Лавина подростков выплеснулась на улицу из-за крутого поворота. Как полноводная река во время разлива она заполнила собой дорогу, ставшую на время руслом для толпы возбужденных ребят. Гудящая колонна была разношерстой, и если бы кто-то задался целью проанализировать это явление, то, несомненно, отметил бы, что такого ещё никогда ранее не было. Виданное ли дело, чтобы в одном строю решительно шли куда-то совсем разные молодые люди. В нем можно было увидеть идущих плечом к плечу простых пацанов и мажоров; фарцу и шпану; блатных и домашних; допризывников и мелюзгу, и ребят и девчонок, и даже «мясных» спартаковских и «конявых» армейцев, идущих вместе. Некоторые из них несли флаги своих клубов, а также дворовые знаки отличия и даже флаги своих районов, у кого они были - наивно, по-детски, но похоже на ополчение, не иначе.
«Восстание всех дворов» – так в неофициальную и никем не писанную альтернативную, андеграунд-историю столичного града московского войдет эта дата. День, когда сотни отчаянных сопляков, которые более не хотели и не могли терпеть надругательства и насилия над собой, вышли, как в повести "Маугли", волки против моря наступавших злых и голодных диких рыжих собак. Вышли на свой, быть может, главный и самый опасный бой с чужаками, завоевавшими их территорию.
Нашествие чужаков, именовавших себя «любера» стало особенно заметно с середины восьмидесятых. Вполне вероятно оно вовсе не случайно совпало по времени с фестивалем молодежи, а за ним и перестройка свалилась. День за днём, месяц за месяцем и год за годом, завоеватели продвигались все дальше вглубь столицы от своих владений, простиравшихся на юго-востоке казавшейся когда-то бескрайней и, как выяснилось, столь разной и отталкивающе недружелюбной известной каждому с мальства по походам за грибами и на рыбалку московской области. Сводки пацанского сарафанного радио напоминали сообщения с фронта боевых действий. «Ждань (район метро Ждановская) под люберами", "взяли Измайлово", захвачен "Парк Горького", "Любера в центре, взяли Сачок", "они уже добрались до "Молока" (известная в 80х дискотека в Олимпийской деревни), "они захватили "Титаник" (ещё один известный танцевальный клуб, на сей раз в районе Динамо)...
Непосвящённому в реалиях того времени читателю будет, возможно, не совсем понятно, в чем знаковость объектов, захваченных беспощадными пришельцами с юго-востока, да и кто они сами такие, эти любера. Впрочем, сейчас уже даже и не столь важно, что речь идёт именно о подростковых бандах с окраин московской области, объединившихся вокруг движения качков из города Люберцы. Как сказали бы на лекции по обществоведению, «явление свидетельствует о глубоком расколе в обществе». Быть может. Но скорее всего, гораздо проще среди молодежи было на самом деле: нежелание и невозможность одних быть рядом с другими, на знаковых тусовочных местах города, где молодежь была по-своему счастлива, невозможность, скорее всего в виду того, что люди были слишком разные, неприязнь, помноженная на подростковую агрессию. Если кто-то хочет называть это расколом, то пусть так и будет. Да, наши дети раскололись. По интересам, по образу жизни, по пониманию добра и зла. Они разошлись по противоположным углам, по-разному представляя, какая музыка хорошая, а где фуфло и фанера. По отношению к противоположному полу, по своему детскому пониманию, что «наше», а что нет. Да мало ли еще почему – дети оказались столь разными в огромной стране. А когда у нас наступает раскол, то до «кровянки» остается всего полшага. Так всегда было, хотя это и неправильно, наверно.
Как ни странно, но любера – по началу, по крайней мере, уж точно – пользовались если не покровительством, то, по крайней мере, симпатией власти. Ходили слухи, которые, к слову, потом частично подтвердились публикациями в СМИ очевидцев, что их даже специально использовали для избивания «всяких там панков и прочей швали». «Спортивного телосложения, с аккуратной стрижкой», - говорили про них официальные медиа. В них видели противовес неаккуратно причесанным хиппи в рваных джинсах или панкам, «прозападным», с разноцветными хайерами, «утюгам» и центровым фарцовщикам, этим молодым дельцам с нездешним видом, появившимся на улицах наших городов и столь негативно воспринятых официальным мнением. А не они ли потом становились основой предпринимательского сообщества? Хиппи и яппи, рокерам и брейкерам - да мало ли еще кому. Всем, кто не был похож (намеренно упустим определение на кого именно, ибо единого мнения на этот счет нет).
Официальное взрослое общество не замечало или не хотело замечать, какими способами "организованная спортивность" (этот термин появился позже, в пресловутые «лихие девяностые») насаждала свой порядок в молодёжной среде. Взрослые видели частности, не общую картину. Выбитые зубы, искалеченные тела и судьбы, изнасилованные девочки, попадавшие без следа начинающие бизнесмены-старшеклассники: методы новых захватчиков города вселяли ужас в подростков. Они появлялись неожиданно, группами от тридцати до нескольких сот человек и погружали своими стальными кулаками в хаос беспредельного насилия дискотеки и места сбора детей.
Это ж надо было так довести до ручки ребят, чтобы собрать в одну бурлящую негодующую реку столь разных молодых людей, лишить их в одночасье животного подавляющего страха и направить в сторону железнодорожной станции. Именно оттуда, из подмосковной электрички, согласно дворовым оперативным данным, и выливались в московские молодежные тусовочные места легионы безжалостных громил с огромными бицепсами.
Точкой невозврата стал дикий случай, произошедший на дискотеке в Измайлово: Фролу, Сашке Фролову, веселому и беззлобному парню, прикольщику, всеобщему любимцу и хлебосольному организатору домашних вечеринок выбили глаз. Просто подошли и ударили, быстро и сильно, как умели это делать любера. Впрочем, избили тогда по ходу движения назад (излюбленной тактикой люберов было нападать по ходу движения обратно на электрички – назад в Люберцы – поди их там найди потом) многих, но Фролу досталось больше всех. А за неделю до этого утащили двух девчонок, в тамбуре надругались и выкинули по дороге в свое подмосковное логово. Жестокая толпа, сильная и крайне опасная в своей свирепой дикости. Не найдя помощи у взрослых, с ней дети решили покончить сами. Как умели. Решили сильно, крепче не бывает. А рассудили так: все равно жизни не дадут, раз уж пришли в район. Так лучше сойдемся. За Фрола, за девчонок, за десятки избитых, покалеченных, пропавших и сгинувших. Сойдемся в схватке, также дико, нагло, без переговоров и лишней болтовни, прямо на станции. Встретим у электрички, изрыгающей из своих зеленых недр эти толпы молодых садистов с бычьими спортивными шеями. Так решили. И сделали.
У дворового восстания, как водится, был свой спонтанно возникший лидер, организатор – им стал Лешка, друг Фрола, спартаковский болельщик, завтрашний призывник, поднаторевший в «околоспортивных баталиях», как написали бы теперь журналисты. Леха сделал так, что в тот день не было ни «коней», ни «мяса», ни «утюгов», ни «лохов» - то был день великого дворового объединения, под флагом восстания против беспредела люберов.
В тот день должна была пройти дискотека, и ОНИ на нее приедут. Стопудово приедут, стопудово», - говорили пацаны. В последние выходные были лазутчики – человек двадцать, затеяли драку уже на пути обратно на станцию, как водится. На самом «дискаче» не решились: охранники, человека три, плюс молодняк сотни под две – уже не потянут. Но на обратной дороге зацепили компанию ребят, двух пацанов избили. Один в больнице: челюсть, нос, ребра. Жестко, ничего нового, впрочем. Через неделю возвращение основной группы, так было всегда. Но теперь возвращения не будет, ибо на их пути встанет дворовое восстание.
На пути у дворовой армии, что шла на станцию, встретились милиционеры. Пытались отговорить – куда там. Пацаны припомнили им все обиды. «Мы же грязь, отбросы. Вы же за них, вы с ними, с аккуратно подстриженными». А такую реку одним патрулем не остановить. Милиционеры метнулись в отделение, но сил маловато – выходной все ж, вечер. Кто же думал, все раньше тихо было, шито-крыто, немассово, без задора: ну один-два в больнице, так то ж обычное дело – бытовуха, разборки шпаны дворовой, куда деваться, всегда так было. Но такое скопление малолетнего народа, вышедшего из-под контроля, злого и решительного - уже тянуло на массовую акцию. А это уж совсем другое дело. Но пока милиция металась в поисках подкрепления, детская река пробилась к станции. Осели на корточках, как вороны по откосам, что окружали платформу. Электричка должна быть с минуты на минуту. Вот показался первый вагон, поезд прибыл на станцию. Все замерли.
Сердца бешено колотились, но назад никто не отвернул. Но эта электричка оказалась пустой. Как бы ни были решительно настроены, но вздох облегчения вырвался тогда из многих молодых душ. Решили ждать следующей электрички.
В этот момент на краю откоса появилась милицейская машина. Рядом с ней встала вторая. «Разойтись, по домам, а то…и в школу…и родителям… мы знаем кто зачинщик….» - все бесполезно, никто никуда не пойдет, пока не наступит ясности в главном вопросе. Такого второго схода не будет более уже никогда. Поэтому он не может пройти бесследно. Он не может закончится просто так, как ты ни кричи в мегафон, как не взывай. Это день восстания дворов. Это день, когда реют флаги над полками. Когда настал «тот час». Эх, да, что ж вы, взрослые, этого не понимаете?
Снова показались светящиеся глаза-фары длинной зеленой змеи-электрички. Все опять напряглись, сжались. Поезд остановился. На перрон вышла пожилая женщина, прошла несколько шагов, испуганно оглядываясь. За ней один за другим из тамбуров: все, повалили, понеслось…
«Черт, приехали все-таки!» - только и успел воскликнуть милиционер, и в следующую секунду вой поднялся и ватаги окружили всю станцию – то рванулись с откоса сотни малолеток, они бежали на электричку, ора что-то каждый свое. Качки в крепких просторных спортивных куртках, коротких кепи и широких штанах, одежде наиболее приспособленной для уличной схватки, опешили, увидев, летящих на них толпу шальных подростков. Передние остановились на выходе из тамбуров, задние поджимали из вагона, у каждого вагона образовались кучки – в них-то и врезались передовые линии дворовых. Куча мала, которая образовалась совсем была непохожа на обычную люберецкую историю методичного и размашистого избивания от души и вволю. Здесь что-то другое, это даже не драка, а скорее свалка, остервенелая и беспощадная, ужасная, если наблюдать со стороны, с криками и нечеловеческими какими-то звуками, исходящими из недр адова водоворота. Предводитель Леха кричал, чтобы не давали люберам развернуться, висли на них, лишая маневра тренированных громил. Но все же люберам удавалось наносить удары, силища у них, мужика здорового с одного удара косят с ног. Тупые глухие звуки, как квоки тяжелых орудий, периодически выкидывали из толпы дворовых воинов, улетавших от железных и хорошо поставленных ударов подвальных Рэмбо. «В ответку» понеслись россыпи злых укусов, вдруг где-то блеснула струна – страшное оружие, применявшиеся в схватках футбольных фанатов лишь в самом крайнем случае. Она пробивает любую самую прочную куртку. То вмешались в кучу отмороженные фаны, и не дай бог дело дойдет и до таганской блатной шпаны, с этими «сопливыми острожниками» уж точно беды не оберешься. «На реееемни!» «сдоооохни, любер!», - уже истошно орали они своими прокуренными глотками, сверкая ножами-бабочками и надвигаясь, подпирая сзади передовые отряды, составленные из фанов. Поняв, что дело принимает совсем нешуточный оборот, любера ретировались в электричку – акцент схватки переместился к дверям тамбуров. Два милиционера тем временем подбежали к кабине машинистов и скомандовали срочно закрыть двери, несмотря ни на что сдвинуть поезд вперед. Матерясь («Смотрите, ….мать….что в тамбурах на….творится, куда на….ехать вообще!»), машинисты все же исполнили приказ. Поезд тронулся, хотя двери тамбуров, конечно, закрыть не удалось. И вовремя, надо сказать. Еще немного и было бы все совсем непоправимо тяжело для обеих сторон. Оттаскивая своих из кучи-малы, каждая из схватившихся в безумной свалке групп, вскоре оказалась разделенной железными стенами и стеклянными окнами, пробитыми уже в некоторых местах вагонов электрички.
Поезд двинулся, наконец, сквозь все это безумие, сквозь вопли и угрозы страшной мести, которые раздавались из электрички тем громче, чем дальше она удалялась от толпы взбешенных малолеток. Вскоре он исчез за поворотом. Схватка была очень скоротечной. Ребята, некоторые, держа своих друзей в окровавленных рубахах на руках, остались на станции, потом они все вместе как-то тихо, особенно не обсуждая даже то, что произошло, двинулись обратно. Милиционеры смотрели на толпу широко раскрытыми глазами, они не знали, что такие дети живут в их дворах. В их глазах было написано, что они были очень удивлены тем, что произошло в этом тихом центральном московском районе. Больше любера в этот район не приезжали. А вскоре настали девяностые, появились более серьезные дела и им, возможно, вообще стало не до этих чокнутых бесстрашных подростков, стремившихся любой ценой отстоять свое право на юность.