"Никогда, никогда не буду больше с ней дружить! Вот придет мамка, спросит что-нибудь, а ей – ни словечка. И ты тоже, Бася, тоже не дружи с ней", – говорила Маша, сидя на кухонном полу, всхлипывая и растирая слезы по круглому личику. Короткие каштановые косички подпрыгивали на ее плечах, а большой дымчатый кот, широко распахнув совиные желтые глаза, внимательно наблюдал за ними. Он сердито махал хвостом, прижимал уши к голове, и его молчаливая поддержка постепенно успокоила девочку. Наплакавшись вдоволь и натерев нос до пунцового цвета, Маша неожиданно ощутила сильное чувство голода, поднявшись с пола, подошла к холодильнику.
"Есть хочешь, Бася?" – спросила она, и кот, громко мурлыча, по своему обычаю, начал кружить у ног маленькой хозяйки, легонько бодаясь и перебирая от нетерпения лапами. Маша открыла холодильник, внутри стояла только одинокая кастрюлька с макаронами. Машина мама раньше очень любила готовить и часто баловала семью разными вкусностями, но с тех пор, как папа ушел, всё поменялось. Маша так и не поняла, почему он ушел, что случилось с ним. Когда Маша однажды спросила об этом маму, мама промолчала, а бабушка почему-то сделала страшные глаза и так на Машу шикнула, что девочка поняла: спрашивать про папу нельзя. Но этот вопрос все рано продолжал жить в ее голове и мешал думать о чем-нибудь еще. И хотя Маше очень недоставало отца, еще больше она скучала по той, прежней маме. Ведь мама была совсем другой, и Машеньку всегда баловала. Тетя Тася, мамина подруга, часто говорила:
– Ну вот зачем, зачем ты ее так балуешь? Совсем испортишь ребенка.
– Как же я ее испорчу, интересно?
– Да ведь если ребенку все позволять, он потом на голову сядет и ножки свесит!
– А на что же мне, по-твоему, голова дана? - смеясь, спрашивала мама.
И Маше было смешно, она представляла, как мама идет по улице, а на голове у нее вместо шапки сидит Маша и ногами болтает.
А еще у них с мамой был тайный знак. По утрам они ездили на автобусе в детский сад. Сонная Маша рассматривала то хмурые лица пассажиров, то расплывающиеся по оконным стеклам дождевые подтеки. И тогда мама брала в свою руку Машину ладошку и легонько тянула за мизинец. Это означало: "Я тебя люблю". И Маша тянула в ответ мамин мизинец. Они переглядывались, улыбаясь друг другу, а автобус, простуженно кашлял, вздрагивал всем телом, спотыкаясь на "лежачем полицейском", и продолжал свой бег уже легче и радостнее.
А недавно Маша проснулась ночью и услышала, что мама плачет. Тихонько так плачет, отвернувшись к стене, почти беззвучно. Девочке стало жутко от ее прерывистого дыхания, и от этого тихого плача, который вырывался будто помимо маминой воли, и еще почему-то страшно: вдруг мама заметит, что дочка не спит. И Маша зажмурилась крепко-крепко и лежала, прислушиваясь, боясь пошевелиться.
Наступило утро выходного дня. Мама, как обычно, поставила перед Машей на стол тарелку с кашей. Мамины глаза глядели темно, и Маше казалось, что она в чем-то провинилась, что мама сердится на нее. Мама засобиралась куда-то, а Маша не понимала, почему она уходит, ведь сегодня суббота. Маша путалась у нее под ногами, приставая с вопросами. И мама накричала и даже замахнулась на дочку и выругала так обидно: "тварь". А Маша не поняла, что это значит. Однажды Маша слышала, как бабушка говорила про погибшую курицу, на которую случайно упал ящик с дедушкиными инструментами:
– Жалко, всё таки Божья тварь.
– А что такое "тварь", – спросила Маша.
– Ну, значит, Божье творение, Бог, значит, создал её, – объяснила бабушка.
Сейчас девочка вспомнила эти слова и подумала, что получается, что она, Маша, действительно мамина тварь. Вот только, видимо, мама, этому больше совсем не рада.
Вспоминая события этого злосчастного утра, Маша тяжело вздохнула, села на краешек стола, и пока Бася уплетал холодные, слипшиеся в комок макароны, обвела взглядом кухню. И вдруг заметила девочка, какое всё вокруг стало серенькое, скучное. И как она не замечала этого раньше? Или это совсем недавно случилось? Вот стоит серый стул, серый стол, на столе – утюг с потемневшим брюхом. Рама оконная тоже серая, и фиалка в горшке покрыта серой пылью. Кажется, что все вещи в доме потеряли свой цвет, словно выгорели на солнце, как та Машина бейсболка, которая была солнечно-желтой, а к концу лета стала почти белой как мука. Страшная догадка пришла Маше в голову. Что, если и правда, все краски сбежали из их дома, как посуда в сказке убежала от грязнули Федоры? Может, и мама оттого такая грустная стала теперь? Ведь и у самой мамы лицо стало совсем бледным, и глаза уже не такие, ярко-голубые, как раньше! Но почему сбежали краски, в чем тут секрет? Маша не понимала. В растерянности она слезла со стола и пошла в комнату. На глаза ей попался мамин домашний халатик. Мама с утра так торопилась, что бросила его прямо в кресло. На халатике были изображены цветы на тонких прозрачных стеблях с бесцветными серединками и лепестками. В эту самую минуту Маша поняла, что ей нельзя сидеть сложа руки. Рядом лежала мамина косметичка, и девочка отыскала в ней лак для ногтей – ярко-розовый, с блёстками. Вскоре комнату наполнил ацетоновый запах, такой едкий и удушливый, что Бася зафыркал и трусливо убежал под кровать. Маша склонилась над расстеленным на полу халатом и, старательно сопя, самозабвенно водила кисточкой по цветочным лепесткам. И, словно по мановению волшебной палочки, цветы преображались, становились по-летнему яркими, веселыми. "Ну вот, теперь хорошо, только высушить надо", – подумала маша, довольно разглядывая свои труды и развешивая "холст" на спинке стула. "Вот мама обрадуется!" Девочка представила, как мама удивится, охнет радостно, обнимет ее, очень сильно обнимет, и они пойдут на кухню пить чай. И, может даже мама принесет с собой пирожные – те самые любимые Машины пирожные, которые сверху покрыты разноцветным ягодным желе.
Маша подошла к окну и приоткрыла его. Холодный осенний ветер, наполненный колючей моросью, тут же проник в комнату, раздул серую штору. "Надо бы и шторы покрасить, но завтра", – подумала Маша. Девочка залезла на подоконник и увидела внизу тёмный от дождя асфальт, покрытый прилипшей к нему листвой, поржавевшей от сырости. А потом Маша увидела маму. Она неожиданно появилась из самой дальней арки и торопливо шла, придерживая одной рукой платок на голове, раздуваемый ветром. Она казалась нарисованной простым карандашом на большом листе жёлтой бумаги. Пальто широкое, а ножки – тоненькие спички. И такой маленькой выглядела мама отсюда, сверху, такой одинокой и беззащитной, словно крохотная девочка, Дюймовочка, бежала по листьям, пряча от дождя лицо.
"Маленькая мама, маленькая!" – шепчет Маша, пораженная открывшейся тайной, самой главной тайной всех больших людей.