Перекрёсток судеб

1. Встреча

           Встреча эта казалась тогда случайной. Ведь за многие годы совместной жизни меж ними утвердился некий ежедневный ритуал сосуществования: по утрам - почти не осознавая друг друга в спешке предстоящих дел;  вечера - были коротки и наполнены проблемами дня отходящего; оставалась ночь, но и тут усталость и ожидания дня грядущего удерживали, взметнувшийся было души, от безрассудств – безбрежных и всепоглощающих,  как хотелось ещё животрепещущей душе, спускающей с поводка чувства ненасытного, казалось тогда, увлечения друг другом.
Нередкие когда-то дни разлук, которые так будили и возвышали  сердечные порывы, укрылись теперь в памяти и не случались ныне. Поэтому так неожиданно радостно было, расставшись только  что утром, столкнуться днём где-то среди улиц своего города...

         ...Они заметили друг друга издалека. И долго, якобы безразлично -  а на самом-то деле неудержимо радуясь встреченному и любуясь его особенностью среди людей толпы – осторожно – только бы не обнаружить себя раньше времени - шли навстречу. А между тем унылая сценография равнодушных домов; все до одного случайные, прохожие и  неумолчный городской шум  - все это отключилось, и они оказались, словно бы наедине друг с другом, сближающиеся в ореоле счастливых взглядов.

         Что-то сделалось с их временем. Из спокойного своего состояния оно  обратилось в нервную субстанцию: то ускорявшуюся – тогда случившиеся до этого годы предстали всего лишь мгновениями повтора; или, наоборот, происходящие сейчас моментальные изменения растянулись настолько, что стали доступны сознанию мельчайшие изменения быстролётных состояний.
Итак, они сближались. Он - тяжелый сухогруз, принявший в свои трюмы столь много нелегких истин, что ватерлиния, осев низко, то и дело зарывалась в упругую сферу тягучей субстанции бытия; и все, что оставалось ему, - это раздвигать её тяжелые массы, преодолевая пространства пути - мера за мерой - непрестанно.
Она же легкокрылой яхтой стремительно летала вблизи него с жаждой все новых впечатлений, словно забыв о том, что груз прожитого небрежно сдан неведомому стивидору на хранение и не заботит ныне. Полоса ураганов осталась позади, небеса милостиво даровали и щедрое солнце, и ласковый бриз, забыв, однако, известить о степени продолжительности такой благодати.
         Теперь казались - такими беспредельными дали, такими заманчивыми - открывшиеся горизонты. И хотя натруженные шпангоуты временами напоминали о неизбежных реалиях, но где им было ослабить напор парусов, поймавших ветер!
Эти встречи всякий раз приносили радость  нового осознания друг другом. Они нетерпеливо делились нехитрыми  новостями. Но хотелось чего-то  неординарного, пусть даже и случайно явившегося в воображении.
          Кажется, на этот раз, был некий её полунамек на своё  романтическое  приключение, возможно и случившееся во дни наплывающей скуки.
         А может, и нет. Наверное, просто некая греза явилась шалунье  вот только что и разрешилась прихотливой шуткой.
         Итак, стрела, назначенная возбудить этого чурбана, определенно попала в цель.
        - Да? - деланное безразличие - его реакция номер раз. Затем следует вымученная ирония - условия игры вроде бы приняты. Но что же на самом деле происходит под прикрытием его равнодушия?

         А вот что.

        Горячий вихорь зародился где-то в недрах его мира, пробежал по каждому из  нервов и, сжавшись затем до самого предела, отдался назад,  махом выбивая один за другим все подклины его благоразумия. Течение времени  теперь начало стремительно падать  со своих заоблачных высот, и, подпираемое  где-то впереди, стало набухать, собираясь в упругий ком вязких мгновений. В оглушенном же сознании  теперь четко виделась каждая деталь происходящего но разрознено, бессвязно, словно в только что рассыпавшемся лего. И душевный покой стал исходить прочь от своих теснин,  обрушая все устои так трудно выстроенного некогда форта Самодостаточность. Темные стены его содрогнулись до самого основания, как-то косо просели - это быстрые змейки трещин  пробежали везде - сначала редкие, потом их стало много. И вот уже первые  обломки отделились от монолита, и пошли вниз, теряя мелочь и пыль, искривляя  свою внутреннюю структуру из незыблемой средины к податливо оплывающим краям, где трепетный напор встречного воздуха относил все причудливыми лепестками былого назад, оставляя переливчато светящийся след.
Вот грудь земной тверди взволновалась в предчувствии удара, вязко как бы отступила во глубину себя, чтобы затем вспухнуть в стороны и вверх упругой волной, обволакивающей уже внедряющееся тело, цепко схватывая его и гася всю мощь совершившегося падения.
           Еще несколько мгновений сотрясается то, что некогда было целым миром, наполненным смыслом страданий и восторгов; и вот осела пыль, стало безмятежно вокруг, лишь всходила трава запустения, скрывая руины.
Сколько времени пройдет, пока досужий путник, не набредет случайно на развалины и, может быть, праздным умом своим озаботится любопытством к попранным ногою обломкам? Иссякнет ли год, век или эпоха. Кто знает? Да и какой смысл извлечется тогда из многозначительности  безмолвия?

          Воображение. Вот что включает в нас едва зародившийся интерес. Хотя  весьма почтенный знаток человеческих историй – оставлю при себе его имя,  предупреждал нас что " к числу тех мнений, которые порождаются небольшим запасом сведений и которые  должны исчезать при большем развитии образования, принадлежит и вера в почти безграничную творческую силу человеческого воображения».
Но, видимо, наша, на сей счёт, эрудиция настолько ничтожна, что мы безрассудно отдаем себя инстинкту любопытства объяснить непознанное, нимало не заботясь о том, как можем  выглядеть при этом в глазах многомудрых мужей.
          Пусть же наше воображение окажется беспредельным и нам станет доступен тайный смысл, например, этого вот камня придорожного, случайно нами встреченного. Но всё равно, добытые из этих его тайников, образы будут нести опыт наших собственных переживаний и надежд;  а наш рассказ скорее будет о камне другом, нежели об этом. И в тут нет ничего недостойного по отношению к  тому, что включило нашу способность  что-то там вообразить.
           В жизни грядущих поколений да пребудут во множестве благоуханные цветы, питаемые соками поверженного в прах былого в образах мифов, в которые  и обращается даже самая исключительная достоверность.  И это - лучшее, на что мы можем рассчитывать, пробегая в суете дел мимо тайн, сокрытых в траве запустения.


2. Фантазии


          Мифическое не только не исчезает из нашего сознания, казалось бы, наглухо задавленного  изобилием всех богатств, которые выработали твои предшественники. Но, странное дело, сколь бы  далеко не проникали мы неисчислимыми своими инструментами отыскания истины в глубину сокровенного, а удивительное, напротив, опутывает нас все больше обрывками несовершенного знания
Что за сложность хотим мы видеть  в извечной лестнице из трех ступеней:
предшествие,
жизнь
и небытие?
         Вот белесый скелет зверька. Сколько лет  лежит он, истлевший под  солнцем,  дождями, снегами и ветром на постели изо мха?
Однажды весной мучительный зов инстинкта заставил  родителей зачать тебя среди буйства жизни.  Розовые закаты вставали над гребнями гор, бесчисленные птичьи стаи прорезали своими крылами шалый воздух пространств  и наполняли окрестности криками неистовства жизни. В теплом, ласковом теле матери возникла твоя жизнь; горячая её кровь властными толчками несла  в тебя энергию мироздания, создавая из хаоса вещества невероятную сложность нового существа.
        И однажды был ты исторгнут на свет...
        …А, представ пред драмой бытия,  уйдёшь ли от уготованной тебе  роли!
Совсем немного раз на земле дожди сменили снега, и вот дыхание твоё пресеклось.
       - Как скоро!
       - А вот так вот.
       Но ведь ты же жил доселе! И ни единого из бесчисленных, слепо - в большинстве своём -  растраченных мгновений  никто не властен изъять из протокола твоей судьбы.
       А вот пробил твой час, и безжалостная  - нам кажется- природа бережно принимает тебя в родство с серым камнем, жарким солнцем и поющей водой.
На веки веков!

      А я вот зачем пришел в этот  первозданный мир?
Только ли затем чтобы, неведомо откуда взявшейся гордыней, прикрыть собственную неспособность повторить и ничтожную долю открывшихся щедрот нашего мира  и неосторожной ногой совершить поругание упокоенных  во прахе бесконечности  безмолвных  знаков  величия мироздания, изо дня в день расточая  без цели дарованный от рождения инстинкт труда.
      Но мы-то человеки – в нас много есть такого, что изумляло бы наших современников по жизни на просторах материков и океанов. А есть  ведь птицы – беззаботные и легкокрылые; есть и гады пресмыкающиеся - без единой мысли в голове и отрывающегося от земли разве только случайно.

      В минуту прихотливой фантазии ответь же себе:
     -Было  ли в порыве оторваться на единый миг от своей участи, туда, где парят гордые птицы,  безрассудство сомневающейся души гада земного, или же так совершается подвиг утверждения своего права остаться самим собой?
Для нас, ходящих по земле, полет птиц – да - представляется, праздником, тогда как это всего лишь один из способов выжить сейчас – никогда не рассчитывая на её продолжение в отдалённой перспективе. .
      Выжить - вот предназначение каждого, в ком теплится хоть малая искра дарованной участи быть. Таков приказ мироздания нам даден.
И если уж так необходим "нас возвышающий обман",  то не отвергнем же  и мы эту счастливую возможность, но не забудем при этом, что сей обман - это всего  лишь краткий миг передышки на трудной дороге постижения истины, главная из которых заключается в том, что ты обречен быть творцом.
      А, создавая плоды изощренной мысли, позаботься же о том, чтобы не привнести в этот мир разруху и насилие; создавая новое, пойми, что предъявляя одну меру  своих преимуществ, мы забираем из окружающего мира тысячу мер его щедрот.
Оглянись же вокруг, сколь много скверны испещрило тело земли обетованной. Она изойдет со временем, это да. Но до той поры нам  что - остается лицемерно являть свое благородство среди следов наших поруганий? Это противоречие, столь любовно взлелеянное нами уже давно привело нас к ощущению, что цивилизация как-то бездушно предала нас, но ровно так же  и мы предали ее. С тех пор мы, однако же, сильно продвинулись по тропе заблуждений, и распростерлось пред нами поле диких столкновений. В замешательстве ищем мы дубину, коей надлежит покарать  всякого, случайно встреченного недоброжелателя. Только вот где этот вражина, в чьем обличье  ходит он:  то ли где-то в недоступной дали, то ли  сидит совсем напротив, а, временами кажется и устроился внутри возлюбленного своего Я
Как многосложны оправдания нашей агрессивности, тогда доступный круг нашего  бытия в повседневности прост, примитивен даже. Но и нам ли не знать, сколь изобилен радостью и печалью каждый шаг нашего пути, что никак не принимает сердце простых объяснений, нет.
      Вот сколь изощрен тот погубитель рассудка,  живущий в каждом из  нас!
А конвейер чувственных удовольствий любезно приглашает  вкусить с изобильного стола дешевых блюд и мы, завороженные предоставленной возможностью, опрометью начинаем пожирать возникающие яства, не имея возможности усвоить и малую толику сего. Но вал предложений все надвигается, распространяя все более возбуждающие ароматы, и мы, едва успев пожалеть о не испитом еще вожделении, уже заворожены новым пристрастием.
      Когда?
      Когда же будет, наконец, возможность испытать всю глубину своей способности познать до дна пропасть своих чувств? Тревожно вспыхивает искра вопроса и тут же гаснет в потоке новых увлечений.
      Так же и пращур наш, впервые осознавший таинственную сложность  мироздания,  тут же  предстает,  оглушенный его противоестественной мощью.

Гигантская ветвь молнии изверглась из темного неба и утонула в раскатах грома небывалый страх  вошел в тело существа и тут же вспыхнул окружающий лес и вот дикое пламя пожара треща и обжигая гонит все живое прочь от своих логовищ только самый сильный быстрый и ловкий спасется чтобы вернувшись затем обнаружить среди расчищенных огнем пространств небывалую щедрость небес даровавших столь много горячей пищи из поверженных неудачников судьбы.

        Ужас пережитого и благоговение от щедрот тайных сил смешивается в воспаленном сознании и рождает образ сакрального. И отныне так трудно выбраться из бурных вод суеверий среди проносящихся прочь берегов. Вот промелькнула там тернистая  изнурительная нива, возделываемая  соединённой упряжкой труда и познания. И осталась позади. Одна эта, другая, многия… И всё умножаются страдания твоей души. Она уже начала раскрываться от обилия чувств, чтобы предстать пред миром хрупким  твоим сокровищем, но тогда  и малой меры щедрот земли обетованной довольно бывает, чтобы утолить голод телес и возвыситься в собственных трудах  мысли и созидающих рук. Праздный же ум рождает только монстров, которые – капля за каплей -  выпивают ненасытно твою волю. И ты уже ищешь спасения.
Да вот же он - близок противоположный берег твоей реки Там, в вечно зеленых  безмятежных  садах, так маняще зияют соблазны высшего воли. И всего-то лишь небольшого устремления измученной души достаточно для того, чтобы погрузиться в открывшееся дурманящее блаженство.

        - Отдохни, человече, верой в мою милость. Но отдайся беспредельно и бестрепетно, ибо страшен  гнев отлучения и неисчислимыми напастями будет наполнена тогда  участь изгоя.

        Сегодня многих ли остановит лик древних божеств, когда так изощренно созданная среда обитания, словно безграничный космолет экспедиции посещения, надежно отделяет нас от смехотворных предостережений своей  стареющей праматери.
- Пусть оставит Она себе свою память о том, как учились мы ходить по зеленой траве, когда и малый куст виделся нам рощей, исполненной манящих тайн - с досадой думаем мы.
-Теперь крепки наши мышцы, алчно нутро, и столь много возможностей открывается на избранном поприще. Нам ли внимать тому, что среди россыпей мусора, в шуме хлорированной воды, уходящей в преисподнюю унитаза, кажется, что слышатся знаки близких катастроф.
Сейчас не до того! Ведь манят не вполне заполненные еще контейнеры наших отбросов и можно не поспеть за  проворным мусоровозом...
Но, может статься, что пройдёт совсем немного времени и пресыщенная плоть уже исполнится новых мук предчувствия безысходности открывающихся бед, от которых ничего только не останется,  как бежать под сень новых химер и миражей, маячащих за горизонтом ненавистного мира. Ибо нет фундамента под твоим бытием, так небрежно выстроен кров и неухожен двор.
          О, как непреклонен звук приближающейся  тревожной трубы!
          Как спастись?
          Да и хочется ли?


3.  Флайт-контракт


         Впрочем, не пора ли оставить столь апокалиптические темы.
Определенный смысл, конечно в них есть, но знаем ли мы хотя бы и одного  душевно здорового человека, который свои повседневные планы строил бы, сообразуясь с учетом только что измышленного.Тем не менее, флер упомянутых фантазий – уже в мистической форме - покрывает в наше время все большие сферы жизни, так что, готовя себя к выходу из дома, мы не ограничиваемся  только прогнозом погоды.
        - Что говорят звезды? – походя, интересуемся мы, давая заработок все возрастающему сонму прорицателей.

         Теперь, когда вы доверчиво дали втянуть себя  в сети этак структурированных словоизвержений, произведем же необходимые в дальнейшем процедуры. Первое, что в этом случае  нужно, это  - определиться.
Точка стояния  в координатах времени и географического положения нас не интересует.Способ передвижения и его экономичность  для обеспечения  комфорта вам важен?
       Нет проблем!
       Флайт-контракт, который предлагается всем заинтересованным лицам, - организации (тем более компетентные)  могут не беспокоиться, здесь мы обойдёмся без вас - открывает немыслимые в других условиях возможности.
Предмет договора  и заключается  именно в использовании  уже имеющихся у сторон ресурсов для реализации своего интереса и достижения новых впечатлений.
Все что нам потребуется - это воображение, - согласитесь, самый никчемный ресурс.
Пусть не останавливает вас призрачность таких путешествий и, вполне оправданные в  начале, сомнения в своей способности безопасно эксплуатировать  транспортное средство, которого к тому же вроде бы и нет. Все сомнения, уверяю вас, отпадут,  стоит лишь только преодолеть неуклюжие в начале попытки усвоить простые элементы техники вождения виртуальных объектов.
       Сам я давно пользуюсь этой счастливо явившейся мне возможностью и, как видите,  не имею и признаков предполагаемых в начале последствий дорожно-транспортных происшествий, ни тяжких, ни легких, вообще никаких, если не считать некоторых повреждений в уме, если верить моей сердечной подруге. Напомнить об этом  она не преминет всякий раз именно в самый разгар случающихся семейных бурь.
       Ёбнулся – бывало, скажет она с присущей русскому интеллигенту метафоричностью.
      А с кем не бывает такой неодолимой тяги к лексическим корням своего этноса?! К тому же в той обстановке ее объективность представляется весьма сомнительной, что отнюдь не роняет  ее перед лицом своих неисчислимых  совершенств.
      Как упоителен бывает её голосок в минуты, когда из недр кухни, вместе с ароматами близкого обеда, доносится:

- Не уезжай ты, мой голубчик
Печальна жизнь мне без тебя...!

      В нашем случае все предельно просто.
      Даже для самых дальних перемещений достаточно отключить в своей сети блок благоразумия и дать  самый малый вперед своему воображению.
      -Чувствуете, как вас понесло?
      -Отлично!
      Протестируем же свое благоприобретение.
     -Вспомнили, как последний раз выносили мусор?
     -Да.
     -А как проходила по каждой жилочке дружеская чарка?
     -Нормально!
     Выходим на высокие темы...

     Представим себя на  берегу реки туманным утром с удочкой в руке.
Прохлада и свежесть воздуха гонит остатки сна, тихая гладь воды успокаивает ход мыслей . Мир и покой царит вокруг, и ты растворяешься в них без остатка всем своим лучшим, а скверна же испарилась и улетела в никуда вместе с остатками тумана.
    -Да-а! В дальнейшем тестировании уже нет необходимости.

     Итак, готовность исполнить флайт-контракт есть!
     Всё еще сомневающихся уведомляем, что  выход из действия договора доступен каждому в любое время безо всяких условий и материальных претензий, равно как и предоставление возможности использовать открывшиеся  способности впредь самостоятельно и неограниченно.

     Так куда же мы направимся для начала?

4.Куда

     Снизим же  свой полет над Прибайкальем, не рассчитывая найти там некогда густотравных степей, где бродили тучные стада коров, лошадей и  волнистые отары овец, которых сменили затем железные кони, обратившие некогда щедрые пространства в скудные нивы, то и дело падающие в прах от жестоких засух. Ныне эти нивы покрылись бурьяном запустения, а в выбранную нами эпоху наш объект наблюдения в малые его лета, случалось, и сбегал от столь необходимых трудов в обширном огороде их сиротской семьи. Тогда, отделившись от толпы сверстников, входил он в теплую речку своего детства, бесконечно текущую среди широких берегов Золотой долины.
      Куда. Да, именно такое название имеет этот гидрографический объект на картах крупного масштаба, равно как и в устах многочисленных  жителей, населяющих ее приветливые берега.      Начавшись из струистых аршанов-ключей  в таежных урманах, среди древних жертвенников Байтага, излюбленных со времен неолита, его речка пересекала тучную бурятскую степь, принимая в себя всю щедрость всеблагого балдохи-светила, чтобы скатившись вниз, слиться со светло-зелеными водами большой реки-красавицы. Что ждало её там, за терявшейся у горизонта далью, было для ребенка недосягаемой тайной жизни сказочной, казалось, лишенной открывшихся  уже в раннюю пору невзгод.
      Тогда же было достаточно и того, чтобы,  взметая острыми коленями шумные  буруны, выбрести на середину ласковых вод, опрокинуться навзничь и, распростёршись там осенним листом,  отдать себя воле неспешного течения.

       Огромный купол неба открывал безбрежно свою синеву, пронизанную солнечным сиянием. Клубы белопенных облаков стояли в его глубинах, с величавой неспешностью меняя очертания своих громад.
       Что скрывалось тогда в чертогах небес?
       И что нужно было принять в себя оттуда?
       И от кого?
       Кажется, что не было и единой искры подобных вопросов в простодушном его существе.Но крепли его устремления остаться одному в безбрежности высших сфер долго, пока неизбежность обыденных забот не всплывала со всей очевидностью. И тогда, - сверкая пятками,  на едином дыхании - прибегал он к заброшенным грядкам и работал там, -  ввиду загруженности пережитыми впечатлениями, не вполне прилежно, - ожидая возвращения матери с её,  казалось, круглосуточной работы в коллективном хозяйстве - этом воплощенном детище вековых идей отечественной интеллигенции, неустанно радеющих о  будущем светлом  земном рае, пришествие которого к тому времени ожидалось уже в точно определённые  сроки, так что готовность терпеливо сносить сегодняшние проблемы  объявлялась непреложной обязанностью каждого.
       Молчаливый укор её, изнуренного вдовством, житья вдвойне тяжелого в эпоху беспрестанных  экспериментов, доставался ему с такой скрытой горечью, что обращался навсегда в непрерывную работу жерновов его усвоения мира и природы человеческих отношений. Острое неприятие несправедливости сотрясало его всегда, когда  возникал хоть малейший на это намек. Кровь густой волной приливала тогда в мозг, а расслабляющая дрожь пробегала  в неокрепших еще суставах,  и оставалась там надолго.
      Соседские мальчишки с удовольствием били его в повседневных  забавах, и бойкая младшая сестра устраивала тогда настоящее побоище в защиту  своего нескладного братца. Легко вскипающие его слезы воспринимались ею, как  реакция на переживаемую боль и звали к отмщению. Тогда как на самом деле любые нанесённые раны были ничто по сравнению с той, несправедливо разрешившейся, попыткой утвердить в детских игровых ситуациях отношения всеобщего братства. И, сколько ни тяжела была телесная боль, а сердцем тянуло его  к своим мучителям всё в надежде на успех этого безнадежного устремления. Тем более что жизнь и забавы этих вечно голодных волчат была так понятны ему. Но душа никак не находила забавным вид жалких птенчиков из только что разорённого ими гнезда, - пичужка-мать с жалобным криком безутешно металась над их головами.
       Пусть жестка жизнь дикой природы! Но человек не имеет право умножать трагическое в угоду собственным амбициям.

       Откуда было взяться в нём столь устойчивой доминанте? Сопряженной с ясным пониманием того, что каждый из нас обречён выбирать ту меру соответствия права отдавать себя во власть других и обязанности быть готовым принять последствия реализации этих прав. В гармонии этих двух категорий - прав и обязательств - всплывает наше представление о Справедливом.
       Несправедливость, несомненно, есть одно из проявлений Зла. Тогда как часто нам кажется что Зло есть причина  наших бедствий. Но страдания - не кара человеку, а наложение двух сил: с одной стороны - это испытание, ниспосланное извне, дабы проверить прочность душевных сил, с другой же - последствия собственных  давних поступков, реакция на степень их мудрости и совершенства.
Зло же не может быть автором  бедствий - оно возникает на нашем пути непреднамеренно, непредсказуемо и неизбежно. И остается как бы маркером  трассы спуска гигантского слалома на полотне нашего бытия.
        Сколько опасностей таит это стремительное движение!
        Но как упоительно чувство уверенности в себе, когда проходишь поворот за поворотом, всем существом ощущая свободу скольжения с выверенной мерой упора!
Одно движение тела - и снежный веер осыпается позади, ветер холодит горячее лицо. Только одно мгновение дано на осознание успеха, ведь впереди - новый поворот, а за ним ещё и ещё.
        Конец этой трассы неизбежен, но мы стремимся туда отнюдь не для того, чтобы насладиться остановкой. Движение к ней и составляет смысл наших усилий. Но  значение этого смысла задает наш выбор: положиться ли, например, оказавшись в океане, на волю случая, отдаваясь во власть ветра и волн, или же плыть и плыть до изнеможения, даже и не зная направления.
         Считается, что Добро и Зло - есть две враждебные категории и вся наша жизнь наполнена их постоянной борьбой. Ему же представлялось,  что проявление злобных чувств есть результат особого проявления Добра, ещё не достигшего своего совершенства.
        Только добро царит в мире людей. Своими проявлениями, исполненными несовершенного знания, оно причиняет страдания  близким и дальним, равно как и себе самому. А нет ничего страшнее на свете, чем деятельная доброта, ибо она претендует на право чужой воли вмешаться в  иной внутренний мир для реализации собственных устремлений. В результате мы встречаем либо отпор, либо бесформенность падшего духом.
        Между тем огромная Вселенная живет отношениями взаимодействия, в котором противостояние – есть другая часть  их единства с притяжением. Почему же мы выбираем только самые противоестественные исключения из этого проявления всеобъемлющей гравитации жизни?

        Такие, обнаруженные нами, абстрактные рассуждения, приоткрывают нам некий сундучок с тайными  пороками наблюдаемого.
        Осторожно, без спешки откроем же тайное...

5. Жемчужность

        Кажутся невероятными  десятилетия жизни в одном из особенных миров, наполненным избранным смыслом: возможностью видеть дорогое тебе существо, слышать чарующий голос, творящий песню,  следить движения танца и понимать плоды размышлений  - и все это едва ли не каждый день.
А ведь это - не грёзы а именно сама реальность.

        И возникла она так отнюдь не из ничего.

        Смятение белых ночей своим чередом сменилось мягкой тайной все более темнеющих вечеров. Как-то сразу открылись на густом глубоком небосводе  лучистые крупные звезды. Луна, ослепительно яркая, грузно всходила над созревающим внизу царством бытия. Свежесть, а то и прохлада, сменяла  настой пряных запахов дня. Казалось, что всё сущее уже наполнило  некогда звенящую пустоту страждущих недр соками жизни.
        Но всё выше и выше наполняются закрома, временами выплескивая и через край брызжущую благодать.
        Исподволь приходило ощущение обреченности покоя. Думалось, что все  безумства уже позади и остается лишь довольствоваться  тем, что уже определенно произошло.
        Заканчивался еще один день эпохи Е. Сто девяностый. Столько мятежных суток минуло с того момента, когда с небес - из  только что приземлившегося давно уже опознанного летающего объекта в форме вертолета - на скрипучую голубизну снега ступила некая особа в вязаной шапочке и черном полушубке.

       Невыразимое обаяние юности источал весь вид  пришелицы. Была, между прочими приметами обычного облика девицы - и одна существенная особенность.
Красное, туго натянутое трико. Пересечение его нитей под напором упругих форм утратило свойства декартовой геометрии и теперь являло невообразимое богатство сочетаний искривленных поверхностей,   присущее только высокоорганизованной белковой субстанции, в нашем случае весьма привлекательной как на вид, так и, смеем полагать,  на ощупь. Это, казалось бы, и без того достаточно эффектное  свойство, было, однако же, еще и усилено тем, что упоминавшийся уже полушубок - и без того не длинный - был еще и укорочен, так что светлая оторочка из подвернутого  наружу края меховой полы разделяла черное и красное в таких границах, от которых  у зрителя невольно возбуждался генератор самых прихотливых воображений. Таким вот способом крепкие её ножки, начавшись где-то близко к  указанной границе,  уходили - не без вызова - в ладную обувь.
       Словом, однозначно являлась готовность владелицы всех этих достоинств, представленных столь  явно,  отстоять в любом случае свою независимость  от притязаний холода ли, нескромных ли иных посягательств.Впрочем, реакция привычно озабоченной толпы встречающих вертолет на  это пришествие, была  вполне естественно сдержанной.
       Однако же рядом существовал и параллельный мир, где это пришествие обрело свой особый смысл, едва ли не вселенского масштаба.

      Вихрь  энергии неясного генезиса возник на месте владелицы полушубка. Возникнув же, он, бестелесно пронзая всё на своем пути,  стремительно распространился вокруг. Но тут же, в некой точке пространства, свернулся вновь, готовый к боевому своему применению. Так случилось, что координаты упомянутой точки уже занимал некий носитель души, весьма измученный длящейся, казалось уже вечно, борьбой. Наваждение порока - вот вам имя его супостата - не оставляло своих позиций ни на самую малость времени. И когда бы наш герой  мог бы восстановить свои силы хоть и для деяний на поприще общественной пользы?
      Тщетно! Коварные силы вновь и вновь обрушивали  на этого  юношу свои,  самые изощренные, удары. Боль многих уже ран нашла в нем свое прибежище, а даже призрака победы не сулили грядущие дни.
      Так что флюиды пришелицы нашли свою цель уже подготовленной к растерзанию, та что понятно теперь отчего и включился тогда, естественный в данном случае, механизм детонации.
      Свет померк в глазах бойца. Небеса, земная твердь и, предположительно, само дыхание оставили нашего героя. Только воспаленный взор его уловил исполненный коварства быстролётный  взгляд, вспорхнувший от лица, в нежных чертах которого, могла бы ещё вчера предвидеться  угроза будущих страданий!

      В другом же мире всё шло своим чередом.
      Миновали дни за днями.На тесном пятачке, обитаемой местным сообществом сферы,  пережили зиму; ушла прочь всеобщая весенняя кутерьма, а летняя пора уже требовала забот и труда. Но, однако же, оставалось достаточно времени, чтобы досужее население находило свой интерес к созерцанию, казалось бы, скрытой от всех, борьбы двух субстанций, которая все не прекращалась, а, напротив,  проникала всё глубже в воспалённые недра двух существ, приобретая при этом  самые изощрённые формы.

       Случилось так, что последние недели,  в интересах производства, нашим воителям приходилось всё больше и больше времени пребывать не только в непосредственной близости, а даже и в тесном контакте друг с другом. Радиус безопасного расстояния, установленный было, в самом начале встреч, владычицей гибельных чар, всё более и более сокращался, да он и не мог далее соблюдаться, в силу – естественно! - производственной необходимости. Случалось - и не раз - так,  что им вместе необходимо было не только контролировать объекты работ, но и проводить досуг в осмотрах  прилегающих пространств, и даже коротать вечера в беседах за чашкой чая.
        Надо сказать, что сама природа участливо предоставила мотив столь ошеломляющего сближения – ведь ночами уже холодало, а заготовка топлива требовала мужского вмешательства. По завершении  же столь неизбежной операции было бы невежливо с ее стороны просто вытурить столь внимательного джентльмена без невинного чаепития, каков ритуал имел самое обширное распространение в местном обществе, и, в известном смысле ровно ничего не означал. Но  это правило действовало вне круга  их интересов -  у них  же ни на минуту не слабела постоянная готовность и тут отразить, при малейшем на то подозрении, и самые изощренные притязания. Или же всё-таки принять их?! Кто знает, куда падет в коварный час - уже неумолимо воздымающийся над их головами – жребий неясного свойства?

        Внешние проявления столь напряженного противостояния им представлялись сокрытыми от любопытных взоров, поэтому в плохо сдерживаемое волнение приходил наш герой, когда  его шеф, вместо того, чтобы принять его доклад о положении дел на производстве - задавал чертовски прямой вопрос не по делу.
-Ну что, ты её ещё не трахнул? – а ведь вопрошающий столь недвусмысленно  был потомственным петербуржцем – интеллигент куда ещё больше!

       Да разве такое вообще возможно в этом мире? Пусть бы  даже и в упаковке более благозвучных выражений!

       Случалось, что за ненавистным уже чаепитием дозволялось ему просидеть насупротив чарующей особы и до позднего часа ночи. Тогда приходилось осторожно, дабы скрипом двери балка его бригады работяг - это в приют одиноких мужчин, коими так щедры окраинные пространства нашего отечества - нужно было пробираться крадучись, дабы не разбудить усталых пролетариев, и добраться на ощупь, наконец, к своему законному ложу, где и  рухнуть изнемогая от пережитого  в час наступающего утра.
       Утром  нужно было вставать для работы под бурчание:
- Вот, мол, мало того, что почти пустует лучшее место, отданное ему, гражданину начальнику, так он еще и будит их во время самого сладкого сна. Тогда как там куда как просторно - много ли места нужно девчонке.
       Все эти обстоятельства отнюдь не ободряли нашего героя, скорее умножая и без того немыслимые страдания. А ведь ему нужно было ещё собраться с силами и ухитриться подвигнуть ленивый контингент на трудовые свершения.
 
       Морошка, между тем, уже поспела.
       Нежные её огоньки мириадами были рассыпаны по зеленеющим кочкарникам; всё чаще уходили они вдвоем стынущими вечерами, и бродили среди этих созвездий долго.
Ягода оранжево светилась  в ладонях и растекалась затем во рту кисло-сладкой прохладой. Но, странное дело, от этой свежести все креп в душе так трудно сдерживаемый жар. Соприкосновение с губами сочной мякоти крупных ягод являли грезы отнюдь не гастрономические.
       Эх!
       Уже пройдена  неширокая, пружинящая под ногами, долина ручья и начавшийся  пологий склон сопки предлагает уставшим твердую почву. Сухой ягель пружинит и хрустит, а тут и там являются густые укровы  зарослей кедрового стланика.
Небосвод заметно темнеет, крепнет сияние первых звёзд, и над землей величественно всплывает ослепительный диск ночного светила. Только седеющий ковер мха светится под ними. Сухой и упругий, он зовет  откинуться навзничь и предаться созерцанию небесных сфер. Пьянящий запах мхов, кедровый аромат стланиковых веток, вкус ягод на губах и легкое дыхание совсем близко.
       Как противостоять власти наваждения?
       Как удержаться, чтобы неосторожным порывом не спугнуть то, что происходит сейчас и в тебе, и вокруг?
       Почему  так загадочна мягкая улыбка этой жестокой владычицы его грёз?
Рушатся последние бастионы благоразумия  и, отринув прочь  осторожность, его губы припадают к влекущему рту!..
      …Мир, однако же, остаётся недвижим.Горы и долы, реки, ручьи и кусты бестрепетны в лунном сиянии. Только осязание упругости иного тела, только щедрый, как парное молоко, запах девичьей плоти.
      Теплые и мягкие уста её вдруг напряглись, застыли, как бы в поисках выхода.
      Смех!
      Таков был ответ.
      Но не как вызов или даже отпор. А благополучное разрешение столь многих ожиданий и тревог. Уже потом, по прошествии некоторого времени он  ещё и ещё переживёт в душе эту минуту. Наверное, им обоим хотелось тогда продолжения начавшейся игры, но что-то остановило тогда дальнейшие порывы. И это что-то вошло в их внутренний мир, разрешением мучительных сомнений и утверждением открывшихся надежд.
      Тогда же для ощущения счастья было достаточно и того, что уже произошло: эти блуждания вблизи друг друга, эти взгляды украдкой, этот мир вокруг, эти запахи, упругость мха и вкус испуганных губ!

     А пока милостивая природа предложила невинную тему: расположение звезд и характер их свечения на распахнутом от края до края небосводе. Они вернулись, простились у ее жилья, и каждый сам по себе пережил остаток ночи.

      И был день другой.
 
      Обычная череда дел. Он и она были среди других, и это общение было спасением, ибо  шёл час за часом, приближая вечер. Как обычно, он приготовил топливо ей на ночь, потом прошлись по близким ягодным местам. Вернулись на этот раз не поздно - на вчерашнюю гору не пошли. Сели пить чай.
      Начавшееся великолепие этой ночи осталось за бортом палатки. Обычная двухместка из тяжелого брезента была поставлена на полозья из тополевых бревен. Железная печурка у входа дверцей своей была обращена к кровати. На ней - постель из спального мешка, простыней и одеяла. У изголовья - стол и пара ящиков с вещами.
      А так же неповторимый уют девичьей обители.
      От  печи шло тепло и запах сгорающего кедровника. Свеча едва разгоняла тьму.
      И был какой-то долгий разговор.
      Обычный диалог обо всем. Какие-то нейтральные темы и, как бы между прочим, ее слова о планах на будущий год.
      Совместных.
      Так было сказано.
      Сколько мгновений прошло до того, как он осознал их смысл?
      Не очень много.
      Но не сразу. Такова вот особенность его сообразительности.
      Разумеется, с этими планами он согласен.
      Он рад.
      Ах, как он рад!
      Он счастлив. И это чувство, всколыхнувшись в нём вот  только что, растет, заполняя  уже всё его сознание.
      Но пьем чай.

      Меж тем пришло время прощаться, и он встает.
      - Не надо - говорит она.
      И он смотрит, как она расстилает постель. Очень тщательно.
      - Поправь огонь - просит она.
      И он  долго ворошит раскаленные угли, пышущие живым теплом. Багровым светом освещена обитель. Свеча не нужна.
      Обернувшись, он видит её без одежд.
      Тело, в отблесках огня прекрасно и обнаженные груди топорщатся в его сторону, как бы удивленные происходящим.
      Как слетает его одежда - сознание не фиксирует. Он гол и ему тоже есть чем топорщиться - все обращено, устремлено, рвется к ней.
      Она же, сидя на постели и подтянув к грудям колени, снимает нежнейший последний покров и он птицей отлетает прочь - куда - никто из них  уже не знает.
      Он устремляется к ней, остро чувствуя сладкую ауру ее рук, живота и спины.   С нетерпеливой судорожностью ищется вход в сокровенные пределы ее плоти. Исступление владеет ими запахом совместных тел и жаром воспаленных чувств.
Они стремятся друг к другу, они пытаются найти в этом безумии то, что так долго ждали.
      Но природа берёт своё. Ей некогда ждать  плодотворности этих невразумительных усилий, и золотой дождь содроганием всех алчных сил проливается в широко распахнутые склоны на подступах к ущелью вожделенных тайн.
      Они смущены.
      Но для разочарования нет времени, ведь так доступна для ласк сопряженность чувственных тел незнакомых доселе существ. Силы, что вели их столько долго навстречу друг другу,  вступили в свои права.

      Между тем наш мистер Дискавери снова рвется в дорогу и, воспользовавшись умопомрачением полузадохнувшихся в поцелуе хозяев, раскаленной субмариной решительно внедряется в податливые морошковые своды, своей сочной обвалакивающей перламатровостью начинающие  сагу  о жизни от соленых вод материнских лагун первородного моря до  светлых озарений совершающегося сейчас, о том
что было,
                что будет
                и чем сердце
                успокоится-а

                -а!

       Бесчисленны их восхождения к источнику, неустанно струящему свою благодать вот уже больше десяти тысяч дней и ночей и не способному исчерпать привлекательность избранной однажды тропы.

      Тогда же, в только что начавшийся  первый день осени в горних высотах небес величественный, светлый ликом, старец, закрыв тяжелый гросбух, бросил поощрительный взгляд на земную юдоль.

                -Ну, сочеталися еси - рёк - благословляю!

        С тем и удалился от дел в белопенных клубах облацех.

       И никто не был разбужен в ту ночь вкрадчивым скрипом двери в прибежище одиноких мужчин.
       Отныне это наваждение об этой их способности  действовать так впечатляюще напоминало им всегда и везде :
   и в низинах;
               и над долинами открывшимися с вершины;
                в жарком автобусе;
                изобильном чреве супермаркета...

      ... Да мало ли где может оказаться человек той поры - один ли он в этот миг или же они вдвоём.

       Но уж что творилось с ними среди буйной растительности юга, в терпких запахах неведомых цветов под кипарисами её детства?!

…Теплая влажная ночь владеет этим миром молочный свет фонарей  отражается в водах фонтана блестят его края и  асфальт дорожек а где-то неподалеку дышит вечное море созданное для неги и восторгов берега его уходят в даль в страны вышедшие из сказочной древности зевс и прометей орфей синдбад нефертити и цезарь александр одиссей и пенелопа
      
       ... все они здесь, но где-то там, за пределами видимого круга.
       А рядом он и она. Тесно сплетенные, они упиваются друг другом, столь безоглядно, что кажется что вся нега души и трепет тела клубами смешивается в новую субстанцию возникшую только что среди незыблемости окружающего мира.
И это занятие важней  вящей благопристойности. Всего лишь алчность  изнуряющих друг друга в долгой борьбе сплетающихся извивающихся поглощающих всасывающих и отторгающих губ связывает  их телесно.
       А сознание уже отходит, истаивает, исчезает. И вот его уже нет, нет... Нет, вот оно возвращается. Но только лишь затем чтобы увидеть эти полуприкрытые глаза, вдохнуть запах волос, смешанный с ароматами южной ночи...
Всего лишь один вдох, одно мгновение осязания желанного тела  и снова власть зовущих губ бросает в схватку.
      
       Такие вот последствия имело уже известное нам пришествие с небес красавицы южной (ошибаетесь - что никому не нужной). Ведь сказано же:

"Я остановила бег оленя
У эскимоской юрты.
Он посмотрел умно.
А я достала фрукты
И стала пить вино.
А в тундре, вы понимаете,
Стало южно.
Трепет монистов, дробь кастаньет.
И рассмеялась я жемчужно.
Наведя на эскимоса свой лорнет."

      Сколь много в этих словах, а ведь их сказал поэт – вы же понимаете, не из последних! -  и фактических, и смысловых погрешностей с точки зрения и этнографов, и климатологов, да мало ли каких специалистов! А вот, смотри-ка ты, привлекли внимание сейчас, спустя столетие после своего создания, скрытой какой-то энергетикой и смыслом эти строки. А что бы получилось, возьмись мы править играющий на просторе воображения текст, приводя его в строгое соответствие с реальным положением вещей?
       Оставим этот вопрос без ответа, чтобы заняться ещё одним явлением.

6. Самовлюбленность

      Присутствием этого порока стоило бы озаботится ему в те сколки времени, когда вспоминаются, например, две старые фотографии.
      На одной -  деревянный табурет у тесовых ворот, подернутых серым налетом старины, увенчан дитятей в простецких шароварах: с полуоткрытым ртом и легкими белобрысыми локонами; на другой фотографии мы видим  уже подростка. Момент остановлен тогда, когда он стоит рядом со своей многострадальной матерью-вдовой, которой ещё предстоит продолжить десятилетия в одиночестве воспринимать неутомимые удары судьбы. с другой стороны матери - дитя-сестра.Все они - у холмика могилы их отца, ушедшего в небытие так рано.
      Сей отрок всецело поглощен только что начавшейся внутренней своей жизнью и так пренебрегает значением  одежды, такой дешевой, самодельной – ох уж эти безыскусные штаны (одна из штанин поддернута кверху, чулок на этой ноге приспущен). Набычившись, он стоит подле матери, не ведая, что ждет их впереди. Сестра - вся решимость - уверенно смотрит вдаль, юбчонка её так и вьется по ветру. И вся она, как этот порыв ветра, устремлена вдаль, в обширные пространства, объявшие и родную деревеньку, и ближние перелески, и всё-всё то, что скрывается за далью и переходит  в даль другую.
       Оба два - единственные на свете существа, которые могут им вполне идентифицированы по прошествии стольких лет.
       Сейчас он с такой трогательностью  пытается войти в полузабытые уже светлые песчаные струи зарождающегося некогда сознания этих существ.Как чистый песок моет воспоминания река времени, укладывая в причудливые зыбкие дюны нехитрые сюжеты детства.
      Может быть, стоит попытаться сейчас исправить былую небрежность в самопознании себя, как ребёнка, каковая была так естественна в молодости, да и выполнить некоторую реконструкцию того внутреннего мира?
      Нет!
      Теперь, отягощенному опытом прошлых лет и знанием всего того что входило эти годы в круг его интересов, такая метаморфоза уже нелепа. Но набегает временами такая щемящая нежность - хочется вновь обрести детскую  душу, чтобы пережить страдания первых открытий - таких драматично-безысходных некогда, и таких наивных и драгоценных, как это представляется сейчас.
      Он любит себя и сестру, этих утраченных существ детства, не меньше чем собственных детей - безбрежно и безоглядно, ибо этим уже никому не навредишь, потому что в их прошлом ничего  изменить нельзя и все случившееся отложилось песчаной отмелью былого в безразмерной душе так, что иногда мимолетного движения жизни оказывается достаточно,  чтобы сознание сорвалось в бездну allegro con brio как в соч. 37 непостижимого Бетховена
      Да он любит себя.
      И только ли?


7. Мистическое
 
      Ты всегда сопровождаешь нашу жизнь своими невероятными совпадениями. Словно тень от самолета, стремительно несущаяся по земной поверхности, без малейшего сопротивления преодолевая реки, болота, лесные чащи - все то, что в реальности так затрудняет наше перемещение в направлении выбираемых ориентиров.
      "Жалоба моего сердца" - такое старомодное название имела некая песня, погружавшая его  много лет назад в сладчайшую истому страдания. Муки безответного влечения, скрытые ото всех, заполняли едва ли не всякий миг его существования счастьем, неосязаемым, но таким реальным.
      Счастьем жизни, замешанной отчаяньем на надежде.

      Как прекрасно было все, что  окружало его в этом городе, где он был и родным и гостем одновременно. Любое проявление быта несло в себе дыхание тайны, узнать которую казалось так легко - достаточно было  только стряхнуть наваждение неудачи и втянуться обожженной душой туда,  в беззаботное обыденное проживание дней пропитанных запахами кухни, старого дома и шумящего невдалеке города.

Всего лишь полуразрушенный старинный заплот из замшелых плах заросли сирени и черемухи закат солнца в зеленые воды кристально чистой реки перезвон и громыхание  изношенного трамвая у подножия высоко парящих в небесах куполов старинной церкви а среди всего этого сосредоточенное течение городской толпы утратившей по сему случаю   свою особенность и житейские признаки.



       Да, он был наедине с собой.
       И только голос певицы из недоступной  страны древнего теплого моря, обрамленного виноградниками, безжалостно ввергал нашего страдальца вновь и вновь в пучину уже привычных мук.
      О чем была эта песня на незнакомом языке - он не знал, как не знает и теперь.
       Однажды,  три десятилетия спустя, он узнал эту, забытую уже, мелодию.
Среди сотни других она была  в формате МР3 .
      "The shadow of your smile" - любезно подсказал название служебный интерфейс.
      Итак, встреча эта была приятной - хорошая мелодия в исполнении саксофона.
И ни о чем большем не сказала его душа.
      До той поры, пока однажды, среди обилия новостей вброшенных под привычную чарку, да не одну,  на приветственный стол с далеких, отнюдь не виноградных  берегов, не услышал о том, что Её уже год как схоронили.
      Да разве такое может быть?
      Разве та твоя улыбка сержанту - непостижимая в своей простоте, когда она мягко раздвинув кулисы легко вступает под своды моей души и мановением взгляда потрясает самые основы крепостных стен моего Я - эта твоя улыбка - теперь  всего лишь тень?!  Тень твоей улыбки. The shadow of your smile. Или "Жалоба моего сердца". Моего сердца сердцу твоему, тому которое три десятилетия спустя или год назад резкой болью разорвало оковы тела, освобождая  душе путь в вечность.
       Желаю тебе обрести там покой. Что же ещё я могу дать тебе за то, что - пусть и  ненадолго - захватила ты мои чувства там, на берегах моря, никогда не бывающего теплым, но так щедро переполненного жизнью: воплями белоснежных бакланов, плеском водных толщ, вспарываемых серыми телами многочисленных белух, воспаряющих на мгновенья в небесную синь. Да, невысоко,- это верно,- и не надолго - но достаточно,  для того чтобы явить совершенство своего сильного тела и тут же скользящей дугой снова войти в пучины, где тесно серебристым косякам лосося, пришедшего неведомо откуда к этой животворящей земле на нерест.

       Окрестность открыта наблюдению до самого горизонта. Береговая линия изрезана многочисленными широкими бухтами и от них полого взбираются россыпи приземистых зданий, неизменно примитивных.  Серые от многочисленных дождей и ветров их стены и крыши   дают кров большому племени людей волею судеб оказавшихся среди первозданности вечных спиралей времени.
       Итак, сейчас идет весна, хотя по календарю уже начало лета. Освободившиеся от снега улицы оторочены дощатыми тротуарами, проложенными по  рукавам теплотрасс.
      Но можно ходить просто по дорогам и вдыхать запах нагретых плах и, пробивающейся сквозь прошлогоднюю прель, травы.
      И вот он идет. Сержант, отличник Военно-Воздушных Сил, воин-спортсмен и просто стройный молодой человек красивой наружности. Насчёт последнего, правда, у него существовал давний комплекс, притом устойчивый.  Ну да мало ли какие есть причуды у каждого из нас.
      Сейчас он еще в военной форме. Правда, уже без фуражки. Ее он лишился прошлой ночью.

      К вечеру в рабочем общежитии геологической экспедиции вспыхивала неизбежная пьяная гульба. Откуда брались напитки - сия тайна велика есть, ведь запасы спиртного заканчивались задолго до открытия навигации, а первые суда только что открывшегося моря еще только раздраивают люки своих грузовых трюмов.
Так или иначе, вино лилось рекой, каждому входящему в любую комнату предлагалось самому наполнить бокал до любой отметки, и нескрываемая обида вспыхивала на гостеприимных лицах хозяев, если уровень наполняемости оказывался неприлично низким. Но воля угощаемого священна, и он принимался в компанию безо всяких ограничений. Причем состав гуляющих непрерывно изменялся - ведь предстояло нанести визит в каждую комнату, дабы не обидеть кого-либо невниманием.
        Там он встретил землячек.
        Только что прибывшие молодые специалистки заняли оборону в одной из комнат с весьма хлипкой дверью, не раз уже выбитой решительной ногой субъекта, удивленного столь разительным вызовом принятым правилам приличия.
Красавицы, как на подбор, они, однако же, являли свое смятение и самые мрачные прогнозы. На их удивление, сержант  был способен даже поддержать вполне содержательную беседу. И этот внешне легкомысленный треп длится уж довольно продолжительное время, прикрывая все возрастающий интерес, далекий от темы разговора.
        С тщательно скрываемой чувственностью он тянется к своим собеседницам, ловя каждый их жест, каждое движение, тела, сокрытого драпировками одежд. Медленно скользит его взгляд от одной чаровницы к другой, вскипая немым обожанием, как, вдруг, ослепительной вспышкой, ошеломляюще просто и безмолвно является ему улыбка. Всего лишь! Но сколь нежна и таинственна она своей простотой!
        Чуть дрогнувший овал сияющих губ, легкий прищур рысиных глаз - и никакого вызова, только мягкая тайна, едва пробившаяся из своей обители. Кому? Да наверняка - безо всякой нарочитости, просто так, непринужденное движение к  участию в общем разговоре.
         Но он ошеломлен...
        ...Но все переживания, обрываются с появлением местной знаменитости. Капитан Рулли - такую роль, если верить повести молодого магаданского литератора, исполнял он в самодеятельном театре. А верится легко, ибо громоподобные раскаты его голоса, обращенные к присутствующим при сем прелестницам столь галантны, что атмосфера настороженности разрежается, чтобы с восторгом уже все могли узнать историю о том, как наш капитан по случаю фактического окончания полевого сезона принявшего в себя весь запас браги - не выливать же, в самом деле, на землю - уже после взлета прилетевшей за отрядом винтокрылой машины  выпал в пилотскую кабину со служебным наганом в руке и картинно предложил восхитительным голосом своё мнение о маршруте полета:
        -Курс - Калифорния.
        Это сейчас с помощью системы GРS легко можно определить расстояние до указанной точки назначения. Но и в те времена, понималось, что без дозаправки - никак. Наверное поэтому бывалый борттехник  в ответ на поступившие изменения в маршруте отвесил заказчику существенную оплеуху. С чем тот и отбыл обратно в грузовой  отсек изобретать новые сюжеты для своего бенефиса.
        На этот раз мистеру Рулли интересна фуражка сержанта. Заполучив ее,  театральный капитан продолжает свои визиты вдоль по коридору, а наш дембель оставляет красавиц по мотивам позднего времени.

        Вернувшись в свою комнату, на удивление не заселенную никем другим, он, предпринимает необходимые превентивные меры для предотвращения чрезмерного беспокойства, как то: оставляет незапертой дверь и выкручивает лампочку в светильнике потолка (собственно светильник и состоял только из лампочки и черного патрона - уточнение, необходимое для рафинированного читателя).Теперь возможный посетитель будет: во-первых, неприятно поражен лишением оснований разыграть сцену проникновения в комнату, но что ещё более обескуражит, это, во-вторых,  отсутствие надлежащего освещения самого события. А этого достаточно, чтобы  и самый изощренный дебошир осознал  всю бесперспективность каких либо надежд на достойное самовыражение в этом месте.
        Постель была хороша: сетка не провисала до пола, матрац скрыт свежепростиранными простынями, сухими до ломкости, от одеяла хоть и шел устойчивый запах плохо переваренного одеколона, но было без дыр и видимых загрязнений. С наслаждением он вытянулся в прохладе простыней и,  откинув руки ладонями за голову со счастливой улыбкой ещё раз осознал свой отход ко сну не как требование устава, а как собственное волеизъявление.
         События дня ещё раз прошли чередой в его радостном сознании и вплотную приблизились к теме обладательницы только что ошеломившей его улыбки, когда за стеной некий Петя, всё более распаляясь, известил всех о неслыханном оскорблении, нанесенном ему этим сержантом, отказавшемся от предложенного, в знак уважения, стакана.
        -Он выпил всего половину! Сука! Я его зарежу.
        Сделался шум. Девушки, видимо повиснув на его руках, принялись перечислять многочисленные  достоинства отступника, кои могли бы нейтрализовать степень его падения.
        А ему, ранее не предполагавшему столь высокую значимость собственной персоны, было, однако же приятно слышать эти комплименты в свой адрес не на  желтом песке  у свежевыкопанного  последнего приюта, а в теплой уже постели, слегка нетрезвому и со светлым образом дамы в сердце.

        Утро решительно заявило о себе голосами уборщиц, звоном их ведер - уборка следов ночного пиршества заканчивалась и теперь до следующего вечера коридор общежития будет пустынно благоухать запахом болотной воды, изгнавшей щедроты чревоугодничества.

         Сегодня он наденет гражданский костюм.
         Ещё полгода назад матушка в глубокой печали от его решения, сразу после дембеля, не возвращаясь домой, пойти работать там, в неслыханной дали, послала от скромных заработков из накопленных на готовившуюся встречу, денег, некую сумму.
И был поход в, небывалой щедрости, гудымовский военторг.
         Намеренно долго выбирался цвет, фасон и размер покупки. Затем, в интиме каптерки собрался свободный от службы состав их элитного десятого взвода, с интересом наблюдавший процесс костюмирования. Вот, наконец, все приготовления закончены - и перед ними совершенно другой человек. Вот он стоит в брюках, при рубашке и в пиджаке. Цивильная ткань  прикасается к его чреслам столь эротично, что так и хочется сбросить их на пол чтобы скорее натянуть на себя привычную дерюгу форменного галифе. Но такой возможности нет - всем хочется подольше рассмотреть счастливчика, и он с блуждающей улыбкой гордо проносит себя среди солдатской амуниции в коридор, мимо дневального, через спальное помещение в канцелярию, где он сядет за командирское место, небрежно закинув ноги на стол. Здесь останутся только сержанты и,  в ознаменование сего славного события, будет выпита заветная бутылка. Да и одна ли?
         Впрочем, на качество постоянного боевого дежурства этот расслабон  существенно  не повлияет, ведь дежурные смены на посту и не дремлют.

         Выход в город в гражданском костюме по эмоциональному накалу вряд ли существенно отличается от блуждания без него, а  местные достопримечательности столь  не обширны и малочисленны, что требуется совсем мало времени на их изучение.
         Все  дороги здесь ведут на лиман, который, в свою очередь составляет часть залива холодного моря, и только океан по-настоящему велик, но сокрыт в дальней дымке, одновременно великий и тихий.
        С допустимой долей упрощения, можно сказать, что, зачерпнув ладонью воду у привычного берега, соприкасаешься тем самым с пределами побережья не только у этого  полуразвалившегося, кажется что со времен основания, оленеводческого колхоза. Вот стань, к примеру,  во время полуденного солнца лицом так, чтобы лучи светили не в ухо,  а  левый край переносья  - тут тебе и направление на столь вожделенную вчерашним героем Калифорнию - азимут 120 или около того, но удаление запредельное - тысячи миль океанских просторов.
         Такие вот Кордильеры. Но это там, не за бугром даже,а по настоящему за морем.
         А под тобой пляж.

8. Пляж

         Он представлял собой  полосу галечника шириной существенно меньше десятка метров, ограниченную с одной стороны урезом воды, а, с другой же - скалистым обрывом,  невысоким, всего в два человеческих роста. Изредка высота возрастала многократно. Тогда полоса пляжа пресекалась и только острые обломки каменных глыб грудами спускались в морскую пучину, принуждая ленивые волны дробиться во множество струй, метаться в поисках пути к пределу берега - так ничтожны эта завершающие потуги мелких агентов великого разрушителя суши, длящиеся со дней творения. Дальше тянулась равнина, поросшая мхами, травами и непроходимыми зарослями низкорослых кустарников, - до самого горизонта,- и только вдали эту монотонность оживлял вид горы с раздвоенной вершиной, воздымающейся над крутыми склонами, полными тайн.

          Реальность же была представлена  согбенной фигуркой, скрытой звериными шкурами в отделке традиционного орнамента.
          Скорее всего – это была старуха. С трубкой,  дымящейся в темных зубах, словно высеченных из тех же скал, разбросанных неподалеку.

          Лицо старухи - темная древняя медь, испещренная глубокими морщинами - оживлялся  взглядом, сохранившим природную остроту.  Неподвижный взор   был направлен в сторону моря,  и,  кто знает, что отражалось в этот час в ее  душе: ломаная ли линия дальних хребтов, всплывающих за горизонтом из размытой дымкой расстояния зыбкой границы пучины вод с безбрежностью небес; или распростертая в их обрамлении сама ли водная гладь, нежащаяся  под щедрым теплом развернувшегося, наконец, лета.

          Белый корабль - пришелец  иных миров - грузно просел посреди лимана; и вокруг него неспешно шла работа людей и механизмов.
Звуки дня затухали еще вдалеке. Лишь дыхание  прибоя, - мерно накатывающегося  на берег ленивой волной и отползающего затем назад,  волоча за собой мелкую гальку  и шипя осыхающим песком - не стихало ни на миг. В пенный прибрежный разлив отвесно бросались чайки, тут же взмывающие вверх к  своей стае,  казалось, так же не знающей покоя.

          Чайки...
          ... Издавна случались в заведенном тысячелетиями ритме жизни  старухиного рода, редкие праздники. Тогда мужчины ловили самого лучшего оленя, и ловко валили его на седой  мох ягеля. Большие, сизой влаги, глаза его бестрепетно отражали,  как доставался  небольшой, стертый годами работы нож. Под точным ударом лезвия жизнь животного судорожно покидала пределы тела, а открывшаяся плоть уже благоухала запахами близкого сытого блаженства. Тем временем разгорался весёлый огонь,  уже клокотала в  котле вода и большие куски мяса летели в него. Совсем скоро всплывала пена, густо пахнувшая пряным горьковатым ароматом вареной оленины. А между тем темная соленая кровь уже  выпита и разлилась первым теплом, а исполненная соком мякоть печенки кусок за кусочком отрезаемая ножом давала алчную работу жадному рту. Сильные челюсти творили свое дело в обрамлении  брызжущей  крови, а взгляд же было так трудно  оторвать от котла. Но приходило время и поедания дымящихся кусков только что сваренного мяса. Потом подступала блаженная сытость, растворяющая сознание. Хотелось отрешиться от всего и лежать, долго сохраняя пришедшую благодать. Но глоток за глотком крепкий бульон возвращал едока в окружающее - ведь еще предстояло лакомство: крепкие кости мослов кололись выверенным с детства ударом ножа и трепетные язычки мозга таяли во рту, растворялись, кажется, сразу в радостном кровотоке.
           Проходило немало времени, а прогорающий костер еще вырывал у крупнозвездной ночи круг, где набирал свою силу бубен. Под глухие, ритмические его удары выходили танцоры. Всю историю их жизни: охотник ли крадется за чуткой добычей, рассомаха ли стелется в предчувствии броска, морж ли косым ударом яростно вонзает свои клыки, ворон ли рыщет в поисках пищи - все это расскажут  пляшущие мужчины. Мягкие звуки речи сурового племени сливались в стройную нехитрую мелодию песен вызывая на танец женщин.
           Но,  вместо привычных мастериц,  в круг влетает стая трепетных чаек.
Родившаяся мелодия ввергает возбужденное тело в трепет натянутой тетивы: лицо тянется вверх , корпус прогнут назад, руки, в изломе, сведены ладонями за спину, а в место ног единая напрягшаяся мышца от кончиков пальцев к лодыжкам- икрам-бедрам-животу.
          Хей-я,
                хей-я,
                хей-я-я!
в едином ритме руки идут то за спину, то вперед, словно взмывая в невозможное, и там, на самом пределе - взмах вверх и над головами  вспыхивает трепет ладоней - словно рассыпавшаяся галька бросаются  женщины-птицы врассыпную. Но власть бубна вновь возвращает их в набор высоты. Снова и снова.
          Разгоряченное тело упруго как тетива,  груди, тяжелые, упруго воздымаются, обострившимися сосками скользя по коже камлейки. Случалось, что от этих прикосновений искрой вспыхивал жар, исчезал и тут же возникал вновь в низу живота, тая томительной мукой, но не такой острой, как с приходом мужчины. Сильные мышцы чресел ударами  гнали это томление наверх, где оно разливалось по всем жилочкам и суставам. Радость вскипала  в недрах существа: глаза сияли в рысином прищуре, щеки глянцевито блестели,  сочные губы, растянутые в страстной гримасе  исторгали всплески звуков, разгружая душу от избытка радости.
Улетая, эти звуки уносили с собой груз пережитого и неопределенность завтрашнего дня...
           ...Хорошо, однако!
И кому дано знать, что же на этот раз согрело старческую душу поздним теплом на исходе жизни!

          Старуха нашла себе опору в виде источенного волнами и камнем обломка бревна, занесенного невесть откуда, возможно и из темных лесов Прикамья, где вечнозеленые ели возносятся своими вершинами в поднебесье, скрывая в своих чащах многое из того, от чего Отечество стесняется не только пред всем миром, но и даже своими чадами. Старуха же прожила свой век не отягощенная знаниями об этих укровах. Единственное, что ей нужно теперь - это пища. Не та, которая добывается очередями в  поселковом магазине, а всего лишь еда предков, приходящая из тундры и моря извечно, без участия какого-либо начальства.
           Покуривая, она бесстрастно смотрит да смотрит на игру волн, чаек и белеющих на воде поплавков.
           Между тем в пространстве моря возникает нарастающий механических гул, и вскоре над старухой проносится вертолет рыбоохраны, растворяясь в направлении береговой линии там, где в горле большой реки встречаются хищные интересы человека, дикой природы и государства.
           Пролет железной птицы производит на старуху магическое действие - словно воспрянув от вековечной спячки, она в несколько стремительных шагов  оказывается у воды и ловкими движениям вытягивает на хрусткие окатыши камней  сеть, всю в серебристой пляске крупных рыбин. Улов извлекается  и прячется под куском рубероида,  якобы случайно оказавшегося среди прибрежного мусора.
          Урон рыбным запасам великой державы растет.
          А тем временем вертолет возвращается и, пролетев над дремлющей старухой, уходит виражом налево,  на крохотный островок  и далее - к длинной песчаной косе противоположного берега, чтобы по-самолетному, экономя в глазах командования остатки горючего, приземлиться с краю широкой и протяженной полосы стратегического аэродрома  - для дозаправки и подкотовки для следующего вылета..
           Весь этот спектакль длиться долго - всё время путины, радуя участников постановочных сцен благополучными исходом: старуха остается с добычей; вертолетчики  обеспечены часами наработки по планам использования авиации в интересах народного хозяйства - а это, прежде всего, существенный заработок;  рыбоохрана  же имеет сверхплановое снижение показателей браконьерства по сравнению с отчетным периодом прошлого года.
         Как говорится – все довольны и все смеются.

9. Осколки

          А 28 июня 1972 года пролетал надо мной спутник NASA  ERTS E  1705. Трудно вспомнить точно,  чем  в эти мгновенья была занята моя буйная головушка.   Но с достаточной уверенностью можно предположить, что она,  в свои  23 года, переполнялась страданиями в самой безнадёжной форме.

         Стоп. Кажется, мы попали не совсем туда. Во-первых,  налицо повтор, а,  во-вторых, имеют место личные рассуждения, которые - известно - защищены от несанкционированного вторжения..

         Но есть мнение всё же сверить их правдивость с уже имеющейся информацией.

         Иногда казалось, что страдать вечно был мой удел. Это  тем более невыносимо,  ведь бриллиант моих вожделений сверкал в такой близости и при таких  заманчивых обстоятельствах,   что достаточно было малейшей искры,  чтобы испепелить   в пламени  вселенского масштаба  всё, что имело неосторожность сопутствовать сему. Разумеется,  такого взрыва не произошло. А, спустя совсем немного дней, мои друзья имели все основания издать некое картографическое произведение, носящее такое экзотическое название: Карта местности el rancho de Granidos.
         С большой степенью достоверности там, у подножия  гранодиоритпорфирового столпа нанесён некий объект с развевающимся флагом.  Да и само название объекта ну никак не согласуется с окружающей обстановкой. Вот же  оно: "Дворец бракосочетания"
Много ли найдется подобного в топонимике пустынных пространств?
         Изображение крепости-дворца на карте  однозначно  знаменует собой нечто, от которого последствия тех событий не заставили себя ждать; и уже ровно через год трансформировались в совершенно новые, имевшие характер наступившего только что отцовства – впрочем, ещё в некоей виртуальной форме и заметно уступавшей в силу своей неопределённости страстям от разлуки влюблённого со своей возлюбленной, уже ставшей матерью его незнакомого первенца - со всей возможной в молодом человеке силой.

         Но до этой поры,  что же спасало мою душу от краха безнадёжности?
         Без всякого сомнения - это погружённость в прекрасный мир окружающих пространств. Они пребывали без границ, и каждый миг их являл свою особенность.                Вряд ли когда станет возможным повторить  эти осколки моего мироощущения в конкретной форме,  но время от времени    где-то из глубины меня всплывают  образы былого, причудливо  искажённые памятью и фантазией.
        Обращение к воспоминаниям сейчас покажется сомнительным, но определённо можно сказать, что та жизнь уже невозвратима.  Сейчас, да и в будущем тоже,  наше местопребывание ограничено властными рамками необходимости. И пусть клетка эта открыта, но много есть того, что гасит наш порыв туда, где от тела остаётся самая малость, достаточная только лишь для того, чтобы напитать душу соками жизни.
Одно мгновение - и вот уже снова мы  над миром, оказываясь там, куда велит прибыть безудержное наше воображение.

         Так вернёмся же мысленно туда,  где воображаемое и реальное сливалось столь естественно.
         Ничем себя не обозначив,  вражеский спутник вылетел со своей орбиты в чисто  временное измерение, и находится там уже многие годы. Теперь уж нет его реально,  а фотография, сделанная им, миновав и границы, и запреты, да  прихотливыми путями попала на мой стол. Только теперь  этот снимок невинен с точки зрения государственной безопасности; и  всего-то лишь источает горьковатый запах  нагретого камня,  дикого со дня творения;  с ним смешивается благоухание высохших совсем недавно мхов, лишайников, трав.  Сюда с долин приносит ветер дыхание цветущей жизни. Вокруг же в  сочном небе - бесконечная щедрость ломаных линий горного  обрамления.
         Или это может быть обычный пуржистый день чукотской зимы.
         Окно, в которое я  вижу лишь кусочек заснеженного пространства, полуоткрыто, и ко мне врываются редкие обрывки  вихрей. Там - теплая снежная пурга.  Временами она усиливается настолько, что скрывает  постройки, кажущегося нереальным, маленького посёлка.
         Вот снова открылась нехитрая жизнь в фантастической пляске вьющихся снежных линий: веселье пушистых собак, сиротливая строгость  полузанесённых домов, спокойная уверенность пробирающихся против ветра полусогнутых  людей.
         Над всем этим  родственно близко предчувствуется  жизнь гор.
         Неба нет.
         Есть лишь бесконечный серый  объём,  равнодушно вмещающий этот ничтожный сгусток материи. Ему  нет предела.  Великое и ничтожное тут одинаково бессмысленны.  Поэтому  так понятна гордость простодушной жизни,  примостившейся на самом краешке Земли у Великого океана.

        До океана больше сотни километров, а до ближайшей речушки - считанные метры.     Она начинается в первых минутах ходьбы у самого подножья горы.  Собираясь с  обширного  пространства склонов, впадин и долин, каждая молекула её  потока не просто частица влажной субстанции. Удивительная сама по себе своими природными свойствами эта капелька несёт в себе память  своих превращений. Для души человека, живущего не только  сомнительными благами мегаполисов, спасительно сознание о своём родстве с  той природой, откуда приходят дожди и снега. Но и ясней  черты  трагедии  культуры в виде  обломанных стволов и веток, россыпей многоцветных упаковок, в шуме хлорированной воды уходящей в темный проём сияющей белизны. Как в преисподнюю.
Нам кажется порой, что драма эта переполняет всеобъемлющие подмостки театра Жизнь.
Нет, всего-то мелкий  эпизод!
         Долгой зимой под покровом снегов та речка ничем не выдаёт себя. Однако, в весеннюю пору бурлящий её поток становится событием для  обитателей селения...
         ... Теперь хозяйкой здесь трава.

10. Акбайтал

         Стояла третья  ночь только что начавшегося года. Утомленный  мужчина, большим теплым валуном своего тела уже входил в зыбкое море сна, а она же  всё ещё продолжала жить ощущениями совершившегося вот только что.
В темных ее недрах не тела даже, а, скорее, души начиналась новая жизнь. Это будет третий  их ребенок. Тот, кому суждено нести  в себе таинство давних предзнаменований, почти определенных теперь, а таких неявных тогда...

           ...Яростное солнце жарило сизый воздух горной системы Акбайтал. На одном из отрогов её, в  сае  с едва струящим ключом на альтитуде 4000 стоял их лагерь.
Сегодня она осталась здесь одна - среди безмолвных гор.
           Уже исполнены неотложные дела, и начавшийся зной гонит девушку под навес палатки...

            …Разметавшись от жары на постели, она уже проваливалась в сладкую дрему,  как …
 
…вблизи обозначилась грузная поступь шагов и всё тело её сковала невидимая власть сознание вяло сопротивляясь стало заполняться неумолимой одуряющей волей неизведанного горько-сладкого соблазна растекающегося в каждый укромный уголок  её существа окружающий мир дрогнул и взмывая с нарастающей быстротой двинулся  закручиваясь в огромную вначале но постепенно сужающуюся спираль казалось бы уходящую в ничто  но  нет там где уже казалось бы не существовало ничего обознчилось нечто абсолютно неведаемое  не существовавшее никогда ранее и казалось бы с чего бы  ему  существовать и сейчас отвечающим былым представлениям о возможном вероятном и абсолютно невозможном но вот возникает же  обозначив себя вот только что и  теперь обретая себе  устойчивую форму которую уже можно было бы как-то и назвать…

                … книга…
               
         … безграничный тёмный  фолиант древности обозначил себя главным в окружающем мире выдвинулся вперёд стеной несокрушимой обложка его неумолимо отворилась и сухие страницы ломко шурша стали открываться одна за другой неясные письмена проступали в желто-оранжевом поле источая дух сокровенного знания сладостный яд любопытства и тягучий страх отталкивая друг друга схватили опадающую вуаль её души и крепко удерживая в своих тренированных руках споро стали вливать в её пределы вязкую  дурь, в которую падали  осколки сознания падали погружались  и растворялись  без следа вся эта смесь тягуче оплывала к краю зияющей бездны и и и и...

         Глухие раскаты неземного исчезающе низкого голоса позвали:
         - Давай поговорим...
         -Не-е-т!!!-  только и смогла выдохнуть она, когда остатки сил уже покидали её всё же успевшую почувствовать как...


…Шелест опадающих листов глухой хлопок закрывшейся обложки и ускоряющиеся шаги уходящего поглотила воцарившаяся тишина постепенно отошла и давящая тяжесть и медленно вернулась к ней способность встать и осмотреться...


       На всём пространстве, открытом взору было безмятежно пусто. Только горные хребты уходили вдаль к величайшим вершинам, заступающим путь к Шамбале. Прихотливым видением представлялось уже случившееся.
       Однако, что же было в тех явившихся скрижалях?
       Словами не выразить и доли предложенных откровений. И только сознание, которому дарована была возможность уцелеть, удержало крохи предвидения.
      Но лучше бы это не знать!

А сейчас - зацепились навсегда в отравленном сердце ничтожные крупицы предсказания, приоткрывшегося на  мгновение в лихорадочности только что свершившейся схватки...
      - Господи, спаси и сохрани!..
 
      Дни, месяцы и годы прошли с тех пор.

      ...И вот уже  столько мгновений живет в ней опадающими лепестками судорожной нежности ее дитя.

      -Эй, что это неуловимое связывает эти минуты с призраком того полуденного помрачения?..


11. Всё


         Всё кончено! На крики из палаты прибежал дежурный врач.Но, сколько ни старался он вернуть дыхание, сколько не вкалывал  спасительные растворы -а  измученное борьбой за жизнь сердце оставалось безучастным.
        Всё-о-у-и-и-и!
        Оставалось проститься с телом, собрать вещи и покинуть унылую коробку палаты с облупающимися слоями краски и запыленным серым потолком - место где назначено умирать нашим детям.
        Он стоял потрясен и безучастен, признавший всю тщетность своих усилий что-либо изменить и отупело видел, как она, мать его сына, с тихим стоном упала на  родное тело, взлелеянное ею с первого крика и до последнего вздоха этого человека, совсем недавно вступившего на порог отрочества.
       Он один из её детей, одарил её словами признания в любви, сказанными открыто в порыве благодарения.
       И впрямь - особенное дитя. Единственное, с кем можно было разговаривать честно, без обиняков, обо всём  - меньше месяца назад в обычном разговоре, он услышал от Сына нечто такое, что осознаётся только с десяток лет спустя, как недвусмыслённое духовное завещание. Сына – отцу, какая в этом рассогласовании времён заключена нелепость!
       Неподдельный его  интерес ко всему, зрелая рассудительность и стремление к мастерству - многое обещали в будущем.
       Никакого будущего у них не будет.

       На провисающей кровати безмятежно распростерлось его тело.
       С утробным воем мать припала  к нему своим смертельно усталым телом и, просунув снизу вдоль спины обе свои руки мучительно вбирала в себя остатки тепла своего ребёнка, так стремительно отходящиго навсегда...
       На  сомкнутых веках собирались её слезы.
       И это последнее, что  взял он от них с собой.

       Был вечер утраты, и наступала ночь.

12. Ночь

      В кромешной темноте - то мерно вздымаются к низкому небу, то опускаются в пучину тяжелые безмолвные волны, растекаются вокруг и вновь неисчислимо повторяют этот примитивный цикл чудовищной мощи. Иногда, зародившиеся в тропическом котле циклоны налетают и долго раскачивают гладь до вскипающих к небесам валов. Ветра уходят, но долго ещё продолжается дикая пляска волн, до тех пор, пока в изнеможении  опять не погрузится  всё в мертвую зыбь.

Вот океан именуемый жизнь кто бросил нас в его пучины обозначив всего лишь один исход  неизбежный и безрадостный остается только странствовать по наитию не ведая  что ожидает тебя в конце пути итак ты обрел судно поставил парус и отправился что заставляет тебя пренебречь воле волн и беспрестанно меняя галсы вновь и вновь ловить ветер упрямо следуя к призрачной цели вряд ли удается кому пройти весь путь не изменив себе и другим весь драматизм нашего бытия  и составляют искания цели и направления вот уже ты научился искусству лавировки уже набрал достаточно скорости чтобы получить удовольствие от путешествия но меняется ветер и сносит тебя прочь тогда требуется умение правильно выбрать галс вовремя ослабить такелаж и в точное время перебросить парус чтобы не потерять ветер иначе обвиснут снасти потеряется скорость и трудно тогда выправить ход да и удастся ли не захлестнет ли крутая волна и глубины океана преждевременно прервут твой путь все твое существо утратит тогда связь со светлым миром темные толщи вод расступятся и поглотят тебя навеки только белая чайка пронзительно вскрикнет прощаясь и примет твою душу в себя чтобы отныне неприкаянно взмывать над миром не ощутившим потери и падать вниз в звуках рассекаемых воздушных струй растворяя жар утраченной жизни

"Она имела сына и он умер. В скорби своей обратилась она дать лекарство.
А люди говорят:
-Она лишилась рассудка. Мальчик умер.
Тогда она начала плакать:
-Господи, дай лекарство, чтобы вылечить мое дитя.
И он ответил:
- Мне нужна горсть горчичных зерен, - иди, возьми их у тех, кто не потерял ребенка, родителей, родичей или друзей.
Бедная, она пошла из дома в дом и люди, жалея ее,  говорили:
-Вот горчичное зерно, возьми, сколько тебе нужно.
Тогда она спрашивала:
-Были умершие в вашем доме?
И ей отвечали:
- Увы, живых мало, а мертвых много. Не напоминай нам о великом горе нашем!
И не было ни одного дома, в котором бы не скорбели об утратах!
Тогда она, утомленная, и потерявшая надежду, села у дороги, смотря на огни города, которые вспыхивали в ночи, и стала размышлять о судьбе людей, чья жизнь возгорится на короткое мгновение, а затем гаснет.
Всем предназначен уход; но в этой долине, исполненной скорбей, есть и тропа утешения."

Так сказал нам, остающимся жить, Буддагхоса в своей притче о горчичном зерне.

13. Сон

         Прихотливое сочетание иррационального с живыми, действующими образами.
Не один раз за всю долгую жизнь сон этот приходил к нему, заставляя вновь и вновь пережить прошлое. Но не повторением случившихся эпизодов, а острым продолжением оборвавшей некогда темы.
         Вот и на этот раз он встретился с той дальней и долгой увлеченностью, первой в его жизни, при большом скоплении хорошо знакомых друг с другом людей. Не важно, что происходило вокруг, важно что там была она - неотвратимо влекущая своей особенностью, заключающейся прежде всего в том, что она была в те годы юной девочкой, сменяющей  черты, присущие детенышам человека, всем вообще, на метаморфозы предстоящего цветения.
         Природа уже принялась вносить свои коррективы в облик  этого существа - неуловимая нежность округляла черты, возникали некоторые припухлости тела,  движения приобретали грацию, а взгляд становился  застенчив и пуглив, словно бы ожидая некую опасность от мира, к которому  в её крови всё более и более зарождался пытливый интерес.
         Их общие сверстники – мальчишки - всё ещё пребывали в состоянии игривых щенков, хоть  уже голенастой поры.
         Что, впрочем, не совсем определённо, ибо как причудливо скрываются подростками истинные  свои первые предпочтения.
         Сверстницы же росли вместе с ним, и обыденность всегдашнего присутствия скрывала их девичьи метаморфозы.
         Она же была приезжей - обитательницей иных миров, что и возвышало  её среди прочих.
         Впрочем, кто знает, по каким признакам один человек выделяет среди тысяч одно - единственное существо, так что приходят в действие тайные силы, взрывающие оболочку равнодушия затем лишь, чтобы обречь на муки обнажившиеся чувства? Но что из себя представляет человек, без  этих страданий?! Проходит время, и с каждым днем безрассудность юности сменяется опытом лавировки, практичность и деловая хватка сулят успех на жизненном пути, где такой помехой становятся душевные пристрастия. Ни дня без предательств - маленьких и больших - в угоду успеху. И только внезапно прорвавшиеся из под гнета рассудительности остатки былого изъязвляют устоявшееся благополучие!

Что, весёлый огонь молодого костра,
В небо выстрелил жгучие звёзды -
Неужели вернулась былая пора
Где не ведомо было  жестокое «поздно»?

Тёплый ветер ночи из далёкого края
Твоё имя принёс мне с печальным укором -
Мол, забыл, греховодник, дыхание рая
О котором, небось, тосковал с голодающим взором.

Этот рай был земной - назывался тобою:
Нестерпимой, желанной, томительно пьяной
Вкусом снега, июльской  бессонной жарою,
С ароматом девической кожи, не знающей раны

Той измены моей - хоть невинной - но злой
Ненароком вошедшей в меня, ненароком…
…Да уже навсегда. Но обрёл ли покой
Господин Се Вкусивший, терзаемый роком?..

Значит, нет! – если вскинулось сердце в груди.
И раскрылись глаза в суеверном испуге:
-Что заставило вас оказаться в пути,
Эти волны былого, сейчас вот  замкнутого круга?!

         Счастлив тот,  кто страдал  юным. Игры и забавы тогда утрачивают свою привлекательность и ты тонешь в глубинах чувств, долго и трудно ища дорогу к спасению. Невероятная работа совершается тогда. Приходит зрелость мысли и чувства.
Они остаются с тобой,  когда ускорение жизни выбросит тебя на поверхность выживания.
Но ничего этого не знает юнец, когда, по обыкновению, презрев опыт предков, прокладывает  свои устремления на чистом еще листе судьбы.
         Не   являет ли провидение свою беспощадную щедрость на испытания,  для того лишь, что бы отвратить неокрепшую душу от непоправимого?
         
         Этот раз снилось, что они среди знакомых - но ни единого  слова, ни взгляда, ни жеста - только напряженное осознание присутствия и каких-то томительных ожиданий. Люди, безмолвными манекенами перемещались по залу, не в силах что-либо изменить.

С тобой вдвоем - в толпе - мы прожили момент
Той странной близости, к которой шли так долго.
Тому десятки лет, как я все ждал ответ
Своим немым мольбам, в которых было мало толка.
И вот теперь - сбылось - так близко - ты и я,
И слышу я слова твои, журчащие потоком.
Извивами  счастливого ручья
Струится благодать из юного далека.
Да что же это вдруг? - все будто не со мной:
Смысл долгожданных слов все меньше мне доверен.
Нелепый  звуков строй проходит чередой
Но их не понимаю я. Наверное, утерян
Всесильный драйвер карты звуковой,
А новый кто ж уступит?
И глаз, и губ. О, нежный образ твой -
Он здесь, со мной - все также недоступен.

             Вечер шел к концу, и многие уже стали расходиться. Тогда, собравшись, вышла и она. Недвижим глядел он ей во след, ожидая, что случится так ожидаемое: просто обернётся она и тогда всё невысказанное разрешится само собой  - не будет ни вящих объяснений, ни нервных жестов, ни огневых взоров -  просто  эта дорога легко станет их  будничным течением дней вблизи друг друга, когда всплеск  первой радости обретения безвозвратно иссякает долго-долго, растворяясь в повседневности привычки жить, да жить, поживать.
            Как длинна безликая улица ее ухода!
Однако же  вот и последний поворот её обозначился темной избой, покосившейся от старости.Еще несколько шагов и пусто стало вокруг - в черную пустыню от края и до края тогда обратилось поле его ожиданий.
            Бестрепетно стоял он у последней черты.
И пришла равнодушная вечность опустения. И безысходность была владыкой всего. Всего того что обратилось сейчас в ничто. И отныне будет так всегда.
           Будет? Как может быть что-то,  если иссякла даже надежда? Но что это? Неясное движение вдруг обозначилось в дальних пределах земли - что-то непокорное пробивало  покров мрака снова и снова. Слабый свет сверкнул из глубины темноты,- явился - и,стремительно умножаясь, начал гнать прочь дрогнувшую тьму. С открывшихся небес соскользнул первый звук и, дробясь, явился, вострубив темой, не стройной в начале, но уже  и тогда наполненной неким, ещё неуловимым смыслом, отзвуки которого, распространяясь вокруг, пали и в зияющее дно его души.
           О, благодарю тебя,   за то что, уходя, ты отпустила меня в пространства миров, освободив от угрызений совести  и тягостных сомнений.
           Все кончено? Нет! Никогда не истает этот  кристалл мужества, что вырос в насыщенном растворе так и не определившихся устремлений. Да, само осознание постыдности своего эгоизма лежало тогда валунами препятствий на пути их сближения. Теперь сгорела без следа ловчая сеть притязаний и обнажилась сокрытая до поры готовность отдать  себя без остатка, когда приидет тот час...
           ...Жгучая влага вскипала в краях раскрытых век - на тёмные озера глаз пал едва обозначившийся рассвет.  Кончилось наваждение сна. Близилось утро.
           Пора, пора уже  вернуться душой в свою семью.
          
           И  пришло время откровений.
           Да, кто-то высший вел его в тернистых дебрях, сменяя дорожную усталость очистительной купелью открывшихся щедрот  величайшей на планете суши до пересечения  судеб.
           Его самого  и существа совершенно другого. Это была она и она стала его женой. Таково предначертание судьбы и мы попали в перекрестье её прицела тогда,
когда  высшей волей уготована нам бала участь совершить это:

           -Сочеталися еси...

           Теперь уж они сами знаем что делать - нас учить не надо!

           И были дни, когда они жили  в беспамятстве от обилия житейских забот.
Казалось, что все прелести жизни остаются где-то за пределами их жизненного круга и есть только неизбывная борьба за судьбы подрастающих детей. Тяжки оковы забот!
Но  радость видеть подрастающие чада  и себя среди них - едва ли не единственное, что держало их на плаву. А вместе с тем крепла и тревога - что же ждёт их за пределами гнезда?
          Только бы смогли  они разглядеть в одноцветье будней, те, сокрытые  бытом, достоинства, что выделяют их родителей среди прочих, понять алгоритм их жизни, далёкой от богатства, но скрывающий какую-то особую наполненность их внутреннего мира.
         Да, случилось так, что последний сынок их - отрок избранный  волей провидения,  в самом начале осознанной жизни украсил горние высоты небес, ушел,  освободившись от изнурительных страданий дней болезни в ясном сознании и со словами любви к остающимся здесь.
         Зачем?!!
         Дано ли нам постигнуть смысл совершившегося?
         Не будем мы, однако, пытать на сей счет молчаливый оракул.
         Видимо, нам остается просто пить по капле нектар  отпущенных дней, стараясь не пропустить ни грана вкуса.
         Ибо сказано поэтом:
           -"Мы пришли, чтобы выплеснуть мед и увянуть."
        Соты из воска еще не полны. Будем же неутомимы на цветущих лугах. Это наш долг и наше право Ведь всё, чем мы живём - так далеко от  греха гордыни. А наши достоинства? Что же, воистину, они вырастают из наших недостатков.
        Поднимем же свой печалящийся взор над юдолью скорби и отдадим себя без остатка предопределению.

14. Срединная степь

        На самом пределе  слышимого звука низко гудит степь. Словно гигантская виолончель так завершает свою виртуозную тему abbasando, длящуюся столь долго, что представляется   непостижимым. Такт, два или три, а может миллионы лет – так ли уж важно точное определение отрезка времени перед лицом бесконечности? - иссякала мелодия, проступала вновь и  опять уходила в тишину, чтобы, наконец, когда-нибудь исчезнуть совсем.
        Что будет с нами, когда прекратятся последние её вибрации?
        Что?
        И где этот неутомимый инструмент, недоступный мятежным взорам - за кулисами ли обступивших холмов, а, может, укрыт коврами трав под нашими ногами?
        Эти вечные вопросы!
        Они выделяют нас из огромного мира, и мы ищем ответы, изощряясь вместить всю безбрежность его  явлений в тесный сосуд наших представлений о них. То хлад пучины излучает добытый тогда трофей, а то и теплую радость негаданной находки. Но всегда - лишь часть чего-то целого, исчезающего в тумане непознанного. Да, мы обречены быть лишь долей этого мира и, в тоже время, бунтовать против этой ограниченности.
Наш изощрённый ум в безразмерной студии своего воображения лепит - частица за частицей! - отражённый образ мира. Иногда куски творящей глины удачно ложатся на выстроенный нами каркас модели, где и утрачивают свою особенность в целом рождающегося образа. Но случается, что новое приобретение так и выпирает своей упрямой особенностью, какой бы стороной  не пытались мы  соединить её с нашей конструкцией. Тогда мы отделяем лишнее и тут же забываем об этом, завороженные достигнутым успехом. Проходит время и мы уже измеряем реальность ветхим аршином своих умозрительных построений, так умножая собственные заблуждения.
Когда же сомнения образуют Множество, мы обреченно заявляем о недоступности мироздания нашим инструментам познания.
          Но что-то вновь и вновь понуждает нас начинать все с начала. А сам предмет возобновившихся притязаний с лукавой усмешкой поощряет наши попытки: Да, - как бы говорит он -  я увлекся  тогда нашим бегом наперегонки, и оторвался слишком далеко. Но теперь то вот мы рядом - только протяни руку и сделай всего лишь несколько быстрых шагов.
          Так начинается новая игра, в которой нет места пессимизму, равно как и оптимизму - только неизбежность случая. Вот что гарантировано нам однозначно.
          Расслабься же и постарайся получить удовольствие!
          А одинокий орёл, являющий виртуозность своего парения, неизменно недвижим в этих небесах всетворящей земли.
          Птица и виолончель - вот два символа плодотворности неброских признаков мастерства, что завораживают нас сейчас. И, право, стоит иногда остановить себя и, в образовавшейся праздности, насладиться лицезрением явившихся совершенств.
          Потоки знойных ветров и зимних вьюг проносятся здесь из далеких краев мимо и исчезают в стороне, столь же неведомой в своем конце, как и в  начале. Вечный орел висит  в вышине. И кажется что, только его не касаются те вибрации, что сотрясают все вокруг.
          Ещё лошадка низкорослая, чьи предки покорили некогда полмира, смиренно несёт по степи своего седока. Узкий разрез его чёрных глаз лучезарен. Спокойна  душа пастуха, привычен труд и песней отзывается тело на  жизнь природы:

"Пресветлый, вечный
из чистого трехярусного неба
с высокого сияющего свода
отправил дьесегея-Громобоя
в срединную незыблемую землю,
и двери в небе настежь отворяя,
и опрокидывая все препоны
ведомым Громобоем в поводу
Так - с мягкою, густою, ровной шерстью
с блестящею и белоснежной мастью,
с быстролетяще-резвыми ногами
с мясистою и толстой плотью,
с пластами остро пахнущего сала,
с живым дыханьем - множество коней,
подобно стаям белым снегириным,
собрав-собрав большими табунами
туда, где солнце высоко восходит,-
срединную незыблемую землю
отборными конями заселил...

        Кто и когда научил кочевника так чувствовать окружающее, и мастерски выражать свои чувства в знаках смысловых новообразований?  Да так, что волшебный акт творения происходит как бы сам собой, без каких либо потуг, без расчёта на признание и успех, а только лишь из потребности выразить своё отражение мира и тем самым приобщиться к окружающим его превращениям.
        Нескончаема  песнь арата. Беспредельна степь. И нет преград  душе, летящей над пространствами огромного материка.

        Четыре океана извечно терзают его берега в невероятной дали, откуда только ветра приносят сюда шумные дожди. Они падают на страждущую землю, которой и этой скудной  доли щедрот прекрасной из планет достаточно, чтобы расцвести каждой былиночкой, подняться к благословенным небесам и влиться своим голосом в завораживающе слаженный хор, поющий  осанну  всему живому, равно как и божественно недоступному.

Шаран-Цэцэг, цветочек жёлтый,
Всю степь укрыл до горизонта.
Собой невзрачен,  прост на вид
И всё же он в степи царит.

          Незатейлива эта  благодарственная молитва, сочинённая, той о которой  я и веду весь этот рассказ - моей попутчице в мирах, повстречавшейся мне на перекрёстке судеб. И как же много открывается в её так выраженном  смысле пусть и предвзятому но и пытливому чувству, чтобы откликнуться  на ненавязчивый призыв всеми гранями своего благоговения. Пусть это благодарение   исходит прочь от тебя в  беспредельный мир, ведь оно возвратится  прекрасными дарами - всегда неожиданно, - чтобы спасти тебя, может быть уже поверженного в прах ударами судьбы от последнего твоего прегрешения перед мирами – которое всего то и называется Уныние.

          Перед нами лежат пространства, созданные природой для уединенного созерцания. Куда не кинь взгляд, ничто не ставит пределов досягаемости. Только далекий горизонт  обозначен  волнистой линией холмов, размытой зыбким маревом живительного тепла.Сколько жизни сокрыто от праздных взглядов в этих просторах?!
Любой возникающий здесь вопрос, тает в дали, не встречая ответа.
          Пусто вокруг, безмолвно.
          Только хищник находит себе добычу, и тогда прерываются дни жертвы на алтарь продолжения жизни.
          Но кто возьмет на себя смелость быть судьей трагического?
          А ветер, неустанно стремящийся куда-то, разносит густой настой цветущих лугов, способный опьянить целый мир.
          Да, пусто кругом. Только переливается внутри упрямое осознание того, что твое время существует вечно, и  нет нужды спешить ни для чего. И  мир, открытый взору, и бездна внутри тебя обратились в расплав, а их содержание янтарно  перетекает друг в друга. Запах созревания кружит голову и изгоняет прочь тяжесть прошлых невзгод. Ничто не мешает начать всё с чистого листа - как письмо на песке: стоит споткнуться на тропе постижения смысла - и одного движения достаточно, чтобы не оставить на зыбкой поверхности и следа. Теперь ничто не догонит тебя обрывками фраз, этих свидетелей былых  заблуждений.
           Настолько дорогих тебе сейчас, что кажутся откровениями.


15. О лошади сивой масти

 
           Когда мы пытаемся реконструировать прошлое, какую непосильную задачу ставим себе при этом! И самый искусный мастер не может в полной мере адекватно отобразить события и минутной-то давности. Всякая наша попытка уже содержит в себе опыт предшествующей  жизни и поэтому новая модель того прошлого - когда не ясен был ещё результат наших усилий - является как бы новой реальностью. Поэтому, встречая в виртуальных образах подобие картин прошлого, непосредственный участник  заинтересованным взором ищет и находит: и некие аналогии, там, где их быть не может, и  несоответствия явные и сокрытые,  там, где  автору хотелось бы быть точным.
Тому же, кто признает возможность отстраненного восприятия самых  узнаваемых эпизодов, советуем провести некий эксперимент.
          Вот проба воды, взятая в устье могучей реки. Сколь много частиц её слито воедино даже в малом объеме!  Но значит ли это, что всякая капля его утратила свое первородство и отныне предстает безликой?
         Возможно и так.
Но если дать возможность ей осознать свою самость, можем ли мы тогда со всей определенностью сказать, то вот этот стакан воды наполнен водой притока Янь, другой же содержит в себе вкус родников противоположной стороны обширного водосбора, где царит Инь?
         Надо ли говорить о бессмысленности подобных утверждений?
         Все-таки наша жизнь соткана  из одной нити, сколь бы обширным ни казался  её многоцветный ковер.
         В минуты роковые наше внимание сжимается до размеров точки, ища выход из скалистой узкости в ревущих бурунах сокрытых рифов, но стоит выйти нам на широкую воду - вот и разворачивается наша душа подобием солнечных элементов, пролетающей над планетой космической станции.
         Сразу забыто то, чему мы поклонялись совсем недавно и мы предъявляем новые претензии судьбе.
          "Но Провидение не то, что спасает тебя в бурю, когда  все другие нашли последний приют в пучине, а то что губит тебя, когда иные все спаслись среди обломков, разбросанных в безбрежности океана."
          Так сказал гуру  Шри Ауробино Гхош.
          Да, я припадаю к стопам его мудрости,  но вовсе не потому, что хочу отдать  кому-либо свою волю, а затем,  что чувствую, как струны его души резонансом отзываются в деках моей ипостаси.
          Провидение. Всякое упование к его милости лишено искренности, поскольку наши интересы всегда простираются к спасительному. И пагуба его снисхождения отвергается  самыми глубинами нас.Тем самым мы говорим: - Стоп! - его устремлениям, как бы поднимаясь с привала на трудной дороге, и совершаем дальнейшее восхождение без помощи посторонних сил. Так есть ли на самом деле то, что мы только что назвали всего лишь  одним словом?
          А может Проведение - это всего лишь имя бухты, что

"вдается в север-западный берег Анадырского залива на 19,5 мили к северу и имеет вид узкого фьорда. Вход в нее расположен между мысами Столетия на западе и Лысая Голова на востоке.
Бухта Проведения окаймлена горами высотой 400 - 800 метров. Эти горы являются отрогами Чукотского хребта и имеют преимущественно куполообразные вершины; склоны гор, состоящие из каменистых осыпей и скал, очень крутые; местами они покрыты мхами и тундровой растительностью. Впадающие в бухту речки мелководны и уровень воды в них непостоянен.
Восточный берег бухты Проведения своими изгибами образует три хорошо защищенных бухты. Западный берег изрезан слабо.
При подходе к бухте Проведения с моря наиболее приметны мысы Якун, Столетия, Лесовского и Лысая Голова, а также отдельные горы на восточном ее берегу: Ысигэт, Ступикан, Горностай и Беклимишева.
Глубины в бухте Проведения достигают 156 м. Посредине входа в бухту имеется порог с глубинами 35 – 40. Берега бухты приглубы, но местами вдоль них разбросаны камни.
Грунт в бухте Провидения на глубинах больше 20 м ил, а на глубинах меньше 20 м. галька."

         Сколько всего  открывается за строгими строчками этого, взятого из мореходной лоции полвека назад совершённого описания, человеку, способному оторваться от основ формального знания и населить это мир шумом прибоя, криками чаек,  дыханием жизни рыбаков, выходящих в море за извечным уловом, или охотника в поисках добычи на безлюдных склонах.
         Зачем населять формализованные страницы живописными подробностями вымысла, когда сама жизнь вопиет из каждого распадка своей многозначительной тишиной?
А сумеешь пробудить в ком-то интерес к  познанию самого себя на просторах  миров – и на том тебе и спасибо. Сколь мизерен тогда избранный бизнес - это правда.
Но и самые неутомимые любовники  ведь так же безрассудно  много возможностей упускают на игнорируемом ими рынке сексуальных, например, услуг.
        Да, жизнь исполнена противоречий, которые всякий раз останавливают нас необходимостью выбора.Но, сделав решительный шаг, уже невозможно вернуться к изначальному, ибо всякое перемещение по спирали времен исключает возможность встречи с  однажды утраченным.

" Тогда очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем всматриваемся мы в грядущее,  стараясь удержать несбывшееся. А между тем время проходит, и мы стремимся между туманных берегов несбывшегося, толкуя о делах дня"

         – Узнавайте же мысли  творцов  затерявшихся среди пестроцветного обилия однодневных бестселлеров - и откроются запоры вашей собственной ограниченности. Можете не спешить, но знайте - "время проходит"!
        Вид творчества, склонившего голову перед прихотью потребителя, роющегося, как в груде  искусно разделанного мяса в поисках куска, отвечающего критериям его запросов - способен остановить и в самом начале, казалось бы,  любой душевный порыв.
И все же живы храбрецы, бросающие себя в обжигающую купель измышленного.
        Где источник и самых изощренных сих картин?
        ?..
        Да, знак вопроса всякий раз остается на дне  сокровенного сундука, когда содержимое его извлечено нетерпеливой рукой и обрело в зависимости от мастерства исполнителя ту или иную форму.
        Удачлив тот, кто может сохранить способность действовать рассудительно, как опытный обольститель. Но как неловок горящий, переполненный страстным порывом, что только самая изощренная жрица способна извлечь удовольствие из сего, поверженного - с самых недосягаемых верхних веток, - плода.
       Как же быть тому, кто долгие годы носил в себе благодать тех беспредельно прекрасных миров, когда ошеломленное сознание снова и снова говорило:
- Ради этого стоило родиться - без каких-либо расчетов быть услышанным?
       Дать возможность  источить обретённое богатство по капле в малую течь?
       А почему бы и нет? ведь сколь много цветов земли уже кануло без следа!
       И кто об этом вспомнит?
       Но что-то вновь и вновь заставляет новый росток пробивать себе ход к свету сначала сквозь оковы семени, затем  сквозь недра родящей земли: благоприятствующей своей плодородной сутью, или даже жестокосердной, как плотный слой асфальта.
        Вот пробился, наконец, слабый побег. Уцелеет ли он, пока не окрепнет среди множественных вызовов его времени? А, уцелев, увидит ли его расцветающее чудо внимательный взор?
Уже опадает последний лепесток, сохнет его стебель и обращается в прах. Но сокрыты до поры, в поверженных останках, семена, и кому-то предстоит повторить предопределённый круг.
         Снова и снова.
Нет,  не пресечется, - доколе позволят звёзды миров, - на обширных наших просторах красота, доступная каждому, - простая и полная радостных тайн.

         О, внимающий мне, ты еще здесь! А я вот вынужден оставить тебя, не выполнив и малой доли своих обещаний. Что же заставляет меня прервать свой труд?
      Ощущение того, что всё, о чем хотела сказать моя душа уже исполнилось и новые мысли будут тут лишь повторением прошлых. Не знаю, - доведётся ли встретиться вновь. Сейчас кажется что вряд ли. Но память ехидно являет прошлую картину, где в измученном терзаниями духа субъекте, лихорадочного вскакивающим с постели и судорожно ищущим то  ручку, то хоть какой- либо клочок бумаги - я узнаю кого-то знакомого себе. Никогда не доводилось нам общаться насупротив в какой-либо из жизненных ситуаций, но странное дело, его облик, виденный мною едва ли меньше всякого случайно встреченного, говорит обо мне гораздо больше, чем это могу сделать я сам.
 Мгновением я застаю его врасплох, как это представляется, в безграничном зеркале – ещё не прошло и малого отрезка времени, достаточного чтобы перестроить выражение лица, осанку и спрятать мысли (обнаженная сущность  предстает беззащитно открытой – делай что хочешь!), но через мгновение включает встреченный свое лицедейство, и все, что не сумело прорваться в бега, возвращается  на круги своя.
Зачем это наваждение, не приносящее ни пищи чреву, ни утехи тщеславию?
Будет ли когда-либо найден ответ - не знаю.
Единственно чем можно разрядить возникшую ситуацию - это напомнить некий анекдот.

"Бредут, спотыкаясь, две лошаденки
Одна читает какую-то книжку, вздыхая, всхрапывая при этом - вся покрылась холодным потом.
-Слушай, да что ты такое читаешь?
-А, бред сивой кобылы."

Что же, примите  мои сочувствия по сему случаю.


21:49:12   17.01.05