Пушистиха

Юджин Дайгон
Юджин Дайгон         Пушистиха
С работы я всегда тороплюсь домой.
Мимо стены материализационного поля телепортодрома, мимо гостиниц и баров, мимо омерзительных публичных домов, обслуживаемых андроидами, неотличимыми от людей. Мимо инфантильных, снулых, вялых прохожих, неотличимых от андроидов. Мимо разряженных женщин, призывно стреляющих глазами, заискивающе смотрящих в лицо и, презрительно, в спину. Они требуют слишком много, а дают слишком мало. Раздражения и мерзостей, капризов и визгливоголосых скандалов от них больше, чем удовольствия, называемого ими блаженством, довольно, кстати, примитивного. Неважно, что чувствовали они, но ты должен был испытать неописуемое блаженство, трепетать от одного факта совокупления. А после, неудовлетворенный, чуть ли не блюющий, ты сталкиваешься с требованиями, с обязанностями. Столько кутерьмы, бесполезной, неприятной и бессмысленной ради пяти минут маленькой радости! Андроидов я иначе, чем как мертвых кукол, не воспринимаю. С ними все механически, бесчувственно. Сам себя начинаешь ощущать роботом, отправляющим чисто эксплуатационную потребность. С женщинами все истерично, одно оскорбление чувств. К тому же у них слишком громкие голоса. Большинство из них играет неведомо кого, и играет плохо. Я не любитель бездарных спектаклей, исполненных третьесортными актрисами, и тем более не желаю принимать в них участие.
Я предпочитаю свою милую маленькую очаровательную Пушистиху.
Вот я и дома, вот и она в прихожей, карабкается по моей штанине, затем по куртке, к лицу. И лижется, лижется нежным атласным алым язычком. Я беру ее двумя руками, снимаю с груди и целую в нос. Она радостно верещит. Я иду с ней в гостиную, сажусь в кресло и опускаю ее на пол.
Она танцует нечто в арабском стиле, мелодично и тихо напевая песню, похожую на то, что пели гейши аравийским султанам. Танец живота, изгибание лапок, катание головы на плечах. Она обворожительна. Она пушиста, серебристо сера, с огромными глубокими темными глазами и светлым брюхом, с черными лапками. Она грациозна и стройна, ее хвост ни с чем не сравним. Закончив танец, она закрывается им почти вся, опускает стыдливо глаза, а затем бросает на меня осторожный чарующий взгляд поверх него, завершающегося темным кончиком.
Я трижды хлопаю в ладоши и расстегиваю брюки. Улыбка не сходит с моих губ.
Пушистиха, маленькая белочка, не способна разговаривать по-нашему, но все прекрасно понимает, потому что она телепатка. И глазами может сказать больше, чем чьи-то густо напомаженные губы часом пустой болтовни. К тому же при этом мои барабанные перепонки не сотрясаются резким неестественным смехом.
Каждая женщина – прекрасный ларец, утверждают они. И если он остался нераскрытым, значит, не нашелся способный на это мужчина. А по-моему, с такими ларцами только утопиться.
Пушистиха остановилась на полдороге, печальная, грустная, прелестная. Она нерешительно медлит. Мне не надо читать ее мысли – у нее на мордочке все написано. Она – из разумных, она влюбилась в меня с первого взгляда. И сразу мне понравилась. Она была готова для меня на все. И осталась со мной, а ее тургруппа улетела обратно в систему Альдебарана. Я знаю, что там у нее брошен жених – такой же маленький и серый, как она. И не просто жених, а предмуж. И сейчас ее огорчает то, что свою любовь со мной она не способна выразить так, как с ним. А любовь ее велика – любовь крохотного существа. Этой любви хватило на такого великана, как я. У великанш не хватило, а у нее – хватило. Нет в Галактике более преданного и привлекательного существа, чем она. Что же ты хотела, милая дурочка, когда влюбилась в великана? У нас с тобою слишком разные размеры. Ты обожаешь земные сладости, мультики, детские игрушки. Они для тебя преисполнены значения, совершенно волшебного. На твоей планете есть сказка о том, как любовь длиннохвостой, шелковошерстой девушки покорила исполина-циклопа. Она оказалась самой красивой девушкой и ее отдали ему, совершив жертвоприношение. А циклоп-то был молодой, он не знал, что девушек следует есть. Он вообще предпочитал вегетарианствовать. И она приручила его, и жила с ним, долго и счастливо, в заповедном лесу. Вот только детей у них не родилось. Да и не могли они у них родиться.
Пушистиха медленно взбирается мне на колено, берет мою полоопределяющую часть ласковыми легкими лапками, мягкими, со спрятанными коготками, и направляет конец ее в свой широко раскрытый ротик. И качает головой на тонкой шейке – вперед-назад, вперед-назад.
Каждое ее движение доставляет мне не просто удовольствие, а наслаждение.
Когда же все заканчивается, она падает между моих ног, на кресло, сметенная напором, часть которого ей пришлось-таки заглотить. По ее измазанной белым мордочке текут слезы. Она уходит в свою туалетную, и ее будет рвать там. Ничего не поделаешь, только так она освободится от последствий нашего занятия. Каждый раз – промывание желудка.
Мне кажется, она могла бы предпочесть взаимоотношения платонические, ограничившись ласками и поцелуями.
Еще я представляю стойку бара, по которой я, одетый во фрак, веду ее, облаченную в белое подвенечное платье, с фатой на голове.
Скоро она вернется ко мне, сядет, опершись на мой живот, и мы станем смотреть по телевизору мультики.