Из жизни одной провинциалки

 Личное жизненное пространство

          Говорят, это самое пространство должно быть у всех. А у вас его достаточно? Мила была человеком иногда думающим, и ей это самое пространство было просто необходимо. Но, как назло, кому, что сильно надо, тому не очень это даётся. Такова жизнь, как говорят французы.  Большая часть времени и пространства были заполнены этим ужасным телевизором с тупыми бесконечными сериалами и рассчитанными на круглых идиотов  ШОУ. Она немного приспособилась смотреть и не видеть, слушать и не слышать. Но всё равно это время проходило бессмысленно, а обидно. Дома было тихо только ранним утром и поздним вечером. Но это были короткие отрезки жизни. Сейчас приходит на ум такое сравнение. Одна из героинь Шукшина, помнится, любила ходить мечтать в подсолнухи. Наверное, ей не хватало этого самого жизненного пространства, там она его и находила.  У Милы подсолнухов не было. Она находила другие способы уединиться, чтобы подумать, помечтать, да и просто поплакать. Дома нельзя было грешную слезу обронить. Сразу привлечёшь к себе ненужное внимание. Что? Как? Почему?
          Часто она стояла у вечерних ворот, смотрела на заходящее солнце или на одинокую луну  на пустых небесах и повторяла любимые строки и свои, и других стихотворцев. Она любила слушать вечерние и ночные звуки.  Это вам не город.  Здесь звучит лай не заснувших деревенских собак, перекличка деревенских кукушек, пение  птиц в тальнике, одинокое мычание коров, и очень редкие звуки тормозящих машин.
    Но случалось и тут на её жизненное пространство покушались.  Вы думаете кто? Не догадаетесь. Это домашние кошки и собака. Стоило Миле подойти к калитке, как они летели к ней, пристраивались к ней в компанию и настойчиво требовали к себе особого внимания. Одиночество разрушалось. Это её раздражало.
           Раньше она мечтала, фантазировала. В последнее время её беспокоили воспоминания. Перед глазами проходила вся жизнь. Она смотрела фильм о жизни какой-то чужой девочки, девушки, женщины. Как у Окуджавы:

Девочка плачет - шарик улетел,
Её утешают, а шарик летит….

         И так далее по его сценарию.
Не было сожалений. Она думала, что лучшего ничего быть не могло, что было – то было. Всё равно финал один.
       Иногда она находила себе полезную или бессмысленную работу, это не важно, в ого-роде. И это тоже был способ уединиться и подумать. Идёшь по картошке с тяпкой, а думаешь о высоком и далёком. Зима более трудный промежуток года. Сколько их бессмысленных, длинных, пустых и тупых зим было в её жизни. Зима – это снежная тюрьма.

      Воспоминания её начинались издалека.  Каждый раз они были о разном, всё зависело от того, что было для них толчком,  и всплывали они всё более отчётливыми, детализировались, но оставались беспорядочными. Это были серии одного длинного сериала под названием «МИЛА и её жизнь».



 Жизнь, как лоскутное одеяло.
 
Вернёмся к временам давно минувшим
    Мила прожила здесь в Сибири уже прилично лет. Вот они проклятые девяностые, наступили...
     Под Москвой у Милы жила в ту пору многочисленная родня. Мама ещё здравствовала, тётка, сестра с семейством, ну и прочие двоюродные, троюродные…  .  Да, все ещё были живы. Иногда Мила их навещала – поезд, самолёт – в молодости всё это не проблема.Люди они были простые, незатейливые, Милу свою любили, она ведь очень старалась быть хотя бы внешне похожей на них. Звали они её «декабристкой», потому что уехала она в Сибирь - Матушку, по их представлениям, в землю глухую, дикую, где по улицам медведи бродят, а вместо собачек лисичек на поводке водят. Вот они  - это цивилизация, это да!  Долго они этому отъезду сопротивлялись, возмущались и не соглашались. Так некоторые уже и ушли в мир иной, не смирившись с безрассудным поступком Милушки.

Обмен

Мы с тобой поменялись судьбой.
Солнце рано встаёт над землёй,
Луг усыпан ядрёной росой,
Высь полна до краёв синевой,

Солнце, травы и росы мои.

Мы судьбой с тобой поменялись,
И тебе тротуары достались,
Сотни глаз, что вокруг расплескались,
Мимо плыли, скользили, терялись,
И тебя уносили они.

По протокам, на радость  настроясь,
Я подснежникам кланяюсь в пояс,
Сладкий запах лесной глубины,
Медуницу на розовой ножке
Подержу на ладони немножко –
Каплю майских небес синевы.

По умытым асфальтам блестящим,
Воробьиною песней звенящим,
Суету эту даже любя,
К букве М над мелькающей дверью
Ты подходишь упрямо – уверен: -
Для тебя это всё, для тебя.

Мы судьбой поменялись с тобою,
Я унылой осенней порою
Долго слушаю ветер в ночи,
И у печки, гудящей уютно,
Плечи мягкою шалью укутав,
Дожигаю огарок свечи.

Ты в метро остановки считаешь,
Детектив бесконечный листаешь,
И с гудящей, спешащей толпой
Под блестящим зонтом проплываешь,
Мимоходом рекламу читаешь
И мечтаешь – скорей бы домой.

Ах, судьбой поменяться так просто,
Я в холодных искрящихся блёстках
По лыжне бесконечной лечу,
И с восторгом в снегу утопаю,
С веток инея пух отрясаю,
Стать серебряно – белой хочу.

Ты, закутавшись в шарф, замерзаешь,
Снег и дворников долго ругаешь,
И всё та же дорога к метро,
Там зимы, будто не существует,
Тёплый ветер согреет, обдует,
Монотонно, привычно – светло.

Ты любил эти рощи и травы,
Так уж вышло, любил, но оставил,
К счастью, знаю, совсем не забыл,
Вот и я по Москве не скучаю,
Я тебе её шум завещаю,
Деловой её суетный пыл.

Мы с тобой поменялись судьбой,
Мы с тобой поменялись мечтой,
Каждый взял себе то, что хотел,
Мы мечтою с тобой поменялись,
Но самими собою остались,
Это всяких обменов удел.
        Вот такие бывают обмены. Ну, конечно, большинство рвутся отсюда в город, а ещё лучше в Златоглавую. Якушев родился в нашем селе, у моего соседа он был пионервожатым, постарше меня, подводник, обошедший на своих лодках пол – мира. Здесь в селе жили его родители. Мы с ним познакомились на вечере встречи. Потом он приезжал на могилу отца, мы встречались в школе, он умер там в Москве.
      Ну, это ещё что! Вот была у нас такая Маша– рыжая, вредная девчонка, со всеми учителями была в конфликте. Уехала она в Москву, как лимитчица ,и прижилась там, и дочь родила, и живёт до сих пор. Есть и другие переселенцы, но об этом достаточно.
       Девяностые - это были  ужасные годы, не устану об этом повторять. В магазинах пусто. В Москве ещё можно было отовариться. Туда со всех соседних областей ехали за продуктами. Очередь отстоишь: и колбаски купишь, и сгущёнки, и апельсинов можно было достать. Тогда это слово очень в ходу было. Именно не купить, а достать. Так что, когда Мила отправлялась в очередной раз к родне, наказов было много. Заказывали всё: от колбасы до резиновых сапог и искусственных шуб. А как отказать. Подумают, что зазналась, угодить не хочет.
       Я не буду рассказывать про все мытарства при исполнении заказов. Как бедные бабушки всё упаковывали, обшивали тканью и отправляли многочисленные посылки в далёкую Сибирь.
    Другой важный ритуал в таких поездках – это посещение родственников. Накрывались столы, угощение, спиртное - у кого, что было: кто хвастал дорогой бутылочкой импортного вина, кто доставал самоделку, подкрашенную растворимым кофе – тоже большой дефицит. Хотя пили преимущественно сами хозяева, Мила создавала видимость компанейского человека.
          В тот день был намечен визит к бабушке и тёте Лизе. Они вместе проживали. Тётка была на 12 лет старше племянницы. Отношения были у них почти на равных. Лиза была женщина простая, малограмотная, душевная. Она два раза ходила замуж. Как-то всё не очень удачно. У неё была уже взрослая дочь и сын подросток. Сын её Мишка был крестником Милы.  Это особая история.
          Мила тогда училась в университете на втором курсе. Раньше в Москве университетов мало было. Ну, конечно – МГУ, ещё «Дружбы народов», ну может какой ещё забыла. Часто приезжала она во время учёбы домой, хотя место в общежитии было. Но трудно таким людям, как она, в комнате с четырьмя кроватями.  Жила тогда вся родня  недалеко друг от друга, виделись часто. Мишутке, Лизиному сыну, уже четыре года было, крепкий, здоровый мальчуган. Бабушка Дарья была сильно, но не фатально верующая. Крестить Мишеньку надо было срочно. Дата была намечена. С крёстными договорились. В крёстную позвала Лиза свою хорошую подружку уже и имя её не помню. И в храме записались и всё, что надо к обряду, приготовили. Вообще, в те времена были проблемы с посещением церкви. Всё было у государства под контролем. Все обряды - с паспортами. А если узнают про то, что комсомолец или коммунист нарушил атеистические заповеди, жди большие неприятности.  День заветный наступил. Все поднялись рано, так было по плану намечено. Да, вот беда приключилась. Намеченная крёстная с вечера приболела. Температура у неё поднялась высокая. Выполнить свои обязательства она не могла. Что делать? Побежала Лиза к племяннице Миле, та как раз дома была – выручай! Мила собралась быстро, сомнений не было, надо – так надо! Это потом уже некоторые размышления пришли: «а что было бы, если в университете стало об этом известно». Но сомнений и сожалений в т время не было. Стала она крёстной не по плану, а по случаю, или по чьей-то воле.
       Вот к этой молодой своей тётке  отправлялась с визитом Мила.
             Лиза решила, что визит любимой племянницы можно сделать особенно приятным, если расширить застольную компанию.  В те трудные времена, чтобы как-то прожить,  важно было устроиться на хорошую работу. Город был подмосковный, много людей находили работу в Москве. Утренние и вечерние электрички шли переполненные, иногда в тамбуре места не было. Нет, конечно, не профессорами и директорами работал народ в столице. Это были продавцы, грузчики, строители и прочий рабочий люд. Примерно о тех временах, о тех переполненных электричках писал Ерофеев Венедикт в своём творении «Москва - Петушки». Пока училась в Москве, Мила много на этих электричках поездила, много чего видела.  Но была она по другую сторону от Ерофеевских героев. Она с брезгливостью смотрела на пьяные физиономии попутчиков, распивающих  горькую здесь же в вагонах и сыпавших отборной бранью, шарахалась от толпы цыган, заполонявших вагоны криками, плачем детей и особыми запахами, читала конспекты, чтобы скоротать время поездки. 
       Так вот любимая тётка работала в Москве продавцом в одном небольшом мага-зинчике на пути следования этих самых электричек. Остановка называлась Карачарово. Это уже, считай, Москва. Там не все электрички останавливались, но зато метро было рядом. В то время это была большая удача - работать в магазине, да ещё в Москве. Человек Лиза была общительный, компанейский, могла и выпить хорошо, но сильно не злоупотребляла.  Дома всегда было спиртное «самтрест» для друзей, родных и на всякий экстренный случай. Вот такой случай и пришёл. 
       Позвала тётка свою близкую подругу Свету, они вместе работали. Светочка была человеком нужным, так как муж её Павел местный мент. Что сказать про эту пару? Света средних лет женщина, На голове обесцвеченная химия, косметики избыток, красавица полнеющая. Типичная народная красотка из-за прилавка. Но, заметим, с большими претензиями. А что, доход в семье хороший, оба с Пашкой на доходных местах. Детей совместных не было, так как брак был поздний. По тем временам дети были непозволительной роскошью. Жили люди в своё удовольствие. Кроме того к компании присоединилась Лара – дочка Лизы, сестра Милы со своим новым мужем. Тоже пара своеобразная, из тех непутёвых лет возникшая. Девушка она была среднего образования, бывшая воспитательница, но в силу особых исторических обстоятельств тоже перебравшаяся на работу в магазинчик своего городка. Девушка она была простая, добрая, очень энергичная, но развития душе не хватало, птица не высокого полёта. Судьба у неё сложилась дальше трагически, как, впрочем, у многих наших современников того безумного времени. Получается вместе с бабулькой и всего-то семь человек за стол сели. Дети занимались своими делами.
          Конечно, все хвалили «самтрест», на столе было не пусто, продукты из московского магазинчика: салями, сайра, фрукты – поди,  достань!  Компания, видно, была уже спевшаяся и спившаяся, Мила только была там телом инородным. Но она, как всегда, старалась приноровиться к сложившимся условиям, где надо улыбалась, где надо шутила, поддакивала, соглашалась и так далее. Чего это ей стоило ! Когда все уже приняли достаточно, язычки развязались и полился разговор откровенный.
        О чём говорили? О трудных временах, в которых умный человек и из трудностей умеет выгоду извлечь. Светочка человек была инициативный, часто оказывалась в центре беседы. А мнение её было непоколебимо правильное для всех. Слушала её Милушка, морщилась про себя, потом плевалась не буквально, конечно, но держала натянутую улыбку на лице. Перехожу к прямой речи. Голоса у всех уже были повышенные, все хотели высказаться, перекрикивали друг друга, но  не спорили, все были единодушны в суждениях, царило пьяное согласие.
         Тон задавала Света:
- Жить можно в любые времена, уметь только нужно и голову иметь. Сейчас не образование важно, что по этим дипломам тебе колбасы продадут, водку и ту из-под полы продаём. Учились профессора эти да доценты, зубрили, башку себе всякой ерундой забивали, футы – нуты, мы интеллигенты, мы образованные.  Вот они где у меня эти образованные - 
   Света похлопала себя по обтянутым ярким платьем крупным ягодицам
 – Приходим мы утречком на работу, а они уже в очередях по два часа стоят, чтобы какой-нибудь дефицит перехватить. А некоторые с записочками через задний ход идут. И в глаза преданно смотрят, как наш пёс, когда ему косточку сладкую даёшь. Вот тут-то я на высоте. Попросите – попросите умненькие, унижайтесь грамотные. У меня всего-то семь классов за плечами, А кто вы и кто Я! – Света поднимает полный стаканчик и опрокидывает его с тостом – За нас, умеющих жить, за удачу!
       Все согласны, все счастливы, аплодисменты. Про паршивых интеллигентов поговорили. Далее Ларка вступает. Пришло её время поддержать компанию. Ей есть чем поразить друзей. Тащит она из соседней комнаты какую-то замусоленную тетрадку.
- Вот смотрите, что у меня есть. Это народное творчество. Один безымянный поэт сотворил про нашу замечательную действительность целую поэму. Не поленилась пол – дня потратила, переписала.
        В то время ещё о компьютерах народ не слышал, интернета не было. Хорошо работал САМИЗДАТ. Через него и о Солженицыне узнали, и Булгакова прочитали. Но это же столпы! А это другой  - пошленький, сквернословный самиздат другого уровня. Мила девушка в литературе была немного образованная. Сама писала душевные вирши. А такую пошлость, зарифмованную, не выносила, слушать не могла, позывы ко рвоте появлялись.  Но слушала она, через великую силу, заставляла себя слушать. Пьяные лица светились удовольствием, отдельные строки повторялись со смаком, всем это нравилось, все были счастливы. Мила сжала зубы. Терпела, ждала, когда закончится эта вакханалия. Да, всё это чтение сопровождалось диким, безудержным смехом, аплодисментами, казалось, конца этому не будет. В глазах темнело, в ушах стоял звон.
    Но всему конец бывает. Тетрадка была отложена в сторону так и недочитанная, утомились все слушать, весёлое застолье продолжалось. Сил у Милы совсем не было. Не хочется обижать весёлую компанию, простые люди, малообразованные. Лица их раскрасневшиеся, расплывшиеся всё больше напоминали свиные рожицы. Смех, пошлости и прочее…
       Тётка провожала Милу до самой железной дороги. Там до дома уже не далеко, это был кратчайший путь. 
- Хорошо посидели, душевно – сказала Лиза. – Жаль, ты далеко живёшь, мы бы и тебя пристроили на работу повыгодней. Так ты в магазин-то ко мне за продуктами приезжай перед отъездом, я тебя отоварю по полной.
       Мила шла домой по сонной улице, место малолюдное, никому не было дела до её мокрых глаз, шмыгающего носа. Дома началась истерика. Такое с ней было впервые. Она рыдала, не могла остановиться с полчаса. Прорвало её. Напряжение было так велико, нужна была разрядка. Мама испугалась, ничего не могла понять. Решила, что её кто-то обидел. Но и  ей Мила не могла ничего объясниться, всё равно бы не поняла. Сказала, что просто очень устала. Вот и поплакать одной вдоволь нет возможности.

Теперь она будет рассказывать о себе сама. Уж она-то лучше знает всё, что с ней было в этой жизни.

              МОЯ УКРАИНА

     Для меня Украина – это не черноглазые хохлушки с веночками на косах и лентами на плечах. Для меня образ Украины – это моя ещё не старая бабка. Она выше среднего роста, высушенная жарким украинским солнцем на бескрайних полях пшеницы, картошки и буряков, где, практически, нет деревьев. Она худая и морщинистая, шоколадного цвета. У неё натруженные жилистые руки, сильные ноги всегда скрытые ниже колен холщёвой зелёной юбкой. У неё талия, как у Люси Гурченко. А какая стать! Я ей просто завидую, Сутулясь и всё время как бы стараясь быть незаметной, я прожила многие годы. Она прямая, как жердь. Голова всегда под платком, он скрывает  тугой узел гладких тёмных волос, не знавших химических завивок, ядовитых красок. К шестидесяти годам у неё не было ни одного белого волоска. Она говорила, что у нас так принято в роду седеть сразу на всю голову перед смертью. К сожалению, мы с сестрой не в неё удались. Мама к сорокам годам была вся белая, как одуванчик.
 Баба Алёна говорила и на украинском,  и на русском языках, это делалось для нас - русских внучат.
        Отец родился в маленьком, бедном селе. В семье их было шестеро детей. Один брат погиб на войне – Михаил, оставил нам двоюродных брата и сестру. Сестра отца - Роза умерла молодой от менингита. В городке Золотоноша жила старшая сестра отца  Прасковья, брат – лётчик после войны служил в Австрии, потом в Оренбурге, но, в конце концов, вернулся с семьёй на родину на Украину. Рядом с сестрой купил дом, и устроился работать бывший лётчик –асс директором местного рынка. В маленьких южных городках вся их жизнь крутится вокруг таких рынков. Младший брат отца Василий долго жил с мамой, но потом сорвался и уехал куда-то в Донбасс, оттуда присылал открытки – поздравления. Отец оказался дальше всех под Златоглавой. Туда привели его дороги войны. Он был ранен и попал в местный госпиталь. Здесь ему предложили остаться после лечения работать в милиции следователем с обучением в Школе милиции. Потом  у взрослого сотоварища по работе оказалась молоденькая симпатичная дочь. Познакомились, полюбились, расписались. Так и создалась в 1944 году ещё одна ячейка нашего социалистического общества. Отец вступил в Партию, тогда она была одна, иначе было нельзя, такова была его работа.
       Вернёмся к истокам. Когда я спрашивала про деда, все улыбались, и бабка говорила, что он был атаманом какой-то шайки, это так полушутя. Но шайка могла быть и Белыми, и казаками, и даже репрессированными. Я была мала, и серьёзно со мной никто не хотел говорить, а, может быть, и нельзя было, такое было время.
      Баба Алёна была верующей. В углу её небольшой хатки висели иконы, украшенные рушниками, горела лампада.  Меня маленькую девочку она научила первой в моей жизни молитве и подарила мне Крест и маленькую красивую иконку. Но это был не нательный крестик, а большой с распятием Христа, такой на шею не повесишь. Когда мы вернулись домой, то я всем об этом с удовольствием рассказывала, наивный ребёнок. Скоро у меня забрали и спрятали и иконку, и крест. А молитва полузабылась. Стоило мне недолго побыть в гостях на родине отца, так я сразу начинала свободно говорить по-украински, всё понимала, проблемы с языком не было.
        Здесь в Сибири  я много занималась историей своего сибирского села, записывала воспоминания старожил. И мне легко было в них ориентироваться, потому что там, в период своего раннего детства,  я видела примерно то, о чём они мне рассказывали здесь. Многие из местных старожил были переселенцами с Полтавы. У них были фамилии Верещаг, Олейник, Близнюк. А стали они по местным записям – Верещагины, Олейниковы, Близнюковы и т.д. .Если бы мы тогда не совершали эти путешествия из Москвы в Украинскую землю, я многое в этой жизни пропустила бы и не поняла.
      Отец приехал на Украину помогать матери. С братом они перекрыли сени, а крыты они были сочной, болотной осокой, полностью выполнили все работы  по уборке урожая: жали рожь, вязали снопы, грузили их на телеги и везли домой на волах. Ах, эти гигантские волы, медленно тянущие возы – дома, такие они были огромные, а наверху маленькая девочка с косичками до смерти напуганная, это, конечно, я. А потом по селу стоит стукоток – тук-тук-тук. Это цепами обмолачивают снопы. Около каждого дома своя плотно утрамбованная  площадка. Стоит страшная жара, и над селом много дней стукоток тук – тук- тук…
     Самыми замечательными  из украинской экзотики  были ВОРОБЬИНЫЕ НОЧИ. Бывают такие ночи летом, когда небо полно вспышками зарниц. Дождя нет, грома нет, а небо освещается яркими голубыми вспышками, секунда – вспышка. Вообще-то ночи на Украине очень тёмные чёрно – бархатные. А тут светло, как днём. И в этих вспышках мелькают целые стайки воробьёв. Отец стоит с двумя круглыми палками и выбивает на них ритм цыганской песни, поёт в полголоса. У него приятный голос. Я эту песню никогда не слышала больше, только в его исполнении:

Ой, каша маганная,
Да ночь тумаганная,
Да приходи-ка ко мне
Моя желаганная.

Да приходи-ка ко мне,
Да ты мне нрагавишься,
Да поцелугуй меня,
Да не отрагавишься. ( и так далее)

        Мы из города с достаточным количеством цивилизации попали в какие-то доисторические времена.  Электричества нет, радио нет, киноаппарат работает от ручного привода, клуб где-то за селом в одиноко стоящей старенькой хате, дорога к которой шла через подсолнуховое поле, вода в колодце с вращающимся воротом прямо во дворе дома. Отец с братом вычистили колодец.
        Домов в селе сначала не было. Одни беленькие хатки. Позже появились первые домики из кирпича. Леса совсем не было, строить было не из чего. Человек приспосабливается жить в любых условиях. Мы видели, как строились эти хатки. Мы – это я и сестра, она старше меня на пять лет, она заводила, я её хвостик. Такие взаимоотношения между старшими и младшими детьми обычное дело.
       В селе недавно прошла свадьба. Молодой семье нужно было помочь построит дом. Собиралось всё село. Работа была тяжёлая. Свозили глину, солому, воду. Всё готово. В специальных ямах начинали готовить всё это месиво. Месили всё ногами, босяком,  да по глине. Месили с песнями, сменяя друг друга. Из этого месива лепили кирпичи. Потом они сохли на жарком украинском солнце. Хозяева готовили простое угощение, наливку. Это был трудовой праздник. Дети радостно бегали вокруг, играли и набирались опыта.
        Бабушкин хлеб. Я помню его всю жизнь. Он был ржаной с примесями каких-то трав. Зато каждый день свежий. Она пекла его в русской печке рано утром. Нам после городских батонов трудно было к нему привыкнуть, но в жизни ко всему привыкаешь. И мы уплетали его с парным молоком от бабушкиной коровы.
          Коровьи лепёшки в деревенской жизни были большой ценностью. Их собирали аккуратно каждый день, не из любви к чистоте. Этот материал перемешивали с соломой, лепили из этой смеси кизяки, сушили их на жарком украинском солнце и потом ими топили печку. Во дворах стояли целые кладки кизяков.
        Часто из этой тёмной ржаной муки бабушка стряпала вареники. Иногда с творогом, но в основном с вишней. Родная моя, нищая, полуголодная, обожжённая солнцем Украина,  я люблю тебя.
Что я помню
         У всех жителей села были сады. У всех разные. У кого -  маленькие, у кого огромные садища. У бабушки было несколько яблонь, даже дерево грецкого ореха росло. Всю жизнь вспоминаю вкус шелковицы. Одно большое дерево с тёмно – синими ягодами, другое молодое деревце с розовыми сахарными плодами. Меня подсадили на это юное деревце, чтобы я наелась сладких ягод, и забыли снять. Вон, видите, это я сижу на тоненькой ветке и кричу, плачу, потому что все ушли. Обязательно у всех в садах росло несколько вишен – это целые деревья, не то, что у нас тут низкорослые кустики. Вишнёвое варенье  - моё самое любимое. Бабушка присылала нам его в посылке каждый год. Варенье было с косточками. Мы сидели с сестрой на подоконнике второго этажа, ели это варенье и плевались вишнёвыми косточками, как тот гражданин в песне Розенбаума. Между садами не было перегородок. Их отделяли обычно ряды подсолнухов. У моей тётки был богатый сад. Там было несколько сортов разных яблонь, росли сливы, абрикосы, была аллея смородины и огромная до небес груша. А в этом саду жила старая, преданная хозяевам собака – Жулик. Она жила очень долго. Мы приезжали через несколько лет, и он узнавал нас и был страшно счастлив новой встрече.. Был здесь и колхозный сад с очень добрым сторожем – дедом Василем. Сад не был огорожен. Я так и не поняла, от кого охранял дед этот сад. Мы иногда ходили туда к нему в гости. Срывали прямо с веток всё, что хотели, и ели всё, что хотели. По площади сад был гигантский. Можно было бродить по нему и заблудиться. Милая, фруктово – ягодная Украина, я признаюсь тебе в любви. Что ОНИ сотворили сейчас с тобой!  Сердце разрывается.
       У отца был друг детства – Данило. Когда мы приезжали на отцову Родину, первый к кому он шёл, был Данило. Он хромал на правую ногу. Работал он в колхозе пастухом овец. Данило недавно женился и у него был совсем маленький сынок. С отцом они долго сидели за столом, вспоминали прошлое, балакали о нынешних днях, пели мелодичные украинские песни. Слышали, может быть, про молодую Галю. У Данило возле дома росла гигантская груша, у нас такие тополя только вырастают. Приходил срок собирать грушу. Как? Оказывается, её трясут. Расстилают вокруг одеяла, покрывала, тряпки, всё, что есть, привязывают к дереву длинную верёвку, всех отгоняют подальше от дерева и мужики начинают его раскачивать. Если такая груша попадёт по голове, мало не покажется. Это целый ритуал, настоящий грушевый праздник.
    Картошку садили где-то в поле, далеко за деревней, тут это называлось за Греблей. Там посреди огромного участка картошки росли два вишнёвых дерева. Отец с бабушкой работали под палящим солнцем, пололи картошку, а мы сидели на вишне.
        У бабушки в ограде. прямо на улице, росли разные полезные садинки. Сначала мы на них особого внимания не обращали, а потом вдруг заметили, что росли они не в горшках и не в банках, а в касках. Это были отзвуки недавней, прошедшей по территории Украины, войны. Каски были прострелены. Нашему воображению сразу рисовался убитый солдат. Но бабушка сказала, что это немцы надевали каски на шесты за огородами и стреляли по ним, тренировались.
          Кстати, видели мы и другие следы войны. Когда мы ехали на поезде по Брянской области, то отец обратил наше внимание на огромные ямы, заросшие травой. Он сказал, что это воронки от взорвавшихся бомб. Сами брянские леса были обтянуты вдоль дороги колючей проволокой. Туда нельзя ещё было ходить, не всё разминировали.
          К праздникам в хатах особо убирались. Полы были глиняные, и их мазали свежей глиной. Глину брали в большой яме, которая находилась посредине села. Эта яма заросла крапивой и была изрыта вся ходами, это хозяйки брали тут глину. Когда полы просыхали, их застилали свежими травами, например, осокой. Бабушка набирала огромные листья с дерева грецкого ореха и ими застилала пол. Нам это было не привычно, но дети ко всему быстро привыкают. Хата состояла из двух частей – хата и хатына – маленькая комнатка, где стояла настоящая кровать, мы на ней спали. В хате же вместо кровати был настил из досок. Бабушка спала на печке. Мы тоже часто забирались на печку и рассказывали там всякие страшные истории, иногда плакали, скучая по своему дому.
      А как жила молодёжь в таких глухих сёлах?  Жизнь текла своим руслом, народ ко всему приспосабливается. Возле сельсовета был пятачок, кажется, забетонированный. Вокруг росли кусты акации. Ночи украинские бархатно – чёрные, нет ни одного фонаря, окошки хат слабо светятся, там горят керосиновые лампы. На этот пятачок собиралась молодёжь, приходили гармонисты, им почёт и уважение. Играли самые простые мелодии. Например, «яблочко».  Под эту песенку танцевали пары. Девочки в светлых платьях и белых носочках, парни в кепках, белых рубахах и сапогах. Нам это казалось смешно. Ну как же – мы же цивильные из Москвы, а тут «яблочко».
       Когда сестре уже было шестнадцать лет, она на одной из таких гулянок познакомилась с парнем. Как не странно, но у него была фамилия, как у нас Лада, я же говорю там пол – деревни такую фамилию носили. Это был молодой студент, родом из этой деревни.  А учился он в Киеве в институте гражданской авиации. Немного они подружили, адресами обменялись. Потом лётчик Миша Лада к нам в город приезжал. Он в Москве практику проходил. Я запомнила, что он купил мне килограмм шоколадных дорогих конфет. Но с сестрой у них не наладились взаимоотношения, она была уже занята. Сильно она была влюблена  в одного местного парня с огромной собакой.  Собак я всегда обожала, а их хозяев не очень.
        Когда я беседовала с местными сибирскими стариками, они с удовольствием рассказывали, как в клубе была киноустановка, которую надо было крутить руками. Крутили её по очереди мужики, парни и дети, которых бесплатно пропускали на киносеансы. И я всегда вспоминала украинскую хату где-то за селом, за подсолнуховым полем, куда собирались местные жители смотреть кино, великое событие. Так вот электричества не было, и установку тоже крутили вручную.  Пол в хате был засыпан толстым слоем шелухи от семечек. Так что я – девочкой  была очевидцем совсем древних событий и времён. Мне это как будто нарочно всё показали. В прошлое я заглянула, а вот что в будущем будет? Это тайна за семью замками.

           Кубинцы

           В Золотоношах, где жила моя тётка Прасковья, было сельхоз училище. Когда наши отношения с кубинцами были ещё на высоте, туда привезли целую группу чернокожих ребят учиться разным сельхоз специальностям. Город решил устроить им торжественную встречу.
         Встречали кубинцев на стадионе. Мы пришли туда с цветами. Кубинцы – высокие чёрные, стройные парни. У них почти у каждого гитара. Гости расселись на травке стадиона. Они играли на гитарах, пели какие-то грустные песни. Мы смотрели на них, как на диковинку. Люди рассуждали так:
- Это они по Родине тоскуют, вот и поют грустно.
Помню, мы выбегали на поле. Я отдала букет какому-то высокому чёрному парню. Было очень страшно. Он сказал что-то вроде – псибо. Поселили их в каком-то общежитии недалеко от дома моей тёти. Мы иногда бегали посмотреть на чернокожих кубинцев. По вечерам всегда кто-нибудь сидел на крылечке с гитарой и пел, а мы слушали странные, красивые  песни далёкой страны Кубы.
        Надо же было поехать из Москвы в далёкий украинский городок, чтобы встретиться с такой экзотикой.
     Прошли годы, но при воспоминании об Украине, а я на пятьдесят процентов ей принадлежу, я вижу бескрайние пшеничные и кукурузные поля, долгую дорогу среди этих полей на рассвете. Это мы едем со станции в село на телеге, нас встретили ночью с поезда. За телегой бежит чёрная собака, я приласкала и подкормила её на станции, и она увязалась за нами, она была ничейной, теперь сразу как-то стала нашей. Я дала ей кличку Чёрный. Она потом прижилась у бабушки. И снова поля, поля, поля. Здесь в Сибири много лесов. Здесь нет того простора, той широты и бескрайности до горизонта. Среди этой бескрайности телега, в телеге едет моё худенькое, бесшабашное, полудикое детство. Оно приедет в умную юность городской медалистки, в университетские годы с заумными атомами и ускорителями, въедет в сибирские леса и поля прямо по глубоким пушистым снегам. А поля, поля, поля моей Украины…

                Школа

    Школа в жизни человека, на самом деле, играет очень большую роль. Это я говорю не как учитель, а как бывший ученик обычной городской школы №1 второй половины двадцатого века в Подмосковье. Учителей моих теперь уже, думаю, нет, поэтому позволю себе быть более откровенной. Меня учила не школа, я делала себя сама, даже, скорее, не потому что, а вопреки.  Первый учитель – это то, что предполагается помнить всю жизнь. Но у меня это была первая неудача. Антонина Александровна была женщиной очень престарелого возраста, по моим представлениям совсем древняя старушка. Она была злая, грубая с детьми, мы ей все надоели за её длинную учительскую деятельность. Она просто от нас устала. Мы её боялись и слушались. И она проучила нас совсем немного – один год. Что тут запоминать – учительница первая моя.  Сменила её другая дама. Она была худая, сильно замотанная семейными обстоятельствами, кажется, у неё пил муж. К нам она большого интереса не проявляла, выполняла обязательный минимум. В четвёртом выпускном классе она забеременела, и до нас ей дела совсем не было. К концу учебного года она ушла в декрет и родила сына. Мы росли как трава в поле БЕЗ ОСОБОГО ПРИСМОТРА.
            Я хорошо читала стихи, думаю, это благодаря отцу. Он учил меня этому, убеждал, что надо обязательно прочувствовать, что читаешь, и тогда всё само – собой получится. Меня отправляли на всякие конкурсы, где надо было что-то читать, я там занимала призовые места. Смешно вспомнить, но меня ещё зачем-то водили по классам, у нас в параллели было несколько классов, водили как «слона на показ». Я там должна была читать стихи, как образец, чтобы дети слушали и подражали мне, учились, как надо читать.  Глупо. Но, замечу, это было в начальной школе. Я любила читать стихи трагические, где можно было страху понагнать, побольше чувств и эмоций. В средних классах выучила прозу – «казнь Остапа» из «Тараса Бульбы». Там кости хрустят, кровь льётся. Столько прошло времени, а я и сейчас всё это помню, хоть сейчас на конкурс. В старших классах  это был «Чёрный человек» Есенина.

Счастье, говорил он,
Есть ловкость ума и рук,
Все неловкие души
За несчастных известны,
Это ничего, что много мук
Приносят лживые
И изломанные жесты…

            Я умудрилась четыре класса закончить на одни пятёрки с какими-то грамотами. В  конце этого учебного года в апреле умер отец.
            В пятый класс мы шли с некоторыми надеждами на более счастливую и содержа-тельную жизнь. Но надеждам сбыться было не суждено, эксперименты судьбы продолжались. Мы в школе были единственным классом, который изучал французский язык. Да и в городе таких классов было немного. В наш пединститут были огромные наборы студентов на немецкий язык, немного поменьше на английский и, представьте себе, всего восемь человек на французский. Из нашего класса на этот факультет поступили две девочки. Правда, они потом устроились работать в библиотеку пединститута – отдел иностранной литературы. А моя несбывшаяся медалистка сделала карьеру, как парторг, на одном из городских заводов «Карболит».  Что случилось с ней в девяностые годы, не знаю. Тогда многие карьеры рушились и многие поднимались.
          Когда нам предварительно сообщили о том, что мы будем учить французский, было с нашей стороны много шума.  Вся школа учила немецкий язык, после войны это было естественно, и нам это казалось наказанием – какой-то французский.  Глупцы. Я всю жизнь благодарна школе за этот странный эксперимент. Правда,  пришлось потом ещё изучать и английский в МГУ, там был такой порядок. Но у меня и английский долгое время оставался с французским акцентом, так шутила наша англичанка.
         Мне страшно не повезло с учителями.  Были в школе и спецы своего дела. Но к нам они как-то всё не попадали, за малым исключением. Учителя литературы – это душа всего воспитательного процесса в школе. Наша учительница была предпенсионного возраста. У неё был психически больной  взрослый сын, который уходил из дома, его можно было видеть, например, возле входа в магазин. Здесь он просто стоял и открывал и закрывал двери и приветствовал посетителей. Над ним не смеялись, народ не был жесток, но чудака этого было жалко. И учительницу было жалко. Она приходила на уроки часто измученная, ей было не до высоких материй, и многое делалось формально и равнодушно. Я отводила душу только когда писала сочинения.  Я писала не для нашей бедной Татьяны, я писала для себя. Мои сочинения, без сомнения, были лучшими. Их часто зачитывали перед классом, с моего разрешения. Я оттачивала перо. Ко времени завершения школы их накопилась целая толстая тетрадь, которая, начиная с моего соседа, путешествовала по школе много лет. По ней готовились к экзаменам, с неё переписывались сочинения на экзаменах. Дальнейшая её судьба мне не известна.
          Я любила бедолагу Лермонтова. Наизусть знала почти всего «Демона», как Ульяна Громова. А этого сочинения поэта по школьной программе не было. Я просто млела, когда звучали строки:

На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Тихо плавают в тумане
Стаи дремлющих светил.

Это было божественное торжество.
 Лермонтовские мотивы и в моих стихах звучат, да и в творениях других наших авторов услышать можно:

Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной.
И старалась она доблеснуть до луны
Серебристую пену волны.

Ничего вам не напоминает? Агузарова поёт что-то похожее.
Но среди любимых Лермонтовских стихов у меня - юной девочки были такие:

И скучно, и грустно,
И некому руку подать
В минуту душевной тревоги…

Или ещё печальней:

Что толку жить, без приключений
И с приключеньями, тоска
Везде, как беспокойный гений,
Как верная жена близка…

Приятно узнавать повсюду
Под важной маскою лица
В мужчине вечного глупца
И в каждой женщине иуду…

Это были мои любимые стихи. Странно, не правда ли? Это в пятнадцать лет.

Лермонтовские мотивы

Выйди в вечер на дорогу,
Ведь ещё не поздно,
Как когда-то наш поэт
Шёл навстречу звёздам.

Высоко они горят –
Чудные творенья,
И мерцают и манят,
Дарят вдохновенье.

Огоньков весёлый блеск -
Самолёт поспешный,
Лермонтов таких чудес
Не видал, конечно.

А немного постоишь,
Взгляд свой напрягая,
Спутник в небе разглядишь.
Мчит он, не мигая.

С неба звёздочка летит,
Гаснет, догорая,
Это лишь метеорит,
И  ребёнок знает.

Нас теперь не удивить
Красотой и чудом.
В двадцать первом веке жить
И легко, и трудно.

      Начитавшись детективов, ну и как бы по наследству, я  долго мечтала стать следователем. У Шерлока Холмса привлекала его логика, игра ума. Почти математический подход. Ещё мои желания подогревали друзья отца. Они обещали мне всякие рекомендации, характеристики, направляли меня на юрфак.
        К девятому классу желание стать следователем как-то ослабло. Возникла дилемма - физики и лирики.  «Нынче что-то физики в почёте, нынче что-то лирики в за-гоне». Эйнштейн на время победил Достоевского. Пётр Капица вещал с телеэкранов какие-то фантастические вещи, в фильмах физики  укрощали атом - «Девять дней одного года», журналы писали о НЛО, о волшебстве Джуны. ( Сегодня прозвучала новость – Джуна умерла, всему приходит конец).  Вобщем, привлекало торжество разума над глупыми эмоциями. А на поэтическом Олимпе были молодой Рождественский, Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский. Сейчас из них остался только Евтушенко. Вчера в новостях весь день рассказывали о его приезде в Новосибирск с группой артистов. Показывали его, читали отрывки из его поэм, его стихи. Мне на душу давно уже пало его стихотворение «Идут белые снеги». Оно патриотическое, но меня больше привлекает его другая философская часть:

. «Идут белые снеги,
И я тоже уйду,
Не тревожусь о смерти
И бессмертья не жду,

Я не верую в чудо,
Я не снег, не звезда,
И я больше не буду
Никогда, никогда». И т.д..

         В десятом классе было задание – выучить стихи любого современного поэта. Найти такие стихи можно было только в «Юности». Выбрала малоизвестного тогда поэта Р Рождественского. Там были такие строки «Так что цельтесь в поэтов, и вы попадёте в историю». Прочитала я стихотворение на уроке и заявила, что его ещё страна узнает, пророчествовала опять. Были у него такие вирши про его маленькую дочку Катерину:

Катя, Катышок, Катюха-
Маленькие пальчики,
Слушай человек два уха
Излиянья папины. И т. д.

        Недавно я видела эту Катюху на экране телевизора. Пожилая уже женщина, она рассказывала что-то о своём отце. Жизнь идёт …Но лирика как-то отступила на задний план. Я, всё- таки, была дитя своего времени.
           Мне в руки попали варианты вступительных работ в различные физмат школы. Попробовала, что-то получилось. И началась игра мозга. Помочь мне было абсолютно некому. Попробовала что-то обсудить с математичкой, но наша Капочка  смотрела на меня такими восхищёнными и подобострастными глазами, помочь она мне не могла,  больше я с ней не советовалась. Она, кстати, задачки по геометрии решала по конспектам, не отступала ни на шаг, было так скучно. Когда она вызывала меня к доске что-то решать, то она чуть не прыгала от восторга. Помню, дала мне из задачника по стереометрии какую-то заумную задачу, сказала, что если я её решу, то автоматом, без контрольной работы, ставит мне «отлично» за четверть. Я так думаю, что решения этой задачи у неё не было. Я её – эту задачу тоже не сходу одолела, очень она была объёмной, много я бумаги исписала. Но я её победила,  и ответ, как мы тогда говорили, сошёлся. После этого Капа меня боготворила, а я к ней интерес совсем потеряла и варилась в собственном соку. Набрала в магазине книжек по математике. Среди них был автор П. Моденов. Когда я поступила в МГУ,  мне повезло, на первом курсе П.С. Моденов вёл у нас  семинары. Когда я познакомилась с расписанием  и увидела мною почитаемую фамилию в списке наших преподавателей, меня прямо восторг охватил.              Неординарная личность, в памяти моей он оставил значительный след. Возраст его был уже солидный, жизненный опыт богатый, рассказчик он был замечательный. Вот один маленький эпизод. Уточню, что был такой Новосёлов – автор  учебника по алгебре для средних классов. Примерно со стороны Моденова звучало так:

- У меня вышел новый учебник по геометрии.  Вы деньги не тратьте, не покупайте его. Но в библиотеке возьмите, посмотрите, полистайте и всё. У меня вот друг есть Новосёлов, слышали, наверное? Мы книжки друг друга не покупаем. А зачем. Он мои - в мусоропровод, а я – его книги туда же.
         Это он рассказывал в перерывах между вычислением на доске каких-нибудь интегралов или рядов. Контрольные работы он проводил по субботам. Собирал он все свои группы в Большой физической аудитории, писал текст на доске, и мы сидели, решали до потери сознания. Я, кстати, у него хорошо училась. Помню, первый экзамен в первом семестре был мат анализ, я сдавала его метру и получила «Отлично». Это, конечно, окрыляло.
      Но вернёмся к школьным временам, ещё домоденовским. Наша Капитолина Ивановна вела математику в трёх параллельных классах. Контрольные работы мы писали в один день. У неё всё было строго по плану.Часто получалось так, что наш класс писал раньше других. Тогда на перемене возле меня собирались умники из параллельных классов и расспрашивали, что за задачи в работе  и как их решать. Особенно все трепетали от страха перед геометрией.  Среди них были и будущие медалисты. Я щедро делилась решениями с другими. Геометрию я просто обожала, это была игра ума, не хвалюсь, но не было в задачнике ни одной задачи, которую я бы не одолела, причём решение знала сразу после чтения текста, большинство задач решала устно. Ну что уж кому дано от Бога.
    Был курьёз на экзамене по геометрии.
             Билет достался простейший, даже было обидно, о чём рассказывать. В моей же группе вошла сдавать девочка, ну совсем слабенькая, ну как бы ей выкарабкаться на троечку. И вдруг ей сюрприз – самый трудный билет (объём пирамиды). Выводилась формула объёма каким-то иезуитским способом – через ступенчатое тело, потом пределы. Она сразу заговорила про второй билет. А я стояла тут же рядом и ныла, что мне не повезло с простым билетом. Ассистенты в этот момент куда-то удалились, и наша Капочка быстренько предложила нам поменяться билетами. Я это сделала с превеликим удовольствием, а уж про одноклассницу и говорить нечего. Вот так – обмен простого на сложное. Такого в моей учительской деятельности не было. Я получила свою блестящую пятёрку, а Лена, которую я спасла – заслуженную тройку. Все были счастливы.
        Химию я как-то сложным предмет не считала. Химические задачки  были для меня лёгким развлечением.  Была у нас девочка Леночка Морозова, она в выпускном классе как-то прибилась ко мне на химии.  Я помогала ей, решала ей домашние задачки, помогала на контрольных работах, ну, думала, трудно человеку химия даётся, чего не помочь. А, оказывается, это у неё был такой способ подготовки к институту. Она поступила на химический факультет нашего пединститута и стала учителем химии. Наша химичка, пожалуй, единственный учитель, которого я уважала. Предмет она хорошо знала. Но была она немного такой подковыристой. Это ей было от природы положено, потому что она была жутко рыжей и вся в рыжих пупырышках. Меня на своём предмете она посадила с мальчиком – Чедакиным. Он был высокий, здоровый боксёр. Спортом занимался серьёзно. Я ему помогала, как и всем по химии. Она над нами часто подшучивала, как бы стараясь нас сблизить. Но меня этот мальчишка не интересовал, не смотря на его успехи в спорте и большие габариты. Интересно, что всегда, даже в школе, даже на перемене, у него была какая-то боксёрская стойка, руки были готовы к борьбе. Наша Зина вскоре после нашего выпуска поехала работать в Африку, кажется, в Конго, где были колонии – поселения русских и французов. Я видела её фотографии рядом с чернокожими подростками. Наша Зиночка оказалось большой авантюристкой. Хоть какое-то разнообразие.
       Странно у нас шёл процесс обучения в старших классах. Приходили мы в школу, и мои дорогие одноклассницы начинали тут же плакать, что они ничего не поняли по какому-нибудь очередному предмету. Всё они читали – читали и ничего не поняли. Это могла быть география, история, литература или всё, что угодно. И что тут происходило. Мы вставали группкой и начинали ходить по длинному школьному коридору туда – сюда, и я рассказывала девчонкам содержание домашнего задания. А потом они отвечали на уроках. Я была им переводчиком со сложного книжного языка на простой общечеловеческий. На слух они хорошо запоминали мой пересказ.
            Позже, когда я работала в школе, я заметила, что уровень написания наших некоторых учебников трудноват для отдельных ребят. Когда мне надо было подтянуть своих неуспевашек по другим, не своим предметам, были такие слабые дети, то я оставляла их после уроков и своими словами рассказывала им, что такое айсберги, параллели и меридианы и т.д.. Они прекрасно всё запоминали на слух и сдавали другим учителям свои зачёты. Смешно, не правда ли, смешно…
     Хочу вспомнить одну девочку по имени Светлана. Она пришла в наш класс после восьмого класса из восьмилетки, которая находилась где-то на краю города. Их тогда влилось к нам сразу несколько человек.
         Было два новеньких из детского дома. Там дети в девятый класс шли редко, это было исключение. Там они уже считались взрослыми людьми, их заставляли делать многие хозяйственные работы, персонал за это угощал мальчишек брагой, и поэтому они часто пропускали занятия. Мы ходили в это убогое учреждение и устраивали там настоящие скандалы со взрослыми, отстаивая своих одноклассников. Мальчишки собирались дальше учиться на историческом. Мы старались им помочь.
        Так вот, вернусь к Светлане Тычининой. Девочка она была умной, старательной, тихонькой, прилежной. Пришла она почти с одними пятёрками. В классе, где она училась, она был лучшей, ей все лавры доставались. И вот она увидела меня во всём моём блеске, шучу, конечно. Ну, поразило её, что кто-то знает, может и делает лучше, чем она. Она как открыла от удивления рот, так до конца десятого класса так и сидела. У нас она была обыкновенная средненькая хорошистка, не блистающая особенно своими способностями. Нет, она не завидовала мне, я бы это поняла быстро, она смотрела на меня с каким-то обожанием. Мне иногда было как-то неудобно даже, иногда немного приятно, не скрою. Но я постоянно была под прицелом чёрных бусинок глаз и, естественно, должна была со-ответствовать. Светка мне нравилась  своим обличием. Нет, она не была красавицей, но у неё был такой тип лица, как у женщин итальянских художников 16 века на полотнах. Такой тип встречается у нас редко. Кожа у неё была белая, и от смущения на щёчках вспыхивал нежный румянец. Душечка. После школы она начала работать на каком-то торфо предприятии, поступила заочно учиться в институт, кажется, строительный. Потом как-то неудачно вышла замуж. Больше ничего о ней не знаю. Но, по-моему, моя Светка выдохлась.
            Приходили к нам учиться дети и из небольших посёлков , там добывали торф. Больших школ не было. Ребят возили на автобусе к нам учиться. Это как сейчас к нам привозят детей из соседних деревень. Недавно в Прямом эфире рассказывали о людях с редкими генетическими заболеваниями. В частности, о тех, кто быстро стареют. И тут у меня сразу сработало в мозгу, что,  вероятно, не подозревая об этом, я с таким явлением сталкивалась в жизни. Только никто этого не понимал, и объяснить не мог. Где-то в 7-8 классах учились у нас брат и сестра Тарарыкины. Надо же такая фамилия странная. Брат был совсем оторвяга, учиться не хотел и не мог. На него рукой махнули. Девочку звали Надей.  Вот она была очень странная на вид. У неё была гусиная кожа, тусклые глаза. На взгляд ей можно было дать много лет, не берусь сказать сколько, что-то после сорока, она выглядела как маленькая старушонка в школьной форме. У нас встречаются в селе такие женщины в годах, измождённые трудом, усталые, какие-то бесцветные. Тусклые волосы были собраны в маленький пучочек. Под школьной формой была нижняя юбка, которую она использовала как носовой платок. Никто из девочек не хотел с Надей сидеть. Учителя крутили этот вопрос и так, и сяк. Остановились на мне. Я была не брезгливой и умела  объяснить самые трудные вещи. Так мы с Надюхой оказались за одной партой. Я писала ей контрольные работы на разумную тройку, давала списывать домашние работы, учить её чему-то было бесполезно. Мы с учителями вытянули её правдами и неправдами, Надя закончила восемь классов.  Мы с ней распрощались и больше о её судьбе я ничего не знаю. Я тогда не задумывалась над Надиным феноменом. Люди разные бывают, что тут такого. Лишь позже стала понимать, что что-то у неё с генетикой не в порядке.

     КЛАССНЫЕ –
            С классными совсем не везло. От них много зависит в жизни класса. Вспомнить нечего – бесцветная пустота. Когда я сама вела классы, всегда старалась помнить об этом и быть достойным человеком и учителем. О себе писать не буду, о своих классах могла бы рассказать много, ну это как дальше получится.
     Физик у нас был с простой фамилией Воробьёв. Он любил рассказывать о своём обучении в пединституте заочно. Как он проездом, на дурака, сдавал экзамены. Он думал, что это у нас вызовет к нему дополнительные симпатии. Мне было грустно всё это слушать, так как я физикой уже серьёзно заинтересовалась, и я понимала, что от нашего легковесного педагога помощи мне не будет. Я училась по этому предмету самостоятельно. Вот так большинство предметов я самостоятельно и изучила. Слово САМООБРАЗОВАНИЕ было давно в моём лексиконе. Сейчас вспомнила эпизод не очень приличный для девочек. Но расскажу, покаюсь. Физик имел привычку подходить к нашей парте, а она была первой, опираться на неё рукой и вести свой рассказ. У нас были автоматические ручки, в которые набирали чернила, сжимая и разжимая резиновый колпачок. Моя соседка накапала чернила на то место, где обычно наш учитель прикладывал свою руку, ну,  разумеется, это всё при моём участии. Ну и произошло то, что должно было произойти. Он влип. Но человек он был бесконфликтный, добрый. Он сделал вид, что ничего не заметил. Пошёл и вытер руку. Стыдно нам не было, но мы оценили его поступок.
    Забавными были у нас трудовики: один по столярному, другой по слесарному делу. Их мастерские находились рядом в цокольном этаже школы. Они часто ходили друг к другу в гости и играли в шашки. Вместо шашек у них на доске стояли гайки двух цветов. Когда они отлучались ненадолго, мы любили перепутать им положение гаек. Они возвращались и ничего не могли понять, и начинали играть заново. Нас это веселило.
          Остальные учителя, меня обучавшие, менее интересны, может быть, я ещё расскажу что-нибудь интересное потом, если вспомню.
            
          Медаль

Я ВЕДЬ КО ВСЕМУ ЕЩЁ и МЕДАЛИСТКА.
   Правда это было серебро, но я и на это виды не имела. Что бы получить медаль, надо было оценки отличные иметь и написать на хорошем уровне сочинение. Это должно быть сочинение медалиста. Ну, казалось бы, при успехах по математике трудно рассчитывать на отличное сочинение. Но, когда на выпускном мы сидели за длинными столами с родителями и учителями, а я оказалась рядом с нашей литераторшей, она мне, немного расслабившись, под каким-то секретом раскрыла тайну, что моё сочинение было взято в ГОРОНО за образец для сочинений на медаль. Я не очень понимала, что это такое, но всё равно было приятно. Кстати, во время учёбы я писала сочинения по разным предметам для городских конкурсов. Вот по истории, помню, заняла первое место.
        У меня была подруга, вернее одноклассница, с которой мы на многих предметах сидели за одним столом, ходили часто вместе домой, но душевного родства не было. Её звали как меня. Она всегда хорошо училась, по оценкам иногда меня опережала. Но всё это ей давалось с великим трудом и часто благодаря близости со мной. Я помогала ей на многих предметах. Это и удерживало её около меня. Успешно она справлялась с русским языком, была достаточно грамотна и с французским. У неё была хорошая автоматическая память. У меня память была логической. И вот с большими трудностями она умудрялась дойти до завершения процесса обучения в школе с хорошими оценками. Дома у неё все были нацелены на медаль, жили в её ожидании. Отец у неё был жутко строгий, преподавал в педучилище игру на баяне, а дочь родную на горох в угол ставил. У меня, сколько я помню, о медали дома не было ни одного разговора.  Маму это не интересовало, лишь бы хорошо училась, и её не беспокоили в школе. Потом и техникума будет достаточно - рассуждала она. Были материальные трудности.
        От выпускного я ничего не ждала. Не было юношеской влюблённости, чтобы лететь на  волшебный бал, а жаль, через всё в этой жизни надо пройти. Белое платье, по маминым возможностям, причёска, придуманная сестрой, даже туфли на шпильках, их сестра один раз надевала на свою свадьбу. Хотелось скорей получить аттестат и ехать в Москву подавать документы.
 Выпускалось сразу три класса.
         При входе в школу после длинной широкой лестницы установили стол, где лежала книга аттестатов, в которой надо сразу было расписаться. Там были указаны все оценки. Я по рассеяности своей, слепоте и по неопытности расписалась, даже не поинтересовавшись за что. Ну, аттестат и всё, что тут нового узнаешь. Что выставили – то выставили. И тут вдруг на меня набросились с радостными криками наши девчонки. Они начали меня с чем-то поздравлять, обнимали меня, даже целовали, немного подпортив мне причёску. Я ничего не могла понять. Потом выяснилось, что меня поздравляют с медалью. Это была единственная медаль в нашем классе. Все были рады за меня, по заслугам, что тут скажешь. А где моя тёзка – подружка?  Я начала её искать. Девочки сказали, что она в туалете – плачет. Я по наивности своей не могла ничего понять. Чего она плачет, что за горе. Я пошла, чтобы её утешить. И тут на меня полились такие обидные слова, столько горечи выплеснула бедная девочка. Вобщем, я оказалась виновата в том, что ей медаль не дали, а мне повезло - дали. Обиженная девушка развернулась и ушла с выпускного. Целый год она со мной не разговаривала.  А потом мы с ней помирились по моей инициативе, но наши дороги как-то совсем разошлись. Больше нас с ней ничего не связывало, кроме воспоминаний. Раньше в школе висели полированные доски с фамилиями выпускников, закончивших школу с медалью. И моя там красовалась. Но теперь всё поменялось, возможно, и досок этих нет. Всё течёт – всё меняется. В родных пенатах я не была много лет. Была как-то мысль заглянуть на «одноклассники», но передумала.
     Сейчас прозвучала песня Пугачёвой «Королева». У меня с ней тоже связаны некоторые ассоциации. Я всегда, когда слышу эту песню, вспоминаю свою подружку по школе Катюшку. Мы с ней ещё в садик ходили. Потом она всегда заходила за мной в школу, нам было по дороге. Иногда мы бегали друг к другу в гости. Катюшка жила с мамой и бабушкой. Очень интересный экземпляр эта Татьяна Петровна. Она меня встречала доброжелательно. Дома у них всегда стоял сладковатый запах лечебного гриба. Они меня им угощали. Баба Таня очень за ним следила. У них было две комнаты в большой коммунальной квартире. У Катеньки были ну очень густые волосы, я такие больше не встречала. Косища была толстенная. Когда она по глупости остригла свою косу в восьмом классе, то казалось, что на голове у неё грива . Добавим сюда синие лучезарные глаза, красивую улыбку. Вобщем, девчонка, что надо. Мне далеко было до этого солнышка. Но я как-то не завидовала,  таких чувств я не знала. Мальчишки к ней липли, а она их не очень-то и отгоняла. На этой почве мы с ней и разошлись как-то уже в восьмом классе. Катюха завлюблялась, задружила, закружила. В конце восьмого класса она вдруг пропала. Потом её нашли в объятьях местного молодого человека. И пошло, поехало. Её жизнь была – сплошная любовь. Но в нужный момент она успела выйти замуж и даже родить дочь. Она нашла себе мужа, который терпел все её романы, носил её и дочь на руках, всё ей прощал. Катюха стала пить,  опускалась всё ниже и ниже, это со слов моей мамы. В последний мой приезд в родительский дом мама мне как-то сказала:
- Хочешь свою Катьку увидеть, сходи в шестигранник (магазинчик), она там пивом торгует.
       Я нехотя заглянула в это заведение. То, что я  увидела - прямо по Пугачёвской песне. Что стало с моей Катей  – «королевой». Это была полная, расплывшаяся, с красным лицом женщина, от косы её роскошной ничего не осталось, один вульгаризм. Я не стала тревожить бывшую подругу ненужными воспоминаниями. Да, и сама боялась расплакаться. Долго я это всё переваривала, переживала. Так что с песней «Королевой» у меня теперь связаны свои мысли и чувства.

            КОНЬКИ
            
      Большой любовью всей моей жизни были коньки. Нет, не фигурные конёчки с беленькими ботиночками. Мне нравились голландские  беговые коньки с длинными голубизной отдающими лезвиями. Мне нравилась особая эстетика бега. У меня и сейчас сердце замирает, когда я вижу эти распластанные, как птицы, летящие надо льдом фигуры. Но это не шорт – трек. Витенька – кореец на большую летящую птицу не очень похож, скорее на воробышка. Я никогда не любила соревноваться. Мне нравился сам процесс полёта на коньках. Я не любила соревнования в спорте, хотя какие-то успехи были. Тренеру нужны были секунды, места, разряды. А мне нравилась скорость, ощущение полёта, красота полёта, эстетика. Когда я училась в школе, то умудрялась три раза в неделю бегать на стадион и ещё быть успешной в учёбе. Хотя после прогулок на льду хотелось отдохнуть, поспать. Осенью, когда дорожки стадиона ещё не были залиты, но уже стояли морозы, взрослые парни расчищали лёд лесного озера, там мы начинали свой сезон. Картина  безумно красивая, так и стоит перед глазами, как на сказочных картинах К.Васильева.   Мой тренер была моя первая любовь, чисто платоническая. О ней никто никогда и не узнал, вот вслух говорю об этом в первый раз. Может он и догадывался. Мне было шестнадцать, ему двадцать семь, чего бы мне не влюбиться. Он был мягкий, добрый человек, относился к нам ко всем по-отечески. А если учесть, что я потеряла рано любимого отца, то это мне его частично компенсировало. Потом я поступила учиться в Москве и прежние чувства поостыли. Я увидела, что есть и другие достойные люди.
        В университете я тоже бегала на коньках. Сначала занимались в Лужниках, рядом метро с выходом на Спортивной. Потом перевели секцию на стадион «Буревестник» - очень далеко. Мои занятия прекратились. Кроме того, надо было выступать за факультет, а я соревноваться не любила.
             Здесь в своей Берёзовке никто мне лёд не заливал, а речка была узкой,  и её прилично заносило снегом. Были попытки почистить её немного, когда образовывалась наледь, и хотя бы ощутить твёрдый лёд под коньками. Я организовывала ребятню для игры с шайбой. Мальчишки играли в хоккей, а я пыталась хоть немного прокатиться вдоль по реке. Но масштабы были очень маленькими. Стоило раз оттолкнуться, и вся моя расчищенная дорожка оставалась позади, и я врезалась в сугроб. А жалко, когда желания не сбываются. Говорят:  «Человек мудрее от сбывшихся желаний».
         Я и сейчас испытываю повышение адреналина, когда смотрю на экран с летящими «чёрными птицами» над голубым льдом. 
            Я пыталась кататься на лыжах. Это продолжалось несколько лет. Был такой у нас замечательный физрук Сан Саныч. Он снабжал меня лыжами, потому что они имели особенность иногда ломаться, расслаиваться. Даже,  когда он покинул нас, переехав в другое село, свою меценатскую деятельность он не прекращал. Он очень любил лыжи и очень уважал людей, которые к ним проявляли тоже большой интерес.
         Вокруг села было много мест, где можно было покататься. Сан Саныч делал лыжню. Это были большие и маленькие круги. Он накатывал её с ребятами из спортивной секции. Лыжня плутала по лесу, проходила под причудливо изогнутыми стволами, срывалась вниз с огромных горок.
      Я уходила на лыжах в лес одна. В лесу хорошо писались стихи, их ритм соответствовал  ритму лыжного шага. У меня много зимних стихов. Хотя теперь я зиму не люблю.

А лыжня моя плутает,
А лыжня моя вплетает
В свою белую косицу
Бесконечных мыслей нить…
Нет, она, она не птица,
Она строчкою струится
Над распахнутой страницей,
 Значит, новой песне быть.

           В лесу всегда встречалось что-нибудь интересное. Я знала, где растёт калина. Мороженная она очень вкусная. Я наедалась холодной горьковатой ягоды и, вымазавшись лесной яркой кровью, отправлялась домой, подразнить домашних своей находкой.  Я, конечно, не следопыт и не охотник, но вокруг было столько следов, что волей- неволей начинаешь к ним приглядываться и пытаешься их хоть немного распутать. Я подолгу стояла и слушала дятла, он сидел совсем рядом на дереве, монотонно его долбил и не обращал на меня никакого внимания. А если вдруг включалось воображение, то лес вокруг наполнялся чудесами. В лес я ходить не боялась одна: а вдруг крепление сломается или волки нападут, шучу, мобильных телефонов у нас тогда ещё не было. А шла, и всё. Особенно любила февраль, яркое солнце. Казалось, разденься до купальника и поедешь, не замёрзнешь. Такое надрывное настроение. Как у Пастернака: «Февраль. Достать чернил и плакать…».
         Когда работа и домашние дела совсем заморачивали мне голову, поздним зимним вечером я выходила на лыжах проветрить мозги. У нас был огромный огород на два дома. Летом это было картофельное поле, а зимой снежная поляна. По краю этой поляны я прокладывала лыжню. Мне не нужна была скорость. Это были круги моих мечтаний, переживаний, круги моих зарождавшихся стихов. Моим спутником в таких поздних блужданиях была луна. Я обожала разглядывать таинственные лунные тени, вела со светилом молчаливые разговоры, искала на зимнем небе ПОЯС ОРИОНА. Орион -  это моё любимое созвездие. У меня есть про него волшебное стихотворение, я его очень люблю.

Рождественская ночь

До полнолунья недалеко,
Луна мне взялась помочь,
С ней даже зимой одолеть легко
Такую длинную ночь.

Как встарь повелось,
Перед Рождеством
Я выйду сказку встречать,
Колядовать под твоим окном,
На прорубь спущусь гадать.

Склонюсь к воде,
Чтоб звёздным ковшом
Бездонной тьмы зачерпнуть.
И в этот миг отразится в нём
Судьбы моей Млечный Путь.

Меня недаром ревнуешь ты,
Я в небе ищу влюблено
Три синих искорки -
Три звезды
На Поясе Ориона.

Охотник юный, не надо слов,
В ночной, морозной тиши
Я только звёздных поглажу Псов,
Ты это мне разреши.

Зароюсь в рыжую шерсть рукой,
Жаль, вам полаять нельзя.
И ты, Пёс Малый,
И ты – Большой,
Мы с вами теперь друзья.

И если чёрт Луну украдёт,
Шутки его не новы,
Я в вас уверена наперёд,
С ним быстро справитесь вы.

С небес усталый струится свет,
Конца у ночи всё нет и нет…

     Всё это продолжалось несколько лет. Но лыжный период  в моей жизни закончился. Лыжи развалились. Сан Саныча долго не встречала.  Я перестала любить долгую, холодную, однообразную зиму. Зима съедает наше время жизни, она съедает саму жизнь.


                ИМЕНА

       Недавно ушла из жизни Джуна  мудрая ассирийка с грузинской фамилией, так рано. Жизнь её была насыщенной. Она познала и взлёты, и страшные потери. Она была одинока и несчастна в последние годы своей жизни. Но мне кажется, она сама виновата в своих бедах, как,  впрочем, и все мы в своих.
        А немного раньше Майя Плисецкая завершила свой жизненный путь. Эта женщина прожила более счастливую и долгую жизнь.
        У меня была своя  ДЖУНА и своя Мая.
    В семидесятые годы в печати появились первые сообщения о чудесах исцеления, связанных с этой целительницей. Я выписывала много разных журналов. Среди них и «Технику молодёжи». Там была одна привлекательная рубрика, где рассказывали об НЛО, снежном человеке, шаровой молнии и о Джуне тоже. На фоне общей вялости и пустоте это будоражило ум, щекотало нервы. Помню, у меня были то ли сны, то ли видения какие-то, связанные с НЛО. Раскрывается дверь, что-то цветное, мигающее, сверкающее, наполненное какими-то мелодичными звуками, и огромные фигуры на пороге. И сладко, и страшно. До чего фантазия доводит.
         Джуна появилась ещё до Кашперовского и Алана. Нас – молодых учителей по очереди отправляли на фермы к животноводам в Красный уголок. Там у них проходили периодически сходки – собрания. Собирал их парторг. Мы должны были выступить с небольшими лекциями – сообщениями. Ходили по очереди. Хотелось чем-то заинтересовать людей, привлечь их внимание. Вот я и рассказывала им про содержание этой рубрики. Ну, были и другие кое-какие источники. Так Джуна пришла через мои сообщения на далёкие сибирские фермы в те далёкие советские годы. Жаль, не так женщина использовала свой дар, разменяла его, медные трубы не одолела..

        ПЛИСЕЦКАЯ

            Теперь несколько слов о моей Плисецкой. Почему о моей? Да потому что таки люди принадлежат всем и у каждого они свои. Я училась в МГУ на третьем курсе. С этого года мы стали жить в самом высотном здании в зоне Б. Сохранилась лагерная терминология ещё со сталинских времён, со времён строительства здания.  В высотном здании мы жили на втором этаже, это было очень престижно, не надо было пользоваться лифтом. Этаж был заселён выпускниками и аспирантами. Многие уже были семейными людьми., возле жилых блоков стояли детские коляски и санки. Мы жили с девочкой – моей одногруппницей в небольшом отдельном блоке. Нам предложили работать на этаже кем-то вроде контролирующих санитаров, проводить иногда проверки сан состояния в блоках. Мы это почти не делали. Как-то попробовали и осеклись. На нашем этаже жили уже очень солидные, даже семейные люди, у многих уже были дети. Везде стояли коляски, санки. Проверять таких взрослых людей было стыдно. Мы делали липовые отчёты, и все были довольны.   Вот за это и были нам такие привилегии, как отдельный блок. Сейчас, когда я вижу на картинке силуэт высотки, я с удовольствием отыскиваю своё окошко. Привет, милая юность.
       Мы с соседкой пытались сочетать приятное с полезным. Мы не только учились.  Иногда бегали на выставки в московских музеях, были на выставке творчества Ван Гога, французов импрессионистов, перед Рождеством, помню, обошли больше десятка стареньких московских церквей, были мы и любителями театралами.  Иногда надоедали  заумные уроки, так мы их называли. И тогда мы срывались и летели на какую-нибудь премьеру. Ну, конечно, скажете, - так вас там и ждали. Правильно. Но мы стреляли билетики. Слышали такое выражение. Купить удавалось дёшево и на такие спектакли, на которые попасть другим путём было не реально.
           Большой театр простым людям был недоступен. Билеты не купишь никогда, только на валюту. А вот стрельнуть иногда удавалось. Там недалеко был выход из метро, там и толкались театралы, те, кто продавали билеты, и те, кто покупали.
          Нам повезло в тот вечер, мы перехватили  билеты на «Конька горбунка». Места были не лучшие, какой-то ярус. Там со счёта собьёшься - сколько этих ярусов, балконов. Перед балетом вдруг оркестр заиграл музыку, это был гимн, кажется, Ирана. Все встали, мы тоже. Ничего не понимали. Нам объяснили соседи, что на балете присутствует иранская делегация, они сидели где-то под нами, мы их не видели, это их гимн исполняли. Балет сказочный, красивый. Сидели, смотрели, наслаждались. Наступила сцена, где появляется царь – девица. Она выплывает из-за кулис, и зал взрывается аплодисментами. Это была Плисецкая. Роль не самая большая, но великолепная. Для нас это было большим сюрпризом, на такое мы не рассчитывали.  Майя была уже не юной девочкой, но до её заката ещё было далеко. Мы были просто счастливы. Что ещё запомнилось. Спектакль закончился. Артисты приглашаются аплодисментами на сцену.  Несут цветы. Несут корзины красных роз, много роз. И как-то так получается, что все корзины сгружаются  Майе.  А девочка - исполнительница главной роли – конька, стоит сироткой с одним букетиком цветов. Неприятная ситуация, мутный осадок. Вот такая она Майя и осталась в моей памяти. Мир, как всегда, противоречив.
       Сейчас мало кого чем удивишь. У нас вот уже много лет живёт рядом самый обыкновенный англичанин Майк. Он обрусел, нарожал тут троих детей от русской женщины и счастлив. Старшему сыну Сашке уже двадцать лет, малышу всего три года. К нему родственники из Англии приезжают часто, так, как мы в город ездим. Им, кстати, тут очень нравится. Они были у нас в школе. Я им экскурсию проводила. Да и с Майком приходилось поболтать, когда он ещё слабо русским владел. Теперь он говорит только по-русски.
          А вот, когда я из МГУ в селе появилась, это было чудо, ну, да, из самой Москвы. Кстати, недавно, перед моей травмой, ко мне явился странный такой рокер, на каком-то навороченном мотоцикле, в коже, перчатках. Я сначала даже струсила. Потом разобралась. Человек был знакомым, хотя знакомым не близко, назовём его Лёня. Он у нас в школе год работал, вёл английский язык. Но я его тогда сторонилась. Не было у меня к нему доверия. Тоже из когорты странных. Судите сами. Парень из глухой деревушки, мать доярка, отец скотник, его молния убила прямо на коне, когда он пас коров, и гроза застала его в поле. Это был мужчина, закончивший что-то связанное с авиацией, работавший на Чкаловском, участвующий в испытаниях. Потом какая-то трагедия. Жизнь круто поменялась. Он не струсил, закончил Иркутский институт иностранных языков. Когда Дима- наш учитель английского работал у нас в школе, я про него уже рассказывала, они пересеклись с Лёней и были в контакте. Как рассказывали любопытные очевидцы, можно было иногда, проходя мимо топящейся баньки в глухой маленькой, занесённой снегом деревне, посреди матушки Сибири, слышать громкую английскую речь. Это хлопцы мылись в баньке и так общались. Дима  туда добирался на лыжах, а Лёня тогда там жил. У Лёни была сложная личная жизнь. С духовным содержанием этого человека я была незнакома, я его избегала. Причины тому были, но писать я об этом не могу, это чужая тайна.
        Лёня приехал ко мне, как к местному краеведу, он восстанавливал что-то из истории своей семьи. Немного поговорили, были общие точки соприкосновения.  Вот он и был последним человеком, который сказал мне, удивившись: «Из Москвы в эту глушь!».  Интересно, что своему приятелю Майку из Англии он не удивлялся. А тут, подумаешь, Москва! Потом он пожелал ещё пообщаться со мной, но я такие связи не поддерживаю. Он так и предложил мне: «Может, ещё встретимся попозже, поболтаем, есть о чём, пообщаемся» Я грубовато отказала. Он покорно согласился и укатил на своём супер - мотоцикле. Странное притягивается к странному, я ещё раз нашла этому подтверждение.
        Жизнь сводила меня с разными людьми. Ну, это можно долго вспоминать. Сейчас кажется, что это и не со мной было.

          МОЙ ГАГАРИН

           Этот год был перенасыщен разными событиями. Не стало отца, деньги поменяли, Гагарин полетел в космос, какие-то неприятности были с американцами на Кубе. Может и ещё что, теперь не припомню.
         Уже слетали в космос Белка и Стрелка. После смерти отца мама разрешила мне взять собачку. Это был небольшой щенок, естественно, по кличке Стрелка. Она стала любимицей всего нашего двухэтажного дома и дожила она благополучно до глубокой старости. В космосе летали ракеты, посылали сигналы спутники. Все жили в ожидании полёта человека. Знаете, как это иногда бывает, что-то такое в воздухе висит.
         И вот оно свершилось. Сообщение о полёте Гагарина потрясло всю страну. Апрель был тёплым, солнечным. Снег давно растаял. Такая новость, ей обязательно надо было с кем-то поделиться. Передали сообщение после десяти утра,  я училась во вторую смену.  Помню,  выбежала на улицу и от счастья сделала несколько кругов вокруг своего дома, как Спутник вокруг Земли.  Всем, кто встречался, с восторгом сообщала новость. Эта новость долго будоражила наши умы. Потом пошли другие имена, другие полёты. Гагарина любили все.
       Медные трубы – это самое трудное испытание. Не все его выдерживают. Расскажу маленькую зарисовку со слов сестры. Рядом с городом, где они живут и сейчас, находится военный госпиталь. В доме сестры жили две девчонки, которые учились в мед училище и проходили практику в этом госпитале. Госпиталь располагался за городом. Туда надо было на чём-то добираться. С этим были проблемы. Ездили и на такси, и на попутках. Один раз их прихватили на дороге военные в машине. Они ехали сами до госпиталя. Девчонки потом рассказывали соседям, что в машине был ящик с бутылками, военные были выпившие, лица расплывшиеся, раскрасневшиеся. Потом, когда девчонки уже покидали машину, они поняли, что ехали с Юрой, но даже его не узнали, такова была его неприглядная внешность. Но ему всё прощалось, и его все любили.
     Был и другой год 1968 –й. был и другой Гагарин. 
        Мама работала на заводе. Раньше было принято по профсоюзной части работников куда-нибудь свозить, в цирк, например или в театр. Народ изъявил желание поехать за грибами.  Да чтобы в самые грибные места. У Пахмутовой в песне поётся: «В лесу под Владимиром сосны столетние…». Вот там самые и есть грибные места. И ехать часа два не больше. Желающих в грибную поездку набралось много, но места всем хватило. Я, конечно, пропустить такое удовольствие не могла. Некоторые ехали семьями. Автобус был заказан большой, удобный. Можно было в дороге ещё поспать. Выезжали затемно. Помните закон грибника – приехать первыми.
     Ну и приехали, когда чуть начало светать. Места незнакомые, деревья до неба, заросли густые, грибов полно. Нам дали распоряжение- далеко не разбредаться, в пределах автобусного гудка. Сбор в указанное время. Лучше всего, как нам посоветовали собирать грибы по просеке. Что за просека? А Бог её знает. Для чего-то её же сделали. Идите и не заблудитесь – таков был наказ знающих людей.
       Ну, мы и пошли. По краю просеки была тьма подосиновиков. Но большинство были червивые, приходилось их выбрасывать с великим огорчением. Грибы переросли.  Везде валялись красные резаные шапки грибов. Но это же только начало. Идём по краю просеки, иногда немного удаляясь в лес. Идём – идём, идём –идём. Что дальше?  А дальше пара огромных жердей нашу просеку перегораживает. Удивили жердями. Что мы их не одолеем. Перелезли. А тут, откуда не возьмись, перед нами солдатик да с оружием.
- Стой, кто идёт?
Правда- правда. Молоденький, в форме, с ружьём.  Мы как-то растерялись сразу. Потом слово за слово, и мы выясняем, что попали мы на место гибели Юрия Алексеевича. Солдатик сказал, что посмотреть это место мы можем, но только почему-то без фотоаппаратов. А их у нас и не оказалось.
      Подошли мы молча, стали оглядываться. Стояла  там недалеко палатка, это для охранников. Солдатики оказались разговорчивыми ребятами. Они показали нам направление, как падал самолёт. Верхушки сосен были, как срезаны под углом. На месте, где самолёт врезался в землю, образовалась круглая воронка. Она была заполнена водой. Над ворон-кой как огромное чудовище нависал гигантский корень дерева, в которое самолёт угодил и снёс его. По краю воронки росли грибы, и даже белые. Одна наша старенькая бабулька решила пособирать эти грибочки. Но ребята ей объяснили, что это вроде бы могила, и собирать грибы тут не стоит, их вокруг в лесу полно. Возле воронки с водой стояла каменная глыба. Н ней была вмонтирована дощечка с надписью, что это место гибели первого космонавта. И что тут будет установлена памятная стела. Здесь уже побывали юные пионеры. Наверное, из какого-нибудь соседнего лагеря. Возле камня лежали цветы, пионер-ский галстук. Словоохотливые солдатики рассказали о ходячих слухах и версиях, передавать которые теперь не стоит, особенно после откровений Леонова. Мы, конечно были удивлены и даже немного шокированы. Вот какая экскурсия у нас поучилась. Грибов мы, конечно, тоже набрали, урожайный на них был год.
        Через много лет я видела на телеэкране место гибели Гагарина.  Просека, на которой мы грибы собирали, теперь забетонирована. Нет, конечно, ни ямы, ни камня. Стоит там высокая стела. Всё красиво, ухожено, сглажено временем. А у меня в памяти тот гигантский корень, распростёртый над воронкой, заполненной водой и старуха, собирающая грибы по краю воронки. И куда нас занесло, и зачем. Да , справедлива другая мантра -  «Живи и помни». Вот такой он мой Гагарин. У каждого он свой.
          А вообще, когда я училась в МГУ, нас частенько снимали с занятий и отправляли на Кутузовский проспект для встречи космонавтов или каких-нибудь правительственных делегаций. Мы не сопротивлялись.
Могу много других имён вспомнить из тех далёких лет.
    Вот молодой Лановой, идёт по нашему стадиону. Даже помню, что на нём брюки и пиджак какого-то горчичного цвета. Высокий, стройный, ещё не сыгравший свою главную роль в «Офицерах», что-то сейчас будет читать. Тогда бригады артистов ездили по городам и весям с концертами, такая была обязаловка. Когда цыганский артист, кажется, Ер-шов, вышел к микрофону, наши местные цыгане всем табором выползли на поле стадиона, удобно разместились и подпевали и подплясывали своему соплеменнику.
         А это Николай Сличенко приехал с театром «Ромен» в наш город.  Цыгане поют, пляшут, показывают отрывки из спектаклей. Он рассказывает про свою семью, как он впервые вышел на сцену. В зале полно местных цыган.
         В местном ДК выступают молодой поэт Аронов и не очень молодой уже писатель Искандер. Помню, встаёт симпатичная  девушка, чтобы как-то дать оценку стихам. Она прижимает тоненькую книжечку к груди и говорит, краснея и волнуясь:
- Мне очень нравятся ваши стихи, почему? Не знаю, ну просто нравятся.
Девушка смущается, зал хохочет, и раздаются аплодисменты. Искандер читает своё известное стихотворение о девочке в саркофаге.
         А вот мы смотрим «Сорок первый» Лавренёва. На сцене в кресле сидит Плятт, курит натурально, даже дымком попахивает и ведёт повествование, он играет автора. А в спектакле и всего – три роли. Это на сцене театра Моссовета. 
    Перечислять дальше? Передохнём от имён.
Не забыть  рассказать про Понтекорово, это уже из другой оперы, это ученик Энрике Ферми.

                МОСКВА

         Москву я не любила, но привыкнуть к ней успела. Вот оно метро Университет, дорога вдоль огороженного сада до самого факультета.  Я любила ходить здесь пешком, а можно было на автобусе. Возле факультета вечный Ломоносов, окружённый подстриженным кустарником. Подъезжают автобусы с туристами, тут же появляются мороженицы с лотками: эскимо, ленинградское, самое вкусное за 28 копеек. Я была поклонник этого лакомства. Теперь на современное мороженое даже не смотрю.

         Одногруппники   

 У меня было уже много знакомых, даже почти друзей. Но всё равно мне было тут тоскливо и одиноко. В группе пять девочек, две москвички. Зиночка по нац. набору из иркутской деревни, папа, правда, директор школы. Детей в семье около десятка, все закончили институты, Зина младшая. Она медалистка. Она якутка с характерными чертами лица, скупой русской речью, очень скромная и в поступках, и в одежде. Часто мы возвращались с ней с факультета в общежитие пешком мимо химфака, биофака и института аэродинамики, где постоянно стоял гул искусственных ветров, продували трубы. Студенты бегали здесь рядом и развлекались тем, что запускали бумеранги. Зина иногда выдавала смешные вещи и не поймёшь - взаправду она так думает или шутит. Кстати, фамилия у неё была Ходжеева. Например, она как-то мечтательно заявила:
   - А хорошо бы было в одну сторону на одной ноге прыгать, а потом на другой. Обувь бы меньше изнашивалась. Видимо, были материальные проблемы. Я не стала спорить или отвечать на такие странные рассуждения, посмотрела на неё молча и перевела тему разговора на что-то более реальное.
          Помню, меня интересовал вопрос о представлении людей других национальностей о критериях внешней красоты человека. Я решила у Зины проконсультироваться.
- Зина, а как должен по вашим представлениям выглядеть красивый человек?
Она меня разочаровала  своим ответом.
- А всё то же: большие красивые глаза, правильные черты лица, небольшой аккуратный нос.
Кстати, у неё носа почти не было, две дырочки. Лицо было плоское и широкое, глазки малюсенькие, не разглядишь. Волосы чёрные, жёсткие и очень густые. Но почему-то это не очень симпатичное лицо чётко отпечаталось в моей памяти, оно стоит у меня перед глазами, я слышу её глуховатый голос, отрывистую речь.
        Две девочки – москвички были развитые, хорошо воспитанные, умненькие девочки. А почему бы и нет. А одной папа был военный в высоких чинах. Татьяна в семье была единственной, любимой и избалованной дочкой. Преподаватель ГО всегда ставил нам её в пример, видимо имея представление о чине её отца. Татьяна была мягкая, покладистая, человек жил в своё удовольствие, всё в жизни у неё как-то получалось легко, как по маслу.
              Другая москвичка Вика. Девушка она была с некоторыми заморочками. Мама бы-ла директором крупной московской школы с уклоном – иностранный язык. Она часто бывала в заграничных командировках. Жили они с дочерью при школе. У них была симпатичная квартирка. Вход в неё был откуда-то сзади школы. Отец работал в институте физики ФИАНе, был учёный. С мамой они не жили, но прекрасно общались. Они иногда встречались, ходили вместе в театр, в ресторан, всё как у цивилизованных людей.  Я вот теперь думаю, что, может быть, их развод был вынужденным, иначе бы выезд за границу ей был бы закрыт. Мы как-то группой отмечали какой-то праздник у Вики в её квартире. Мама с отцом пошли в ресторан. Что я там делала, не знаю. Но как-то я туда попала.  Скорее всего, мною двигало любопытство.
          Девочка, с которой мы больше других сошлись, и даже жили вдвоём долго, была из Геленджика, звали её Люсей. Она выросла в казачьей станице, там отец тоже работал  директором школы, у них в школе была мощная производственная бригада учащихся, много гектаров земли засевалось пшеницей, отец за это имел почёт и уважение и большую награду – Орден. Потом они переехали в Геленджик. Здесь отец тоже был директором школы. У Люси  была сильная близорукость, простая не выразительная внешность, но человек она была интересный и тоже немного по- своему странный.  Странные люди иногда сходятся. Это с ней мы обошли московские церквушки, стреляли билетики на Высоцкого, и много чего ещё было в нашей московской жизни. Мы несколько часов стояли у музея им. Пушкина, чтобы попасть на выставку Ван Гога. Меня сильно поразило всё то, что я увидела в тот день. Недавно, играя в «Миллионера», я обнаружила, как среди рекламных картинок выскочил портрет Ван Гога, это где он с отрезанным, перебинтованным ухом. Какое-то странное сочетание: тупая  реклама и этот художник?
      Но с Люсей мы тоже больше не в контакте. Всегда получалось как-то так, что я рвала связи с теми, кто, казалось бы, больше всех остальных приближался ко мне. Я боялась этой близости.  И с Люсей мы давно не общаемся.

                ЭКЗАМЕНЫ В МГУ

            Москва моя началась со вступительных экзаменов. Раз физика во мне победила лирика, то выбор пал на физфак МГУ. Слова – элементарные частицы, ядерные реакторы, ускорители, нейтрино, мезоны и т.д .-  вызывали у меня восхищение, восторг. Это надо же было довести себя до такой степени увлечения всем этим.  Непременно хотелось разгадать тайны вселенной, найти кирпичики мироздания и прочее. Экзамены в МГУ сдавали раньше на месяц -  в июле, почему бы не попробовать. Я, правда, сначала вообще о физтехе мечтала, но у меня проблемы со зрением, а там есть ограничения на этот счёт. Три физических заведения страны располагались по сложности, по рейтингу так: ФИЗТЕХ, физфак МГУ и МИФИ. Хочется вспомнить анекдот из студенческой жизни:
           «Прилетели к Богу три души, это души московских студентов, соответственно трёх вышеназванных физических заведений. ОН должен был распределить их по месту пребывания после земной жизни.  Бог решил так. Душа студента МГУ попадёт в Рай, ему на земле было очень трудно. Душа студента МИФИ пойдёт в Ад, ему на земле легко жилось. Насчёт души физтеховца ОН долго думал. Потом решил, что её место в Аду. Это ещё почему?. Потому что ему после физтеха и Ад Раем покажется». Я ещё какие-то помню, но может быть разным людям они будут не интересны?. В них нет перца, который сейчас очень всем по вкусу.
            Конкурс тогда в МГУ составлял больше десяти человек на место. Сдавать надо было две физики и две математики ( письменно и устно) и сочинение. После выпускных экзаменов в школах страны выпускники потянулись в Москву. Возле всех факультетов появились змеевидные очереди.  Надо было выстоять несколько часов, чтобы только задать документы. Абитуриенты стояли с чемоданами, их сопровождали родители. В очереди многие перезнакомились. Потом, получив направление в общежитие, шли заселяться на Вернадского.
             Меня подселили к химикам. Это были третьекурсницы. Они ещё сдавали экзамены. Комната была на четверых, меня втиснули пятой на раскладушке. Девочки все были еврейки. Почему я туда попала? Думаю из-за своей фамилии. Повторюсь, слово Лада ещё было не известно широким массам. Наверное, решили, что я той же национальности. Девчонки, кстати, начали меня пытать, откуда я, кто мои родители. Я выложила всё, как на духу. С ними я почти не общалась, завела знакомых среди абитуриентов, было с кем ходить в столовую и на подготовительные лекции. Это была девочка – моя тёзка из Воронежа, она, к сожалению, не поступила в МГУ, но поступила в свой ВГУ.
             Письменные я сдала на четвёрки, устные на пятёрки, сочинение не знаю на сколь-ко, но сдала, оценки не объявляли. Кстати, писала о Лермонтове, кажется тема «Любимый поэт». Так что Михаил Юрьевич тут меня выручил. Проходной был шестнадцать баллов. Так что у меня был даже перебор. Потом я нашла себя в списках поступивших. Помню, несколько раз подходила к спискам, перепроверяла, сама себе не верила.
        Всего из нашей школы тогда в МГУ училось три человека. Леночка Шерман была постарше меня  и училась на географическом, тоже медалистка, мы были с ней немного знакомы. Ещё один мальчик Слава  учился со мной в параллельном классе, Он поступил на экономический. Он был инвалид, потерял ногу, катаясь в прицеп за поездом. С Леной мы иногда контачили, чаще, когда ей надо было что-нибудь передать домой родителям, а сама она поехать не могла. Как обстоятельства меняют некоторых людей. В школе это была скромнейшая и серьёзнейшая девочка, в своём тёмном свитерке, с очень скромной  причёской без выкрутасов.  Здесь это была порхающая, улыбчивая, болтливая даже   красавица, что-то мне рассказывающая про своё свидание, на которое она опаздывала со студентом медиком. Позже она хвалилась мне своей практикой в каком-то заповеднике. Помню её слова:
- Хорошо там, лежишь и отмечаешь – птичка пролетела, записываешь, зайчик пробежал – фиксируешь.
      Правда, такому позавидуешь. С ней училась вместе внучка Шнейдер. У Леночки была старшая сестра. Старше года на три. Она тоже школу с медалью закончила. Бывает так в одной семье. Потом она поступила в наш местный пединститут без экзаменов. Тогда ещё так брали медалистов. Осенью первокурсников повезли на картошку на грузовиках. Где-то машину хорошо тряхнуло, свалило немного на бок, и Ленкина сестра погибла, она летела с этой машины. Погибла она одна. Это была трагедия родителей, школы, да и всего нашего небольшого городка.
       Я про другие факультеты не знаю, а на физфаке было так: девочки большей частью шли по нац. набору, мальчики шли по льготам из армии, вне конкурса. Ну, были, конечно, и исключения.

        ДЕВОЧКА В КИТЕЛЕ

         Была у нас своя достопримечательность - это «девочка в кителе». Все заприметили её ещё во время сдачи экзаменов. Ходила она, как-то странно вглядываясь в людей, девочка в весёленьком крепдешиновом платье, поверх которого был надет старенький китель. У девочки были умненькие глазки, коса и всё. Но своим кителем она привлекала общее внимание. Она поступила на физфак, жила потом с нами рядом в общежитии. Немного мне пришлось с ней пообщаться. Она была, что называется, с самых низов, так она сама говорила. Родители алкоголики, работали сторожами. Но она как-то говорила об этом спокойно, вроде бы гордилась этим. Училась она хорошо, экзамены сдавала на пятёрки. А потом она куда-то пропала. У нас такое случалось. Если человек не совсем адекватен, то ему ставился диагноз, обучаться на физфаке ему было отказано, но, учитывая способности и успехи студента, его переводили, например, на мехмат. Так мы потеряли несколько талантливых друзей.
         Летом мы работали в стройотряде прямо в Москве. Мы строили пристройку к физфаку, выполняли довольно тяжёлую работу. Теперь она стоит, красуется, а когда-то мы лазили там внутри в цементе и шпаклёвке.

            НА МОРКОВКЕ

      Потом нас отправляли осенью, как положено, но не на картошку, а на морковку и свёклу. Жили мы в пионерском лагере. Играли в карты после работы. Во что только я не научилась тут играть, а теперь всё уже забыла. Многие девчонки наши начали тут курить, и я тоже попробовала «Яву», но, к счастью, не получила от этого удовольствие. Здесь я как-то поближе сошлась с одной девочкой из Ингушетии – Мелкумова Света. Мы часто уходили с ней вдвоём за территорию лагеря, на берег реки, вели душевные беседы. Девочка была нежная, или изнеженная? воспитанная, очень музыкальная. Она напевала мне все «Времена года» Чайковского. Это звучало так естественно, как будто я слышала фортепьяно. Потом я попробовала и у меня тоже получилось. Теперь под настроение я сама себе бурчу эти мелодии. Особенно по нраву мне «Осенняя песня» или, скажем, «Баркарола». Мама у Лены была заведующей каким-то гинекологическим курортом на юге страны, папа тоже какой-то чиновник. Зачем таких девочек отправляли глупые родители на физфак. Зачем сюда ехали девочки из далёких кавказских городов, что их привлекало? В Москве были землячества или, если хотите, – диаспоры всех национальностей. Их представители отыскивали своих студентов, приглашали их на свои сходки, не оставляли их без помощи и присмотра. Самая молодая была Зарема из Дагестана, ей было всего шестнадцать лет, или вот Светочка Саркесян из Армении, Вика Базеева из Ингушетии, и ещё можно долго перечислять, это всё девочки, поступившие в МГУ по нац набору. Здесь на «морковке», мы с девчонками вели долгие душевные беседы по вечерам в детских песочницах и качалках. Парни пытались с нами завязать какие-то отношения. Я даже получила новое прозвище – Ладушка, благодаря одному такому ухажёру. Но это всё был не Он, и, слава Богу, я выдержала натиск симпатий и гормонов.
 
           КИТАЙСКОЕ ПОСОЛЬСТВО
   
            На Вернадского  рядом со студенческими общежитиями, через проезжую дорогу находится китайское посольство, около него был небольшой пруд с лебедями.. Тогда это было розовато – жёлтое кирпичное здание с каким-то восточным орнаментом. Оно было обнесено монолитной высокой стеной, китайской стеной, тоже с восточным орнаментом. Что там за стеной с улицы не было видно, а вот из окошек общежитий можно было кое-что рассмотреть. Но когда мы там жили, рассматривать было нечего. Отношения с КНР были разорваны вплоть до отзыва посла. А случилось это после событий на острове Даманском.
          Тогда наши  бывшие друзья вырезали всю заставу пограничников. Шёл спор из-за территории. А вот в глубоком детстве я помню как, попав, например, в ГУМ у фонтана, можно было очень удивиться, не в Китае ли ты находишься?
        Летом того же года я поступила в МГУ. Немного раньше там произошли разборки. Наши студенты бурно отреагировали на события на границе. Там прошли демонстрации протеста. Все фотовитрины возле здания посольства были разбиты. Само здание было за-лито краской, чернилами, бросали бутылки. Мы видели свежие следы этих разборок.  Кстати, возле посольства находился пруд, сейчас не знаю. И даже по нему плавали лебеди. Вокруг этой резиденции располагались на некотором расстоянии будки для милиционеров – охрана. Мальчишки, рассказывают, кидали бутылки с краской, их сажали в машины, вывозили за ближайший угол, говорили, что так делать не надо и отпускали. А те, разумеется, тут же отправлялись назад к толпе.
          Почему я вспомнила эту историю? Потому что у меня недавно в гостях был один знакомый человек Пётр Г.. Их семья – чернобыльцы. Он привёз мне подарочный экземпляр книги от одного местного писателя из соседнего района, они вместе лечились в санатории. Тот сказал, что про меня слышал, про моё творчество. Смешно «Слух обо мне прошёл по всей земле великой», как у Пушкина. Что-то верится с трудом. Так  этот Пётр Г. Завёл разговоры на разные темы. Он любил преувеличить, мягко говоря.  Он был отставной майор и сказал, что участвовал в трёх воинах, награды имеет.  Я удивилась, возраст у него был не очень старый. Он назвал Чернобыль, Даманский и .... Вот тут-то китайское посольство мне и пришло на ум.
         Год назад у Петра Г. умерла жена, очень миловидная, весёлая и жизнелюбивая Тамарочка. Она работала у нас в школе бухгалтером и немного учителем. Она знала столько забавных историй жизненных, так их смешно рассказывала. Я любила её послушать. Когда бухгалтерия переходила на компьютеры, на свои бухгалтерские программы, их этому не учили. Их бросили в это компьютерное море учиться работать самим, так учат плавать. Вот тут-то мы с Тамарой Петровной очень плотно поработали. Я ведь тоже эти программы не знала, мы изучали их вместе. Тамара звонила знакомым экономистам, давала мне трубку, я слушала их бухгалтерские термины, выполняла на  компьютере нужные команды, и двигались дальше. Сидели мы часто допоздна.  Ну, о разном, конечно, и болтали.  Это всё не входило в мои обязанности, я просто помогала. У Тамары была многочисленная родня. Тут пошла чреда юбилеев. Я от её имени писала им поздравления в стихах. Я так узнала всю её родню. Умерла она в один день, не болея, в районной больнице от тромба. Вся родня собралась на похороны.  Тут-т я всех их обозрела, всех, кого поздравляла от имени Тамары. Петя её очень по ней страдал. Он каждый день ходил с цветами на могилку Томочки, выпивал там и спился совсем. Пётр Г.  умер недавно, сегодня ему сорок дней, Царство ему небесное.
         
          САМИЗДАТ

        В  Москве я узнала, что такое самиздат. На химическом факультете была группа ребят, которые занимались его распространением. В основном это были книги Солженицына. Давали читать распечатки книг на одну ночь. Тогда я прочитала и про Ивана Денисовича и «Раковый корпус».  А парни эти куда-то исчезли, их увезли поздним вечером. Больше они не появлялись. Когда я приехала в Сибирь, Солженицын был уже вне закона. Его следовало изъять из библиотек. Я охотно изучала содержание школьной библиотеки. Там было много интересных книг – иностранная литература. Среди номеров «Роман - газеты» обнаружила Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Я напугала старую ма-
лограмотную библиотекаршу новым законом и изъяла Солженицына в свою пользу.
      Самиздат догнал меня здесь в селе. Девчата, работавшие у нас тут после НГУ и ТГУ, привозили кое-что в распечатанном виде. Конечно, особую ценность представлял Булгаковский роман «Мастер и Маргарита». Привезла его Зина. Так как желающих почитать книгу было много, то дала она её мне на одну ночь. Я умею читать быстро. Ну, подумаешь, ночь не поспала, не впервой. Впечатление от прочитанного было сильнейшим. Как удар в сердце. С тех пор это моя любимейшая книга. Я перечитывала её много раз и по частям и по главам. Я тут же приобрела её, как только она появилась в печати. А некоторые знакомые не могут её до конца дочитать…?
        У меня сразу и стихи выскочили по произведению…

Ночь полнолуния

Вновь колдует над миром ночь
полнолуния,
Мне не выдержать, превозмочь
света буйного,
Сердцу грусти не одолеть,
 зря старается,
Вновь мне в лунном огне гореть,
 снова маяться.

Непонятный, тревожный зов
Звёзд далёких глаз,
Гул взволнованных голосов,
Да обрывки фраз,
То ли прошлое говорит,
эхом множится,
То ли просто эфир звенит
и тревожится…

Вдруг лишившись оков земных,
невесомая,
Ввысь на гибких лучах живых
вознесённая.
Я пойму, что в меня вошла,
тайной скрыта,
Странной женщины той душа
 – Маргариты

И печали со мной деля,
тень безумная
Приучила страдать меня
в ночи лунные.
Свет таинственный над землёй
дымом стелется,
И в разумный ночной покой
 слабо верится.

Мне в ночи не заснуть опять
 растревоженной,
Буду в небо смотреть, вздыхать -
Взгляд восторженный.
А это совсем почти  по тексту.

Мастер и Маргарита

Маргарита шла Москвой,
Словно в тех забытых снах,
С расплескавшейся тоской
В затуманенных глазах.

Радость главной в жизни встречи
День сулил со всех сторон,
И мелькали руки, плечи,
Мимо, мимо…, нет, не Он.

А по лужам плыл куда-то,
Отражаясь возле  ног,
Как свеча, в руке зажатый,
Жёлтый мартовский цветок.

Вдруг нелепое смущенье:
Может явь, а может сон
Чувств  и мыслей  возмущенье:
- Это Он, конечно, Он.

Наконец два долгих взгляда
Над Мосеевой пересеклись,
Их тоска, надежда, радость
Вмиг сплелись, в одно слились.

Странным звуком миг взорвался,
Выси мартовской достиг,
Будто над весной раздался
Журавлиный дикий крик.

И в другое измеренье
Мысли, чувства потекли,
Счёт ведя от сотворенья,
От рожденья их любви.

Не заметил он причёски,
И её промокших ног,
И пальтишка цвет неброский,
Лишь в руке - свеча - цветок.

Да два омута – колодца,
Полных боли и беды,
Ощутил, как струйка бьётся
Родниковой в них воды.

Понял всё, и дрогнул воздух
От его негромких слов:
- Мне по нраву больше розы,
Жёлтых не люблю цветов.

Вниз сползла рука бессильно,
Прочь плыла по лужам вдаль,
Как свеча в разливе синем
Жёлтой веточки печаль.


               МОСКВА - ЛЕНИНГРАД

             Москва и Ленинград давно отличались не только поребриками и бордюрами или подъездами и парадными. О соперничестве этих городов мы давно знали. С этим даже столкнулись. Так уж вышло, что наши две девушки подружки, из нашей комнаты, подружили с двумя юношами - друзьями. Дружили они основательно. Но ничего удивительного в том нет. Девчонки все были, я бы сказала, переростками, не после школьной скамьи. Парни вообще армию отслужили, да и учились они двумя курсами старше. Ну и любовь у них была серьёзная. Парни были умными, но, как и положено умным людям, с вывихами.
        История приключилась неприятная с ними. Играли они в карты, ну что такого, в общежитии многие этим занимаются. Но у них какой-то азарт был  ненормальный. Играли они несколько дней подряд, пили крепкий кофе, ничего, практически, не ели. Довели они себя до нервного срыва, так что один пырнул другого ножом в этом умопомешательстве. Это при всём при том, что они были близкие друзья. Саша. который получил удар, вынужден был обратиться ко врачу. А тогда был такой порядок- сразу ведётся расследование: что, кто, где, как? Не скажешь, тебя отчислят. Признался Сашка в том, что с ними случилось. Тогда взялись, естественно, за приятеля Сергея. У него мать была медиком, и жили они недалеко от Москвы в Рязани. Мама сразу приехала, организовала она сыну психушку и диагноз – Шизофрения, чтобы не посадили и из универа не исключили. Но беда в том была, что с таким диагнозом на физфаке не обучали. Тогда Серёга перевёлся на мехмат. Там принимали всех гениальных, но с диагнозами. Дальше они намерены были через год съездить в Ленинград и снять этот пожизненный диагноз. Ибо, то, что утверждалось в Москве, запросто снималось в Ленинграде и наоборот. Таких случаев было не-мало. Вот я тут впервые столкнулась с этим противостоянием двух столиц на деле. И впервые я услышала это слово, которому в моей жизни суждено было сыграть важную роль – ШИЗОФРЕНИЯ.

               ПОНТЕКОРВО Б, М,
 
         Об этом учёном хочу рассказать особо, была одна встреча.
 Физик итальянского происхождения. Не буду рассказывать, что пишет о нём эн-циклопедия, Он считал себя учеником другого выдающегося итальянца - физика Энрико Ферми. В 1971 году Ферми исполнялось 70 лет, он умер в 1954 году. Бруно был итальян-ский коммунист и с Ферми были не очень тёплые отношения именно на политической основе, хотя работали они какое-то время вместе.. Я читала позже книгу жены Энрико, кажется, Лауры «Атом у на дома». Там она вспоминает про Понтекорво, но с некоторым пренебрежением. До Советского Союза Понтекорво работал в США, в Канаде, в Англии. Он, как и многие другие учёные бежали от нарождающегося в Италии фашизма. В юбилей Ферми Бруно организовал небольшую лекцию для интересующихся студентов. А вообще, Понтекорво был зав кафедрой элементарных частиц в МГУ в Дубне, куда я собиралась определяться. О нём даже Высоцкий писал:

И пусть не поймаешь нейтрино за бороду,
И не посадишь в пробирку,
Но было бы здорово,
Когда б Понтекорво
Схватил нейтрино за шкирку.

Бруно М. занимался нейтрино от солнца.
            Интересно было сходить и посмотреть на эту легендарную личность. А легенд вокруг его имен было много. Вот одна. Рассказывали, что его на Западе не хотели отпускать к нам в страну, что он летел с семьёй на самолёте из одной из западных стран, наши самолёты принудили этот самолёт приземлиться на одном из советских аэродромов, такой таран. Но это, кажется, всё-таки  легенда.
    Аудитория была небольшая – учебный кабинет. Народу набралось много. Интересно просто соприкасаться с легендой. Говорил он с сильным акцентом, русским ещё в полной мере не овладел  В конце лекции задавали вопросы разного характера. Так хотелось отметиться в разговоре с таким человеком. Я, помнится, набралась наглости и что-то спросила его про кварки, такие кирпичики мироздания. Он что-то ответил про эти тогда ещё гипотетические частицы. Что, не важно. Важен сам факт общения.  Умер Понтекорво  в возрасте восьмидесяти лет в 1993 году.

                ТЕАТР МГУ

           При МГУ действовал студенческий театр. Через него прошли многие современные артисты, КВН – щики, учёные. Каждый год туда объявляли дополнительный набор. В фойе физфака висело большое объявление с такой тематикой. Моя соседка по общежитию загорелась идеей попробовать удачи
-. Поедем, - уговаривала она меня.
 Что только молодым особам в голову не придёт. Мной руководило больше любопытство. Что это такое за отбор. Теперь это называется – КАСТИНГ, дело привычное, а тогда явление незнакомое и загадочное.
           Начинала работать комиссия часов в шесть вечера, после всех занятий. Мы приехали поздновато. Там была такая очередь, что жутко теперь и представить. Все хотели быть артистами. Большинство были девушки. Они сидели и стояли, что-то читали, бледнели и краснели, некоторые срывались и плакали. Это был просто кошмар. Мы оказались в конце безумно длинной очереди. Очередь двигалась медленно. Девчонки заходили туда со страхом в глазах и вылетали оттуда разгорячённые, полубезумные. Представьте себе, что мы просидели там до полночи, уже не работало метро, и мы вернулись домой в высотку на автобусе. Соседка моя отнеслась к этому делу очень серьёзно. Она что-то учила, зубрила, переживала, ходила как маятник по постепенно пустеющему коридору. Я знала хорошо к тому времени «Чёрного человека» Есенина и думала, что этого достаточно.
         Пока до нас дошла очередь, комиссия уже была никакой, положена на лопатки. Мы тоже уже были никакие, просто физически устали. Не было никакого желания, запала, ничего не хотелось. Хотелось только скорей домой, спать. Но вошли мы, точнее уже вползли, ну что-то прочитали. Я помню, что свои трагические строки читала чуть не со смехом. Меня рассмешила эта полуспящая, уставшая комиссия. А один дедок натурально похрапывал. Хотелось громко чуть ли не спеть Есенинские грустные строки и разбудить дремавших людей. Некоторые вольности я себе позволила. Ну, на том и до свидания.  Но некоторый опыт кастингов я получила, и представление об этом теперь имею и могу сказать, что когда-то пыталась попасть в театр при МГУ. Но всё это было как-то глупо и смешно и в полусонном состоянии.

               НУ И ПОРЯДКИ

              Высотку МГУ строили в Сталинские времена. Строили ЗЕКИ, им за работу на верхних этажах, говорят, сроки сокращали.  Здание ступенчатовидное. Иногда студенты прыгали из окон на промежуточные крыши. При нас были такие случаи. Прыгали парами и разбивались. Несчастная любовь, наркотики, ещё какие-то проблемы, и всё - молодая жизнь оборвалась.
       Все комнаты прослушивались. Что-то там было вмонтировано при строительстве. От прошлого сохранились даже названия. Мы жили по ЗОНАМ. Вход был  по пропускам в зону. Но молодёжь шла на разные уловки, чтобы преодолеть кордон при входе в зону. Я один раз сама влипла в глупую историю. Сейчас расскажу. Вечером мы бегали в студенческую столовую. Она была этажом ниже, вне зоны. Кстати, в этой полузаземлёной части тогда находилось всё: столовые, пельменная, магазин, разные починочные мастерские, фотомастерская, паспортный стол и ещё много чего, чем мы не пользовались. В высотке можно было жить, никуда из неё не выходя месяцами и годами. Некоторые студенты мех-мата и других факультетов, которые находились прямо тут в высотке, вели такой образ жизни. Это отслеживали социологи.
     Чтобы попасть в свою зону, нужен был пропуск. Возвращаемся мы из столовой вече-ром, на меня прямо налетает молодая девица. Она начинает с надрывом рассказывать ка-кую-то слезливую историю, что ей надо попасть в зону к её парню, от этого зависит её жизнь. Она, оказывается, похожа на меня. Ей нужен был мой пропуск и даже мой светлый плащ, чтобы пройти вахтёров. Я немного растерялась, но по доброте души своей отдала ей и пропуск, и плащ. Но теперь мне надо было ждать, когда она пройдёт и потом передаст с кем-нибудь мне мои вещи. Авантюра её прошла удачно, вот только ждать пришлось долго. У меня уже всякие глупые мысли в голове бродили, - как бы не остаться без пропуска. Потом я узнала, что такие гости из города часто посещают наших студентов, явление это обычное.
         Иногда в зонах проводились неожиданные облавы. Мы были напуганы и удивлены, когда столкнулись с этим в первый раз. Сначала к нам ворвалась какая-то незнакомая де-вица, ничего не объясняя, залезла в наш шкаф. Вскоре появились дружинники. Они осмотрели комнату, спросили у нас, нет ли чужих людей и, не заглянув, в шкаф, ушли. Мы, наверное, внушали доверие. Девица вылезла из шкафа, поблагодарила нас и удалилась. Потом, оказалось, что такие рейды проводились часто. Перекрывали лифты. Их было много, до разных этажей. Вылавливали чужих.
         Мебель в блоках была дубовая, всё самое необходимое. В каждом блоке были душ и туалет. Кухня на этаже была общая, мы ей не пользовались.
   Наши девчонки жили на разных этажах. Иногда идёшь по холлу к кому-нибудь в гости, а там йог стоит на голове. В одну сторону идёшь – стоит, в другую - всё стоит.
    Под зданием высотки находится бассейн, где мы плавали и сдавали нормативы целый семестр. Там стояли батуты, и мы на них сначала тренировались управлять телом. Я записалась в группу начинающих пловцов. Но после первого занятия меня переместили к тем, кто уже плавает.
          Один раз мне довелось встретить в высотке Новый год. Это было интересно. В од-ной математической аудитории всю ночь крутили фильмы Чаплина. По всем углам фойе работали маленькие прилавки, кафетерии. В любом месте можно было присесть, поднять очередной бокал за Новый год и веселиться дальше. Где-то танцевали, где-то смотрели концерт или фильмы. А студенты бегали в свои блоки, сидели за столами праздничными компаниями и опять отправлялись путешествовать по новогоднему фойе Главного здания МГУ, У нас тоже была своя небольшая компания. Но меня скоро это сильно утомило. Эйфория быстро прошла. Мы добрались до своего блока и долго лежали и болтали с моей соседкой. Поболтать на ночь – это было наше любимое занятие. Говорили на самые разные темы. Мы были ещё очень молоды, жизненный опыт у нас был небольшой, но темы, как не странно, находили. Сплетни тогда у нас были не в моде. Говорили всё больше о высоком и красивом.
          В МГУ был свой кинотеатр. Шли новые фильмы. Весело встретили студенты фильм «Сказка странствий». Особенно когда зазвучала песня новоиспечённого студента, в зале был взрыв оваций, криков, свист. Смысл спетых слов очень соответствовал жизнеощущениям студентов. Это про то, что «бедного школяра замучат. «на далёкой стороне, на другой планете, предстоит учиться мне в университете» и т.д..
          Была премьера фильма «Солярис» с  Банионисом в главной роли.
Там в своём актовом зале мы слушали игру Д. Ойстраха. Там выступал А. Миронов с Шифриным.  Позже там студенты встречали А. Дэвис. Там выступал  С. Никитин со своим ансамблем. И что ещё, забыла.
                Кстати, Никитины Сергей и Татьяна учились со мной на физфаке МГУ в одно время. Только Сергей был уже аспирант, а Татьяна завершала  шестой курс. Каждый год проводился смотр художественной самодеятельности факультетов МГУ.  Концерт физфака состоял из двух частей. В первой части выступали всякие таланты. Вся вторая часть это было выступление ансамбля Сергея Никитина. Я была на этом смотре – концерте. Ансамбль только приехал из Германии с какого-то фестиваля. Никитины все в чёрной коже. Ансамбль интернациональный. Пели много хороших песен. Слова одной французской песни так и шли сомной по жизни, хотя я её больше ни разу не слышала
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи,
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит всё.
И жизнь прошла, и жизнь прошла,
И ничего нет впереди,
Лишь пустота, лишь пустота,
Не уходи, не уходи…
 
           Если меня вы спросите, я с удовольствием покажу вам своё окошко на фотографии МГУ на втором этаже с видом на Ломоносова и на московские закаты. Наши окна смотре-ли на запад. Под окнами росла сирень. Весной она буйно цвела и будоражила мысли и чувства молодых людей. В компьютерной игре «Чукча»  я видела кусочек своей университетской жизни, свои окошки, схожесть с далёкой реальностью была. Странное соприкосновение «Чукча» и МГУ.

           Преподаватели были разные

         Всё больше учили нас мужчины. Про Моденова я уже рассказала. Позже говорили, что на охоте он сломал ногу, добаловался дед.
Лекторы были разные. Один дедушка – божий одуванчик раздражал нас, но мы его терпели. Он был очень высокий, ходил и покачивал своей седенькой головкой, а мы боялись, как бы она не отвалилась. Читал он непонятно, неразборчиво, как бы для себя.
        Николаева по общей физике мы обожали. Всё в его лекциях было чётко, ясно, всё на своих местах. Но он был до предела серьёзен, никогда не улыбнётся.  И вот, представьте, такой серьёзный человек выдаёт среди лекции: «Вы помните», пауза «вы всё, конечно, помните». Это он реально обращался к нашей памяти, цитируя Есенина. Подобную цитату я как-то слышала в выступлении Путина. Мне это очень понравилось. Люди не чужды и поэзии. 
         Наш лектор математик был шутник. Он шутил тонко. Читал он нам «ряды», а там в этих рядах обычно много членов, они бесконечные. Чтобы подчеркнуть эту бесконечность, обычно говорят как: «один, два, три и так далее». Наш молодой лектор всегда говорил ещё «двадцать семь и так далее». Эта цифра 27 звучала всегда и вызывала у нас большое любопытство, чего это он её называет. Когда он начинал только свой отсчёт, все уже сидели, затаив дыхание и ждали эти самые 27. Тайна осталась нераскрытой.
           Очень мне нравился наш преподаватель, который вёл у нас практику на рентгеновских установках. Нет, я не путаю, мы н медики. На рентгеновских установках мы изучали структуру металлов, их кристаллическую решётку, это посложнее, чем фото перелома костей. Занятий было, кажется, три по шесть часов. Так вот вёл их у нас добрый, красивый, не молодой уже еврей Петерсон. Он всем нам поставил отлично за практику, с ним интересно было работать и общаться. У него были очень добрые, коровьи глаза, чудо!
         Женщин было немного, и они были вредные, все, кроме нашей душечки – англичанки. Парни наши в ней души не чаяли. Она была такая жизнерадостная, улыбчивая, добрая. Это она всегда шутила, что у меня английский с французским акцентом. Мне, действительно почему-то трудно дался переход с одного языка на другой. Велика сила инерции в мышлении.
        Был у нас ещё один молодой лектор – вундеркинд. Это он мог час писать что-то для себя на доске, выводить нужное уравнение или формулу, потом сказать в конце: «А, всё не так», стереть всё написанное и начать сначала. А мы-то за ним тоже писали, как нам стирать исписанные страницы…
          Самые нелепые были преподаватели НВП с военной кафедры и истории КПСС. Это были отставные военные начальники, тупоголовые коммунисты. Они что-то из себя строили, ну и нас, конечно, тоже строили. Особенно доставалось парням, их одежде и причёске. На экзамены по общественным предметам надо было приходить скромно одетыми, в тёмной юбочке и светлой блузке, без макияжа. Тогда был шанс получить хорошую отметку. Случалось так, что одна и та же юбка переходила из рук в руки, а точнее с бёдер на бёдра. Это был дефицит.

          Да, иногда мы бегали на чужие лекции, нас никто не заставлял это делать. Мы ходи-ли на лекции Андроникова в здание гуманитарных факультетов, предварительно переписав его расписание.
       Учились у нас выпускники ФМШ. Их можно было сразу выделить среди остальных. У них был свой клан. Они между собой поддерживали тесную связь. Учились они легко. Большую часть материала по предметам они изучили ещё в ФМШ.  Чем умнее был паренёк, тем он был расхлябанней в учёбе и в жизни вообще. Некоторые просто вылетали из-за этого из университета. Сказывались несколько лет прожитых в Москве самостоятельно в юном возрасте и влияние некоторых замечательных, но действующих разлагающе на молодые души, преподавателей, которых ребята боготворили.
    Особенно запомнились кафетерии с чудесным кофе, вафельным шоколадным тортом или глазированными в шоколаде сырками. Иногда в жертву этой вкуснятине приносился полноценный обед.

            Местная Кассандра

        А откуда берутся думающие и страдающие люди? За все случаи не ручаюсь, но про этот могу что-то сказать. Мила воспринимает себя в своих видениях – воспоминаниях до десяти лет, как обычную, ну почти обычную, девочку – в поле ветер. Во-первых,  свобода, во вторых, отсутствие всякого воспитания, нелепое, пустое времяпровождение и недостаток  внимания и любви. По представлению мамы дети должны быть вовремя накормлены и одеты по сезону. Всё. Дальше они воспитают сами себя. Она росла без любви, в пустом пространстве. Сейчас она понимает, как это страшно и что из этого получается. Да, бывает пьющие матери, но сердца которых полны любви, и дети любят их. А бывают исключительно правильные, серьёзные, во всём примерные матери, но с холодными сердцами, к детям они равнодушны,  и жить таким детям трудно на этой земле, они недолюбленные.   
        Такой была Мила. Всё её воспитание было построено не на любви, не на страхе, а на стыде. Её не ругали за плохую отметку, за некрасивый поступок, хотя она старалась этого избегать. Её просто стыдили. И она чувствовала себя такой виноватой, ей было так плохо и одиноко. О, Великое, страшное общественное мнение, как ты портишь многим людям жизнь. А вот сестре было всё равно. У неё это чувство было сведено до минимума. Счаст-ливая. У Милы был в квартире укромный уголок, куда она забивалась в такие минуты, пряталась ото всех. Но её и там находили и …стыдили. Злые, хищные, уродливые, смею-щиеся лица. Безжалостные. Так и вышло, что чувство стыда у неё оказалось сильно разви-то. Она краснеет и сейчас по всякому пустяку, если чувствует себя хоть немного винова-той, и если даже не виновата, но думает, что могла бы так поступить. «Без вины винова-та». Маму она очень жалела, особенно, когда та плакала потихоньку вечерами после смер-ти отца. Отца она оплакивала или свою несчастную жизнь? Всё равно её было жалко. Это чувство Миле очень даже присуще. Сцены убийства и насилия по ТВ она и сейчас смот-реть не может. Был случай, когда она на курсах в Новосибирске  попала в кинотеатр на фильм «Шакалы». Были они вдвоём с одногруппницей. Это было в кинотеатре «Маяков-ского». Зал огромный с понижением к экрану. В фильме есть ужасные сцены насилия. Мила терпела, закрывала глаза, но не выдержала, встала и пошла из зала. Представьте картину: зал притих, сцены ужасные, и вот человек не выдерживает и идёт вверх по сту-пенькам, слышны монотонные шаги – тук – тук…. Каждый подумал: «Не выдержала, сла-ба». Ей было не очень удобно всё это, но натура протестовала, она не могла сидеть и это созерцать: «Смотрите, если можете». Зачем снимают такие фильмы?
            Она всегда была и есть против насилия. И ещё у неё твёрдое убеждение, что у че-ловека другой человек не имеет право отнимать жизнь. Она убийц не воспринимает, как людей. Это нелюди, душегубы. Вот люди, защищавшие свою землю, никогда не хвали-лись, кого они убили, сколько они убили на войне. Они всё равно понимали, что они убийцы, поневоле, за правое дело. Про Милиного деда была статья в военной газете, где рассказывалось, как он, освобождая посёлок, ворвался в дом и уничтожил шесть фаши-стов в рукопашной. Дед только горько усмехался и, совсем не хвалясь, говорил: «Да кто их считал. Ведь, если бы я их не уложил, то они меня точно уложили бы. Борьба шла за выживаемость. Какой тут героизм - кто кого». А когда рассказывают о женщинах – снай-перах, которые убили много десятков врагов, не в бою, а выслеживая их, как добычу, Ми-ле становится жутко. Не женское это дело. Не хотела бы она иметь таких удальцов среди своих знакомых. А ведь они потом ещё и рожают.
             Обычный вопрос маленькому человечку – кем ты хочешь быть, когда вырастешь? Если бы её спросили, Мила тогда на него ответила бы – мороженицей. Огромные, дымя-щие углекислым газом ящики, полные эскимо на палочке, сливочным пломбиром и рядом полная добрая тётка, как Дед Мороз в июльскую жару.
         А потом вдруг резкое изменение в детских мечтах. Буду следователем – однажды заявила Мила. Почему?
         Изменения произошли на десятом году жизни. Умер отец. Точнее, его убили, как ра-ботника нашей доблестной милиции. Это был апрель – конец его. Снег давно сошёл. Дни были солнечные. Дети высыпали на весенние улицы. Во что только не играли. Это были коллективные весёлые игры с мячом, со скакалками, с чижиком – калепнём. Милу заму-чили мрачные сны - видения. Варианты их были разные, но во всех снах она видела, чув-ствовала, понимала  одно, что отец умирает. Она боялась сказать кому-нибудь об этом, молчала, переваривала это сама, чувствовала себя даже виноватой за такие страшные мысли. Ну как о таком скажешь. Застыдили бы. Кто понял бы? Это продолжалось недели две – три. Она ходила с этой страшной тайной в душе, но сказать об этом было некому. Поэтому, когда те страшные слова прозвучали о смерти отца, ей и не было уже так страш-но, она ведь давно об этом знала. Что это было, она до сих пор не может понять, откуда тогда были эти предвидения Кассандры.
      Жизнь сурова. Кто догадался повести десятилетнюю девочку в морг, чтобы увидеть избитое голое тело отца, услышать причитания родных. Всё это было. Её не щадили. Всё это и сейчас стоит у неё перед глазами: пасмурный  майский день, пьяный работник мор-га, открывший им дверь, несколько трупов с бирками на ногах, тело отца – голое, прикрытое простынёю, его открывают -  оно всё в синяках и кровоподтёках. Бабушка начинает плакать, причитать. На Милу никто не обращает внимание. Она ещё запомнила чью-то фразу, что работники морга всегда пьяные, иначе тут трудно работать.
           Потом похороны, мелкий дождик, сопровождающий траурную процессию, слёзы родных, когда взрывался траурной музыкой похоронный оркестр. Тогда хоронили так: толпа провожающих, венки, лапник, устилающий центральную городскую дорогу, игра-ющий похоронный оркестр, гроб на грузовой открытой машине. Гроб накрыт любимым ковром с тремя оленями. Дорогу устлали еловыми ветками. И так через весь город. Дети в школах, находящихся вдоль дороги, сидели на уроках, и за день несколько раз школьную тишину нарушали звуки похоронного оркестра. Процессия шла по центральной улице и как-то, удивительно,  никому не мешала. Горожане слышали эту музыку и спрашивали друг у друга – кого хоронят? Потом дорога долго была усыпана цветами и ветками ёлок. Дальше поминки в столовой на сто двадцать человек. Достоинство человека оценивалось по количеству присутствующих на похоронах и количеству венков.
         Кладбище находилось в конце города, и путь туда был долог и нелёгок. Мила была там в первый раз, потом они с мамой были там постоянными гостями. Однажды они встретили там мамину знакомую. Она сказала, что её мужу уже десять лет, как он тут по-хоронен. Помнится, это очень поразило Милу. – Так много, когда у них такая дата будет… А потом пошли годы – годочки, сколько их уже миновало.
            Вот с этого времени Мила начала смотреть на окружающий мир другими глазами. Глупая мысль всплывала постоянно в голове:
- веселитесь, веселитесь, а завтра, может быть, и у вас случится что-нибудь ужасное, люди иногда умирают.
 Помните у Булгакова «главное, что они иногда неожиданно умирают».
Жизнь изменилась на  до и после отца. Девочка повзрослела на много лет.
     Позже в жизни её было много сбывшихся видений. Она знала, как будет и что будет, и это сбывалось. Но часто это называют просто интуицией, предчувствием. Иногда она думала о чём-то, и эти мысли воплощались в реальность. Она стала этого бояться и уж о чём-то плохом, по крайней мере, старалась не думать.
      Она часто проходила мимо старого большого зелёного дома. Там жила одна бабушка, тихая, добрая, старее чем этот дом. Она думала, что когда-нибудь здесь будет жить. Нет, не упорно, не настойчиво, а  так мысль мелькала и исчезала. Да теперь она в этом доме живёт уже десятый год. Бабушка та умерла.
    Хотите ещё пример? Пожалуйста - свеженький.
Когда она лечилась амбулаторно с ногой, она приезжала изредка в больницу. У неё был то ли сон, то ли видение, что там она встречает племянницу, которую не видела уже семь лет. Та жила в городе. Она была уже не девочка, но Мила испытывала к ней какие-то добрые и даже нежные чувства. Ещё она знала, что приедет Лара на красивой машине, и очень будет звать её к себе в гости. А вот поедет она к ним или нет, было как-то неопределённо. Видение было несколько раз, повторялось настойчиво. Первого сентября, через год после выписки из больницы Мила была на приёме у врача, потом сидела у рентген – кабинета и встретила свою девочку – Ларису с травмой связок, на костылях. Они наболтались вдоволь, и Лариса стала упрямо звать её к себе в гости. Но Мила не поехала. Видение сбылось.
    Не ясно только, то ли это предвидение, то ли предопределение сделанное ей самой.

Вот что она рассказывала.
 
 Один эпизод из её жизни.

- Мне было лет десять. Я шла по городу со своей крёстной. Это уже немолодая женщина – ткачиха. В этой части города всегда толпились цыгане. Они жили в Усаде – небольшом городке, две остановки по железной дороге. К нам приезжали по своим цыганским делам: гадали, обманывали глупых, воровали. Они прямо набрасывались на одиноких женщин и предлагали им погадать. Некоторые соглашались. Подлетела цыганка и к моей крёстной, чтобы ей погадать. Та заколебалась – соглашаться или нет. И тут цыганка взглянула на меня – маленькую девочку и  отшатнулась.
- Не буду я тебе гадать. У тебя вон своя гадалка черноглазая есть, она тебе нагадает.
      И её как ветром сдуло. Крёстная посмеялась по поводу такого поворота дела. А я ничего не поняла, но сценку эту запомнила на всю жизнь. Врезалась она мне в память.

    МИЛА
  Теперь я поведу рассказ от своего имени. Рассказывать можно с психологией и без. Если с психологией, то получится тонкое исследование движений женской души, это будет высококлассно, но утомительно и на любителя. Если без психологии, голое повествование, то это мне не интересно, вроде отчёт какой-то.  Как получится, так получится.
          Рассказы с психологией всегда интересней, чем простое повествование. Но здесь надо быть осторожным, нельзя переборщить. В связи с этим вспоминается один из Чеховских юмористических рассказов о зоопарке.
      Работник зоопарка проводит экскурсию с очередной группой. И он предлагает всем послушать рассказ о зверях «с психологией». Ну, конечно, все согласны, а как же ещё. И тут экскурсовод никого не жалеет, доводит бедных женщин до истерики, мужчины морщатся и отворачивают лица.  Он рассказывает о несчастном кролике, которого принесли на обед удаву. А у кролика семья, детки малые, которые своего папочку очень любят. Он рассказывает, как удав будет его постепенно, гипнотизируя, заглатывать и потом долго переваривать, всё это в подробностях и с деталями. Люди затыкали уши и кричали: «Хватит, прекратите». Вот такая она психология. Шутить с этим нельзя.
         Мила Чехова не очень любила раньше, спиной  к нему стояла, если честно сказать. Уважала только его повести.  Но повернулась к нему лицом позже, совершенно случайно. Я же говорил, что она постоянно совмещала несовместимые вещи.  Например, у них была огромная свинья Маняша, которая должна была опороситься. Для Милы - принять такие роды было пустячным делом. Надо – так надо. Думаю, акушерка из неё получилась бы хорошая. Надо было уловить момент, когда Машка разрешится поросятами. Мила сидела около Марии Ивановной ночью при слабом свете лампочки одна в сарае, ждала начала родов и читала ЧЕХОВА!  У неё  была большого формата книга его рассказов, книга старинная. Как она тогда смеялась, нет, хохотала до слёз! Кто бы слышал, как из ночного сарая доносится гомерический хохот в час ночи, думаю, любой  очень бы удивился. Вот так - - Чехов и свиньи. Вот с тех пор она иногда и почитывает  Антона Павловича.
Как там у В.Долиной:
Чехов в Мелихово едет,
Граф гуляет по стерне,
Только мне ничто не светит,
Скоро я остервене…
   Интересно работают человеческие мозги. От Достоевского перепрыгнула к Чехову, от Чехова к Долиной и Толстому и так можно до бесконечности скакать, кто дальше?
    Я пишу


             ОТЕЦ

              Придётся сделать отступление и рассказать о пареньке из далёкого украинского села Чернещено  в Черкасской области, Драбовском районе.
    С отцом я дружила. Отец ждал второго ребёнка – сына. Но родилась девочка – я. Я как будто это понимала, чувствовала себя немного виноватой и старалась как-то заполнить отцу неосуществлённые ожидания.  Мы были с ним заядлые грибники и рыболовы. Сест-ра моя этими делами никогда не интересовалась, я же говорю, что во многом мы были антиподы, но не те, которые у Высоцкого на головах ходят. Вспомнила его Алису? Кстати сегодня двадцать пятое июля. Вчера в очередном ток – шоу рассказывали, что Высоцкий был непреднамеренно убит. Его связали, и он пролежал в таком состоянии несколько часов, это при его слабых сосудах. От этого он и умер. Вспомнили Владимира Семёновичи и теперь вернёмся  к своим баранам.
        В воскресенье ранней осенью сестра спала до обеда, её пушками было не разбудить. Мы с отцом вставали затемно, это часа в четыре и отправлялись по железной дороге дале-ко за город за грибами. Нас догоняли и обгоняли поезда. По дороге мы напевали переде-ланную песенку, популярную в то время - «Два берега».  «Мы с тобой два грибника и оба – (ну, прямо скажем, не умники) ». Потом надо было перейти большой железнодорожный мост через речку Клязьму.
        У меня были да и есть две фобии, правда не очень сильно выраженные. Я боюсь вы-соты, у меня кружится голова, и ещё больше я боюсь  замкнутого пространства -  клау-строфобия. В детстве мы лепили снежные крепости, в которые вели узкие ходы. Залезть туда я никогда не решалась, меня сдавливал страх. Взрослой, когда я мылась в своей дере-венской баньке, где не было окошек, я открывала настежь двери, чтобы была связь с внешним миром, парной не получалось, и я мылась всегда последней.
           Так вот вернусь к своим грибам. Через высокий железный мост я - маленькая де-вочка шла с великим страхом, но шла. Между шпалами были огромные дыры, в которые, без сомнения, проскочила бы моя крохотная нога.  Мы переходили мост и сразу спуска-лись с насыпи в молодой ельник, где росли маслята. В это время только начинало светать, но грибы можно было разглядеть. Удача была, если рядом не слышны были чужие голоса. Значит, мы всех опередили. Тут было соревнование, кто придёт раньше. Когда набро-дишься по смешанному грибному лесочку, устанешь, наступает приятный момент - надо перекусить. Мама всегда нам собирала пакетик с нехитрой снедью. Там традиционно бы-ли помидоры, огурцы, яйца, хлеб, ну ещё что-нибудь   сладкое, это мне. Дорога домой бы-ла более трудной, корзинки потяжелели. Но какими мы были счастливыми.
          Заядлым рыбаком отец не был, но иногда мы с ним совершали вылазки на нашу Клязьму. Река была недалеко от дома. Мы ловил плотву и ещё какую-то мелочь. Помню, молодые ребята всё ходили туда на этюды. Мы подходили к ним, смотрели на их творе-ния. Это были виды реки, берег.  Один художник нарисовал на этом фоне маленькую фи-гурку с удочкой в оранжевой кофточке. Это была я. Запечатлел он меня, не знаю, надолго ли. Может, где-нибудь и сейчас на небольшом холсте я продолжаю ловить своих плотви-чек  Что мало вероятно. 

         Соседи

            В нашем доме жил немолодой уже мужик дядя Саша. Он был не совсем в своём уме, но не буйный. Каждый май он отправлялся в лес за ландышами. Собирать их очень трудно, они же маленькие и тоненькие. Сколько их надо в один небольшой букетик. Это были символы весны. Он набирал их целую корзину, потом вязал в пучочки, обложенные листиками этих же цветов, и потом он продавал их возле двадцатого магазина по десять копеек за букетик. Магазины тогда были ещё под номерами, у них не было причудливых названий, как сейчас, например «Пятёрочка» или, скажем, «Мария –РА».  У ландышей тончайший аромат. Цветы разбирали быстро. Людям было приятно, они несли домой по-дарок весны, а дядя Саша был счастлив выручке. Он набирал на эти деньги всякие сладо-сти и потом угощал ими всю нашу детскую компанию. Потом он купил себе мопед и очень им гордился. Но судьба коварна, от этого мопеда он и погиб. Стоял он на железной дороге, пережидал поезд, и как-то его зацепило за мопед этот, и его поволокло. А подроб-ности я не знаю. Некому было больше ходить за ландышами и объявлять всему городу о начале весны. От дяди Саши остался его любимый кот, который ещё долго жил на чердаке нашего дома, все его кормили и жалели.
     Дядя Саша жил с сестрой и матерью. Мать была совсем старая, а я ещё помню её мать, захватила я её при жизни немного. Бабушка была слепая, ну очень старенькая. Мы её не-много побаивались. Так вот дяди Сашина мать по имени тётя Дуня была человеком веру-ющим. Она ходила в церковь по церковным праздникам . На Пасху она стряпала куличи себе и нам соседям. Она носила их в церковь, освещала и отдавала нам вместе с крашены-ми яйцами.  Когда умер Отец всех народов – Сталин, я была ещё в очень юном возрасте. Но почему-то мне кажется, что я помню этот день, все плакали,  и именно, как горько плакала тётя Дуня и её мать, узнав эту новость. Может, я что-то путаю…
     В доме на первом этаже жила ещё одна Евдокия. Итого – две Дуни на один небольшой дом. В лото двойка у нас была – Дуня. Эта вторая тётя Дуня в городе много лет умудря-лась держать свиней, не пугайтесь, в сарае. Даже, когда вышел Хрущёвский запрет на та-кое содержание домашнего хозяйства, она вывезла своих свиней за город и там их прята-ла, но держала. А город был не очень большим, и окраина от нас находилась недалеко. Соседи против её свиней ничего не имели, отдавали ей все отходы своего питания. Под лестницей внизу всегда стояли какие-то бочки с разным кормом. Был один трагикомич-ный случай. Это был мне преподанный урок ан всю жизнь.
           Я же собиралась стать следователем, как отец. У меня была любимая книга «При-ключения Кале Блюм Квиста». Книга о мальчике, который тоже готовился к сыскному делу. Я её раз пять перечитала, чем вызвала подозрительное отношение к себе библиотекаря.  Так вот тот мальчишка тренировал свою память. Всё запоминал, что надо, что не надо. Сколько человек он встретил на улице, какие машины ехали ему на встречу и так далее. Мне это понравилось,  и я тоже включилась в такую игру. Я стала запоминать всё подряд. А тут к нашей тёте Дуне приехала какая-то машина, стали мешки сгружать. Ну, я – юный детектив, решила, что эти мешки краденные, нужно посчитать, сколько их, и запомнить номер машины. Даже записала его прутиком на песке. А потом занесла всё это в свою «подозрительную» тетрадку. Через несколько дней явился следователь и начал проводить опрос, кто что видел, по поводу отрубей в мешках. Оказывается, это были краденые отруби. Ну, я, как честная пионерка, хотела рот раскрыть, что мы всё с ребятами видели. Но мама вовремя мне его закрыла. И правильно сделала. Я на неё была не в обиде. Тоже мне - Павлик Морозов. С соседями надо жить дружно. На этом мои детективные игры закончились.
    Помимо детективов я увлеклась чтением фантастики, любила книги, где было научное зерно. Я перечитала всего Беляева из библиотеки, зачитывалась Гербертом Уэльсом. Ко-гда я училась в пятом классе, на экраны вышел фильм «Человек Амфибия». Для меня это было событие. И вот я – председатель совета отряда, юная пионерка, отличница увела весь класс с последнего урока французского языка на просмотр этого фильма. Как меня потом стыдили, ругали, даже по школьному радио нам всем объявили выговор, мне досталось всех больше. Но кино мы посмотрели. Я не жалела о содеянном. Теперь, когда я просматриваю этот ретро – фильм, то есть о чём вспомнить.
           Каждую весну у нас было ещё одно традиционное занятие. Появлялись первые ли-сточки на деревьях, преимущественно тополях, и появлялись майские жуки. Почему мы их так любили, зачем мы их ловили сачками, сама теперь понять не могу. Жуки были двух видов. Большей частью – это жуки с красными головками, но попадались редко и с чёрными. Мы сажали их в пустые спичечные коробочки, они там шуршали. Иногда мы их выпускали в комнате или в классе. Последствия были разные. Дома жуки садились на занавески. Моя сестра кричала от страха на весь дом. Я же говорю, насколько мы разные. В школе иногда срывали уроки. Но это не я. Важно, что ловля жуков становилась семейным делом. Мы часто ловили жуков с отцами. Вечерело, загорались лампочки фонарей, освещающие соседние деревья, и мы выходили на охоту. Наши отцы. Они ненадолго становились азартными мальчишками. Ловили жуков сачками. Сосед – заядлый рыбак выходил на ловлю с большим подсачником для рыбы. У него был большой захват. Он ловил жуков больше, чем другие папочки с маленькими детскими сачками. Жуки слетались на свет фонарей, и их можно было ловить на освещённых деревьях. Иногда охотники присаживались в местах перелёта жуков и ловили их на лету, это было особое искусство. Так и не разобраться, что за причуда ловить каких-то жуков, что за забава для взрослых людей. Но у нас это была давняя традиция. Ловили до нас, ловили мы, а вот что потом? Думаю, что эта традиция умерла, у неё не было материальной основы. В других местах, где мне приходилось бывать, я не слышала, чтобы дети ловили майских жуков. Я этому очень удивлялась. Мне казалось, что это должно быть частью весны и  детства вообще, а не только нашего.
            В этом году нас атаковали два чёрных ворона. Она прилетали постоянно на огром-ный тополь соседки. Они дрались с воронами, сороками и часто сидели и кричали на дереве. У соседки два года назад умер муж. Очень глупо умер – утонул на пруду, на тонком осеннем льду. Соседка говорила, что ворон – это Юркина душа. Когда он начинает орать, мне вспоминается опять отец. Он сидит починяет очередной будильник или примус, их таскали ему женщины со всего дома. Он сидит за работой и потихоньку поёт:

Ой, там на калине
Чёрный ворон крячет,
Ой, там на чужбине
Сиротенька плачет.

Ой, вже ж очень рано
Сиротою стала,
Ой, вже ж немало горя
На долю я узнала.
Эту песню я больше никогда ни от кого не слышала. А вот ворон на тополе о ней  мне напоминает.

            Детские забавы

             Отца не стало, и шефство надо мной взял наш сосед дядя Володя. У соседей было своих трое детей разного возраста. Он был в войну авиамехаником,  а в те послевоенные годы автомехаником, ремонтировал машины городского начальства. Поэтому смог купить огромный ЗИЛ, в который помещалось до десятка человек. На этом ЗИЛе он объехал всю Европейскую часть. Он был классным охотником, рыболовом и грибником. Иногда соседи в такие поездки брали меня. Я побывала на Оке, где ходили челны Стеньки Разина, ещё были реки – Проня, Мокша и даже истоки Волги. Я плавала на лодках деревянной и резиновой, на руках были мозоли от вёсел, я собирала дикий разноцветный ирис на приокских болотах, ловила щурят руками в заливных канавах, жила в настоящей древней дубовой роще под её раскидистыми ветвями. Много воспоминаний связано с этими поездками. Но это было уже после отца. Спасибо тем простым добрым людям, которые были рядом, мы жили бесхитростно, и люди были душевней, помогали друг другу.
      Хочется вспомнить ещё о всякого рода собирательствах. Чего мы только не собирали. Самое простое – это были спичечные этикетки. Спички были в каждом доме, пустые спи-чечные коробки валялись везде по городу. Скажу, к стыду своему, мы иногда искали их около мусорных баков. Были и красивые, яркие спичечные наборы. Например, «Сказки Пушкина». Конечно, мы соревновались – у кого больше, лучше, интересней. На одной пушкинской этикетке был изображён чертёнок на фоне озера и зелёного заката, это был чертёнок из «Болды». Меня, помню, возмущал зелёный цвет закатного неба. А сейчас я часто ловлю себя на том, что любуюсь именно закатом, окрашенным такими красками. И перед глазами стоит та картинка со спичечного коробка. 
       Собирала я и марки. Это было толчком для начала переписки с иностранными детьми. Мода что ли такая пошла. Все с кем-нибудь переписывались. Я долго переписывалась с юной болгаркой Детелинкой Иваноой  Папазовой, была чешка, немка. Дети всех соцстран изучали русский язык, и мы могли с ними общаться на русском языке.
            Но самым странным собирательством для детей Подмосковья было собирание камней. Скажете, что у вас там горы, что ли были? Нет, конечно. Но через наш город про-ходила железная дорога. Постоянно шли  составы, гружённые рудой, щебнем, углём. Ка-мешки ссыпались на полотно дороги. За зиму их накапливалось очень много. И вот только таял снег, мы с какими-то пакетами, сумками отправлялись в свои геологические поиски. Чего у нас не было в наших коллекциях. Меня всегда больше привлекала не уникальность, а красота камней. Мы находили разные руды, мрамор, слюду, жёлтую серу. Иногда находили уникальный «чёртов палец». И интересно, что взрослых не беспокоило, что мы бродили по рельсам, уходили далеко за пределы города, дорога шла по лесу. Так мы встречали весну на железной дороге. Один мой одноклассник Славочка пытался на нашей маленькой речушке Дубёнке мыть золото. Он серьёзно увлекался камнями, стал геологом, работал где-то в районе Ленинабада на урановых рудниках. В выпускном классе он пытался за мной поухаживать, но, тщетно, мы были друзьями. Он пытался после школы поступит на геологический  факультет  МГУ, но у не получилось, и он поступил в институт геологии.
          Нас никто ничему не учил. Я сама научилась шить кукол для кукольного театра. И мы ставили целые сказки. Но это было только моё изобретение.
     Остальные игры были как у всех детей того времени. Играли старшие дети, как моя сестра. А нас -  меньшую поросль брали так, в помощь, когда людей для игры не хватало. Толку от нас было мало. Между домами летом ставили теннисный стол. У всех были свои ракетки и шарики. Взрослые парни натягивали сетку и играли в волейбол на пиво. Об этом Визбор прекрасно рассказал в одной из своих песен «А помнишь, друг, команду нашего двора…» Здесь же стояла красивая зелёная беседка. Там они это пиво и распивали. А мы обходили эту беседку стороной.
          Мальчишки держали голубей, и я научилась тогда свистеть на все пальцы. Училась, дула в эти пальцы до головокружения. Зато потом при случае могла продемонстрировать свои таланты даже перед своим ученикам, это вызывало у них восхищение. Я немного разбиралась в голубях. До сих пор помню некоторые их породы: чеграш, монах, белый дутыш и т. д. У нас и сейчас в селе есть один уже дедушка, который держит голубей ради забавы, хотя человек он очень серьёзный и в экономическом плане. Эта любовь к птицам у него осталась с детства, и сейчас он прививает её внукам. Соседи смеются над его заба-вой, жена ворчит, но терпит (лишь бы не пил).
        Любимое занятие взрослых было – игра в лото. Собирались обычно в нашем доме вечером. Кухни в домах в то время это были длинные помещения, заставленное катками (маленькие столики). Брали в основном по три – четыре карты, нам малышам по одной выделяли. Карта стоила копейки, выигрывали и проигрывали немного, но азарт был. Особый шик был – знание специальной лотошной терминологии. Ну, это вроде как «барабанные палочки -11» или «дед -90» и т. д. . Потом эти кухни разделили на две половины, подвели газ, это всё для удобства жителей. Лотошное общество распалось. Мама в лото не играла, играли мы с отцом.
         На Новый год в каждой квартире ставилась ёлка. Мы бегали по соседям, чтоб рас-смотреть игрушки, помогали ёлки наряжать. Ёлки были не похожими одна на другую и это, конечно, хорошо. Любимая игра на Новый год была  - поиск игрушек на ёлке. Один участник загадывал какую-нибудь игрушку, описывал её. Он старался выбрать игрушку , висящую не на виду. Другие участники игры искали эту игрушку по описанию. Игрушки были не такие как сейчас. Странно, с  одной стороны они были более простые в изготовлении,  с другой – более причудливые и разнообразные. На праздник все дети дома наряжались и бегали стайкой по дому из квартиры в квартиру: играли, выступали, получали угощение. У нас были две маски – лисы и тигра Маска лисы была покрупнее, она доставалась сестре, а я была традиционно тигрёнок. Взрослые тоже собирались группками в какой-нибудь квартире, приходили со своей снедью. Было весело и интересно. Помню, меня - совсем ещё маленькую ставили на стул и заставляли петь песню из модного в то время кинофильма «Разные судьбы». Там такие слова:
« Как боится седина моя
Твоего локона…»
   Конечно, это было смешно, но пела я хорошо и громко, хотя смысла песни не понимала. На каникулах мы ходили на детские ёлки, куда только доставали билеты. Несколько раз я была на ёлке в Лужниках. На Новый год и сейчас я обязательно покупаю мандарины, они приносят запах далёкого детства, прошедших дней.
          Но это всё было ещё при отце, потом такого веселья уже не было, да и мы подросли. 

Чужая ёлка

В соседском окошке
Мелькают огни,
На ёлке в окошке
Мелькают они,
Там детства чужого
Беспечные дни…

Окно не зашторено,
Радуйтесь все,
Смотрите, прохожие,
Радуйтесь все.
Как звёзды мелькают
Огни в синеве.

Проходите мимо?
Замедлите шаг,
У детства окошка
Замедлите шаг.
Пусть память прочтёт
Этот сказочный знак.

И мне захотелось
Там снова пройти,
Вернуться к тем окнам
И снова пройти,
Как будто случайно
На этом пути.

И сразу, за несколько
Быстрых минут,
Всё вспомнить
За несколько быстрых минут,
Пока он сверкает -
Гирлянды салют.

Весёлые ёлки
Из давних тех дней,
И грустные ёлки
Прошедших тех дней,
Все бывшие ёлки
Из жизни моей.

Часы столько раз уж
Рубеж перешли,
Тот, между годами
Рубеж перешли,
А годы под звон их,
Простившись, ушли.

Они унесли самых
Близких людей,
Совсем незнакомых
И близких людей,
Их даты остались
Лишь в грусти моей.

А ёлка огнями
Мелькает в окне,
Не гаснет, огнями
Мелькает в окне,
Сигналы из прошлого
Шлёт она мне.

                КАЗАРМЫ
        Сегодня звонила тётка Лиза, моя последняя, после свалившего её инсультом, тётя. Нас связывает не просто кровное родство, а память. Племянники, её внуки не знают и не помнят то, что помним мы. Люди, события - всё в нашей памяти. Есть что вспомнить, о чём поговорить. Каждый раз мы находим новые старые темы для разговоров. Она помнит больше, она старше. Я выпытываю то, что помню плохо. Странный интерес к прошлому просыпается в людях к концу жизни. Она всегда в конце разговора вздыхает, что я далеко живу и не могу приехать её навестить. Эти разговоры будоражат меня, начинаю копаться в своей памяти. Зачем?
         В городе, где я родилась , было много Морозовских казарм. Это огромные четырёх-этажные кирпичные дома, построенные хозяевами текстильных фабрик ещё далеко до Октябрьской революции (теперь говорят переворот), построены они были для фабричных рабочих. Удивительные это были сооружения.  Почему были? Да потому что их теперь все снесли. А жаль. Надо одно здание было оставить, как музей. Что-нибудь там разместить. Так вот казармы были так организованы, что  умнее не придумаешь. Надо было разместить огромные массы рабочих, приходящих в основном из соседних деревень. Это была забота хозяев. Как общежитие в те времена это было великое достижение. Един-ственный недостаток – это небольшие площади каморок, так их называли,: 9, 12 квадртов, и напихивали туда кучу народа.
      Строилось всё добротно на века. И стояло всё века, и никаких капитальных ремонтов не требовалось, только косметические.  Здания имели форму буквы Т, назывались они по-военному – казармы. В ряд по коридору и располагались эти самые каморки. Перпендикулярный проход посередине  немного отделял жилую часть от хозяйственной. Вдоль этого прохода были огромные окна, стояли добротные лавочки, которые никогда не ломались. На лавочках сидели старики, играли в домино, лото, просто болтали – сплетничали, конечно, то есть сообщали новости, кто что знал. Здесь же играли малые дети. Они готовили концерты и выступали перед своими любимыми бабушками. Люди общались, и это было здорово. Многие сближались так, что становились почти родными.  Но были и ссоры, и даже пьяные драки, но это редко, это была изюминка в жизни казармы, такие события долго обсуждались. В каморках у всех были палате. Это пристройка под потолком. Туда обычно вела лестница. Палате расширяли жилую площадь каморки. Там был склад вещей, иногда там кто-нибудь спал, дети играли в прятки. Мебели было мало. Так как её некуда было ставить. Обычно: диван и кровать, шкаф для одежды, стол, пара стульев. Дальше уж кто что сумеет втиснуть. Часто это швейные машинки.
           У моей бабушки была машинка Зингера. Не машинка, а зверь. Рядом  находилось ателье. Когда поступали спец заказы, вроде солдатских шинелей, к бабушке приходили за машинкой, брали её на прокат. Ещё у бабушки были большие настенные часы, которые работали от тяжёлых гирь, они опускались, и их периодически подтягивали. Часы напол-няли комнатку постоянным тиканьем. В комнате постоянно была открыта форточка, коты ходили гулять через форточку, это был первый этаж. Ещё у бабушки Даши чай пили из самовара, так уж повелось. Содержание каморок было примерно одинаковое.
          Удивительными были лестницы, окна и двери этих самых казарм. Всё это было от-лито из чугуна. Всё было резное, красивое и добротное. Попробуй, сломай. Столько лю-дей за день пройдут, эту дверь откроют. А им ничего не делалось.
         Всё было продумано и в хозяйственной части казарм.
На каждом этаже были две огромные печки, вмонтированные в стенку. Казармы топились от своих кочегарок, они находились в подвальной части. Печки были сильно разогреты. Бабушка томила в них молоко, и каша всегда у неё была с коричневой корочкой. В огромном помещении общей кухни стояли так называемые катки. Это огромный длинный общий стол, разделённый на отсеки – кабинки. У каждого была своя кабинка. Кабинки эти запирались хозяином. В них хранились примусы., керогазы, керосинки, у кого что было. Заправлялись они керосином. Хозяйки доставали их, ставили на катки, разжигали, часто мучаясь, примусы имели особенность засоряться, и варили свои обеды.
           Напротив кухни находилось холодное помещение, которое заменяло погреба жите-лям казармы. Это помещение не отапливалось. Там находились лари. У каждого – свой ларь. Там хранились овощи.
            Ещё дальше был большой туалет мужской и женский. Там тоже всё было доброт-ное, чугунное. Ничего не ломалось. Правда с чистотой было не очень, но ведь это уже зависит от людей. Перед туалетом большая комната с десятком умывальников с горячей и холодной водой. Там же женщины стирали бельё. Всё продумано . На третьем этаже находился загадочный КУБ - кубовая. Лиза ходила туда за кипятком. Там был кипяток в любое время суток. Шла она с большим чайником. Потом кипяток переливали в самовар и пили чай из самовара.  Пили по несколько чашек за раз, как в старину. У бабушки всегда было варенье нескольких видов. Всё бы ничего, да вот тесновато было.  Входов было два с разных концов жилой зоны. Был ещё и задний хозяйственный выход. Соответственно и чугунных лестниц было три.
В казармах шла своя размеренная жизнь.
           В такой казарме родилась и я. Это было первое жилое помещение, которое дали отцу милиционеру. Потом семья выросла и нам дали уже другую большую квартиру. В казарме я прожила около двух лет. Что я запомнила из той жизни? Это я – маленькая девоч-ка, бегущая по бесконечно длинному коридору, навстречу возвращающемуся с работы отцу. Я пытаюсь ему ещё на своём ломаном языке объяснить, что со мной в этот день произошло что-то страшное. Я была очень напугана, меня крестили в большой, красивой местной церкви. Но я рассказывала, как какой-то страшный дедушка с бородой окунал меня в воду, а я жутко кричала и плакала. Я показывала красивую новую рубашечку и крестик на шее. Отец был государственный работник, партийный, следователь. Но он не был глупым человеком. Крестили меня бабушка и наша соседка, что жила напротив – тётя Матрёна. Она и стала моей крёстной, а крёстным записали брата отца дядю Колю – лётчика.
-   Ну что сделано, то сделано, пойдём, кума, отметим событие это.
Это были слова отца. А было ему лет тридцать.

         После войны казармы были наводнены всяким уголовным элементом. Город находится на границе с Владимирской областью. Освободившихся из заключений в Москов-ской области не прописывали. Они прописывались во Владимирской, а жили в нашем городке и обитали, конечно,  в лабиринтах морозовских казарм. Преступления совершались каждый день: кражи, грабёж, убийства. В это время ограбили городской арсенал и убили начальника милиции, кажется, его фамилия была Малинин. Он был похоронен при входе на кладбище в отдельной ограде, и ему стоял настоящий памятник. Сейчас каждому бандиту памятники ставят да ещё во весь рост. А тогда хоронили  поскромней. Эту историю всегда вспоминали и рассказывали нам детям, когда мы проходили мимо памятника герою. Отец работал следователем, был ещё очень молодым, и жили мы тоже пока в казарме. Сестра вспоминает, что когда он приходил с работы, то почти каждый день начинал звонить телефон, что-нибудь поблизости случалось. Он собирался и снова шёл на разборки.  В 1953  году была большая амнистия. Многие тогда вышли на свободу. Город был наводнён преступным элементом. По городу разъезжали «чёрные воронки», подъезжали к подозрительным группам, снимали с мужиков кепки. Если под кепкой была не обросшая  голова, то её обладателя хватали и запихивали назад в машину и увозили.  Многих посадили по новой в КПЗ.
         У отца была поистине героическая история. Он гонялся однажды один за убийцей по коридорам казармы. Тот был вооружён. У них произошла схватка. Отец подбил этого человека, попал где-то возле глаза, говорят, что он окривел. А тот, стреляя, попал отцу в левое плечо. Лежали они рядом в хирургии. Только около преступника всё время сидел охранник. Потом этот человек рано оказался на воле, его видели. Возможно, кто-то из та-ких элементов и приговорил моего отца в 1961 году. Преступника не нашли, а легенд хо-дило много. Да. Отца моего Григория Сергеевича наградили медалью «За отвагу».
           Вот такие они были казармы. Было там много доброго, было и печальное. Мы жили там недолго, отцу выделили другую жилплощадь. И основные мои годы прошли на улице Московской. А в казарму я ходила к своей бабушке, иногда там ночевала. Иногда мы с моей взрослой тётей Лизой забирались на полати и ели там втихаря, спрятанные бабушкой апельсины. Но запах апельсинов нас выдавал. Теперь казармы все разломали, людям нужен уют, комфорт. Как у Окуджавы «А всё таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков…» . На месте морозовских казарм стоят современные девятиэтажки, об этом сообщает мне моя оставшаяся единственная тётя Лиза по телефону. Правда, я её никогда так тётей и не звала.

             Страхи

          В Библии записано, что трусость  не грех вовсе. А вот в булгаковской трактовке это самый большой грех.  Меня этот вопрос всегда как-то особенно интересовал. Я понимала, что страх сидит внутри каждого человека. Просто один никогда не скажет таких слов: «Я боюсь». А другой говорит эти слова, как бы даже бравируя этим. Физиологически люди реагируют по-разному. У одних поднимается давление, силы активизируются.  Внешне это проявляется в покраснении лица, повышенной деятельности. У других наступает своего рода паралич. Человек цепенеет, бледнеет, отключается. Я отношусь ко вторым. Хотя в особых обстоятельствах могу что-то совершить. В жизни у меня по- настоящему критических  ситуаций было мало. Мои страхи такие тихенькие, с липкими ладонями, изматывающие.
             После ухода из жизни отца я стала бояться за жизнь своих близких. Сестре было лет шестнадцать и более. Она была девушка взрослая, так как уже работала, взрослая и свободная. Она уже давно дружила с парнями, тогда это так называлось. Девушка она бы-ла очень симпатичная и чувственная, как я понимаю. Дружила она до двух, трёх часов ночи, не смотря на наказы со стороны мамы - быть дома пораньше. Она дружила, а я не спала. Я всегда боялась, что с ней что-нибудь случится на полутёмных ночных улицах города. Воображение моё работало усиленно. С центрального бульвара к нашему дому был совсем тёмный проход мимо каких-то сараев. Там часто шатались пьяные субъекты. Этот проход был мой главный страх. Я не засыпала до тех пор, пока сестра не приходила со своих ночных прогулок. А было это почти каждую ночь. Так что, можно сказать, я на этом страхе выросла.
           Остальные страхи были эпизодические. Один страх, правда, живёт в моей душе как остаточный.  Я сделала глупость, и поняла это только после свершённого, и мне стало страшновато, хотя всё обошлось.. Так и быть, расскажу, может этот рассказ позволит из-жить этот страх, так вроде бы бывает.
            Я подрабатывала в маленькой школе на отделении. У них не хватало учителей, а мне нужны были дополнительные доходы, сын поступил в институт на филфак в шестна-дцать лет. Ребёнок ещё. Я работала там два дня в неделю, ездила в основном на автобусе. Но дороги у нас и сейчас не в лучшем состоянии, хотя в них миллионы рублей бухают каждый год. Автобусы ломаются. Пропускать занятия не хотелось. Расстояние до этой деревушки пять километров. Иногда приходилось идти пешком. В хорошую погоду ничего ещё, но осенью не всегда солнышко светит. Идти было не трудно, даже полезно, но страшновато, вокруг никого, лес, звери, а вдруг кого-нибудь встретишь? И встречала иногда людей, шедших в наше село. И не знаешь хорошо, что встречаешь, или , наоборот. А после уроков надо домой опять добираться. Ещё пять километров – это уже многовато. Приходилось пользоваться попутками. Чаще всего это были знакомые люди. Живём ря-дом, мир тесен. А вот однажды меня угораздило сесть в машину к незнакомым людям, по наивности, по доверчивости. Машина была крытая с теплушкой. Там стояла печка. Это были какие-то шабашники, одни мужики, люди незнакомые. Я сесть – то села, а потом как-то страшновато стало, вроде одумалась, но было уже поздно. Держалась, страхи свои не показывала. Вот сейчас пишу и самой как-то жутковато. Я даже с мужиками этими ка-кие-то разговоры вела. Хорошо, что дорога короткая, как-то быстро всё проскочили, а то я бы, наверное, умерла от страха. Когда подъехали к конторе, и я вылезла из этой странной машины, на глаза мне сразу попался наш участковый – Игорёк. Он так посмотрел на меня, ну так! Только тогда я окончательно поняла глупость, которую сделала. Ну пронесло. Потом автобус совсем перестал ездить в эту деревушку, и я оставила эту подработку.  Вот такой я была неудачный калымщик. 
       Один раз на море я чуть не утонула, один раз шла одна с далёкого покоса уже ночью и чуть не заблудилась в лесу, ну и так далее:

Темнота, пугают страхи,
Жуткий мир теней густых,
Голова моя на плахе
Этих ужасов лесных

Звёзды редко – одиноки.
Чуть мерцают средь ветвей,
Над колодцем тьмы глубоким
Всё опасней и страшней.

Страшно в омуте туманном
Вдруг дорогу не найти,
И, свернув на зов обманный,
Сбиться с верного пути.

Страшно, выйдя за деревья,
Не увидеть свет огней.
Где же ты – моя деревня,
Появляйся поскорей.

Это из моих творений. Ну, конечный главный страх – это страх потери близких людей, так он и остался.
О любви
          Сегодня я занялась газонами возле калитки. Хожу потихоньку и тюкаю травку тяп-кой. И полезно, и можно подумать о своём. А о чём думают немолодые уже женщины, прожившие большую часть своей жизни. Конечно, о любви. Это моя шутка. Но сегодня я грустно шучу. Меня всегда смущало моё имя. Нет, не  «Любонька – целую тебя в губоньки», это про Любовь Успенскую. Имя Любовь накладывает какие-то большие  обязатель-ства. Как можно таким великим словом маленьких людей называть?

В светлый день меня крестили
Бабки, долг исполнив свой,
Оросили, окропили
Жизнь мою святой водой
В старой церкви Подмосковья,
Нарекли к тому ж Любовью.

          Жить таким людям с такими именами следовало бы в любви и с любовью. Но в жизни как-то всё подругому получается. Чувственности мне всегда не хватало. Но моя ли в том вина. Просто, видимо, это всё был не ОН. Были люди мне симпатичные, я даже позволяла своему воображению немного разыграться, а как же, я же поэт. Но всё это было так скучно, непродолжительно и, в конечном счёте, неинтересно. Муж на общем безликом фоне был самым интересным человеком. Но при его общем психическом состоянии он не мог, не умел любить. Такие как он люди очень увлечены своей личностью. Он не мог долго слушать собеседника. Говорить должен был только он, обязательно что-нибудь о себе любимом. Он - центр вселенной. Не пробудил он во мне нежных чувств. Была жалость и терпение к выходкам этого человека. И не его в том вина.
            Я думала, что так и уйду из этого мира, ничего не познав. Зачем и приходить надо было. Я стала присматриваться к другим, насколько они счастливы. Да, многие были, как не странно, счастливы, но по-своему и в меру своего душевного развития. Секс подменяет страсть. Люди запросто сходятся, расходятся, где уж тут глубина и чистота чувств. И так легче, зачем грузиться. Зачем эта безумная любовь до сумасшествия. по Фёдору Михайловичу, сам-то он так не страдал, он жил с другой страстью – он был игрок. А вот героев своих мучал. У меня были слишком большие желания и запросы. Ишь, ты, какая! Захотела большого и сильного… Годы шли, и ничего не случалось. Но я ведь не виновата.
       Теперь я хочу вспомнить один из рассказов  Нагибина «Богояр».  Я ему в своё время большую рекламу сделала. Уговорила почитать его одну из своих учениц, читали всей семьёй. И пошло – поехало. Книгу зачитали до дыр.
         Кратко прокомментирую то, что привлекло меня в этом рассказе. Молодая влюблённая пара рассталась перед войной Великой Отечественной. Пришло сообщение о его ги-бели. Девушка, безумно любившая своего солдата, страдала, но время шло, и она подда-лась на уговоры друга, вышла за этого друга замуж, ей было всё равно. Надо было как-то жить. Она даже родила двоих детей, вырастила их, работала. Но жила она как во сне. Проснулась, когда во время экскурсии на остров Богояр к святому монастырю, она встре-тила своего любимого. Она узнала его по глазам. Он был без ног - обрубок человеческого тела, на тележке, и передвигался при помощи утюжков, видели такие? Он не хотел воз-вращаться с войны к любимой в таком виде. Вот это была встреча действительно двух любящих душ, не смотря ни на что… Он сделал её женщиной, настоящей женщиной.
            Главная мысль поразила меня -  «можно прожить целую жизнь с мужем, иметь детей и не познать себя, как женщину». Жизнь – пустышка. Обвиняйте потом женщину в холодности, фригидности. А кого любить? Скажете, нужно снизить свои запросы. Но это от тебя не зависит. Это решается не разумом. А теперь-то что уж об этом говорить. 
         Я таких людей называю Христовы невесты. Всё земное у них ненастоящее, всё это с них как с гуся вода. Они душой свободны, а для вечности это самое главное. Земная жизнь, земная плоть  для них лишь форма существования на определённом этапе их глу-боких, страдающих душ. Я таких людей встречала. Их немного, но они есть. Певица Е. Образцова незадолго перед смертью говорила:
- я смерти не боюсь. Это здесь на земле мы оставляем своё старое, больное, ненужное тело. А душа она молода всегда и будет жить вечно. 

Молитва

Думай обо мне,
Когда долго не спишь в ночи,
Когда ветер в окно стучит,
Думай…

Помни обо мне.
Под унылый напев дождей,
Средь ненастных осенних дней,
Помни…

Люби меня,
Когда звёздным бредёшь путём,
Светлым утром и ясным днём,
Люби…

Приди ко мне
Через холод январских дней
В жаркий полдень любви моей,
Приди…

Забудь меня,
Там в уюте чужих квартир,
Когда мой ты покинешь мир,
Забудь…

         Когда-то меня привлекла фраза из Бальзака: «Счастливы некрасивые, ибо царство любви принадлежит им». Я сначала даже поверила, что это так. Но со временем мысли мои поменялись. Некрасивым принадлежат только печальные руины, подземные ходы, тёмные пещеры этого царства. Солнечная сторона принадлежит другим, поцелованным  Богом.
        Недавно в одном «Прямом эфире» всё говорили о любви великих этого мира – тема такая была. И многие мужчины – участники этой передачи,  как-то высказались по поводу зарождения этого чувства. Один  сказал, что при его встрече с его будущей супругой, когда он подавал ей плащ, между ними такой разряд проскочил, что было похоже на маленькую молнию. Другой утверждал, что достаточно просто подержать женскую руку, чтобы понять твой это человек или нет. Версия третьего мне больше понравилась. Надо просто посмотреть друг другу в глаза. Нет, это не любовь с первого взгляда. Взглянуть можно со стороны и ничего не понять. Смотреть надо в глаза. Там всё. Я никогда раньше об этом не думала, не понимала это. Да и в какие глаза смотреть – пустые, наглые, глупые, просто никакие, или очень печальные,. С некоторых пор  я стала об этом чаще задумываться. Надо же, это к концу жизни. Надо найти свои глаза, свои единственные. Хорошо, если это случится, повезёт. Кстати, о глазах. Совершенно странный и краткий эпизод из моей жизни. Я разговаривала в магазине со своей родительницей. У неё был трудный ребёнок, ученик средних классов. Это была обычная информационная беседа, да и не мной затеянная, я никогда не отчитывала родителей за детей и не люблю такие беседы на ходу. И вдруг эта простая, душевная женщина с такой же простой фамилией Лопухова посмотрела на меня как-то странно, резко переключилась на другую тему и выдала мне: «Знаете, сколько с вами общаюсь, сейчас только заметила, какие у вас красивые глаза». Я была немного сконфужена. Вот это перлы, с чего это, посреди магазина, чего это она? Лопуховы давно уехали из нашего села, но вот благодаря этой странной фразе, сказанной не к месту и не ко времени, я её – эту женщину буду иногда вспоминать.
        Я стараюсь не смотреть собеседнику в глаза. Говорят, что это не самая лучшая черта человека. А я не хочу, чтобы чужие люди заглядывали в эту самую душу, которая через глаза проглядывает. Это как раздеться наголо.
        Почему проходит это прекрасное и мучительное чувство – Любовь, и вдруг зарождается другое? И так может быть несколько раз в жизни. Меняется человек. Есть несколько этапов человеческой жизни, когда вроде бы постепенно, незаметно, но он  вдруг становится другим. Изменения должны происходить взаимно. Нужно оставаться достойными друг друга, нужно быть интересными друг другу всегда, и сейчас, и через двадцать лет. Самая близкая, самая родная и самая загадочная душа. И так всю жизнь. А это, конечно, великий труд души, это жизненный подвиг. Не каждый на это способен, я, скорее всего, не из таких героев, даже, прямо  скажу, таких единицы.
               
Всю жизнь мечтала о любви,
Любить пыталась,
Ловила миражей огни
И … ошибалась.

На пепел чувств издалека
С тоской смотрела,
И у надежды камелька
Вновь душу грела.

И верила в который раз
В возможность чуда,
Ждала свой день, свой миг и час
Так долго – трудно.

Ах, сколько грязи нанесли.
Но не сдавалась,
Крупицы нежности в грязи
Сберечь старалась.

Жизнь, как на дантовских кругах,
Опять мечты сгоревшей прах

            Но это я о разумной, осмысленной любви. А что ОНА такое, та, которая «выскакивает прямо из-под земли?» Мгновение, и вот оно свершилось. Одни пытаются подвести научную основу, говорят, что это химия - физика. Это особые ароматы, вибрации, волны, резонанс чего-то. Другие утверждают, что это гипноз, возникающий независимо от чело-века. Просто один человек гипнотически действует на другого. Поэтому при отсутствии взаимности некоторые влюблённые совершают безумные поступки. В состоянии гипноза чего только не натворишь. А вот, когда гипноз взаимный, тогда и говорят, о двух половинках, которые нашли друг друга. Это такое редкое совпадение. Но ведь можно допустить, что гипноз со временем ослабевает, и чувство ослабевает, нужна какая-то подпитка. А, возможно, встречается объект более сильный на той же волне, и тогда начинается….
     Я описала только некоторые версии объяснений странного чувства с моим именем. Лучше бы нарекли меня как-то более нейтрально, мне было бы жить спокойней.
   А сейчас мне почему-то вспомнились ещё слова Льва Дурова: «Не верьте, что старость это какое-то особое, счастливое время. Это очень плохое время. Это время болезней, усталости и никчёмности. Старайтесь его избегать».
Ну вот немного поболтали и святом и высоком. Как уж вышло.
   Хочется вспомнить некоторых людей, с которыми меня свела жизнь. Одних уже нет в этом мире, а жаль. Иные канули куда-то в пучину жизни.
Хочется их вспомнить, чтобы сохранить память о них, а кто же это сделает...

         Художник

              Свой второй класс я взяла не в пятом, а в шестом. Они мне достались по наследству от Сергея. Дошла и до Серёжи очередь, немного о нём расскажу. Сергей был филолог. О нём всё теперь в прошедшем времени. Закончил пединститут с красным дипломом. Приехал к нам в село, в армию не хотел идти. Да армия была не для него, другой он был человек. Сергей был художник. Рисовал он с детства. Теперь он уже писал картины. В городе жила его мама, сестра. На практике в пионерском лагере он при-смотрел себе девочку, она ещё в школе училась. Он институт закончил, Иринка подросла,  и они поженились. Ирочка нигде не училась, но была очень хорошей женой. Она была рукодельница, умела создать дома уют, умело руководила своим трудным мужем. В школе в библиотеке для неё нашлось место.
            Сначала всё было неплохо. Серёжа даже занимался благоустройством быта. Помню, туалет у них был на улице. Сергей его утеплил, внутри поотделал, даже немного раз-рисовал. Там была идеальная чистота, и он с юморам приглашал  коллег в своё заведение. Школа была рядом, и подобное заведение её было не в лучшем состоянии.
          Об обличии  Сергея. Его портрет можно вместо иконы вешать. Рост – выше среднего, худоба, как у распятого Христа, и бородка не густая, и глаза большие и печальные, как у многих деревенских коров. Внешне очень культурен, даже интеллигентен. Писал стихи, прозу. Какую-то его детективную повесть напечатали в центральном журнале. Много умел он делать своими руками, а был он самоучка. Тогда не было интернета, учился он по каким-то книжкам, журналам. Сам грунтовал себе холсты, ну это под серьёзные картины. А этюды рисовал на листах оргалита и ещё Бог знает на чём. Хорошую литературу трудно было купить. Он собирал, что мог в журналах, что проскакивало туда. Например, в «Иностранной литературе». Научился брошюровать новые книги. Из гипса делал красивые плитки. Занимался мозаикой, собирал цветные стекляшки. Мастер на все руки.
        У меня с ним были странные отношения. Я не старалась с ним сблизиться. Он был сложным человеком, я устала от сложных людей, это был мой личный опыт. Талантливые люди все сложные. Общаться с ними, жить с ними очень трудно.
     В обычном общении Сергей был сам образец интеллигентности. Ни одного скверного слова, внимателен к людям в разговоре, приятен во всех смыслах. Но он любил уже после работы расслабиться. Ирина ему не препятствовала, он пил в  одиночку. Что не простишь талантливому человеку. Но, вообще-то, это дело засасывает. Вот, когда Серёжа расслаблялся, из него такое вылезало. Мне довелось это наблюдать как-то в узкой компании. Это был другой человек, другая его сущность. Какая настоящая? А думаю обе. Вот так уживаются в человеке два Я, все мы в сущности двуликие Янусы. Что лезло из Сергея в пьяные минуты:
   - Все люди быдло, скоты, недоразвитые животные и т.д..
Девчата из нашей компании на него обижались, а я думала… И придумала я, что от части он был прав. Ни образования духовного, ни тонкости восприятия и чувств нам не хватало. Чего же обижаться. Как мы с ним общались? Приведу пример.
    Однажды он та резко и молча схватил меня за руку и буквально потащил в свой кабинет. Я не испугалась, но немного опешила. Сергей завёл меня в класс, ещё и дверь запер. Не думайте, ничего плохого не случилось. Он выставил у доски несколько портретов девушек. Один – это был портрет Ирины. Ещё одно лицо было мне знакомо. Это была наша бывшая англичанка – Татьяна, она вышла замуж и нас покинула. Два других лица были мне не ведомы. У Татьяны была какая-то кукольная красота. Я бы сказала так -  она была красивенькая:: чёрные волосы кудряшками, чёрные как бусинки, но не выразительные глазки, правильные черты лица. Татьяна была добрая девушка, играла на фортепьяно и гитаре, неплохо пела. То есть, она была воспитана в лучших традициях. Она уехала с мужем на Кавказ, он был оттуда родом. Но тогда ведь был Советский Союз, живу, где хочу. Красота этой девушки была какая-то холодная. Сергей это отразил в названии портрета. Он назывался «модель номер пять». Другие его вещи носили более романтичные назва-ния.
       Два других лица я видела впервые. Но скажу сразу, что они меня не впечатлили. Обыкновенные лица, ничего в них привлекательного не было. Сергей поставил меня перед этой маленькой галереей и просил определить – что лучше. Ситуация была сложная. На общем фоне его жена была супер. Но она, оказывается, была вне конкурса. Значит, всё дело было в двух незнакомых лицах. Мне нужно было как-то выкручиваться. Я не могла определиться, потому что они были какие-то одинаковые, ну не привлекали они глаз. Вот за эту идею я и ухватилась:
- Знаешь, Серёжа, а мне они кажутся очень похожими, они отражают твой вкус. Это, наверное, твои бывшие девушки?   Мне трудно сделать выбор, сходство мешает.
  Сергей посмотрел на меня грустными глазами, удивился, но, по-моему, со мной согласился.
            У окна стояла другая картина.  Я её сразу заприметила. Это был портрет «Девушка за стеклом». Написано в стиле импрессионистов. Так как на улице шёл дождь, в его рисованной ирреальности, по стеклу бежали потоки воды. Всё изображение было немного размыто. Лицо модели я узнала сразу. Это была наша бывшая ученица Марина. Их было две сестры – Марина и Наташа. Они были внешне очень между собой похожи. И ещё они были похожи на девушек с полотен итальянцев шестнадцатого века. Я давно это заприметила, задолго ещё до Сергея, но даже этим было не с кем поделиться, кто поймёт, да это кому надо! Так вот в себе многие мысли носишь, а и говорить об этом не с кем.. И вот мои ощущения Сергей неожиданно воплотил  в героине этой картины. Я ему рассказала о своих представлениях на этот счёт. Там было ещё несколько этюдов, изображение наших местных заповедных мест. Вобщем, для меня это была экскурсия по мини выставке Сергея.
            Сергей вёл литературу и русский язык. Он очень интересовался этимологией слова, я тоже. С ним можно было по этому вопросу всегда проконсультироваться. Он  давал интересные объяснения. Но он был учителем в силу обстоятельств, но не по призванию. Нужно было – работать, содержать семью, быть приличным человеком, казаться. У него тогда уже шла такая ломка, не хочу – но надо. Умному и талантливому человеку трудно в этой борьбе выстоять и не сломаться. Эта ломка продолжалась у него и всю последующую жизнь, и он сломался. Он переступал через себя.
          Однажды к нам в школу нагрянула делегация. Во главе – декан филфака, не молодая уже, шумная  женщина. Она привезла с собой ещё группу людей, среди которых был известный в то время журналист и социолог по имени Сталь, фамилию его не помню. Он собирал материал по теме «Устройство молодых специалистов после института на рабочих местах». Нас зачем-то собрали в одном из кабинетов. Этот самый Сталь выступал с какой-то пропагандистской лекцией. Вобщем, муть полная. Но по разговорам и по выступлениям я поняла, что Сергей на факультете был заметной фигурой, его ценили, любили и помнили. Нас укорили в том, что мы его не носили на руках и что у него квартира без некоторых удобств, в частности с этим самым туалетом на улице.
           Сергей проработал до двадцати семи лет, как положено, чтобы не попасть в ряды нашей доблестной армии. И Ирина засобиралась в город. Ему, по его собственному заявлению и здесь было не плохо, в город он не рвался. Но Ирочка заботилась о будущем семьи. Она лучше знала, что им нужно. Серёжа полностью на неё полагался. Она была лапонька и лисичка. И они уехали.
         Был ещё один случай как-то возникший уже после отъезда Сергея в город. Один наш сотоварищ педагог ездил к родне в другой район области. Ехал на электричке и разговорился с попутчицей, он человек общительный. Девушка оказалась журналистом. Посадил же  Бог или чёрт? их  в одну электричку в одно время. .У них нашлись точки соприкосновения в разговоре. Вот что эта попутчица рассказала Н. И., так будем его называть. У неё было задание от  редакции  -  написать статью о молодом талантливом педагоге,  работающем в нашем школе, в селе.  Да,  вот такое совпадение. Но со статьёй ничего не вышло, не прославила она нашего Серёженьку. Приехала эта девочка к нему в гости. Серёжа то ли был уже навеселе, то ли специально принял. Показался он ей во всём блеске. Как начал он ругать всё: школу вообще, педагогику, учителей дураков, пояснил он ей, что для него это всё принудиловка, что ни какой он не талантливый педагог, он художник. Беседа у них получилась откровенной. Писать о нашем таланте она не стала. И сказала она Н И. , что у неё остался очень неприятный осадок от той встречи. Она же была обыкновенной журналисткой, правильной, а он талант!
          Шли девяностые годы. Я их искренне ненавижу. Интересно, можно ненавидеть людей, какие-то их внешние проявления, что–то в природе. А я ненавижу те проклятые годы, хотя мне они особенно большого вреда не принесли. Но скольким людям они переломали судьбы! Я вижу это по своим ученикам.
             Серёжа стал прежним горожанином. Он зарабатывал на квартиру, потом на всё остальное. Теперь это стало возможным. Его встречали в различных точках города, он рисовал быстрые портреты. Потом его стали приглашать  «новые русские», чтобы запечатлеть свои образы в цветных пиджачках с золотыми цепями. За это хорошо платили. Ещё позже появились миниатюры с изображением церквей, пейзажами и прочим. Торговала ими и Ирина.  Дело шло на лад, но настоящей живописи не было. Всё казалось потом, успеется. Наши сельские его иногда встречали, хотели запечатлеться у него, но он отказы-вал, говорил, что своих не рисует. Расклад простой. Деньги брать со своих не удобно, а зря время и краски тратить не резон.
                На очередной вечер встречи выпускников Сергей приехал в зелёном пиджачке, как положено новым людям. Человек был материально благополучный. Мы с ним почти не общались. Перед отъездом его он меня поймал за руку, сначала говорил что-то такое, не важное, я его слушала в пол- уха. Потом он посмотрел грустно так, как он умел, мне в глаза и сказал: «Как мне тебя жаль! Прощай». Прошло ещё пять лет, такой у нас интервал между встречами. Все собрались, пора было начинать. Не было несколько желанных гостей из города. А они обещали быть, мы ждали. И тут появились мои бывшие ученики, теперь городские парни. Они как заговорщики  отозвали мен в сторону и мне первой сообщили, что Сергей Алексеевич  не приедет, его просто больше нет в этом мире. Он умер перед Восьмым марта в больнице, у него остановилось сердце. Он очень сильно злоупо-треблял спиртным в последнее время. Было благополучие, семья, квартира, подросший уже сын, ремесло, которое давало ему возможность безбедно жить. Что осталось после него? Несколько талантливых картин, этюды наших деревенских заповедных мест. Да, в школе долго висели его огромные картинки на оргалите  с сюжетами из детских сказок. Но потом и их сняли и побросали куда-то в подсобное помещение.
          Ирина держала траур сколько положено. Потом удачно вышла замуж за бывшего военного, теперь предпринимателя. Так ушёл из жизни талантливый Серёжа художник, писатель, учитель , не сбывшийся талант. Вот кого действительно жалко. Где он красный диплом, где красивые мечты?. Даже сын живописью не очень интересовался, он спортсмен. Вспоминаются ещё некоторые моменты, нас связывающие. Выложу уж всё, что про  него помню. Я выписывала журнал «Иностранная литература». Там печатался роман «Степной волк», Сергей выпросил у меня несколько номеров, ему не хватало для полной комплекции. Он переплёл главы в одну книгу, показывал мне её, хорошая работа. Да ещё мы оба занимались коллекционированием наборов репродукций картин - открыток. Если мне удавалось купить что-то интересное, я всегда брала по несколько штук для обмена. Я купила три одинаковых набора – К Васильева по темам русского фольклора. Он был так растроган этим приобретением, что мне взамен дал что-то из графики, импрессионистов и П. Гогена. Три к одному.
          Был ещё один случай – комичный по отношению ко мне. Мы однажды пересеклись с ним в городе, ехали на одном трамвае. Он ездил за сахаром для варенья, такая нехудожественная проза.. С сахаром тоже была проблема. Мы, конечно, поболтали, я проехала свою остановку и, доехав до конечной, ему было как раз здесь выходить, отправилась в обратную сторону. Со мной такого больше никогда не было. Это случилось в частном секторе Октябрьского района. Серёжа упорно звал меня в гости, в свою новую квартиру. Он немного рассказал о себе, о своей новой жизни. Но я писать об этом подробно не буду, пусть что-то останется только в моих воспоминаниях. Он когда-то пожалел меня, а мне его жаль. Что, быт его заел, или всё те же девяностые испортили с  этой  своей свободой - использовать свой талант не по назначению. Не знаю, был ли он душой совсем одинок, понимал ли его кто-нибудь глубоко, или прожил он чужим этому мире, этим людям.
       Вот с такими людьми сводила меня жизнь в маленьком сибирском селе. А здесь, если кто и вспомнят его, так мимоходом: «А, Сергей, был такой учитель, да хорошо рисовал, талантливый был».  И всё.  И уложилась жизнь человека в эти строчки. А правильно он ругался, когда выпьет, все мы такие – растакие…

                ДИМЫЧ

       Немного  позже появился у нас в школе ещё один чудо – талант. То ли специально Боженька нам подсовывал этих безумных мальчишек. А, может, потому что мы находились, в сущности, недалеко от города. Это было удобно для блуждающих душ. Они приезжали, уезжали. 
     Дима был талантлив не менее, чем Сергей. Тоже носил бородку, был высокий и очень худой.  Но он был музыкально одарён. Он был рок-н -рольщик, битломан и прочее. Он хорошо играл на разных инструментах. У него был красивый голос, и он великолепно пел под гитару, даже выступал в ДК. Гитара моя слабость. Он танцевал твист и рок-н-рол, обожал Гребенщикова, был холост и совершенно не приспособленный к жизни человек. Иногда он напивался до потери сознания, но это было редко. На выходные уезжал часто в город, и иногда приезжал оттуда с синяками. Он любил всё ретро, но обожал Дали. У него было много слайдов с картин Сальвадора, он собирал любителей в затемнённом классе и показывал страшные композиции. Как, например, младенец с разлагающейся крысой во рту. Девчонки прямо визжали от страза, но смотрели. В городе у него были такие же, как он, друзья. Про себя и своих друзей  он говорил словами Окуджавы «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты».
Сальвадор Дали
День привычен и груб
В плотной сжатости губ,
В зимнем холоде глаз
И поспешности фраз,
Но другой он, другой,
В этой странной дали
Сальвадора Дали,
Сальвадора Дали.

Полусон – полубред
Всё смешавший рассвет,
У тебя на лице
Его призрачный свет,
Он дрожит на виске,
Его отблеск лови,
Это бьётся в тоске
Свет прощальный Дали.

Океан возле ног-
Голубой лоскуток,
Занесён - заметён
Пылью млечных дорог
Мир безумный летит,
Тает в звёздной пыли,
Странной песней звенит,
Это голос Дали.

И всё те же черты
Заполняют листы,
Так по-русски просты,
Краски нежно – чисты,
Он обычный, земной,
Лик Вселенской любви
Сальвадора Дали,
Сальвадора Дали
            Мы были с ним друзьями. Но возраст нас всё-таки  разделял. Он был очень трудный человек. С ним было трудно общаться. В нём не было такой глубины, как в Бабушкине. Он был эстет в музыке, живописи, но в жизни это был изгой - отшельник. Он дружил с моим сыном. Об этом у меня даже есть рассказ «Поэзия и стог сена». На уроках литературы Дима пел под гитару, читал детям стихи, показывал слайды, только что не плясал, это он делал после уроков. Он учил старшеклассников танцевать, твист, рок - н – ролл. Но это не была какая-то особая методика. Просто он по-другому не умел. А дети смотрели на это как на красивый спектакль и мало что брали в свои молодые необразванные головки. Но Дима не очень это понимал и гнул свою линию. Долго он на одном месте работать не мог и года через три нас покинул. Но свой след по крайней мере в моей душе оставил. Но больше общаться с ним я бы не хотела, трудно, я устала от таких людей.
        Он на Восьмое марта подарил мне диск Б.Г.. На конверте пластинки было несколько крупных, размашистых надписей, сделанных его рукой – цитат. Вот что помню: «Только во тьме свет, только в молчании слово», что ещё -  забыла, но конверт от пластинки ещё жив, можно посмотреть...

   Комментарий со стороны 
   
        СТИХИ
          Она писала стихи, и потом читала их с удивлением
 - Разве это я написала?
 Они лились с неба на чистые листы, она их почти не исправляла. Она всё старалась делать правильно, честно, красиво, чтобы её только не трогали. Она была бесконфликтной. Но  иногда услужливые друзья писали о ней заметки в местную прессу.  Тогда она не выдерживала и устраивала скандалы. Правда потом всех прощала, но играть на себе, «как на флейте», помните Гамлета, она не  позволяла.  Некоторые её вирши печатались в местных поэтических сборниках. Но она относилась к этому равнодушно, это была не её идея. Местные композиторы сочиняли песенки на её стихи. Так себе. Но это было не интересно, на заказ. Единственный красивый романс «Август» записанный под гитару Щербаковым, хранила в своём компьютере. Она иногда запускала его с повторами и долго-долго слушала много раз подряд до умопомрачения одно и то же, это когда она была одна дома. Такое было настроение. Потом, словно объевшись, теряла к этому вкус и долго к этому шедевру не возвращалась.
Завершён новый круг,
Август, давний мой друг,
Год опять миновал,
Что-то ты припоздал.
Вечерами стою
Возле старых ворот:
То ли ветер поёт,
То ли Август идёт. И т. д.
           У неё отсчёт Нового года начинался почему-то не с Первого января, а с Августа. Август напоминал о повторах в жизни.
         Она иногда говорила себе «Мгновение остановись, запомни этот миг», это когда случалось что-то особенно трогавшее её душу. И, надо сказать, память цеплялась за эти слова и сохраняла отдельные моменты этой однообразной
действительности.

На закате вижу
Далеко и ясно,
Вспоминаю прошлое,
Будущее прорицаю,
- Мгновение, остановись,
Ты прекрасно,-
В тихом отчаянье восклицаю.

Волнует чистота незамутнённого неба,
Рощ ядовито – ржавый огонь,
Протягиваю в пустоту
 пространства ладонь,
Жду подаяния, но не хлеба.

 Всевышний, сделай так,
чтобы этот миг в память проник,
навсегда  остался,
Чтобы этот свет в глазах не поник
И этот звук не расплескался.

           ОНА БОЯЛАСЬ БЫТЬ В СТИХАХ ОТКРОВЕННОЙ, нельзя давать людям копаться в твоей душе. А её стихи были её душой. Районные поэты и композиторы, с которыми она не была даже знакома, дарили ей свои книжки с автографами. Некоторые уже ушли из этой жизни, а книжки вон они стоят на полке (например, Бондаренко).
         Печатала она в основном стихи, не касающиеся внутренних переживаний.  Один раз она рискнула напечатать в сборничке стихотворение, суть  которого была в строчках:

Все мы актёры, актёры великие –
Янусы двуликие.

             После этого один наш местный товарищ  при каждой встрече с Милой, с ухмылкой цитировал ей эти строчки. Надоело. Она почти перестала с ним общаться. Людям надо было, что попроще. Ещё один местный чудак при встрече с ней всегда восхищался её стихами,  кричал об этом на всю улицу, она старалась обходить его стороной. В библиотеках стояли на полках её книги, потом их все утащили читатели. Учителя проводили по ним классные часы, дети заучивали стихи на уроках литературы. Слава в местном масштабе уже была.
         В деревне любимый поэт у многих С. Есенин, это точно. Да, ещё многим нравится поэзия Э. Асадова. Знаете, такие сюжетные, даже остросюжетные стихи, пробивающие слезу, например, «Трусиха». Народу всё понятно, просто и очень жалостно. Правда, Асадова стали в последнее время подзабывать. А вообще, поэзия – это удел избранных, поцелованных не только поэтов, но и любителей почитать стихи. Большинству не нужны никакие стихи и без них хорошо живётся.
         Зато вот девчата - умницы  из той далёкой юности, читая теперь её книжки, когда они попадали им в руки, спрашивали, может быть с приколом: «А где же про любовь?». Не было той – настоящей любви, не было и достойных стихов. Хотя кое-что иногда вырывалось из глубин души и фантазии.

Я люблю тебя, люблю

Я люблю тебя, люблю,
Рядом быть с тобой хочу,
Но об этом, но об этом
Я сегодня помолчу.

Две звезды в ночи зажглись,
Наши пальцы вновь сплелись,
Ах, как сладко, ах, как трудно,
Погибая, падать вниз.

Падать гаснущей звездой
И снежинкой голубой,
По щеке твоей катиться
Одинокою слезой.
И так далее...

      Вот, разве можно такое безобразие печатать? Люди не поймут.  Вот возьму и сотру.
          Много  стихов, так называемого «чёрного периода» своей жизни, она вообще просто уничтожила и постаралась забыть. Кому это надо: «луковку, хотя бы луковку, на боль мою, на моё отчаянье». Не подумайте, что она действительно лук просит. Это Биб-лейская спасительная луковка, для непонятливых читателей.
          Мила сделала для себя вывод, что нельзя любить поэта вообще. Фактически, у каждого известного и даже великого поэта есть с десяток стихов, которые тебе на душу ложатся. И всё. Каждый пишет о своём. «Каждый пишет, что он слышит, каждый слышит, как он дышит…» Б.  Окуджава.  А каждый читающий ищет то, что о нём написано. Вот ко-гда это совпадает, и получаются стихи по сердцу. А таких совпадений немного.  Мила любила акмеистов. Скажем, И  Анненский. Стихи нежные, изящные и о том, что для всех думающих и чувствующих:

Среди миров в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя,
Не потому что б я ЕЁ любил,
А потому что я томлюсь с другими…

Каково?
У Милы есть любимый сонет Шекспира номер сто тридцать:

--Её глаза на звёзды не похожи,
Нельзя уста  кораллами назвать  и т.д.

Если интересно, то прочитайте сами.
          Как не странно, она очень благосклонна к стихам В.В. Маяковского. А у него в по-следнее время очень немного поклонников. Эту любовь привил ещё отец, это до её деся-ти лет возраста, представьте. Он его сам хорошо читал и учил этому девочек. Мила знает наизусть много стихов этого «агитатора, горлана, главаря». Она его часто цитирует при случае. Например, всходит жёлтая, крупная луна. Она сразу скажет: «Как днище бочки правильным диском стояла Луна над дворцом Ливадийским». Или вот строчки о быстро-течности жизни: «Вот и жизнь пройдёт, как прошли Азорские острова», или «Деточка, все мы немного лошади, каждый из нас по-своему лошадь». И так до бесконечности. 
           Ахматову она любит больше, чем Цветаеву, хотя последнюю очень жалеет, трудная, сломанная судьба. Это как раз спуск от  эстетики картин великих, высоких чувств и представлений до солёных хвостиков селёдки военного скудного Елабужского пайка. Она напоминала ей саму себя, масштаб, правда, не тот, помельче.
        Обожает она бардов, Окуджава её любовь на всю жизнь. Ей нравятся почти все его песни, так редко бывает, чтоб всё сразу. Но ей немного не хватает в них эстетики. Зато её навалом у А. Дольского:
 
Вошёл он в комнату ко мне
И сел к роялю,
…
           Одно время она сильно увлекалась песнями Вероники Долиной. Был случай, когда она приезжала в Новосибирск, и Мила специально из своей деревушки ездила на её концерт. Была поздняя осень, метель, на дорогах заносы. В зале было холодно и тусклое освещение. И маленькая фигурка Долиной с гитарой. Её красная кофта, как огненный язычок, бьётся на сцене. Это было настоящее приключение с адреналином. Это достойно особого повествования.  Хватило ведь наглости подойти к ней после концерта,  взять автограф. Книжка, правда, на которой она расписалась,  была Платонова – сборник его повестей. В то время это был ещё большой дефицит, а сейчас признак хорошего вкуса. Вероника написала следующее: «Я совсем не достойна писать на этой книге. Но, всё-таки, с уважением ко всем любителям поэзии». Может, я напишу когда-нибудь об этой поездке подробней. Сейчас Веронику почему-то не видно и не слышно? Была «баба нежная, а стала баба снежная»?

                Певица

Вы пришли меня послушать
По мою явились душу,
Может быть из любопытства,
Или просто стало скучно,

Подождите, я настроюсь,
Среди ваших лиц освоюсь.

Вы хотите откровенья,
Сладкой песни вдохновенья.
Два больших печальных глаза –
Это доброе знаменье –

На меня глядят из зала,
Я, конечно, вас узнала.

Сцена – ты обрыв отвесный,
Где моя повисла песня,
Шаг один она сорвётся,
Разобьётся в зале тесном

Говорите что угодно,
Очень холодно сегодня.

Вот гитару я настрою,
Что не ладится со мною?
Виноват ли зимний ветер,
Этот город за стеною.

Вдруг попала я в немилость,
Что-то там во мне случилось…


                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


http://www.stihi.ru/avtor/lllada1&s=0