Под покровом тьмы часть 3

РОКОВАЯ  ОШИБКА

Совсем не ошибается лишь тот,
Кто на планете нашей не живёт.
Ошибки, они разными бывают.
Опасны те, что жизни угрожают.



    МИХАЙ
 
     Михай шёл по правому берегу Волги, стараясь не удаляться от реки. На пути попадались деревни и, гораздо реже, города. Там он нанимал ямщика и ехал почтовым траком до следующего города. Недалеко от Самары Михай спустился к реке и пошёл по отлогому берегу, надеясь, что у города работает паром, и он

сможет переправиться в Самару, которая была на левом берегу Волги. Паром действительно работал, но переправиться не было возможности: перевозили полк
новобранцев в рекруты на военную службу.

     В то время регулярная армия России пополнялась, в основном, за счёт крепостных крестьян. Каждый помещик был обязан предоставить определённое
количество молодых и здоровых мужчин для службы в армии. Это называлось рекрутской повинностью. В рекруты иногда брали мещан, представителей беднейших
слоёв городского населения и даже бродяг.
     Часть новобранцев уже расположились в роще на берегу Волги. Все они были одинаково одеты и наголо пострижены. Сопровождающие их старшие военные чины в ожидании прибытия очередного парома расположились в кустах с выпивкой и закуской. Михай устроился неподалёку, присев на пенёк и положив рядом с собой свою котомку. Какой-то пьяный поручик, проходя мимо, споткнулся об неё и, выругавшись, пнул её ногой. Закипела цыганская кровь – Михай встал и кулаком ударил поручика в скулу. Остальные сопровождающие, видя эту сцену, вскочили, скрутили Михая, и, надавав ему тумаков, обыскали. Найдя деньги, они стали допрашивать его, сопровождая тумаками каждый свой вопрос.

      - Что, ограбил хозяина и сбежал?! – крикнул первый.

      - Да не видишь что ли – это же цыган, – поправил его второй. – Кого-нибудь убил, ограбил и отправился в бега на левый берег Волги.

      - В полицию его сдадим, а там за убийство его засудят и на виселице вздёрнут – сказал поручик, потирая ушибленную щёку.

      - Ребята, - вступился главный конвоир, – с полицией возиться долго, да и деньги отдать придётся, забреем его в рекруты, а деньги поделим, пусть
послужит Отечеству – свой грех искупит. И нам польза, и ему жизнь сохраним.

     Так и сделали: Михая обрили наголо, одели его так же, как и всех новобранцев, и толкнули к ним в рощу. Он упал ниц на траву, сжимая кулаки. Мысли
его путались. Сотворённая над ним несправедливость требовала отмщения, но он, превозмогая себя, лежал неподвижно, чтобы не обрести себе ещё худшую долю.

      -Теперь, братец, двадцать пять лет из жизни вычеркни, – сочувственно сказал один из новобранцев.

     Михай встрепенулся. Хотелось кулаками разнести всё в пух и прах, но, вспомнив шелест тополя устами Магды, он смирился и сел среди них, опустив
голову. Вскоре прибыл паром с последней партией солдат. Всех построили в колонну и погнали по дороге, прочь от Волги, к которой он так стремился. По бокам колонны шли конвоиры с заряженными ружьями. В рекрутов, пытавшихся бежать, стреляли на поражение. Михай бежать не пытался – знал, что это бесполезно. Он шёл, опустив голову, и вновь тоска вползала в сердце. Как ему пережить эти двадцать пять лет, отодвинувшие на долгий срок цель, к которой так стремился? Найдёт ли он могилу своей дочери, когда окончится срок его службы? Эти вопросы не давали ему покоя, прочь гнали сон в короткие часы. привалов.

     На второй год службы, когда он ночью лежал на нарах в солдатской казарме, но не спал, его взору предстала старая цыганка, окружённая светящимся
ореолом. Внимательно посмотрела на него и исчезла. Михай понял, что её уже больше нет на этом свете, и она приходила с ним попрощаться. «Мир праху твоему, моя бабушка», - подумал он, и грустные мысли не дали ему уснуть до утра. Доживут ли родители до конца его службы? Увидит ли он ещё раз свой табор, по которому так сильно тоскует сейчас? Из всех тягот солдатской службы Михаю было труднее всего привыкнуть к осёдлой жизни и военной дисциплине. Свободная, как птица, цыганская душа его тосковала по кочевой жизни, по природе, по цыганским кострам.

 И вот за год до освобождения, тоже ночью, ему привиделись отец и мать, окружённые светящимся ореолом, но не такие, как прежде, а совсем дряхлые старики. Они минуту смотрели на него, а потом исчезли. Михай понял, что его родители погибли, причём одновременно. Он сконцентрировал свои мысли на таборе, но его интуиция подсказала, что табора больше не существует.

      - Какая-то катастрофа уничтожила их всех - подумал он. Михай расслабился и несколько минут глубоко дышал, вспомнив уроки Магды, полученные им у её могилы. Постепенно он успокоился и снова сконцентрировал мысли на родной кибитке, на родителях, когда он, уходя из табора, прощался с ними. Он мысленно воспроизвёл эту картину так ясно, как будто действие происходило в настоящее время. И тут серая дымка заволокла сцену его расставания с табором. Когда туман рассеялся, перед его взором предстала другая картинка: все три кибитки мчались по степи во весь опор, преследуемые вооружённым отрядом казаков. Вот казаки уже настигли табор, окружили кибитки, и обнажили сабли.

      Михай вскрикнул, и картинка исчезла. Теперь ему стало ясно, что табор разгромили казаки, и вряд ли кто из цыган остался жив. Вот почему родители
пришли вместе, чтобы попрощаться с ним. Тоска сжала его сердце, а этой бессонной ночи не было конца.

     Однако время идёт, и всё когда-нибудь кончается. Прошли и двадцать пять лет, за которые Михай испытал все тяготы солдатской службы: был бит шпицрутенами, воевал, был награждён золотым георгиевским крестом и отпущен на все четыре стороны. Наконец настал день, когда он покинул ворота казармы свободным человеком. Внешне Михай изменился мало: такой же стройный и гибкий, только шире стал в плечах, да на лице появились морщины, и седина посеребрила его чёрную шевелюру. Несмотря на роскошную, густую бороду, выглядел он гораздо моложе своих сорока пяти лет, только взгляд его цыганских глаз стал строже и проницательнее, Брови стали длиннее и гуще, а когда он хмурился, нависали над
глазами. Больше чем внешне, Михай изменился внутренне: несдержанность чувств юного цыгана сменил горячий темперамент зрелого мужчины. Это был строгий
человек с крутым характером, а не молоденький цыганский юноша, который со слезами на глазах покинул свой табор.

      Первое, что он сделал, – это сменил опостылевшую за двадцать пять лет военную форму, купив на заработанные во время службы деньги великолепный цыганский костюм: ярко-красную рубаху из атласа, чёрный суконный жилет, такой же пиджак и шаровары, которые заправил в мягкие сапоги. Цель, к которой он
стремился в молодости, - найти могилу дочери - осталась у него и сейчас. Но прежде всего, Михай решил навестить место упокоения Магды: ведь столько времени прошло, цела ли её могилка? И он направился на то место, где когда-то простился со своим табором. В пути Михай был немало удивлён новшествам, которые произошли в мире за эти двадцать пять лет. Год назад на Руси отменили крепостное право, и движение людей по русским дорогам увеличилось. Было проложено больше железных дорог. Ходили поезда с немногочисленными вагонами, их тянули тощие паровозы с огромными конусообразными трубами, из которых валил густой чёрный дым. Топки паровозов в то время топили дровами. Теперь часть дороги он мог проехать поездом, и это значительно сократило ему время пути.

 Михай взял билет до Царицына в общий вагон. Отъезжающих было настолько много, что он с трудом протиснулся в чрево вагона. Там было так тесно, что он нашёл себе место только в углу возле тамбура и уселся на полу, поджав под себя ноги, чтобы на остановках их не задевали выходящие из вагона и входящие в него пассажиры. Это были бабы с мешками и корзинами на перевес через плечо, семейства, переезжающие на другое место со своим скарбом, мужики, бывшие крепостные, которые искали себе работу.

      Наконец, пронзительно свистя, поезд прибыл в Царицын. Михай вышел из вагона и пошёл по берегу Волги, вниз по течению. Прошагав несколько километров, он свернул в лес и с трудом узнал место, где когда-то стоял их табор. Вот и тот молодой тополь, под которым похоронена Магда. За эти годы он стал огромным, мощным деревом, его ветви распростёрлись над её могилой, покрытой первыми весенними цветами. Михай, как и прежде, сел на землю, прислонившись к камню. Вдруг он отчётливо почувствовал присутствие Магды.
    - Где ты, моя зеленоглазая? Где?! – вопрошал он, глядя на высокое весеннее небо.

    - здесь, с тобой, – прошелестел молодыми листочками тополь. – Ты знаешь о том, что родители твои погибли вместе со всем табором?

    - Знаю, – ответил Михай, – я почувствовал это, когда был рекрутом.

    - Теперь протяни руку под камень над моей могилой.

Михай сунул руку под валун и нащупал твёрдый предмет. То был небольшой металлический сундучок, полный золотых монет, покрытых сверху широким и прочным
цыганским поясом. Михай понял назначение этого пояса, прошитого с изнанки клеточками, и быстро распределил по ним монеты. Надев пояс, он ощутил его
тяжесть. Горячая волна благодарности к родителям залила сердце Михая: отец не пожалел золота, а мать неделями сидела и простёгивала на поясе клетки.

      - Это твои родители оставили тебе, уходя отсюда, - шелестел листвою тополь. - Они знали о том, что ты вернёшься к моей могиле. Теперь тебе нет
препятствий, чтобы посмотреть на свою дочь. Ты уже в том возрасте, когда с полным правом можешь использовать Силу, когда это будет необходимо. А теперь иди, Михай. Когда же простишься с дочкой, то снова заверни её в мои волосы.
 
      -Я туда и шёл да вот не удержался и навестил твою могилку, Магда. Дай обниму тебя на прощанье. Чую я, что никогда не вернусь сюда.

     Михай лёг ничком на едва заметный могильный холмик и поцеловал землю.

      - Прощай, моя Магда!

      - Прощай, Михай, теперь мы встретимся уже на небесах, и помни: не причини зла людям, которые погубили нас с Заремой. Прости их всех.
 
     Михай поднялся и, не оглядываясь, быстро пошёл прочь.

      - Прощай, прощай - шелестел ему вслед тополь – На этом свете мы больше не встретимся! Прощай…

     Долго ещё в ушах Михая слышался голос Магды, озвученный тополем, и он шёл всё быстрее, почти бежал, боясь повернуть обратно к дорогой ему могилке. Слёзы текли по его щекам, но он их не замечал. Наконец Михай успокоился.
     - Нельзя раскисать! Кто я? Тряпка или мужчина? - подумал он и зашагал тверже и увереннее к своей цели.

 Теперь он знал, что достигнет её. К чему же ещё ему было стремиться, ведь он был одинок на всём белом свете.

     Михай шагал по наезженной дороге, которая отлого спускалась к весеннему разливу рек. Справа и слева уже зеленели всходы озимых хлебов. Впереди виднелось огромное село, окружённое с трёх сторон разлившимися реками. Заходящее солнце окрасило блестящие купола двух церквей в розовый цвет. Среди прямых улиц, изредка возвышались двухэтажные дома, окружённые цветущими садами. Михай остановился, разглядывая село. Не ошибся ли он? Нет ни одной сосны, о которых говорила Магда, да и поселение она описывала как деревушку, а то, что он видел, было похоже на город. Действительно, то небольшое село, жителей которого когда-то прокляла Магда, трудно было узнать. После отмены крепостного права в нём поселилось много крестьян. Красивая местность и природные богатства приманили в него мещан, богатых купцов, позже там же поселились представители русской интеллигенции: учителя и многие другие. В общем, село процветало. Михай внимательно всмотрелся в него. Левее темнела высокая деревянная церковь с куполом-луковкой. Нет, всё правильно, об этой церкви Магда ему говорила. Он решил подождать сумерек и опустился в траву, отойдя на несколько метров от дороги. Ему совсем были не нужны свидетели его действий.

 Когда начало смеркаться, Михай поднялся, отряхнулся и зашагал к селу. Он медленно шёл по крутому берегу Малого Черемшана, прислушиваясь к своему сердцу; мелкие камешки и комочки земли, срываясь, плюхались в воду. Способность видеть в темноте, подаренная ему Магдой, сейчас очень пригодилась, хотя летние сумерки ещё не превратились в ночь. Вдруг его сердце громко застучало в груди. Вот это место! Неотличимое от окружающего берега, заросшее бурьяном. Михай очистил от бурьяна землю, опустился на колени и руками начал разгребать мягкие комья земли. На глубине около метра сверкнул золотистый волос. Он начал работать быстрее. Вскоре обнаружился кокон из огненно-рыжих волос. Михай осторожно развернул кокон, и перед ним предстал труп прелестной девочки трёх лет, одетой в дорожное платьице, смуглой, с завитками чёрных волос на маленькой головке, совершенно не тронутой тлением. У Михая захватило дух. Он замер, и не мог оторвать глаз от личика ребёнка.

      - Ах ты моя цыганочка! – прошептал он.

     И тут веки на лице девочки дрогнули, глаза её открылись. Теперь на него смотрели два ярких изумрудно-зелёных глаза. Михай вскрикнул – это были глаза Магды. Он долго смотрел в них, пока совсем не стемнело, и всё окружающее утратило цвет. Потом осторожно закрыл глаза своей дочке, поцеловал её, взял себе на память небольшой пучок рыжих волос, снова завернул трупик дочери в огненный кокон и быстро зарыл могилку, забросав её сорванным бурьяном.

Он не заметил, как небо затянула чёрная туча, подул сильный ветер, и хлынул проливной дождь. Сверкнула молния, и тут же грохнул оглушительный раскат грома. Этот раскат вывел Михая из оцепенения. В нём клокотал гнев, вся кровь бросилась ему в голову. Он уже не владел собой.
 
      - Убийцы! – кричал он – За что вы убили мою дочь?! Река, а ну вперёд! Умрите и вы, убийцы! – продолжал он кричать, не владея собой, протягивая руки по направлению к селу.- Да будьте вы прокляты, злобные твари!

      Оглушительный раскат грома с треском грохнул над его головой, дождь полил как из ведра. Вода в реке вспучилась, огромные, покрытые пеной волны понеслись к берегу, подмывая его. Пласты земли с грохотом валились в воду, увлекая за собой дома и надворные постройки. Сквозь шум слышны были крики тонувших людей, блеяние овец, мычание коров; а вода всё глубже вгрызалась в сушу, унося новые жертвы. Набат церковных колоколов отрезвил Михая. Он услышал крики: «Спасайтесь! Река меняет русло!», увидел как по главной улице под проливным дождём, спотыкаясь и падая, бежали люди, унося с собой то, что в спешке успели захватить из дома. Вместе с ними бежали их домашние животные. Слышалось мычание коров, лай и визг собак, крики людей, детский плач и несмолкаемый гул набата.

      - Что я натворил! – закричал Михай, схватившись за грудь и разрывая на себе рубаху – Я сотворил Зло! Злоупотребил доставшейся мне Силой!

      -Остановись, река! Не продолжай злодейство!

     А в разлившейся, бушующей реке кричали и просили помощь люди, но не получив её, захлёбываясь, опускались на дно. Река больше не подмывала берег, обвалы прекратились, и у воды уже суетились люди, пытаясь спасти тонущих собратьев. Волнение на реке начало стихать, и Михай увидел лодки спасателей, вылавливающих тела людей и укладывавших их на берегу. Животных уже не пытались спасать, и они так жалобно кричали, что крики их не выдержало бы сердце человека, если он был человеком, а не зверем на двух ногах. Именно таким почувствовал себя Михай, видя трагедию, сотворённую своими руками

      - А-а-а! – закричал он – Мне нет прощения!

     И, зажав голову руками, побежал прочь от жуткого зрелища. Он бежал и бежал, не разбирая дороги, неизвестно куда, бежал долго, пока хватило сил, пока не свалился в какую-то грязную лужу, теряя сознание. Михай лежал без движения, хлебая грязную воду лужи, наполовину утонувший в ней, не приходя в сознание до раннего утра.

      Он очнулся от чьего-то прикосновения и, открыв глаза, увидел перед собой тоненькую девушку, повязанную тёмным платком. Она тянула его за рукав,
приговаривая:

      - Утонешь ведь в луже-то, пьяница несчастный, вставай. До дому-то дойдёшь? – спросила она, пытаясь вытащить его из лужи.

      - Нет у меня дома, – ответил он, с трудом поднимая голову. - Скажи, где я оказался? Что это за место?

      - Это деревня, Сусканом называется. Меньше пить надо, – прибавила девушка. – Пойдём ко мне, хотя бы почищу тебя. Не бойся: я живу одна, и никто тебя такого хорошего не увидит. Пошли, пока не проснулась деревня. Не то насмешек мы с тобой не оберёмся. Вон небо уже засветилось.
 
     Михай оглядел себя: комья грязи прилипли к одежде, рубаха на груди была разорвана, видимо, сам разорвал её, пребывая в безумии. Он провёл рукой по лицу, оно всё было перепачкано липкой грязью. Борода превратилась в какой-то слипшийся колтун. Даже волосы слиплись от грязи. Во рту был противный вкус гнилой земли. Как может он в таком виде к кому-то идти? Ему хотелось вернуться к реке и разделить участь со всеми, кто в ней утонул. «Но нельзя идти наперекор Творцу», - вспомнил Михай чьи-то слова, а кто их произнёс, его повреждённый рассудок так и не выдал ему. А девчушка не отставала: тянула его за руки из лужи из своих последних силёнок. И уже почти вытащила, когда он, шатаясь, падая и снова поднимаясь, смог встать на колени. Потом, опираясь на худенькое девичье плечико, поднялся во весь рост. Ноги его разъезжались, скользя по жидкой грязи, и Михай шатался, пытаясь сохранить равновесие. Упасть – это ему значило уже не встать.

      - Пойдём к тебе, добрая душа, - сказал он, выплёвывая грязь, - и не бойся меня: я не пьяный и не разбойник, просто горе у меня. Большое горе.

     И они медленно пошли в предрассветных сумерках по безлюдной улочке – высокий пожилой цыган и хрупкая молодая девушка, едва удерживавшая своего спутника, чтобы тот не упал. Избушка его спасительницы была недалеко, но пока они шли, уже совсем рассвело, и на деревенской улице начали появляться
редкие прохожие, поэтому девушка торопила Михая. Когда же они подошли к двери, он остановился и медлил переступить порог её дома. Интуиция подсказывала ему, что если он войдёт в избушку, то его жизнь коренным образом изменится. Перед ним был выбор, либо вернуться к месту захоронения Магды и поселиться возле её могилы, либо остаться жить в этом селе и посвятить жизнь исправлению своей ужасной ошибки. Что Михай сможет сделать в лесу? Какое доброе дело?

А здесь он может помогать людям. Долг перед людьми велит ему остаться здесь, в этом селе, быть близко от места своего преступления, и пока жив, помогать и помогать всем, кто нуждается в помощи, особенно тем, кто пострадал от вчерашней катастрофы. Он вспомнил, что и Магда листвою тополя просила его сделать доброе дело селу во имя искупления своей ошибки.

      - Прости, Магда, но долг велит мне остаться здесь, и ты согласилась бы с моим решением, - тихо пробормотал Михай и переступил порог избушки.

     Михай сидел на лавке и с интересом рассматривал чистую, но очень бедную обстановку в ветхой избушке, куда привела его посланная ему судьбой спутница. Собственно, и обстановки-то не было, только стол да лавка. В углу стояла деревянная кровать, покрытая одеялом, сшитым из разноцветных лоскутиков ткани, да ещё в правом углу под потолком была икона, украшенная вышитым полотенцем.
 Сам он выглядел далеко не лучшим образом: мокрый и грязный пиджак прилип к телу, промочив жилет и рубаху, разорванную на груди. С его сапог на чисто выскобленный пол натекла лужа грязной воды. От порога к лавке, где он сидел, вели грязные следы сапог. Михай ужаснулся, увидев, во что он превратил чистое помещение маленькой избушки.

     Его спутница стояла в проёме двери и смотрела на него. Оба молчали, не зная, что сказать.
 
      - Как звать-то тебя, спасительница моя? – решился заговорить Михай.

      - Катериной, – ответила девушка. – А тебя как мне называть?

      - Михай моё имя, а ты, стало быть, Катя. И надо было тебе меня из лужи тащить? Цыган ведь я, да ещё вот какой грязный, а вдруг бы я разбойником
оказался? Не страшно тебе? Смотри, во что превратил я твоё чистое жильё. А ведь ты трудилась, наводя чистоту.

      - Разбойник – тоже Божья душа, зачем же умирать ему раньше срока, за свои грехи он сам перед Богом ответит, а грязь я отмою, не сомневайся, мне не впервой всё отмывать да чистить.

      - Добрая ты, Катюша, а где же у тебя батька с мамкой?

      - Сирота я, одна живу ни одной родной души у меня нет, – вздохнув, ответила Катя.

     Она продолжала стоять. Ей вспомнилась жизнь с родителями. В то время они были ещё крепостными. Отец её охотился на медведей, и у него была рогатина, которой он их убивал, вонзая её в брюхо зверя. Это было опасно, но отец обладал большой физической силой, и всегда побеждал медведя. Таких охотников хозяин содержал хорошо, и они жили в приличном домике, ни в чём не нуждаясь. На его счету было уже сорок убитых медведей. Когда он в очередной раз собрался на охоту, мать отговаривала его, ведь сорок первый медведь приносит несчастье. Была на Руси такая примета. Отец не послушался, пошёл на охоту и погиб в борьбе со зверем. Мать сильно о нём горевала и через год умерла от чахотки. Десятилетняя Катя осталась совсем одна. Чтобы не умереть с голоду ей пришлось работать прачкой, перестирывая хозяйское бельё. При доме у них был небольшой огород, и Катя каждую свободную минуту трудилась на нём, выращивая овощи себе на пропитание. Их хватало даже на продажу, а на вырученные деньги она покупала себе одежду. Домик их со временем обветшал и превратился в развалину, а сама она от непосильной работы плохо росла и была худенькой, как подросток.

      - Да что же я стою, мне почистить тебя надо, – спохватилась Катя. – Снимай одёжу-то, я её постираю, а тебе воды согрею – помоешься.

      - Она быстро растопила русскую печь, нагрела котёл воды, внесла в избу большую шайку, наполнив её тёплой водой, и сказала:

      - Снимай с себя всё и мойся бельевым мылом. Ишь какой ты чумазый, хуже поросёнка, за один-то раз и не отмоешься.
 
      - Легко сказать «снимай», - смутился Михай. – Как же это я перед тобой разденусь? Ведь ты – девица, а я – мужик.

      - Я выйду, а ты разденься и выброси мне всё в сени, а сам в одеяло завернись, – сказала Катя и бросила ему старенькое одеяльце.

     Михай  добросовестно намыливал лицо, волосы и бороду, окуная голову в шайку с тёплой водой, а потом вымылся и сам. Нанежившись в тёплой воде, он завернулся в одеяло и лёг на лавку.

      - Какая добрая эта девчушка, не знает, какого злодея приютила», - думал он.
  И тут его мысли вернулись к катастрофе, которую он устроил. В ушах звучали крики утопающих, среди них, возможно, были маленькие дети, такие же, как и его дочка, погибшая двадцать с лишним лет назад…, за что они-то пострадали? При этой мысли сердце Михая болезненно сжалось, словно тяжёлый камень лёг на грудь. Измученный мыслями, он не заметил, как заснул.

      - Миша, проснись, – трепала его за плечо Катя. – Полдня уже прошло.

     Михай сел, помотал головой, прогоняя сон.

      - Как ты меня назвала?

      - А что, нельзя? – испугалась Катя. – Я забыла, как ты себя назвал.

      - Нет, почему же нельзя, называй так, у тебя это ласково получается.

     Катя дала ему его одежду, уже выстиранную и высушенную, и вышла во двор. Михай быстро оделся и вышел вслед за ней. Ему хотелось поговорить с этой
удивительно доброй и доверчивой девчушкой, узнать, как она живёт, такая маленькая и одна без родителей. Но Катя убежала в избу, оставив его одного.
Михай уже хотел уйти, поблагодарив её за помощь и гостеприимство, но на пороге показалась Катя, и позвала его за собой. Михай вошёл в избу. На столе уже
стояла миска вкусно пахнувшей похлёбки, и рядом с ней лежала деревянная ложка.

      - Садись, поешь, оголодал ведь за сутки-то,- говорила Катя, подавая ему хлеб.
      - Без тебя не сяду, – запротестовал он. – Ешь и ты со мной.

     Катя несмело села на лавку, а Михай устроился на табуретке напротив неё.
     Хлебали они из одной миски деревянными ложками. За едой вели неторопливую беседу, каждый из них старался выяснить, с кем же это их свела судьба.

      - Как же ты живёшь одна, такая маленькая? – спросил Михай.

      - Я уже взрослая, – отвечала Катя, – восемнадцать лет недавно стукнуло, просто ростом не вышла, да и лицом – тоже.

      - Тогда почему замуж не выходишь? На такой заботливой да работящей девице, как ты, каждый почёл бы за счастье жениться. Или зазноба в сердце есть?
 
      - Нет у меня никого, да и кто возьмёт меня – бесприданницу да ещё такую конопатую. Меня и за девку-то не считают, все как с девчонкой обращаются. Да только мне на это наплевать.

     Михай пристально посмотрел на неё. Бледное личико Кати густо облепили веснушки, зеленовато-голубые глаза её светились добротой, и были такими
ясными, как у маленького ребёнка. Густые, золотистого цвета волосы были заплетены в тугую косу и, перевязанные голубой лентой, спускались ниже пояса.

      - Конечно, она от обиды сказала, что ей на всё наплевать, - думал он.
 
      - Ты очень красивая, Катя, - сказал Михай, – а веснушки делают тебя ещё краше, даже не лицом, а душой ты очень красивая, а парни просто этого не
понимают.

     Девушка зарделась от этих слов, как маков цвет, и от смущения опустила голову.

     Знаешь, - сказала она, чтобы переменить тему разговора, – бабы говорят, что в соседнем селе беда большая случилась: река поменяла русло и третью часть села снесла, дома прямо в воду падали вместе с людьми. Утонувших много, утопленников сейчас вылавливают, но разве всех найдёшь. Надо бы туда пойти, да помочь чем-нибудь.
 
     Михай бросил ложку и зажал руками лицо. Вчерашняя катастрофа снова предстала перед глазами. Нет ему прощенья за этот поступок. Пойти и всё рассказать властям? Пусть его на первом же суку повесят!... Но нет, надо жить, и казнить себя самому и искупать вину Добром, как шелестел ему тополь на могиле Магды, передавая её мысли.

      - Что с тобой? – испугалась Катя – Ты побледнел, на тебе лица нет.

      - Горе у меня, Катюша: погибли жена и дочь.

      - Вчера?!

      - Нет, давно, двадцать три года назад. Дочку ещё маленькой убили, жена умерла, не пережив горя, а меня в рекруты забрили, двадцать пять лет оттрубил. Когда  вернулся, родители умерли, табор распался, теперь я один, как перст, старый и бездомный. Давно это было, а как ты о беде-то рассказала, так всё и вспомнилось, будто вчера случилось.
 
      - Ты совсем не старый, – запротестовала Катя. – Просто радости у тебя нет, а без радости человек хиреет. Прости, если расстроила тебя, не знала я, что у тебя горе.
 
      - Это верно, – согласился Михай. – Без радости жить нельзя.

     Он встал, поклонился Кате в пояс, сказав при этом:

      - Спасибо тебе за хлеб-соль, хозяюшка, я перед тобой в долгу не останусь, а теперь пойду я… поброжу немного, бродячая ведь у меня душа.

      - Куда же пойдёшь ты, если тебе идти-то некуда?

      - Пойду помочь пострадавшим, в то село, где берег обвалился.

      - Подожди меня, – попросила Катя, – я тоже с тобой пойду, там и женские руки пригодятся. Посиди тут, а я выйду – оденусь по-плоше.

     Она скоро вернулась, одетая во всё старенькое и линялое.

      И они пошли – высокий, уже в годах, цыган и маленькая, тоненькая, похожая на девочку-подростка Катя. Идти им было далеко - около десяти вёрст по отлогому наезженному тракту. Солнце припекало, и Михаю пришлось расстегнуть жилет, красная рубаха его из атласа, заботливо зашитая Катей, быстро пропиталась потом. Катя была одета в лёгкий сарафан и старенькую блузку с широкими рукавами, поэтому ей было легче. Они уже подходили к селу. Волны людского горя витали в воздухе, и Михай отчётливо чувствовал их. Справа на водной глади плавали остатки свалившихся домов, деревянные ушаты, решёта и прочая не тонущая домашняя утварь. На берегу лежали выловленные утопленники, среди которых были и дети. Слышались крики и причитания тех, у кого погибли близкие.

 Увидев это зрелище, Михай побледнел и пошатнулся.

      - Эй! Цыган! - крикнул один мужик из толпы. – Чего пришёл, полюбоваться на чужое горе? Так это зрелище не для слабонервных, проваливай, пока в обморок не грохнулся.

      - Я помочь хочу, – покорно ответил Михай.

      - Тогда иди на погост могилы рыть, там рабочих рук не хватает, завтра похороны, а могилы ещё не готовы. Тридцать могил надо вырыть.

     Катя осталась, чтобы помочь женщинам готовить поминальный обед, а Михай отправился на погост. Там было вырыто уже с десяток могил, а покойников было около тридцати. Ему, не говоря ни слова, вручили лопату, и он, обнажившись до пояса, принялся копать. Работал без отдыха до самой ночи, из набухших на ладонях мозолей сочилась кровь.

      - Эй! Цыган! – крикнул один из работников – Передохни немного – ещё две могилы осталось докопать, а то для тебя ещё и третью рыть придётся.

      Но Михай, никого не слушая, продолжал рыть землю, сжимая лопату окровавленными руками до тех пор, пока всё не было окончено.

      - Откуда ты, такой настырный? – дивились мужики – Иди к нам, выпей водочки.
 
      - Ко времени с этой работой справились, ребята, молодцы – сказал староста. – Садитесь все, промочим горло, и ты, цыган, садись с нами.

     Все уселись на землю поодаль от вырытых могил, Михай примостился с краю. Ему протянули шкалик водки, и он выпил его залпом, отказавшись от закуски.
Было уже за полночь, ярко светила луна, похолодало. Михай оделся, собираясь уходить.

      - Нет, постой, – остановили его мужики. – Расскажи нам, откуда ты взялся, такой работящий.

      - Я в рекрутах отслужил двадцать пять лет, меня силком поймали и забрили, за это время мать с отцом умерли, а табор распался. Вот и остался один, как перст.

     Мужики сочувственно качали головами, один из них спросил:
 
      - И куда же ты теперь? Если некуда идти, оставайся с нами, в кузнице работать будешь. У нас в селе рабочих рук не хватает. Заработком не обидим.
 
      - Спасибо на добром слове, но я уже в Сускане обосновался, – ответил Михай. – Будьте здоровы, а я пошёл: поздно уже.
 
      - Сускан – это рядом, наведывайся, если что… - кричали вслед мужики.

      - Почему я сказал им, что в Сускане обосновался? – думал Михай – Ах вот почему, Катя… Мне не хочется уходить от неё, с ней так легко, она такая добрая и отзывчивая, и милая очень, как заблудившийся котёнок, такая же слабенькая и беспомощная. Вот бы мне сестру такую. Да и в помощи по хозяйству она нуждается.

     В это время Катя стояла у дерева на краю села и ждала Михая.

     -Почему я его жду? – спрашивала она себя – Потому что рядом с ним спокойно и легко и потому, что он красивый и сильный. Жаль, что у него такое горе, а ещё потому, что он мне нравится – призналась себе девушка, наконец. И тут она увидела его.

     Он вышел к окраине села. Там, прислонившись к старому, обгоревшему дереву, пустившему новые, сильные побеги, стояла Катя. Михай пристально смотрел на дерево и старое пепелище рядом с ним, густо заросшее бурьяном.

      - А ведь это – пепелище той избушки, где жили Магда с дочкой, а теперь здесь стоит Катя, и над её головой шелестят листья молодых побегов обгоревшего дерева. Это мне Магда знак посылает о том, что теперь я поступаю правильно, – думал Михай.

       - Как ты долго работал, устал, наверно, - тихо сказала Катя. – Я уже давно тебя жду, здесь хорошо, спокойно, только сердце стучит почему-то, – прибавила она.

     Они пошли по дороге, залитой светом полной луны. Тишина прерывалась далёким уханьем совы, вдали темнел лес. Шли молча, магическая картина лунной ночи не располагала произносить слова. Небо уже начало светлеть, и проснулись птицы,     когда они дошли до Катиной избушки
.
      - Можно зайти к тебе? – спросил Михай, – когда они пришли.

      - Можно. Заходи, - ответила она. - Ты, поди, без отдыха работал, устал, чай?
     Михай прошёл, сел на лавку и усадил Катю рядом с собой.

      -Нам надо поговорить, Катя, – несмело сказал он – Я - бездомный цыган, недавно сорок пять лет стукнуло. Ты бы пошла за меня замуж? Только подумай
хорошенько. Я умею гадать, судьбу предсказывать, могу травами разные болезни лечить и в кузнице могу работать, не пропадём.
 
      - Как это понимать? – спросила Катя, взглянув на него с недоумением.

      - Я делаю тебе предложение: прошу у тебя руки, не удивляйся тому, что я так необычно сватаюсь, я по-другому не умею, - произнёс Михай. – Пойдёшь за меня замуж?
      - Пойду, – кивнула головой Катя, и вдруг расплакалась, скривив губы, как ребёнок.

      - Вот и ладно; хотя я тебе в отцы гожусь, - сказал он, вытирая ей слёзы, – но постараюсь сделать тебя счастливой. Не плачь, а если не хочешь быть моей женой, то так и скажи. Я не обижусь и пойду искать себе жильё. Без женитьбы жить нам под одной крышей не след: люди могут плохое подумать. Не хочу я будущее твоё портить.

      - Я согласна выйти за тебя, - ответила Катя, – оттого и плачу, что может кончиться моё одиночество. Устала я одна-то жить, да и слова не с кем перемолвить.
 
     Михай понимал, что Катя согласилась стать его женой от безысходности, и на её любовь к нему не рассчитывал. На другой день он снял с себя широкий цыганский пояс, с которым никогда не расставался, достал из него две золотых монеты и положил их на стол.

      - Возьми их, Катя, на текущий расход, – сказал он. – Не бойся, это честные деньги. Их мне отец оставил в укромном месте, когда почуял свой смертный час, – прибавил цыган, видя, как у девушки от испуга расширились глаза.

     Катя, никогда не видевшая золотых монет, действительно испугалась.

      - Нет-нет, – быстро заговорила она, – этого я не возьму, это очень большие деньги, куда я с ними? Забери их, пожалуйста.

      - Ну ладно – сказал Михай, забирая монеты, - тогда я съезжу в ближайший городишко, разменяю их, а ты помни, что ты теперь моя невеста, поняла?

Какой подвенечный наряд тебе привезти? Да скажи, чего ещё купить надо.

      - Когда моя матушка почуяла свой смертный час, она сшила мне подвенечный наряд.
      Катя вынула из-под кровати небольшой сундучок и, открыв его, достала узкий красный сарафан из дешёвого ситца, полотняную сорочку и кокошник, украшенный стеклянными бусами. Михай критически посмотрел на этот жалкий наряд невесты.

      - Так я поехал, Катя, не скучай без меня. И жди, жди меня, Катя.

     Девушка молча кивнула головой, а её жених надел свой чёрный жилет на красную рубаху из атласа, застегнул на себе тяжёлый цыганский пояс и, махнув
рукой, исчез из избушки. Оставшись одна, девушка долго думала о том, что произошло. Внезапно налетевший ураган с грозой и ливнем, ужасная катастрофа в
соседнем селе, задыхающийся в луже цыган, который на другой же день стал её женихом, и вот его уже нет, и ничто не напоминает о его пребывании – всё это
казалось сном.
      - Мне и правда, всё это приснилось, - подумала Катя.

      - Что это ты как в столбняке, Катерина? – спросила возникшая на пороге избушки соседка, изрядно напугав её хозяйку, зато выведя её из задумчивости.

      - Проходи, садись, тётка Полина, – пригласила её Катя.

      - А я думаю, дай-ка, спрошу, что это за цыган у тебя со вчерашнего дня появился? – спросила Полина, с женским любопытством глядя на неё.

      - Значит, это не было сном, - успокоилась Катя.

      - Он с военной службы возвращался, да плохо ему на улице стало, вот я его и приютила, – как бы оправдываясь, ответила Катя. ? Идти ему было некуда.

      - И не побоялась незнакомого мужика к себе в избу вести?

      - Он хороший, тётка Полина, предложил мне замуж за него пойти.

      - И ты поверила?! Все они такие, приставал к тебе, наверно.

      - Нет, что ты? Даже пальцем не тронул, горе у него: пока служил, всех родных потерял, а табор распался. Вот он один и остался, некуда голову
преклонить.
      - И где он сейчас, твой цыган?

      - В город поехал, – опустив голову, сказала Катя: – к свадьбе всего закупить.
      - Ну вот, его и след простыл, жди теперь своего цыгана, уж больно доверчивая ты, Катерина, как я погляжу, – прибавила Полина.

     У Кати на глаза навернулись слёзы.
 
      - Наверно, она права, что я ему за невеста?.- Катя молчала и украдкой вытирала глаза.

      - Неужели влюбилась? Вот напасть-то, – сочувственно говорила соседка. – Не горюй о нём, ещё выйдешь замуж за хорошего человека, а он позабудется, не плачь.

      - Вчера он с утра без передыха могилы для утопших в Хрящёвке рыл, - сказала Катя. – Уже за полночь закончил и ни копейки за это не взял.

      - Это хорошо, если он такой совестливый. Может у вас с ним жизнь-то и сладится, – ответила Полина. – Цыгане-то они разные бывают. Может и повезёт

тебе, Катюша.

     Их беседу прервал далёкий набат сразу трёх церквей – это хоронили погибших при катастрофе по христианскому обычаю на третий день после смерти.
 
      - Знак-то какой нехороший, – ахнула Полина: – свататься во время похорон. Смотри, Катерина, не поторопилась ли ты? Проверить бы надо, не держит ли твой цыган камня за пазухой.

     Полина посидела ещё немного и ушла, а Катя принялась за свои домашние дела, стараясь не думать о Михае. А на другой день он появился совсем неожиданно, обнял её, раскидав покупки по всей избе. И первым его вопросом было
     - Думала, что не вернусь?
     - Думала, – ответила Катя, припав к его плечу. Михай быстро распаковал покупки, бросил на кровать сшитый по моде красный сарафан из блестящего шёлка, блузку из батиста, расшитую красным шёлком, бархатный кокошник, украшенный стеклярусом и бисером, жемчужное ожерелье и изящные красные сафьяновые сапожки.

     - А это тебе мой подарок, – сказал он, протягивая Кате небольшую красивую коробочку, украшенную цветным бисером. – Открой скорее.

     Катя открыла коробочку, в ней на чёрном бархате сверкало золотое колечко с вкрапленным в него маленьким бриллиантом.

     - Это обручальное кольцо, – пояснил Михай. – Примерь его, не бойся.

     Но она стояла в оцепенении, боясь дотронуться до драгоценного подарка, потом осторожно взяла кольцо и надела его на безымянный палец правой руки, оно пришлось ей как раз впору, на солнечном свете бриллиант засверкал разноцветными искрами.

     - Неужели всё это мне? – удивлённо прошептала Катя, любуясь кольцом и разглядывая свадебный наряд. - Сколько же ты денег на всё это потратил?!

     От волнения она даже забыла поблагодарить Михая за подарки. И снова ей почудилось, что всё это происходит во сне. «Не к добру», ? стучало в груди её сердце.

     - А это продукты, – продолжал он, вынимая на стол жареных кур, колбасу, конфеты, калач и бутылку красного вина. – Давай отметим нашу помолвку.

     - Можно соседку с мужем пригласить? – робко спросила Катя. – У нас не принято обрученье вдвоём праздновать. Гости должны быть, хотя бы немного.

     Михай обрадовался тому, что Катя всё же решилась на замужество. Он хлопнул в ладоши, притопнул ногой и закружил её по комнате.

     - Зови соседей! – крикнул он – Гулять, так гулять! Отпразднуем нашу свадьбу.

     - Не свадьбу, а обручение, - поправила его Катя. – Обычаев наших ты не знаешь.

     Из всех соседей небольшой деревни дома оказались только Полина со своим мужем Егором. Тот пришёл с гармонью и бутылкой водки, а его жена ради
праздника накрылась расписной шёлковой шалью. Они чинно уселись за стол, где за неимением посуды, в большой плошке лежали жареные куры, прямо на столе большими ломтями был нарезаны калач и колбаса, расставлены стаканы для вина, в деревянной миске лежали солёные огурцы и капуста. Тут же в кружку были насыпаны дорогие конфеты.

     - Ну что же, начнём! – провозгласил Михай, наливая в стаканы женщинам вино, а себе и Егору водки. – Решили мы с Катюшей пожениться.

     - Поздравляем тебя, Катерина, и тебя, добрый человек. Имя твоё, прости, не выговорю. (Мишей зови - подсказала Катя). И тебя, Михаил, – сказала Полина, – с обручением вас. Да чтобы полной чашей был дом ваш. Счастья вам, дорогие.

     Все чокнулись стаканами и выпили. Потом спели под гармошку несколько песен, а когда всё было выпито и съедено, Михай с Егором завели свои мужские разговоры, а Полина дивилась на подарки, особенно на обручальное кольцо.

     - Откуда у твоего суженого богатство-то? – спросила она.

     - Ему отец, умирая, оставил несколько золотых монет, – ответила Катя. – Все их, наверно, и потратил. Уж очень дорогие подарки привёз. Можно было всё и дешевле купить.

     - Цыган и есть цыган, – охнула Полина, – одним днём живёт. Как поженитесь, деньги-то, что у него от подарков остались, отбери да на хозяйство лучше пусти.

     - Ну, уж нет, в его деньги я вступаться не буду, – решительно заявила Катя.

     - Ну и дура будешь, он ведь на пустяки всё спустит. Цены деньгам не знает.

     - Как спустит, так и заработает, он у меня на все руки мастер, даже травами лечить все болезни умеет, а ещё может судьбу предсказать или воров найти, если у кого что украли. Цыгане, они много чего могут, не пропадём.

     - ты что! – изумилась Полина – Вот это цыган! Да что говорить, цыгане, и правда, многое умеют. А ты молодец, Катерина, что за него замуж идти не
побоялась, с ним не пропадёшь. Только всё же не особенно ему доверяй: этот не то, что наш мужик – душа нараспашку. Мне чудится, что тайна какая-то у него есть.

     Через неделю у Кати и Михая состоялась свадьба. Для этого случая он сбрил бороду, оделся в чёрный костюм с галстуком-бабочкой, нанял коляску, и они поехали в Хрящёвку венчаться. Жених сидел на облучке и правил лошадью, на сиденье втиснулись Полина с Егором, как свидетели, а между ними примостилась
невеста, одетая в красный сарафан, кокошник и сафьяновые сапожки. Кроме свидетелей, на церемонии присутствовало несколько человек любопытных. В церкви
было прохладно, пахло ладаном и сухим деревом. У Кати сильно стучало сердце, ей казалось, что окружающие слышат это, и она прижимала руки к груди.

     Венчал их изрядно употребивший спиртного поп. Во время обмена кольцами вдруг погасли венчальные свечи.

     - Плохая примета, - подумала Полина, но промолчала.

 Михай сразу понял, почему погасли свечи: он был цыганом, да ещё обладавшим колдовской Силой. Он утаил это и от невесты, и от гостей. Но разве Катя, зная об этом, вышла бы за него замуж? Ещё одно обстоятельство омрачило ситуацию: вешняя вода убыла, обнажился левый берег малого Черемшана, и именно в этот день сельчане разыскивали в кустах уже разложившиеся тела жертв той ужасной катастрофы, которую, не владея собой, вызвал Михай.

     - Это мне знак, напоминание о моём поступке, - догадался Михай.

 Вскоре венчание было закончено, и молодожёны со свидетелями на той же коляске отправились домой. Управляя лошадью, Михай думал о том, что совершил ещё один проступок, не рассказав Кате всю правду о себе, прежде чем предлагать ей стать его женой.

     - Как же это исправить? Добром, только добром,- думал он, подъезжая к их избушке. Пройдёт немного времени, и я перед ней обязательно покаюсь, - решил
Михай.
 
     Свадьбу справляли во дворе, пригласив на пир всё село. Но гостей собралось не очень много – только ближайшие соседи да близкие подруги Кати. Уж очень необычной была эта свадьба. Высокий, в годах, цыган и молоденькая, похожая на подростка, невеста. Гости веселились, кричали «Горько!», пили водку и вино, ели и хвалили угощение. Теперь Михай понял, что может влиять на сознание людей, и опасался этого. Что если и на сознание Кати он повлиял так, что она быстро согласилась стать его женой? Однако что сделано, то сделано – назад пути нет.

     На свадьбе гости веселились недолго, с заходом солнца все уже разошлись по домам. Михай с Катей остались одни в своей избушке. Невеста, села на краешек лавки и закрыла лицо руками. Ей было грустно: на её свадьбе не было ни одного человека, родного ей по крови. Особенно тяжело, когда на твоей свадьбе нет мамы. Только сейчас Катя в полной мере ощутила своё сиротство. Ни дорогое кольцо на пальце, ни свадебный наряд не радовали её – всё было как во сне. Она хотела бы проснуться и стать прежней бедной сиротой, как раньше. Но было уже поздно: они с Мишей были мужем и женой перед Богом и людьми. Теперь нужно привыкать к новой жизни, обратной дороги нет. У жениха ведь тоже не было родственников на свадьбе. Знать, недаром их свела судьба, обоих таких одиноких. И в сердце Кати вошло чувство жалости к Михаю.
 
     - Не печалься, моя жёнушка, - ласково обняв её сказал Михай. – Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо. А знаешь, – продолжал он, чтобы отвлечь Катю от грустных мыслей, – когда я в городе покупал тебе свадебный наряд, видел, как в церковь входили венчаться жених и невеста в окружении гостей. Невеста была одета в белое платье со шлейфом, на голове был венок из белых цветов, а от них до самых ног спускалась длинная, прозрачная вуаль. Наверно, мода на свадебный наряд изменилась, но я не решился купить тебе такое же, имея перед глазами образец, сшитый твоей мамой.

     - Эта мода есть у нас уже давно, - ответила Катя, - но она для богатых и знатных людей, А мы, крестьяне, соблюдаем на свадьбах обычаи наших дедов, в том числе и свадебный наряд. Ты правильно сделал, что купил мне этот, а не другой, иначе надо мной бы посмеялись наши гости.

     - Катя,- обратился к ней Михай, – мы же не будем вечно сидеть на лавке в свадебной одежде, когда-то и спать надо. Не бойся меня, я – такой же человек, как и все.

     Он разобрал постель и осторожно начал снимать с Кати подвенечный наряд. Она не сопротивлялась. Раздев её до сорочки, он поднял её на руки, как ребёнка, уложил в постель, и сам, раздевшись, лёг рядом с ней. Катя молча уткнулась лицом в подушку, а Михай тихонько поглаживал её по волосам, у него не хватало мужества фактически сделать её своей женой. Он жалел её, любил, как сестру, но не как любовницу.

     - Катя, - тихо позвал он её, – я люблю тебя, повернись ко мне.

     Она повернула к нему залитое слезами лицо и тихо сказала:

     - Не любишь ты меня, Миша, сердце моё чует, что не любишь.

     Михай пристально смотрел на неё, и вдруг глаза Кати сделались большими, ярко-зелёными глазами Магды, и Михай с криком бросился целовать эти глаза. С наступлением утра Катя стала фактически его женой. На восходе солнца она проснулась, свою девичью косу она расплела на две, уложила их венчиком вокруг
головы, и повязала лёгким платком, потом укрыла спящего Михая сползшим с него одеялом и принялась готовить завтрак. Так началась их семейная жизнь.

     Михай не сидел, сложа руки. Наняв троих мужиков, они вчетвером за короткий срок вместо убогой избушки построили небольшой, но удобный домик, сарай и баню. Была куплена простая, самая необходимая мебель. Теперь Кате было легче управляться на кухне с русской печью. Михай, вспомнив уроки Магды, занялся лечением своих односельчан травами. Он по утрам ежедневно вставал за два часа до восхода солнца, чтобы успеть дойти до поймы и набрать лечебных трав, ещё покрытых утренней росой. Это были лучшие часы его трудового дня. Выросший на природе, он любовался притихшим в предрассветных сумерках лесом, седыми от росы травами, вдыхал густой и пряный аромат цветов, слушал разноголосый гомон проснувшихся птиц. Истерзанная душа его отдыхала в это время.

Михай набирал полную корзину трав, срывал несколько пучков черемши, которую очень любила Катя, и выходил из леса.

     Сегодня его особенно радовала природа. На востоке разгоралась заря. Он остановился, с восхищением наблюдая игру красок. Небо на горизонте окрасилось в яркий алый цвет, потом оно слегка побледнело, и вскоре показался край солнца. Большое и красное, оно поднималось быстро, заливая окрестности розовым цветом. Это было похоже на торжественную церемонию начала дня. Михаю казалось, что он даже слышит музыку, похожую на гимн. Чем выше поднималось солнце, тем медленнее было его движение по небосводу, алые краски постепенно гасли, превращаясь в обычный свет солнечного дня.

     Очнувшись от восхитительного зрелища, Михай продолжил путь к своему дому. На крыльце его уже поджидали посетители. Катя взяла из его рук корзину с травами и принялась связывать их в пучки, которые она позднее повесит на чердак для просушивания. А Михай прошёл в дом, сел за стол и начал по одному принимать своих посетителей. Среди них были и больные, желающие исцеления, и жертвы грабежа, жаждавшие найти и наказать обидчика, и молодые девицы, желавшие узнать своё будущее.
 
     По мере того, как сбывались предсказания Михая, популярность его росла. К нему приезжали даже из соседних сёл и деревень. Однажды, когда все они ушли, Катя попросила погадать и ей, но Михай решительно отказался.

     - Своим родным нельзя гадать, – сказал он: – примета плохая.

     На самом деле он боялся увидеть в рисунке Катиной судьбы что-нибудь страшное и никогда не гадал ни ей, ни себе.

     Наступило тёплое, прозрачное бабье лето. Урожай с огорода был собран, свободного времени стало больше. Михай с грустью рассматривал свой ставший
лёгким цыганский пояс, где хранились деньги.
     - Придётся пойти и где-нибудь подработать - думал он. Деньги за лечение и услуги он брал, а за предсказания - нет, но от подарков не отказывался, а дарили ему только кое-что из продуктов.
 
     И тут неожиданно для Михая нашлась работа: из расположенного неподалёку уездного города к их дому подъехала богатая карета, запряжённая тройкой лошадей. Катя и Михай только что позавтракали, как в дверь кто-то постучал.
 
     - комнату вошёл хорошо одетый мужчина и, сняв с головы котелок, поклонился хозяевам.

     - В этом ли доме живёт цыган по имени Михай? – спросил он.

     - Да, это я, - ответил тот.
     - Я – управляющий имением миллионера Фролова. Ему нужно хорошо подковать сразу десятерых коней. Это работа не одного дня. Поэтому я прошу Вас поехать со мной и поработать у него некоторое время. Согласны?

     Михай посмотрел на Катю.

     - Справишься без меня несколько дней? – спросил он.
 
     - Ещё бы, - ответила она, – сколько лет одна жила. Конечно, поезжай, коли зовут.
     - Согласен! – ответил Михай управляющему. – Вот только свои кузнечные вещи соберу и поехали.
 
     Катя помогала ему собираться. В мешок положила чистую пару белья. Отдельно завернула его прокопченную рабочую одежду, сунула в мешок пару пирожков,
и пока Михай укладывал на дно кареты кузнечные принадлежности, всё было готово к его отъезду. Михай поцеловал жену, сел в карету, кучер щёлкнул бичом, и кони понеслись, скрывшись за облаком пыли. Катя смотрела им вслед.
     - За кузнечными мехами да за Михаем можно было и телегу прислать, такую карету замарают, - думала она.

     До города доехали быстро. У дома Фроловых Михая провели в беседку, увитую диким виноградом. Он осматривался, и удивлялся красоте этого строения. В это время в беседку вбежал мальчик лет четырнадцати и уставился на Михая. Тот тоже не сводил с него глаз, увидев вокруг его головы клубящееся чёрное облако округлой формы. Он так пристально смотрел на подростка, что не заметил вошедшего в беседку хозяина. Это был высокий богатырского сложения пожилой мужчина.

     - Так вот ты какой, цыган, - пробасил он, - давай знакомиться: меня зовут Никита Фролов, а тебя как мне называть?

     - Михай меня кличут, - проговорил цыган, ещё находясь под впечатлением увиденного чёрного облака, окутывавшего голову подростка. Мальчик уже выбежал из беседки, а Михай всё смотрел на то место, где он только что был, и, наконец, не выдержал.

     - Хозяин, береги сына!

     - Это ещё что?! – воскликнул Никита. – Откуда тебе известно, что он мой сын? И почему мне его беречь надо?

     - Нам, цыганам, многое известно, что другим не ведомо. А беречь его надо потому, что беда над ним повисла, и хотя ещё не скоро она о себе даст знать, все же глаз с него не спускай.
 
     - Спасибо за предупреждение, - ответил Никита, - только моей жене Ксении об этом не говори, нервная она, а в сыне души не чает.

     - Но будет ли он жив? – спросил встревоженный отец.

     - Его жизнь будет висеть на волоске, всё будет зависеть от случая. Больше ничего сказать не могу.

     - И на том спасибо, Михай, - ответил Никита, - а теперь о деле поговорим: десять коней мне надо подковать для дальней дороги.

     - Постараюсь для хорошего человека.

     - Значит, поладим. Тебе отдельную комнату отведут, будешь там жить, питаться будешь с прислугой. Плату за труд получишь после окончания работы –
окончил беседу Никита.

     Михай поднялся, поклонился хозяину и вышел из беседки. Ему отвели комнату на первом этаже и провели в столовую для прислуги, где накормили обильно и сытно. После получасового отдыха Михай приступил к работе. Кузница была оборудована по последнему слову техники, и работать в ней Михаю было даже
приятно. Он и работал с утра до вечера, не торопясь, и очень тщательно. Сначала его облик и цыганская одежда вызывали любопытство у прислуги, но потом к нему привыкли, расспрашивали о его жизни, о Кате, и дивились необычности его судьбы. На то, чтобы подковать коней, Михаю потребовалось пять дней. И ещё два дня он наблюдал за качеством своей работы, объезжая их по самым трудным дорогам. Никита осмотрел подкованных коней, и остался доволен. Он щедро оплатил работу Михая, и тот отправился домой, захватив все свои кузнечные инструменты уже на телеге, а не в карете.

      Дома у них было всё в порядке. Катя идеально вела хозяйство. В комнатах было чисто и уютно. Михай был до смерти рад, что вновь оказался дома. Эта рабочая командировка продолжалась всего неделю, а ему казалось, что прошли месяцы, если не года с тех пор, как он уехал из дома.

      - Какую уютную жизнь создала мне Катя, - думал он, - и как мне, старому цыгану, повезло с женой.
 
      Он невольно вспомнил Магду. Отношения с ней были бурными, напряжёнными, с выматывающими любовными чувствами; возможно, тогда сказывались их юные годы.
      С Катей же было спокойно и уютно, радовало каждое проявление жизни: будь то природа, животное или человек. Он любил её совсем иначе: спокойней и возможно, крепче. Всё, что связано с ней, было надёжным.
 
     Как-то раз за ужином Кате сделалось плохо, она побледнела и чуть было не упала.
     - Что с тобой?! – всполошился Михай – На тебе лица нет.

     -Затяжелела я, Миша, – сказала она.

     -Это как? – удивился её супруг – Не пойму что-то.

     -А так, что дитё у нас с тобой будет, – рассердилась Катя на его непонимание.

     Михай вскочил из-за стола, волчком перевернулся на одной ноге, хлопнув себя по сапогам, потом поднял Катю на руки и закружился с ней по комнате.

     - Молодец, Катюша! – кричал он – У нас будет сын! СЫН!

     - Пусти, полоумный! – молила Катя, вырываясь из его рук. - И почему – сын? Может быть, девочка родится. Помощницей мне будет в бабьих делах.

     - Нет, сын, только сын, – твердил Михай.

     С тех пор он буквально сдувал с Кати пылинки, за водой в колодец ходил сам, вынимал ухватом из печи тяжёлые горшки, пытался отобрать у неё стирку белья, но она не позволила. Над этим уже вся деревня смеялась бы.

     - И что ты носишься со мной, как с писаной торбой; это обычное бабье дело – рожать детей, – протестовала Катя. – Не делай меня посмешищем.

     В деревне бабы завидовали ей и даже осуждали.

     - Глянь-ка, какой Катерине муж достался, – рассуждали они, – даром, что – цыган, а как свою жёнку бережёт, так редко бывает.

     Пока стояли тёплые дни бабьего лета, Михай решил рано утром пойти на пойму за травами. Набрав полную корзину влажных от росы трав, он присел отдохнуть на левом берегу Малого Черемшана. Солнце было уже высоко, и так нещадно палило, что он решил искупаться в речке. Михай разделся и глубоко нырнул в воду. А когда вынырнул и медленно поплыл, то в плеске волн он расслышал слова:

     - Помнишь, что ты наделал, когда пришёл сюда в первый раз? – журчала вода – А я всё помню: и как Магда твоя плыла по мне, желая утонуть, и как все эти годы на убывающей воде тонули во мне люди из села, проклятого твоей Магдой, и какую беду принесло твоё проклятие. Так воспользуйся твоей Силой: помоги дважды проклятому селу. Насланные проклятия уже исправить уже нельзя, но сделай так, чтобы село процветало, и в нём не было бедняков. Это твой долг.

     Михай, выскочил на берег, как ошпаренный. Его сотрясал озноб, мысли путались в голове. Он быстро оделся, схватил корзину с травой и помчался к месту захоронения своей дочери, не тронутого катастрофой. В минуты уныния он иногда приходил к её могилке, несколько минут сидел там и находил в этом утешение. Так и в этот раз, подбежав к броду, он перешёл речку и через минуту был уже у места, где покоилась его дочка. Он плюхнулся на пожухлый бурьян рядом и зажал голову руками. Постепенно Михай успокоился, мысли начали приходить в порядок, и он понял, что надо делать, как будто его дочь из глубин земли подсказывала это отцу.

     - Да, я так и сделаю, – тихо говорил он. – Сегодня как раз вечером будет полнолуние, я за ужином напою Катю чаем со снотворной травой, а сам, когда
наступит полночь, проведу ритуал колдовства.

     Михай отлично помнил время фаз луны, в зависимости от которых он давал своим пациентам те или иные лечебные травы.
 
     Он возвратился домой позже обычного, и Катя уже беспокоилась о нём.

     - Что с тобой? - спросила она. – На тебе лица нет. Бледный какой.
 
     - Просто устал, и голова болит немного, – ответил он.

     Катя напоила его чаем с мёдом и уложила в постель, укрыв тёплым одеялом, чтобы пропотел, а сама пошла в огород, набрать с грядок овощей, оставшихся
после уборки урожая. Когда настало время ужина, Михай проснулся совершенно здоровым, сам заварил чай, положив в чайник пучок мелиссы, наложил в миску
каши, и позвал Катю ужинать.

     - Что это чай у нас сегодня душистый? – спросила она.

     - Это травка в нём такая, – ответил Михай. – Пей, тебе это полезно, парня крепкого родишь. Да спать сегодня давай раньше ляжем, ты в огороде много
работала.

     Они улеглись после захода солнца. Вскоре Катя крепко заснула. Михай подождал ещё немного, потом встал, достал из постельного белья старенькую, но
белую и чистую простыню, взял у Кати из рабочей коробки иголку и белых ниток и начал мастерить себе колдовской костюм, беспрестанно до крови укалывая пальцы. Он сложил простыню пополам, вырезал по середине дыру для головы и зашил по краям, оставив отверстия для рук. Обнажившись догола, цыган надел на себя это странное одеяние, доходившее ему до колен, и подпоясался белой лямкой. До полуночи оставался всего час. Михай посмотрел на Катю, она спала крепким сном, и он вышел из дома, тихонько притворив за собой дверь. Полная луна обливала призрачным светом деревню и окрестности. Михай быстрым шагом двинулся по направлению к Хрящёвке. За околицей Сускана от него в ужасе разбежалось несколько пар влюблённых, но он не обратил на это внимания. Пройдя половину пути, Михай заметил невысокий холм и взобрался на него. Залитое лунным светом село виднелось, как на ладони. Ярко блестели два позолоченных купола церквей. Михай с минуту смотрел на село, потом попытался расслабиться, но это дело оказалось очень трудным. Тогда он сел на землю, привалившись спиной к пеньку и начал расслаблять все мышцы поочерёдно до тех пор, пока перестал чувствовать своё тело. Он изгнал из своего сознания все посторонние мысли и только пристально смотрел на село, которое вместо прежнего круга представляло собой начавшую убывать луну. Вскоре Михай почувствовал себя парящим в воздухе. Тогда он протянул обе руки к селу, и громко произнёс:

     - Да будет пребывать в благоденствии это село! Да познает счастье и веселье каждый, живущий в нём! Да не будет в нём бедняков! Да будет мир в нём без ножей и кулаков! Да будут дети в нём здоровыми рождаться! А старики - спокойно смерть свою должны дождаться!

     Закончив творить судьбу села, Михай без сил опустился на землю навзничь и так лежал несколько минут, выходя из транса. Затем поднялся и побрёл домой, пугая запоздалых путников своим одеянием. Дома Катя крепко спала и, видимо, не просыпалась. Михай снял с себя истерзанную простыню и спрятал её подальше от Катиных глаз. Потом осторожно лёг рядом с ней, и мгновенно уснул. Несколько дней он чувствовал разбитость во всём теле, потом всё вошло в свою колею.

     Глубокой осенью, когда ложится на землю первый снег и рано наступает ночь, к воротам их дома подъехала бричка, запряжённая парой лошадей. Из неё вышли двое полицейских. Им нужно было найти опасного преступника, которого они никак не могли поймать. И они тайно прибегли к помощи сусканского колдуна.

     - Для этого нужна вещь, которую преступник держал в руках, – сказал Михай.

     Один из полицейских вынул из сумки скомканную вещицу.

     - Это его шапка, – сказал он.

     Михай взял шапку и сосредоточенно смотрел на неё несколько минут.

      - Этот человек далеко, – сказал он: – на окраине города Самары, около Волги в рыбацком домике. Он запирается в чулане, из которого есть лаз на улицу.

      - Ладно, – сказал старший полицейский. - Только помни, колдун, ни мы тебя, ни ты нас в глаза не видели. Понял?!

      - Понял, – коротко ответил Михай. И полицейские удалились.

      - Хорошо, что Катя у соседей задержалась и не слышала, как они меня назвали колдуном, - думал Михай, – и как мне это надёжнее скрыть от неё? Сейчас не время знать ей об этом: она дитя под сердцем носит, ей нельзя волноваться». Его тяготила эта ложь. Он не хотел иметь от Кати никаких секретов, Но обстоятельства складывались так, что открыть правду ей было невозможно.

       - Как только родится сын, я всё расскажу ей о себе, – решил Михай.

     То, что Катя не знает о нём главного, занозой сидело в его сердце. За всё время совместной жизни с Катей Михай постоянно укорял себя за то, что не сказал ей обо всём в самом начале их знакомства. Возможно, узнав о катастрофе, которую он вызвал, пользуясь колдовской Силой, Катя не захотела бы видеть его; возможно, бежала бы от него, как от чумы.
 
      Как бы ни было, но ложь стояла преградой в их отношениях, какими бы хорошими и тёплыми они ни казались внешне. Причину этого Катя чувствовала
интуитивно, а Михай знал, но не мог её устранить и страшно мучился от этого.

      Ложь – вот что камнем лежало на его совести, и постоянно точило его. Этому способствовала поздняя осень с её моросящими дождями, чередующимися с мокрым снегом, низкое серое небо, бесцветный пейзаж засыпающей природы, и сумерки, длящиеся с раннего утра до самой ночи.

      В это время года редко кому приходили в голову светлые мысли.
 
КАМЕНЬ  СОВЕСТИ

     Пришла зима с её метелями и морозами. В этом году рождественские морозы были особенно жестокими, поэтому Катя почти всё время сидела дома. Живот её
округлился, и она носила просторный сарафан без передника. Почти всю тяжёлую домашнюю работу теперь выполнял Михай. Однажды утром, проснувшись, они
услышали завывание ветра. Ночью мороз сменился метелью. За окном не видно было ничего, кроме кружащихся белых хлопьев снега. Катя, как всегда, начала готовить завтрак, а её муж ещё крепко спал, и тут раздался громкий стук в наружную дверь. Катя накинула шубейку и пошла открывать.

      - А, это ты, Паня, – послышался из сеней голос Кати. – Проходи, только снег с себя в сенях отряхни, а то на снеговика стал похож.

     Она вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. В сенях слышалась какая-то возня, затем в дверях появилось странное существо, голова его обросла
длинными волосами, с бороды и усов свисали сосульки, они от тепла таяли, и вода каплями стекала прямо на пол. Одет он был в сермяжную рубаху до колен, и под ней что-то позвякивало. Но больше всего поражали его ноги - совсем босые, с загрубевшими подошвами и длинными, загнутыми, как у лесного зверя, когтями.
 
Усадив гостя на лавку, Катя начала растапливать печь, одновремённо беседуя с ним.

      - Скажи, Паня, как Хрящёвка-то поживает? – спросила Катя. – Давно я там не была.
      - О-о! Сейчас её не узнать, – пустился в рассказ словоохотливый Паня, - хорошо село живёт. Почти все богачами стали, только людей со странностями много, это от хорошей жизни с жира беситься начинают. Вот Митинька Перов к Рождеству церковь фонарями украшает. Старик Пчёлкин мыться перестал, его силком раз в год в баню волокут и там моют, а он при этом орёт и вырывается. Касарыч как начнёт чихать, так не меньше ста раз чихнёт, а Артюшка Доронин Библию взялся читать, даже в бане запирался, чтобы не мешали. Ну прочитал он её до конца, да и с ума-то и сошёл, видно, не в коня корм. Вот же Антон Санчиров, на что богач из богачей, а на Пасху, когда все празднуют, он запрягает лошадь и едет в поле землю пахать. А Пасху он празднует тем, что одно крашеное яйцо съедает и больше целый год яиц не ест. И бедняков там всего двое: Кузьма Чистиков и Кузьма Шишков. Они один день дрова кому-нибудь пилят, а потом неделю пьянствуют и жрут до пуза на заработанные-то деньги. Лодыри они, а не бедняки.

 Михай давно проснулся и прислушивался к рассказу Пани. Ему хотелось задать ему несколько вопросов. Он быстро встал и начал одеваться. В это время Катя поставила в печь воду и картошку и со словами: «Пойду баньку топить», вышла из дома. В этот момент Михай вышел из спальни. Увидев его, гость бросился ему в ноги, бормоча:
      - Бог сжалился надо мной, дал встретиться с тобой и прощения у тебя испросить!- Прости меня Христа ради, ведь это я твою дочку махонькую убил! С тех пор мучаюсь я, камень у меня в груди на сердце давит, совестью он называется. Пока с веригами хожу, будто легче, а как зайду согреться в избу к кому-нибудь, так он снова наваливается и давит, давит… Дышать не даёт!

     Михай остолбенел, не зная, что сказать, его чутьё подсказывало ему, что старик говорит правду. Вся кровь бросилась ему в голову, руки невольно
сжались в кулаки. «Убить эту тварь! Раздавить, как клопа!» - громко стучало сердце.
      - Ну убей, освободи меня, - просил старик, читая его мысли. - Меня ещё тогда хотели убить, когда я, будучи отроком, камушком из рогатки убил твою дочь. Хотел в её мать стрельнуть, а попал в девчушку, прямо ей в висок, она сразу и померла. А мамка её подняла и к речке понесла. Там она волосы свои отрезала, хороши были волосы, огненные. Так вот: она в свои волосы дочку завернула, могилку ей ножом вырыла и в этой могилке её схоронила. А потом страшное проклятие на село и на людей наслала, чтобы вешняя вода, убывая, человеческую жизнь с собой уносила. А тогда как раз разлив был. Прокляла, значит, она село, а сама в воду бросилась. Сколько лет с тех пор прошло, а как только в разлив кто-то утонет, так вода на убыль идёт. Вот с тех пор меня камень совести-то и мучает, будто тех людей, что в разлив тонут, я своими руками топлю. После того, как меня отец мой чуть до смерти не запорол, я в церкви у отца Григория жил. Он меня хотел монахом сделать, а я ему: «не могу без наказания жить, совесть меня замучит, накажи меня, тяжко накажи».

     Заплакал отец Григорий и говорит:
       - Хороший ты парень, но раз такое дело, бери вериги да холщовую рубаху до пят. Ходи так зимой и летом по округе, юродствуй, да людям помогай, и они тебе помогут. Юродивых на Руси любят.
 
         Михай весь обмяк, гнев его сразу улетучился. Он понял, что это был несчастный случай, а старика мучает проклятье Магды. Да и не старик он вовсе, ему ещё и сорока нет. Он поднял его с пола и усадил на стул, ощутив под руками рёбра юродивого.

      - Прощаю тебя, Паня, – сказал Михай, – нельзя так себя так мучить. Брось эти вериги, живи, как все люди живут. Искупил ты уже свою вину. Да не так ты и виноват, ребёнком ты тогда был. Чую я, что не больше десяти лет тебе тогда было. Поживи у нас, пока зима не кончится, а потом иди, куда хочешь.
 
      - Не могу, обет я Богу дал – зимой и летом босиком с веригами ходить до самой смерти. Вот уж двадцать лет так хожу, видно, за это мне предвиденье дано. Хожу да людей о бедах предупреждаю, судьбу предсказываю. За это меня кормят, и кров на ночь дают, и даже вон в баньке моют да рубаху мою стирают и дыры на ней зашивают.

      - А ты больше меня страдаешь, цыган. Камень совести у каждого человека есть. У кого он совсем маленький, а у кого – огромный да тяжёлый, как у тебя, например. Ведь это ты треть села в воду свалил своей колдовской силой. Жена твоя первая колдуньей была, и прокляла она то место, где дочку схоронила, да только кара её для людей легче твоей была. Она заставила реку, убывая, с собой одного или двух человек уносить да ещё меня вот наказала. А ты вон сколько душ одним махом погубил.

     Михай молчал, опустив голову: всё это было правдой. Но странное дело: услышав о своих проступках из уст другого человека, он почувствовал небольшое
облегчение, как будто с его души была снята часть груза. Он поднял голову и весь похолодел: на пороге комнаты стояла Катя, она всё слышала.

      - Баня готова, иди, Паня, мойся, – каким-то чужим голосом сказала она, протягивая ему полотенце. - Как напаришься, приходи обедать, я картошки напекла и чай заварю.

      - Спасибо, добрая душа, пойду, погрею свои косточки, - ответил он, выходя из дома.

     Михай побледнел, ледяные мурашки забегали у него по спине. Он умоляюще смотрел на жену, растеряв все слова, которые хотел ей сказать, и, собравшись с силами, наконец, заговорил дрожащим от волнения голосом:

      - Катя, я виноват перед тобой, ранил я твою душу. Утаил то, кто я на самом деле, обманул тебя. Но уж очень ты по душе мне пришлась. Боялся, что не пойдёшь за меня, если всю правду обо мне узнаешь. Прости меня, хочешь, на колени перед тобой встану?

     Катя молчала, как в забытьи накрывая к обеду стол, и только бледность её лица выдавала чувство, которое она испытывала в эту минуту.

      - Да не молчи же, Катя, скажи, хоть что-нибудь! – в отчаянии закричал Михай. -  Простишь ли ты меня?! Прости, пусть не сейчас, но когда-нибудь.
Прости!
      - За что же мне тебя прощать, Миша? Ты же хотел, как лучше. Я не меньше тебя виновата: ведь знала, что ты меня не любишь, а всё же вышла за тебя замуж, потому что сразу тебя полюбила, как только увидела. А ты всё ещё любишь её, твою первую жену, и в этом твоей вины нет – ведь сердцу не прикажешь. А людей в том селе убила твоя Сила, а не ты, ошибиться ведь каждый может. Это наша с тобой общая беда.

     Михай встал перед ней на колени, обняв её за располневшую талию.

      - Золотая моя, мудрая моя Катя, я только сейчас понял, как люблю тебя. Только тебя, больше никого, а она и женой-то мне не была, а сколько горя
принесла и мне, и другим, да и тебе тоже. Тебе-то за что страдать? Искуплю я свою вину, только прости и её тоже.

      - Она тоже хотела как лучше, как и ты, – тихо ответила Катя.

     На этом их беседа прервалась, потому что в дом вошёл распаренный Паня, и Катя начала подавать на стол обед. Ели молча, только Паня покрякивал и с грустью смотрел на притихшую чету. Он сразу всё понял, и соображал, как бы им помочь.

      - Паня, ты никому не говори о том, что узнал сегодня, – попросила она.

      - Вот тебе крест, никому не скажу.

     И он осенил себя крестным знамением.

      – Вот поем и дальше пойду. Спасибо за хлеб-соль, а за мытьё – особая благодарность.

      - Нет уж, ты обсохни, тогда пойдёшь, – сказала Катя.
 
Она боялась остаться наедине с мужем, потому и старалась задержать юродивого. Потрясение от неожиданного разоблачения Михая у неё постепенно проходило, зато нарастала тяжесть в груди, которая давила на сердце. Она была искренне верующей христианкой и быть женой колдуна считала грехом, недаром во время их бракосочетания погасли венчальные свечи. Нехорошая была примета.

      - Миша, - обратилась Катя к мужу, – я видела у тебя нательный крестик, но крещён ли ты? Говорили тебе об этом твои родители?

      - Возможно, крещён - мне о моём крещении ничего не говорили, но если на меня надели нательный крестик, значит, крещён, я его с детства на себе помню, ведь младенцем-то я ещё колдуном не был, – отвечал Михай.
      - А когда стал им?

      - Когда Магда – моя первая любовь – умирая, передала мне свою Силу, иначе она не смогла бы умереть, а только бы мучилась.

     Короткий зимний день сменился сумерками. Паня поднялся со стула, в тишине гулко звякнули вериги под его рубахой.

      - Пошёл я, спасибо за хлеб-соль, хозяйка, не могу больше сидеть, камень совести всё сердце истерзал, – сказал он и вышел из дома.

      - И как он в такой холод железо на себе носит? – удивился Михай.

      - Привык, – односложно ответила Катя. – Он уже давно его носит. За такие муки Бог ему дар прорицания дал. Миша, не посетуй, я сегодня на кушетке лягу.

      - Нет! – взвился Михай – На кушетке лягу я, если ты теперь меня терпеть не можешь.
      - Не в этом дело, – успокоила его Катя. – Просто мне побыть одной нужно, хотя бы одну ночь. Пойми меня, я ведь в Бога верю. Подумать мне надо.

     На месте лавки у них теперь стояла изящная, но крепкая кушетка с мягким сиденьем, и Михай начал лихорадочно готовить на ней своё ночное ложе. Катя же ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Не успела она раздеться и лечь в постель, как слёзы ручьём хлынули у неё из глаз, обрывки мыслей мелькали в голове, сталкиваясь и рассыпаясь, но так и не соединялись в какое-то решение    
     - Если мне пойти в церковь на исповедь, – думала Катя, – священник, будучи
в подпитии, проболтается, тогда Михая без суда и следствия мужики разорвут в клочья. Нет, лучше самой замаливать свой грех перед иконой, но как жить дальше?
 
Катя не находила ответа на этот вопрос. Дело в том, что она любила Михая первой любовью, и только тогда, когда она узнала всю горькую правду о нём, поняла, как сильно она его любит.

     Не находя выхода из сложившейся ситуации, Катя плакала до изнеможения, до тех пор, пока перед её глазами не возник белесый туман и она не впала в состояние транса. Из тумана перед ней возникла женская фигура. Женщина была необыкновенной красоты: на бледном лице её сияли ярко-зелёные глаза, блестящие, огненного цвета волосы волнами спускались до колен на фоне её белого одеяния. Она смотрела на Катю одновременно жалобно и строго.
    -Кто это? - подумала Катя. И тут же в её сознании возникли слова.
      - Я – Магда, первая жена Михая – пришла предостеречь тебя: нельзя простой смертной женщине любить колдуна, равно, как и ему нельзя любить простую смертную. Это очень опасно, всё может закончиться трагически.

      - А как же быть? - мысленно спросила Катя.

      - Живите, как брат с сестрой, ты родишь ему сына, а он, умирая, передаст ему свою Силу. Тогда всё будет хорошо. Ты – добрая женщина. Заботься о нём, плохо ему сейчас.

Видение исчезло, и Катя погрузилась в забытьё. Михай же всю ночь не сомкнул глаз, вспоминая всю свою жизнь. Он же был весёлым, сильным цыганским парнем.
Когда на него свалились все напасти? С тех пор, как Магда передала ему свою Силу. Солдатская служба, поиски могилы дочки, ужасная катастрофа, которую он
устроил, не сдержав гнева; женитьба на Кате, которую он тогда не любил, а просто жалел, утаив от неё самое главное о себе. Вот к чему приводит обман. А ведь он старался делать добро и Кате, и людям, лечил их, помогал, чем мог. И вот результат: он сделал несчастной Катю и мучается сам. Камень совести точит его со времени той катастрофы, а сейчас до боли сдавил ему сердце.
 
      - Да может ли быть так, чтобы колдун не причинял людям зла, даже тогда, когда он хочет делать только добро?! - в отчаянии обратился он к Высшим Сферам мироздания.

 И в его сознании возник ответ: МОЖЕТ, ЕСЛИ СОЗРЕЛА ДУША.

Потом наступило забытьё. Измученный мыслями о дальнейшей совместной жизни с Катей, Михай только к утру заснул тяжёлым сном.
  День начался как обычно, с завтрака. Никто из супругов не вспоминал о вчерашнем случае. Только к вечеру, подсев на кушетку рядом с Михаем, Катя тихо попросила:
      - Миша, не подумай плохо, но мне тяжело, когда мы спим вместе, видишь, какая я грузная стала. Да и тебе тесно со мной, не повернёшься лишний раз.
      - Согласен, – сказал Михай, но сомнение в правдивости её слов кольнуло его сердце.

     Он даже советовался по этому поводу с Егором. Мысль о том, что Катя избегает его, не давала ему покоя. То, что это совпало с его разоблачением,
было особенно тяжело.

      - Бабу в таком положении лучше оставить в покое до самых родов, – наставительно сказал Егор. – И два месяца после них её не беспокой, все мужики
так делают.
     У Михая отлегло от сердца: возможно, Катя простила его и будет прежней - ласковой и кроткой женой. Но прежней Катя уже не была, постоянная тоска смотрела из её глаз на весь мир. Когда Михая не было дома, она, стоя на коленях, подолгу молилась перед иконой, испрашивая себе прощения у Бога.
 
     А время шло, миновали февральские метели, зазвенела весенняя капель. В один из таких дней у Кати начались роды. Михай, испугавшись её страданий, помчался за Полиной. Она пришла быстро и сразу же приступила к делу. Михай приготовился помогать, но был изгнан из дома и сидел в сенях на полу, изнемогая от нетерпения. Когда же он услышал крик младенца, то не выдержал, ворвался в дом и увидел в руках у Полины красный, шевелящийся и кричащий комочек. Никогда не видевший ничего подобного, он вскрикнул от ужаса. Полина вздрогнула от неожиданности и разразилась бранью.

      - Эх! Как тебя твоя цыганская суть надирает, не мог ещё немного подождать. Сгинь отсюда! Сиди, где сидел. Позову, когда надо будет.

     Михай молча повиновался и снова уселся в сенях на полу. Наконец Полина позвала его. Он одним прыжком оказался в доме, чуть не сорвав с петель дверь.
 
      - Поздравляю тебя с сыном, нетерпеливый папаша, крепыш родился!

      - И-и-эх! – Михай хлопнул в ладоши и топнул ногой. – Молодец, Катюша! Сын, сын у нас теперь есть! Счастье-то какое: у нас есть СЫН!

     Он поднял на руки Полину и закружился с ней по комнате.

      - Пусти, леший! Спасите, люди добрые! - кричала она – Никогда не видала, чтобы отцы так новорожденным радовались! Ух! Голова закружилась, уморишь ты меня.

      - Сколько с меня? – отпуская её, спросил Михай.

      - Совсем наших порядков не знаешь, – возмутилась Полина. – Мы, бабы, за спасибо в этом деле друг дружке помогаем. Это – Божье дело, тут не помочь нельзя.

      - Тогда спасибо тебе.

      - Да не ты благодарить должен. Катенька уже меня поблагодарила.

     И Полина ушла, удивляясь цыганским, немного необузданным повадкам Михая.
     Катя лежала умиротворённая, рядом с ней лежал её ребёнок, тараща ещё опухшие глазки, открытым ротиком он искал материнский сосок.

     Волна нежности захлестнула Катю к этому беспомощному, но уже самому дорогому существу, которого хотелось защищать от всего, что есть плохого на свете.
      - Как назовём его? – спросила она мужа.

      - Ты ему жизнь дала, тебе и имя ему давать – ответил Михай.

      - Я хочу его Платоном назвать в честь своего отца.

     Михай вздрогнул: его отца тоже звали Платоном. Это – знак!
      - Магда хочет, чтобы мы с Катей жили, как брат с сестрой, - думал он. Теперь Михай понял, что как только он встретился с Магдой, всё время жил по её указке, даже после её смерти. До чего же велика была её колдовская Сила! Он также понял, что Магда ревнует его к Кате, и теперь боялся за неё. Какое зло она может причинить его жене?

      - Молчишь потому, что тебе не нравится это имя? – огорчилась Катя?

      - Нет, имя очень хорошее, моего отца тоже звали Платон.

     И началась у них жизнь, полная забот о малыше. Уже через месяц Михай выносил сына на улицу и подолгу гулял с ним на удивление всей деревни.

     - До чего же заботливый отец! – завидовали бабы – Счастливая Катька! У самой – ни кожи, ни рожи, а глянь-ка, как муж её любит. Вот уж, повезло, так
повезло.
     - Ему бы бабой родиться надо, – ворчали мужики.

    А мальчик рос не по дням, а по часам, намного опережая в развитии своих ровесников. Внешне он был похож на отца, а характер унаследовал от матери: был послушным и ласковым ребёнком. Михай  на последние отцовские деньги купил корову и теперь учился косить траву, чтобы запасти на зиму сена. Катя радовалась тому, что у малыша будет молоко от своей коровы. Когда сена было запасено достаточно много, Михай нанялся работать кузнецом в местную кузницу. Ковал он виртуозно: мог выковать подсвечник, или другую красивую вещицу, но лучше всего умел подковать лошадь. За этим к нему приезжали из других сёл, в частности из Хрящёвки. Богачи не скупились на оплату его труда, так что Михай зарабатывал достаточно, чтобы жить не нуждаясь. Катя идеально вела хозяйство, и хорошо воспитывала сына.
 
        Время шло, и вот мальчику исполнилось уже шесть лет, он хорошо и осмысленно говорит, быстро бегает, побеждает в играх своих сверстников, даже
помогает матери накрывать стол к обеду и ужину. Родители на него не нарадуются. Спальня у них снова стала совместной. Тоска у Кати утихла, она дала волю
своим чувствам и, наконец, узнала настоящее женское счастье. Михай в ней души не чаял, в результате они вели себя как молодожёны. Казалось, счастье заглянуло и в их дом, но оно не бывает долгим.
 
     С наступлением осенней поры периодически у Кати сердце сжималось от тоски или от какого-то неясного предчувствия. Со временем это чувство стало постоянным. Она ходила грустная и на все вопросы Михая отмалчивалась. Он тоже ощущал тревогу, унылый вид Кати стал ему просто невыносим, и он решил вызвать её на откровенный разговор и выяснить причину её уныния. Возможно, она что-то от него скрывает.

     Когда после ужина Платона уложили спать на его кушетке, Михай увёл Катю в спальню, усадил на кровать, сел рядом с ней, обнял её и, пристально посмотрев ей в глаза, тихо спросил:

      - Скажи, Катя, в чём дело? - ты не такая, как прежде, только откровенно, скажи мне правду. Тебя что-то угнетает, какие-то мысли не дают тебе покоя. Откройся мне.

      - Миша, я тебя никогда ни о чём не просила, а теперь умоляю: не передавай свою Силу Платону, когда придёт твой час, не делай его несчастным. Твоя первая жена была очень несчастна, ты тоже много горя претерпел, пусть горе не коснётся нашего сына. Пусть он живёт, как живут все люди.

     Катя с прозорливостью матери правильно угадала судьбу, которая ждёт колдунов, и боялась за сына. Теперь она поняла, что тоска, сжимающая её сердце,
- это был страх за своего ребёнка.

      - Дорогая моя, - ответил Михай, – я сам уже думал об этом, и клянусь тебе в том, что колдуном его не сделаю, а только дам ему дар провидца с тем, чтобы он приносил людям только добро. Это будет моим искуплением. Не думай об этом больше.

     Михай знал, на что он шёл, но не сказал жене, чем он хочет пожертвовать ради сына, только ещё крепче обнял её. Катя ответила ему тем же. Эта ночь была, пожалуй, самой жаркой в их жизни. Счастье снова повернулось к ним лицом.

     Утром Михай почувствовал лёгкое недомогание и решил сегодня остаться дома, помочь Кате по хозяйству. И после завтрака он попросил её пойти с Платоном в лес, набрать к ужину грибов. Михай всегда любил жареные грибы, а сегодня их почему-то особенно хотелось.

      - Уж очень хочется жареных грибков поесть, а сейчас бабье лето на дворе, самая пора грибы собирать. Кстати, научи Платона, как надо правильно брать грибы.

     Катя, не умевшая ни в чём отказать Михаю, начала собираться сама и одевать Платона, который вырывался, и твердил: - «Я ? сам».
      - Да оставь ты его, – вступился Михай. – Большой уже парень, седьмой год идёт ему, а ты с ним, как с маленьким, обращаешься. Иди ко мне, Платон.
     Мальчик подбежал к отцу, тот крепко обнял его и прошептал ему на ухо:

      - Слушайся маму, Платоша, всегда и во всём слушайся. Люби её, будь умным и добрым мальчиком. Когда придёт пора учиться в школе, учись хорошо. Понял?

     Платон согласно закивал головой. Катя тоже подошла к Михаю и долго целовала его в губы и глаза. Сердце её снова кольнула тревога, в лес идти не хотелось, но Платон уже прыгал от радости, предвкушая прогулку, и они ушли. Михай остался один. Не умея сидеть без дела, он решил запасти воды из колодца и затопить баню.
     - Пусть попарятся, когда вернутся из леса, - думал он и, взяв вёдра, пошёл за водой.

 Прежде чем опустить бадью, он заглянул в сруб колодца. В блестящей воде он увидел ярко-зелёные глаза, глаза Магды, её огненно-рыжие волосы колыхались на поверхности воды. Она смотрела прямо ему в глаза. Михай оцепенел, теряя над собой контроль. Он целиком поддался влиянию призрака, и готов был выполнить любое её желание.

      - Иди ко мне, – манила она, – ты мой, иди ко мне, – звучало в сознании Михая. Он наклонялся всё ниже, и вот уже его тело перевалилось за сруб колодца, но он вовремя опомнился, в единые секунды промелькнула перед глазами вся его жизнь, и он, уцепившись руками за сруб, с невероятным усилием подтянулся и выбрался на поверхность. Сильная боль сдавила сердце, перехватило дыхание. Он с трудом поднялся на ноги и шёл, шатаясь, зажимая руками грудь. Едва войдя в дом, Михай свалился на кушетку, не имея сил дойти до кровати. Боль в сердце нарастала, дыхание становилось хриплым, и он понял, что часы его жизни сочтены.

     Он умирал и никак не мог умереть, а Смерть стояла в изголовье кушетки и ждала, он видел её совершенно отчётливо, как любую материальную вещь, но это его не пугало. На улице подул сильный ветер, потемнело – надвигалась туча. Она росла, закрывая небо. Слышались отдалённые раскаты грома. Темнота стала почти непроницаемой.

      - Как долго не идут Катя и Платон, – думал Михай. – Когда же они придут? – беззвучно шептали его губы. Боль всё глубже вгрызалась в сердце, мешая дышать.

     А ветер дул всё сильнее, превращаясь в настоящий ураган. Сверкнула молния, и одновременно прогремел гром. В сенях послышался голос Платона.

      - Мама, как хорошо, что мы до дождя домой добежать успели!
 
     Как только они вошли, Катя в тревоге бросилась к мужу.

      - Что с тобой, Миша?!

      - Вот и пришёл мой час, я умираю, Катя, – хрипло проговорил он.

      - Нет! – закричала Катя – Ты не умрёшь!

      - Не горюй, вспомни, на сколько лет я старше тебя – с усилием прошептал он. - Береги сына. Платон, подойди ко мне.

     Мальчик подошёл к отцу. Михай взял его ручонку в свою ладонь и внятно проговорил:
      - Будь провидцем, Платон, делай людям только добро, а Силу свою я тебе не отдам, пусть она будет всегда со мной! Приходи на мою могилу и приставляй ухо к к головному концу моей могилы, я тебе буду что-то важное передавать. Слушайся маму, она у тебя  самая лучшая женщина на свете. Когда подрастёшь, собирай лечебные травы и лечи людей, но с бедняков плату за лечение не бери. Когда будешь собирать травы, ты узнаешь, какие из них лечебные.

Ты сможешь предсказать судьбу человека, найти потерянную или украденную вещь. К тебе за этой помощью будут обращаться люди, но плату за это с них не бери, а не то потеряешь все способности, о которых я только что тебе сказал. Удачи тебе, Платон.

     В эту минуту прямо над домом с треском грянул оглушительный раскат грома, и сплошной стеной полил дождь. Катя в ужасе прижала к себе сына, они одновременно посмотрели на Михая, он был мёртв. Катя с криком бросилась на его тело. Заплакал и Платон. Они не заметили, как ушла гроза, прекратился дождь, утих ветер, прояснилось небо, и воцарилась тишина, поэтому ещё слышнее стали Катины крики. Их услышала Полина и тотчас же прибежала.

      - Ох! Да как же это случилось-то? – запричитала она.

      - Ещё утром жив и здоров был, – рыдая, поведала Катя о своём горе, – за грибами нас с сыном послал, «Научи, – говорит, его грибы собирать». До чего же мне идти в лес не хотелось, будто сердце недоброе чуяло. От грозы прибежали, а он только попрощаться с нами успел и умер. Как будто нас дожидался, чтобы попрощаться с нами.

      - Может, что болело у него? – допытывалась Полина. – Жаловался он на здоровье-то?

      - Никогда ничего о себе не говорил, всё о нас заботился, а теперь некому будет… 
     Катя зарыдала вновь. Соседи принесли от колодца Катины пустые вёдра.

      - Теперь ясно, – сказала Полина. – Он за водой пошёл, а у колодца ему плохо стало, он и про вёдра не вспомнил. Ну, что же, соседки, давайте собирать его, – обратилась она к набежавшим в дом женщинам. - А ты, Катерина, иди в спальню и полежи там, тебе нельзя смотреть на то, что мы тут делать будем. И так ты уж не в себе.

     Полина увела Катю в спальню и уложила в постель, положив ей на лоб полотенце, смоченное холодной водой. Катя лежала, не сознавая ничего вокруг. В
мозгу крутилась только одна мысль: Михая больше нет, и никогда не будет. «Какое страшное слово НИКОГДА». Слышался отдалённый стук топора по дереву, это Егор мастерил Михаю гроб. Когда всё было сделано, и усопший уже лежал в гробу, Катя, повязанная чёрным платком, сидела у его изголовья и неотрывно смотрела на мужа. Платон сидел рядом с ней, но его детское  лицо не было печальным.

      - Ребёнок ещё, что с него взять, – рассуждали соседки. – Ты, Платон поплакал бы об отце-то, – обратилась к нему одна из них, – умер ведь папаня-то, и в земельку теперь его зароют. Никогда ты его больше не увидишь.

      - Нет! – закричал Платон – Папа жив, теперь он так жить будет.

      - Свят!…Свят!… - зашептала Полина, осеняя мальчика крестом. - Дитя неразумное, молчи лучше. Не понимаешь ты, что смертен человек. Когда вырастешь –
поймёшь.
 
     Проститься с Михаем пришла почти вся деревня, многих из них он вылечил от болезней, многим помог в трудную минуту. Со всеми был приветлив, всем был готов помочь. Любил он людей, и они его любили и в свою очередь не оставили Катю наедине со своим горем – взяли на себя и похороны, и поминки. Присматривали за Платоном и постоянно навещали Катю, даже ночевали у неё первое время после похорон. Михая похоронили по христианскому обычаю на деревенском погосте. В гробу он лежал, как живой, казалось, что он просто заснул, и Катю едва оттащили от него, когда гроб опускали в могилу. Её горю сочувствовала вся деревня. Она же была безутешной, вспоминая свою короткую жизнь с Михаем. Кем она была до встречи с ним? Одинокой, никому не нужной дурнушкой, жившей в своей развалюхе за счёт подённой работы прачки. Её руки всегда были разбухшими от ежедневной стирки чужого белья. Михай создал ей спокойную и безбедную жизнь замужней женщины, построил настоящие хоромы, вместо её жалкой лачуги, купил корову, наладил хозяйство. На себя лично он ничего не тратил, зато у неё было все необходимые вещи для нормальной жизни. А она ещё посмела проявить недовольство. Пусть он был колдуном, но это был добрый колдун, угодный Богу, приносящий добро людям. И словно сон пролетели семь лет счастливой замужней жизни, и снова она стала одинока, а ей ещё только двадцать пять.
 
     После смерти Михая Катя постоянно испытывала чувство вины перед ним: мало уделяла ему внимания, а главное, мало дарила ему душевного тепла. Прошло две недели после его смерти, а она уже соскучилась о нём. Заглянет ли в сарай, а там стоят аккуратно сложенные поленницы наколотых им на зиму дров. Другой сарай битком набит сеном, заготовленным им на зиму для коровы. Полезет ли она на чердак, а там сушится лечебная травка, собранная им для больных людей. Только его самого нет, и никогда не будет. Однажды, убирая постель, Катя вытащила из-под матраса широкую кожаную ленту, подшитую прочной материей. Это был цыганский пояс Михая, в котором он держал золотые монеты, завещанные ему отцом. Катя приложила пояс к своему лицу, в нём ещё сохранялся  запах тела её мужа. И тут она так безутешно разрыдалась, как не рыдала на похоронах. Даже Платон, бросив игру, прибежал со двора, чтобы утешить мать.
 
      - Мама, не плачь, - говорил он, обнимая мать, - наш папа жив. Он умер только наполовину, а другая его половина живёт под землёй, в могиле. Я часто
говорю с ним, когда прихожу к нему. Он о таких интересных делах мне рассказывает. Хочешь послушать?

     Катю от его слов чуть не хватил удар. Она видела, что Платон часто бегал на могилу отца, прикладывал ухо к головной части могилы, словно слушая какие-то звуки, но не обращала на это внимания. Сейчас признание сына встревожило её до глубины души. Она заподозрила у Платона какую-то мозговую болезнь, и решила посоветоваться с Полиной.

      - Парнишка уж очень отца-то любил, – сказала Полина, – вот папанькина смерть и повредила что-нибудь в его мозгу. В Хрящёвке, говорят, хороший доктор есть, из немцев, Отто Оттович его зовут, своди к нему мальчонку-то, может, и вылечит его.

       Катя так и сделала.