Печенка. Водочка. Беседа

Александр Васильевич Стародубцев
 Как-то в субботу, возвращаясь из столовой в дальний конец лесосеки по протоптанной в сугробах тропке Василий Ясенев догнал соседа своего, Виктора :
 – Ильич, ты завтра дома сильно занят? –
 – Воскресный день работой неволить грех, – откликнулся, оборачиваясь, Виктор. –

 – Кабана не поможешь забить? – Вопросом же ответил Василий.
 – Отчего не помочь. На одной улице живем. А сосед соседу первый помощник, – после сытного обеда, ковыряя спичкой в зубах, благодушно балагурит Виктор. – А магарыч поставишь?  –

 –  Обижаешь. –
 – Тогда и вопросов нет. А чего поздно убираешь, зима уже не первую неделю царствует? –
 – Картошки в прошлом году наросло много. Телушку раньше заколол. А картошку борову кормили. Вот и утянуло. –

 Назавтра Василий поднялся чуть свет. Обычно в выходной день он позволял себе поваляться утром на часок подольше. Жена его, Анастасия возилась на кухне. И сколько бы дел не скапливались в хозяйстве за неделю, мужа до поры не беспокоила. Стараясь не шуметь, щепала лучину, растопляла печь, готовила корове пойло, чистила на суп картошку, морковку и лук.

 Умыв лицо из самодельного умывальника, привешенного в запечье, Василий наскоро перекусил и вышел на улицу.
 Утро выдалось морозное. Ступеньки высокого крыльца громко скрипели под ногами. Звезды на небе еще не погасли, но на востоке, в стороне восхода, край неба едва заметно посветлел и на нем уже обозначилась желто-зеленая полоса – явный признак скорого рассвета.
 
 Василий шагнул на неширокую тропку и похрустывая подшитыми валенками по промороженному за ночь снегу, словно шагал по капустным листьям – двинулся к поленнице березовых дров.
 Место для будущего костра в стороне от дома было расчищено в огороде еще с вечера. Наносив дров, он зашел под навес и вытащил из угла "железа".

 Это были толстые куски старых паровозных рессор. К ним были приварены стальные прутки, загнутые на концах в виде рукоятки. Самодельные эти инструменты калили в кострах до малинового цвета и оглаживали ими тушу убитого поросенка. Выжигали щетину.

 Притащив железяки и заложив их между дровами костра, Василий принялся разводить огонь. Оторвав от поленьев несколько клочков бересты, подпихнул их под щепки и зажег спичку.
 Слабый огонек нехотя лизнул холодные берестины и отшатнулся от них, но слегка разогрев дрань, бойко побежал по тонкому краю.

 Вот уже потянулись вверх яркие язычки пламени. Охваченные огнем берестины потрескивали, скручивались в тугие трубочки. Черная копоть срывалась вверх над малиновыми язычками. Огонь разгорался все смелее, уже пытался показать себя, освещая края снежной ямы. Уже шелестел на сложенной грудкой растопке. Густая копоть черными косичками потянулась к верхним поленьям. Охапки дров постепенно превращались в костер.

 Василий принес два больших чугуна и подхватив ведра, двинулся к колодцу. Кипятком промывают шкуру забоины.
 Выливая воду в чугун, услышал за спиной хруст шагов и в редеющих сумерках рассвета  рассмотрел подошедшего Виктора.

 – Здорово сосед! С успехом трудиться! –
 – И тебе доброго здоровья! – Поприветствовали они друг друга.   –
 Виктор подошел к костру и сняв рукавицу, потер щеки и нос:

 – Сегодня мороз не шутит. – проговорил он поворачиваясь лицом к теплу.
 – Да. Морозец что надо. – Согласился Василий.

 Глядя на пляску огня помолчали. Освещенное каленым светом лицо Виктора казалось румяным больше обычного. Он был значительно моложе Василия и выглядел моложе своих лет. Виктор переступил с ноги на ногу, похрустел еще не оттаявшим на разгребе снегом. Глянул на хозяина.

 – Начнем? –
 – Пошли. –
 Поросенок, словно предчувствуя угрозу, на этот раз исходившую от раннего визита хозяина, никак не хотел выходить на холод из обжитого им застенка. Промучившись не мало времени, они все же вытурили его на двор и порешили обреченную скотину.

 Отирая окровавленные руки снегом, направились к костру, на ходу стряхивая в сугроб крохи розовой снежницы. Василий зачерпнул в чугуне уже теплой воды и плеснул соседу в пригоршни. Тот, наскоро ополоснув руки, вытер их старым застиранным полотенцем и накинув его на плечо  Василия принял у него ковш, стал поливать. 

 Вытерев руки, Василий вынул пачку  папирос: "Север", достал одну, размял в пальцах, дунул в мундштук ее  и закурил.  Виктор табак не курил. Топтался у костра. Скучал. Коротая время, принялся рассказывать бывальщину.

 – У Арсения Федорова  Витька Кривцов прошлой осенью еще до покрова резал поросенка. А до того, как дело делать выпили… Ну, пьяные-то и взялись. Вывели кабана в ограду, повалили и ударили…   Спьяну-то не убили, а только ранили. А поросенок возьми да и вырвись…

И по огороду … Кровь хлещет… Визг на всю улицу… Мат-перемат выше визга вьется. А забор у Арсени худой. Поросенок в соседний огород выскочил. А там сосед Сидор Меньков выгребную яму в туалете чистил… Увидал окровавленное чуделище на него летит и деру дал. А чуделище не отвернуло… Так с размаху в яму и врезалось…–

 –  Надо же....  и как? –
 – Намаялись крепко, но вытащили. Поросенок чуть не до смерти зловонной жижи нахлебался... Дорезали. Целый день -- скребли да отмывали. Женка Арсению вторую лысину на башке едва не вырвала. Печенкой-то когда стали закусывать, так на первых порах, говорит, брезговали. А потом ничего, обзабылись… –

 Постояв еще немного у костра, мужики вернулись к поросенку и ухватив его за задние ноги, потащили ближе к костру. Подмостив под тушу старое дверное полотно, принялись палить щетину.

 Разогретые докрасна железяки прижимали к бокам туши и водили ими взад и вперед. Из-под пластин с шипением и свистом вырывались тугие струи дыма, временами щетина занималась огнем. Позади оставалась черная паленая полоса выжженной свиной бороды.
 
 Вонь горелой щетины забивала дыхание. Жженая щетина, рога и копыта - воняют резким, неприятным запахом.  Почуяв знакомый "аромат" и понимая последующие события к месту забоя со всей улицы подтягивались собаки. Самые пронырливые из них метались вдоль заборов выискивая пролаз для более близкого подступа.

 Закончив выжигать щетину, мужики принялись поливать тушу крутым кипятком. Потом закинули ее старыми половиками и прочей негодной одежонкой. И снова поливали. А потом курили у костра, ожидая, пока шкура на свинье отопреет и станет мягче.

 Курил один Василий, а Виктор снова успел рассказать короткую бывальщину:
 – Это мне Миша Прохоров рассказывал.  Тесть-то у него на окраине Котельнича жил. И держал борова. Как-то прислал письмо, позвал зятя в гости, а заодно и боровка забить. Мяском обещал побаловать.

  Миша собирался не долго. Приехал. Выпили за встречу. Утром опохмелились и за дело принялись. Тесть в подмогу соседа позвал. Еще выпили. И пошли… Тесть уверяет, что боров сам не выйдет. "Давайте, говорит, ребята я его ведерком с мешанкой выманю, а вы колуном его по лбу и глушите. А как свалим, тут и наш будет. "
 Сказано, сделано.

 А во дворе темно. Стекло в крохотном окошечке от изморози едва заметно. Тесть в закуток с ведерком залез. Возятся они там с поросенком. Лаются как собаки, едва оба не хрюкают. Потом что-то завозилось в притворе и стало выползать из закутка.

 Сосед скорый на руку размахнулся и вот-вот вдарит  прямо в торец ползуну. Глянул Миша, успел глянуть, а там тесть задом пятится да причмокивает и Борьку за собой манит. А сосед тестя уже на прицел взял, на курок вот-вот нажмет. Уже, наверное, палец от хмельного нетерпения побелел…

 Все же успел Михаил крикнуть: "Ж…о… - …а-а-а-а!!! " И тем нехорошим словом спас тестю жизнь. Сосед на ударе колун придержал. Но тесть через борова, все же, перескочил. Видимо по мягкому месту попало. Больше тесть Мишку кабанов бить не звал. –

 Дослушав рассказ Виктора, докурив папироску и выбросив всхлипнувший в сугробе окурок,  Василий стал стаскивать половики. Потом они долго скоблили бока поросенка большими кованными в кузнице ножами. Из под лезвия ножей, как еловая кора из под скобеля вырывалась рассыпаясь на лету коричневая каша горелой паленины и прелой шкуры. Тушу снова поливали кипятком и снова скребли.

 – А Иван Рябинин свиней не палит. – Проговорил Виктор, зачерпнув из чугуна ковш кипятка и поливая его струей под нож Василию.
 – Шкуру обдирает? – Уточнил Василий.

 – Нет. Кипятком шпарит. Потом застилает тряпками и снова кипятком обливает. И через полчаса скребет ножом. Щетина со свиньи, как чешуя с рыбы, напрочь слезает. А потом ополоснет и готово. –

 – Мы как-то раз обдирали свинью. Шкуру воротом тянули. Не понравилось. Туша висит какая-то словно склизкая. А коптить стал, много сала в ворвань ушло.  Под паленой шкурой мясо надежнее хранить. В оттепель не оттаивает. Опять же когда коптить станешь, меньше истекает. –

 Наконец туша приобрела матовый с легким налетом желтизны цвет и казалась прозрачной.
 – Пожалуй, хватит. – Проговорил расклоняясь Василий.
 – Чище не бывает, – поддержал его сосед, ополоснул лезвие своего инструмента горячей водой.

 На улице уже совсем рассветало. Солнышко выкатилось на не высокую зимнюю дорогу. Лучи его едва пробивались сквозь густую морозную дымку, тонули в ней, освещали, но не грели скованную морозом землю.

  Уже на вершинах берез и осин недалекой опушки леса собрались со всей округи сороки, и заполошно о чем-то спорили то и дело кивая на костер, на распластанную подле тушу свиньи и копошившихся возле нее людей. Некоторые из молодых и отчаянных птиц пускались в разведку, слетали на ближние заборы, перескакивали с заплотины на заплотину, подбираясь поближе к костру и рваной скороговоркой, торопясь и давясь от старания, сообщали сородичам что-то очень, по их мнению, важное.

 – Можно потрошить,  – оглядев еще раз чисто обделанную тушу и не найдя на ней никаких помарок, проговорил Василий.
 Разделывали свинью дружно и сноровисто. Не мешали, а помогали друг другу. Анастасия принесла чистую посуду, куда сложили потроха и обрези. В оцинкованную ванну вывалили кишки.

 – Сало солить будете? – Спросил Виктор, когда туша поросенка лежала на досках выпотрошенная и полая, как осиновое дупло.
 – Закоптим. – В один голос, словно сговорившись, отозвались хозяева.

 – Вот и ладно. Мы тоже задок свиньи коптить  будем, – одобрил супругов Виктор.
 Тушу разрубили на четыре части и повесили под крышу в ограде. Застывать. Хозяин отрубил с поясницы борова пластину мяса и подал соседу. На немой его вопрос ответил:

 – За работу. –
 – Спасибо. –
 – Тебе спасибо. А теперь пора и пообедать. – Проговорил Василий и подхватив соседа под руку и пропуская впереди себя, шагнул в сторону  крылечка.

 В избе было светло, тепло и уютно. На полу прихожей высветился по форме окна  большой солнечный зайчик. На краю его, зажмурив глаза, растянулась серая пушистая кошка.
 Зайчик уже передвинулся по крашеным половицам в сторону восхода и наполовину соскользнул с ее бока, но разморенная ласковым солнышком зверюшка ленилась передвинуться вслед за лучом и безмятежно рассматривала завораживающие кошкины сны.

  С кухни доносилось шипенье сала, Густой дух жареной печенки и лука наполнял все комнаты невеликой избы.
 – В этот дом можно заходить без опаски. – Заметил Виктор из запечья, споласкивая руки, брякая подшибальником умывальника.

 Василий удивленно вскинул брови.
 – Почему? – Спросила Анастасия.
 – А кошка у вас спит на проходе. Значит в этом доме мир и покой.
 – В шумном месте затопчут… – закончил за него Василий.

 – Верно. Первейший признак. Где кошки по углам прячутся, там часто гром и молния летает. А может быть и еще чего-нибудь… – засмеялся Виктор.
 Василий пригласил соседа в переднюю, а сам занял его место у умывальника. Гость присел на диван и взял с этажерки старую газету. Газета была не помята, но по ее виду было заметно, что ее перелистывали много раз.

 СОВЕТСКАЯ РОССИЯ – не напрягая глаз, прочитал он заглавие. Чуть пониже было напечатано крупным шрифтом: "Судьбоносные решения исторического Двадцатого  съезда КПСС – в жизнь!"
 Виктор перевернул страницу и всмотрелся в тексты. Раскрыл вставку. На всех полосах была напечатана стенограмма партийного съезда. Отчет о работе главного форума страны.

 Он попробовал почитать газету, но без очков буквы сливались в разлохмаченные  жгуты лыкового плетения, а рассмотреть каждую из них не удавалось. Он отклонился от страницы – буквы виделись немного разборчивее. Отнес на вытянутые руки, но прочитать мелко оттиснутый шрифт так и не сумел. Сложил газету и вернул ее на прежнее место.

 – Что, не получается? – спросил Василий, появляясь в комнате.
 – Рук не хватает, – полушутя ответил сосед. – А написано очень важное. По нынешним временам, небывалое. –
 – Да, – согласился Василий, – похожего на это сообщения еще не бывало. –

 – По радио такое говорили, что и ушам своим не поверишь. Да и откровенно говоря, что-то мне Никите верить не хочется… обещал улучшения, а облигации умыкнул.–
 Хозяин дома внимательно посмотрел на гостя. Сцепил пальцы обеих рук и поглаживая их фаланги большим пальцем, еще раз задумчиво посмотрел на соседа.

 Анастасия появилась в комнате со сковородой, на которой еще шипела и постреливала крохотными капельками топленого сала жареная печенка.
 – Пора за стол, – пригласила она мужчин. Вернулась на кухню и скоро появилась с хлебом, вилками рюмками и бутылкой водки. Обернувшись несколько раз, уставила стол закусками,  оглядела его и собралась уходить.
– Вы тут обедайте, а я пойду кишки полоскать. –

 –А с нами отобедать? – Спохватился Виктор.
 –Некогда. Кишки надо огоить. Пирожков с кишками, когда напеку, Василий уплетает за обе щеки.  Да и, как выпьет курить ему занадобится, а у меня сердце что-то пошаливает.
 Пойду. Так лучше. Никто не кому не мешает.– Миролюбиво закончила она и пожелав мужчинам приятного аппетита, вышла в прихожую одеваться.

 Хозяин подвинул сковороду поближе к гостю. Разлил водку по рюмкам.
 – Спасибо за помощь, сосед. Ну, будем здоровы. – Проговорил он, поднимая рюмку.
 – Спасибо и вам соседи и за приглашение и за уважение. –
 Картина их трапезы была тиха и безмятежна. Двое мужчин вернувшись с мороза, сидели за столом. Выпивали водку и с аппетитом закусывали. Неспешно разговаривали.

 Посреди разговора взгляд Виктора снова наткнулся на газету, забытую на этажерке.
 – И все же я, Василий, не очень верю этому Никите. –
 – Почему? –
 – Уж больно много он обещает. –

 – Лидер и должен людей звать. К светлому будущему. –
 – А до него, что разве к темному звали? –
 – Тоже звали... –
 – Ну, так-то не хвастали. Сталин один раз с Новым годом поздравлял. А этот по уповоду в радио базарит. А кто много говорит, тот и обмануть не побрезгует. И Сталина не за что опорочил. Он же такую войну выстоял!  –

 Василий снова потянулся к пачке папирос. Вытащил одну, покатал в пальцах, дунул в мундштук, подкурил. Сделал глубокую затяжку, выпустил дым тонкой струйкой в сторону и вверх. Глянул на соседа. Еще задумался на несколько секунд и разрешая сам себе что-то видимо не простое, еще раз испытующе взглянув на соседа,  проговорил:

 – Ну ладно, слушай. Сейчас можно. Теперь, если верить газете,  не опасно. –
 – Если чего такое… тебе не удобное… так и не надо, – слабо запротестовал гость.
 – Да ничего. Ничего… А началась эта история еще четверть века тому назад… –
 Виктор удивленно вскинул глаза.

 – Да, да. Не удивляйся. Отец мой, Гаврил Федорович, светлая ему память, прочитал декрет Советской власти и понял, что если написано: "Власть рабочих и крестьян" то значит, рабочие будут жить лучше чем крестьяне. И отправил нас с братом Иваном на УРАЛМАШ-завод. А  младшего Михаила учиться в институт.

 На заводе я быстро вошел в рабочую колею, так как раньше с отцом много ремонтировал всяких машин и механизмов, да и кузни у нас в роду появились едва ли не вперед родословной. Шесть известных поколений моих предков были кузнецами. –
 – А ты решил в лесорубах себя испытать. – Непривязчиво спросил уже слегка захмелевший Виктор.
 – Не спеши. Все прояснится в свое время, – успокоил его хозяин стола. – Освоился я на заводе, да и меня заприметили. А тогда остро не хватало инженеров. И была установка Москвы, смышленых рабочих учить на инженеров. Вот меня взяли на прицел да и  отправили учиться на инженера. На рабфак, в МВТУ им. Баумана. И хотя жена уже на сносях была, настояла на моей поездке.

 Год учился в Москве, а жена в Свердловске сына родила. Трудно было. Учеба  плотная. Зарплата на два кошеля. Как-то деньги нам задержали. Третий месяц не платили. На пакгаузы по ночам ходили, вагоны разгружали, чтобы прокормиться. Но и домой что-то надо послать… Невмоготу стало.

 Кто-то из ребят предложил к Серго Орджоникидзе обратиться. Он тогда тяжелым машиностроением страны ведал. Сначала струсили, а потом нужда выгнала. –
 –Ходили? –

 –Ходили. Тогда это проще было. Принял нас он на другой день. За стол всех посадил, об учебе расспросил. Вот как с тобой разговаривали. Красивый мужик. Видный. Усы густые и черные. Богатые.

 А отношение как у старшего брата. Вопросы интересные и трудные задавал. А потом, узнав о нашей беде, написал кому следует записку. По ней нам зарплату в один миг выдали и еще какую-то прогрессивку на каждый месяц накинули. -
Василий наполнил рюмки и кивнув Виктору, воспринял за доброе здоровье. Захрустел соленым огурцоом.

 - Окончилась учеба. Защитил диплом. Вернулся я на Урал. Поставили меня начальником отдела изобретательства и рационализации завода. Но работа у меня тогда, на первых порах, была простая – поступающие технические характеристики новых машин, станков и механизмов разнести по столам инженеров  отдела для определения необходимости их покупки. Сроки исполнения назначить.

 Долго ли тому быть никто не ведал, но получил я письмо от матери, зовет она меня домой, так как отец заболел и слег вот уже третий месяц. Да и не зовет, а требует, чтобы неотложно приезжал. А у меня и самого душа не на месте. Отец слег. Мать одна с младшей сестренкой мыкается. Пропадут. Кинулся я по кабинетам и через немыслимые мытарства вырвался домой.

 На родину вернулся в тридцать первом году. Пошел на работу устраиваться, а меня никуда не берут. Везде боятся. Твой диплом, говорят, очень уж для нас велик. Но потом все же устроился в лестранхоз. Избрали председателем профсоюза. А тогда профсоюзы большую силу имели. Едва не наравне с партией большевиков шагали. Зашагал и я. А в партию меня еще на Урале приняли, еще до учебы.

 Ну и все бы ничего. Освоился. Стали своим считать. И с райкомом партии хорошие отношения наладились. Движение какое-то новое подхватить, или еще чего передовое – к нам звонят. А мы с ребятами потолкуем и подхватим. Жили в согласии. А все от того, что первым секретарем райкома толковый мужик работал. Все у него всё исполняли по желанию и относились к нему с уважением. Да вот беда. Забрали его от нас в краевой комитет. А на его место прислали рвача, выскочку  и тупицу. Все в одном лице. Он чего башкой не доварит – на горло брал. Всех не любил и его все не любили…

 И вот вознамерился он для детей районного начальства летний пионерлагерь построить. А где деньги взять? Затраты не малые. Повелел он тогда некоторые статьи расходов урезать, а львиную долю затрат взять из кассы профсоюзов лестранхоза.
 
 Я на том бюро был и наотрез отказался деньги наших рабочих транжирить. Ко мне подступили с пристрастием. Я стоял на своем. А секретарь с его прихлебателями давят на меня, да не то, что давят – дугой гнут. Дали строгое повеление деньги перечислить и через неделю на бюро отчитаться и заодно признать политическую ошибку.

 Я деньги не перечислил. Наши ребята меня в этом поддержали. А накануне бюро мне сообщили что скончался отец. Я не стал вспоминать ни о каком бюро, а отправился к отцу.
 Бюро собралось, но по такому случаю было отложено на два дня. В тот назначенный день мы с родственниками хоронили отца.

 " Где Ясенев! " Не скрывая гнева, вопрошал первый? -
- Отца хоронит, - поведали инструктора.
 "Что это за увертки... то отец умер... то отца хоронит!? " 
 Самый авторитетный из членов бюро, районный военком в гнетущей тишине обронил: "Всегда же так бывает, сначала умрет, а потом хоронят… "

 Тогда я еще не знал, что в один день с отцом похоронил и свое будущее.
 По суровому требованию первого секретаря райкома отправили меня на партийную комиссию, на чистку членов партии. Вычистили с исключением. Сняли с работы. Пнули под зад но, слава Богу – в Магадан не отправили.

 Перебивался я случайными заработками. С трудом сводил концы с концами. А по пятам за мною кралась дорожным катком нужда.
 Однажды встретил меня на улице военком и говорит: " А ты, парень, сильно рискуешь. В отдел НКВД на каждый квартал план по выявлению "врагов народа" присылают. Если план не выполнят, сами в застенок пойдут. Вот и прикинь, тебя они в этот список запишут или себя? "

 От таких слов почувствовал я себя как сухое дерево на разрубе. Опешил. Растерялся.
 –Что же делать? – спрашиваю.
 Военком помолчал в раздумье, посоветовал, идти работать в бригады, какие на отшибе, на краю района и области лес рубят. Там, может быть и уцелею. Туда редко державная власть достигает. А минует лихолетье – видно будет. –

 С улицы донесся стук колес и лязг буферов проходившего по средине широкой улицы поезда.
  – Порожняк в лес погнали. – Обернувшись к окну, проговорил Василий. – С тех пор я дома редко бывал, – продолжил он прерванный рассказ. – Мотался по глухим дальним деревням да по хуторам. Домой только изредка переночевать да кое-какой заработок передать  приходил.

 Заслонили меня, укрыли эти леса. Дали хлеб и дом. Кто-то эту глухомань, может быть, не добрым словом помянет, а меня она от погибели уберегла.
  Веришь ли, Виктор,  я ведь спокойных ночей мало когда спал. И не хочешь, а помлится, что вот уже за мной собрались. Назначили. Не сегодня, так завтра приедут и под белые рученьки куда подальше уведут. Тогда много народу отправили.

 У жены брата, Михаила Григорьевича, на Соловки на пять лет отправили. Частушку озорную в магазине спел. Выпимши был. Так спасся тем, что привелось ему монахам горячую воду греть. Их зимой каменные стены ставить заставляли. А мороз. Вот нагреют воды, посолят раствор и кладут. А он ночами топки под котлами шурует, кипяток готовит. А днем спит.

  Так и спасся. А если бы на стройку загнали – с его плевритом в первую бы зиму и сгинул. Околелые там всю зиму штабелями лежали. В стылом грунте ямы долбить накладно. Так до весны и лежали. Но вернулся… весь как лунь белый вернулся.

 И на войну я почти удачно сходил. Правда за Ржевом меня окосолапили. Провалялся полгода в Рыбинске, а потом три года, до сорок седьмого года, в труд армии на военном заводе работал. А опаска эта, что не сегодня-завтра заберут, ничуть не выветрилась.

 Хуже того эта моя забитость видимо и в гены мои попала. Парнишка-то мой младшенький, ему сейчас скоро двенадцать, а тогда четыре годика было, увидал что по выгону уполномоченный в красной фуражке на лошади едет, перепугался до смерти. В избу убежал и под кровать забился. Ревет и трясется там. Анастасия едва уняла. А от чего бы это?... Через нашу деревню дорога до Устюга шла. И чужого народу на ней прорва. Ни разу никого не испугался…  Он ведь читать еще не умел, отчего же ему этот человек страшнее бабы-Яги показался?

  А когда пришла эта газета, читал я ее и много раз перечитывал. И снова читал. На лбу пот выступал. Холодный. А изнутри меня словно лихорадка  била, а на глазах слезы… Поверить боялся.
 Анастасия смотрела на мои чтения и сама едва не плакала. Что с тобой, спрашивает, а я ничего сказать не могу. Только газетой этой потряхиваю, да тихонько постанываю. Сколько вечеров мы с ней все свое горькое вспоминали…

 Веришь ли, Виктор, вот уже вторая неделя кончается, а я все еще до конца поверить не могу, что вся эта моя вековая забота кончилась. Радио целыми вечерами слушаю. Отклики, отзывы… вроде уже это наше решение и за кордоном одобряют… Хочется верить и надеяться, что не вернутся к нам эти клятые времена. Головой понимаю, что и на моей улице рассветает, а душа  вздрагивает. И прежнее смятение волной накатывает.

 Ты думаешь, чего Анастасия на улицу-то утекла – спросил он соседа, заканчивая свою невеселую историю, – понимает, что мне исповедоваться перед тобой захочется, а при ней постесняюсь. –
- Ой, что это я... зааговорился... извини. Давай ка, за здоровье-то, воспримем... - засуетился он спохватившись.

 И словно подслушав окончание его истории, а,  может быть, почувствовав это, Анастасия заскрипела половицами крыльца. Долго обметала березовым голиком валенки. Прислушивалась. Потом смахнув со ступенек напорошенный снег, загремела какой-то пустой кадушкой в сенях.

 – А насчет Никиты… что тебе сказать… Поживем – увидим. А только мне хочется поверить, что меня этот человек от большой беды избавил. И всю мою семью – тоже…  –
 – Ну что, мужички, как обедалось? – Переступив порог, и глянув пристально на мужа, спросила, разминая покрасневшие от ледяной  воды пальцы  Анастасия.


Фотография из интернета.