Во все времена самыми уважаемыми людьми в курсантской среде были, умницы, балагуры, каптенармусы и спортсмены.
У Генки Монетова было всё, кроме последнего, со спортом он не ладил.
Генка был умницей, владел английским, преуспевал в общественных дисциплинах, в шахматах не было ему на курсе равных.
Генка не умел и не любил, как говорят «лезть за словом в карман». Его реплики и замечания были оригинальны и интересны, от природы он был наделён хорошим чувством юмора. Знал музыку, играл на гитаре и пел, причем неплохо. В курилке, если там сидел с гитарой Монетов, всегда аншлаг.
Чувствуете, что за клад учился с нами на курсе? Так это клад ещё и каптеркой заведовал. Ну, чем не человек года.
Отец у Генки, солидный человек, генерал, не последняя величина в штабе округа. Что так же поднимало авторитет Монетова в глазах соучеников, подавляющее большинство которых и не помышляли о таком родстве.
У генерала была мечта, чтобы наследник его, офицером стал. А у Генки такой мечты не было, он хотел быть просто Монетовым, которого уважают друзья и любят девчонки.
В училище он пошел, как сам рассказывал: «не по злому умыслу и не от большого ума». Вступительные экзамены сдал влёт, школьная база была отменной. Полгода разбирался, куда же это он попал, а разобравшись, Гена понял, что крупно влип. Свободой, о которой он так мечтал, здесь и не пахло. Дисциплина и муштра были явно не в его характере, а служить лейтенантом вдали от любимого города, это вообще было за пределом его понимания.
С этим надо было что-то делать.
Просто так написать рапорт об отчислении он не мог, во-первых, отец не простит, а во-вторых, сразу загремишь рядовым в войска на более чем двухлетнюю службу.
Комиссоваться? Можно, однако Геннадий хоть и не спортсмен, но крепок организмом. Что делать?
Генкина подружка Наталка, училась в мединституте и подарила Монетову идею, как уволиться по болезни.
-Ты «падучую» разыграй, если потренируешься, никто и не поймет, а белый билет будет в кармане, - посоветовала студентка.
Ладно, подумаем.
Генка полистал медицинскую литературу, Наталка ему даже Гюго принесла, «Собор Парижской богоматери», уж больно здорово там описана имитация эпилепсии, правда выдумщики в книге той мошенниками были, Генка мошенником быть не хотел, но делать нечего, «надо Гена, надо» и он приступил к тренировкам. А здесь главным тайна мероприятия и реальность имитации.
Вы же помните он каптерщик, а значит место для тренировок вдали от глаз обеспечено, скоропенящееся мыло подружка принесла. И вот через неделю Монетов был готов продемонстрировать свою «фирменную падучую» уже на людях.
Дело было перед обедом. Генка упал прямо в аудитории. Конвульсии, судороги, а главное пена изо рта, всё было так натурально, что уже через пятнадцать минут Монетов, крепко привязанный к носилкам, на «скорой» был доставлен в госпиталь. Через тридцать минут у его кровати стоял взволнованный отец, в приемной рыдала мать. А через час, главврач госпиталя объяснял генералу, чем натуральная пена при эпилепсии, отличается от мыльной.
Это было первое Генкино поражение. Не выгнали его из «бурсы», генерал не дал. Среди сокурсников Генка ходил гоголем, никто не ожидал от него подобного, удивлялись происшествию, но почти никто и не осуждал Монетова. Ну не хочет парень быль офицером, не хочет и всё тут, и за что его казнить?
До сессии оставалась неделя. Задушевные отцовы беседы, любовь и просьбы матери, «строгач с занесением» по комсомольской линии, возымели действие, и Генка решил больше не дурить.
На экзамены он шел бодро, с абсолютно пустой головой и мыслями, - «или пан, или пропал». А ничего другого и не оставалось, дело в том, что пока курс в семестре учился, Монетов маялся, песни пел в курилке, в каптерке падать тренировался и мыло жевал. Курс истории КПСС он кое-как осилил. С трудом, но сдал экзамен по химии. А вот с матанализом у него был полный «мат» и анализы брать не надо. Выучить назубок то, что полгода разъясняли преподаватели, было невозможно. Шпаргалки не помогли, он всё одно не мог понять, что это за формулы там, да еще и написаны почерком мелким.
Одна двойка есть. Через три дня еще попытка и вновь он схлопотал «неуд» . Тут уж взволновались все, и офицеры курса, и генерал, он не вылезал в эти дни из кабинета начальника курса, одна попытка оставалась.
Все сжали кулаки за Генку. Но сжал свои маленькие кулачки и преподаватель высшей математики, невысокий, тщедушный и лысоватый. Его уже пытались убедить в редкостном таланте и уме Монетова, - «ну приболел чуток, он постарается, он исправиться, вы б ему только троечку, парень-то хороший…»
Но Марк Моисеевич, колоссального ума человек и высочайшего достоинства, заявил: «Или я, или Монетов. Курсант предмет не знает, предмет не любит. Оценка «неуд». Всё».
Решили, что полезнее оставить в училище Марка Моисеевича.
И это было второе Генкино поражение, второе и последнее в этом училище.
И Генка исчез.
Через две недели начался второй семестр.
Где Генка, что с Монетовым, толком никто не знал. Отчислили, вроде, и курсовые молчат как партизаны. Ну да ладно, всё в этой жизни бывает.
И вот как-то в воскресенье, в расположение курса прошел высокий в гражданской одежде хлыщ, народ был кто где, кто спал, кто в бытовке сидел, кто у телека пристроился, выходной одним словом. Мужик, молча прошел в курилку.
И через пару минут все услышали пронзительный Генкин голос:
«А у дельфина, изрезано брюхо винтом,
Выстрела в спину, не ожидает никто,
На батарее, нету снарядов уже.
Надо быстрее на высоте.
Парус, порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь…»
Генка! Вот красава, это же он!
Бывшие коллеги обступили Монетова: «Где ты, что ты, расскажи! Как ты…»
А их друг Геннадий, в обнимку с гитарой, стоял и улыбался, и это был не тот Монетов, с которым они полгода назад начинали учебу, это был уже совсем другой человек, не их Генка, это был Просто Монетов. Он счастлив, доволен собой и жизнью, обласкан друзьями, и только, пожалуй глаза, говорили: «Эх, мужики…»
Фото из интернета.