Поскольку автор является непосредственно участником описываемых событий, то повесть написана из первых рук, где нет никаких выдумок и прикрас.Некоторые фамилии созвучно изменены. Читателям же желаю счастливого Нового года, безо всяких потрясений,и приятного чтения.
На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир — телец златой!
(Ария Мефистофеля)
Глава I
СССР, конец восьмидесятых. Правитель с дьявольской отметиной на лбу напускал словесного туману, заставляя голодных, обозлённых людей калечить друг друга в очередях за продуктами и водкой. Неотваренными талонами были забиты мусорные урны, стоявшие у пустых магазинов; смрадное дыхание застоя стояло над страной, ещё недавно называвшейся великой державой. Получив скудную зарплату, Геннадий долго стоял, задумчиво глядя в зимнее ночное небо. Мерцающая Полярная звезда, казалось, протягивала ему неяркие лучи, подавая неведомые знаки. Подмигнув ей, Геннадий отправился домой.
Полярная звезда шлёт нам привет! – бодро отрапортовал он жене.
– Что? – недоуменно переспросила жена. – Какая звезда?
– Та, что указывает на Северный Полюс. Нужно уезжать.
– И куда? – заинтересовалась жена.
– На Север, конечно! В артель золотодобычи.
– Ты серьёзно?
Геннадий подал ей жалкую зарплату.
– Наверное, ты прав, – пересчитав деньги, грустно согласилась жена.
Сборы были недолги. Собрав нехитрые пожитки, и, посидев на дорожку, Геннадий открыл дверь, и исчез за порогом.
Глава II
Путь предстоял неблизкий: самолетом до Москвы, из Москвы до Якутска; от Якутска до поселка Усть Нера, известного под названием Оймякон – Полюс холода, где температура опускалась ниже минус 73 градусов по Цельсию.
Самолёт, миновав европейскую часть России, летел над величественной и суровой Сибирью. «Под крылом самолета о чём-то поёт зелёное море тайги! Интересно, если самих авторов этой песенки, да с топором в тайгу, как бы они запели?» Усмехнувшись, Геннадий опустил штору иллюминатора, и задремал.
Якутск встретил жутким холодом, превращавшим дыхание в шелестящие льдинки. Побродив по городу, Геннадий вернулся в аэропорт, где лёгкий самолетик, высокопарно именуемый «бортом», принял пассажиров, и взмыл в промёрзшее небо. В иллюминатор можно было разглядеть сопки, поросшие густым лесом, лишь кое-где просматривались проплешины вырубок.
…Самолёт приземлился на крошечном аэродроме; на фанерном домике красовалась хвастливая надпись: «Аэропорт Усть – Нера». Из самолёта выгружали ящики с красной полосой, обозначающей груз для Заполярья; в основном, это была почта. Пассажиры, летевшие с собакой, рыжим «боксером», сошли с трапа; пёс, пробежав несколько шагов, упал на спину, и заскулил, тряся в воздухе отмороженными лапами.
Подкативший древний «ПАЗик», забрал пассажиров, и вскоре Геннадий шагал по посёлку золотодобытчиков, состоявших из ветхих деревянных домов, направляясь к председателю артели.
Геннадия встретил невысокий крепкий человек средних лет, проводил гостя в небольшую комнату, где хлопотала его жена; вскоре Геннадий, вручив нехитрые подарки с «континента», сидел за накрытым столом. «Уговорив» с хозяином пол-литра, принялись за вторую бутылку, благо, сытная председательская закуска позволяла. Присмотревшись друг к другу, и обсудив последние новости с большой земли, легли спать.
Наутро председатель, уходя по делам, бросил Геннадию: «Зайди-ка к участковому на беседу».
В здании поселкового совета Геннадий нашёл нужную дверь, и, постучавшись, вошёл. Хозяин кабинетика, безликий человек лет тридцати, он же участковый, он же обэхээсник, и, наверняка, по совместительству кэгэбэшник, прищурившись, долго и многозначительно смотрел на Геннадия.
– За золотом приехал? – наконец, процедил он.
– За деньгами!
– Все так говорят! А потом глядишь, - и попался!
– И много попадается?
– У воды, да не напиться?… – вкрадчиво произнес обэхээсник.
– По себе судите? – улыбаясь, дерзко спросил Геннадий.
– Щеки обэхээсника побледнели.
– Что? Да ты кто такой?
– В анкете всё написано!
– Вылетишь отсюда в два счета!
– Если будет причина.
Молча поиграв желваками, участковый поставил на документе закорючку, и махнул рукой, показывая, что собеседование закончено.
Идя по коридору, Геннадий обернулся: в приоткрытую дверь вслед ему злобно глядел обэхээсник.
Председатель уже поджидал гостя, и усадив его в «УАЗик», направился в артель. Геннадий с удивлением рассматривал «полярное» лобовое остекление примитивного драндулета – два стекла, между которыми был проложен пластилиновый валик. Перехватив удивлённый взгляд Геннадия, председатель только усмехнулся. Дорога петляла среди сопок, машина то надрывно гудела, одолевая очередной перевал, то, притормаживая, спускалась круто вниз. Наконец, они прибыли в артель старателей – несколько дряхлых рубленых одноэтажных домиков, расположившихся в распадке между сопками.
«Проходи в балок, – с ударением на «о» проговорил председатель. – Вот твоя койка, будешь спать здесь, пока не определишься». В балке, кроме председателя, бывшего тут наездами, жили горный мастер, техрук, и зам по сохранности.
Первое время Геннадий выполнял поручения по хозяйству, к нему присматривались матерые старатели, народ, отбившийся от благ цивилизации, и походивший то ли на ручных волков, то ли на одичавших собак. Эта свора старалась определить, надолго ли задержится в артели очередной «искатель счастья», и на какой ступени артельной иерархической лестницы будет он находиться. Здесь сохранился дух сталинских лагерей, и Геннадий, шагая по территории, представлял, как лязгает затвор винтовки, злобно лает натасканный пес, и в спину летит хриплый окрик: «Стой, стрелять буду!».
Однообразная тяжёлая работа, долгая полярная ночь угнетали людей, и старатели развлекались, как могли. Объектами развлечений были сами обитатели балка, и случаев для насмешек было предостаточно. На ночь назначался дежурный за печью, и когда же очередь доходила до «Слона» – такое прозвище за свои габариты носил зам. по сохранности Ларин, добрейшей души человек, то тот ни в какую не соглашался топить печь, объясняя это своей стойкостью к холоду. За «Слоном» стали следить, в результате чего выяснилось, что тот ночью тайком включал электрогрелку. Хитреца решили проучить, и розетку незаметно отключили; вечером, как только «Слон» вышел за дверь, все, не снимая верхней одежды, забрались под одеяло. Вернувшийся Ларин, ничего не подозревая, разделся, и тоже лёг. Притворяясь спящими, и едва сдерживая смех, «балковцы» наблюдали за «Слоном». Ларин осторожно подключил электрогрелку, и первое время лежал тихо, затем начал ворочаться, дергать за штепсель. Печка между тем остыла, и страшный якутский холод уже заползал в балок. Наконец, Ларин не выдержал, и вскоре за окном послышался стук колуна и треск поленьев; «Слон», впервые за всё время, появился с охапкой наколотых дров. Раздался дружный хохот, посыпались реплики старателей: «Ну, что, Ларин? Грелка сдохла?».
Всегда невозмутимый Ларин, наконец, не выдержав, рассмеялся: «Заставили-таки дрова колоть! Довольны?».
Глава III
Утром Геннадий сменил повара Надю – разбитную молодую бабёшку, однако накормить сотню голодных артельных ртов оказалось не так-то просто. Непрерывно таская снег для воды, распиливая туши австралийских кенгуру, готовя одно блюдо за другим, Геннадий к вечеру уработался так, что, дотащившись до кровати, свалился, как подкошенный. Ему показалось, что он только что прилёг, как послышался голос горного мастера, якута Василия: «Поднимайся, – твоя смена – сутки; завтрак приготовишь – потом и отдохнёшь».
Как в тумане, Геннадий побрёл на кухню, и, работая, поминутно поглядывал на часы, висевшие в столовой, но стрелки двигались едва-едва, словно насмехаясь над ним. Наконец, и Геннадий, сдав смену, и едва добравшись до кровати, уснул.
Народ в артелях собрался разношёрстный. Тут можно было встретить и простого работягу, и искателя приключений, и руководителя, попавшего под жизненный каток. Многие старатели, уехав от семьи на заработки, так привыкали к нехитрому приисковому быту, что с неохотой возвращались на «континент», как здесь именовалась Европейская часть СССР. Были и «вечные отпускники», те, что, доехав до Усть – Неры, оставляли там все свои сбережения. Подобно селу Разбой, описанному Вячеславом Шишковым в романе «Угрюм-река», в Усть – Нере действовали свои правила. Некоторые старатели, как в песне Высоцкого: «Я на Вачу ехал плача», всё-таки добирались до черноморских берегов, но тяга к спиртному, и многоопытные черноморские подруги так раскручивали золотоискателей, что те, через неделю-две были вынуждены посылать в родную артель телеграммы с просьбой выслать денег на обратную дорогу.
Артельная жизнь Геннадия постепенно налаживалась; ему определили место в одном из рабочих балков, где центральное место занимала железная печь. Много различных казусов было связано с ней. Балок был достаточно просторный, и лежащие в дальних углах «кайфовали», зато те, кто лежал близко к печи, чувствовали себя, как металлурги у домны. Один из обитателей балка, Иван, по прозвищу «Хрен в стакане» молча вставал, и, набрав из кадки ковш воды, заливал жар в печи. Юревич, молодой, но уже опытный старатель, лежащий в дальнем от печки углу, так же молча подкидывал в печь поленьев, для верности плеснув туда солярки; старатели с улыбками следили за « битвой титанов».
Одна из шуток, бытовавшая в артели, была следующая: если засыпал дежурный по печке, из соседнего балка приходил «доброжелатель», и ставил в остывшую печку свечу. Обманчивое мерцание в печи продолжалось до тех пор, пока холод до костей не пробирал спящих.
После смены все собирались в балке, начиналась «травля», то есть рассказы. Где была правда, где вымысел – в этом не мог разобраться никто, даже сам рассказчик, уверовавший в свою правдивость. Особое место занимали рассказы о неверных жёнах. Старателей, обуреваемых ревностью, всячески подначивали, разжигая в них и без того бушевавшие чувства. Распалённые провокационными речами, мужики были готовы грызть железные койки, но лишь общий хохот был для них достойным утешением.
Для рядовых старателей в артели царил «сухой закон», однако те втихаря приноровились очищать спиртовую парфюмерию, сливая жидкость по лому. Масла и прочие парфюмерные наполнители мгновенно примерзали к металлу, и в кружку стекал чистый спирт. Особым спросом пользовался лосьон «Огуречный».
Кроме горного мастера, в артели был еще один якут – Иван Куличкин, тракторист. Небольшого роста, смешливый, иногда по вечерам он был надоедлив, выпрашивая у своих соседей по балку флакон одеколона.
– Ну, что, жалко тебе?
– Отстань, Ванька, иди лучше чаю попей!
Действительно, более подходящего напитка, чем обжигающий глоток чёрного, словно деготь, чаю, желать не приходилось. Пили его, как ни странно, с магаданской селедкой, жирной, и вкусной. Её размораживали, резали кусками, и клали в банку, слегка перчили и присаливали, и через час – два угощение было готово. За разговорами незаметно пролетало время, в балке всегда стоял хохот, привлекавший соседей, заходивших на огонёк. Рассказывал Петруха, молодой тракторист: «Работал я в геологоразведке. Сбросили нас с вертолёта в тайгу, обещали по-быстрому обеспечить провизией. Ждём день – нет никого. Ждём второй – никого. Из припасов – полиэтиленовые накидки да банки с гречневой кашей. Прошла неделя, продукты закончились, пришлось отправиться на поиски ближайшего жилья. Нашли кое-как посёлок, накормили нас, и мы снова отправились на место, где нас оставил вертолет. Ждём ещё сутки – наконец, прилетают. «Где вы, были? – спрашивают». – В поселок за продуктами ходили. «А мы вас искали!» Дали местного провожатого – тот плутал, плутал, сам заблудился. Едва выжили в той экспедиции».
– Это ерунда, - вступает в разговор Хохол. – Еду я по таёжной просеке, остановился по нужде, вышел, слышу – кто-то как по кабине хлопнет! Смотрю – лось, здоровый, как трактор. Увидел меня, и вдогонку. Я за машину, он за мной. Два раза машину обежал, на третий удалось мне дверь открыть и в кабину вскочить, а лосяра давай долбить рогами по кабине, пока я не завёл машину, и не дал ходу.
Всех, прибывших с материка, объединяло одно: жесточайшее расстройство желудка. Дело было в том, что на полигонах в качестве взрывчатки использовалось колоссальное количество селитры, которая и вызывала расстройство. Со временем организм привыкал, но неприятные воспоминания ещё долго не проходили.
Однажды во время вечерних посиделок в балке заспорили: замёрзнет ли кипяток на улице? Решено было проверить, и за двери балка плеснули кипяток из кружки. Раздался треск, словно при запуске фейерверка, и недавний кипяток упал на землю мелкими кусочками льда.
Так, день за днём, шли старательские будни, Геннадий стал подумывать о том, что надо бы послать денег домой.
– Ребята, – начал он, выручите!
– Что, жену выписать с материка? – тут же отозвался Мишка Хохол.
– Да бог с ней, с женой, но деньжонок бы выслать надо….
– И много тебе? – осведомился Иван – якут.
Прикинув, Геннадий назвал цифру: «Рублей шестьсот бы …» «А я думал тебе тысячи две – три», – спокойно сказал Иван. Он отвернул матрас, достал толстую кипу купюр, и, отсчитав положенную сумму, подал Геннадию.
– Отдам с аванса… – проговорил Геннадий.
– Куда ты денешься! – махнул рукой Иван.
Про Куличкина ходили легенды. Он мог спокойно одолжить любую сумму, не беря никаких расписок. В Усть – Нере, куда его в очередной раз занесла нелёгкая, он купил дорогой ковер, золотой перстень, радиоприемник, и, по привычке, напившись, остался ночевать у знакомых. Утром, собравшись уезжать, он не обнаружил своих вещей. «Так ты же их нам вчера подарил!» – напомнила хозяйка.
Так это было или нет, осталось на совести хозяев. А Иван только махнул рукой: «Подарил, так подарил!».
http://www.proza.ru/2015/12/24/814