Прошлогодний март был в полном разгаре, первый весенний дождь откапал ночью по нашим мозгам, и без того измученным постмодернизмом, а заодно, смешавшись со снегом, превратил все окрестные малаховские дорожки в непроходимые дебри. На грани пробуждения увешанной мокрым снегом веткой яблони, стучащейся в окно, пришла мысль о том, что ещё слишком рано устраивать дачные сейшены.
Вчера только такие весёлые и общительные люди сегодня хмуро копошились в коридоре старинного дома в поисках своей обуви и одежды. Танька, хозяйка этого радушного дома, выглянув из кухни, с пафосом объявила время отправления электрички, на которой все, если хорошенько поторопятся, успеют вовремя прибыть в наш знаменитый НИИ, где мы все когда-то в юности и познакомились.
Найденные для меня на веранде добротные высокие мужские ботинки оказались велики мне на три размера, но это лучше, чем чапать по весенней жиже в тонких перламутровых сапогах, на которых каждая капля сразу превращается в расплывающееся пятно.
В этих большущих ботинках, не лишённых, правда, некоторого спортивного шика, я и зашагала в свой новый день след в след в общей цепочке сонных участников вчерашних воскресных посиделок.
- Да, - думала я, - одно дело возвращаться от друзей с дачи летом после долгих многословных прощаний, пусть даже сквозь лужи, весело разрезаемые колёсами такси, с носом желтым от пыльцы садовых лилий, ещё пять минут назад бывших небольшой клумбой, а теперь лежащих у меня на коленях в виде шикарного букета, который Танька в припадке гостеприимности настригла и вручила мне на прощанье … И совсем другое дело – сейчас…
Пока я витала в облаках своих размышлений о непредвиденных капризах мартовской погоды, глядя на спины впереди идущих и на причудливую роскошь заснеженных веток у нас над головами, вода по моим джинсам-клёш, которые я даже не удосужилась подвернуть, добралась почти до колен. Хорошо, что хоть сверху уже ничего не капало, а чужие фирменные шузы спасли меня таки от тотального промокания...
Внезапно взгляд мой удивлённо обнаружил на фоне безнадёжно-серого неба призрачно светящееся бледно-оранжевое солнце, непонятно как оказавшееся на кромке высокого кирпичного забора.
Мгновение – и солнце ухнуло вниз с двухметровой высоты, ударилось оземь и превратилось в породистого кота персикового окраса и, поминутно отряхивая каждую сиятельную лапку, побежало нам наперерез через дорогу. Вся наша унылая молчаливая процессия вдруг оживилась: послышались восторженные окрики, смех, свист и даже аплодисменты.
- К счастью, к счастью, - неправдоподобно звонко закричала я, приняв активное участие в этой экспромтной оркестровке.
Кот на секунду замер на полпути, повернув в нашу сторону благородную морду, но тут же с завидной скоростью полетел дальше к спасительному лазу в заборе на противоположной стороне улицы.
После этой счастливой встречи все вдруг проснулись, разговорились и парами и тройками, уже не разбирая дороги, весело продолжили наш путь и сами не заметили, как оказались на пригородной платформе. Первой пришла электричка в Наукоград, и, наблюдая, как все мои друзья и их взрослые уже дети погружаются в тамбур, напоследок улыбаясь мне и делая тёте ручкой, я подумала, что могла бы теперь поехать вместе со всеми, если бы не попалась тогда в 90-е на удочку ельцинского "предпринимательства".
Электропоезд на Москву тоже не заставил себя долго ждать, налетев, словно бешеный вихрь, откуда-то из песен Окуджавы. Свободных мест, конечно, не было: всё заняли бОрзые студенты из Наукограда. Я тут же включила плеер и под аккомпанемент знакомой радиоволны приступила к своему любимому занятию - раскадровке мелькающих мимо меня пейзажей. Вот сразу за Красково – "На севере диком стоит одиноко сосна" Шишкина, дальше – "Над вечным покоем" Левитана, только зимой, а здесь, внизу, в быстрой, никогда незамерзающей речушке, раньше можно было часто видеть храброго байдарочника, сильно смахивавшего на дейнековских спортсменов; а вот несколько замёрзших берёзок в снежном одеянии вместо листьев - летом они представляют собой монументальную группу Аркадия Рылова "Зелёный шум". В общем, ничего нового…
И вдруг там, в глубине, на привокзальной площади в Томилино, нате вам, здрасьте, Питер Брейгель Младший - собственной персоной: в окружении готических башенок на пока ещё белом фоне выпавшего под утро снега рассыпана многофигурная композиция из трех десятков серо-буро-малиновых человечков, сквозь века ожидающих свой автобус.
Из наушников тут же полилась тягучая, как мёд, мелодия, озвучивая только что промелькнувший шедевр. Любимый художник передал эстафету любимому музыканту. "Еду, еду, еду, еду я, реки, степи, горы и поля, / Шар воздушный мне подскажет путь, я к тебе приду когда-нибудь…", - в который раз обещал последний романтик нашего времени - Сергей Чиграков (он же Чиж) своим поклонницам…
***
В метро наконец каким-то чудом я оказалась усаженной на кожаный диванчик, и поскольку на чёрных подрамниках прямоугольных окон ничего, кроме бесконечных квадратов Малевича, вообразить было нельзя, я просто закрыла глаза и, переключившись на МР-3, под Серёжину музыку увидела опять свой многосерийный сон-явь:
Юбилейный концерт группы "Чиж & Co" вот-вот начнётся, но я ещё лечу, как на коньках, по Большому Каменному мосту, и две длинные полы моего светлого плаща развеваются у меня за спиной, как крылья. Справа по борту древняя река блестит промасленными водами, слева – неугомонные московские автомобили несутся диким табуном, как испуганные мустанги.
Зигзагообразная лестница торжественно пересчитала подо мной свои мощные ступени по порядку номеров, а замысловатый пешеходный лабиринт предупредительно включил уже зелёный фонарь допотопного светофора, чтобы я не потеряла те немногие секунды, оставшиеся до долгожданного концерта, а ведь вполне бы мог промурыжить меня минут пять, как во время путешествия за билетами на незабываемый концерт Ольги Арефьевой.
И вот уже самый известный московский дом на набережной из трёх печальных спичечных коробочек, какими он казался на том берегу, прямо на моих глазах превращается в гранитную отвесную скалу, нависшую над пешеходами как дамоклов меч сталинского монументализма.
Театр Эстрады с помпезным величием встречает меня знакомым по единственному концерту Ольги Арефьевой тёмно-бордовым колоритом фойе, но сейчас некогда вдаваться в подробности отделки: третий звонок нервным гонгом подгоняет в дальний угол, где я уже знаю, находится заветная лестница… Зрительный зал требует от пришедших крутого восхождения, и я безропотно бегу вверх, к вершине сегодняшнего спринта, перепрыгивая через две ступеньки.
Малиновый занавес уже заботливо раздвинут руками Утёсова – ангела-хранителя этого легендарного зала, то там, то тут наперебой слышатся мелодии-глюки 30-х - 50-х годов, но явственнее всех звенит голос Изабеллы Юрьевой: " Саша… как незаметно бегут года.."
Место у меня опять во втором ряду партера, как и на концерте у Оли, и я, преодолев чьи-то колени, падаю в кресло за секунду до старта.
И всё:
"Взвейтесь кострами синие ночи, Мы пионеры – мы дети Хиппи!"
Как будто годы не властны над ними, вся питерская пятёрка музыкантов дружно высыпает на сцену, и Чиж, не давая зрителю опомниться, под гитарный грохот затягивает "Атамана"…
Мы плывём по блюзовой волне из песни в песню, как в Ноевом ковчеге. Иногда мы садимся на мель, когда наш кормчий на секунду отвлекается от фарватера, чтобы что-то важное обсудить со своими матросами, и сразу же продолжаем путь, сверяя курс по звёздам, щедро рассыпанным над этим музыкальным океаном.
И вдруг два концерта – реальный и воображаемый – соединяются в моём сознании в один: на сцене появляется несравненная Оля Арефьева, и Чиж, как истый джентльмен, провожает её ко второму микрофону ( так вот зачем он нужен был). Зал, словно единое существо, удивлённо выдыхает. Совместное исполнение Серёжиного хита "Хочу чаю!" поражает всех необыкновенной спетостью и мелодичностью, и зал на грани помешательства аплодирует стоя. Оля откидывает свои фантастически светящиеся в голубых лучах софитов пышные волосы, звенит браслетами, перебирая в мимолётной задумчивости гитарные струны, кивает Сергею, и обе гитары сливаются в едином порыве, начиная теперь уже Олину композицию "На хрена нам война".
Выходят Олины луноликие знаменосцы, эскадрилья бумажных самолётиков летит сначала к зрителям, а потом бумерангами возвращается на сцену. Когда мост в Олиной песне взрывается вместе с идущими по нему с войны солдатом и матросом, я плачу, а в зале под сенью реющих над головами поклонников разноцветных полотнищ знамён начинается стихийное братание публики…
В финале Ольга и Сергей исполняют нестареющий шедевр Исаака Дунаевского: "Затихает Москва, стали синими дали..." Зрители, обнявшись, вторят им. За кулисами, не удержавшись, Леонид и Эдит тоже подхватывают свою песню:
"Доброй вам ночи, вспоминайте нас!"
***
Серые пролёты "Кузнецкого Моста" через несколько мгновений сменятся белоснежными арками "Пушкинской". Страшащийся проехать нужную станцию мозг заранее аккуратно стучится в зазеркалье моего подсознания, приглашая пересесть на серую же ветку метрополитена.
Щёлкнув мизантропическими челюстями, капкан турникета окончательно возвращает меня в действительность. И вот уже на пике очередной московской лесенки, выводящей из гранитных недр на свежий воздух Трубной площади, предо мною предстаёт древняя и прекрасная перспектива улиц, выстроившихся пряничными фасадами особняков и театров, а надо всем этим великолепием возвышаются святыни монастырей, отражаясь в новомодной стеклянной махине, выросшей на углу Цветного бульвара.
Я застыла на верхней ступеньке: так открывшаяся панорама поразила меня своей многовековой величавостью, и, конечно, если бы голова моя не была забита с юности чужими стихами, то я бы наверняка тотчас сочинила что-нибудь своё, сокровенное и очень талантливое... Но память услужливо предложила Маринин вариант: " И льётся аллилуйя/ На смуглые поля, / Я в грудь тебя целую, / Московская земля!"
Тут взгляд мой скользнул вниз, и продолжением только что увиденного сна явилось мне ещё одно утреннее виденье...
Я узнала бы её из миллиона: старая знакомая, отчаянная эквилибристка - буковка "Ж" из Серёжиного псевдонима лихо неслась "без рук" на одноколёсном пацифистском велосипедике над шумным столичным трафиком, "Энд Co" улыбчивым полумесяцем ассистировала ей, жонглируя на бегу своим овальным регби-мячиком. "Ч" и "И" - отсутствовали...
Но было понятно, что они где-то здесь рядом, за углом этого то ли щита какого-то распределительного, то ли ящика пожарного... В данную минуту сей объект служил театральной тумбой, но его размеры оказались несколько маловаты для прилетевшего сюда специально для меня ковра-самолета с напечатанной на нём афишей Чижа.
Я была бы не я, если не запрыгнула бы на скользкий гранитный парапет в чужих огромных ботинках и, рискуя упасть под колёса скучившихся внизу машин, не заглянула бы за угол этой тумбы.
"Ч" и " И", как Добрыня и Илья, по-богатырски стояли на кряжистых ногах и сурово напоминали суетливо проезжающим сквозь их форпост на бульвары водителям булгаковскую мысль о том, что всё вздор в этом мире, кроме музыки.
Какое-то время мы балансировали над пропастью вместе с циркачкой "Жэ", которая при этом зазывно открывала изящные объятия всем поклонникам группы "Чиж & Co". Я же правым глазом умудрялась следить за ещё одним сложнейшим московским светофором: но здесь машины не вылетали из-за угла, подобно разбойникам, как у Дома на набережной в моём давешнем сне, а нахально неслись прямо к Кремлю, подолгу не пропуская столпившихся пешеходов. Три прыжка - и я на исходной позиции, и вот он уже - такой желанный зелёный свет! Надеюсь, никто не усомнился, что за отведённые пятнадцать секунд я успела добежать до угла здания, являвшегося целью моей поездки в тот день.
Его громкое название "Плаза" - чужеродное на первый взгляд, но вполне объяснимое с точки зрения давнишних итальянских традиций в Москве - на второй взгляд, и на третий взгляд - соединение несоединимого: "Неглинная Plaza" - звучит, как "Московская Европа".
Когда я вбежала в фешенебельный вестибюль, электронные часы на стене показывали ровно десять ноль-ноль.
- Ты была бы не ты, если бы пришла хоть на минуту раньше, - саркастически констатировал мой внутренний голос, всё утро почему-то молчавший в тряпочку.
- Клара Мюнхгаузен тем и знаменита, что никогда не врёт и никогда не опаздывает, она везде появляется минута в минуту! - был ответ.
- Ну то, что ты заделалась Кларой последние полгода – это я уже как-то переварил, но вот Мюнхгаузен – это уж слишком, - обиделся голос, перед тем как надолго удалиться.
***
Тридцать дней ожидания концерта в клубе «Милк» промелькнули…
И вот он настал этот день - не сам день концерта, а день ему предшествующий.
Тогдашняя моя начальница, а заодно моя хорошая подруга, наотрез отказалась дать мне лишний выходной день на завтра. После какого-то немыслимого гриппа, выкосившего на больничный всех остальных работников, я осталась у неё единственным здоровым сотрудником.
- Люд, ты меня знаешь, ровно в семь я всё закрою, и ты можешь меня уволить, но я пойду на концерт! - сказала я, проглотив лёгкую резь в горле.
Людмила, сама страстная поклонница одной западной рок-группы, неоднократно рассказывавшая мне, на какие уловки она шла, чтобы попасть на концерт своих фаворитов, так вот: Люда лишь понимающе промолчала мне в ответ.
На следующий день лёгкая резь в горле превратилась в острую боль, а из моего носа полились ручьи какого-то непостижимого апрельского вируса – я стала последней жертвой роковой инфлюэнции, напавшей на наш торговый коллектив.
Утром, в день концерта, мы встретились с Людкой в гулком коридоре "Горбушки", перекинулись парой приветственных фраз ( голос мой хрипел при этом наподобие старинного патефона), и обе поняли, что ни на какой концерт я идти сегодня не в состоянии.
День прошёл в гриппозном бреду на сайте группы "Чиж & Со". Забредший в наш магазин высокий (что само по себе уже нелепость) японец на ломаном русском вежливо осведомился, не аллергический ли у меня насморк, и, услышав отрицательный ответ, выразил мне своё японское сочувствие.
Вот уже и японцы мерещатся...
***
Вечером, выгрузив свою простуду за много километров от клуба, открытого в бывшем здании молокозавода на Пресне, где уже второй час шёл концерт, на который я так мечтала целый месяц попасть, я понуро побрела домой через почему-то совершенно пустынную центральную площадь нашего городка. Это было очень странно, ведь погода стояла просто чудесная...
Куда делись все эти байкеры, вечно толпящиеся на возвышении у пруда, и их дорогущие мотоциклы, мамы-девочки со своими постоянно убегающими от них малютками, смелые пенсионеры, гуляющие по кругу парами и поодиночке, несмотря на то, что их то и дело обгоняют байки, едущие вертикально на заднем колесе. И где, наконец, наши рыбаки, маниакально раскладывающие удочки вдоль пруда изо дня в день?
И даже на нашем рукотворном озере, всегда заполненном утками, был полнейший штиль, и только одна-единственная особь неприкаянно плавала где-то вдали.
- Ну не на концерт же они все уехали в конце концов, - сказала я вслух своим хриплым голосом, обращаясь к бронзовому изваянию основателя нашего города.
Боярин этот, выставив вперёд правую ногу, обутую в сафьяновый сапог с загнутым носом, и, подбочениваясь левой рукой, откинув при этом назад фалды древнерусского кафтана, лишь слегка пожал плечами, ибо его глубоко волновал только один сакраментальный вопрос, постоянно задаваемый стоящему в профиль тут же неподалёку гранитному Ильичу. В полном безмолвии опустевшей площади было отчётливо слышно это вопросительное предложение, которое так любил приснопамятный Паниковский: " А ты кто такой?"
Ильич упорно делал вид, что никакого вопроса он не слышит, и, нервно зажав гранитную кепку в гранитной же руке, пытался разглядеть улетевший от него за горизонт коммунизм.
- Ну не расстраивайся, - подбодрила я его, - социализм-то ты видел.
Про бабушку и Юрьев день мы тут скромно умолчим, потому что именно в это время я услышала из сумки звук своего застёгнутого на молнию телефона, и мамин голос уже через секунду затараторил: " Лёля, я звоню, звоню уже пятнадцать минут, где ты?" И мама начала перечисление всех своих "необходимостей", мысленные пальцы загибались один за другим…
- Хорошо, хорошо, - пропадающим голосом прошептала я в трубку, - я заболела, мама, Юра тебе всё привезёт.
Я оглянулась на прощанье на только что пересеченную мною площадь и увидела, что единственная плававшая в тот вечер на пруду утка оставила за собой на воде Z-образный след – это был именно тот знак, которым в нашем детстве расписывался супер-киногерой Zorro.
Февраль 2013 года
Послесловие
Любезный мой читатель, если Вас огорчил финал этого рассказа, то спешу Вас заверить, что совершенно не стоит расстраиваться по этому поводу.
Ведь та афиша, явившаяся мне средь бела дня посреди шумной Трубной площади весной 2012 года, приглашала меня отнюдь не на концерт в прокуренный клуб «Milk» на Красной Пресне, а совсем на другой концерт, случившийся ровно через год здесь же, буквально в десяти минутах ходьбы от падения ковра-самолета, в великолепнейшем концертном зале "Мир" на Цветном бульваре.
Перед концертом я специально прибегала посмотреть на волшебную театральную тумбу у метро, но там уже не было и следа прошлогоднего арт-объекта...
Помнится, я чуть не увязалась тогда за встретившимся мне на пути призраком В.В. Маяковского, направлявшегося по бульварам в свою комнатку на Лубянке, но предо мной предстала Маргарита Павловна из "Покровских Ворот" и строго молвила: "Хочу напомнить, что у Вас здесь сегодня совсем другие цели", и я заспешила назад к цирку, чтобы появиться по законам жанра на пороге "Мира" ровно в 20.00.
Парни были в ударе в тот вечер, тогда я впервые имела удовольствие послушать Доцины барабаны "вживую". Концерт был настолько хорош, что я даже сочинила ( чего со мной не случалось уже лет–дцать) коротенькое стихотворение, которое здесь и привожу:
Звёздно-синему куполу "Мира" - мир!
Здесь был у меломанов знатный пир!
Друзья, сбылась моя мечта:
На блюз таскаться лет до ста.
А ещё через год группа "Чиж & Co" сама прикатила в наш распрекрасный городок с дружественным научно-фантастическим визитом, о чём и повествует мой следующий рассказ.
http://www.proza.ru/2015/12/09/56