Будрисы

Ольга Барсова
         
Глава из повести "Митрич"

          Антанас Будрис любил своих близких. Они были ему дороги, и ради них он жил. Это была крепкая литовская семья. Дочь Лайма, жена Рита и сын Саулис. Дети росли здоровыми. Сроду не болели ничем. Соседи завидовали. Считали за честь приглашение на праздник в дом Будрисов.
          - Везёт же этим Будрисам… Лайма какая умница. И красавица, и спортсменка, - шушукались односельчане. - А Саулис… Какой жених завидный. Любая – рада в мужья такого взять. Руки откуда надо растут… Помнишь, сарайку смастерил... И наличники резные выпилил.
          - Да уж. Парень рослый. И лицо - не налюбуешься.
          - А я про что? Всем взял! В Москву поехал учиться. Ну, там и найдёт себе под стать, женится. И останется. Уж это, как пить дать.
          И всё было правдой.
          Их село Клуонишкяй небольшое. Оно расположилось по берегам двух речушек Ова и Юдре. А чуть дальше, но тоже недалеко, - кладбище и костёл… Места тихие и необычайно живописные… Берёзовая роща с прозрачными зеленоватыми кронами. Сквозь них видно само небо… Голубое-голубое.
          … Лето 1991 года выдалось на удивление жарким. C юга, к тому же, прорвался сухой тропический воздух. И стало совсем невыносимо. Температура доходила до 35 и выше.
           - Вот жарень, а! - вглядываясь в зыбкое марево, произнёс Антанас едва слышно. Но его Рите громче и не надо. Жена вообще слыла среди односельчан особой тихой и немногословной. Рита только вздохнула и зашла в дом, осторожно прикрыв дверь.
           Многие односельчане, измаявшись вовсе, находили утешение в том, что забирались в речки и купались там. Вода всё-таки освежала. Её прохлада действовала успокаивающе. Ребятня с радостным визгом кидались в тёплую волну, чтобы затем вынырнуть, успев показать мастер-класс. Их беззаботный гомон царил повсюду и оглушал издалека.
             - Эй! А я рыбку золотую видел!
             - Где?
             - Покажь!
             - Точно! Золотая! А-ха-ха. Свистун!..
             В «лягушатник», предназначенный для малышни, взрослые не заходили, но наблюдали пристально. Не дай, Бог!..
             Саулис как раз в это время приехал к родителям из Москвы. Встреча была шумной, радостной.
             Впрочем… Как же по-другому?..
             - Заждались, сынок, - со слезами счастья на глазах суетились родители. Обняли и повели в дом.
             Соседи, тут же прознав о долгожданном госте, поспешили к Будрисам. Все вместе, с лёгкой руки так решили: быть празднику!
             - К вечеру нагрянем…
             - А осилим, соседи? - ухмыльнулся Антанас.
             - Обижаешь…
             И вот уже каждый нёс своё. Застолье грозило оказаться широким, таким, как в прежние времена.
            - Не поместимся, Пранас…
            - Эх, Антанас… Плохо ты, видать, клуонишкяйцев знаешь.
            - Это я плохо?
            - Ты. А то, кто же? - хитро прищурившись, посмотрел сосед.
            - Ну, уж нет! А! Где наша не пропадала. Тащи свою скамью тоже…
            - Как скажете… - рассмеялся Пранас.
            - А что, Антанас? Праздник будет? Подскочил шустрый Кристионас.
            - Будет! Заходи!
            - Ага. Сейчас! Вино из погреба достану…
            - Да…
            - Что, приятель?
            - Руту не забудь!
            - А-ха-ха… Насмешил Антанас. Разве Руту забудешь?..
            - Что?! Куда потащил? Эй, Кристионас! Кому говорят! Видас! Видас! Сюда!
            - Что, ма?
            - Твой отец схватил большую бутыль и потащил её куда-то!
            - Мама… Всё село уже знает. А ты - нет… Всё ещё - нет?
            - Я знаю, о чём знает наше Клоунишкяй! Даже не сомневайся! Знаю!
 Вот знает ли твой отец?
            - Мама… - удивился Видас, не зная теперь уже, что и подумать.
            - Хватай его! Что смотришь?
            - Зачем?
            - Так ведь он хочет отнести не ту бутыль…
            - А-ааа…
            - Там же уксус…
            - А-ха-ха - засмеялся Видас.
            Теперь уже остановился Кристионас. Большая пятилитровая бутыль чуть не выскользнула из его рук.
            - Эх, ты… Вечно с тобой морока, Кристионас.
            И Рута вытащила из цепких пальцев мужа не ту бутыль.
            - Вооо-он там та!
            - Где?
            - О! Какой же ты у меня глупый, оказывается! - закачала Рута головой. Но заметив, что муж глаз не сводит с правильной бутыли и намеревается первым её взять, стукнула Кристионаса по рукам. - Куда? Теперь не надо. Сама понесу.
            - А я?
            - А ты понесёшь соленья…
            Надутым индюком шествуя сзади жены, Кристионас чувствовал себя
не просто посрамлённым, а насмерть обиженным…
            И впрямь застолье пришлось отмечать в саду. Припомнили с шутками, что случалось такое не раз в дружном  Клоунишкяй. На свадьбах, например. Село, ведь. И тут, подходящее дело - Саулис издалёка пожаловал. Чем не повод?..
            - Парень у тебя, Рита, хоть куда! Умница, красавец! - говорили соседи в глаза, попивая домашнее вино и мешая его с прибаутками да смехом. Все искренне веселились, шутили и были счастливы. А видеть лучистые глаза доброй Риты, её хлопоты - тоже, чем не радость для тех, кто её знает…
            Рита лишь улыбалась в ответ, пряча в морщинки усталые, приветливые глаза. Она знала, что Саулис - хороший сын. И не препятствовала соседскому мнению. Зачем - если это так и есть. Хотя, её немного удивило, что из Москвы сын не привёз никакого подарка, как обычно принято. А даже ещё и попросил денег. Но ведь - Москва… Там совсем другие траты. И мать успокоила своё сердце, заставив его биться ровно.
            - Москва… Как там, сынок? - задала робко один-единственный вопрос. И опустила голову, прикусив губу. Ждала всякое. А услышало самое простое. Но такое, что и хотела. Вздохнула с облегчением Рита, поправила платок. И принялась слушать.
           - Да всё хорошо, мам! Ты не беспокойся обо мне. Вот отучусь…  - слегка сжал Саулис хрупкие материнские плечи. - Мне комнату обещали даже, как молодому специалисту. Сразу вам столицу русских покажу.  Это чудо, что такое  - Москва. Вот увидишь - красивее не бывает. В Москве, ты знаешь, много всего. И ночью - огни, огни, огни горят. Повсюду. Смотришь - не налюбуешься.
          Подошёл Антанас.
          - Воркуете, смотрю. 
          - Я щас, па…
          - Да разговаривайте. Мне то что?
          - Па…
          - Я - рядом, - развернулся Антанас.
          Он шел по своей земле неторопливо.
          - Ма… У вас всё ладно? - не вытерпел Саулис, не забыв о самом главном.
          - Да, сын.
          - Как-то ты грустно…
          Они помолчали, ощущая родную близость.
           - Иди… Что тебе со мной? Иди к отцу.  Он тебе важное сказать хочет.
           - Откуда знаешь? Сговорились?
           - Эх, сын… Какой ты ещё зелёный.
           - Ма…   
          И Саулис оторвался, заспешил к отцу, покуривающему самосад у калитки.
          - По старинке, отец?
          Тот кивнул.
           - Тут хмель повсюду.
           - Я уж заметил.
           - Ты наличники вырезал… Я - вырастил. Вьюном пошло быстро. Каждое лето… Знатный хмель, - крякнул отец. - А ты не куришь?
          - Нет.
          - Молодец… Не в меня. Я в твои годы… - Но тут же закашлялся.
          - Как-то не моё, - слегка поморщился Саулис.
          - Конечно… - затянувшись папироской, согласился отец. - Я ведь тебе только хорошее желаю. Добра…
          - А я разве сомневаюсь?
          - Сын…
          - Что, мама?
          - Ты большой совсем стал.
          - Нам опора под старость.
          - Да… Хорошо бы, коль так, - заключила Рита и больше в разговор отца и сына не встревала. Она позвала Лайму убирать со стола…
          - Пап, а у Лаймы есть кто?
          - Кого ты имеешь в виду, сынок? А-а, понял, - улыбнулся отец. - Да. Видас…
          - Кто? Видас? Это тот мальчишка из соседних дворов? Сын Кристионаса и Руты?
          Отец снова кивнул, продолжая курить.
          - Вон как! А я думал, что ещё малой он…
          - Выходит, вырос, - спокойно добавил отец. - А что… Я не препятствую. Из парня выйдет толк со временем. Он работящий. И, похоже, любит Лайму. Она как-то тут заболела…
           Антанас закашлялся опять. Саулис глянул мельком на отца и заметил, как тот скривил лицо. Так бывало только в минуты сильного волнения. Но вот он продолжил, взяв себя в руки:
          - Мы не хотели говорить тебе, сынок…
          - О чём, папа? - встревожено посмотрел на отца Саулис. Отец замолчал. Саулис увидел напряжённую складку, которая пробороздила его большой лоб. Взгляд устремился вниз. Руки… Руки отца… Он помнил их с детства. Такие огромные, заскорузлые. Всегда шершавые, как пергамент и тёплые. И ему страшно захотелось вновь туда, в детство. В ту развесёлую, беззаботную  пору, когда они бестолковыми ребятишками сами постигали границы правды и вымысла. В играх, болтовне… Папа так его любил тогда… Носил на плечах по утрам к реке, где они вдвоём нескучно проводили время. Учил плавать…
          - Папа!!! Папочка! А я научился. Ты посмотри только!
          - Чему?
          - Не видишь? Плааааа-вать!..
          - Да ты что? Сынок мой дорогой… Ай, какая радость. Сейчас, сейчас побежим и мамке всё расскажем…
          - Да, побежим. Только ты карасика поймай, ага! Ведь обещал!
          - Не знаю, сынок, получится ли? Но попробую.
          - А ты не ныряй глубоко. Они тут, по поверхности плавают… Смотри!
          - Не вижу.
          - Да вон же поплыл! Вон! – показал ребёнок пальцем на водный круг.
          - С чего ты взял?
          - А я видел… Видел их, папочка. Честное слово. Ты приглядись. Сам.
          - Ну, раз мой сын видел карасиков, то грех не поймать.
          - А-а! Вон он! Вон он плывёт! Мотри!
          Отец посмотрел, куда показал сын. И, пригладив белёсые волосёнки на голове Саулиса, добавил:
          - Действительно, плывёт стайка рыбёшок. Ах, ты мой глазастый.
          - А там… Ну, где-нибудь среди них плавает золотая рыбка? А?
          - Обязательно, сынок, плавает.
          - А ты мне её поймаешь?
          Отец промолчал.
          - Папа! Поймаешь? Ну, хоть когда-нибудь…
          - Нет, сынок. Не поймаю…
          - Почему? Папа, почему?
          - У каждого она своя, потому что. Ты сам должен её поймать. И если действительно… поймаешь… Я буду очень-очень рад за тебя.
          - Мне так хочется поймать!
          - Удачи тебе, сын. И как можно меньше хлебнуть горя…
          - А что такое горе, папа?
          Отец внимательно воззрился на ребёнка, который весело глянул в ответ. Саулис был открыт и мил. Отец ему казался строгим и большим. А Антанас, в минуту откровения сразу посерьёзнел и произнёс:
          - Это испытание, которое дано каждому человеку на Земле. И тебе тоже предстоит испить свою чашу горя и радости. Когда-нибудь. Надо быть готовым. И стойким.
          - Как оловянный солдатик?
          - Как он.
          - Ну, это не по-настоящему. Всего лишь сказка. Правда - она другая.
          - Какая же, сынок?
          - Ну, вот, например, как у тёти Руты.
          - А что у них такое?
          - У них? Фью. А ты разве не знаешь?
          - Представь себе - нет.
          - Ничего себе! Да у них золотые рыбки в аквариуме! Много-премного! Вот… И не надо за ними никуда лезть. Плавают тебе, пожалуйста… - развёл руками Саулис. - Загадывай, хоть какое себе желание!
          - Не всё так просто сынок… - нахмурился отец.
          - Почему?
          - Это не те рыбки, о которых ты думаешь…
          Саулис надул губы и насупился. Он был разочарован.
          - И ещё… Никогда не следует заглядывать в чужой дом для сравнения.
          - А зачем тогда надо? Люди же ходят друг к другу в гости.
          - Люди ходят друг к другу, чтобы научиться. Поделиться опытом. И это есть один из законов жизни. У каждого - своя чаша горя и радости. Её, конечно можно разделить с кем-то. Это называется милосердие. Но лучше… Не испытывать никогда. Хотя такое почти не бывает. Горе настигает внезапно. И не отпускает так просто.
          - Я выдержу. Это как в сказке. Испытание.
          - Да… Как в сказке, - задумчиво произнёс отец.
          - Аха, - кивнул Саулис в ответ. Хотя ничего тогда не понял. Он всматривался в косяк проплывающих рыбок, желая увидеть ту, золотую. Заветную. Или, хотя бы, карасика…
          - А ты и не слушаешь меня вовсе. О чём задумался, сын?
          - Я слушаю тебя, отец. О чём задумался? Так, детство вспомнил. Как мы с тобой ловили рыбок, и ты учил меня плавать. Давно то было. Я ещё верил тогда в золотую рыбку. Ту самую, которая исполняет желания. Как в сказке.
          - А сейчас… Веришь во что?
          - Ты так странно меня спросил, отец… Ну, в рыбку золотую, конечно не верю. Хотя они и бывают. Но только в аквариумах. А ты про Лайму, что хотел сказать мне, папа?
          Отец кивнул, словно отогнав невидимую паутинку от лица. И заговорил:
          - Да, Лайма заболела серьёзно. Простудилась на соревнованиях. Ничего не сказала. Запустила болезнь, поехав на очередной турнир… Почки чуть не отказали.
          - Да ты что, отец?! И как она сейчас? А мне ведь ничего…
          - Ты же знаешь свою сестру. Слава Богу, вовремя распознали, что с ней. Она потеряла сознание прямо на соревнованиях. Но сейчас всё уже позади. Болезнь отступила. Хотя…
          - Да что такое-то? Почему ты всё не договариваешь, папа?
          - Всё в порядке. Успокойся, сынок. Дело прошлое.
          - Ничего себе! Хоть бы позвонили, что ли…
          - А чем бы ты помог… Ничем…
          - И что говорят врачи? Ну, каково их заключение? - поинтересовался Саулис.
          - Возможно, детей не будет. Проверяться надо два раза в год. Диета… Не простужаться. Известно, что говорят в таких случаях…
          - Понятно. Значит самое страшное позади.
          - Да. А в остальном - время покажет. Время, сынок, оно лучший лекарь. Лучше не бывает. - И отец хлопнул Саулиса по плечу, с участием заключив. - Эта жизнь непростая штука. Строишь одни планы, а результат может оказаться совсем иной.
          - Да, папа. Я понимаю.
          - Что ты понял!.. - вспыхнул Антанас. - Мал ещё, чтобы понять, что такое жизнь. Её надо проживать, чтобы понимать. Сравнивать моменты радости и моменты горя. Накопив то и другое. Опыт приходит только вместе с самой жизнью. И никак иначе.
          - Прости, па…
          Но Антанас всё говорил, желая выговорить накипевшее и выношенное, может быть, впервые так явно сравнив себя с сыном…
          - …Его невозможно просто узнать от кого-то. Воспользоваться и успокоиться на этом. Надо научиться самому постигать жизнь, и выходить с честью из затруднительных ситуаций. А их по жизни ого-го сколько ещё будет. Уж это, поверь мне, так и есть. Чистая правда.
          - Я верю…
          - Ну, значит, не зря воздух сотрясаю. Да… И, между прочим, не следует забывать о её радостях…
          - Это о каких таких радостях ты мне говоришь, папа? - недоумённо спросил Саулис. И тут же понял. По взгляду отца. - А-а! Ну, так! Да… есть у меня в Москве девушка. Как мне кажется, хорошая…
          - Кажется ему… Красивая?
          - Да. Очень, отец.
          - Красота, сынок, приглядится, а ум - пригодится. Учится где, нет?
          - Учится, папа, учится. И родители хорошие у неё.
          - То, что родителей видел - молодец. Значит, дела далеко зашли?
          Саулис опустил голову. Но ничего не сказал. Отец допытываться не стал. Не в его правилах такое было, сына под узду держать. И Антанас добавил:
          - Красоту мы глазами видим. А душу - сердцем.
          Саулис открыто посмотрел на отца. Аж дрожь пробежала по спине, так
задели эти слова…
          - Я люблю её, папа, - едва слышно, смущаясь, проговорил он.
          Отец строго посмотрел на него. И продолжил.
          - А ты не торопись, сын, с выводами… Время покажет.
          - Да, я и не тороплюсь.
          - Не обижай только её.
          - Как это?
          - Не спи с ней. Вдруг это не любовь? Куда потом денешь то, что пришло случайно? И как расстаться с тем, к чему успеешь привязаться. А вдруг, окажется, что и не нужна она тебе вовсе. Так, затмение нашло. По молодости всякое бывает.
          - Ну, ведь с мамой-то у тебя не так было, надеюсь?
          - Это ты хорошо сделал, что маму вспомнил. Молодец! Мама - самое дорогое на земле существо. После Бога, разумеется, - заулыбался отец. - Человек молод до тех пор, пока ему есть кому сказать «мама».
          - Я запомню это, отец.
          - И ещё, Саулис… Береги себя! Не гонись за призраками…
          - Как это так, папа? Какими такими призраками?
          - А-а, молодость-молодость. Не понимаешь ещё. Призрачное счастье - это то, что не стоит человеческой души. Деньги, слава… Это мишура. Преходящая. Москва любит удачливых. Бойся себя растратить по пустякам. Найди основу, то, самое важное для тебя в жизни. И твёрдо следуй по избранному раз и навсегда пути. Удача сама найдёт тебя. И, поверь мне, пожившему и любящему тебя человеку: не торопись.
          Саулис молчал. Он слушал отца, пытаясь запомнить всё, что тот говорил. Саулис понимал, что отец слишком долго копил, держал в себе те слова, которые сейчас ему тут говорил. Такое не придумаешь. Такое проживаешь… И они, слова эти были самыми важными в его жизни. Если отцу не дать выговориться - он не простит себе этого уже никогда. Отец так редко с ним разговаривал вот так, запросто. Всё откладывал. Жизнь в посёлке суматошная. Всюду надо поспеть. Некогда поучать. Поучение - вон оно, близ коров, да холмов. Только поспевай. Встать на  утренней зорьке, подоить животину, да пойти рыбалить на тихую заводь. Какие тут поучения…
           А отец, словно чувствуя, что сын слушает и вникает в его речь, говорил и говорил…
           - … или лучше сказать так: торопись, но медленно, смотри, кто рядом. Нужные люди всегда окажутся неподалёку и придут на помощь, если тебе она будет необходима. Но и ты помогай, не забывай о тех, кто с тобой. Тогда будешь счастлив и наполнен жизнью до краёв. Тогда тебе будет некогда разбрасываться по мелочам…
          - Спасибо за советы, папа, - произнёс Саулис, задумчиво всматриваясь в самую даль. Он понял, как мало знает отца, и как тот мудр. - Я постараюсь почаще к вам выбираться.
          - Не торопись с обещаниями, сын. Сейчас твоё время занято учёбой, и ты не принадлежишь себе. Мы это понимаем и не обижаемся. Но приезжать к тебе не сможем. Это ты пойми: нам не по карману. Да и русский я неважно знаю. Как и мать.
          - Хорошо. Приеду сам. Тогда, когда смогу. Когда буду свободен.
          - Ну, так-то лучше. А наутро, сын, рыбачить пойдём, - заключил Антанас.
          - Конечно, отец. Я давно ждал, как мы с тобой на лодке поплывём. Соскучился я, папа…
          - Да я уж вижу, сын, - ухмыльнулся отец. И добавил, пряча довольную улыбку в усы и исподволь поглядывая на ладную фигуру сына:
          - На деда ты похож, Саулис. Надо же так. Я вот не очень. А ты - прям вылитый.
          - Бывает. Недалёкая родня.
          - Бывает… Помнишь хоть?
          - Пап… Ну, ты чё? - посмотрел на отца Саулис. - Как хорошо, что ты есть у меня, папа. Родной такой. Вот я приехал. Я так рад встрече. Здесь вы: мама, сестра… Рыбалка завтра с тобой. Пап, а я счастлив, веришь?
          И Саулис открыто посмотрел на отца. Широкая улыбка осветила лицо юноши. От него исходил какой-то поток света и тепла.
          Отец, увидев, что происходит с сыном, просиял. Какая разница, где он живёт. Ведь они все сейчас вместе. И им так хорошо. Пусть такое состояние сохранится ещё. Хотя бы ненАдолго. Как в той песне у русских про Штирлица…
          - Господи, твоя воля… пусть, - произнёс, сам не заметив этого, Антанас вслух.
          - Что? - отреагировал тут же Саулис.
          - Пусть ненАдолго… - прошептал Антанас машинально. Но тут же осёкся.
          - Что? - Саулис с тревогой взглянул на отца.
          - А-а… Песня.
          - Ну, ты даёшь, папа. Не понял сразу.
          - Пусть… Что ещё надо...
          Саулис молчал, всматриваясь в такие знакомые черты отцовского лица. Говорить юноше не хотелось. Слушать бы. Отца. Затем, может быть, и явился в отчий дом. Затем… «Папа… Время не щадит. В морщинах весь. Это от труда. Тяжёл хлеб, который даёт вода да земля».
          - Ты не тревожься, сын. Всё в порядке, - будто прочитав его мысли, зак-лючил отец. - Это я так радуюсь твоему приезду.
          - Я уж заметил. Верю…
          - Скрипим пока оба. Я и мать. Малому рады. Тому, что у тебя всё там, в далёкой Москве, хорошо. Что ты устроен и учишься, - отец слегка хлопнул сына по плечу и продолжил, вздохнув. - Конечно, верю. Счастье сынок мимолётно. Оно не может быть постоянным. Вот мы сейчас с тобой на крыльце стоим, разговариваем, на закат смотрим. Тишину ночи слушаем. Это и есть счастье. И надо ценить его. Каждую каплю. Чтобы потом собрать воедино и получилось много. И вспоминать чтобы. И радоваться вновь. Уже от пришедших воспоминаний. Понимаешь? - И Антанас кивнул, соглашаясь с тем, что сказал сыну. Он посмотрел на ускользающий закат, окрасивший небо багрянцем.
          Они стояли вдвоём, постигая тишину. Невозмутимые и великие в этом постижении. В этом таинстве перехода созвучий от отца к сыну и сына к отцу…
          И им было хорошо.
          - Если б ты только знал, сынок, как летит время! Стрелой... Перегоняя тебя. И уже не догнать, упущенную когда-то возможность. Оно на лице оставляет морщины - следы… Словно метя свой приход. И только утром, заглядывая в зеркало, ты замечаешь его следы. Вначале это лишь лёгкие штрихи, наброски. А затем…
          Саулис ещё не понимал, почему отец так говорит с ним. Он жил настоящим. А отец уже зачастую воспоминаниями. И в том была их разница.
           - Я понимаю тебя, отец, - всё-таки сказал Саулис.
           И отец молча согласился, взглянув на сына, но не ответив.
           Сын заметил много седых волос на голове отца, которых не было ещё в прошлый его приезд. «Вот оно как. Я расту, взрослею, а родители незаметно стареют. Это и есть связь поколений. Переплелись мы все друг с другом, и передают нам, детям, родители что-то от себя, а мы понесём это что-то дальше, передавая, как по цепочке, своим детям. И так без конца...»
          Саулису вдруг так захотелось обнять отца. Как в детстве прижаться к его тёплому плечу и никуда не отпускать долго-долго. Он еле сдержался, посчитав свой порыв проявлением слабости, пришедшей из детства. И ответно тепло взглянул на отца.
          Они ещё немного постояли на крыльце, вглядываясь вдаль и вслушиваясь в ночные шорохи. Но вечерняя прохлада дала себя знать. Отец, поёживаясь, устремился в сени. Саулис, недолго думая, за ним следом…
          Днём, привычную тишину села прорвал внезапный женский плач, раздавшийся из дома Будрисов. Соседи поспешили туда.
          Рита лежала на постели, словно неживая. Лайма суетилась подле матери. Саулис с заплаканными глазами стоял в стороне.
          - Что случилось? - крикнула вбежавшая соседка. Это была мать Видаса Рута.
          - Папа утонул, - шёпотом произнёс Саулис. Он посмотрел огромными глазами на Руту. В них застыло недоумение и одновременно ужас. И заплакал вновь… Рута молча осела, всплеснула руками и закачала головой. Она не в силах была его утешить. Следом, в дом вбежал Видас…
          Посёлок ожил, загудел…
          Сельчан собиралось всё больше и больше. Все скопом двинулись к реке…
          Антанас лежал на воде недалеко от берега. Вниз лицом. Волны спокойно омывали его тело. Картина была удручающей, но правдивой, как сама жизнь и смерть.
          Вот он, только что был рядом, радовался приезду сына, сидел за
столом, пел со всеми протяжные народные песни, приобняв Риту и нежно заглядывая в её голубые, цвета неба поутру, глаза. А вот уже лежит неживой. И ничего ему не надо, потому что его, Антанаса Будриса, больше нет.
          Двое мужчин, прихватив из дома багры, вытащили утопленника на песок…
          Теперь он лежал громадой на мокром песке, скрюченный  и совсем не походивший на живого.
          Кто-то быстро прикрыл страшное, раздувшееся от воды лицо покойника платком.
          Саулис понял, что отца не стало. Юношу передёрнуло, словно подключили ток. Руки похолодели. Он встал столбом. Кто-то толкнул его, не разглядев со спины. Покойник - всегда для кого-то просто зрелище. Увидев, что это сын покойного, ротозей извинился, ойкнув и юркнув в толпу. Саулис не выдержал и снова зарыдал. Слёзы текли сами в два ручья, а он утирал их, не стесняясь никого. Он забыл про людей. В голове проносились лишь последние слова отца о красоте жизни и любви.
          - Красоту мы видим глазами… А душу - сердцем, - прошептал он бледными, как полотно губами. Но его никто не услышал. Все смотрели на утопленника.
          Труп отца был уродлив. Саулис прикусил кулак, отвернулся и пошёл к дому. Он не хотел больше уже ничего видеть…
          Лодка, на которой они рыбачили, также затонула. Саулис знал место, где всё произошло, но лодку решили со дна не поднимать… Плохая примета – кому бы она сдалась после утопленника.
          Хоронили Антанаса Будриса всем селом. Провожая в последний путь, сельчане заметили, как сдала сразу Рита. Её за плечи обнимал взрослый сын.
          - Она любила Антанаса. Со школы ещё. Жалко Риту, - шушукались соседи.
          Теперь Будрисам уже никто не завидовал…

Фото мэтра литовской фотографии Антанаса Суткуса из Клуонишкяй. (Песня Литвы).


2009-2015