Ночка

Василина Гай
Вся прошедшая неделя была какой-то суматошно-суетливой. Выходные промелькнули, будто приснились. Понедельник, как ему положено, добавил проблем. Во вторник Юлия мужественно махнула рукой на недоделанные справки и отчеты и рухнула в кровать в половине девятого, переставив будильник на пять часов.

Проснулась через час от телефонного звонка:
- Мам, я сейчас трубку Анне Петровне дам, скажи, что ты мне разрешила не ночевать в общежитии. Мне уйти надо, а без твоего согласия не отпускают.
- Куда уйти? Который час?
- Меня в гости пригласили. Я обещал, что приду. А Анна Петровна хочет с тобой поговорить. Скажи, что ты в курсе, где я буду. Я потом тебе все объясню.

Сон как рукой сняло.
- Какие гости?! Куда тебя несет, на ночь глядя? Утром на занятия! Что за гулянья посреди рабочей недели?
- Мам, время идет! Если я в ближайшие полчаса не уйду отсюда, все, уже не выпустят! Я все тебе объясню, как только выйду из общаги.
- Нет, мой дорогой! Будь добр, объясни мне толком, что у тебя за пожар, и почему я должна покрывать твое вранье!
- Мам, ну какое вранье? Я иду в гости. К девочке. Останусь там ночевать. В семь утра буду в общаге. По дороге позвоню тебе и доложу, как прошел вечер. Ну, мамочка, ну, пожалуйста, ну, что, тебе трудно сказать «да»? Ну, ради меня, пожалуйста. Я обещаю, никаких косяков не будет. Ты же меня знаешь. Я зайду в квартиру, где меня ждут, и до утра носа оттуда не высуну.

Она слушала умоляющий голос сына и с трудом понимала смысл произносимых им слов. В голове звенела какофония каких-то стучащих звуков, ее заглушал бешеный стук сердца, которое, кажется, увеличилось в размерах раз в десять и заняло территорию, принадлежащую всем остальным внутренним органам – иначе почему вдруг ее единственным ощущением стала тревога, паника ужасной силы, сжимающая это огромное сердце когтистой холодной лапой?
- Але, мам, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь.
- Я никуда тебя не отпускаю. Ты будешь ночевать в своей комнате.
- Ма-а-ам! – мальчишеский голос дрогнул. – Я же обещал!
- Я завтра приеду…
- … и порвешь меня на части! Я согласен! Только сейчас скажи Анне Петровне «да», пожалуйста, мамочка. Все будет хорошо, я обещаю.

С трудом удерживая отяжелевшую трубку, она пыталась собрать разбегающиеся мысли и унять разбушевавшееся сердце. Мальчишке семнадцать лет. Домашний ребенок, который ни разу один не выезжал за пределы своей деревни. Зря, наверное, она слушала отговорки мужа и вторящих ему родных и отказывалась от путевок в детские лагеря, которые нет-нет, да и предлагали по профсоюзной линии. Правда, сыну тогда было лет восемь-десять. Он казался таким маленьким.
 Теперь вырос. Второй месяц учится в городе, живет в общежитии. Кажется, влюбился. Во всяком случае, в его разговорах часто мелькает имя некоей Кати, тоже первокурсницы с другого отделения. Но она ведь живет в том же общежитии! К кому же он собрался?
- К Кате. Ее сестра уехала, она ночует в ее квартире. Там еще ребята будут из общаги. Мы просто посидим, поболтаем. Мам, никакой выпивки не будет, точно. Ну что, «да»? Молчание – знак согласия? Пожалуйста, мам, я прошу тебя, разреши.

Как ей хотелось сказать «нет»! Что он сейчас соображает, одурманенный этой первой любовью? Вот помчится полуодетый по темной, холодной улице, простудится, снова заработает гайморит. Попадет в больницу, пропустит занятия, отстанет. Или, чего доброго, станет легкой добычей каких-нибудь обкуренных идиотов. Тогда попадание в больницу будет большим везением, если люди добрые заметят, подберут. Или будет бежать, ничего не видя, под машину попадет, тоже хорошего мало. Что же делать?!
- Мам!
- Мне это не нравится…
- Я понял, мам. Но давай мы об этом завтра поговорим. Ты приедешь и собственноручно оторвешь мне голову. Я даже сопротивляться не буду.
- Мне теперь всю ночь не спать!
- Да спи, пожалуйста, кто тебе не дает! Ну, я зову Анну Петровну? Да?
- Юлия Владимировна? Ну что, уговорил он вас? Отпускаете?

Разговор с воспитателем общежития длился около минуты. Юлия была сдержана и немногословна. Она с трудом разжала сведенные судорогой челюсти, произнеся заветное «да». Воображение нарисовало темную сырую каморку с тяжелой дверью, которая захлопнулась за ней, оставив ощущение беспомощности мыши, попавшей в западню.

 Через пару минут перезвонил счастливый ребенок, доложил, что вызвал такси. Еще через несколько минут отчитался, что идет по подъезду. Она слышала, как сын постучал в двери, и ему открыли. Потом было быстрое «До завтра!», и в барабанную перепонку ударили гудки отбоя.

Полчаса она металась по дому, молясь и ругая себя за бесхарактерность. Нужно было настоять, проявить твердость, не пускать его никуда! Потом лихорадочно стала искать повод, чтобы позвонить, хоть краем уха услышать, что там творится, в той квартире: может, музыка горланит, или пьяные голоса выясняют отношения. Фокус не удался: «Абонент временно недоступен. Оставьте сообщение после сигнала!»

Понимая, что надежде выспаться сбыться в эту ночь не суждено, поплелась на кухню. Вспомнила, что на утро нет хлеба. Затеваться с тестом не стала – еще в юности где-то услышала, что от настроения стряпухи зависит качество выпечки. С таким настроением, как у нее сейчас, даже яичницу готовить опасно. Поставила чайник на плиту, пока он закипал, заправила хлебопечку – может, на чудо техники ее настроение не повлияет.

Обхватив ледяными ладонями любимую кружку с горячим чаем, вдыхала горьковатый травяной аромат. В голове крутилась многажды повторенная бабкой пословица: «Малы диты спать нэ дають, а з вэлыкыми сам нэ уснэшь».
- Нэ уснэшь… «...а мать не спит. Я это понимаю. С тех пор, как стала матерью сама…»
Тоже откуда-то из детства. Мама когда-то читала это стихотворение. Читала наизусть, потаенно вздыхая. Тоже ждала их, тоже переживала, тоже старалась оградить от неприятностей. Может быть, даже слишком старалась. Юлия привыкла жить в коконе этой опеки. Трудно из него выбиралась. Долго. Много шишек набила.
Зато сестрам легче было по проторенной дорожке идти. Они и оторвались от дома легче. Уехали в город, сейчас появляются у родителей пару раз в год, правда, звонят матери часто. Не то, что она.

 В ее телефоне звонки в основном входящие – от мамы, от мужа, от коллег. Сама она звонит только сыну. Ежедневно. Он нетерпеливо отвечает на ее вопросы: все нормально, не голодный, не замерзаю, не жалуются, не обижают, все или еще что-то? Приезжая домой, засиживается с ней допоздна, взахлеб рассказывает об учебе, о «преподах» и однокурсниках, о том, как они чудят в общежитии после отбоя. Она смеется, слушая, как здоровенные лбы играют в прятки, вырубив свет на этаже, и качает головой, узнав, как они «прикалываются» друг над другом.
- Жестокие у вас шуточки, сынок!
- Нормально, мам, обычные пацанские приколы.
Наверное, обычные. Да и то сказать, не девочки все-таки. Мужики почти. Скоро в армию идти. Какие уж там нежности. Пусть привыкает. Шуточки, конечно, жестковатые, обидные, но, в общем, безопасные. Ничего, пусть иммунитет вырабатывает, учится сам за себя отвечать и сам себя защищать.

Вот и выучился. И двух месяцев не прошло, к девочке рванул. Чему  он сейчас учится? Только бы они там чего не натворили. Все-таки компания. Мало ли что.
Нет. Стоп. Нечего себя накручивать. Все будет хорошо. Утром он позвонит и все закончится. А после работы она поедет в город и… И что? Что? Пальчиком погрозит? На Катю посмотрит? Скандал устроит? Что она может? Что, вообще, нужно делать? Или ничего не нужно?

Как далеко до утра! Только час ночи. Позвонить, что ли, еще раз? Может, абонент уже в сети? Да, конечно, самое время! «Сынок, я забыла спросить, не нужно ли тебе завтра привезти крем от прыщей?»  Может, попытаться уснуть? Утром все-таки на работу. Там тоже дети. Им тоже нужно внимание и терпение. За них тоже у других мам душа болит.

 У мам всегда душа за детей болит. Но ведь пока она болит, между мамой и ребенком протягивается нить. Тонкая, звонкая, как струна. Натянешь посильнее – порвется. Тогда – все, конец, причем далеко не хэппи энд. Завязать заново нельзя – узел всю оставшуюся жизнь мешать будет. Поэтому нельзя тянуть сильнее. И ослабить нельзя. Держи это натяжение всей душой, слушай космос, улавливай в нем оттенки и отголоски ребенкиных недосказанных слов и желаний. Моли высшие силы всеми фибрами души, проси их быть к чаду твоему благосклоннее, чем к тебе самой. Да и то сказать, много ли самой-то надо? Только чтоб душа не болела. Но не болеть ей нельзя – перестанет чувствовать нить, не заметит, как та перервется.

Юлия вздохнула, включила компьютер. Все равно не спать, может, хоть отчет закончить удастся. Она вносила мелкие цифры в таблички, формулировала фразы аналитической справки до тех пор, пока не поймала себя на том, что мысли стали похожи на клубок, до которого добрался шаловливый котенок. Закрыв все документы, она завернулась в плед и устроилась в кресле. Лечь нормально мешал суеверный страх – пока хоть наполовину бодрствую, с ним ничего не случится. Душа нервно прислушивалась к чему-то далекому, тревожилась, беспокоилась, но не паниковала, не обмирала от ужаса. Значит, пока все относительно нормально?

Будильника она не услышала, а, может, не проснувшись, как следует, просто отключила назойливый звук, раздражающий утомленный мозг, и тут же провалилась в сон, забыв об этом.
В семь утра раздался звонок. Вздрогнув от неожиданности, выронила телефон. Чертыхаясь, пыталась достать его из-под тяжелого кресла. Снова заколотилось сердце, затряслись руки. На глаза навернулись слезы, бросило в жар, но тут же обдало ледяной волной – а вдруг это не он, а о нем?
- Спишь, что ли? А крику-то вчера было – всю ночь не усну! Скажи спасибо, что у тебя ребенок ответственный, а то бы на работу опоздала! Мам! Ну ты чего молчишь-то? Ругай, давай, что ли?
Сердце вспорхнуло заполошной пичужкой и радостно забилось где-то в горле, мешая сглотнуть невесть откуда взявшийся колючий ком. Губы искорежила кривенькая гримаса, щеку свело судорогой, рука, держащая трубку, занемела.
- Ма-ам! С тобой все в порядке?
- Изверг! Приеду, голову оторву!
- Обязательно!

Никуда она не поехала, решила поговорить с ребенком дома. В субботу перед обедом хлопотала у плиты, поглядывала на подрумянивающийся пирог. Сначала услышала музыку, потом в дом, ежась и потирая руки, ввалился сын:
- Ох, и холодно у вас!
- А у вас?
- У нас теплее, там же ветра почти нет, дома мешают, - и взглянул исподлобья, виновато.
- Переодевайся, обедать будем.
Он прошел в свою комнату, оставив на тумбочке бубнящий телефон. То ли рэп, то ли хип-хоп,  какое-то современное бормотанье под музыку, она в этом не сильна. Но на эту заунывную музыку вдруг откликнулось острой болью сердце. Еще не понимая, в чем дело, прислушалась к словам: «…и лишь для матери родной ребёнок - навсегда малыш… Ночь добавит матери седых волос. Сердце замирает, слушая шаги. Боже, помоги!» Кто-то незнакомый глуховатым голосом читал вслух ее мысли, передуманные той бессонной ночью.

Когтистая лапа ослабила хватку: сын слушает это, значит, понимает ее? Нить держит и его душу. Остальное не так важно.