- Котька! Где тебя черти носят, несносная девчонка! – зычный женский голос далеко разносился по полусонной деревне, томившейся от летнего июльского зноя. Нещадно палившее солнце заставило собак спрятаться в свои будки, а кошек забраться под крыльцо, где царили полумрак и относительная прохлада. Лишь лениво гудящие шмели, да изредка пролетавшие стрекозы, нарушали полуденную тишину деревеньки, притаившейся среди полей и лесов в самом сердце России.
- Котька, язви тебя в душу! Долго я буду ждать? Послал Бог подарочек. Ох, грехи наши тяжкие. Своих забот полон рот, так еще эта оторва на мою голову навязалась.
Полная, молодая женщина, лет двадцати пяти сердито оглядывалась по сторонам. Голова ее была туго стянута платком, что указывало на ее положение замужней женщины. Длинное штапельное платье в мелкий цветочек и чистый фартук поверх него, говорили о том, что она не из бедной семьи. Миловидное на первый взгляд лицо портило выражение высокомерия и злости.
- Ну, смотри, - она погрозила пальцем в сторону забора, и вошла в дом. На пороге обернулась и крикнула, - на обед и ужин сегодня можешь не рассчитывать! Поголодуешь чуток, сразу поумнеешь. Другая бы на твоем месте мне ноги мыла да воду пила, за то, что я тебя кормлю, обуваю, да одеваю. На брата-то больно не рассчитывай. Я здесь хозяйка! Пригрела тебя, сироту, вот и радуйся. Васька!
Из дверей амбара показался невысокий, щупленький парень, с выгоревшими на солнце белесыми волосами. Он выжидающе уставился на женщину, и спросил:
- Ты меня звала, Мотря?
- Котька опять свой норов показывает. Ну, ничего, я ее обломаю. – Мотря усмехнулась и тут же снова нахмурилась, - если увижу, что ей что-нибудь со стола стащишь, самого на хлеб и воду посажу. Понял?
Васька молча кивнул головой, непроизвольно сжав руки в кулаки. На скулах заиграли желваки.
Мотря хмыкнула:
- Пальцы не сломай. Чего набычился? Иди, работай, нечего дурака валять. А то, как пузо набивать, так вы первые, а как работать, так не докричишься. Нахлебники!
Василий повернулся и, ссутулив плечи, вошел обратно в амбар.
Котька, как звали ее домашние, или Катя Белова, как записали ее в церковно – приходской книге при рождении, сидела, сжавшись в комочек в высоком бурьяне за забором, уткнув лицо в колени, и горько плакала.
Босые ноги ее были в пыли, застиранное платьице уже давно жало в плечах и подмышками, волосы были расчесаны кое-как, и заплетены в две косички. Сегодня ей исполнилось одиннадцать лет. Да, она родилась в 1898 году, а нынче 1909.
Раньше в этот день ей дарили много подарков, а потом приглашали поповских дочек: Соню, Евдокию, Машу и Аню. Как же они веселились! Пели, танцевали, играли в разные игры. А напоследок отец запрягал дрожки, и катал их по селу так, что ветер свистел в ушах. И братовья: Федот и Василий не задирались в этот день, не дергали ее за косички, не дразнили. А перед сном, мама садилась рядом с ней и, целуя, говорила, что пройдет еще несколько зим и лет, Котя вырастет, станет взрослой и тогда они с тятей выдадут ее замуж за богатого, красивого, молодого парня. У нее будет хороший дом, заботливый муж и дети. Ее тятька третий человек на деревне и, поэтому они могут себе позволить выбрать ей жениха по ее желанию и симпатии. Котька засыпала с улыбкой на устах. Ей снился большой светлый дом, луг, цветы и солнце.
Все начало рушиться два года назад, когда от тифа померла мамка. Ее, Котьку отвезли в соседнюю деревню к сестре Нюше, чтобы она не заразилась, когда пол деревни лежало в бреду, и в их дом тоже нагрянула беда - свалились два работника. Нюша была старше Котьки на пятнадцать лет и уже давно была замужем. У нее было двое детей, которые были чуть младше Котьки и приходились ей племянниками. Это было так смешно, Котька – тетя! Да и Нюшу Котька воспринимала не как сестру, а больше, как тетку и побаивалась ее, потому, что увидела ее тогда первый раз в своей жизни. На это были свои причины. Нюша всегда была сердитая, часто плакала и лупила полотенцем всякого, кто попадет ей под руку. Замуж она вышла убегом, то есть без согласия родителей. Гришка был красивый, но непутевый, так говорила мама. А с красоты воды не пить. А жить с Гришкой было тяжело. Он был гулена. Что значит это слово, Котька не понимала, но раз мама всегда тяжело вздыхала, произнося это слово, значит, это было что-то не хорошее. Но хуже этого было еще то, что Гришка пил и был гол, как сокол. Нюша бедствовала. Но тятька не разрешал ей помогать. Раз не послушалась, сбежала без благословения родителей, пусть узнает по чем фунт лиха, на просьбы матери о помощи старшей дочери, отвечал он. К Нюше ее отвезла мамка, так как в за реку (так называли другую часть села, которая была расположена на другом берегу реки) эта зараза еще не добралась. Отвезла тайком от тяти и денег Нюше дала, чтобы Котька не в тягость была. Но Котька все равно видела, что она в тягость и с нетерпением ждала, когда же ее заберут. Но когда она вернулась назад домой, то мамка уже лежала в могиле.
То ли оттого, что Котька не видела мать мертвой, толи из-за детского упрямства, толи потому, что так было легче переносить отсутствие матери, она говорила всем, кто жалостливо гладил ее по голове и называл сироткой, что мамка уехала погостить к родичам в Рязань и скоро вернется. Она с надеждой вглядывалась в любой женский силуэт, оказавшийся на их подворье. Но проходили дни, недели, месяцы, а мать все не возвращалась.
Отец, выпивавший до этого редко, по праздникам, да в день получки, запил основательно. Он служил управляющим у господина Троекурова. Троекуров жил в Москве, а здесь в Рязанской губернии в селе Вязовенка имел небольшое имение и мукомольню (несколько мельниц). Вот ими-то и управлял Григорий Белов. Несколько лет назад ему оторвало правую руку, когда он попробовал лично исправить поломку в сломавшемся агрегате. С тех пор Троекуров положил ему хороший пенсион за увечье, но оставил управляющим, как и прежде, да еще в придачу к пенсиону прибавил хороший оклад. Отец открыл в Московском филиале Швейцарского банка счет на всех троих детей, и шутил, что не бывает худа без добра.
Жили они по деревенским меркам богато. Имели большой кирпичный дом, кладкой в четыре кирпича шириной - построенный на века, флигель, магазин, в котором продавали все, начиная от моченых яблок до спичек и керосина. У них было несколько работников, которые работали в магазине и в доме. Хозяйство было большое. Несколько коров, телята, бык, лошади, птица, свиньи, пашня. Федот, как самый старший из детей, (дочь Нюша – отрезанный ломоть в счет не шла), ему уже исполнилось тогда двадцать лет, да еще к тому же сын и наследник учился управлять всем этим хозяйством.
После смерти матери, отец часто усаживал Котьку к себе на колени, и вглядываясь в ее лицо, пьяно бормотал:
- Вылитая матушка, царство ей небесное. Глаза, как озера синие, щечки румяные, как налитые яблочки, волосы, как пшеница на лугу. Красавица ты моя!
Сколько раз после таких слов отца Котька бежала к зеркалу пытаясь увидеть там ту красавицу о которой говорил отец, но видела лишь сбитую полненькую девчушку с курносым, вздернутым носом, с простоквашными глазами и толстыми красными щеками. Значит, тятька просто смеется над ней, думала она, разочарованно вздыхая.
А год назад он пришел домой, это был день получки, прибрал деньги в шкатулку, взял только две копейки на выпивку и пошел в трактир. Утром его нашли убитым под мостом, прямо у реки. Видимо, кто-то посчитал, что, получив деньги, он отправился сразу выпить, и решил ограбить его. С одной рукой много не навоюешь, но отец защищал свою жизнь до последнего. Так потом сказал сам Троекуров, когда заезжал к ним.
Так они разом осиротели. На Федота свалилось бремя хозяйства и воспитание младших брата и сестры. Ровно через месяц, после похорон, он привел в дом молодую жену.
Мотря славилась по деревне своим вздорным характером, но была крепка здоровьем и злая на работу. Она засиделась в девках из-за своего ядовитого языка и неуживчивого нрава. Про язык и вздорный характер Федот в ту пору не думал. Ему нужна была работница и сильная женщина, способная тянуть на себе весь воз немаленького хозяйства. А то, что сварлива да не шибко красива, так с лица воды не пить. А то, что старше почти на пять лет, так даже лучше, больше мужа ценить будет. Благодаря ему – она отныне мужняя жена, а не перестарок. Не приживалка у родичей. Должна за это век мужа благодарить, каждое слово ловить, да травой стелиться.
Но Мотря травой стелиться не стала, в рот мужу не заглядывала и особой благодарности за избавление от незавидной участи перестарка, не испытывала. Она сразу взяла все в свои руки. В доме установился казарменный порядок. Подъем в пять утра, завтрак и работа. Обед в двенадцать. Час отдыха и снова работа. Ужин в семь. В девять вечера все должны были спать. Если опоздал к обеду или ужину, твоя проблема. Один раз ляжешь спать на голодный желудок, другой, а в третий уже не захочешь опаздывать. Исключений не делалось ни для кого, даже для Федота.
Но Федота, привыкшего жить не своим умом, а отцовым, это даже радовало. За чужой спиной оно всегда спокойнее. А то, что шумит да злобиться, так это не беда. Лишь бы хозяйство на себе тащила, да его, Федота не шибко тиранила. Да и в случае чего есть с кого спросить и на кого свалить. А сорвать зло можно и на брате с сестрой.
Больше всех от Мотри доставалось Котьке. Она невзлюбила ее с первого дня, как вошла хозяйкой в дом, и держала Котьку в «черном теле», постоянно попрекая куском хлеба, как приживалку. Толи вымещала свою злобу, отыгрывалась на девчонке за такие же попреки в отчем доме на нее саму. Толи просто злобилась за красоту и веселый нрав.
Василий попытался, было вступиться за сестру, пожаловавшись брату, на несправедливое отношение Мотри к девочке, но тот отмахнулся от него со словами:
- Пусть привыкает, большая уже. И потом, Мотря права, чай она не барыня, чтобы на перинах разлеживаться. Кормлю, пою, одеваю. Не задарма же?
Василий вспыхнул.
- Это отцовский дом. И мы с Котькой здесь такие же хозяева, как и ты. Отец всем троим, его завещал. И хлеб, пока тоже отцовский едим, не твой. Твой только магазин, да флигель.
Федот лениво почесал затылок.
- Ну, допустим, хозяин здесь я – один. И ваш с Котькой опекун. Вы, пока не совершеннолетние. А мне уже двадцать один стукнул. Поэтому, как я скажу, так и будет. Мне заниматься домом не досуг. Других забот полон рот. Мотря, моя жена, и хозяйка в этом доме. Для того ее и взял. Если тебя что-то не устраивает, то вот тебе Бог, а вот порог, - он показал рукой на ворота.
Василий заиграл желваками, но сдержался.
- Ладно, братец, поживем-увидим.
Утром, после разговора, когда Федот ушел из дома, Мотря нехорошо улыбаясь, подошла к Василию, и насмешливо произнесла:
- Ну, что, выяснил у братца, кто здесь хозяйка? То-то же! С сегодняшнего дня будешь на конюшне, да на скотном дворе работать, вместе с работниками. Нечего в магазине прохлаждаться. Для этого у меня свои братовья имеются.
С тех пор, их с Котькой жизнь стала еще хуже прежнего. Мотря щедра была на затрещины и бранные слова. Работникам, иногда в праздники делалось пусть не большое, но послабление. Им же с Котькой никогда.
Часто, утешая плачущую сестренку, Василий говорил:
- Потерпи, осталось совсем немного. Скоро стану совершеннолетним, получу наследство, и заберу тебя к себе. Знаешь, как мы с тобой заживем? Тятька нам с тобой оставил деньги. Скоро я смогу ими распоряжаться по своему усмотрению. Не пропадем.
Он не стал говорить сестренке, что ходил в за реку к Нюше, рассчитывая на то, что после его рассказа про издевательства Мотри, та заберет Котьку к себе. Но Нюша озлобленная тем, что отец вычеркнул ее из завещания и надежды на обеспеченную жизнь, обещанную матерью, выгнала брата со словами:
- Иди с богом! Своих кормить не чем. Мне лишняя докука ни к чему. Маманя обещалась тятьку со временем уговорить, чтоб простил меня, да благословил своих внуков и принял нас в семью, да так и померла не выполнив обещания. А тятька и после ее смерти не сжалился надо мной и внуками своими, как я его просила, как голосила, да в ногах валялась! Камень у него вместо сердца был. А ведь я такая же, как и вы все! Единокровная! Вам теперь моя доля достанется! А мои детки будут бедствовать, да в обносках ходить. Вот пусть теперь и любимица тятькина узнает почем фунт лиха! Принцессой росла, теперь пусть простолюдинкой поживет!
После Василий узнал, что Нюша ходила к Федоту требовать свою долю наследства. Федот отказал. Тогда она попыталась оформить опекунство над Котькой, чтобы получить доступ к ее деньгам и наследству, но тоже получила отказ. А без денег сестра ей была не нужна.
Так шли годы…
И вот пришел долгожданный 1914 год. Они дождались! Василию исполнился двадцать один год. А через месяц началась Первая мировая война.
Василия забрили в солдаты. Котька осталась совсем одна. Теперь она жила только надеждой на его скорое возвращение.
Продолжение следует.