Посадка картошки
Поздняя весна 1942 года. Петропавловск Казахстанский. Лиза получила небольшой участок земли, и мы в воскресенье идем вскапывать землю и сажать картошку. Вскапывание не запомнилось, может быть, все участки вскопали плугом, и земля уже вскопана. А вот раздумья о том, что сажать, очень актуальны и дискуссионны. В нашем окружении почти нет людей столь сказочно богатых, чтобы позволить себе посадку целых клубней. Средства массовой информации чаще всего рекомендуют посадку верхушками – теми частями клубней, где сосредоточено больше всего ростков – почек. С этой точкой зрения конкурирует другая, более экономная – сажать шкурку, которая отделяется при чистке. Аргумент: картошку сэкономим, а в земле растение всё равно наберёт массы клубней. Не помню, какой точки зрения придерживались мы, но посадка прошла довольно быстро. Теперь можно и отдохнуть. Метрах в ста от картофельного поля – лес, и ещё с опушки видно, какими замечательными цветами он зарос. Помню, что цветы были синие, но их форму не помню, а ведь это могла быть и печоночница, и пролеска, и медуница, и хохлатка. И не помню точно, но могли там быть и великолепные е золотые солнышки адониса и не менее золотые, только маленькие, чистяки. Увы, наша попытка нарвать букет позорно провалилась. Из леса нам навстречу вылетела туча комаров, и мы обратились в бегство. Впервые я ощутил, что такое таёжный гнус. Зато наша ретирада привела нас в чудесное место, густо заросшее молодыми упругими шампиньонами. Лишь немногие ме-стные жители не считали шампиньоны поганками, и нам досталась роскошная добыча, обеспечившая несколько дней пиршества.
На белых пятнах.
Совершенно особое чувство возникало у меня, когда в турпоходах нам удавалось попасть на место, которое с б;льшим или меньшим основанием можно было считать белым пятном. Такие места появляются тогда, когда местное население очень разрежено, а приходить именно сюда нет потребностей. Особость чувства связана с мыслью: «Вот, никто этого не видал, мы первые». Но, честное слово, у меня эта мысль не связана с горделивым: «Вот я какой!». У меня она проистекает из усвоенного в детстве правила: «Если можешь поделиться с людьми чем-то новым, подготовься к этому как можно тщательнее».
Дважды я участвовал в открытии новых горных перевалов. Один раз – на Кодарском хребте. Перевал Четырёх и лежащий пол ним маленький ледник. Второй раз – на Кавказе, на южном склоне Безенгийского ледника, – перевал Спортивной Дружбы. И оба раза сам замечал, как обострялось внимание: заметить побольше подробностей, поделиться ими с товарищами, пришедшими вместе со мной, и сохранить в памяти для тех, кому буду рассказывать потом.
Мои лаборантки
На работу в НИУИФ – научный институт по удобрениям и инсектофунгицидам имени Я.В. Самойлова – я пришёл 1 декабря 1954 года. Это один из первых прикладных НИИ, созданный по личному указанию Ленина. История Якова Владимировича Самойлова настолько интересна, что хочется рассказать здесь о ней. Талантливый геолог, ученик и сотрудник В.И. Вернадского, он работал в Университете, но не мог жить в Москве – евреям не полагалось. И тогда Вернадский сказал ему приблизительно такое: «Креститься только, чтобы получить добавочные права, – большой грех. Но я беру этот грех на свою душу. Буду Вашим крестным отцом». И отчество Самойлову дал он. А в 1918 году Самойлов в беседе с Лениным обосновал необходимость создания института.
Не сразу, но я оказался под руководством Виталия Максимовича Рамма, одного из ведущих учёных в области науки, называемой «Процессы и аппараты химической технологии». Ведущим не только в СССР, но и мировом масштабе. Мы занимались абсорбцией, процессом извлечения одного из компонентов газовой смеси путём растворения его в жидкости – абсорбенте. Процесс играет важнейшую роль в таких отраслях производства, как получение серной кислоты, очистка газов от вредных примесей и в целом ряде других.
Работа наша развивалась, и через 2 – 3 года стала острой потребность в среднем рабочем персонале. Была создана рабочая группа. Во главе – я, младший научный сотрудник, и ещё три лаборантки. За 1957 – 1958 годы пришли три девочки 17 – 18 лет. Лариса Терехова, Юля Бондаренко и Лида Токарева. Мы довольно быстро сработались, хотя Юля изредка всерьёз благодарила меня как очень требовательного и даже сурового начальника. Быть суровым представляло очень малых усилий: девочки оказались прилежными, умными и правильно воспринимали мои немногочисленные замечания. А дальше предстояла долгая жизнь. В марте 1961 года мы с Ларисой поженились. В следующие года четыре вышли замуж Юля и Лида. И все последние 56 лет эти девочки – наши самые тесные, самые любимые друзья.
Экзамен по органике.
Одно из сильных переживаний моей студенческой жизни – сдача экзамена по органической химии. Постараюсь рассказать, минимально привлекая специальные термины. Там, где они появятся, на них можно обращать немного внимания. Вначале – о печальном моём качестве. Я не помню фамилию преподавательницы, спрашивавшей меня, женщины замечательно хорошей. У неё было странное обыкновение: если на экзамен к ней приходил отличник (а я был отличником), ему особенно трудно было получить отличную оценку. И ещё одно: последнюю лекцию я пропустил, болел. До сих пор помню вопросы на экзамене. 1) Синтез Скраупа. 2) Хинолин, хинальдин. Я рассказал про синтез Скраупа и получил замечание, что на последней лекции добавили дополнительный материал. Пришлось сказать, что болел и не знал, что материал учебника нужно дополнить. Ответом было хмыканье, не прибавившее мне оптимизма. Перешёл ко второму вопросу. Рассказал о хинолине, а потом честно сказал, что не знаю, какое вещество называется хинальдином. « Как не знаете?» «По формуле призн;ю, а так – не помню». «Подскажите ему», – сказала она другой сдававшей. Та подсказала, я что-то ответил. «Теперь получайте на бумаге хинальдин синтезом Скраупа» Я стал получать и получил не совсем то, так называемый изомер. Хмыканье продолжалось, а потом моя мучительница глубоко задумалась. Я трепетал, гадая, что она выберет – двойку или тройку. И был сражён резюме: «Не блестяще, но достаточно». И я получил пятёрку.
Предел применимости
Любая теория в науке верна в определённых пределах. Однако достаточно часто возникает ошибочное мнение, что это обстоятельство можно не принимать во внимание. Точнее, люди просто не задумываются над этим. Яркий пример – часто встречающееся утверждение: формулы термодинамики говорят о том, что абсолютно полная очистка раствора от одного из компонентов принципиально невозможна, так как потребует бесконечно большой затраты энергии. Было бы смешно утверждать, что раствор можно очистить полностью, затратив некоторое большое, но определённое количество энергии. Дело в другом. Соответствующие формулы термодинамики перестают действовать при экстраполяции на нулевые концентрации. Термодинамика опирается на допущение, что молекул – очень много и что совокупность случайных событий – столкновений молекул может быть описана как изменение некоей непрерывной величины – концентрации или давления. Это допущение прекрасно работает, когда число молекул интересующего нас «сорта» составляет 1020 или даже 106. Но дальше необходимо в каждом конкретном случае оценивать погрешность, связанную с заменой дискретной величины непрерывной. И учитывать, что теперь мы имеем дело со случайным процессом, который ни для какого момента не имеет точно определённых показателей. Удивительно, но эти мои рассуждения оказались неожиданными даже для такого хорошего специалиста, автора книги о термодинамике, как мой друг Иосиф Лейтес.
Решение задачи.
Один раз в жизни я придумал учебную задачу по математике, которая понравилась мне самому. И до сих пор нравится. Приведу её: Существуют ли два положительных нецелых числа таких, что их сумма – целая и их произведение – тоже целое. Придумать-то придумал, но сходу решить не смог. И вот, в ближайшее воскресенье я в одиночку отправился в лес. Был сентябрь – мой любимый месяц. И удивительная прогулка, когда красота осеннего леса не мешала напряжённо думать об алгебре, а алгебра – любоваться красотой. Так я ходил около трёх часов. И внезапно в голове возникло всё решение, всё сразу. Вот была радость! Подобное чувство острой радости я испытывал в жизни очень редко – раз пять. И один такой приступ радости имел чисто математическую причину.
А решение такой же задачи для трёх нецелых не далось.