Цыгане

Валерий Молчанов
               
                Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
                И, бросая, кричала: «Лови!».
                И монисто бренчало, цыганка плясала
                И визжала заре о любви.
                А. Блок. 
                Новелла   

            Я коротал вечер в уютном кафе одного из приморских городков Крыма. После знойного солнца хорошо было так отдохнуть. Рядом шумел морской прибой, слышалось шипение пенной волны, которая затихала на береговой гальке, заставляя разноцветные окатыши камешков глухо перестукивать меж собой: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук…»  Этот, казалось, таинственный стук наводил на раздумья, будил фантазию.  Постепенно атмосфера кафе становилась скучна, полупьяные лица надоедливы, улыбки девиц не привлекали. Я смотрел на танцующие пары. Любителям потанцевать в кафе был выделен небольшой пятачок пространства между музыкантами и рядами столиков, тянувшихся далеко к выходу. Было тесно. Администрация кафе, верно, не скупилась на количество столиков для отдыхающих.
           Народу было полно. За накрытыми столиками, в перерыве между танцами, то и дело раздавались тосты и звон бокалов. Слышались гортанные выкрики кавказцев, мелодичный говор украинок, спокойная русская речь.
           Вечер был в разгаре. Мужчины танцевали с женщинами, что-то шептали друг другу, кто был помоложе, иногда целовались. Кто не смог или не успел по причине своей робости или ещё почему-то найти подругу на вечер, а, может быть, и на всю жизнь, лихорадочно искал глазами, подогреваемыми вином, стараясь угадать взглядом партнёршу: она или не она.
            Музыканты вдруг лихо заиграли «цыганочку». Это внесло в танцующие пары оживление. Все как-то встряхнулись и, кто как мог, заплясали, завертели «цыганочку».
          И словно откуда-то из небытия, мимо моего столика прошла молодая пара. В нём я сразу узнал цыгана. Он гордо нёс курчавую голову, стройную фигуру облегала розовая плисовая рубашка с напуском на плечах, стройные ноги были влиты в чёрные строгие брюки.
            А музыка, а музыка звала! Цыган встал, как вкопанный, словно молодой необъезженный гнедой, как-то возвышенно - горделиво оглядел танцующую толпу людей, поднялся на носки туфель на высоких каблуках, закинул руки, чисто по-цыгански, за голову, поддёрнул изящным жестом рукава рубашки к локтям и заходил, и заходил вокруг неё.
           - Нет, не то! – воскликнул цыган.
           И, словно бы понимая его на лету, музыканты заиграли выход… Что тут началось! Народ расступился. Она, делая неширокие нечастые взмахи руками, разбрасывая широкие рукава зелёного платья, как молодая орлица крыльями, недавно научившаяся летать, сверкая агатовыми глазами, какие только могут быть у цыганки, чинно закружила по пятачку открытого пространства между  музыкантами и столиками. Нужен был простор, простор! Музыка лилась, бежала, рвалась, разжигая страстные сердца. Цыган, словно горячий конь, вырвавшийся из рук хозяина, закусив удила, понёсся в неистовстве танца.
           Цыганка в длинном платье на тонком стане дрожала всем телом, растрёпанными смоляными волосами, как после  страстной ночи с милым, доставала пол, изгибаясь, метала пламень глаз цыгану и окружавшей толпе, как бы бросая вызов: «На, попробуй, возьми!»
           Я подался вперёд. В тот миг я хотел, чтобы тело цыганки обвило меня и всем своим трепетом задушило бы в объятии! Костёр двух цыганских тел будоражил. Я забыл всё на свете!.. Музыка кончилась, а зал, стоя, аплодировал.
           - Друг, ромалэ, песню, песню дай!
           Цыган, разгорячённый танцем, глубоко дыша, посмотрел на меня. Наверное, понял моё состояние. А я готов был отдать всё за песню и, как Иван Северъяныч, мог бросить к их ногам деньги, но почему-то чувствовал, что только оскорблю этим цыган. А душа, русская душа хотела разгула, воли, откровения! Он – цыган, обращаясь к своей спутнице, крикнул:
          - Груша, песню!
          И… о, чудо! Я вдруг увидел звёзды… Они были так близки, что я мог даже чувствовать, как они мерцают, дрожат от песни. Мне не хотелось сравнивать песню ни с роком горной реки, ни с птицей, которая, падая, с треском ломает крылья о каменные стены ущелья, издавая нечеловеческие крики, и, упав на мать-землицу, ударившись грудью, вдруг соколом снова взмывает в просторное небо.
           Я был во власти песни. Она, песня, как огненное пламя, травила, подхлёстывала душу. Я видел сполохи света, пронизывающие степь, слышал топот конских копыт, чувствовал запах полыни, перемешанный с запахом лошадиного пота.
          - Друг, - услышал я чей-то голос и ощутил дружеское пожатие сильной горячей руки. Я очнулся и увидел перед собой цыгана.
          - Спасибо, спасибо! – сказал я отрешённо. Сел за свой столик. А кафе продолжало гульбу. Звенели бокалы, раздавались тосты, слышались гортанные выкрики кавказцев, мелодичный говор украинок, спокойная русская речь. Но душа моя была в степи…   
          Я расплатился за ужин и вышел на улицу на каменные ступеньки высокого входа в кафе. В небе мерцали далёкие звёзды. С моря доносился шум прибоя. Дальше, по бульвару, от ступенек прогуливались пары. А губы мои шептали:
           «Тишина… Храпят лишь кони…
              Да луны лик молодой.
              Да моё сердечко стонет.
             Тень склонилась над водой.
             Тень цыганки! Забренчало
             Вдруг монисто. Тишина…
             Вот бы песню мне сначала!..»
         Звёзды надо мной, вечные звёзды всё ярче горели в густой темноте надвигающейся южной ночи. Да ещё шум морского прибоя.

                1979 г. Евпатория