Здание Высшей Инстанции постоянно росло.
И когда Годолюб и Непослушник приблизились к нему, его верхушка вот уж скрывалась за плывущими над землёй облаками.
«Вот, – поведал Лесовод Непослушнику, – если Административное Здание достигает своего Величия, то это явный симптом того, что Организация всё менее занимается реально полезным Делом, а всё более обращается в Скверную Паразитическую Опухоль».
У входа в Здание Высшей Инстанции стояла длинная очередь из обречённых людей; точнее, две очереди.
«Одна очередь, – пояснил Лесоводу безнадёжно грустный человек в хвосте очереди, назвавшийся «крайним», – это очередь для предварительной записи в Очередь, а другая – это, собственно, Очередь по Инстанциям».
«И много таких там Инстанций?» – недоумённо поинтересовался Годолюб.
«Много, – ответил другой глубоко отягощённый печалью человечек, вставший вслед за предыдущим «крайним» и, оттого, сам ставший теперь этим самым «крайним», – никто уже даже точно не знает, сколько. И перед каждой – своя Большая Очередь!»
«Тем более, – подхватил его речь ещё один, новый «крайний», вот опять же подошедший, и столь же отчаянно унылый, – эти Ступени Инстанций там постоянно растут, прибавляются. Иногда, бывает, дойдёшь до 4-ой Ступени, соберёшься завтра добраться до 5-ой, но когда приходишь – раз, оказываешься опять всего лишь в Очереди к 4-ой, потому что она, 4-ая, за это время размножилась в себе и выросла; а бывает, что она так вырастет, что сразу – опять на 3-ей оказываешься, словно скатившись…».
«А чтоб до Высшей Инстанции добраться, – скорбно продолжил тему присоединившийся к Хвосту Очереди новый понурый «крайний» человек, – то и целой жизни, наверное, не хватит. Тем паче, тут есть такая особенность: когда поднимаешься по этим Ступеням, ходишь по инстанциям, то и жизнь твоя отчего-то укорачивается».
«И перед каждой Инстанцией, – добавил, вновь, тот грустный человек, с которым Лесовод заговорил первым, – своя Стража».
«Что ж, – подумал Лесовод, – идти «обычным» путём по «ступенькам» – бессмысленно и безнадёжно; брать Здание приступом – проблематично: это придётся на каждой Ступени оставлять горы поверженной стражи, – причём, получится, что, в таком случае, это я на них нападу первым, – а это неправильно, нехорошо. Посему, попытаюсь пройти путём окольным и хитрым. – Годолюб осмотрелся и тут же смекнул: – На Механическом Подъёмнике!...»
«А чтобы подняться на Механическом Подъёмнике, – продолжил он, про себя, свои размышления, – нужно сломать этот Подъёмник; а потом – явиться, как Мастер его починки, и – починив, подняться!»
Подумано – сделано.
Годолюб с Непослушником спустились тайком в сырой подвал, – как раз туда, откуда начинал своё восхождение Механической Подъёмник, – там, впрочем, имелась ещё одна Ржавая Винтовая Лестница, уводящая куда-то ещё ниже в Глубокое Подполье, но Годолюбу этот Путь в Тёмное Подполье был пока не к спеху, – и он, достав большой гвоздь – засунул его в Узкое Место скрипучего механизма, – и тем самым остановил вращающиеся шестерёнки: Подъёмник где-то наверху заскрежетал, дёрнулся и остановился.
Находившиеся в тот момент в Механическом Подъемнике чиновники, с разных Ступеней и Инстанций, с магическими бумажонками в ручонках, с перепугу впали в панику, застучали ножками, заголосили, пустили сопли, заколотили кулачками по металлическим стенкам Механического Подъёмника.
Ну а Лесовод с Непослушником затаились за железной дверью, – и когда в подвал спустился неказистый мастер починки Механических Подъёмников, вежливо позаимствовали у него (на время, разумеется) особую его одежду, а также набор соответствующих инструментов: плоскогубцы, молоток, кусачки, отвёртку и, конечно, гаечный ключ.
Вытащив гвоздь и, таким образом, «починив» Механический Подъёмник, Годолюб опустил клеть Подъёмника в подвал, и распахнул его дверцы, – из коих тут же посыпались взъерошенные и крайне возмущённые чиновники с бумажками, – однако, оказавшись, неожиданно для себя, в довольно-таки тёмном, тускло освещённом и сыром подвале, вновь как-то растратили они это своё крайнее возмущение, прижукнулись и скукожились, и, словно тараканы, расползлись, скуля, по углам и закоулкам, – ну а Годолюб с Непослушником, переодевшись в особую одежду Мастеров починки Подъёмных Механизмов, влезли в опустевшую клеть Подъёмника – и направили её на самый верхний этаж Высшей Инстанции.
Раскрыв двери и выступив из клети, Годолюб представился торчавшим на входе-выходе Ступени Высшей Инстанции стражникам Мастером починки Подъёмных Механизмов: с «чемоданчиком» и своим Подмастерьем (так он представил Непослушника). Когда же стражникам вздумалось докопаться до того, что же Годолюб таит и несёт в своём «чемоданчике», то он его раскрыл и показал таившиеся там инструменты.
И тогда стражники спросили:
«А если вы Мастер Подъёмных Механизмов, то зачем же вам ещё идти в Палаты к самому Большому Начальнику?»
На что Годолюб им ответил:
«Так он же в клети механической ездит? – ездит; а чтобы механическая клеть исправно ездила, то в ней, очевидно, всё должно быть исправно, в том числе, значит, и находящийся в ней ваш Большой Начальник; следовательно, я должен осмотреть и починить и его, ежели будет нужно».
«Так вы что, доктор что ли, по совместительству?» – спросили стражники.
«Ну что-то в этом роде», – ответил Годолюб, закрывая чемоданчик. И прошёл.
И подумал: «Хорошо, что пропустили, не спросили про белый халат и трубочку, а то бы пришлось их гаечным ключом по башке прикладывать; а я человек мирный и очень не люблю лишний раз кого-то приложить гаечным ключом».
Большой Начальник Высшей Инстанции сидел, весьма маленький, в огромном зале, за большущим столом, в гигантском кресле, – и оттого казался ещё меньше, хотя, судя по всему, ему самому казалось обратное: что он, якобы, ото всего этого, напротив, выглядит очень-очень большим, просто Величайшим!
Только Душа его при этом была даже ещё меньше, чем он казался; можно сказать, её уж и не было вовсе.
«Одну минуточку! – глумливо проскрипел сей Большой маленький человечек, олицетворявший на сей момент Высшую Инстанцию. – Только вот заверю очередной Высочайший Указ, проштампую и отправлю его вниз, до населения…».
И действительно, что-то там проштамповав, пропечатав, с шумом спустил стопку бумаг в особый унитаз.
«Вы ко мне?, и по какому вопросу?» – спросил он, раздражённо и внушительно, подняв глумливую головку, Годолюба с Непослушником.
«У меня к вам, в сущности, такое Дело, – ответил, подходя, Лесовод, и поставил чемоданчик на стол: – я бы попросил вас отменить разного рода разрешения и распоряжения относительно хамского овладения рекой Хозяевами Жизни, а по совместительству – вашими подчинёнными чиновниками».
«Хе-хе, – скривился в надменной насмешке Большой маленький человечек, – ничего такого отменять я не буду, потому как там всё правильно и законно разрешено. И вообще, – продолжил он, ухмыляясь, – все эти уважаемые люди, как и я сам, кстати, тоже, есть люди весьма честные и добропорядочные; у меня и справки на то есть соответствующие, официальные, с печатями и подписями…».
«А вот вы, – ещё продолжил он, укоризненно, Годолюбу, – напротив, судя по документам, человек бесчестный и преступный; и вообще – вы лесовод Годолюб, и ваш Процесс должен рассматриваться на нижних ступенях Инстанций».
«Позвольте, – удивился Лесовод, – какой такой Процесс?»
«А такой, – ответил человечек своим скрипучим, но дольно громким, нарочно натренированным, голоском, – вот, взгляните сюда…». – И он указал на боковую стену.
На стене, на особом стенде, красовалось изображение Годолюба, с очевидной надписью: «особо опасный разбойник».
А чуть пониже, что любопытно, наличествовало и изображение Непослушника, с соответствующей надписью: «особо опасный ребёнок».
«Процесс, – продолжал человечек, – по вашу душу возбуждён вследствие беззаконного нанесения вами тяжких телесных и душевных увечий невинным Золочёным Отрокам, которые были дети уважаемых родителей, и были предназначены для того, чтобы занимать высокие руководящие роли и кресла на вершинах высших Инстанций, так сказать, цвет нашей молодёжи. И более того, вы, к тому же, противозаконно не позволили этим деби… ой, извините, долбаё… ой, извините, прекрасным отрокам забавляться с их Зажигалкой».
«А вы слышали о том, – спокойно заметил Лесовод, – что спички детям не игрушка?»
«А мы, бывает, специально даём им в руки Золочёные Зажигалки, – входил в раж своего Высокого Положения маленький человечек, – чтобы они эффективно поруководили таким образом чем-нибудь, т.е. всё там сожгли и уничтожили, хе-хе-хе…»
«Гм-гм, – прервал он тут же свой смешок и, приосанившись, продолжил, – а во-вторых, вы обвиняетесь в том, что жестоко убили шестерых отличных надзирателей за «детскими правами», а также зарезали шесть же служебных животных, специально натасканных против таких, как вы, и тем самым воспрепятствовали исполнению всеми ими чадолюбивых их функций».
«Что ж, – прервал его, вздохнув, Годолюб, – я так и знал. Видите ли, – продолжил он, раскрывая свой чемоданчик, – я всё же наивно надеялся, что вы всё сделаете по Справедливости, без того, чтобы я прибег к более доходчивым способам вразумления, а по-доброму; однако, вот, видимо, придётся прибегнуть к… Пытке».
И достав из чемоданчика кусачки и молоток, разложил их на столе; а отверткой замкнул входную дверь, – дабы никто не проник в помещение извне.
Человечка перекосило. Его штаны отяготились и намокли изнутри.
«Итак, – твёрдо сказал ему Лесовод, – будем исправлять ваше кривосудие. Вы отменяете все подлые «разрешения» относительно обладания рекой Хозяевами Жизни, – это раз. Два – вы прекращаете Процесс касательно меня и закрываете «моё» «Дело». И наконец, третье: мой личный Важный Вопрос: вы, хоть и вроде как Высшая Инстанция, но, очевидно, вряд ли, что это вы наслали на всю страну Великую Ворожбу, сводящую народ с ума, ибо кишка у вас для таких дел явно тонка, а нос не дорос?».
«Какая такая Великая Ворожба?... – залебезил человечек, заёрзав на стульчаке и бегая глазками. – Нет никакой такой Великой Ворожбы…».
Лесовод посмотрел грозно на него и молча приподнял кусачки.
«Ы! – заныл человечек, и ничего не мог более сказать, впал в ступор, так как Страх перед тем, о чём он должен был рассказать Годолюбу, был для него даже сильней страха кусачек перед его носом. – Ы!»
«Ладно, – сказал Лесовод, – скажи лишь одно: где вход в эту ещё более Высшую, нежели ты, Инстанцию, если ты находишься, вот, на последнем этаже?»
Человечек, сжавшись от ужаса, стал невнятно тыкать пальцем куда-то вниз.
«Если я правильно понял, – сказал ему Лесовод, – ты имеешь в виду ту самую Скрипучую Ржавую Винтовую Лестницу в глубоком подвале?»
Человечек, стуча зубами, бешено закивал головой.
«Я так и думал, – вздохнул Лесовод. И продолжил, не опуская кусачек: – А мне, знаете ли, вот ещё что стало любопытно: как тебе, такому ничтожному, удалось столь заоблачно подняться по карьерным ступеням, а?»
«Я с детства был очень тщеславен и малодушен, – утёр растекающиеся сопли человечек и стал изливать свою подноготную, правда, крепко заикаясь, – и мне, чтобы ощущать себя большим и великим, нужно было обязательно кого-нибудь унизить; и когда я кого-нибудь унижал, то становился, в своих глазах, больше и значительней; а потому как это качество, – потребность и способность унижать других людей, при этом ретиво угождая начальству, – особо ценится в продвижении по карьерной лестнице, то я по ней очень удачно и быстро, с самой молодости, поскакал; и тем самым очень и очень поднимался в своих глазах, а люди – напротив, всё мельчали оттого и мельчали, становились полными ничтожествами; а я – великим! И вот они, – войдя вновь в раж, воздел он руки, имея в виду громадные стеллажи и кучи бумаг в стене, и брызгая уже слюной, сквозь икоту, – мои Могущество и Величие!»
Годолюб слегка щёлкнул его по носу. И тут же спросил:
«Кстати, признавайся, а по чьему доносу начался Процесс относительно меня?»
«Некоего «анонима», – вновь сжавшись, промямлил Большой маленький человечек, потирая шнобель, – в действительности же – мелкой сошки, чиновника средней руки, теперь, впрочем, пошедшего, вследствие своего доноса, на повышение, однако, вот уж и ставшего инвалидом-паралитиком, и всё это – тоже по вашей милости! – и это, кстати, тоже, вменяется тебе в меню… ой, в вину».
«Ну что ж, пожалуй начнём подписание праведных приказов», – прервав его излияния, заключил Годолюб и, вложив в трясущие ручонки Большого маленького человечка, олицетворяющего собой Высшую Инстанцию, платиновое перо, заставил его подписывать:
Сперва – приказ об отмене постановлений на обладание рекой Хозяевами Жизни, – и прежде всего теми из них, кто пока ещё не лопнул.
И ставить соответствующие Печати.
А затем – о прекращении Процесса в отношении него, Годолюба: в связи с «утратой доверия» к доносчику, а также «отсутствием состава преступления».
Как только Большой маленький человечек, представляющий собой Высшую Инстанцию, закончил клепать последнюю Печать, Годолюб взял оформленные магические бумажки и опустил их в соответствующей ящичек с отверстием, похожий на мусоропровод, – установленный как раз для того, чтобы запускать бумажную продукцию вниз по инстанциям.
«Вот, пожалуй, и всё, – потёр руки Лесовод, запустив бумажки по инстанциям. – Хотя, знаете, вот ещё что… – повернулся он вновь к Большому маленькому человечку, оглядев высящиеся вокруг него кипы неправедных бумаженций, придававших ему ореол Дутого Величия: – я вам сделаю один скромный подарок…». – И вынул из кармана… Золочёную Зажигалку.
Прихваченную им после того, как он поверг в прострацию обморока Золочёных Отроков.
И вынув её из кармана – протянул человечку. Это был Соблазн. Золочёная Зажигалка манила, влекла, соблазняла! – Большой маленький человечек потянулся к ней ручонками, пустил слюнки. Он взял ей. Золочёная Зажигалка жгла ручонки и пальцы. Она, всем своим существом, взывала к тому, что её нужно зажечь, – и что-нибудь поджечь!, – а поскольку вокруг ничего не было, кроме как тех самых ворохов бумаг, создававших его, Большого маленького человечка, магическое Дутое Величие, то, значит, ему придётся поджечь именно их, т.е. – спалить своё Дутое Величие!, т.е. – почитай, самого себя.
Всё его нутро, с одной стороны, жутко противились этому; но с другой стороны, оно же – и соблазняло: подожги, чиркни зажигалочкой! И он – соблазнился, чиркнул.
Он вопил, кричал «не хочу!», «нет!», ныл и выл, – но чиркнул кремнем о кремень, высек искру, – и вспыхнули кипы и папки, – плоды торжествующего кривосудия и прочего бюрократического бреда и безобразия.
Человечек, олицетворяющий собой Высшую Инстанцию, выл и стонал, и… уменьшался на глазах, – уж совсем становился маленьким-маленьким; а отнюдь уже не «Большим».
Лесовод вытащил отвёртку из дверной петельки и двинулся, с Непослушником, обратно, вниз.
«Нас, – сказал он Непослушнику, – наверняка, ждут на Механическом Подъёмнике стражники, в засаде, а мы их перехитрим». – И они спустились на Пожарной Механической Клети, включающейся как раз тогда, когда случается Пожар.
«Можно, конечно же, было перерезать кусачками трос на Механическом Подъёмнике, – рассудил далее Лесовод, – дабы стражники, засевшие в нём «по нашу душу» в засаде, шмякнулись, в лепёшку, в подвал, однако, пожалуй, пожалею глупых холуёв». – И он не стал перекусывать трос.
Заглянув, попутно, в подвал – они вернули инструмент, в целости и сохранности, в чемоданчике, ожидающему их неказистому мастеру Механических Подъёмников, а также отдали ему и его особую одежду. – Единственно лишь, Годолюб, любезно извинившись, позаимствовал у него, на всякий случай, особые тончайшие плоскогубцы: авось, мол, пригодятся.
Выйдя из Административного Здания высшей Инстанции, Годолюб и Непослушник, оглянулись: и увидели, что из Здания валит уже дым: Пожар спускался откуда-то сверху, захватывая всё новые и новые ступени Инстанций, вниз.
А из окон Здания – выпрыгивали, во множестве, крысы. Иногда их называют ещё канцелярскими, но – крысы они и есть крысы.
Лесовод и Непослушник стояли на перекрёстке дорог и глядели, как из горящего Здания Высшей Инстанции выпадали и сыпались крысы…
(продолжение следует...)