6. 12. 2015. О плагиате

               
Возможно, в этой записи я повторю что-то, о чём уже   писал в других  текстах.  Но мне захотелось высказаться на тему, обозначенную в заголовке.
Плагиат – кража результатов чужого творчества (неважно, литературного, музыкального или научно-технического) и выдача украденного за своё  (присвоение авторства). Как и любая кража, это, по одной из десяти  синайских заповедей, есть грех. В большинстве культурных стран, везде, где существует право, за плагиат карают по закону.

Как человек с детства что-то сочиняющий, я и литературным воровством не занимаюсь. Но вот какая история приключилась со мною в Харькове ещё в молодости. Шёл я по летнему городу, над которым, помню, звучало  похожее отчасти на кукование кукушек,  далеко разносившееся гуление голубей, дело клонилось к вечеру, и на западной стороне уже сумеречного неба ярко зажглась вечерняя звёздочка. Я знал, что это Сириус, но также – что его нередко принимают за планету Венера, и в голове  сама собой возникла строчка:

                …Взошла Венера – странная звезда…

Строка мне понравилась. И, поскольку я к этому времени уже сочинял стихи, мне захотелось придумать к этой строке – парную. Долго думать не пришлось – она как бы сама вплыла  в мою голову:

                … как женщину, мы ждём её сюда…

Я обрадовался: у меня в голове наметилось стихотворение. Не замедлила придуматься и третья строчка:

                …от женских ласк отвыкшие мужчины…
Тут я несколько удивился. Дело в том, что мне только что исполнилось 20 лет или на годок больше, и женской ласки мне ещё не случилось отведать. Целовался – но не более. Однако  мозг продолжал деятельно работать, и через несколько минут  из глубин мозга всплыла  строка четвёртая:

                …над  чёрным носом нашей субмарины…
Последнее слово  яркой вспышкой высветило мне в одну секунду правдивую картину того, что происходит в моей голове. Слово субмарина (подводная лодка)  я  прочёл  впервые в замечательном стихотворении  Константина Симонова, начинавшемся таким четверостишием:
 
                Над чёрным носом нашей субмарины
                Взошла Венера – странная звезда.
                От женских ласк отвыкшие мужчины, 
                Как женщину, мы ждём её сюда.

Мне  стало в одну секунду ясно:  я  «сочинил»  (а на самом деле вспомнил)  одно из стихотворений известнейшего фронтового поэта  недавней тогда Великой Отечественной войны, вошедшее в  его прославленную  книгу «С тобой и без тебя»  - ту, о которой, когда она вышла в свет, рассказывали вполне легальный анекдот «про Сталина». Будто бы издатели советовались с  Вождём, каким тиражом выпустить  книжечку, любовной лирики, посвящённую кинозвезде Валентине Серовой,  ставшей вскоре  женой поэта. На любую предложенную цифру Вождь будто бы отрицательно покачивает головой. Издатели догадались , что намеченный тираж надо сократить, но  и обратный отсчёт цифр вызвал несогласие Великого и Мудрого. Сколько же надо выпустить? Двадцать? Десять? Сталин, попыхивая трубкой, молча показывет два пальца. И объясняет:  «Ему – и ей…»  В самом деле, любовная  лирика молодого поэта  была непривычно интимной для тех  барабанно-патриотических  времён…
Вот как оканчивается  симоновское стихотворение, которое я чуть было не  «сочинил» после него вторично:
 
                На небе любят женщину от скуки
                И отпускают с миром, не скорбя...
                Ты упадешь ко мне в земные руки,
                Я не звезда. Я удержу тебя.
                1941
Хорош бы я был в 1951-м и позже,  если  бы  не осознал вовремя, благодаря чуждой моему словарю «субмарине», что стихи – его, а не мои!  Вы считаете, что такое было бы  невозможно? Но вот случай из  литературной жизни моей родной сестры, поэтическое имя и творчество которой гораздо  обширнее, содержательнее и  известнее , чем моё.   Подчёркиваю, что Марлена Рахлина была, как и все или почти все поэты, на ранних ступенях творчества не чужда подражательности и мощному влиянию талантов  и гениев поэзии, но предана литературному труду и не склонна к заимствованиям, а уж тем более к воровству. Но в начале   50-х годов прошлого века, работая над поэмой «Отцы и дети»,  она включила в неё вот какое четверостишие):
                Мы не будем увенчаны,
                и в кибитках, снегами,
                настоящие женщины
                не поедут за нами…

         Знатоки  поэзии тех времён всплеснут руками: «Но ведь это знаменитые строки Наума Коржавина!..» (из его стихотворения «Зависть»).   Точно!  И когда я в начале 90-х прочёл их под его фамилией в какой-то публикации, то, после случившегося со мной конфуза с  симоновской «субмариной», понял без труда, что нечто подобное произошло и  с моей сестрицей. Она писала о судьбе своего поколения  (и этот отрывок вошёл в изданную недавно её десятую книгу  собственной  (не считая переводов)  поэзии, - вот несколько строф из него:


Наша юность задавлена
То войной то тюрьмою,
наша радость затравлена,
нас пустили с сумою.
…
Мы ровесники вычурным,
Сумасшедшим событьям,
Ничего нам не вычеркнуть,
Ничего не забыть нам.

И с рыданьями, с хохотом
И в лохмотьях кровавых
Полетит над эпохами
Наша нищая слава…

Не правда ли: тот же размер, те же дактилические рифмы, то же настроение, что и в стихотворении Н. Коржавина «Зависть», написанном в 1944 году. Каким образом Марлена могла его знать? Ясно, что ни  те его  строки, ни эти – её, в то время напечатаны быть не могли. Однако ведь и тогда  (ещё не названный по позднее присвоенному имени) существовал «самиздат»,списками стихов    активно обменивались  любители поэзии. Сестра дружила с Б. Чичибабиным, с учившимся год в Харькове (1946 – 47) москвичом Юлием Даниэлем, в  литературной студии  харьковского отделения союза писателей общалась с харьковчанами по рождению  - в будущем известными поэтами Григорием Поженяном и Владленом Бахновым. Оба в 40-е годы поступили в московский Литературный институт, причём Бахнов учился в одном семинаре с Коржавиным. Можно даже предположить, что и размер, и  настроение Марлениного отрывка были навеяны знакомством с его «Завистью». Так или иначе, незадолго до одной из двух своих поездок в Харьков я в Израиле прочёл эти коржавинские строки, запомнившиеся мне среди  тех стихов сестры – и ахнул. Приехав  к ней, сразу же рассказал, она  неохотно ответила: «Да, я знаю, мне уже говорили». Разумеется, в публикациях отрывков из её поэмы от них не осталось и следа. Уверен: с нею произошла та же ошибка памяти, что и со мною в эпизоде с моим «сочинением» симоновского шедевра.

Люди пишущие знакомы с чувством восхищения чужими  произведениями или отдельными местами в  этих произведениях, когда становится жаль и – да, не будем бояться точного слова: завидно, что не ты это написал. В 1951 году после пяти лет сперва харьковской, а потом и московской тюрьмы, а затем и Вятлага (на севере Кировской области) в Харьков возвратился арестованный в 1946 году Борис Чичибабин, перед арестом считавшийся женихом Марлены. Он был взят под стражу за стихотворение, в котором верно угадал наступление «новой ежовщины» (его выражение, вошедшее в эти стихи).  Одной из первых жертв новой волны репрессий он и стал, а через несколько лет (как раз за год до его возвращения – среди тысяч других и наши родители, которым на следствии первоначально пытались приписать создание среди молодёжи университета, видимо, через посредство дочери, из её соучеников – антисоветской  организации молодёжи.  Не буду здесь повторять того, что уже изложено в моей книге «О Борисе Чичибабине и его времени» (Харьков, Фолио, 2004), но планы гебистов почему-то изменились, обвинение, предъявленное родителям,  было внезапно переквалифицировано, каждому записали как вину лишь «грехи молодости» (якобы участие в    оппозициях 20-х годов), они отправились, каждый – на 10 лет, в   лагеря ГУЛага, а Борис, напротив, отбыв пятилетний срок, вернулся домой… с женой – бывшей начальницей особой части лагеря, в котором отбыл срок. Брак был фиктивный – только для того, чтобы  ей уволиться с опостылевшей  лагерной работы; был расчёт на удачу в лечении её тяжкого заболевания: эпилепсии. «Брак» был недолгим и не был браком фактическим, она вскоре уехала в родные места, на север, а поэт, пока не имея работы и испытывая трудности в трудоустройством, заходил иногда к нам домой. Сестра после его неожиданного возвращения женатым, и слышать не хотела о возобновлении лирических с ним отношений, а вскоре вышла замуж за довоенного соученика из параллельного класса школы. Но Борис пока что всё равно ещё какое-то время приходил и однажды наткнулся на тетрадку моих стихов. Отнёсся к ним с большим интересом. Ещё через два-три года меня призвали в армию, а когда вернулся, сестра мне рассказала:

-  Борис у тебя стянул  несколько строк и вставил в своё стихотворение!

И процитировала на память сплагированные им у меня строчки:

Я хорошо сыграл, топчась
По сцене, в этой мелодраме.
А если дерзок был подчас,
Так оттого,  что мало драли.

Дело было ещё в 1957-м, его уже реабилитировали, но ещё не печатали, и он по-прежнему был как поэт безвестен. Хотя уже появились и распространялись в списках многие его стихи: о «красных помидорах», «Махорка» и другие. Для меня Чичибабин уже много лет был учителем в поэзии, и вместо того чтобы возмутиться его поступком, я, напротив, возгордился: шутка ли, сам Чичибабин, запомнив мои строчки,   счёл их достойными  выдать за свои! Тем не менее, ведь есть ещё и моральная сторона дела, он всегда был для меня образцом человека
совестливого, интеллигентного, - как же и почему решился вот так, бесцеремонно, взять и  присвоить чужое?

Так что, встретив его случайно на платформе Южного вокзала  с ещё бывшей при нём первой  женой Клавой – (бывшим старшим лейтенантом войск МВД), я спросил_

- Борис, это мне правду сказала Марленка, что ты мои строчки  «свистнул»?

Смущённо улыбнувшись, он ответил:

- Правда. -  И, не дожидаясь следующего  моего вопроса, сам объяснил:

– Понимаешь, они у тебя плохо лежали.  А рифмы там отличные!

Прагматический подход, не правда ли?!

К началу 60-х, когда он уже понемногу стал публиковаться в периодике, приехал в Харьков Евгений Евтушенко. К тому времени  я   руководил одной из расплодившихся в городе по случаю всесоюзного поэтического бума  литературной студией   во Дворце культуры «Металлист» и как  один из  «хозяев»  этого  заводского клуба принимал гостя. По предварительной с  Евгением договорённости пришёл на творческий вечер  московского поэта и Борис и по  его просьбе  принёс целую пачку рукописей: свои стихи, которые перед тем побывали на просмотре у Ильи Сельвинского и у Самуила Маршака. Мы с Борисом в зале сидели рядом, и в ожидании начала выступления я стал просматривать  листы со стихами. Там и сям увидел  карандашные пометки и заметки то ли одного из  этих двух знаменитых, то ли  их обоих.   Вдруг в колонке    стихотворных строк, написанных неповторимым, крупным, красивым почерком Чичибабина,  мне  бросились в глаза те четыре, сочинённые мною и входившие в состав моего юношеского стихотворения «Весёлый балаган». Тут же увидел, что стихи не просто переписаны, но чуть-чуть изменены. Например,  вторая строчка   выглядела  так: 

… играл у будней в мелодраме…

Рядышком, на полях, стоял начертанный кем-то из двух (Ильёй или Самуилом?)  недоуменный вопросительный крючок…

В какое из своих стихотворений он их вставил? Хорошо ли они легли? Сказать теперь не могу. Только в его  опубликованных вещах моих строчек нет. Но я по-прежнему горжусь тем, что поэт такой величины слямзил у  меня,  не оперившегося,  несколько строк, показавшихся ему заслужившими стоять в строю, жить и работать.
А что же моральная сторона? По-прежнему думаю:  негоже, особенно без спроса, заимствовать у кого угодно придуманные не тобою строки, рифмы, образы… Иное дело – подарки, подобные тем, которые сделали своим литературным друзьям их коллеги:  Валентин Катаев подарил  своему родному брату Евгению Петрову и общему их  другу Илье Ильфу сюжет «Двенадцати стульев»;  Пушкин  Гоголю – сюжетную затравку «Мёртвых душ»… Здесь – ни тени, ни намёка на плагиат: подарки – братские, совершенно добровольные, от щедрой души, и получившие их никогда этого факта не скрывали.

Но вот ещё один факт из поэтической практики Бориса Алексеевича Чичибабина, который был  для меня с моих, да и его, юных лет (так случилось) человеком близким и любимым, другом семьи и поэтом - учителем моим, путеводителем в литературе. Среди его довольно ранних стихов  (1947) есть одно очень сильное, под названием "Смутное время", с аллюзиями из, действительно, времён знаменитой "русской смуты" начала XVII века:

По деревням ходят деды,
просят медные гроши.
С полуночи лезут шведы,
с юга - шпыни да шиши.

А в колосьях преют зёрна,
пахнет кладбищем земля.
Поросли травою сорной
беспризорные поля.

И - в конце:

Знать, с великого похмелья
завязалась канитель:
то ли плаха, то ли келья,
то ли брачная постель,
 
то ли к завтрему, быть может,
воцарится новый тать...
"И никто нам не поможет.
И не надо помогать"

Вот этих кавычек, в которые заключены две последние строчки, в автографах стихотворения, которые я читал самолично в конце 40-х - начале 50-х гг., и в первой публикации (его сборник "Плывёт "Аврора"", Харьков, "Прапор" 1968) - этих кавычек  не было. На их появление  в последующих публикациях  проливает свет  комментарий (Л.С.Карась-Чичибабиной и С.И.Буниной)к данному стихотворению в кн.: Борис Чичибабин, Собрание стихотворений, Харьков, Фолио, 2009, с. 706: "Строки "И никто нам не поможет./И не надо помогать" в итоговой книге "В стихах и прозе" Ч. взял в кавычки, т.к. обнаружил аналогичные в ст-и Г.Иванова "Хорошо, что нет Царя..." Действительно, Георгий Иванов (1894 - 1958, "крупнейший поэт русской эмиграции" (Википедия), скончавшийся и похороненный во Франции, этими строками закончил своё короткое сардоническое стихотворение  (1930), получившее широкую известность. Можно ручаться, что Борис не мог просто сплагировать  эти строчки у знаменитого поэта - их повторение явилось лишь случайным совпадением или следствием безотчётной работы памяти (как мы уже видели из предыдущих примеров, такие случаи бывают).

Стихи эмигрантов неведомыми путями проникали в СССР, и наш земляк мог их где-то прочесть,  они могли, как говорится, запасть в его душу... Понятно, что  позже, повстречав такое буквальное соответствие, он, во избежание упрёков в недозволенном заимствовании, закавычил их в своём стихотворении, написанном 17 лет спустя после стихотворения Г. Иванова.

Но это всё примеры безотчётных, случайных заимствований или совпадений, это - не плагиат, не хищение.   

Иное дело – некоторые странные, а порой и подозрительные явления советских лет. Такие, как история создания великого романа «Тихий Дон» или знаменитой  с первый дней Великой Отечественной войны песня «Вставай, страна огромная…»

Создан ли роман Михаилом Шолоховым?  До сих пор это не выяснено доподлинно. Уж слишком мелкой и банальной выглядит фигура автора на фоне сложной  архитектоники высокохудожественной и от начала до конца пропитанной гуманизмом   эпопеи. После смерти истинного художника-мыслителя остаётся, как правило, мудрая, пусть и противоречивая, переписка… А «гуманист» Шолохов с трибуны одного из партийных съездов коммунистов своей страны на весь мир высказал сожаление, что  получившие немалый срок лагерей и последующее поражение в правах   два писателя, Синявский и Даниэль, были судимы по закону, а не так, как принято было в первые годы советской революции: не по «революционной совести».  Не любители, не досужие (вроде меня) гадатели – нет, искушённые текстологи ставили авторство Шолохова  (если говорить об этом романе) под большое сомнение, называли имена предполагаемых истинных авторов.  Но вопрос пока так и не решён. Ещё при жизни Шолохова именно ему была присуждена Нобелевская премия (впрочем, «продавленная»  настойчивым вмешательством и откровенным нажимом советских властей). Лично для меня вопрос так и остался неясным. Точнее, никак не могу поверить, что книгу написал Шолохов.

А вот ещё одна загадочная картинка советских лет – скандал, впрочем, разыгрался уже после краха СССР. Речь о подлинном авторе текста знаменитой и мощной песни  композитора  А.В.Александрова «Священная война». Её текст появился в первые дни Отечественной и уже вскоре прозвучал в исполнении хора ансамбля Красной Армии  под управлением  автора мелодии на слова, как сразу было объявлено, известного поэта-песенника Василия Лебедева-Кумача.

Несколько слов о своём отношении к этому поэту. Не разделяю мнения о нём как о серой посредственности. Стихотворец, создавший народные песни такой популярности, как «Легко на сердце от песни весёлой…», «Песня о Родине», написавший о Волге: «Красавица народная, как море, полноводная, как Родина, свободная, - широка, глубока, сильна»,  «Песенку об отважном капитане», исполненную мягкого юмора, лирическую «Сердце, тебе не хочется покоя…» и многие другие – это поэт глубоко народный. Желающие его опустить цитируют принадлежащие его перу неудачные строки.  Но это не портит его лучшие стихи.

Однако  в его творческой благополучной жизни случились два скандала, связанные с плагиатом. Первый произошёл в начале 30-х годов с популярным фокстротом, впервые прозвучавшим в Польше и Латвии – слова сочинил Анджей Власт, и  начинались они так:  «Под самоварем седзи моя Маша…»  Узнаёте? Ну, конечно:  «У самовара – я и моя Маша…»  Песенку в России стал исполнять   Утёсов. Автор музыки Фанни Гордон перевела текст Власта на русский язык  для исполнения в Риге, где русский язык тогда имел  широкое применение. Интересно, что на утёсовской пластинке относительно музыки указана фамилия автора её обработки. А вот автором текста назван Лебедев-Кумач.

Оговорюсь: эти факты я заимствую из статьи Андрея Мальгина «Самый советский поэт». Там же изложена и другая история, в которой Лебедев-Кумач  предстаёт как плагиатор. Дело в том, что однажды, ещё перед войной, он получил от бывшего гимназического учителя русской литературы из Рыбинска, Александра Адольфовича Боде текст написанной им, Боде, в 1915 или 16 году песни «Священная война».

Текст пролежал у Лебедева без  дела  до начала войны.  Получив заказ на текст патриотической песни в связи с нападением Германии на СССР, поэт вспомнил про этот текст, слегка поправил его (например, у Бодэ  строчка  «…с германской силой тёмною, с тевтонскою ордой», советский поэт меняет эпитеты: «…с фашистской силой тёмною, с проклятою ордой»». Переделки не слишком большие.

Песня с первых дней подхвачена народом, у «автора» слов спешат взять интервью, и он говорит, что написал её за одну ночь. Думаю, после этого ему уже некуда деваться:  подлинный автор  выяснится лишь через много лет…

Правда, в 90-е годы внучка давно  скончавшегося   Кумача подала в суд иск о защите его (покойного) чести и достоинства. И суд, на основании суждения квалифицированных экспертов,  иск удовлетворил. Автором признан Лебедев-Кумач.
Слов нет, судебное решение должно пользоваться авторитетом и уважением. Но что делать, если вот они – два текста, расположенные рядом:

                СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА

А. Бодэ (1916)                В. лебедев-Кумач (1941)

Вставай, страна огромная!                Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.                Вставай на смертный бой
С германской силой тёмною,               С фашистской силой тёмною,
С тевтонскою ордой!                С проклятою ордой!

Припев:                Припев:

Пусть ярость благородная                Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.                Вскипает, как волна, -
Идёт война народная,                Идёт война народная,
Священная война!                Священная война 

...
                Как два различных полюса,
                Во всём враждебны мы.
                За свет и мир мы боремся,
                Они - за царство тьмы
   
                Припев

Не смеют крылья чёрные                Дадим отпор душителям
Над Родиной летать.                Всех плменных идей,    
Поля её просторные                Насильникам,грабителям,
Не смеет враг топтать.                Мучителям людей.

                Припев.

Гнилой германской нечисти                Дадим отпор душителям
Загоним пулю в лоб.                Всех пламенных идей,
Отребью человечества                Насильникам, грабителям, 
Сколотим крепкий гроб.                Мучителям людей.
               
                Припев.

Пойдём ломить все  силою,                Не смеют крылья чёрные               
Всем сердцем, всей душой,                Над Родиной летать,   
За землю нашу милую,                Поля её просторные
За русский край родной.                Не смеет враг топтать.
               
                Припев.
               
Вставай, страна огромная,               Гнилой фашистской нечисти   
Вставай на смертный бой                загоним пулю в лоб.
С германской силой тёмною,              Отребью человечества    
С тевтонскою ордой!                Сколотим крепкий гроб.

                Припев

Мне удалось отыскать в Интернете текст А. Бодэ лишь по одной ссылке - он явно не полон. Впечатление такое, будто кто-то нарочно постарался, чтобы не с чем было сравнить "вариант" В. Лебедева-Кумача. Но и по приведенному, пусть неполному варианту видно: не так уж сильно поработал прославленный поэт над переделкой стихотворения своего предшественника: заменил некоторые эпитеты. приспособив их к изменившейся политической картине  и словарю, да переставил строфы (куплеты)... Не так много, чтобы считаться хотя бы соавтором, а уж автором...  Нет и нет!

Что я поставил бы ему всё-таки в заслугу:  давно сочинённый, пускай и не им, текст он заставил трудиться во благо народов своей страны, во имя их Победы!
 
Что  иное  сделал Кумач, чтобы именно его можно было признать автором, а покойному  Боде в этом отказать?  Понятно, что в бывшем СССР  суд стал на сторону мифа, а не истины. Но ведь, уважаемые господа, это подло!!!

Объективность и справедливость  требует, однако, вспомнить:  авторское право в стране Советов  долгое время было в загоне. Один из видных сталинских подлипал, академик  Марк Митин к концу своей карьеры в 60-е годы прошлого века был уличён в плагиате у покойного видного философа Яна Стэна, читавшего в 20-е годы Сталину, по просьбе последнего, персональный курс по диалектике, а в 1937-м году расстрелянного по сталинским спискам.   Международная (Женевская) конвенция об авторском праве была принята в 1952 году, а СССР присоединился к ней лишь в 1973-м. Это в какой-то степени объясняет  безнравственность некоторых литераторов и учёных  в отношении к авторским правам.  Но для того мне и пришло в голову поместить эту (понимаю: не слишком квалифицированную, но основанную на фактах)  статью в свой гласный  литературный дневник, чтобы привлечь внимание коллег к значению совестливости, нравственности и закона в отношении к авторским правам как других людей, так и к собственным.
Не стоит полагать, что от заимствований у предшественников или даже современников былии гарантированы великие поэты. Вот известная всем строка русского поэта: "Белеет парус одинокий..."  Лермонтов? Не спешите: первым её написал Аленсандр Бестужев (по псевдониму - Марлинский), в своей поэме "Андрей, князь Переяславский), и там были такие четыре строки:

Белеет парус одинокий,

Как лебединое крыло,

И грустен путник ясноокий,

У ног колчан, в руке весло.


Первым изданием поэма была опубликована в 1828 г. Лермонтов написал свой  лирический шедевр в 1832 г., следовательно, первую его строчку повторил - можно предположить, что скорее всего случайно, по памяти.

А вот и одно из самых знаменитых стихотворений А.Пушкина "Я помню чудное мгновенье..." Помните, конечно: "передо мной \явиласьо ты... как гений чистой красоты..." (1825).  Так вот: последние три слова - это цитата из стихотворения В.А. Жуковского "Лалла Рук" (1821)

Ах! не с нами обитает
Гений чистый красоты;
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты

Источник: http://zhukovskiy.lit-info.ru/zhukovskiy/stihi/stih-188.htm

 Оба примера из творческой практики двух велиих русских поэтов не мною раскрыты - онир широко известны. И никому не пришло в голову объявить это плагиатом. Потому что плагиат - это (блуквально, в переводе с латыни) - кража. Ни Пушкин, ни Лермонтов ворами не были. Никому и в голову не придёт их в этом уличить.