(Монолог влюблённой режиссёрши)
Больно. Очень. Очень больно. Ты чувствуешь, что мне очень больно? Очень хочется оладонить твоё лицо и всмотреться в твои глаза глазами моими, в которых слёзы ищут выхода из лабиринта боли. Моей боли. Или это твои глаза наполнены слезами, а мои их отражают? Кажется, мы отражаем друг друга. Я осязаю твоё чувствование моей боли, потому что оладонила твоё лицо, такое ладно-трепетное, такое мою-боль-ощущающее. Совсем не как в «Саломее». В опере Рихарда Штрауса. А сначала в пьесе Оскара Уайльда. Почему это не как в «Саломее»? Очень даже как в «Саломее», если бы Саломея была любима, как я любима тобой, и подобно мне оладонила бы твоё лицо, а не целовала голову казнённого по её приказу Иоканаана. Ты думаешь, что мне поэтому так больно? Может быть, поэтому и было бы больно, если бы не казнь самой этой оперы на сцене боннского оперного театра.
В твоих глазах мелькает удивление. Как хочется нежно назвать тебя Оскаром Уайльдом, этим эстетом, воспевшим белизну ног Саломеи, подобно голубкам мелькающих в лунном свете. А сейчас в лунном свете мелькают слёзы моих глаз, потому что этой постановкой растерзали самого Оскара Уайльда, воспевшего белизну ног Саломеи, мелькающих в лунном свете. А от этих ног в постановке ничего не осталось...
Нет! Их даже не было! Как и самой Саломеи. Потому что Саломея - это отражение лунной красоты, а на сцене не было никаких отражений! Было уродски «офрейденное» создание, скукоженное своим детством, ну, как всегда у Фрейда –«по Фрейду». Вот бы этим скукоженным созданием да и по самому Фрейду! Мне было бы легче. И тебя бы не тревожила моя боль, которую я так ощущаю, оладонивая твоё так мою боль чувствующее лицо. И музыка Штрауса не терзала бы своей красотой, потому что господа режиссёрши заставили её сопровождать «офрейденную» скукоженность всего, что имеет душу. Я не оговорилась! Именно режиссёрши! Понадобилось целых две, чтобы затоптать женственность сначала в себе, а потом на сцене. И «гос-по-да» режиссёрши именно потому, что возненавидевшие в себе женственность, офрейдились и лишили постановку оскаро-уайльдовского эстетизма. Ну, говорю же! По Фрейду! По Зигмунду! И почему он Зигмунд? Как насмешка над Зигмундом Вагнера из «Кольца Нибелунгов»? А я так люблю Зигмунда из «Кольца Нибелунгов» и недолюбливаю Зигфрида. А зачем мне долюбливать Зигфрида, когда я, оладонив твоё лицо, всматриваюсь в твои глаза, отражающие мои олуненные слёзы. Мои или саломеевские, если бы она также была любима Иоканааном, как я тобой. И почему он её отверг? Не узнав? И даже не увидев? Страх перед белизной ног, подобным порхающим голубкам в лунном свете?
А, может быть, назову тебя Рихардом Штраусом? Вот он не боялся красоты. И даже сцену поцелуя Саломеей окровавленной головы Иоканаана омузыкалил таким изыском, что изыскиваешь всевозможные оправдания для всё-таки ужасающей просьбы Саломеи лишить Иоканаана головы, может быть, это проявление сумасхождения бесстрашной любви? Да! Саломея не боялась. Любить. И наказана. И я не боюсь. Но не наказана. Потому что оладонила твоё лицо и ощущаю твоё чувствование меня, а ты, отражая лунный свет моих слёз, ищешь утешения в музыке. Господин Фрейд назвал бы это сублимацией. Или обозвал бы. Он много чего обозвал, потому что не понимал, что искусство живёт по своим законам, а не по законам бесконечных сублимаций скукоженной им же самим эстетики.
Бедный, бедный Фрейд! Он не мог понять, что доминанта требует разрешения в тонику по законам ладовых тяготений, наперекор этим всяким ужасам совсем даже не нашей, а своей подкорки. А если доминанта восстаёт против законов ладовых тяготений и не разрешается в тонику, то только потому, что влюбилась в шестую ступень, или её потянуло в другие миры, не отягощённые этой навязчивой ладностью тяготений, может быть, ей захотелось летать?..
Ты улыбаешься? Я сама кажусь тебе этой восставшей доминантой, пренебрегшей подсознательным мраком фрейдового учения. Ага! Я надкорковая! И потому обзываю эту боннскую постановку бредом режиссёрш, которые, возненавидев женственность в себе же, лишили постановку красоты, такой неотъемлемой у Уайльда. Или всё-таки отъемлемой? Ведь отъяли же. Но не у Уайльда. У себя. По Фрейду. И теперь не по Фрейду, а по Уайльду плачет музыка Штрауса, вынужденная по прихоти режиссёрш сопровождать то, чего в ней самой нет – подвалов фрейдовского подсознания, наполненных отнюдь не отражением лунного света в твоих глазах, а пожирающими этот изыск жуткими фантомами подвальных крыс. Может быть, ты возьмёшь дудочку и выведешь этих крыс со сцены боннского театра? Я же знаю, какой изыск таится в твоём любимом модусе с увеличенной секундой, окружённой восходящим фа и нисходящим фа- диезом...
Нет. Я не назову тебя Штраусом. Он мыслил тонально, а ты мыслишь модально. Ну всё! Кажется, я саму себя приговорила к казни! В модальности нет доминанты! Значит, в твоём бытии нет меня. Но, может быть, я есть в твоём небытии? Главное – в твоём... А так хочется отражаться в твоих глазах мельканием голубковой белизной ног Саломеи в лунном свете. Ведь они мелькают только в твоих глазах и совсем не на сцене боннского театра, как этого очень хотел Оскар Уайльд. И я очень хочу.
Придумала! В постановке «Саят. В когтях печали» на сцене театра «С белого листа» возлюбленная Саята уведёт его из этих самых когтей печали в изыск лунного света Уайльда. И я «заставлю» её сделать это босиком! Может быть, это мелькание подобных голубкам ног Саломеи в лунном свете и спасёт Саята от когтей Фрейда. Да и вообще от когтей судьбы. Очень не хочется убивать этого одинокого певца любви. Я же всё-таки не Саломея и люблю не Иоканаана, а Саята.
А ты любишь Саята, как его люблю я? Нет, ты не можешь любить Саята, как его люблю я, потому что я люблю его как возлюбленная - Назани. Но смотрюсь почему-то в твои глаза. Может быть, потому, что они способны отражать боль? Мою боль? И как бы это объяснил Фрейд? А никак. И даже если бы и попытался объяснить, мы бы его не услышали, потому что сейчас звучит не скукоженный Рихард Штраус. Музыка из сцены поцелуя. И голова Иоканаана не отрублена, а живая, потому что твоя, и я оладонила твою такую живую голову, подобную трепыхающемуся птенцу в моих руках, которыми чувствую отражение моего счастья в твоих глазах или отражение твоего счатья в глазах моих...
Я назову тебя Эдвардом Григом. Григом, потому что я - ожидающая отразиться в твоих глазах Сольвейг, объятая теплом твоей любимой увеличенной секунды, уменьшающей расстояние между нами. И хотя я Сольвейг, ты всё равно Григ, а не Пер Гюнт, потому что я - твоё творение. Фа-диезно-асимметричное...
Тебе нравится быть Григом?
P.S. Фотография Вильхельма Вибе со спектакля "Саят. В когтях печали" на сцене музыкального театра "С белого листа". Саят-Нова - Сейран Авакян, Назани - Маргарита Гофман.