В пароходстве изъяснялись по иному, не так как все. Здесь не говорили – вернулся из плаванья, а обязательно – пришел с морей. Да и не плавали по морям здешние экипажи и корабли, а ходили, ибо плавает, по их мнению, – одно вещество в проруби. И о тысячах морских милях, намотанных на судовой лаг, – говорили обыденно и как-то пренебрежительно. Дескать, сходили недавно с лесом в Англию, а оттуда какую-то технику притащили. Это произносилось так, словно рассказчик прогулялся в булочную, что за углом дома.
Пароходство, как магнит притягивало тех, кто уходил в моря. Одних привлекал суровый мужской труд, романтика неведомых далей и желание проверить себя на прочность. Другие находили в пароходстве источники приличных заработков и возможность иметь импортные товары, которые большинство населения страны и в глаза не видело. А были и такие, кто, нигде долго не задержавшись, обошел все предприятия портового города, и теперь вынуждено подался в моря, так как в пароходстве тоже не хватало рабочих рук и приходилось брать «лету-нов». Как правило, эти вольные сыны общества шли на малые рыболовецкие суда, рвали жилы от напряжения, когда шла рыба, а потом, вернувшись на базу, устраивали себе праздник для души. И тогда одноэтажный деревянный ресторан «Якорь» в архангельском микрорайоне Соломбола заполняли небритые мужики в сапогах и свитерах, но при деньгах. Они пили водку, а коньяк покупали для того, чтобы кидать бутылки с ним и фужеры в ресторанные зеркала. Это удовольствие тут же щедро компенсировалось официантам и дежурным милиционерам мятыми купюрами, и загулявшие ухари получали индульгенцию на новый кураж. А когда ресторан закрывался, барышни определенного рода занятий утаскивали рыбаков к себе на квартиры, чтобы под утро выставить их за дверь. Непротрезвевшие, с пустыми карманами, тщательно проверенными ночными малознакомыми подругами, эти бедолаги с трудом взбирались по трапу на свои «посудины», чтобы затем уйти в море, наловить рыбы и все повторить сначала.
Но была в пароходстве и своя элита. К ним относились вышколенные моряки, именуемые в порту «паркетчиками», которые работали на пассажирских теплоходах. А так же экипажи сухогрузов и контейнеровозов, тех, кто проверенный спецчастью пароходства, ходил в заграничное плавание. Особняком стояли танкерный флот, где за вредность и опасность дополнительно платили деньги – именуемые «гробовыми», и моряки рефрижераторных, ледокольных и гидрографических судов. Каждого из них ждал свой удел. Одни, где ни будь в Атлантическом или Индийском океанах, взбирались на вздыбившиеся волны и проваливались между ними, когда ветер в ярости перемешивал во время шторма соленую воду с небом. Другие, сдирая краску с бортов и дрожа все корпусом, продирались сквозь льды Арктики. А кто-то жарился в тропиках, словно яичница на сковородке, моля небо о прохладном дуновении ветерка. Все это моряки терпели ради того, чтобы доставить в очередной порт груз, передохнуть, пока идет его приемка, взять новый и опять уйти в моря. Бывали дни, когда экипажи матерными словами поносили свою профессию и море, раскинувшееся от горизонта до горизонта, зарекаясь по приходу в порт, пойти в пароходство и списаться на берег. А там, - можно устроиться куда-нибудь на работу, с четким режимом труда и твердой опорой под ногами и – пропади все пропадом!
Так думалось, но в реальной жизни выходило наоборот. Через неделю моряков начинала одолевать тоска сухопутной жизни, а еще через семь дней, они уже не могли дождаться выхода в море. Чтобы там, спустя какое-то время, мечтать о том, как судно придет в родной порт, станет на рейд в ожидании разгрузки, и наступит момент, когда моряков отпустят свидеться с родными, пока судно заправляется и ре-монтируется. И в этих перепадах настроений и ситуаций тоже была своя притягательность.
Владимир Макаров, или Макар, как его звали на судне, – не по-пал в первую очередь сошедших на берег. Да он особо и не рвался. В свои 23 года он не успел обзавестись семьей. А та, где жили мать со вторым мужем и их две дочки, сводные макаровы сестры, – его особо не ждали. Точнее, интереса к нему хватало на величину радости от привезенных им подарков. Мать, усталая женщина с испуганными глазами, все внимание отдавала мужу, который был младше нее, и сыну перепадали лишь крохи материнской ласки. С отчимом Владимир изначально не нашел общего языка, так как тот любил всех и всему поучать, а Макар привык поступать по-своему. Поэтому между ними существовал вежливый нейтралитет. Что касается сестер, горластых девиц, обладательниц вполне сформировавшихся телес, то они жили своей жизнью и, получив от Владимира заморские «тряпки» и чмокнув его в щеку, тут же забывали о названном брате. Поэтому, вернувшись, домой, Макар старался найти себе какое-либо занятие. То он собирал мотоцикл в сарае, стоящем во дворе их двухэтажного восьмиквартирного деревянного дома, то делал макет своего сухогруза, то занимался еще какой-либо самоделкой.
В этот раз он был поглощен обустройством яхты. Весной, когда по Северной Двине сошел лед и река, вздыбившись на стремнине, помчалась к Белому морю, друг Владимира поймал откуда-то унесенную водой шлюпку. Ее он и подарил Макарову. Тот, возвратившись домой, выпросил в пароходстве отпуск, который не брал три года, и занялся переделкой шлюпки в яхту. Для этого малое плавсредство было отбуксировано поближе к затону завода «Красная кузница», где ремонтировались суда, и где можно было разжиться листовым железом, уголком, тросами и трубами.
…Вытащив шлюпу на берег и перевернув ее, Макаров принялся сооружать киль. От классического, в форме плавника и с грузом на конце, он отказался сразу, так как не было причала, куда могла бы при-стать такая яхта. Отвергнут, был и вариант со швертом, выдвижным килем: Владимир не знал, как его мастерить. Поэтому он решил с по-мощью фигурно вырезанных досок нарастить кильевой брус шлюпки, на всю длину ее корпуса. И работа закипела. Макар приходил на реку утром и уходил на закате солнца. Когда киль был готов, матрос, мобилизовав за литр водки алкашей, отирающихся на берегу, поставил свою любимицу на кильблоки – сколоченные им из обрезков досок подставки под днище шлюпки. Эта работа утомила, и корабел присел на песок в тени своего судна. И тут он увидел – русалку: стройную девушку, с короткой стрижкой и с большими зелеными глазами. Она не прошла, а проплыла мимо, едва касаясь песка маленькой ногой. Отойдя в сторонку, сняла халатик, надела ласты и, смешно переступая «лягушачьими лапками», вошла в воду. А затем, поплыла легко и стремительно. Мастеря свою яхту, Макар боковым зрением замечал, что каждый день мимо него проходит какая-то девица и купается в этом месте. Но вот он глянул на нее внимательней, и что-то внутри сбилось с привычного ритма и сжало сердце. Такого ощущения Владимир еще не испытывал. Поэтому за установку гнезда мачты он взялся вяло, словно температурил. И это состояние прошло у него лишь после того, когда «русалка», накупавшись, покинула берег. Проходя пристально посмотрела на Владимира и его шлюпку. И это всколыхнуло Макарова.
Он еще яростней налег на работу, и вскоре шлюпка стала похо-жа на яхту: мачту, поперек и вдоль судна, крепили в меру натянутые ванты и штаги, то есть растяжки. Блестел на солнце сваренный из металла румпель, руль по сухопутному. Готовы были крепления паруса и различные приспособления для бегущего такелажа, подвижных снастей, управляющих парусом. Осталось лишь найти подходящую ткань, чтобы сшить парус, покрасить яхту и спустить ее на воду. Макар даже имя дал своему судну – «Русалка». Ворочаясь ночами на диване, стоящим в зале родной квартиры, он представлял, как усадит зеленоглазую девушку в свою яхту, поднимет косой парус, и они заскользят по речной воде к Белому морю. Так представлял Владимир, а днем, стараясь не ударить лицом в грязь перед незнакомкой, упорно работал, украдкой бросая взгляды на нее. И она, судя потому, что границы ее купания приблизились к макаровой судоверфи, тоже заинтересовалась им и тем, что он делает. В конце концов, как-то проходя мимо, она остановилась и спросила об этом Владимира. Не робкий по натуре, в этот раз он стушевался и каким-то чужим голосом, сбивчиво начал объяснять устройство яхты. «Русалка» дослушала эту лекцию, улыбаясь и кивая головой, и пошла к воде.
На другой день она еще издали помахала Владимиру рукой, от-чего он покраснел. А девушка, поприветствовав его, такая же невесомая, прошла дальше.
Больше Макаров терпеть не мог. На другой день он облачился в импортные куртку и рубашку, обул модные туфли и пошел на рынок. Выбрав букетик цветов, он, для храбрости, попутно купил чекушку водки и почти всю ее выпил разом в кустах заводского парка. Придя на берег, моряк уселся на бревно возле своей яхты и стал поджидать «русалку». Она появилась, как всегда, неожиданно. Увидев Владимира с букетом, засмеялась и вприпрыжку побежала ближе к воде. Он последовал за ней, держа цветы, как флаг. Но вручить – не успел. «Русалка», разбрызгивая воду, кинулась в реку и отплыла от берега. Затем она повернулась лицом к Макарову и, помахав рукой, крикнула:
- Эй, капитан, плывите сюда! Или слабо?
… Это был вызов. Владимир положил цветы на песок, сбросил куртку, поднял свой букетик и, как был в брюках, туфлях и рубашке, кинулся за зеленоглазой. Он плыл, загребая одной рукой и приподняв цветы над водой, а русалка, звонко смеясь, кричала, что так только крабы и калоши плавают, удалялась все дальше и дальше. Моряк плыл, чувствуя, как деревенеет рука. И настал миг, когда в затуманенном алкоголем мозгу Макара промелькнула искорка страха, что он утонет, так и не догнав «русалку». И тот, кого величали капитаном, отбросив цветы – поплыл назад. Течение отнесло его в сторону, и он потом шел по берегу, чавкая туфлями и дрожа от ярости. Вначале ему в спину неслись веселые пожелания не отчаиваться и учиться плавать в ванне, потом девичий голос смолк и наступило затишье. Оглянувшись, Владимир увидел, как «русалка», собрав рассыпавшийся в воде букет, по-плыла к берегу. Но Макаров не стал ее дожидаться. Схватив куртку, он побежал наверх, к складам завода «Красная кузница». Там, в тенечке, пристроились алкаши, только что поправившие здоровье дешевым ви-ном. Они видели всю картину речной эпопеи Макара и теперь залива-лись пьяным смехом. Владимир ткнул одного из них кулаком в щербатый зев и, не обращая внимания на несущиеся вслед матерки и угрозы, побежал дальше.
Переодевшись дома, он выпросил у соседа-шофера банку бензина и ночью, пробравшись к своей яхте, облил ее горючим и поджег. А, проснувшись, отправился в пароходство и попросил отправить его в моря. Через день, уже на другом судне, он покинул порт.
…Домой Владимир вернулся поздней осенью. Уйдя в моря, он старался забыть и свою яхту, и «русалку». Но ни то, ни другое – не по-лучилось, даже тогда, когда он вспоминал ее обидные слова и свою неуклюжесть на воде. При этом ему было тоскливо оттого, что так все хорошо начиналось и плохо закончилось. Поэтому по приезде он первые дни сидел дома. Попил водки с отчимом, потом заготавливал на зиму дрова и забил ими навес у сарайчика до самого верха. Но Макар чувствовал, что ему чего-то не хватает и какая-то мысль все время свербит в мозгах. И он решил пройтись по городу. Выйдя из дома, Владимир, сам не зная почему, пошел к заводу, туда, где стояла его яхта. По-видимому, ее тушили, так как от шлюпки все же остался обгорелый остов. Мачту, и удерживающие ее ванты и штаги, кто-то унес, и теперь она совсем не напоминала яхту, которую он строил. Макар до-тронулся до горелой древесины, но она не излучала тепла, и моряк по-вернулся в ту сторону – откуда пришел, чтобы подняться к верхней кромке берега и забыть все, что здесь было. Его взгляд машинально скользнул по складам завода. На стене одного из них крупно было на-писано: «Капитан», а пониже – номер телефона. Чей он – Макарову не надо было объяснять.