...Подошел Хасан. Характерная мимика смуглого, интеллигентного его лица выдавала внутреннее мысленное напряжение человека, подбирающего нужные слова в чужом для него языке. Хасан мне нравится. Нечто среднее между бригадиром и рабовладельцем. Похож на добрую рысь в засаде-собранный, энергичный.
За маской, привычно демонстрирующей искренность симпатии, искуссно сконструированной на узком лице, безразличие к твоим проблемам, настороженность и готовность оправдать благими намерениями любые промашки своих подопечных... Таковых много. Большинство из них, покинув оскудевшие хлопковые угодья медленно но неуклонно возвращающейся в средневековье родины, выколачивают рубль на дающих еще пока урожай российских пажитях... Хасан, глядя в сторону, очень искренне представляет их как своих бесчисленных родственников. Ну да Бог с ними. В целом, дело с ним иметь можно...За неимением лучшего...
-Кывадратный трубы нужен! Девенадцат штук-он слегка напрягается- кывадратны профиль, знаешь?
-Знаю, говорю я уныло. Черт бы все это побрал... Нанимаешь людей, платишь и, все же, в конце-концов, каждый день маешься с чем-то, как пристяжой конь, к бодрой ахалтекинской упряжке узбеков. И никуда не денешься-в первую очередь мне это и надо.
Хасан пытливо смотрит. Дядя Юра, сегодня прямо надо, завтра раствор делат!
Черт бы тебя побрал! –Ладно, будет тебе профиль, но только-завтра! И-стоп!-никаких «сегодня», это в Зеленогорск ехать, там резать, грузить... По сколько метров-то?
- По два надо, 18 штоб был!
Все, вечер испорчен. Были планы на завтра... А теперь –все к черту сбивается. Надо ехать, выхода нет...Сижу – бубню дурацкие стишки:
Наступит день,
Я тень заботы
Всю душу вынувшей работы
Сгоню с усталого лица-
Переучусь на кузнеца
И, обретя свой облик новый,
Буду выковывать подковы,
И плечи нагрузив мешком,
Их разбросаю на дороге,
Чтобы попадались тем под ноги
Кто по земле идет пешком
И ищет в солнце и ненастье
Свой символ призрачного счастья...
Свеженькое, солнечное утро. Отсверкивающий серебром верный конь безропотно принял меня в свое синтетическое нутро, послушно завелся. Серая, запятнанная тенями еловых лап дорога набежала на лобовое стекло. Боковые стекла опущены, неостывший за ночь июньский воздух ласково омывает лицо, шею и грудь. Километры бесшумно умирают под мишленовской резиной. Что-то привычно врут на «Эхо Москвы» Бандит Ганапольскй...Сволочь...
Зеленогорск умытый и чистый. Подворье громадного Вимаса раскалено предполуденным зноем. Винтовочными пирамидами выстроились различные стальные профили и пучки арматуры. Нашел нужные-«кывадратные», пошел выяснять, как и почем.
Что касается – по чем, выяснилось без труда-дама в окошке вежливо сказала:
-слепой? Что за народ, на каждой стойке есть ценник! Какой Вам профиль? Сколько?
Я с перепугу забыл и начал подсчитывать так, восемь на двенадцать да по два метра...Сзади возмущенно заволновались. Дама подлила масла: - не проспится и-едет! Сам не знает что ему надо.
- Да шесть, шесть 70 на 70, если по шесть метров.
- Все по шесть! Пора знать! (интересно-откуда?- я такого не проходил...)
Расплатился, вышел из домика, где располагается касса.
-Можете загонять, чек это пропуск, донеслось сзади, дама соизволила.
Загнал. Подошел к стойке с нужным профилем. Девушка жует бутерброд с сыром-выбирайте, кивнула она мне, не переставая есть, грузить сами будете?
Сам, быстро и радостно, внутренне любуясь собой, пропел я, - разрешите, я сам.
- Берите. Девушка присела в тень навеса.
Да, я был собою горд. Сейчас поймете.
Выволочь шесть стальных, в меру тяжелых хлыстов, работа вовсе не сложная - машина рядом.
Медленно, величественно перемещая корпус, из подсобки проявился мужчина. Высокий, плоскогрудый, длиннорукий. Безобразная буро-рыжая спецовка с полуисчезнувшей надписью на спине «ШЕЛЛ» болтается на тощих плечах. Правую руку до земли оттягивает огромная, видавшая виды гриндер-машина, «болгарка» по-узбекски.
- 200 рублей рез-лениво растягивая слова, произнес дядька, это будет- счас, постой! Это три реза на шесть, считай-15? Нет, 18. Правильно?-и на двести!
Было очевидно, что мужчине крайне тяжело давался интеллектуальный процесс, да и по-человечески ему было очень худо. Я это видел. Есть опыт.
Этот детина вряд ли ограничивал себя накануне, зыбучий песок его давно сдавшейся в плен собственным порокам воли, беспрепятственно впитывает в себя любое доступное количество алкоголя. Это как море переливать в море - пока рука не ослабеет и не повиснет плетью, выпустив, наконец, стакан…
Как ведет себя человек, явственно ощущая скорую и обильную опохмелку? как охотник, изловивший в капкан белку? Может быть, как экзекутор, которому по-христиански жаль того над кем он волею случая властвует? Мне было это интересно, я-дичь, загнанная в угол и речь идет только о количестве шкуры, которую с меня непременно и безбоязненно, с неотвратимостью земного вращения, сдерут.
За человеком с резаком молча выстроилась его обессиленная похмельем гвардия-человека три, одетых, как и их атаман, не для посольского приема.
Время и солнце безжалостно сжигало остатки жизненных сил всего взвода, опохмелка требовалась немедленно, однако потому и вожак - не суетиться, не терять достоинства –жертва конечно будет трепыхаться, но она уже в капкане…
Ладно, отойди -это он мне - не мешай работать. Деньги-то есть?
-Это хорошо! А-то, знаешь, есть такие, что хнычут-дескать, входит в стоимость и прочую муру.
Видя, что я не отхожу, дядя попробовал отодвинуть меня грязной рукавицей. Я уперся, но карты пока не открывал. Че, может дорого? Все по двести за рез. Как миленькие плотют. Ну да ладно, уступил он, с усмешкой, похожей на гримасу, по 180 давай, овес – то нынче, знаешь?
Спасибо, сказал я тихо и очень вежливо- не утруждайте себя, товарищ. При теперешней дороговизне-зачем терять? Будут другие клиенты, держите планку. Спасибо.
Видите ли, я со своим овсом, то есть я сам себе Чубайс...
Я откинул заднюю дверь Форда. .
В багажнике, как бесстыжая красавица загаром, сверкала краской новенькая бензо-электростанция на 2200 ватт. Ребята так и смотрели на нее изумленно и с испугом, как на неожиданно явившуюся на люди голую бабу...
Откуда взялась станция-это другая история, история полная трагизма, граничащего с полноценной семейной драммой. Но-другая история...
Как В.М Полесов, бессмертный слесарь из 12 стульев, ни на кого не глядя, я вынул станцию из машины и, дернув за пусковой шнур, легко завел ее, дал прогреться. Подключив, многозначительно пожужжал собственным резачком...
Ну, что вам сказать? Я очень люблю повести Джерома К. Джерома, Трое в лодке-особенно. Там есть момент, когда рассказчик, думая, что стирает в Темзе свою рубашку, роняет ее в реку, прямо в нефтяное пятно. Его друг Джорж, наблюдавший эту сцену, аж переламывается от хохота, так смеется, что вот-вот вывихнет челюсть. И, вдруг, выясняется, что рубашка-то его, Джоржа... Тут и до рассказчика дошел комизм происшедшего и он тоже залился искренним смехом, он предложил Джоржу еще раз от души поддержать веселье но тот оторопел, рассказчик говорит, что никогда не наблюдал такой мгновенной перемены выражения лица у человека...
Это же произошло и с лицом разбойника-бригадира. Небритую челюсть он сумел подхватить где-то на уровне сосков. Да так и стоял с открытым ртом, пока я исполнял свое соло на «болгарке».
И он потух, все они потухли. Их истерзанные алкоголем души просвечивали через небритые морщины помятых лиц, руки работяг, большие и когда-то сильные, дрожали наверное уже до смерти неуемной дрожью. Тощие согбенные плечи не выдерживали тяжести больших и тяжелых ладоней, запрятанных в чехлы безобразных рукавиц. Мне стало их жалко, азарт озорства сменился искренней грустью... -Ну почему в моей стране такие жалкие люди? Кто и за что проклял их? Их, переживших крепостное право, самодурство развращенных безмерной властью царей и похотливых цариц, отвратительный цинизм революций и бессмысленных войн. Ни в одной стране я не видел подобные человеческие лохмотья, даже в Африке… А у нас таких ужасающе много… Всякие финны и шведы смотрят на них из уюта машин, двигаясь в Питер, поглазеть на неповторимое это чудо и наливаются брезгливо прокисшим медом сознания собственного превосходства над русским…
-Можно, мы хоть поддержим, попросил очень пожилой, невысокий, с выцветшей татуировкой на тыльной стороне ладони. Мы придержим, за просто так, бесплатно-не без тайной надежды попросил он еще раз. За так. Как люди...
Я дал им 150 рублей на всех, - больше всех бестолково суетился растерявший свое похмельное величие, атаман. По-моему, его позорно отправили за водкой. Не мое дело...
Я возращался домой, туда, где меня ожидала бригада не-то узбеков, не-то таджиков,
ставших уже «своими». В салоне позвякивали 18 столбиков из квадратного профиля, позвякивали и посверкивали идеальными срезами. А я, перестав веселиться, все думал...Вернее, ни о чем я не думал. Просто прорезал пространство и отпущенное мне время, приближал себя к непонятному «тогда», когда будет и этот хвойный лес и брызнувшее синевой меж стволов море и гортанная перекличка смуглых рабочих, на непонятном мне языке... Пусть вечно будет единственный, самый дорогой мне в мире человек, порой невыносимо сварливый, мои роскошные, высокомерные собаки...Одного только не будет...Но это уж действительно, совсем другая, очень грустная история...