Однажды осенью Наденька лежала в больнице. В окно сутками бил мелкий дождик, в палате было не то холодно, не то жутковато – отчего-то внутри всё съёживалось, органы хотели крепко обняться в глубине тела, чтобы переждать зиму.
До того времени Надя думала, что серый – цвет крайне неточный, нельзя представить какой-то конкретный цвет, если тебе скажут "серый". Но той осенью она увидела столько серости – и в небе, и в людях – что поняла, что светло-серого цвета не бывает. Бывает чёрный. И чёрный лучше, чем серый. Серость пронизывала каждый кубический миллиметр каждого дня каждого пациента или медсестры. Даже больничная каша была на вкус какая-то серая.
Наденька взяла на раздаче кашу и села на единственное свободное место – за столик к одному молодому мужчине.
- Приятного аппетита!
- И вам, девушка, - улыбнулся молодой человек. – Я Вадим, а вы?
- Надя.
- Надежда, значит... Очень приятно.
Оказалось, что Вадим уже давно играет на гитаре и на губной гармошке и что у него тонкий музыкальный вкус. Им было легко разговаривать на общие темы, и Надя обрадовалась, что нашла друга не только в незнакомом ей тогда городе, но и в таком унылом месте, как больница. Вадим же много шутил, что всегда выдаёт умного человека.
- Надь, подай кусочек хлеба, если не трудно.
Столик был совсем небольшой, а хлеб стоял ровно посередине. Тогда Наденька первый раз посмотрела в глаза, которые Надиных глаз не видели.
Весь следующий день они провели на скамейке в коридоре – теперь не таком уж и сером.
Смеялись, когда Вадим ощупывал Надю, чтобы примерно представлять рост, длину волос, лицо, пальцы…
Вадим рассказал, как за время диабета потерял зрение и ногу. А в больницу, по иронии судьбы, попал со сломанной рукой.
Он промолчал только про то, что с ним никто не говорил вот так уже несколько лет, и что единственный, с кем он общается сейчас, это Господь Бог и вот Надя теперь.
А потом Надежду выписали.
Когда она его навестила, он попросил её больше не приходить.