перманентного дефицита! Шептались за её спиной, что муж у нее невыездной... Может, еврей, а то фамилия какая-то по- дозрительная? Не-е, француз, конечно, хихикали они! И все равно, ничего он в этой жизни не достиг, да и статус семьи подкачал, подумаешь, ученые, научные работники, гуманитарная интеллигенция – второй сорт, в общем... А однажды Вера услышала, проходя по коридору: «Да-а... герлушка что надо! Высокая, фигурка точеная... Её б одеть только нормально, отпад бы был! Правда, я б и теперь не отказался...»

         Их разговоры в курилке или в институтской столовой за обе- дом сводились к тому, что и кто кому привез и кто с кем сейчас спит, притом ребята открыто и цинично смаковали самые интимные подробности своих и чужих постельных сцен с девочками-сотрудницами отдела. Долго обсуждали вопрос о том, кто за кого удачно вышел замуж, кто от кого залетел, кто и какой по счету и опять же от кого сделал аборт. Девчонки шушукались в присутствии ребят о том, что надо бы побыстрей закадрить Сашку Савельева: он парень аб-балдеть какой сексуальный, и доставала, и фарцОй слегка промышляет, так что и бабок у него карманы всегда полны, и упакован! Хотя... этот для дискотеки, а читай – для койки, может, и сгодится, а вот замуж – не-ет!

         Вот захомутать бы лучше этого лопуха, их нового мэнээса Витьку Краснова, пока его папочка не женил... Он, конечно, мямля, кисель, но не беда. Вот где можно развернуться! Ведь папаш- ка у него посол, правда, пока в какой-то занюханной азиатской стране, но это же дело времени, и если взяться с умом, то при умелом воспитании этого киселеобразного лопуха... – как знать, при папашкиных-то связях!

         А там, глядишь, и папа-посол наш приподнимется рангом повыше, до какой-нибудь нормальной, западноевропейской страны, а то и до Штатов дослужится. Так не- ужели он сыночку и снохе, а особо внучатам не поспособствует? А работая в капзагранке, и прибарахлиться можно, и заработать прилично – на квартиру хорошую, на машину, лучше уж сразу на Волгу нового образца, чем плохо, ведь на иномарку слабО? Только надо бы поскорей подсуетиться, а то эта шустрая Машка Быстрова уже глаз на этого киселя положила, у нее точно губа не дура! Ну а на худой конец пока сойдет и директорский сынок... Тоже не Бог весть что, но неужели его энергичный папаша наверх не продвинет?

         А Алешка, кстати, сокурсник Веры – вот молодец, шустрый какой! Этот тоже неплохо устроился для начала! Он без году неделю проработал в информотделе, а почти сразу переспал с заместительницей заведующего отделом, хотя был уже женат по любви на своей однокурснице и ребенка грудного имел. Но когда это одно другому мешало, хвастливо вещал он в курилке! Наоборот, хороший левак, как известно, укрепляет брак.

         Любовь Михайловна, Любочка, была женщиной несколько старше его и на хорошем счету в институте. К её многочисленным достоинствам Алексей отнес и то, что именно она каждый день отмечала опоздавших или ушедших раньше времени со- трудников в журнале приходов и уходов, и это позволяло нашему жиголо приходить к обеду или вовсе отсутствовать на работе в какие-то дни. Ведь он знал: уж она-то его прикроет при любой проверке. Кроме того, Любочка была членом месткома, остра на язычок, вредна и имела доступ к заказам, путевкам и к острому дефициту, который и придерживала исключительно для своих, и уж кто-кто, а Алешка наш точно не прогадал! Он ТЕР ее, когда она хотела, а в награду получал то, что он хотел, и катался, как сыр в масле, и нисколько не прогадал, о чем время от времени и рапортовал своим приятелям в курилке или на черной лестнице, вовсю смакуя с ними некоторые интимные подробности своих отношений с любовницей.

          Именно с Любовью Михайловной Вера однажды схлестнуЛАСЬ не на шутку. Они сидели в своей комнате, просматривали поступившую свежую прессу – и вдруг зашедшая к ним на огонёк, а скорее всего, в поисках своего любезного, Любочка присела за пустым столом (сотрудника почему-то не было в тот день) и за- вела занудный разговор о женской эмансипации, о феминистках прошлого и настоящего...

         – Они руководствовались настоящими, истинными революционными, а потом советскими ценностями, феминистки ХХ века, ну, наши революционерки, скажем. И они не прельщались пустым блеском украшений, которые дарили им их самцы и за которые они должны были годами унизительно расплачиваться стоянием у плиты, приготовлением борща, закруткой варений, солений, выпрашиванием у мужиков денег, вынашиванием детей, а главное, они не должны были, как прежде, расплачиваться сво- им телом... – вещала Любочка, одетая в джинсовое американское великолепие, потрясая золотыми цепочками на груди и на руке, разглядывая новенькое шикарное колечко у себя на пальце (с фианитом? А может быть, и с бриллиантом – никто не знал!), отхлебывая чай и аккуратно укладывая в рот очередной кусочек торта с жирным кремом. – Все это теперь в прошлом, к счастью, в нашем советском обществе такое немыслимо и представить!

          Тут Любочка сделала эффектную паузу, посмотрела на своих слушателей с чувством несомненного превосходства и продолжала поучать:

          – Наши советские женщины абсолютно независимы: она теперь и коня на ходу остановит, и в горящую избу войдет, и вообще может быть не женщиной, а лошадью, кобылой, шпалы может укладывать, на тяжелых физических и ночных работах вкалывать... И зачем ей шмотками себя украшать – она же сильная! Вообще все может сама, и обеспечивать себя может получше любого мужика, потому что не пьет, и детей вынашивать да рожать без всякой помощи мужика, и прилично содержать их. И видите, ребята, что получается? В нашем социалистическом обществе женщина абсолютно самодостаточна, и не нужна ей женственность, и всякие украшения и финтифлюшки, все это мещанство, и выряжаться ей, в общем-то, не надо, да и мужик ей в принципе не нужен совсем!

           «Надо же, прямо как на партсобрании выступает!» – с ехид- ством подумала Вера, не поднимая головы от своих газет.

          – Но как же, Любочка, ведь вот не складывается тут что-то у вас, – прервал этот бесконечный словесный поток Владик Ахиндеев, комсомольский вожак с большим стажем, готовый в партию на выданье, – ведь зачать-то ребенка должны все-таки двое, и происходит этот процесс не без участия мужчины, причем от этого самого процесса зачатия мужчины, я так думаю, едва ли когда откажутся...

           – А и ничего, Владичек, всё у меня как раз и складывается! – тут же нашлась Любочка. – И знаешь, мой хороший, ведь и наука наша тоже не стоит на месте, и уже теперь ученые многого добились, и скоро будет возможно искусственное оплодотворение, так что достаточно только немножко... ну скажем так, мужского материала... – тут Любочка ханжески, конфузливо замялась, – и всё, решена проблема.

           – Ну-у, думаю, нашим советским мужикам такая идея вряд ли понравится... – пробубнил Владичек.

          Информотдельский народ захихикал, глазки у всех маслено заблестели.
И тут неожиданно в разговор вмешалась Вера, которая обычно не участвовала в таких дискуссиях и сегодня, казалось, была погружена в свежий выпуск Messaggero:

          – Любовь Михайловна, а вы знаете, ведь даже и советские женщины при социализме хотят красиво одеваться, иметь модную стрижку... – тут она сделала паузу, демонстративно скептически оглядела узкую американскую джинсовую юбку, изящный французский замшевый жакет, свежую Любочкину стрижку, наверняка сделанную у модного мастера в дорогущем салоне «Чародейка» на Калининском проспекте. – И потом все-таки, как быть с женственностью, если она уже есть, с нарядами?

           – Да, Любочка, – вмешалась в разговор Зоечка Прохоренко, – все-таки ведь действительно мужеподобные шкафообразные асфальтоукладчицы или необъятных размеров работницы желез- ных дорог в оранжевых жилетах – это как-то уж чересчур!

           – Ну... – не нашлась Любочка.

            - Любовь Михайловна, – продолжала Вера, – так что, а может быть, вы хотите стать амазонкой?


           Вера задала этот вопрос негромким, подчеркнуто доброжелательным тоном, и Любочка не почувствовала подвоха. Народ в комнате замолчал, задумался, а сидящая всегда почему-то на столе и накручивавшая диск телефона тонким карандашиком, чтобы не испортить свеженаманикюренных ноготков Танечка Макарова отставила в сторону телефон и подошла к Вере.

           – Вер, я чего-то не поняла... ты это к чему? Что ты имеешь в виду? – озадаченно посмотрела на нее Любочка.

–          - Ну а как же, Любовь Михайловна, – парировала Вера, чув- ствуя, что пришел, наконец, ее звездный час, – можно мне вас так называть? Мне как-то неудобно называть вас иначе, я все-таки намного моложе... Так вот, Любовь Михайловна, если мы все снова станем воинственными, пусть даже мужеподобными ама- зонками, то как раз исполнится ваша мечта, потому что мы тогда будем опять сильными, мужественными и сами будем выполнять тяжелую работу, и бить молотом по наковальне, и оборонять наше государство от врагов, а себя самих – от мужчин, а главное – тогда нам не нужны будут мужчины для оплодотворения и зачатия наших детей!

          Танечка Макарова подняла за спиной у Любочки большой палец в знак одобрения.

          – Нет, но я всё-таки не поняла, к чему ты клонишь-то вообще? – недоумевала Любочка, как-то пропустив Верину колкость относительно собственного возраста. – Да, все правильно, ну, были когда-то такие амазонки, и было их царство, ну и действительно, обходились они без мужчин... Кажется, даже в момент зачатия... И надо полагать, было им хорошо, солений-варений мужикам они не закручивали, борщи у плиты не стояли-не варили, по-всякому их не обихаживали... Так что же тут плохого? Молодцы! Многое можно было бы и нам позаимствовать. Чистый матриархат!

         – А то плохое, Любовь Михайловна, – сказала Вера отчетливо и с расстановкой, – то плохое, что амазонки были лишены любви и нежности, и никто их не любил, и они оплодотворяли сами себя, а уж это распоследнее дело, потому что – а как же сладостный процесс?..

         Комната поперхнулась, затем взорвалась хохотом, тем более, что Любочке очень нравился именно этот самый сладостный процесс, о чем во всеуслышанье и во всех подробностях вещал ее любовник Алешка всякий раз после бурно проведенного с возлюбленной вечера в постели.

         Любочка сразу не нашлась, что ответить, хотя обычно за словом в карман не лезла, потом с неприкрытой ненавистью посмотрела на Веру, обронила тихо: «Всё умничаешь, самая тут ученая нашлась!» – и гордо удалилась под каким-то предлогом.

         – А хорошо ты её... срезала, молодец! – медленно проговорила Танечка Макарова.

          «Да, прямо как в рассказе Шукшина “Срезал!»», – подумала Вера, но вслух ничего не сказала. Здесь излишняя эрудиция – излишня...

          ...Да, это был особый, замкнутый сам на себя, закрытый круг. Привычные, предсказуемые устои и каноны уютного мирка – вот что правит бал! Стая. Мир, живущий по понятиям. Здесь процветала круговая порука – род кумовства. Здесь торжествовал принцип ты – мне, я – тебе. Касты, стаи – это ведь не просто замкнутые коллективы, а типичная классическая патронимия! Потому что отличительными чертами Стаи стали приоритет коллективных интересов над интересами индивидуальными, а, главное, эта самая круговая порука и значит, обеспечение безопасности интере- сов всех ее членов. Как в традиционном обществе Средневековья.

          Они сидели в своем узком привилегированном и предсказуемом, а потому удобном мирке и носа до поры до времени не высовывали. Пока вдруг не удавалось подняться по карьерной лестнице – и выскочить на более высокий уровень, попасть в следующий круг. Не здесь ли, размышляла Вера, в своеобразной форме проявилась вдруг традиция российского общинного коллективизма, идущая из глубины веков нашей государственности и вдруг снова восставшая, словно феникс из пепла, в советской действительности? Ей, как историку, это было очевидно. К тому же и социальная справедливость в Советском Союзе на высоте, другой такой страны нет!

          Сильные мира Внешторга. Мир цинизма и подозрительности, самоизоляции, подхалимажа, социальной зависти и агрессии. Точно вывернутые наизнанку, изуродованные представления о жизни, о человеческих отношениях, о самоуважении, о том, что важно, а что не очень.

           Стая – род касты. Узкий круг, куда чужака, постороннего без опознавательных знаков не допускают, где американский джинсовый лейбл вкупе с партбилетом заменяют любой документ или пропуск. А если человек не станет своим в этом кругу избранных, не сделает карьеру, не выскочит на по- верхность, его доест социальная зависть. Впрочем, это чувство не оставляло их и позднее: ведь нет пределов совершенству.

         А первые лидеры государства еще убеждают советскую массу, что у нас все равны, у нас построено общенародное государство, у нас бесклассовое общество.
         Нет уж, некоторые у нас все-таки равнее...

         Замкнутое на свою страту кастовое общество. Касты рабочих-передовиков производства, работников торговли и сферы обслуживания, дипкорпус, внешторговцы, партийцы-аппаратчики и так далее... Словом, общество, состоящее из замкнутых концентрических и практически не пересекающихся кругов. А что там, внутри кругов? Одинаковость. Миры стереотипов. Всего два-три устойчивых стандартных набора типовых инструментов, к тому же во многом схожих. Что и говорить, выбор не столь уж велик.

         Но в таком случае типовой набор качеств, черт характера, поведения имеется, пусть в разной степени, у всех людей, живущих в Советском Союзе. Здесь и социальное лицемерие, и изрядная доля цинизма, и фарисейство, и подозрительность, и страх, конечно. А как же? Людьми, которые боятся, легко манипулировать.

         В условиях советского образа жизни, в результате постоянной дрессировки, эти качества произрастают, будто сорная трава, становятся доминирующими. Впрочем, что-то подобное она читала в спецхране. Да, кажется, у Михаила Геллера в отрывках из его «Утопии власти», перепечатанной в одном итальянском журнале. К сожалению, и так называемый советский «средний класс», если использовать категорически запрещенную в СССР западную терминологию, характерную для капиталистического общества, не представляет исключения в отношении советского менталитета.

         Разумеется, думала Вера, информотдел – это еще не весь мир, это клоака, это самая гуща клоаки Внешторга. И когда она поступила в аспирантуру, а потом в отдел, где можно было хоть как-то заниматься наукой, а не курить бесконечно в курилке, не резать бездумно газеты и журналы, не копировать статьи по разным странам и проблемам для институтского ученого дяди, не формировать институтское досье для спецхрана и открытого доступа в библиотеке, из которого специалисты затем извлекают информацию для своих монографий, статей, заданий для ЦК КПСС, ВЦСПС, она почувствовала себя больше на месте. Хотя и здесь социальный статус человека и его принадлежность к аппаратной элите значили намного больше, чем его научный потенциал.

        Но тогда, думала Вера, где же каста советской интеллигенции – интеллектуалов-шестидесятников? Их больше нет как таковых? Они разгромлены в период неосталинизма конца 60-х – начала 70-х? Кто-то из них – самые отчаянные! – испробовали на себе действие карательной медицины за своё инакомыслие, за под- держку томящихся в тюрьмах советских диссидентов, за протест на Красной Площади против советских танков в Праге. А многие ушли в глухую оборону, растворились в свинцовые годы брежневского застоя 70-х в других кастах, не вписались, эмигрировали или выпали из активной жизни, уйдя во внутреннюю эимграцию – и стали маргиналами в своей стране?            

    ...
         Глава 9. Полет во сне и наяву.

          За окном, медленно, словно призрачный сонный корабль, проплывал мимо нее кобальтово-синий вельветовый вечер. Неужели пришла, наконец, зима – в самом конце января? Но как красиво, какая гулкая торжественная тишина вокруг! Там, на улице, крупными хлопьями-корабликами падал снег, деревья стояли величественные, одевшись в новенькие белоснежные шубы, а во дворе института все было покрыто великолепно чистым, каким-то первозданным – библейским (или в библейских историях так жарко, что снега там не может быть?) мягким белоснежным ковром.

         Вера глубоко задумалась, заглядевшись на белоснежную зимнюю сказку за окном. Конечно, завтра все снова растает, и под ногами опять будет хлюпать мокрая грязь, но сейчас - как же красиво, тихо все вокруг!

        - Вероня, а давайте-ка мы с вами сделаем сейчас маленький перерывчик, - услышала она мягкий, как только что выпавший снег, вельветовый, странно интимный голос шефа.

         Вера вздрогнула, резко обернулась и увидела Аршаковича. Шеф стоял около ее стола и наливал в два тонких высоких бокала вино из неизвестно откуда взявшейся бутылки.

        - Ну что вы так вздрогнули, Веронечка, я вас испугал? Ничего страшного… Но мы с вами это, правда, заслужили. Это, Вероня, вино под названием "Inferno" . Помните, я тут как-то однажды весь наш отдел угощал? Вино потрясающее! С французскими не сравнится. Это я из Италии недавно привез, и я давно хотел вас угостить... Такое вино вы у нас в Союзе нигде, ни в одном магазине не найдете, даже в «Березке»!

           - Ну, я не... я даже не знаю, а как же... – пробормотала Вера. – Нет, пожалуй, Павел Аршакович... Надо скорее работу заканчивать. Уже ведь поздно, когда же я домой-то попаду сегодня?

          - Ничего, попадете-попадете! Муж, хотя и поздно, но обязательно вас дождется, это я вам гарантирую, и ему тоже! - моментально отреагировал шеф. – Но он же должен понимать: любую работу надо закончить. Ну, а тем временем маленький перерывчик нам отнюдь не повредит. Только вот что... Вроде уже все ушли, одна служба охраны... но все-таки, сами знаете, выпивка на рабочем месте... Это как-то не совсем... одним словом, это у нас не приветствуется. Давайте-ка лучше дверь закроем…

          Шеф Аршакович демонстративно запер дверь отдела на ключ, потом взял оба бокала и предложил:
         - И знаете что, Веронечка, а нам ведь будет намного удобнее не здесь, в отделе, а в моем кабинете, там можно расположиться за журнальным столиком, удобно посидеть на диванчике...

          Вера сразу оценила ситуацию. На низеньком стеклянном журнальном столике уютно расположились два изящных бокала, ждала их только что распечатанная большая шикарная коробка итальянских конфет, тонко порезанный апельсин на тарелочке, а в высокой узкой вазе, привезенной шефом из Италии, снова источали аромат розы - на сей раз четыре темно-красных и одна чайная.

          Жаль только - не изучила она до сих пор искусство составления икебаны и язык цветов, а неплохо бы знать его! Но... о чем тут говорить - в сущности, все ясно. Смелость, хитрость, внезапность. Качества хорошего руководителя? Или соблазнителя?

          Но… Еще есть время просто сказать нет и уйти. Ну зачем ей осложнения с собственным начальником? Да в том-то и дело, что говорить нет она никогда не умела. Девочка, выросшая в интеллектуальной научной семье, она не оказывалась до замужества и рождения ребенка в полосе жизненных бурь, вырывавших нервы с корнем, но зато учивших преодолевать серьезные коллизии, выходить из затруднительных положений и пикантных ситуаций, пресекать манипулирование, четко обозначать пределы внутреннего личного пространства, отказывать. И теперь Вера, во многом оставшаяся этой наивной девочкой и до сих ни разу не попадавшая в столь щекотливое положение, совершенно растерялась - она не знала, как поступить. К тому же шеф все больше нравился ей.

         Павел Аршакович усадил её на диванчик, снял пиджак («Сняла решительно пиджак наброшенный»… - почему-то припомнилось Вере), ослабил галстук, придвинулся, нежно, обволакивающе обнял её за плечи, обдав чувственным ароматом дорогого парфюма, долил в бокалы еще немного вина, произнес обволакивающим шепотом:

         - Cin-cin, Веронечка... Ведь так твои итальянцы чокаются, верно?… Вот и мы... Выпьем по бокалу Inferno – и заполыхаем в Аду… с тобой вместе – в аду страсти!

        Она видела все происходящее слегка отстраненно, словно в кино, в сильно замедленной съемке. Как банально он выражается, какой налет пошлости - и в то же время как все продумано, уютно, с какой заботой подготовлен их t;te-;-t;te.

        Надо же... А ведь Машка-то прямо как в воду смотрела... и предупреждала её, и именно сегодня.

        Шеф еще чуть-чуть подогрел голос, и стал он теплым-теплым и мягким, бархатным. Аршакович чокнулся с ней, отпил немного этого божественного напитка, взял ее бокал, пригубил вино оттуда, где пила она, поставил оба бокала на низкий журнальный столик. Потом взял из коробки конфету, положил в рот Вере, посмотрел прямо в её глаза обволакивающим, проникающим взглядом – и тут же впился в ее губы долгим и сладким, тягучим, как ириска "Золотой ключик", и обжигающим поцелуем.

        - Сладко как, правда, Вероня… и ты сладкая… Отдай мне твою сладкую конфетку, - простонал Аршакович, содрогаясь в неудержимо приближающихся конвульсиях страсти, и всосал ее в себя.

        «Избитый прием опытного сладкого ловеласа – но ведь работает… хотя и попахивает цинизмом», пришла в голову Вере последняя здравая мысль.

        А затем шеф Аршакович решительно снял рубашку, стремительно опрокинул ее на диван, не отрываясь от ее губ и жадно шаря по ее телу умелыми горячими руками, моментально и как-то незаметно, ловко - она даже сама и не заметила как – снял с нее кофточку, расстегнул юбку.

        «Да, вот и в этом он преуспел… мастер соблазнять… и ведь так же точно, наверное, он начинал и с Анечкой, - вдруг подумалось Вере. – И, может быть, даже здесь, прямо на этом самом диване… и, наверное, с другими тоже… вот хоть с той же Машкой, к примеру, – то-то она с таким вдохновением про Анечку мне пела… Как пОшло, однако… А теперь вот и моя очередь подошла, благо, я под его началом не так давно… не успел еще… Ох, не надо бы, не надо…»

        «Нет… Не надо, не надо, не сейчас…» - эти обычные, как всегда в подобных случаях, женские слова закипали, пенились на губах. Но она уже не могла, да и не хотела сопротивляться. И почему бы и не ответить на его порыв? Хотя и дешевый это прием, по правде говоря. Но, видно, мало это понимать разумом... Где найти противоядие?

        «Да, да! Он же тебе давно нравился, как мужчина,.. а если честно, ты ведь сама хотела этого... А почему бы и нет? Ведь никто же не узнает, ведь одновА живем, и он уж точно болтать не станет, не в его это интересах...»
«Не надо бы», - шептал ей почти сломленный внутренний голос.
 
        - Молчи, молчи, Веронечка, не думай ни о чем, не говори ничего… ты же ведь и сама давно уже хотела этого... Шеф внезапно охрипшим голосом дословно повторил слова, подсказанные ей внутренним голосом, запечатывая ей рот проникающим бесконечным поцелуем и нахально ощупывая ее сальными глазами. И произносил он тоже сальности. Потом прокашлялся, прочищая голос. – А давай с тобой потеряем голову… вот так… ну же! прямо сейчас… да… соединимся в одно... сольемся, вот так! Ты теперь вся моя...

        Как это он угадал её мысли, успела подумать Вера. И – потеряла голову. Сразу. Совсем. Напрочь.

        Резкий пронизывающий запах опасности - у-ух, какой колючий! - и острый - мокрый, жгучий, животный, кисловато-мускусный - желания ударил ей в нос, постепенно завладевая ею, окутывая тяжелым жарким одеялом, забирая в тиски. Повелительно, грубо и властно пробил ее плоть, жестко пронзил крепкий могучий огненный жезл. Как в первый раз. Будто сваю он в нее забил.

        Небольшой, но очень удобный и мягкий кожаный диванчик в кабинете у шефа стал их сообщником – и соглядатаем.

        … Господи! Да разве так бывает? Неужели так может быть вообще? Она и сама не могла понять, что с ней происходит. Чувствовала одно: такой остроты ощущений, такой отстраненности от себя она не испытывала еще никогда. Невероятная легкость, даже невесомость овладела ею, и, не чувствуя своего тела, без всяких усилий она поплыла по реке, и эта широкая полноводная могучая река понесла ее стремительно, то погружая в теплые прозрачные зеленоватые волны, то поднимая и раскачивая на этих ласковых то медленных, то быстрых волнах. И он плыл вместе с ней, слившись в единое целое, и шептал что-то невозможное, невообразимое, от чего кружилась голова и хотелось плыть так вечно... А потом вдруг полноводная широкая река точно поднялась высокой волной - и резко низверглась в невыносимо глубокую, до боли  сладкую пропасть, швырнула их куда-то вниз, прямо в бездну Ниагарского водопада, и падали они вместе в ту бесконечную бездну.

        - Вот та-к, девочка моя синеглазая, во-от так, моя маленькая малышка... - шептал он ей на ушко тихо-тихо, еле-еле слышно, словно ветер шумел в ушах.

        Только ни о чем не думать – только лететь! И она летела вниз по реке... а водопад низвергался вниз каскадом… каскадом... Снова и снова, и еще, и еще, и она больше не чувствовала своего тела. 

        Вера не осознавала, сколько времени продолжались эти взлеты и падения и сколько раз она взмывала вверх, отрываясь от собственного тела, и сколько раз взрывалась страсть, отзываясь сладкой болью и нестерпимым блаженством в голове, во всем теле, и сколько раз они оба заходились в стоне и кричали, и парили, оторвавшись от своих бренных тел, и падали вместе с высоты, глядя друг другу прямо в глаза.

        Неужели так бывает? Почему же она не испытывала ничего подобного в жизни - даже с любимым своим человеком. Как такое может быть? Только бы это продолжалось еще и еще! Только бы не заканчивалось!

        …Потом шеф целовал её в грудь, в губы обволакивающими, расслабляющими и, вероятно, отрезвляющими поцелуями. Да, он умеет искушать… Интересно, кого же из них двоих он отрезвлял?

        - Давай теперь немножко полежим... Отдышимся, - вкрадчивым, томным шелковым голосом произнес Аршакович. - Девочка моя хорошая, да ты просто чудо! Как же ты мне подходишь! А тебе как, понравилось? Ну, впрочем, о чем это я? Я же все почувствовал… как ты… правильно… вот так… какая ты горячая…  - Шеф беззастенчиво гладил ее, трогал, ласкал глазами, руками, губами. И - ну ни капли деликатной нежности, к которой она так привыкла в интимных отношениях с мужем – одна только грубая животная страсть. Жесткий животный секс и обволакивание.

        Потом их подняла и понесла, раскачивая и унося течением, четвертая, пятая, шестая волна секса. Они потеряли счет времени, приливам и отливам непреодолимого желания обладать друг другом.

        - Вероня, да ты просто само совершенство... И это было - божественно… - стонал шеф Аршакович, содрогаясь от нового приступа желания, - и я снова хочу тебя, еще, еще, нет, правда, ты просто чудо, девочка! Это невозможно выразить словами!

        - Ну, всё! Теперь всё, хватит, а то мы до утра будем этим заниматься, и потом, я уже больше не могу! – простонал, наконец, Аршакович, с усилием оторвавшись от нее и быстро натягивая брюки, застегивая рубашку.

        А Вера сидела на диванчике, закутавшись в свой джемпер, и смотрела куда-то в одну точку. Что такое? Почему ей хочется теперь, чтобы он ушел отсюда как можно быстрее и оставил ее одну? Она не понимала. В конце концов, он ведь очень интересный мужик, и элегантный такой, и, конечно же, нравился ей с самых тех пор, как она пришла в его отдел. Но, Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он теперь молчал, чтобы только не сказал что-то сальное, какую-нибудь пошлость! Почему ей так неловко теперь выдерживать его взгляд, хотя всего лишь десять, нет, даже пять минут назад она то взлетала вместе с ним, будто на гигантских качелях, до самых небес, то стремительно падала оттуда, с высоты, не отрывая от него глаз, и он пронзал ее всю своим взглядом, и им хотелось, чтобы это никогда не кончалось, и упоенная радость переполняла, и падение это было невозможно, невыносимо счастливым в остроте своей.

        ... Когда это было? 
        ОН смотрел на нее лучистыми глазами - не отрываясь. Сказал:

        - Господи, дай мне утонуть в этих глазах!
        Шепот дождя...
        А в глазах его отражался её дождь...         
        ОН. ОНА. А ещё дождь.
        Горошки дождя лопались в лужах, как мыльные пузыри...
        Это - было так.

        Потом возникло нечто чуждое, враждебное – и встало между ними...

        - Так, ну всё, давай, Вероня, по-быстрому, быстро, быстро, - торопил ее шеф, совершенно одетый, причесанный, при полном параде, подчеркнуто деловым тоном.
- Ну что ты сидишь? Мне ведь уже давно пора домой, да и тебе, между прочим, тоже. А у меня, ко всему, еще и жена сегодня не совсем здорова, (вот спасибо - напомнил! Это чтобы претензий никаких к нему не имела?) так что еще и в аптеку не мешало бы успеть заскочить… хотя… который час? Ой, нет, все, конечно, закрыто. Да и тебя муж тоже, наверное, заждался. Давай сейчас поторопимся…  Да что с тобой?

        Как странно всё. Шеф просто соткан из противоречий. Во время их полетов вверх и вниз по Ниагаре он был то нежен, то зажигал её сокрушительной страстью, то шептал ей нестерпимо ласковые слова, то рисковал сломать в своих железных объятиях.

        Вот так и теперь. Он готов к выходу и к встрече с семьей. Следы преступления полностью уничтожены – чист и безупречен. И ни в одном глазу – примерный семьянин, да и только. Просто два разных человека.

        - Нет-нет, ты только не подумай, девочка… То, что было... было очень-очень хорошо, правда, я даже не мог такого ожидать, - словно оправдываясь, снова понизил голос шеф и запечатлел на Вериной шее поцелуй благодарности. – Ну и как тебе мой мальтийский жезл? – это он прошептал ей на ушко. – Да… но что же теперь делать: пора нам уже по домам… нельзя выпадать из современного цивилизованного общества, ты ведь понимаешь? Статус есть статус, тебе же не надо все это объяснять, ведь правда? Ну вот и умница.   

        Сейчас он разговаривал с Верой, как с маленькой неразумной девочкой. Она машинально кивнула.

        - Давай выходи сначала ты, а я уж позже… Надо же все-таки соблюдать конспирацию, правда?... Веронечка, девочка, ты только цветы не забудь, на вот, возьми. - Аршакович достал из вазы розы и протянул ей. - Ах да, и вот еще кое-что... Он вытащил из ящика своего стола, протянул ей небольшой изящный пакетик, в котором лежало что-то маленькое, твердое.

        - Потом, потом посмотришь... И знаешь что? Я сам уже сведу текст ну, и там, сопроводительную записку, за что же мне мучить тебя? Так что завтра можешь спокойно отдыхать. Нет, но и, конечно, чтобы текст автореферата в понедельник в десять ноль ноль утра у меня на столе лежал, ясно? Ну и статью в сборник готовь побыстрей! Все, ты свободна, отдыхай.

        И проводил Веру до двери отдела, приобнял за плечи, нежно поцеловал в губы, подавая шубку.

        Может, все-таки спросить насчет его работы во Франции? Прямо на языке вертится… А хотя он вряд ли правду скажет. Вон как выпроваживает, и не стесняется, и даже проводить не предлагает, а ведь он на машине, до дома мог бы подбросить.

        - Вероня… вот еще что… слушай... на следующей неделе я постараюсь устроить... освободить себе часок-другой, например, во вторник – так и ты попробуй, что ли… ладно? Я дам тебе знать... - Он еще раз поцеловал ее. - Ну, все-все, иди уже...

        Что ж. Акценты расставлены. Все ясно. И спрашивать ни о чем не стоит. Конечно. Надо соблюдать конспирацию, нельзя выпадать из стаи, то есть из современного цивилизованного общества. А то, не дай бог, кто-нибудь отправит телегу в дирекцию или - неизвестно, что хуже - сообщит жене, та поднимет скандал, может обратиться в партком и местком и куда там еще... И все! Какая уж там загранкомандировка!

        Спускаясь по лестнице, Вера не утерпела, остановилась у подоконника, достала из сумочки пакетик, заглянула в него и вытащила небольшой флакончик духов, крохотную изящную шоколадную конфетку -"бутылочку с ликером" и шарфик из тончайшей мягкой шерсти - кашемировый, как потом просветила Майка. А духи - Chanel номер пять, о Боже! Да такое даже и в "Березке" не всегда достать.

        Значит, это не было экспромтом, и он все запланировал заранее, подготовился, поняла Вера. Видимо, шеф решил соблазнять её на высшем уровне. Хотя ему, регулярно выездному за кордон, это ничего не стоит.

        Какой хилый, промозглый вечер пришел на ее улицу! Снег еще немного пометался на необъятных небесных подушках, а потом обернулся дождем, мерзким, холодным, противным. Этот самый снег-дождь моментально превращался под ногами в жидкое грязное пюре, противно хлюпал и чавкал, а тяжелое сизое небо опрокидывалось прямо на голову всей своей мокрой тяжестью. Ожесточившееся небо. Да уж, зима так зима. Хиленькая московская зима. Если теперь вдруг подморозит, вот будет каток! И очереди в травмпунктах вмиг выстроятся – прямо как в наших магазинах.

        Вера шла к метро и думала: хорошо бы Валерка уже заснул к ее приходу. Кстати, кажется, когда они уединились в кабинете у шефа, в соседней комнате были какие-то звонки? Наверное, это звонил муж, недоумевал, куда она запропастилась в субботу вечером. А, ладно, будь что будет.

        Да, разудалый вечер у нее случился. И думать об этом не хочется - во что она позволила себя втянуть? Нет, больше она она на это не пойдет - никакого вторника ему не будет!

        Стыдно, очень стыдно. Странное ощущение: сочетание легкости - и грязи. Хотелось как можно скорее принять душ. Нет, сейчас она не будет об этом думать.
В голову полезли будничные мысли. Ну зачем она отказалась от кубика Рубика, когда Майка предлагала взять и на ее долю: хоть Катьку порадовала бы. Ведь многие дети в старшей группе в садике у дочки приносят с собой эту красивую яркую головоломку. И где только родители достают их? Неизвестно. В магазинах их «нет не бывает» - по крайней мере, так отвечают продавщицы. Но тем не менее, они есть у многих детей, а кто-то из ребятишек приносит в детский сад и новомодные электронные игрушки: какие-то яркие разноцветные шарики или занятные ромбики – словом, что-то там на экране прыгает, летает, скачет… Знакомства у родителей в Детском Мире, что ли? Из-за кордона привозят? Или выстаивают безумные очереди. Да она сама совсем недавно видела длиннющий, на несколько часов почти безнадежного стояния, хвост в Детском Мире на Ленинском проспекте, даже встала, постояла немного – и ушла. Некогда ей стоять, да и все равно не достанется: в любой момент может выйти продавщица и заорать противным визгливым голосом: «Все! Товар заканчивается. Кто последний?! Последни-ий?! Мужчина-а, эй, вы там, да, вы, вы, что ли, последний? Скажите там, чтоб больше не занимали! Все! Расходитесь, товарищи!» И если б такое только с игрушками было! Самые необходимые вещи - все приходилось доставать.

         Подходя к дому, Вера привычно посмотрела, горит ли свет в их окнах. Без пяти двенадцать. Прямо как Золушка спешит с бала.

         Оба окна были темны. Что же, Валерка спит или ушел куда-нибудь?
Валерки дома не было. На столе лежала записка, в которой он сообщал, что не дозвонился ей на работу и уехал к Пашке Михайлову: у него собралась картежная компания, и скорее всего, он вернется с последним поездом метро или на поливальной машине, а не получится, засидятся – так уже приедет с утра пораньше.

         Ну что ж. Всё к лучшему – как заказывали. Сейчас ей трудно было бы смотреть в глаза Валерке. Вера сладко зевнула, погасила свет, удобно подмяла подушку - щека устроилась мягко, уютно... Как же всё-таки приятно заснуть после трудного дня, сумасшедшего вечера – и предыдущей бессонной ночи...      

      ***
              Глава 13. ПОГОРЕЛКИ

              Шли дни, недели, месяцы. Почти каждую неделю, а иногда и чаще, Вера встречалась с шефом Аршаковичем. То, правда, все- го несколько раз, они вечером запирались в его кабинете, но тут он сильно рисковал (и наверняка потом дарил охранникам доро- гой коньяк и еще какой-нибудь острый дефицит за молчание!), то, чаще всего, на широченном супружеском ложе в квартире у какого-нибудь очередного его приятеля, нежданно-негаданно улетевшего – и как кстати! – в загранку.
   
          Их связь пока еще была живой, горячей, фонтанировала ярки- ми острейшими ощущениями. Стоп-кран сорвало у обоих – это было ясно.

           Такие вот погорелки да полежалки – их общее словесное изобретение: ведь если говорят «посиделки», то почему же нельзя назвать совместную расслабленную сытость после «погорелок» «полежалками», убеждала Вера шефа (ах, ты мой лингвист, говаривал он тогда!) – стали уже их доброй традицией.

            Шеф Аршакович был то нежным и вкрадчивым, то огненным любовником – и тогда они вместе полыхали на одном костре, словно приговоренные к смерти через совместное сожжение. Это уже становилось их наваждением, их мукой.

            Но – какое странное раздвоение! – вот только что Аршакович взмывал вместе с ней прямо на седьмое небо по винтовой небесной лестнице желания, и ничего уже не оставалось недосказанного, недозволенного между ними. А вот он уже стоит весь упакованный, моментально одетый, причесанный, совершенно готовый не только к встрече с семьёй, но и для дипломатического приема, и торопит её

            – Ну всё, всё, Вероня, собирайся поскорей – и выходи ты первая, а я уж после тебя, чуть погодя, а то соседи как бы не увидели... Быстренько, быстренько давай, девочка – поздно уже. Пора – и тебе, и мне. Давай-давай, пошустрей!

             А иногда, словно предвидя обиду или возражение с её стороны, добавляет непререкаемым тоном нечто вроде: – У нас, знаешь ли, жизнь такая здесь, в Союзе, не мы с тобой её придумали, конечно, но нам следует соблюдать определенные стереотипы, сформированные этой жизнью. На меня тут уже, понимаешь ли... Ну ладно, это тебе знать совсем не обязательно...

              Однажды, услышав это назидание уже в который раз, она спросила его со всем возможным ехидством:

              – А что же, тогда и наши погорелки в постели – это тоже разновидность социального стереотипа? Это тоже статус, да? 

              Шеф Аршакович некоторое время молча смотрел на нее, а по- том холодно, жестко сказал, как отрезал:

              – Разумеется, девочка... – Лицо его затвердело, он недоуменно пожал плечами. Действительно, нашла, о чем спрашивать. И в его матовых лакированных глазах она увидела пламенеющий лед, ледяной полыхающий пламень, морозный жар... или... она не умела объяснить, чтО было в его глазах. Посмотришь пристально – обожжешься или обрежешься!

              Или то срабатывает защитный клапан, поняла Вера. Уже вросло в кожу, в мозг, стало его сущностью?

              Хамелеон. Два разных человека каким-то непонятным образом уживались в нем, и достаточно органично. То податливый, сгорающий от разнузданной плотской похоти любовник. То нежный возлюбленный, в самые острые моменты шепчущий ласковые обволакивающие слова: «Моя любимая, хорошая, люблю... как мне плохо без тебя...», а голос у него вкрадчивый, вельветовый, шелковый, сливочный... А то вдруг хладнокровный, расчетливый, приличный отец семейства, резонёр, партийный функционер, верный законам своей Стаи. Никогда не скажешь, что он может позволить себе – так, случайно, по пути, подумаешь, ничего особенного! – зайти налево.

             А она, Вера? В ней тоже было какое-то раздвоение. То она – стыдно даже подумать, чт; она только себе позволяла и как ни о чем не думала, и какие жгучие, острые, полуприличные или уже и вовсе неприличные слова ему нашептывала (уши потом краснели даже, когда вспоминала!), а он обалдевал и отвечал ей такими же, и на какие подвиги сомнительного свойства его провоцировала словами, руками, губами. И как радостно раскрывала она ему свое лоно. И как снова и снова впускала она его в себя и задер- живала там, обогащая свой женский опыт, оттачивая ars amandi. И что они вместе вытворяли, отбросив всякий стыд – какой стыд может быть в любви, требовательно шептал он, заходясь от желания, в минуты и часы жарких погорелок – по ассоциации с посиделками. И как взлетали до небес и как потом падали, забывая обо всем на свете, с наслаждением вдыхая острый, мокрый запах секса и заходясь от блаженства, на грешную землю, проливаясь на нее водопадами страсти.

           – Веро-онечка моя, – задыхаясь от желания, поучал её шеф прямо на пике акта наивысшего наслаждения и смотрел прямо ей в глаза своими матовыми лакированными глазами, – Веро-онечка моя, девочка моя хорошая, в любви надо быть искренними, ни о чём не думать, и раскрываться целиком, и отдаваться страсти радостно, тогда и наслаждение будет еще больше, будет беспредель- ным... во-от так, да! – И по-хозяйски, больно впивался губами в её губы, и вдавливался в нее всем телом, и вонзал свой огромный боевой кинжал в её с восторгом принимающие его ножны...

           «Пристроился и вот – дает... уроки в тишине, как-то отрешенно, будто глядя на себя со стороны или сверху? Непонятно», думала она. Только давать уроки в тишине у него не получится, потому что они сейчас как заорут-застонут в унисон на пике острого синхронного экстаза – мало не покажется!

           Но потом, после этой бесконечной, низвергающейся в пропасть Ниагары... похоти, страсти – разве разберешь! – она молила только об одном: чтобы молчал, чтоб не говорил ничего и не смотрел на нее, чтобы его тут вообще не было рядом и чтоб только она поскорее ушла отсюда – без него. А порой даже чувство отвратительной гадливости овладевало ею, особенно когда его не было рядом.
Правда, так случалось все реже и реже. После погорелок и во время полежалок она вела с шефом интеллектуальные ученые беседы.

          Им было интересно друг с другом, и они, с упоением лаская и щупая друг друга, попутно нащупывали и интересные темы. Говорили обо всем: о либеральном опыте Италии, о западноевропейском коммунизме Берлингуэра, Карильо, об особой позиции Жоржа Марше***************** – это был уже его конек! О правах человека у них и у нас, а в особенно доверительные моменты – и о советских диссидентах, хотя этого вопроса Аршакович касаться явно побаивался.

         Верин шеф был не только интересным, но и очень знающим собеседником, а итальянскую и тем более французскую действительность знал отнюдь не понаслышке и не теоретически, как Вера, а изнутри, бывая там несколько раз в году. Тема его кандидатской диссертации была очень близка Вере – французские социалисты в прошлом и настоящем, – и знал он эту проблему, так же, как и французскую и, кстати, итальянскую политическую систему, глубоко. А по современным французским левым силам собирался защищать докторскую: материала, говорил он ей, у него собрано более чем достаточно.

         Но нет, чтобы когда-нибудь шеф предложил проводить вечером домой. Ну, конечно, такси он для нее вызывал и деньги на оплату давал, чтобы не возвращалась поздно одна, в темноте. Но – конспирацию соблюдать надо, а значит, ни выйти из очередной конспиративной квартиры вместе, ни проехаться в его машине, ни даже сходить куда-нибудь – в театр, в кино... Хотя нет, в кино они несколько раз ходили. Он давно предлагал ей посмотреть «Осенний марафон». Это как раз про нас, шутил шеф. Нет, это как раз не про них, это на них совсем не похоже, подумала Вера, посмотрев вместе с ним фильм. Но ему она этого не сказала.

          Это был странный роман. Она нередко ощущала какое-то раздвоение и в себе, и в нем. Жаркое упоение, острое – до небес – плотское наслаждение, огневые полеты наяву до небес. Погорелки! Жаркий мороз, холодный пожар... Острый звериный запах секса – пачули? Нет, скорее мускусный... И почему-то едва уловимый – запах умирающей плоти, и совсем ускользающий – гнили...

           А в промежутках между погорелкамт-полетами – ученые беседы на политические, исторические, а иногда и театральные темы: время от времени шеф рассказывал о посещении какого-нибудь спектакля, куда билеты достать было практически невозможно, и ходил он наверняка с женой, хотя на эту тему предпочитал не распространяться.

            Да, странные были у неё ощущения – будто она переступила черту и вся извалялась в грязи. Такого никогда не случалось с ней прежде, но теперь почему-то привлекало и тянуло вновь и вновь. Как на место преступления.
Не случайно, видно, шеф Аршакович принес ей почитать нашумевший в Европе роман Дэвида Лоуренса**********. А, впрочем, уже давно нашумевший – в Советском Союзе его не переводили, конечно!

            Можно ли считать это совпадением? Нет. В мире не бывает ничего случайного. Вера сразу же споткнулась, с размаху налетев в «Любовнике леди Чаттерлей» на такую вот мысль: «Жизнь загрязнена в источнике своем». Раньше она никогда с этим не сталкивалась: в своих отношениях с мужем долгое время была почти пуритански осторожна, скромна... И ладно она! В партии ведь не состоит, из комсомольского возраста совсем недавно вышла по возрасту, и комсомолка всегда была еще та... Не то шеф Аршакович: кристальный коммунист, член парткома института, в этом году избран зампредпарткома, о чем он горделиво, любуясь собой, сообщил ей несколько месяцев назад, «политически выдержан», а главное – «морально устойчив», как он сам про себя пишет в анкетах и выездных документах. Понятное дело! Женат первым браком и не разводился – при оформлении за рубеж данные на него берут из первой папки**************. Уж он-то никогда бы не допустил, чтобы его дело попало во вторую папку и в его выездной характеристике были написаны позорящие честь работника идеологического фронта слова: «Разведен. Женат вторично (и хорошо, если так, а то, если просто «разведен», это уже практически всегда приговор – невыездной!) Отношения в семье нормальные, обстоятельства развода партийному бюро известны и не препятствуют выезду за рубеж. Виновным за разрушение семьи его не считают». Ни в коем случае! Уж лучше он, стопроцентно идеальный муж и примерный семьянин, будет исподтишка с женщинами амуры крутить, в кабинетах их принимать и по чужим квартирам шастать,.. но разводиться – это ни-ни!

             А она? Ну что ж, ей, по крайней мере, в ближайшее время выезд, тем более, в капстрану, не грозит, так что и характеристику для второй папки (она же вторично замужем!) отрабатывать не надо! А Майка, например, – та уж точно никуда не годится для загранки с точки зрения морального облика: не замужем, разведена, да еще инициатор развода!

             То, что с шефом ей не найти ни любви, ни сопереживания, ни, в общем, настоящей нежности – это Вера понимала, вероятно, с самого своего грехопадения. Однако, один раз уступив ему, она уже не могла сопротивляться – он держал ее цепко и когтил всякий раз, когда они оставались наедине. Но, может быть, как раз это ей и нравилось? Секс и разнузданность. Секс и помрачение рассудка.

             Они оба полыхали жаром. Проходили недели, месяцы, а они все никак не могли утолить жажду. Наоборот, с каждой встречей эта жажда становилась все нестерпимее. А избавиться от этого умопомрачения Вера не могла, да и не хотела, хотя после их погорелок ее и мучили стыд и отвращение к нему – и к самой себе. Но ведь и он попал в какую-то странную зависимость от нее. Она точно знала. Неужели это просто такая стопроцентная физиологическая совместимость? Замкнуло их друг на друге, заблокировало. Сорвало пружину часов, сорвало совсем, напрочь – вот она и прокручивается вхолостую. Но порой Вере вдруг казалось: в его глазах вот-вот проснется, вспыхнет что-то большее, разольется нежность, растопит настоящей страстью этот матовый коричневый лакированный взгляд... Потому что нельзя в таких вещах контролировать себя постоянно!

             На что только она надеется, часто спрашивала себя Вера. Да, ей хорошо, ей очень хорошо с шефом Аршаковичем, и не только на погорелках. Но что может выйти из этого? Готова ли она снова развестись? Вероятно, да, хотя развод – это стресс, это тяжело, один раз она это уже проходила. Надолго хватило тогда переживаний... Но так было бы честнее – и больше не надо было бы притворяться. Ну а он, Аршакович? Он ведь ни разу не дал ей понять, что собирается как-то менять свою жизнь. Его жизнь вполне устоялась, она уравновешена, упорядочена и, скорее всего, вполне его устраивает, так что вряд ли он позовет её в их общее светлое будущее. Жизнь течет в соответствии со стандартом, хотя жена его давно уже не интересна ему как человек и осточертела как женщина, да и дочурка отнюдь не вызывает умиления своими по- стоянными претензиями: «Отец, купи то, купи это! Чем я хуже моих однокурсников на экономфаке МГИМО?»

            Так что Вера точно знала, хотя они никогда не говорили на эту тему: он ни за что не разведется, даже если в проекте возникнет ребенок – просто вынудит её избавиться от него, как до нее заставил Анечку. Для него развод – это риск, это вопрос положения в обществе, в его кругу, в Стае, это вопрос карьеры, профессио- нального роста. Для него это вопрос жизни – это опасно. Не влезай – убьет!

            Довольно часто шеф Аршакович дарил ей представительские подарки: изящный шарфик, явно итальянский или французский, хорошее сухое вино, кожаный кошелечек или поясок, ну, и так, совсем по мелочи, колготки в сеточку (по ним вся женская половина института с ума сходила!), брелочек и как апофеоз – фирменный итальянский батник. Подкупает, держит, расплачивается? Как определить точнее, с горечью думала Вера. А на день рождения он торжественно вручил ей дорогущие французские духи – наверняка не из «Березки», а из самого Парижа.
Цветов, правда, шеф не дарил ей больше ни разу, даже на день рождения. Слишком заметно – вдруг еще увидит кто-нибудь.

            Несколько раз, проходя по коридору в институте, Вера ощущала за своей спиной настойчивые взгляды и слышала ехидные перешептывания «Смотри! Да смотри же, вон! Это она...», а однажды до ее ушей долетел обрывок разговора:

            – Во-он... это ж Верка, смотри... ну во-он же, та самая... да ты что, не знаешь? Ну ты что? ... это она сейчас с Павлушкой нашим трется... Ну, чего ты не понимаешь? Ну развлекается, крутит с ним... роман просто жуткий у них...

            Вера резко обернулась – ну, конечно! Две крашеные блондинки у окна, которых она знала только в лицо, но не помнила даже, из какого они отдела. Одну из дам-патронесс, кажется, звали Виолой Павловной, но она умоляла всех, чтобы её называли просто Виолой, без всякого отчества, и институтские сплетницы (и сплетники) перешептывались, что она даже на минуту, в магазин, не рискует выходить без макиажа. Виола Павловна, донельзя изысканная, ухоженная – тонна импортной капиталистической краски на лице, – одетая безупречно, с иголочки, с умопомрачительной, всегда свежей и самой модной стрижкой и сногсшибательным багровым маникюром, будто выпустила длиннющие когти свои вампирша, перепачканные в крови несчастной жертвы, и пропела, сладко заулыбавшись сахарной улыбкой отлично сделанных крупных, подозрительно ровных белых зубов прямо до ушей:

            – Добрый день, Ве-ерочка... как вы хорошо сегодня выглядите, и эта кофточка вам так к лицу! Сами вязали? Умница-мастерица! А как доченька, не болеет, ходит в садик? Жалко, конечно, детишек в садики отдавать, хорошо тем, у кого есть бабушки... малышам ведь дома лучше!

            – Здравствуйте, Виолочка, спасибо, а как ваши дела? Как ваша мама, все еще в больнице?

            Прямо жирные сливки с медом да сахаром! Просто лучшие подруги. А за спиной? Ну да, разумеется! А чего она ждала?.. Скоро ей придется ходить, боязливо озираясь по сторонам, а весь народ институтский будет за ее спиной шушукаться. В их институте хватает не только сплетниц, но и сплетников, и неизвестно еще, чьи сплетни ядовитее, кто больше любит перемывать чужое грязное белье... а кто-то и пальцем тыкать начнет... А что, если какая-нибудь такая вот Виолочка, Зоечка, Ниночка, Петенька мужу её позвонит? Вот правильно ее мама всегда говорит: «Шила в мешке не утаишь».

             Ох, уж этот женский коллектив! А хотя бы и не женский, разве скроешь такое? Значит, об их романе наверняка знает уже весь институт. Все тайное рано или поздно становится явным – таков непреложный, неумолимый закон, а уж тем более, в их богоспасаемо учреждении. Странно, что шеф Аршакович не боится огласки. Конечно, он соблюдает конспирацию, но ей все время кажется, что он сумеет выйти сухим из воды. У него все схвачено.

  .......
      
          Бумажную версию романа можно заказать в издательстве "Чешская звезда, пройдя по адресу:


Или


 Приобрести электронную книгу "Вихреворот сновидений" можно в интернете на Литрес.ру, bookz.ru, КнигаЛит, iknigi.net, Fiction Book, Литмир.biz, Альдебаран и др. (ссылки см. в разделе "Ссылки на другие ресурсы" внизу моей странички) и др. (http://eshop.czpress.cz/ http://www.softsalad.ru).
18 декабря 2015 г. и 19 февраля 2016 г, в эфире радио "Русская культура", в радиопрограмме "Современники и классики" состоялась передача о моем новом романе "Вихреворот сновидений", и зачитывались его отдельные фрагменты, в частности, отрывки из сновидения "Снов очарованья аромат".
31 мая, в 17::00 по московскому времени, в прямом эфире радио "Русская культура", в программе "Современники классики" состоялась передача о моём творчестве: профессиональный артист прочёл мою новеллу "Снов очарованья аромат" из романа "Вихреворот сновидений" - в цикле "Русская старина: Сны Веры Не-Павловны". Это уже 3-я передача о моём творчестве в этой литературно-художественной программе. Анонс передачи о моем творчестве см. также внизу страницы, в ссылках на другие сайты.               
***
      © Лана Аллина 2016
      Это начало моего романа "Вихреворот сновидений". Вышел из печати в марте 2016 г.

      На фотографии - одна из иллюстраций романа.
      Художник - Алла Кузнецова

      Сноски и пояснения к роману:
      * Римские ставни, открывающиеся наружу и характерные для центральной Италии.
      ** Площадь Виктора Эммануила - большая площадь в самом центре Рима.
      *** Улица Статута (Конституции) - улица в центре Рима. MAS – Magazzini allo Statuto - серия крупных магазинов в Риме.
      **** Об этом, в частности, писал А. Герцен в 50-е гг. XIX в., после возращения в Россию.
      ****** Мидии, зеленый салат, рыба-меч, молодое столовое вино.
      ******* Это игра слов: “Scopa" - название карточной игры, в буквальном переводе "Метла"; "Scopare" – «трахать» (ит., вульг.). "Трахайтесь, ребятки, трахайтесь!"
      ******** Привет, привет, Вероника, привет, красавица! Ну как ты? Какие снились золотые сны?
      ********* Тем лучше. ;Старая итальянская песенка: "Ну и пусть так, я тебя не стою более"...
      ********** Хочешь кофе, а, деточка? Я только что приготовила. Или ты сначала в ванную пойдешь? Иди-иди, а я тебе пока налью. Обязательно нужна первая утренняя чашечка!
      *********** Спасибо большущее, Мария, я сейчас!
      ************Лети, мысль, на крылах златых!" - ария из оперы Дж. Верди "Набукко".
      ************ Популярная итальянская песня 60-х гг.: "Ух какая загорелая-загорелая, под лучами солнца, как же здорово мечтать, обнявшись с тобой!"
      *************Политика, осуществляемая в Европе, в Евросоюзе в отношении мигрантов.
      ************** SCOPUS - единая международная реферативная база данных, индексирующая несколько десятков тысяч наименований научных и журналов и около 5 тыс. международных издательств; РИНЦ - российский индекс научного цитирования ученых.
      *************** Пленум ЦК итальянской компартии состоялся в середине января 1982 г., предваряя XVI съезд (апрель 1982г.) по инициативе её руководства, особенно её Генерального секретаря Энрико Берлингуэра, и был посвящён выработке ИКП позиции партии в отношении роспуска оппозиционного массового Движения «Солидарность» и введения 13 декабря 1981 г. чрезвычайного положения в Польше.
      **************** Массовое оппозиционное объединение, возникшее в социалистической Польше в конце 70-х гг. сначала как независимая профсоюзная организация под руководством Леха Валенсы, а позднее ставшее широким оппозиционным просоветскому режиму движением.
      ***************** Лех Валенса – лидер Солидарности, позднее – Нобелевский лауреат мира и первый президент свободной Польши.
      ****************** Войцех Ярузельский - государственный деятель, генерал армии, министр обороны Польской Народной Республики (ПНР) в конце 60-начале 80-х, Первый секретарь ПОРП (1981-1989), Председатель Государственного Совета во второй половине 80-х гг., второй Президент ПНР (1989), первый Президент посткоммунистической Польши. Премьер-министр ПНР - с февраля 1981 г.
     ******************** Энрико Берлингуэр – генеральный секретарь итальянской компартии с 1972г, теоретик и практик еврокоммунизма.
    ********************* На Мадридской встрече государств – участников Совещания по проблемам безопасности и сотрудничества в Европе (1980-1983 гг) в феврале 1982 года обсуждались проблемы отношения к польскому кризису и советской внешней политике  в связи с введением в Польше в декабре 1981 г. чрезвычайного  положения.
   *********************** На Мадридской встрече государств – участников Совещания по проблемам безопасности и сотрудничества в Европе (1980-1983 гг) в феврале 1982 года обсуждались проблемы отношения к польскому кризису и советской внешней политике  в связи с введением в Польше в декабре 1981 г. чрезвычайного  положения.
  ************************* В советское время многие острые с политической и идеологической точки зрения кандидатские и докторские диссертации защищались на так называемых «закрытых Советах» под грифом «Для служебного пользования» – ДСП.
  ************************** ИОН – Институт общественных наук при ЦК КПСС. Располагался около станции метро «Аэропорт», напротив Московского Автодорожного института.
  **************************** КМО – массовая советская организация Комитет молодежных организаций.
  ****************************** Первый отдел существовал в любом советском институте или учреждении, осуществлял наблюдение за идеологической чистотой и моральным обликом сотрудников. Его руководитель отслеживал все их возможные неблаговидные действия и неблагонадежные разговоры и докладывал об этом наверх, по инстанциям.
  ******************************** Жорж Марше - Генеральный секретарь Французской коммунистической партии (со второй половины 60-х - 80-е гг.)
************************************ Речь идёт о скандальном романе Дэвида Лоуренса "Любовник леди Чаттерлей".
************************************* В первую папку из Первого отдела (который возглавлял представитель КГБ) были включены самые проверенные, достойные, «морально устойчивые» партийные кадры советского научного учреждения.

   © Лана Аллина 2016
   © Sklenеnу mustek s.r.o. 2016
   Иллюстрации:
   Автор обложки Вероника Язькова © 2016

   Иллюстрация, приведённая здесь - обложка моего романа.

   ISBN 978-80-7534-059-7
 
   Роман поступил в продажу в книжных магазинах Чехии, вот-вот появится на следующих интернет ресурсах:

Заказы книги: издательство Sklenеnу; mustek s.r.o., Horova 12, 219, Karlovy Vary • в магазине «DINO»: I. P. Pavlova 36, Karlovy Vary
Заказать по почте: V;t;zn; 37/58, Karlovy Vary 360 01, ;esk; republika Приобрести книгу в интернете скоро можно будет на следующих ресурсах: http://eshop.czpress.cz/
http://www.litres.ru
http://svoy.ru/
http://www.softsalad.ru
http://biblioclub.ru
http://www.martinus.cz/

 А к лету этого года планируется издание моего романа и в Москве.