В начале девяностых, когда СССР уже перестал существовать, а Россия еще не думала подниматься с колен, я заканчивал школу. Соответственно, как и большинству школьников, мне эти политические перипетии были мало интересны. Мне было пятнадцать, жизнь была прекрасна и удивительна, пить и курить я еще не научился, спортом занимался вполне серьезно, в том числе и спортивным туризмом. О нём и речь.
Наш замечательный географ, Сергей Сергеевич, возил нас в походы разной степени сложности. В основном зимой, на лыжах. В тот год мы поехали на южный Кузбасс, в Горную Шорию.
Дорога из Новосибирска занимала почти сутки. Поезд в ночь, утром электричка на Таштагол. Потом на автобусе от станции до затерянного среди сопок посёлка Каз.
Каз производил весьма унылое впечатление. Он был разбросан на огромной площади, причем как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Хождение из дома в дом могло стать целым походом, подъем мог составить метров двести по почти вертикальной тропинке, ну или пару километров по серпантинам улиц. Мы иногда гуляли по посёлку, ходили от школы, где нас поселили, до единственного промтоварного магазина. Не сказать, чтобы прогулки доставляли нам удовольствие. Пытливый детский ум и юношеское любопытство гнали нас гулять после нелёгких утренних восхождений. Мы бродили по пустынным улицам, глазели на ассортимент магазина и возвращались обратно. Темнело рано, в пять часов вечера темнота была уже кромешной, освещением посёлок не блистал, так что гуляли в потёмках. Но основным развлечением и целью поездки были конечно восхождения на местные сопки и катание на лыжах.
Программа была незамысловата. Мы просыпались, завтракали, и отправлялись в горы. Подъем занимал большую часть времени. В зависимости от сложности маршрута, от трёх до шести часов. Шли медленно, часто делая остановки, дожидались отстающих. Частенько ломались лыжи, особенно почему-то у девочек, и вся группа останавливалась, чтобы починить их с помощью заготовленных заранее жестяных манжет. Пили чай, болтали, любовались красотами заснеженных гор, искали следы зверей и птиц. Наконец, часам к трем дня, мы поднимались на расчетную вершину. И начиналось самое интересное – спуск.
Лыжи у нас были не горные, а широкие туристические. Ходить по целине в них было очень удобно, а вот скоростной спуск был не слишком скоростным – во-первых, целина, лыжни не было, во-вторых – лыжи сильно сопротивлялись качению за счет веса и ширины. Но нам хватало и того что было. Долгий подъем давал и долгий спуск, двадцать-тридцать минут с приличной скоростью. Удовольствия море. Ветер в ушах, слалом вокруг ёлок и пихт, падения, смех, сломанные лыжи и радостная встреча внизу, близ посёлка. Так и проходили дни наших каникул.
В тот день подъем у нас выдался особенно длинный. Мы часто останавливались, и к моменту подъема на перевал уже сильно проголодались, так как бутерброды были съедены еще пару часов назад, а на обед еще нужно было спуститься вниз и дойти до школы.
Мы с моим другом, Илюшей Бобровским, шли замыкающими. Роль эта в группе несложная, но очень ответственная. Следить, чтобы никто не остался на маршруте, не отстал от группы. Помогать утомившимся девчонкам было приятно и забавно. На перевал мы поднялись последними, вся группа уже стояла вокруг Сергея Сергеевича и слушала инструкции по спуску.
Илюха ткнул меня в бок:
- Смотри, видишь?
Левее места спуска, меж мелких пихт, виднелась колея от снегохода. Она уходила вниз, с горы, параллельно предполагаемому маршруту.
- Давай по ней? – подзуживал меня Илюха.
- А если она свернет? – поинтересовался я.
- Ну, остановимся, сойдем, по направлению поедем.
Соблазн был велик. Спуск по колее, по сравнению со спуском по целине, был примерно, как езда по автобану по сравнению с сельским просёлком.
- Хорошо, - согласился я, - давай ребят отправим и глянем что там за колея.
Сергей Сергеевич, как всегда взял старт вниз с горы первым. За ним потянулись остальные, с интервалом в пару десятков секунд. Мы с Илюшей, как замыкающие, дождались пока последние туристы скрылись внизу среди деревьев. Переглянулись, и пошли к колее.
Колея была шикарна. Она безупречно ровной стрелой уходила вниз параллельно нужному курсу и терялась между ёлок. След был утренний, уже успевший подтаять на солнце и схватиться ледком. Самое то для скоростного спуска.
- Ну что, погнали? – и Илюха не дожидаясь ответа ринулся вниз.
- Падай вправо, если что! – крикнул я вдогонку и устремился за ним.
Через минуту мы набрали такую скорость, что стало трудно дышать, а встречный поток воздуха еле позволял открыть глаза. Я поначалу следил за направлением колеи, и мне показалось что она уходит левее нужного нам курса, но потом след начал петлять среди деревьев и отслеживать направление стало решительно невозможно, главное не упасть на таких виражах, лыжи точно не сохранишь.
Нет, если бы я ехал первым, я бы нашел место где можно упасть, остановиться и сориентироваться. Но как бросить Илюху, который летел впереди и ни о чем не думал? А он и не думал останавливаться. Я даже не видел его впереди. Я перестал забивать себе голову и сосредоточился на спуске. Скорость и восторг! На поворотах лыжи скользили по краю колеи, как по бобслейной трассе. Пихты и ёлки мелькали, как частокол. Колени дрожали от вибрации и напряжения. В конце спуска, только-только почувствовав замедление, я увидел Илюху. И понял, что не заторможу. Колея проходила сквозь запертые ворота из длинных жердей. Илюха лежал без движения возле ворот.
Я завалился на бок, подняв облако снежной пыли и полностью забив все внутренние и наружные полости своей одежды снегом. Колено сильно ударил, но это ерунда. Лыжи остались целы. Я отщелкнул крепления, выбрался на колею и побежал к Илюше. Он уже зашевелился, барахтаясь и отплёвываясь. Ну, хоть живой.
- Не, ты видел!? – закричал он. – Это просто чума, я так еще никогда не спускался. Лыжу сломал, блин.
Первое что делаем – чиним лыжу. Это как закон. Всё остальное – потом. Без лыж в глубоком снегу пропадёшь, даже в нескольких сотнях метрах от жилья. Пока чинили, я огляделся. Мы были внизу, в лощине, среди гор. Вот только посёлка тут не было. Лощина была узкая, сопки нависали низко, и, кажется, начинало темнеть. Наверху, среди вершин, еще было светло и даже виднелись солнечные лучи, а вот между сопок уже наползали вечерние сумерки. Я приблизительно сориентировался по уходящему солнцу и полез в рюкзак за компасом. Но и компас не добавил ясности. Судя по всему, Каз сейчас был позади нас, как раз там, откуда мы только что спустились. Илюша тоже это понял.
- Плохи дела, Мишаня. Кажется, мы не с той стороны перевала спустились.
- Сколько мы спускались примерно?
- Минут двадцать, не больше.
- А скорость?
- Кто ж его знает. Ну сто километров в час всяко не было. И восемьдесят, наверное, не было. Хотя… Километров пятьдесят-шестьдесят думаю было.
- Ну, я тебя поздравляю. Мы километрах в двадцати от поселка. – сказал я, произведя несложные вычисления.
- От перевала. – поправил меня Илюша. – И там еще километров двенадцать – пятнадцать под гору к посёлку, если мы по своему следу пойдём.
Темнело. И ног я уже почти не чувствовал. Одно дело двигаться, другое – сидеть на снегу и чинить лыжи. Ноги бы не отморозить.
- Двадцать километров в гору – это как минимум семь часов. Это если свежими идти и сытыми. А мы уставшие и голодные. Плюс ночь, темнота. Не дойти нам, Илюха.
- Сергеич с ума сойдет, - покачал головой Илюша.
- Он в любом случае сойдет, даже если мы сейчас двинем по обратному следу. Он внизу сейчас, с другой стороны перевала. Мы поднимались весь день, Сергеич наверх на крыльях не взлетит нас искать. Пошли-ка за дровами, пока совсем не стемнело. Костёр надо.
- Давай вон, жердей от ворот и от забора отдерём. – предложил Илюша.
- Тебя потом самого отдерут. Люди не просто так строили. Загоны это, для скота. – сказал я, а про себя подумал: «Откуда тут скот? Лес вон какой густой.»
И мы разбрелись собирать хворост.
Неблагодарное это дело, в лыжах дрова собирать. Пока возились, уже совсем стемнело. Устроились у всё тех же злополучных ворот, разожгли костер. Пар пошел от мокрых насквозь штанов и ботинок. Распотрошили рюкзаки. У меня оказалось: нож, соль, спички, луковица, котелок, кружка, ложка и небольшой кусок сала. У Илюхи – нож, соль, спички, булка хлеба, банка тушенки. Мы распустили тушенку в котелке, накрошив туда половину хлеба и лук, а из оставшегося сделали бутерброды с салом. Ужин был настолько вкусен, насколько может быть вкусным приготовленное на костре, своими руками и под зверский аппетит. Вот только чая у нас не оказалось. Помыли котелок, натопили в нем снега и попили пустого кипятка.
Мы решили пересидеть ночь у костра, не утруждаясь устройством настоящего ночлега, а утром, с рассветом, двинуться по своему следу наверх. Нас слегка разморило от сытного ужина, мы сидели напротив друг друга, между нами горел веселый костер, мы вяло обсуждали произошедшее.
- И всё-таки, куда дальше колея идёт? – вопрошал Илюха. - Он что, до ворот доехал, открыл, проехал, закрыл и дальше укатил? Следов-то нет от ног!
- А может быть он в открытые въехал и за собой закрыл? – улыбнулся я.
- Тогда на той стороне должны быть следы.
- Завтра утром посмотрим, если хочешь.
- Да ты не понимаешь, если он за собой ворота закрыл, значит тут он где-то, снегоход этот с водителем. Домой он значит приехал. Может, он нас в Каз добросит.
- О, а это мысль! Пошли посмотрим, что там за воротами.
Перелезть через забор не составило труда, благо он был из трех горизонтально уложенных жердей. От коров или от свиней, похоже, загон. Утопая в снегу, мы перелезли и обошли ворота с обратной стороны. И застыли. Колеи тут не было. Белый, нетронутый снег лежал за воротами.
- Пойдем-ка к костру, - произнес я, и мы спешно вернулись к нашему островку комфорта и безопасности. Неудержимо накатывающаяся ночь вдруг показалась нам враждебной и чужой. Мы инстинктивно придвинулись ближе к огню. Долго молчали.
- Ну, и что ты об этом думаешь? – наконец спросил я.
- Викито.
- Что?
- Викито!
Я поднял глаза на Илью и обомлел. За спиной у него маячила тёмная, размытая фигура.
- Что там? – прошептал Илюша.
Из темноты за спиной Ильи раздался звук, который трудно с чем-либо спутать. Звук затвора охотничьего карабина, досылающего патрон. И этот звук показался мне таким родным и понятным, несмотря на свою угрожающую природу, что я тут же понял, что нам говорила тень за спиной Илюши.
- Ви кито такие? Чито тут,а?
- Мы туристы, из Новосибирска. – ответил я. – Заблудились вот немного.
- Турии-исты. – протянул как будто слегка разочарованный голос. Тень шагнула из темноты и оказалась низеньким, тщедушным мужичком. Не больше полутора метров роста. Его черные маленькие глазки блеснули в свете костра, и тускло сверкнуло вороненой сталью цевьё новенькой «Сайги» в его руках. Шорец. Абориген. Во всей красе.
- Вы не подскажите, до Каза далеко отсюда?
- Здесь нельзя костёр делать! – он похоже не понимал половину слов.
- Мы замёрзнем без костра, - сказал я, - а до Каза нам ночью не дойти.
- Не дойти, не дойти. - энергично закивал шорец. Меня даже слегка напугал его энтузиазм.
- А вы вообще кто? – подал голос Илюша.
- А ты как думаешь? – повернулся к нему шорец и шагнул к самому костру. Теперь можно было рассмотреть его во всех деталях.
Короткие и широкие лыжи, подбитые мехом. Старая серая телогрейка, подпоясанная солдатским ремнем. Бесформенная шапка с длинными ушами. Из под шапки выбивались прямые черные волосы. Лицо было морщинистое, с мелкими чертами и глубоко посаженными черными глазами. Трудно было определить его возраст, ему подошел бы любой, от сорока до шестидесяти.
- Охотник? – предположил Илюша, косясь на его карабин.
- Ну, да, охотник, охотник. Костёр тушите.
- Да как мы без костра-то? – воскликнул я.
- Ко мине пойдёте. Давай, давай, торопись.
Мы как-то не решились спорить, глядя на его маленькую, но внушительную фигуру, сжимавшую в руках грозное оружие.
Быстро забросали костёр снегом, пристегнули лыжи и пошли за ним вдоль забора, налево от ворот. Путь оказался недолгим. Уже минут через десять начали попадаться постройки непонятного назначения, то ли кормушки для копытных, то ли небольшие амбары. Тут и там торчали связанные треугольником длинные жерди, о назначении которых догадаться было невозможно. Внезапно мелкий ельник кончился, и мы вышли на поляну. На краю поляны стояла приземистая избушка, маленькая и чёрная.
Шорец скинул лыжи и жестом пригласил нас за собой.
В избушке нас обдало теплым смрадом. Пахло зверьём. Причём так сильно, что у меня поначалу глаза заслезились. Шорец загремел чем-то в темноте, пробормотал что-то на непонятном нам языке и в глубине избушки вспыхнул огонёк керосиновой лампы, слабо осветивший внутренности этого жилища. Всего одна комната, дверь и окно. Похоже, здесь не жили постоянно, а использовали как временное зимовье или охотничий домик. У окна стояла неизменная для такого рода строений буржуйка. Её стенки слабо светились пурпуром и давали ощутимое тепло. В углу виднелись грубо сколоченные широкие нары. Посредине небольшой стол, один стул. Вот и вся обстановка.
Несомненно, это был лучший вариант для ночлега, чем сидеть на снегу у костра. Только что же тут так воняет?
- Кушить хочишь? – спросил шорец, то ли обращаясь к кому-то одному из нас, то ли не совсем владея формами русских глаголов.
- Нет, спасибо, мы ужинали, - ответил я, - только вот чаю не попили.
- А, есть чай! Сейчас сварю.
Хозяин заходил в полутьме избушки от стола к печке.
- Не нравится мне тут, Мишаня. - прошептал Илья. – Воняет как в зоопарке. И мужик странный какой-то.
- У тебя есть ночлег получше? Костер он нам жечь не дал. И вообще, мало ли что у него на уме. Карабин уж больно серьезный. Давай не будем дёргаться. Нас в гости пригласили, сейчас чаем напоят. Всё нормально.
- Давай хотя-бы про снегоход спросим?
И не дожидаясь моего ответа Илюша спросил:
- А снегоход ваш где?
- Какой снегоход, - пробурчал шорец, - не знаю я снегоход.
- Мы по колее от снегохода сюда спустились. Ну, по следу.
- По следу… - шорец помолчал, - а, по следу, ага, руски был, «Буран» утром отсюда ехал.
Беседа явно не клеилась. Хозяин или не понимал нас, или делал вид что не понимает.
- Иди чай пить будем, - пригласил шорец.
Чай оказался на удивление вкусный, душистый. Это был и не чай вовсе, а настой из каких-то трав. Мы согрелись и успокоились, потянуло в сон.
- Вон, там спи, - кивнул головой на нары хозяин, - а мне уйти надо. Печь дрова кидай.
Мы расстелили на нарах свои куртки и улеглись. Было тепло, темно, и почти тихо, только хозяин возился в углу избушки, видимо, собираясь. Незаметно для себя я уснул.
- Миха, проснись! – Илюша шипел не своим голосом, словно ему на шею накинули удавку. – Ну проснись же!
Я открыл глаза. Лампа не горела, только стенки буржуйки слегка светились в темноте избушки. На стене светлел размытый квадрат окна.
- Чего тебе? Что случилось?
- Слушай.
Я прислушался. Сначала ничего не было слышно, кроме потрескивания дров в печурке. Но потом я уловил странный ритмичный звук, похожий на очень далёкий стук колес поезда, только не двойной «ту-тум-ту-тум», а одинарный, «буу-бум» - пауза, «буу-бум» - пауза.
- Слышишь? – спросил Илюша.
- Угу. Сколько времени?
- Полтретьего ночи. Это хозяин избушки, Миш. И хоть мне стыдно это сказать, я тебе признаюсь – мне страшно. Аж трясёт всего. Посмотри, что он делает.
Илюша сполз с нар и крадучись подошел к окну. Я присоединился к нему и увидел за окном залитую лунным светом поляну. Посреди поляны, метрах в тридцати от избушки, ходил по небольшому кругу шорец. В одной руке он держал что-то круглое, вроде бубна, а в другой толстую палку, и ритмично бил палкой в бубен, который и издавал глухой и тоскливый «буу-бум».
- Может, это у него обряд какой? – озадаченно предположил я.
- Угу, обряд. В три часа ночи. Ты внимательно посмотри.
Я пригляделся, и почувствовал что колени у меня подогнулись, а сердце забилось где-то в ушах. Шорец ходил по поляне абсолютно голый.
- Он маньяк похоже, Мишаня, - сипел рядом Илья, - извращенец. Ну уж сумасшедший-то на сто процентов. На улице сейчас градусов восемнадцать, а то и двадцать мороза.
Одинокая мысль пробилась сквозь волну ужаса, захлестнувшего меня.
- Илюха, он ружьё с собой забрал?
- Не знаю.
Я с некоторым усилием оторвался от гипнотического танца за окном и обежал глазами комнату. На стене поблескивала «Сайга». И ее присутствие позволило схлынуть застилавшую разум пелену страха. Я осторожно снял карабин со стены. Он оказался очень тяжелым, намного тяжелее, чем я себе представлял.
- А ты стрелять умеешь? – уже менее сдавленным шепотом спросил Илюша.
- Нет. Но он-то об этом не знает. И вообще, - всё больше храбрился я, - мы с тобой два здоровых лба, спортсмена. Что мы, с этим мелким психом если что не справимся?
- Ага, спортсмена, - прошептал Илюша, - у меня лёгкая атлетика, у тебя – футбол. Очень нам поможет. Убежать, разве что. По метровому снегу. Или на чиненных лыжах.
- Тихо! – оборвал его я.
Звук бубна нарастал и сменил ритм. Паузы исчезли, темп ускорился, и теперь слышался непрерывный и усиливающийся «бум-бум-бум-бум». Мы снова прильнули к окну, я не выпускал из рук карабин.
Шорец стоял спиной к нам и бил в поднятый над головой бубен. Казалось, он стал выше ростом. Темп всё ускорялся, звук нарастал и вдруг оборвался на пике бешенного ритма. Шорец медленно опустил руки, обернулся через плечо и посмотрел прямо на нас. Он не мог видеть нас сквозь окно в темной избушке, но мне показалось что взгляд его проник бы и сквозь стену. Его черные глаза расширились и в них отражалась луна. Мы непроизвольно отпрянули от окна, и тут же вновь прижались к стеклу. Шорца не было.
- Упал что ли? – выдавил Илюша. – Готов мужик, кажется. Замёрз.
Я зажал ему рот рукой. На том месте, где только что стоял шорец что-то происходило. Как будто легкая поземка начала закручивать снег, поднимая невесомую пелену. Я посмотрел на окружающие деревья. Ветра не было. Пихты стояли как вкопанные. Тем не менее вихрь в середине поляны всё усиливался, закручивал искрящийся в лунном свете снег столбом. Столб словно уплотнялся, сбивался во что-то твёрдое внутри, кружился быстрей и быстрей. И вдруг рассыпался мелкой пылью.
В оседавшей снежной дымке стояло чудовище. Огромный зверь, размером больше медведя, неторопливо отряхивался от снега. Серая, седая шерсть покрывала его тело. Широкие лапы не проваливались в снег. Необъятная грудь размером напоминала средневековый русский щит. Морда была похожа на волчью, если бы каждую деталь обычной волчьей морды укрупнили, гипертрофировали до предела. В черных глазах чудовища отражалась луна. Зверь поднял вверх огромную голову и завыл так, что у меня опять подкосились колени.
- Д-дверь, - заплетающимся языком пролепетал Илья.
Мы, мешая друг другу и роняя посуду, привалили к двери стол, подпёрли стулом, на этом мебель которую можно сдвинуть с места закончилась. Начали судорожно кидать к двери дрова от печки, вытаскивали чурки из-под нар, кидали тряпки, посуду, всё что попадалось под руку. И в этот момент мы всем телом ощутили страшный удар по ветхому срубу зимовья. Мы застыли на месте, и в наступившей тишине отчетливо услышали хруст снега возле избушки под тяжелыми лапами чудовища. И мерзкий, протяжный скрип открывающейся двери. Наша баррикада оказалась бесполезной. Дверь открывалась наружу.
Не сговариваясь, мы нырнули под нары. Я всё еще сжимал в руке карабин. Все мысли в голове разбивались о стену животного, первобытного ужаса. Наверное, такой страх испытывали наши далёкие предки, когда свирепые хищники ледникового периода приходили полакомиться беззащитными голыми обезьянами в их убогие жилища.
Нас било крупной дрожью. В проёме открывшейся двери, освещенном луной, маячила тень зверя. Я беспорядочно ощупывал руками карабин, где-то на задворках рассудка понимая, что его надо снять с предохранителя. В какой-то момент у меня под пальцами раздался щелчок, который немного вывел меня из панического состояния, и я услышал шепот Илюши:
- Отче наш, иже если на небеси, да святится имя твоё, да приидет царствие твое. Прости, господи, я дальше не знаю слова.
Еще один удар сотряс наше убежище, и я увидел, как вся наша баррикада рассыпалась, словно была из пенопласта. Стол отлетел к противоположной стене и с треском разлетелся в щепки. Проём двери потемнел, закрытый телом вползающего чудовища. Илья заорал что-то нечленораздельное, я, кажется, тоже закричал. И словно издалека в моё сознания прорвался истошный крик Илюши:
- Стреляа-а-ай!
Я спустил курок.
Вспышка пороха озарила открытую розовую пасть размером с чемодан в метре от моего лица. Я услышал, как трещат и рушатся нары над головой, почувствовал удар и потерял сознание.
Голос шел издалека, такой знакомый, и в то же время я не мог его узнать.
- Миша, открой глаза. Миша!
Мне что-то пытались влить в рот. Железная кружка стучала о зубы, по подбородку текло. Я сделал глоток. Рот и горло обожгло, я закашлялся и открыл глаза. В лицо мне смотрел загорелый, коротко стриженный человек, черты которого я начинал узнавать.
- Сергеич, миленький, - прошептал я.
- Ну вот, второй тоже очнулся. Я ж говорил, что ребята не пропадут.
Ярко светило солнце, искрился снег. Прямо передо мной горел огромный костёр. Ходили люди, переговаривались. Рядом со мной сидел Илюха. Он пил чай из дымящейся кружки, а какая-то женщина растирала ему побелевшие ноги. Илюха морщился, но терпел.
- Как же вы меня напугали, поросята, - говорил меж тем Сергеич. – Я в вас конечно не сомневался, но объясните мне, зачем вы от костра ушли? На вот, глотни еще, только немного, а то опьянеешь.
Сергеич снова поднес мне кружку ко рту.
- Сергей Сергеевич, вы не представляете. Нас… С нами… - начал я, и осёкся. Перед нами была та самая поляна, мы сидели в ее центре. Только избушки, амбаров и забора не было. Ничего не было, только пихты. Чуть поодаль, у опушки лежала куча валежника. – Заснули мы у костра, Сергей Сергеевич. Мне привиделось что-то во сне, я вскочил, костер разбросал, одежду чуть не пожгли, забегали, провалились куда-то в темноте.
- Ну допустим. Илья вон вообще про оборотней что-то плетёт. Вот следы ваши говорят, что вы встали, собрались и пошли от костра до этой кучи валежника, где мы вас и нашли. И если бы нашли на час позже, то пальцы на руках и ногах вы бы уже не сохранили. А если на два – то и сами бы… Парни, я не буду ругаться и не буду ничего предпринимать по этому поводу, только скажите мне честно – вы накурились чего-то?
- Нет! – хором воскликнули мы с Илюшей.
- Тогда я не понимаю. Угарным газом что ли отравились. Ладно, как ноги-руки отойдут – скажите, пойдем на базу.
Руки и ноги отходили с час. Так сильно я еще никогда не обмораживался. Казалось, кости внутри трещат и рвутся. Мы с Илюхой ревели и рычали, слезы катились градом. Нас поили чаем, растирали конечности, кутали в сто одёжек и жгли огромный, жаркий костёр.
Наконец, мы двинулись в обратный путь. Я уже было решил, что перепутал полянку и нашли нас где-то в другом месте, но тут мы прошли мимо нашего вчерашнего кострища. Здесь были дрова, которые мы натаскали, обрезки жести от починки лыж, банка от тушенки, колея от «Бурана». Вот только ворот не было. Не было забора из жердей. Мы переглянулись с Илюхой, и прочитали друг у друга в глазах намерение молчать о случившемся, забыть, как страшный сон. Нам никто бы не поверил.
Каз оказался всего в получасе ходу. Оказывается, мы обогнули посёлок с юга, в нашей гонке по колее, потому он и оказался у нас за спиной. Нам окончательно стало ясно, что никогда и ни с кем мы не поделимся тем, что с нами произошло в действительности. К отсутствию доказательств ночных происшествий добавился еще и стыд за то, что заблудились в километре от посёлка.
Мы не обсуждали с Илюхой произошедшее ни в последующие дни наших каникул, ни по дороге домой, в Новосибирск. И уже на вокзале Новосибирск-Главный, когда нам пришла пора разойтись по домам, Илюша шепнул мне:
- Мишаня, он ведь мне каждую ночь снится.
- И мне, Илюша, - вздохнул я. – Наверное, мы больше никогда туда не поедем.
И мы больше никогда не ездили в походы.
Сейчас мне сорок, но он иногда мне снится до сих пор.