Иван Степанович, старик семидесяти лет, когда-то работал токарем на машиностроительном заводе, получал хорошую зарплату и чувствовал себя в доме хозяином, кормильцем. В семье его уважали и побаивались. Но когда Иван Степанович в шестьдесят лет ушёл с завода, и назначили ему пенсию, то он очень удивился и даже испугался. Пенсия оказалась такой мизерной, что он и представить не мог, как на такие деньги прожить можно.
И был обижен Иван Степанович, когда узнал, что пенсия его жены Клавдии на целых две тысячи рублей больше его пенсии. А ведь Клавка-то всю свою жизнь уборщицей работала.
И такая явная несправедливость больно ударила по самолюбию Ивана Степановича. И Иван Степанович от обиды запил, а когда из запоя вышел, то с женой долго не разговаривал.
Но вопреки опасениям Ивана Степановича, жить на мизерные деньги им как-то удавалось, а всё благодаря Клавдии. Проявила Клавдия характер, какого Иван Степанович и не предполагал в ней. Как-то так получилось, взяла Клавдия в руки все семейные финансы.
Когда почтальонша приносила пенсии, то Клавдия пересчитывала деньги и прятала их в ящик стола. Ящик Клавдия не запирала, но подступиться к деньгам Иван Степанович не решался. Каждый рубль, каждая копейка были записаны Клавдией в тетрадь, и тратились ею только на самое необходимое.
Как-то Иван Степанович взял из ящика пятьдесят рублей. И пожалел, что взял. Клавдия заметила недостачу и подступила с допросом к мужу, а когда Иван Степанович стал отрицать свою причастность к пропаже пятидесяти рублей, то с Клавдией случилась такая истерика, что Иван Степанович зарёкся даже близко приближаться к деньгам.
И Иван Степанович смирился, но затаил на жену обиду.
А Клавдия, к удивлению Ивана Степановича, умудрялась и на «чёрный день» деньги откладывать.
Как-то из любопытства, тайком от Клавдии, Иван Степанович пересчитал скопленное, и был удивлён: на такие деньжищи, подумал он, можно было бы и телевизор купить, и стиральную машину.
Но Клавдия ничего не покупала. Телевизор у них был, ламповый, чёрно-белый, а стиральная машина давно уж сгнила, и Клавдия стирала бельё вручную.
Иван Степанович страдал от безденежья. А деньги ему были так нужны! Выйдя на пенсию Иван Степанович не отказался от своих вредных привычек: курения табака и выпивки. Без сигарет он и дня не мог прожить, а выпить водки ему иной раз так хотелось, что уж и невмоготу бывало.
Утром выходил Иван Степанович из дома, ходил по улицам, «стрелял» сигареты у прохожих. Но подходил он только к молодым. У пожилых и старых просить закурить как-то ему совестно было. А молодые никогда Ивану Степановичу не отказывали, жалели старика.
А вот с выпивкой у Ивана Степановича были большие затруднения. Мало было желающих угостить старика. Но иногда выручал сосед Николай, молодой ещё пенсионер. Приглашал сосед Ивана Степановича к себе на кухню и угощал водочкой.
Николай сочувствовал Ивану Степановичу, возмущался, говорил: «Ты, Степаныч, уж совсем распустил Клавку, много ей воли дал, я-то свою вот где держу!» — Николай сжимал кулак, ударял им по столу. А Иван Степанович только вздыхал, и в знак согласия кивал головой.
Познакомился я с Иваном Степановичем случайно. Зашёл как-то в «Рюмочную», вижу: старик у стойки стоит. Жалкий такой старикашка, в заношенной одежде, стоптанных башмаках. Стоит он у стойки, ничего не заказывает и смотрит на всех как-то просительно, заискивающе. Я сразу понял: выпить старик хочет, и не просто хочет — душа у него горит, а в кармане ни гроша. И почему-то жалко мне его стало, своего деда вспомнил, и решил угостить старика. Заказал я для него водки и бутерброд с килькой.
Представился он мне Иваном Степановичем. Разговорились мы с ним. Жаловался старик на жену свою, мол, пенсию она у него забирает, деньги копит на «чёрный день», а ему ни выпить, ни покурить не на что, вот побираться и приходится. Он, видимо, ожидал от меня сочувствия, но я прямо ему сказал: сам виноват, дед, нечего было старухе такую волю давать. А он и не возражал мне, голову опустил, и я даже подумал, не плачет ли он.
Долго я этого деда-бедолагу не видел. Но вот встречаю его, в той же самой «Рюмочной», но уже за столиком, и перед ним стаканчик с водкой, кружка пива, закуска какая-то, и, похоже, всё это он сам оплатил. Увидел он меня, узнал, заулыбался, рукой помахал: присоединяйся, мол. Ну, думаю, почему бы и не присоединиться. И любопытно мне было узнать, что произошло-то со стариком, так он преобразился.
Выпили мы, я и спрашиваю: что случилось-то с тобой, дед, отчего весёлый-то такой, разбогател, что ли?
И вот что рассказал мне Иван Степанович.
«Уж месяц прошёл, как это случилось. Был я дома один, старуха-то моя куда-то ушла, а я и рад этому. Но слышу, дверь входная хлопнула. Ну, думаю, моя «банкирша» вернулась, забыла, что ли, чего. А оказалось, не старуха это моя вовсе, а два бугая. И как вошли они, так сразу и подступили ко мне с допросом, мол, где деньги, дед, и оба кулаками здоровенными мне в морду тычут, ну а я что, деньги-то не мои, не жалко мне их, и показал на ящик стола, и даже подсказал: руку, мол, в ящик поглубже запустите, да и пошарьте, там моя старуха деньги «на чёрный день» прячет. Ну, бугаи и довольные, улыбаются, даже похвалили меня. А бугай, который повыше ростом, мне сторублёвку бросил, выпей, мол, за наше здоровье и не поминай нас лихом. Но когда уходили, всё-таки двинули мне раз по морде, нос раскровянили, ну да это и ничего, просморкался я, умылся. А вот с моей старухой похуже что случилось! Как пришла она домой, да как узнала об ограблении-то, так и ума лишилась, такое с ней было, что и вспоминать страшно, «скорую» пришлось ей вызывать. Она и сейчас в психбольнице, врачи говорят, что вряд ли и оклемается.
И до этого у моей старухи ума мало было, а тут такое… А я вот сегодня пенсию получил. Уж и не помню, когда я такие деньжищи в руках держал, так что богатый я, на свои гуляю, могу и тебя, добрый человек, угостить».
Порадовался я за Ивана Степановича, но и старуху как-то жалко мне было.
Выпили мы с Иваном Степановичем и расстались.
И уж больше Ивана Степановича я не встречал. Что случилось со стариком, не знаю. То ли болен он, то ли в запое длительном. А быть может, Ивана Степановича уж и в живых нет.
Грустная какая-то история.