После полуночи ветер затих. Взошла луна. Одинокая и бледная, она величаво проплывала положенным ей маршрутом по небосводу, постепенно, час за часом меняя своё местоположение, внимательно рассматривала дома и дворы, заглядывала в каждый уголок своего подлунного мира, меняя синие тени, отброшенные ею, отражалась в тёмных окнах спящих домов, насупившихся под снежными крышами, серьёзно и внимательно рассматривающих свои сны. Под утро луна ушла, спрятав свой лик за горизонт, а в наступившей темноте звёзды стали ярче, зашептались, оживлённо перемигиваясь, потом тише и тише, пока совсем не стаяли. Утро было тихим и ясным, хоть и по-прежнему морозным.
В классе, возле Юлькиной парты царило оживлённое столпотворение. Она угощала одноклассников грушевыми палочками, привезёнными из Алма-Аты дядей. Гостинцы понравились детям: кто брал по несколько штук, а кто горстями, набивая карманы. Вскоре весь класс засопел, зачмокал. Вовка Кузнецов, прищурив глаза от удовольствия, воскликнул:
-- Вкусные, конечно, эти палочки, но лучше бы твой дядька настоящие груши привёз!
-- И яблоки! -- добавила всегда тихая, молчаливая Вера Бобрышева, отличница. -- Алма-Ата в переводе «отец яблок»!
-- Где яблоки, Петрова, а?! -- взвизгнул Митрофанов и заржал. -- Зажилила?
Юлька растерялась и взглянула на Вальку. Глаза у той были округлённые и испуганные. Отвечать надо было быстро и сразу!
-- О! О! Заржал, как конь во ржи! -- выкрикнула Юлька фразу, чтобы оттянуть немного времени для ответа.
-- А прафда, где? -- поинтересовался Кузнецов, не вынимая палочку изо рта.
Ответ был в его вопросе. Юлька встала и, окинув окружающих небрежным взглядом, заявила:
-- А вы, кроме журнала «Весёлые картинки» ничего не читаете больше? Так вот, в газете «Правда» сообщалось ещё осенью, что неурожай там. Засуха! Вот и порубали они деревья грушевые на палочки! Теперь, понятно?
-- Что-то подобное я слышала. -- нахмурив лобик, как бы припоминая, произнесла Лида Замятина, стараясь быть более осведомлённой, чем её одноклассники, затем, обратившись к Юльке, спросила: -- А можно мне взять тоже?
-- Конечно, Лида, бери сколько хочешь. И ты бери, Ира. -- обратилась она к Нечаевой. -- Угощайся.
-- Странно всё это, но я возьму попробую. -- Ирка взяла несколько палочек, понюхала и засунула одну в рот.
-- Жалко деревья. -- вздохнула Люда Кленфельд. -- Что ж они так? Прям все и порубали?
-- Угу. -- во рту у Юльки торчала палочка.
-- И яблони тоже? -- вновь спросила Люда.
-- И яблони! -- Юлька выдернула палочку изо рта. -- Но не все. Оставили на будущий год и груш немного оставили. Весной ещё насажают! -- Юлька врала открыто и нагло, внутри было от этого неспокойно и тяжко, но у неё не было и тени сомнения в том, что палочки имеют природное происхождение, к тому же эти тоненькие узкие пластинки были изготовлены из дерева.
Прозвенел звонок. В класс вошла Мария Ефимовна. В руках она несла школьный журнал, на котором стопкой лежали тетради. Дети догадались, что сейчас будут оглашены результаты их вчерашней контрольной. Все затихли в ожидании.
-- Итак, наш класс всегда был впереди всех по успеваемости. -- Мария Ефимовна сделав паузу, строго осмотрела сидящих. -- Вот уже заканчивается первое полугодие и каковы результаты показала проделанная вами вчерашняя контрольная работа. Плохо, очень плохо! -- нахмурив брови и поправив рукой воротничок своей блузки, продолжила: -- Итак, приступим к анализу. Не могу не назвать лучшие работы тех, кто к учёбе относится добросовестно и усердно. Бобрышева Вера и Сергеева Тоня -- отлично! Весьма порадовала работа Вити Штольц, если дальше он будет стараться, то в четверти твёрдая четвёрка ему обеспечена. -- она поправила волосы, упавшие на лоб и вновь обвела взглядом класс, -- Теперь поговорим о нерадивых, о тех кто плетётся в конце и тянет за собой весь класс в пучину невежества. Митрофанов, Нежевенко, Касимов! Двойки! За грязь и ошибки! -- Мария Ефимовна подошла к столу и, взяв в руки из стопки тетрадь, открыла её. -- Неприятно удивила работа Кленфельд, которую очень трудно оценить как работу, ибо это писанина небрежная и абсолютно безграмотная. Вы только послушайте, что написала Кленфельд, а главное, как!
Мария Ефимовна зачитывала перед классом Людкино изложение, где почти в каждом слове были ошибки, режущие слух. Дети смеялись, но не все, а большинство. Людка старалась не плакать, глаза её были широко распахнуты, в них дрожали слёзы и было видно, что она крепится из последних сил. «О, о, заржали придурки.» -- прошептала Юлька, взглянув на Вальку, глаза которой были проникнуты глубоким сочувствием к несчастной Людке, выставленной на посмешище, впрочем, это здесь было заведено так.
Когда все просмеялись и немного успокоились, Мария Ефимовна, призвав к тишине, продолжила:
-- Привели в недоумение работы Петровой и Смирновой. Встаньте! -- обратилась она к девочкам. Те встали, испуганно взирая на неё.
-- Скажи, Петрова, -- обратилась она к Юльке, -- что такое изложение?
-- Изложение это… это когда, -- волнуясь, мямлила Юлька, -- это когда пишешь своими словами.
-- Вот именно! -- подчеркнула Мария Ефимовна. -- Своими словами! У одной из вас слов своих не было, но мозгов явно у обеих нет! Два совершенно одинаковых текста, слово в слово. Молодцы! Ставлю вам «четыре»! Пополам, разумеется! -- в классе вновь раздался смех, одобрительный и льстивый, а Мария Ефимовна, разрешив Юльке сесть, обратилась к Вальке: -- Смирнова, где твоя октябрятская звёздочка?
-- Я…я…потеряла её. -- заикаясь, произнесла Валька.
-- Твоим родителям трудно выделить из бюджета двадцать пять копеек на покупку новой? Завтра же, чтобы звёздочка была у тебя, как и положено октябрёнку!
-- Она врёт, Мария Ефимовна! -- воскликнула со своего места Лидка Замятина. -- Она занозу у Петровой выковыривала и сломала застёжку!
-- Неслыханное кощунство! Зря, выходит, кровь за вас проливали в Великую Октябрьскую революцию, поколение неблагодарных?! Петрова, тебя касается! Как ты могла допустить подобные действия?! Дети, -- Мария Ефимовна обратилась к классу. -- Ответьте, где были бы сейчас Смирнова с Петровой, если бы не произошла революция? -- Лидка резво взмахнула рукой, подняв её. -- Замятина!
-- Батрачили бы на помещиков! -- глаза Лидки с благоговением устремились на учительницу.
-- Правильно, Лида… Коробова! -- вызвала Мария Фёдоровна, увидев, что Надька тоже подняла руку, аккуратно поставив локоточек на парту.
-- На господ работали, прислуживали бы им всяко! -- зардевшись от волнения, произнесла своим писклявым голоском Надька.
-- Верно! Ещё? -- класс молчал. Немного помедлив, Нечаева подняла руку. -- Так, Ира Нечаева, скажи, где были бы Петрова со Смирновой, если бы Великая Октябрьская революция не свершилась? -- Ирка встала и, уничтожающе-презрительно взглянув на Вальку, уверенно заявила:
-- Их вообще бы не было, Мария Ефимовна.
-- Да! Вот именно! -- подтвердила учительница. -- Ведь до революции погибало очень много детей, особенно новорожденных из-за отсутствия медицины и условий жизни. -- Мария Ефимовна, повернувшись к провинившимся девочкам, произнесла, выделяя каждое слово. -- И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы не понимать и не осознавать этого: кому вы обязаны своей жизнью и счастливым детством! Вы должны уяснить это и хорошо запомнить на всю свою жизнь! Сядь, Смирнова!
Мария Ефимовна прошла к доске и начала проводить урок русского языка. Всё было, как обычно, но в атмосфере чувствовалось какое-то непонятное напряжение, наполненное неслышимыми минорными тонами, тяжелое и невыраженное, оно давило и создавало внутреннее беспокойство, причину которого Юльке невозможно было определить, она чувствовала опасность затаившуюся, выжидающую, угрожающую психологическим уроном и испытывала страх, неосознанный и беспричинный. Наверное, лицо её было слишком мрачным, когда взглянув на Вальку, она вскоре увидела нарисованную чернилами на промокашке улыбающуюся рожицу, которую та ей подвинула, легонько толкнув. Юлька посмотрела, слегка улыбнулась и немного успокоилась. За несколько минут до конца урока, Мария Ефимовна назвала провинившихся:
-- Касимов, Кленфельд, Митрофанов, Нежевенко! Возьмите свои тетради с изложением! В коридор! Пусть все полюбуются на ваши шедевры!
Она вывела детей в коридор и расставив у стены, потребовала держать раскрытые тетради на уровне груди, чтобы все классы смогли узреть. Прозвенел звонок на перемену.
На этот раз многие остались на местах в классе, другие вышли полюбоваться на «представление». Шум и крики доносились из коридора. К стене позора выставлялись провинившиеся дети только их класса и никогда из других. Валька, тяжело вздохнув, произнесла:
-- Людку жалко.
-- Да, не повезло ей. Она одна среди мальчишек. Ох, достанется же! -- Юлька сидела и нервно колупала краску, облупливая небольшой участок на парте, который по своим очертаниям напоминал Каспийское море.
-- Не надо бы девочек к стене ставить! -- заявила Валька, -- Да перестань ты! -- она взяла Юлькину руку и отодвинула в сторону. -- Увидит и попадёт тебе!
-- Ну и пусть. -- упрямо проворчала Юлька. -- А девочек надо ставить к стене, потому что у нас равноправие. Поняла? Интересно, а нас не поставила, хотя мы тоже получили по двойке. -- она теперь сидела, подперев кулачком подбородок, и зло смотрела перед собой.
-- Потому что не с чем ставить. Ошибок-то нет, просто одинаково.
-- Ну да, не сообразили мы вчера, про помойку думали, торопились всё. А всё-таки, здОрово, что мы палочки припёрли, угостили всех. Только вот настроение испортилось, сосать их неохота.
-- И мне не охота. -- вздохнула Валька.
-- Ненавижу зиму! -- воскликнула Юлька и выражение её лица стало кислым. -- И школу! Вот весна наступит, давай, сядем на поезд и уедем отсюда!
-- Куда?! -- скорее удивилась, чем спросила Валька.
-- В страну волшебную!
-- Нет никакой страны волшебной. Мария Ефимовна сказала, что наша страна, где мы живём, самая лучшая во всём мире.
-- Она врёт или не знает. Есть страна волшебная, мне мишутка сказал, когда я засыпала, что ведёт туда тропинка лесная, но не всякая, а надо знать какая.
-- Приснилось тебе. -- с улыбкой произнесла Валька, -- Не говорят игрушки. -- она обняла Юльку за плечи, наклонилась и сказала на ушко: -- Э-эх, выдумщица.
-- Говорят! Все говорят. -- гнула свою линию Юлька.
Тут Валька вспомнила кота Тимофея, когда он привиделся, то тоже разговаривал и, даже, смеялся. «Может быть, не так уж неправа Юлька.» -- подумала она, но озвучивать не стала, только вздохнула тяжело. Дальше они сидели молча, не разговаривали, ожидали конца перемены, сопереживая наказанным, особенно Людке.
Прозвенел звонок на урок. Все расселись по местам. Вскоре из коридора появились наказанные, следом за ними шла Мария Ефимовна. Людка плелась заплаканная, низко опустив голову, волосы её были всклокочены. Учительница забрала у неё тетрадь, никуда негодную в разводах от слёз, и выдала новую.
Прошло ещё два урока и только перед последним Мария Ефимовна, оставшись на перемене в классе, заметила, что дети держали во рту нЕчто, а некоторые отламывали и прятали за щекой. Это явление несло массовый характер, что заставило её насторожиться и встревожиться. Когда прозвенел звонок на урок и все расселись по своим местам, она, прищурив глаза, внимательно и хищно оглядела класс.
-- Савельев, подойди-ка сюда! -- он встал и нехотя поплёлся, шаркая ногами по полу. -- Что у тебя в кармане? -- спросила она.
-- А это палочки грушевые. -- он достал из кармана несколько штук и, положив ей на стол, предложил: -- Угощайтесь, Мария Ефимовна, у меня ещё есть. Вкусные!
Учительница взяла со стола одну палочку и с недоумением стала рассматривать.
-- Их сосать надо, Мария Ефимовна. -- подсказал Савельев. По классу прокатился смешок.
-- Пройди на своё место и сядь! -- приказала она и обратилась к классу: -- Кто принёс это сюда? Встаньте! -- Юлька поднялась со своего места, громко хлопнув крышкой парты. Валька тоже хотела встать, но Юлька толкнула её, прошипев: «Сиди!».
-- Где ты взяла эти пластинки?
-- Это палочки грушевые…
-- Слышала уже! Я спрашиваю, откуда они?
-- Дядька из Алма-Аты приехал,… вот…привёз. -- запинаясь, произнесла обомлевшая Юлька.
-- Чушь!!! -- громко воскликнула учительница. Она достала газету из сумки и, расстелив на столе, приказала: -- Быстро все сложили сюда эти палочки!!! Все до одной! Немедленно! -- в классе поднялся шум, хлопки крышек парт, возня. Все доставали из портфелей палочки и несли на стол. Юлька тоже выложила свои оставшиеся, не жалея, так как чувствовала уже с утра надвигающуюся грозу и теперь чёрные тучи сгустились над её кудрявой головой.
После окончания занятий, Мария Ефимовна отпустила домой всех, кроме Юльки. Ей же было сказано остаться и пройти в учительскую. «Господи!» -- прошептала Валька, приложив ладони к щекам, закрыла глаза.
Возле учительской Мария Ефимовна попросила Юльку подождать, сама вошла в кабинет. Юлька стояла и с тоской смотрела в сторону раздевалки, находившейся на противоположной стороне коридора. Там, за сеточной перегородкой сиротливо висело её пальтишко. Тревожным взглядом она провожала учителей, спешащих домой. Вскоре учительская освободилась и Юльку позвали. Кабинет, узкий и длинный, заливал яркий солнечный свет, от которого не спасала наполовину задёрнутая портьера оранжевого цвета, она, казалось, не защищала от лучей, а усиливала и даже некоторую часть их бережливо сгущала, утаивая в просторных ниспадающих складках.
За столом, спиной к окну, сидела Анна Георгиевна, директор школы. Пожилая, плотного телосложения, со стянутыми на затылке в узел седыми волосами, в круглых очках, сидящих на носу с горбинкой, она напоминала сову, эту птицу, считающуюся символом мудрости и знаний, как и она сама.
Справа от неё, подперев подбородок рукой, расположился завуч, Николай Фёдорович, слегка сутулый, с лёгкой проседью в чёрных волосах, взгляд его всегда был суровым, а брови нахмурены. Он был не только заведующим по учебной части, но и наставником патриотического воспитания подрастающего поколения. Во время бесед и лекций, читая наставления, постоянно кивал головой, как будто, клевал. Это и выдающийся крупный затылок натолкнули сначала мальчишек, а затем и других детей называть его дятлом, за глаза, разумеется. Окружающие его уважали, а дети боялись. Говорили, что он раньше служил в органах. Как и в каких органах никто из детей не понимал.
Мария Ефимовна присела немного в стороне от них на краешек стула. Глаза всех троих были устремлены на Юльку, стоящую перед ними.
-- Что это? -- задала вопрос Анна Георгиевна, указав на горку палочек, лежащих на газете перед ними.
-- Это грушевые палочки. -- промолвила Юлька, едва услышавшая свой голос, так пересохло во рту от волнения, что язык еле двигался.
-- Откуда они? -- строго спросила Анна Георгиевна.
-- Дядя из Алма-Аты привёз. -- вздохнув, ответила Юлька, решив не отступать от версии.
-- Имя, фамилия, отчество дяди! Живо! -- выкрикнула Анна Георгиевна. Юлька онемела.
-- Почему ты молчишь? -- Анна Георгиевна обхватила кисти своих рук и, прижав их к губам, смотрела на Юльку, прищурив глаза.
-- Может, не надо, Анна Георгиевна, спрашивать. -- сказал завуч, затем, хлопнув открытой ладонью по столу, предложил: -- Позвонить куда надо, адрес нам известен, поедут и накроют это гнездо!
-- Кем работают твои родители, Петрова? -- спросила Анна Георгиевна, проигнорировав предложение завуча.
-- Отец работает на машиностроительном заводе, а мама в поликлинике.
-- Кем они работают?
-- Мама врач, отец рабочий. -- Юлька опустила голову и смотрела в пол, изучая на одной из плах ямку от выпавшего когда-то сучка и теперь залитую краской.
-- Прекрасная парочка! Уж не отец ли принёс эти пластинки, пропитанные чёрт знает чем, возможно, отравой?! -- Николай Фёдорович встал со стула и, опираясь обеими руками на стол, наклонился над ним, устремив уничтожающий взгляд на бедную Юльку.
-- Вы, Николай Фёдорович, всё-таки думаете, что… -- Анна Георгиевна поправила очки, сползшие с переносицы.
-- А тут и думать нечего! Всё ясно! Статья 58-я! Вредительство! Расстрел или лесоповал! -- он плюхнулся на стул, лицо его было устрашающе гневным. -- Ночью машина чёрная подъедет и заберёт голубков! А тебя в детский дом! Поняла?! -- крикнул Николай Фёдорович на Юльку, которая вздрогнула от ужаса, охватившего её с головы до ног ледяным потоком. Представив убитых родителей и бабушку, худенькую, всегда кашляющую, с тяжёлым топором посреди тайги и осознав, что она, Юлька, совершила какое-то очень страшное преступление, зарыдала в голос.
-- Так отменили же её давно! -- сказала Анна Георгиевна.
-- А жаль! -- взвизгнул завуч, -- Вот оно, где проросло! Прекрати реветь! -- прикрикнул на Юльку. -- Раньше думать надо было! Говори, кто послал тебя?!
-- Никто! Никто не посылал! -- крикнула Юлька, рыдая, -- Я нашла их.. попробовала… угостить захотела… -- сквозь всхлипы пыталась объяснить она. -- …они грушевые…я больше не бу-у-ду-у-у-у! -- взвыла Юлька.
-- А дядька? -- завуч выпучил глаза на Юльку.
-- Нету-у-у…и не было-о-о!
-- А, может, всё-таки был дядька?! -- не отставал завуч.
-- Они, что? Так и лежали врассыпную? -- Анна Георгиевна взглянула на Юльку поверх очков.
-- Не-е-ет…в детали круглой…на бочку похоже-е-ей! Проволокой скреплены были-и-и…на дне-е-е!
-- Где ты их нашла? -- спросила Анна Георгиевна. Тон её голоса немного смягчился.
-- На боло-о-те-е-е!
-- Успокойся и расскажи где именно. -- задала уточняющий вопрос Анна Георгиевна. Завуч сидел, поставив локти на стол, подперев руками подбородок, его глаза были прищурены, направлены на Юльку, а губы сжаты. Мария Ефимовна участия в разговоре не принимала и, казалось, была вообще не заинтересована результатом его исхода, -- взгляд её был отрешённым, а руки спокойно лежали на коленях, скрещенными и ладонями вниз.
-- На улице Коммунистической дом розовый, двухэтажный. -- Юлька старалась говорить ровным голосом, но судорожные всхлипы вырывались, она была похожа на рыбу, брошенную на берег в жаркий день: хватала ртом воздух и глаза её были полны отчаяния. -- Напротив, через дорогу, справа забор длинный, а слева проулок, …он к болоту ведёт.
-- Кажется, я знаю это место, если она говорит, именно, о нём… -- Николай Фёдорович повернул голову в сторону Анны Георгиевны. Взгляды их встретились.
-- А что там? Есть ли близко предприятия? -- полюбопытствовала Анна Георгиевна.
-- Машинно-тракторная станция рядом. -- ответил завуч, потирая пальцами лоб.
-- Слышишь, Петрова? Машинно-тракторная станция, а не кондитерская! Головой соображать надо! Пластинки были обработаны специальным раствором, вернее пропитаны им и он мог быть очень ядовитым! -- Анна Георгиевна встала, подошла к шкафу, что стоял напротив, взяла с полки телефонный справочник, положив на стол, вздохнула и произнесла, непонятно к кому обращаясь, -- Звонить будем, выяснять и разбираться! -- затем, повернувшись к Юльке, спросила: -- Ты с самого утра стала раздавать палочки?
-- Да. -- Юлька всё ещё всхлипывала.
-- Мария Ефимовна, как дети? Наблюдались ли какие признаки нездоровья?
-- Нет, все дети выглядели, как обычно.
-- Неизвестно, как они выглядели бы наутро, если бы не Ваша бдительность! -- ввернул Николай Фёдорович.
-- Выходит, эти пластинки были пропитаны раствором слабой концентрации, но это не значит, что не нанесён вред здоровью детей, могут быть последствия далеко идущие. Итак, Мария Ефимовна, пожалуйста, понаблюдайте за детьми и проведите беседу с ними.
-- Хорошо, Анна Георгиевна. -- кивнула Мария Ефимовна и перевела на Юльку ничего не значащий взгляд.
-- Петрова! -- обратился к Юльке завуч. Он встал и вышел из-за стола, подойдя к окну, остановился, затем, резко развернувшись, спросил: -- А что ты делала там, возле предприятия?
Юлька застыла. Сказать, что ходила на помойку, даже не за ляльками, а лишь затем, чтобы посмотреть не появилось ли на ней что-нибудь новенькое, -- поставить себя в дурацкое положение. Что, что она могла ещё делать там, кроме этого? Ничего, ничего не приходило на ум! Николай Фёдорович, в ожидании ответа, подошёл близко и, наклонившись над Юлькой, повторил вопрос чётко выговаривая каждое слово:
-- Я спрашиваю, что ты делала возле предприятия? -- взгляд его был не только суровым, он здесь, вблизи, выражал угрожающую жестокость. Юлькины глаза расширились и она вновь заревела от страха.
-- На лыжа-а-ах каталася-а-а-а! -- осенило соврать Юльку, как будто кто подсказал.
-- На лыжах она каталась! А другого места не нашла?! -- Николай Фёдорович выпрямился, прошёл к столу, присел на стул. Испуганная Юлька плакала, вытирая кулачками слёзы.
-- Иди, Петрова, домой уже. -- как-то, устало и с сожалением произнесла Анна Георгиевна, вздохнув. Юлька повернулась и двинулась к двери.
-- И подумай, -- напутствовал ей вслед завуч. -- подумай хорошо о том, к каким последствиям мог бы привести твой поступок! До окончания проверки показаний подозрение с твоего окружения не снимается!
Эти последние его слова давали понять, что угроза не миновала. Юлька вышла из учительской и направилась в раздевалку. Ноги были как чужие. Подошла, обняла своё пальтишко, прижалась к нему лицом, ища в нём запах дома, вдыхая, тихо заныла. Затем медленно одевалась, как будто находилась в некоей прострации. Вышла из школы. Дверь, визгливо скрипнув, захлопнулась за ней. Юлька невольно зажмурилась от белизны снега и ярких солнечных лучей, без живительного тепла, холодных и равнодушных. Снег вокруг школьного здания был истоптан детскими ногами. К ней радостно бежала Валька.
-- Ты?! -- поразилась Юлька. -- Я думала, что ты уже дома!
-- Что ты? Не смогла бы я дома усидеть, когда ты… Ну как? Как ты?!
-- Ой, Валька, ой! -- Юлька прижала ладонь к груди, прикрыла глаза. Валька подошла к ней, обняла, прижала к себе.
-- Ну всё, всё, успокойся, всё закончилось уже.
-- Ой, нет, не закончилось! Ой, что будет, что будет! -- они вышли со школьного двора на улицу, продвигаясь по ней в нужном направлении, Юлька передала содержание беседы в учительской, поделилась своими страхами и опасениями за жизнь близких.
-- Я думаю, что они, просто, припугнули тебя, чтобы узнать откуда палочки. Этим летом гость у нас был, дядька один, он в тюрьме раньше сидел. Так вот, поздно уже было, не спала я, из моей комнаты слышно было, как этот дядька историю какую-то родителям рассказывал и он говорил про кого-то, что надавили на того, он и раскололся.
-- Как раскололся?! -- в глазах Юльки застыл ужас.
-- Рассказал, значит, как дело было.
-- А после того, как он раскололся, наказание ему было?
-- Не знаю, -- вздохнула Валька, -- не дослушала я, уснула. Нет, наверное, потому что чистосердечное признание.
-- Ой, Валька! -- заплакала Юлька, -- А вдруг в тюрьму меня посадят!
-- Ну что ты! Нет, конечно, -- она обняла Юльку и слегка растормошила, -- не за что! А дятел на всех и всегда орёт. Генка сказал, что он контуженный.
-- Какой?
-- Контуженный. Бомба взорвалась, от неё волна воздушная в башку ударила. Вот поэтому он, когда говорит, ею двигает. Забудь, всё прошло! Позвонят на предприятие, уверятся, что не наврала ты, ещё им и попадёт, что детали куда попало выбрасывают.
-- А вдруг те отопрутся? Скажут, не бросали мы ничего!
-- Тогда дятел сам сходит на болото и удостоверится. -- Валька улыбнулась, -- Никуда тот бак не денется! Он ещё долго валяться там будет! Не переживай!
Они подошли к развилке. Валька снова обняла Юльку, прижала к себе. Постояли немного, затем пошли каждая в свою сторону. Расстояние между ними постепенно увеличивалось. И вдруг Валька, повернувшись, крикнула:
-- Юля!
Та обернулась.
-- Я поеду с тобой на поезде весной! Мы найдём волшебную страну!
Юлька улыбнулась и обрадовано помахала рукой.
Юлька очень спешила домой. Ей не терпелось скорее увидеть бабушку и убедиться, что с той всё в порядке. На то имелись основания, о которых она не обмолвилась Вальке, так как нельзя было никому рассказывать о них. Дело в том, что Юлькиного дедушку, когда ещё он был молодым, расстреляли. Это было в 1937 году. Глухой ночью подъехал чёрный «воронок», арестовали дедушку толи по навету, толи за происхождение, сама бабушка так и не смогла выяснить, -- она была объявлена женой врага народа и все двери и окошечки справочные захлопывались перед ней. На работу её тоже не брали, с трудом пришлось устроиться на самую чёрную и тяжёлую, чтобы хоть как-то прокормить маленькую дочь, Юлькину маму.
Работа была очень тяжёлой и бабушка упала в ледяную воду. С тех пор у неё астма и в груди всегда хрипело. Никому нельзя было рассказывать эту историю, потому что, сказала бабушка, отношение окружающих к ней, к Юльке, сразу переменится в худшую сторону, но сама Юлька должна была знать, кто бы что ни говорил про него, её дедушка ни в чём не был виноват, он был самым лучшим, самым честным, делился последней рубашкой с неимущим, мечтал о всеобщем благе и справедливости. Конечно, может быть, ещё рано было Юльке знать об этом, но бабушка опасалась умереть внезапно.
Вот почему угроза завуча, в которой говорилось о чёрной машине, привела Юльку в неописуемый ужас. Вот поэтому она бежала сейчас, задыхаясь и натыкаясь на прохожих.
Она ничего не будет рассказывать бабушке, потому что любит её и жалеет, не станет расстраивать. Юлька свернула в переулок. Из трубы их домика шёл дымок. Юлька вздохнула с облегчением, но впереди была ещё ночь и нужно как-то пережить её. Каждая ночь будет теперь опасной, особенно предрассветная часть её. Валька дала ей надежду, убедив, что разберутся, но дедушку-то убили, так и не разобравшись.
Юлька, запнувшись об порог, ввалилась в дом. Бабушка сидела за ручной швейной машинкой марки «Подольск» и шила из марли костюм снежинки Юльке на детский новогодний утренник. Кошка Муся лежала в коробке у печки и безмятежно вылизывала двух котят, родившихся у неё на той неделе. От этой мирной картины и от осознания того, что скоро может наступить конец уютной жизни, согретой душевным теплом, Юльке стало совсем нехорошо. Бабушка встала и хотела было уже пожурить Юльку за позднее возвращение из школы, но тут увидела её глаза.
-- Что случилось?! Что с тобой, птичка моя золотая?! -- бабушка кинулась к Юльке.
-- Ой, баба, ой! -- Юлька прижала кисти рук к груди, из глаз, полных отчаяния, покатились слёзы.
-- Тебя обидели?! -- бабушка обняла Юльку и та прижалась к ней, прислушиваясь к хрипам, раздававшимся из груди, к этим звукам, таким привычным и родным. -- Кто?! Кто обидел?!
-- Мальчишки, баба. -- срывающимся голосом произнесла Юлька.
-- Мальчишки?! Они тебя что? Били? -- бабушка сильнее прижала Юльку к себе.
-- В сугро-о-об пиханули-и-и-и!
-- Вот делов-то! Чего ж ты плачешь-то так?!
-- Ещё я двойку-у-у получила по русскому-у-у-у!
-- Мальчишки они такие. А двойку исправить можно. Чего ж так реветь? Давай раздевайся, -- бабушка помогала Юльке снять шапку и пальто, -- успокойся! Давай, водичкой умойся. Всё проходит. И обида твоя пройдёт. Всё меняется. Если сегодня дует северный ветер, -- это не значит, что завтра не подует южный. -- тихо проговаривала бабушка, пока Юлька умываясь, гремела рукомойником и, удивительное дело, она успокоилась, слушая бабушку. Угнетающее Юльку событие, как бы, потеряло свою силу, отступило, появилась надежда, что, может быть, действительно, пронесёт.
Сделав уроки, скорее всего, не очень хорошо, так как мысли витали далеко от учебников, Юлька пошла кататься на лыжах по переулку. Кроме Юльки никого на улице не было, -- дети не ходили гулять в сильный мороз и это хорошо, потому что сегодня ей было не до общения. События сегодняшнего дня сидели внутри, как заноза. Солнышко спряталось за крыши, когда Юлька, накатавшись до потери сил, зашла в дом. Быстро наступившие сумерки вновь принесли тревогу и беспокойство.
Бабушка сидела за столом и читала книгу Мельникова-Печерского «На горах», а Юлька, прижав к себе мишку и засунув голову под занавеску, пялилась в окно, вглядываясь в черноту ночного переулка. Было тихо и даже отблеска фар с центральной улицы не наблюдалось.
-- Что ты увидела там, Юлия? -- оторвалась от чтения бабушка.
-- Баба, можно я не буду ходить в школу? -- Юлька поправила занавеску, прилегла на диван животом вниз, уткнувшись подбородком в маленькую, сшитую бабушкой, подушечку, называемую думкой.
-- С чего это вдруг? -- бабушка, опустив немного голову, глянула на Юльку поверх своих очков.
-- А хватит мне уже учиться. -- Юлька внимательно сосредоточила свои круглые глазки на бабушке, ожидая положительного ответа.
-- А куда ж ты, такая неграмотная?
-- Читать, писать умею. Чего ж ещё? Ты, баба, ликбез закончила и живёшь же. Вон книги какие толстые читаешь. -- Юлька уже предвкушала положительный исход беседы, ведь её доводы были так резонны.
-- Э-э, милочка, сейчас другое время. Вон, космос уже покоряют. По радио каждое утро о новых достижениях говорят. Весь прогресс от знаний движется. Учиться нужно, чтобы в ногу со временем идти, даже необходимо.
-- А я не хочу! Не пойду в школу больше! Надоело! -- упрямо заявила Юлька, нахмурив брови.
-- Чем же заниматься ты будешь?
-- Играть и на лыжах кататься.
-- И это всё?
-- Каждое утро в десять часов вместе с тобой под радио гимнастику производственную делать буду! Книги читать по вечерам, как ты. Сказки!
-- Хорошо, можешь не учиться. -- согласилась бабушка. -- Не хочешь, чего заставлять-то.
-- Как здорово! -- воскликнула радостно Юлька. -- Учебники, тетрадки выкину, а альбом с карандашами оставлю, -- рисовать буду! -- размечталась Юлька, представив, что ей не надо будет ходить в ненавистную школу. А Валька? А к ней она и так может каждый день бегать. Юлька, улыбаясь, закатила глаза от удовольствия. Вот заживёт теперь!
-- Пройдёт неделя, другая, месяц. -- продолжала разговор бабушка, -- Дети, которые учатся, узнают, что ты такая большая девочка, а в школу не ходишь, станут зазнаваться перед тобой и выводы сделают, что ты дурочка, которую в школу не взяли. -- бабушка закашлялась, потом, тяжело вздохнув, улыбнулась, -- Уразумев это, ты захочешь снова ходить в школу. Но! -- она подняла вверх указательный палец. -- Пока ты отдыхала и развлекалась, отстала по всем предметам и намного. Догнать станет не по силам, поэтому тебя могут оставить на второй год и называть тебя станут второгодницей, а это всё равно, что дурочкой, только в лёгкой степени. Ну как?
-- Я пойду завтра в школу, баба. -- немного подумав, кротко произнесла Юлька, так как перспективы, изложенные бабушкой не прельщали её, оставшись на второй год она потеряет Вальку, ведь учиться они будут тогда в разных классах.
-- Вот и молодец. Верное решение. А давай, ты выучишься на учительницу или врача, пошлют тебя в деревню на практику и я с тобой поеду. Мы будем, как Пушкин с Ариной Родионовной. Как там он о ней написал? «Наперстница волшебной старины, Друг вымыслов игривых и печальных…»
-- «Тебя я знал во дни моей весны, -- подхватила Юлька, улыбаясь. -- Во дни утех и снов первоначальных;…» -- бабушка очень любила этого великого поэта и привила эту любовь Юльке, когда та была ещё маленькой, они долгими зимними вечерами разучивали стихи. -- Баба, а в той деревне глухой, где я практику проходить буду, дадут нам домик?
-- Конечно, ведь ты будешь специалистом.
-- А снега там много будет?
-- Много, очень много. Наметёт по самые окна, а мы будем с тобой сидеть и чай пить. Хорошо!
-- А я штаны на валенки натяну и с крыши буду прыгать! И по сугробам лазить!
-- Когда ты вырастешь, это станет не интересно тебе. -- улыбнулась бабушка.
-- Мне всегда это будет интересно, баба. -- серьёзно и утвердительно произнесла Юлька.
-- А ученики как увидят? Или пациенты, если врачом будешь?
-- Так я ночью буду прыгать, чтоб не увидел кто! А ты покараулишь, мало ли что…
-- Ладненько. -- засмеялась бабушка. -- А спать когда будешь?
-- Так я часок попрыгаю и спать лягу. С мишуткой.
-- Ладно, коли так. Цель теперь у нас какая?
-- Выучиться на учительницу или на доктора. Я буду хорошей учительницей, баба, двойки никому ставить не буду.
-- Ну и станут они у тебя неучами. Нельзя всё время по головке-то гладить, нужно и против шерсти провести. -- улыбнулась бабушка.
-- А я… а я придумаю, как без двоек.
-- А подумай как, хотя бы помечтай. Мысли свои развивать надобно, полёт им дать. -- бабушка снова закашлялась, потом с интересом глянула на внучку.
-- Я знаю очень много интересных сказок. Вначале каждого урока буду рассказывать одну сказку, а неуспевающих выгоню из класса и сторожа поставлю у дверей, чтобы не позволял подслушивать. Представляю, как их раззудит это. Похлеще будет, чем двойку получить! -- сказала Юлька и засмеялась, бабушка тоже, пока вновь не закашлялась. Смех всегда провоцировал кашель и не только он.
-- Поздно уже. Давай будем укладываться спать, родная. Скоро «Театр у микрофона» начнётся.
После того, как улеглись и выключили свет, Юлька, прижав к себе мишку и тревожно вглядываясь в проёмы окон, которых и видно-то не было в этой давящей темноте, захотела узнать ответ на вопрос, что весь день так мучил её и вот теперь уж совсем стало невыносимо и жутко.
-- Баба, а машина чёрная, что дедушку увезла, не приедет за нами?
-- Господь с тобой! -- воскликнула бабушка. -- Нет, конечно! С чего ты взяла? Тридцать лет прошло с тех пор. Время уже другое, не ездят давно «воронки» предрассветные. Спи спокойно, сказка моя голубоглазая.
Юлька, свернувшись калачиком, прошептала мишутке на ушко: «Слышал, не ездят сейчас машины чёрные, так что не бойся.» «Надавили на меня, чтобы раскололась…» -- успела подумать Юлька, прежде чем погрузиться в сон. У неё сегодня был очень тяжёлый день, пожалуй, даже слишком.
Юлька спала, прижав к себе мишутку. Завтра ей вновь предстоит идти в школу, светящиеся окна которой каждое утро хищно и с подозрением вглядываются в предрассветную тьму, ожидая своих маленьких жертв. Юльке придётся войти в алчущую пасть этого монстра -- пожирателя детских душ.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/01/08/332