Поезд, подёргиваясь и старчески поскрипывая колёсными парами, дотянулся таки четвёртым вагоном до бежевого здания вокзала. Монументальной Сталинской постройки, с подвешенными вместо галстука под пиджаком здания круглыми часами, он был солиден и стар. По перрону, пока не открылись двери состава и из них, как чёртики из табакерки не загалдели пассажиры, прохаживался пижонистый страж порядка. Носком нагуталиненного правого сапога подвинул в сторону целлофановый пакет с останками копчёной воблы.
- Где дворник? – крикнул в сторону хозяйственного пакгауза.
Там доброжелательно и благоразумно промолчали. Что говорить, когда рабочий день закончился, малыль кто бандитствуя, откуда принёс? Может, хромая собака поглодала, да и бросила.
Максим Максимович Стульев, осторожно ставя на асфальт платформы белый мокасин с пряжкой, вышел вон из купированного и мягкого тамбура. Полицейский лицеприятно посмотрел на него, словно готовый поддержать того под локоток. Шестидесятисемилетний пенсионер, горделиво неся перед собой малюсенькое брюшко на кривоватых с молодости ногах, отрывисто и хрипло вздохнул. Оглянулся по сторонам.
Из пристанционного скверика, прячась за кустиками сирени, за ним следила огромная голова Ленина, в судорожно нахлобученной кепке. Головной убор тот был сер от пыли, а так же грубо и беспардонно засижен наглыми оппортунистами-воробьями. Хамоватые тупиковые бомжи тут же, под ним, пили из горла жёлтый денатурат, Дзержинского на них нет. По щербатой тропинке, из города шёл туда чёрный кот с прилепившейся к боку бумажке, видимо нёс донесение, каменная урна для мусора стояла тут же, у вождя.
Стульев не был в этом провинциальном, занесённом серой пылью и тополиным пухом городке давно. Даже и вспомнить трудно. Вот там когда-то собирались в стайку автобусы, для забега в близлежащие районные центры. Прибывший железнодорожный народ превращался тут в штурмовиков и бодаясь сумками с Московской колбасой, раздирал изнутри транспортное средство до нужных размеров. Что бы ни один человек, ни одна болоньевая сумка не осталась неохваченной. И не было такого случая.
Теперь на Шацк один каждую вторую среду. На Кадом два в месяц. На Ермишь, надо же, по нечётным числам, но ведь через день. На Пителино, по-требованию. У кого требовать, не сказано. Максим Максимович обошёл стоянку дважды, вначале по часовой стрелке, развернулся и протопал против. Отчего в дальнем тупике не своим голосом завопил маневровый тепловоз. Испугавшиеся бомжи мигом налили по второй чарке и, не чокаясь выпили, некоторые после этого крякнули, закусили рукавом. Жуликоватого вида таксист потрогал Стульева за брючный ремень, подобострастно спросил:
- Куда будем ехать, дарагой?
- В детство желательно – откликнулся Максим, рефлекторно подтянув коричневый галстук, по которому туда-сюда разбежались зелёные горошины. Хороший галстук, дорогой, в цыганской Венгрии куплен, когда свозил их сонных шикарный туристический автобус на излучину Дуная.
- Шутишь поди хозяин? – сразу и понуро остыл обладатель патента по доставке пассажиров, поковыряв для солидности в огромном носу, отчего волосатый палец доброжелательно хрястнул в суставе.
- На чём повезёшь?
- Да у него жёлтый «Жигуль» трёхколёсный – сыгранно загоготали из-под вождя. – Давай, дядя, пару тысяч деревяшек, мы тебя на лесовозе куда хошь доставим, без шума и пыли, по грязи и по утятам, включая главаря.
В подтверждение переговоров на свет Божий из-за сирени выбрел неустойчивый бомж. Пока был в тени, ощущался человек человеком, а лишь выбрался на свет фонаря, как личность его стала странно знакома Максиму Максимовичу. Так беспардонно и навязчиво знакома, так знакома, что хоть галстук снимай и от комаров отмахивайся. А ведь лицо, если это можно назвать лицом, странно перекошенное из стороны в сторону, было небрито до самых глаз. Даже сквозного отверстия, в которое вливался денатурат не заметно, в закопченной мочке уха серьга.
- Да ихний лесовоз на канатный девок нужных повёз, плати аванс в два конца, не сомневайся – напирал большеносый. – Куда везть то? Решайся.
- В Пителино, чуть дальше.
И тут он вспомнил. Серёга Ларин такую серьгу носил с пятого класса, никто, включая директора школы, не мог снять. Ещё когда тот на парте перед ним сидел с грудастой Валюхой Марфиной, жутко завидовал ему. И когда в конце урока все-все-все старательно засыпали, он – Макс Стульев неизбежно дёргал за серебряный висец, а сидевший рядом Витя Индюков смачно гудел фабричным гудком. Класс просыпался, но очередной учитель выбегал за дверь, и уже там опомнившись постыдно, через секунду возвращался за преподавательский стол. Дюже хотели выгонять в пастухи.
А ну годи! – отодвинул в сторону таксиста, приезжий. – Ларин, уж ты ли здесь беспробудное лихолетье пересиживаешь, ах, встреча!
К перрону пошмыгал щербатой колёсной парой очередной скорый, встал почухивая, первым вагоном у глазастого общественного туалета. Пахло
пончиками и жареными кубанскими семечками, сложнокристаллической пылью, на половину с полынью. Жуликоватый горемыка-таксист, однако, надежды на пассажира не терял, заходя финтами на противоположный фланг. Проще сказать – крался, как тать под покровом ночи:
- Хочешь, хорошую скидку дам? Туда полностью, обратно за полцены, сплошная выгода, дитям конфеток купишь или леденцов. Вон в вокзальном буфете, в кульки упакованы от мух. Могу сбегать принесть.
- А ну свали! – отчего то мигом рассвирепел Ларин, покрылся густо веснушками красных пятен, полезших за воротник заскорузлой рубашки, грязного цвета.
Сергей Ларин, покачивая известной серьгой в ухе, вступил тогда во взрослую жизнь, как и подобает оптимистам, радужно. Купил осенью новый двубортный бостоновый костюм, подработав по знойному лету штурвальным на бандитского вида комбайне СК-4, ростовской сборки. Коротким вечером от Коммунистического того труда глаза лезли на лоб и руки не могли расстегнуть пуговиц ширинки. Для того по утро не застёгивали и девчонки на току через одну краснели, а через другую отчего то нет. Учётчица только заинтересованно не отводила взора, громоздкая, ехидная баба, разжалованная сюда из прохладной бухгалтерии.
В Армию ушёл по зиме, когда гремучие морозы, по шею завернувшись в непослушные метели, гнали в средние широты Новый год из-за Великой китайской стены. Плац чистили против ветра и вспоминали французов на старой калужской дороге, в казарму возвращались в белых плащ - халатах снежных заносов. За пазухой тогда таяло быстрее всего, и мокрая влага стекала по спине в сатиновые трусы. Ушёл в самоволку и вот Вам, нате три года дисбата с кисточкой. С тех пор всё изменилось. Коротко ли сказать, сполз тихо-тихо в пристанционный сквер, где и дённо и нощно прищуро приглядывал за ним любимый народом вождь.
- Ты погодь, Максим, не опачкайся о меня – отгородился ладошкой от дружеского захвата. – Выясняю, чего к косопузым приехал теперь? Редкий гость, я ж справки наводил. И в сельсовете и средь мелюзги. Узнал.
- Как это что, как это что? Пятьдесят лет окончания школы, Валюха Шишкина отписала в телеграмме, мол, так и так, ждём – опешил Стульев.
- Скока, скока? Мать твою никогда не трогаю, мне и лет всего сорок, можа сорок пять. Витька, а ну ходь чупа-чупс сюда, ты ж учёный, теорему Пифагора знаешь, разъяснять будешь.
- Из-за сиреневого благолепия высунулся опухший лик сотоварища, сплюнул на омытую денатуратом околовокзальную землю, изрёк поикав:
- Как не тряси, последняя капля в штанах!
- Воо!
- Быстро допивай, зубы чисть, ботинки ваксь, брюки пригладь и тихо-мирно, согласно навигатора, на лесовозе катим по - рассвету к школе номер сорок один – двоечки исправлять – размечтался гость.
- Фик с два, сожгли прошлым годом школу, одни стены остались, там теперича лесопильня, шикарные доски пилят, поддоны и гробы мастерят – остудил Сергей.
Страж общественного порядка, покинув насиженный перрон, неробким шагом вознамерился лично разобраться в ситуации на автобусной остановке. Он шёл и вместе с ним шевелился в ногу чёрный кот, безответно мечтая о баночном «Вискасе» и хвостатой мыши, по ночам грызшей переруб старого дома. Официально в пыльном сквере пить нельзя, тем более янтарный на вид денатурат. Но на то в нашей стране и законы, что б их нарушать. Думные граждане новых насочиняют в думских фракциях, им того не лень, интересно даже. Они, народные избранники эти охочи до законотворчества, даже вождь в кепке их побаивается. Выкинут ещё фортель.
- Шишкина вправду не предупредила, я вон как на итоговое совещание разоделся, галстук в горошек, серебряные запонки – вздохнул приезжий, озабоченно косясь взором на неспокойного полицейского, всё теснее и теснее окружавшего сквер, где развивалась интрига нашей истории.
- Ты поди большой начальник, вон и пузик у тебя? – вопросил Витька, Ларинский сподвижник. – Может, не побрезгуешь в это трудное время, поможешь трудовому народу на пропитание.
- И начальникам скидка – настаивал таксист. – Паехали, не близко тут. Рубель больше, рубель меньше, где наша не проподала?
Шуршаще прилетела сбоку гулящая ворона, села на кепку, положила из клюва, рядом с собой провизию. Нюхнув запах, страдальчески нахохлилась, ещё успев и пожалеть присутствующих, до того, как её искренне шуганули, на радость коту. Нагуталиненые сапоги остановились рядом.
- Попрошу паспорта – козырнул обладатель власти.
- Документы у нас поддельные – пошутил было Максим Максимович, но заметив, что рука стража порядка легла на кобуру, поспешил взять свои слова обратно. – Вот он молоткастый! Школу закончил и получил. Пятьдесят уж, как один день.
Ну-ну, не распивайте тут!
- Я прослежу! – вылез из кожи таксист, преданно заглядывая тому в глаза, уходившему навстречу жиденькому рассвету.
- Сапоги дорогу знают – сонно съязвил Виктор. – Квадрат гипотенузы, равен квадрату катетов. Один раз Ньютон сидел под деревом ему прямой угол на голову упал. Больно было.
Универмаг загалдел дёргаными голосами покупателей, как и положено ему по трудовому распорядку, ровно в девять ноль-ноль. Две минуты десятого, если быть точным, а мы с вами надо полагать к таковым относимся. Первым вошёл в тесноту торгового зала Стульев Максим Максимович, за ним скособочено смущаясь, школьный друг его Серёжка Ларин, замыкал вцепившийся в добычу таксист. Чем торгуют в провинции, в покрытом пылью городке, в тысячах километрах от столиц? Тем же, что и в больших скопищах, коробки и тут от известных фирм. Только брендовый товар там изготавливают китайцы, в справных условиях, то тут такие же китайцы, но в подвалах, с капающим за шиворот конденсатом.
- Купим мы тебе, милый Серёжка, потёртый джинсовый костюм – ознакомился с ассортиментом гость. – Футболочку «Адидас» и кроссовки на микропорке. Сумку через плечо, два носовых платка, запасные трусы на резинке, носки в количестве трёх пар, часы недорогие. Рубашку про запас.
- На «Таганке» всё шьют – подытожил таксист.
- Думаю, денег надо кучу – вздохнул и отвернулся Ларин. – У меня нет, не было и не будет. А потому, бросьте меня и убейте истекающего кровью. Я вас прощаю.
- Поздно слёзы лить. Мигом переодевайся и в путь, не то опоздаем. Не солидно и к шапочному разбору, не допустим.
- Авто припарковано на ближайшей улице – ведь добился таки своего большеносый. – Одна нога тут, другая там.
Первым, кого они встретили на большой дороге, был угрожающего вида лесовоз. Из-за немытых лобовых стёкол, уткнувшихся в них, виднелся водитель в надвинутом на тусклые глаза берете и три-четыре девицы, нахально покуривавшие сигареты с ментолом или с другим зельем. Оба передних колеса оного транспортного средства, были мучительно спущены, и обогнуть его не имелось легальной объездной лазейки.
- Приветики!!! – радостно замахали из кабины сметливые раскладушки.
(Историческая справка: Неваляшка – индивидуальная женщина строжайших правил. Раскладушка – соответственно наоборот).
- Освободите проезд! – выбрался из тесноты «Жигулей» расстроенный Стульев. – Будьте людьми! Нас на селе ждут.
- Кто жизнь понял, тот не спешит – угрюмо резюмировал тот в берете.
- Плачу наличными – понял Максим. – Дайте дорогу!
Не известно откуда взявшиеся мужики, как Пётр Первый своего коня на кручу в Карловых Варах, перенесли четырёхколёсного на простор трассы, в тыл подрагивающего от смеха лесовоза. Впереди их ждал побитый оспами колдобин асфальт и гаишник на выжженной земле за лесопосадкой.
Второй день в Шишкинском подворье в пух и прах кипела-заводилась огромная подготовка. Жарили-парили и варили-солили на пятнадцать человек, но это с запасом. По предварительным подсчётам ожидалось четырнадцать человек, да классная руководительница – Кира Феоктистовна Лысина, девяносто двух лет от роду, согласно затрёпанной книге записей в местном сельсовете. Под навесом сколотили огромный стол из гладко оструганных пятидесяток, по всем бокам которого топорщились пахнувшие сосной скамейки. Приговорённый баран мирно бродил вокруг мангала, прикидывая, где бы ему прилечь. Но местный кот Хаммурапи тоскливо заглядывал несчастному в глаза, будто знал правду и порывался сообщить её тому, да всё никак.
- Бани две затопим – говорила Шишкина. – Мужскую и женскую.
- Учились поди вместе, не подразделялись – весело завела глаза другая Валентина – Марфина. – У них, думаю, у всех справки в женскую половину.
- Точняк – уже прибыл и хлебнул из братины Николай Рыжов.
- Отгоните его от спиртного, - испугалась Валентина. – В прошлый раз ботинок потерял в речке, горе ты наше. Налимов ловил на перекате, под валунами руками, рак чуть не загрыз, уже в шнурок вцепился.
- Я сам кого хошь разгрызу как грецкий орех, скорлупу кусочками выплюну – боднул упрямым лбом тот. – За Чешским пивом схожу в магазин, «Старопрамен». В горле пересохло, а вы жадные стали.
- Пиво особо отличившимся, опосля парилки – снова охладила хозяйка, утирая ладони о цветастый халат. Зять подарил, на восьмое марта. – Иди дрова готовь для шашлыка, пока Лысина не видит. Мельче пощипай.
- Где гуси? Жили у бабуси – прохрипел Николай. – Не вижу!
- Ой, картошка, моя дорогая, сгорела, прямо в чугуне! – опомнилась отвечающая за салаты соседка.
Витал по улице запах хорошей закуски. До того густой и масленичный, что пришедшая на послеобеденную дойку коричневая корова, ни в какую не захотела протиснуться крутыми боками в неширокую калитку. Пришлось заманивать ломтём хлеба, как красавчик мухомор посыпанный крапинами лизунца. Потомственная бурёнка аж в четвёртом поколении от той Зорьки, что мычала в окошко, когда возвращались они по заре с выпускного. Прошёл по улице столетний Лука Подболотьев, но видать слабеть стал нюхом, хуже коровы, ничуть не обонял. А вот в те года люто сторожил школьный сад, и не было никому пощады, коль засекал кого из приземистого шалаша. Тихонько взводил курок берданки и ядрёная соль впивалась в мальчишеские ягодицы. Многие тогда ходили в продырявленных штанах, сеточкой на заду.
Эх и живут же люди в русской глубинке среди чёрных, покосившихся изб с рассыпавшимися на крыши печными трубами. Любашу Яшечкину доставил внук в затонированном шлеме на сверкающей хромом и зеркалами хрипловатой «Ямахе». Аппарат тот даже натренированными местными гаишниками не останавливался при обочине. Хотя путь – дорога от Сосновки плохая, сбегающая из-под колёс.
- Свят, свят!!! – испугался было Рыжов. – Изыди!
- Коля, руками не трогай – в момент остановила Люба одноклассника, попытавшегося длинным указательным пальцем попробовать кожу заднего сидения.
А за воротами уже просигналили простуженным клаксоном знакомые нам «Жигули» с передним приводом. Громко так, отчего серые воробьи, числом с сотню, сидевшие на обвислом проводе местных электрических линий, взмыли вверх. Зашуршали недовольно за великанистую берёзу, в дупле которой обживался прилетевший туда осиный рой. Проблеял скучно, начинающий, что-то понимать баран, тут и там насеявший под себя горошин.
- Кто это тут? – озабоченно и шепотом спросила Шишкина. – На Российском автопроме. Уж не ошибся ли?
Белый мокасин с пряжкой выбрался из салона и грубо встал на сочную траву. А за ним и Максим подбирая внутрь брюшко легко переместился из нагретого салона, на свет божий. С другой стороны и Ларин чуть стесняясь предстал пред ясные очи присутствующих.
- Стульев с Серёжкой! – узнала, незаметно от нас прибывшая Валюшка
Утёнкина. – Уж вот не ждали, уж вот встреча!
- Целовались и хлопали друг друга по спине девять минут. А потом пришёл с заготовки дров Рыжов и всё началось заново. «Как бы плакать не пришлось» - подумал, засыпая, баран. Хаммурапи на всякий случай улизнул за яблоню в чертополох. И там засекретился от любопытных глаз. Только берёзовый прошлогодний ржавый лист прошуршал под мягкой передней лапой, да куда то засеменили муравьи.
По обратной стороне улочки катила коляску с ребёночком Марусечка Пивова, сама ещё пионерка. Отпрыск её, вальяжно вываливаясь, огромно сделавшимися глазами, смотрел с открытым ртом на пренебрежительно затихшую «Ямаху». На белоснежную рубаху катились из подворотни рта, незагороженной пока зубами, любопытные слюнки.
- Марусь, отец то дома? – закричала в догонку Шишкина. – Шампура по барану заскучали. Он обещал помочь то. Не забыл ли?
- Собирается!
- Нам ещё мариновать его, утром, что ли жарить на зорьке. Ведь ещё барана разделывать, вон он досыпает своё.
- В городе того шашлыка полон магазин, в пластмассовых баночках. Ничего себе так, мы на дне рождения у Потапова три раза жарили. И шашлык и девчонок потом ещё. Хотели, да обломились – бубнил под нос внук тихонько, но с первого класса «Б» обладавшая тонким слухом Утёнкина расслышала. Мастерство то не пропьёшь. Ни одна подсказка мимо её ушей не проходила. Увы Вам, Кира Феоктистовна.
- А что? – приблатнённо встрял Рыжов. – После бани уже не разберёшь из белого барана шашлык, или из чёрного. Один хрен.
- Ты и раньше не отличишь пожалуй – сказала слово соседка, пока мы тут глобальные вопросы решали, мелко – мелко нашинковавшая пол ведра «Оливье».
- Я мигом – обрадовался таксист, подвизавшийся на грудастой скамье под тополем. Про него уж забыли все, а он тут как тут, нужен оказался.
«Я тогда, пожалуй, пойду» - всклокоченным умом подумал баран и праздношатающейся походкой, прямо мимо всех ушёл восвояси за калитку и долго смотрел немигающим взглядом вслед тихо удаляющимся «Жигулям» невидимыми в клубах серой пыли. Хаммурапи, наплевав на конспирацию потёрся ухом о его ногу, даже чего то промурлыкал, но уже заходил с тылу недружественный барбос и пришлось ему уходить вдоль забора, в картошку.
А следом, спотыкаясь и падая, явился - не запылился Спиридон Пивов. Огромный, кривобокий мужик, с ножом под мышкой. Сколько им погублено невинных душ бараньих, сосчитать трудно, не сказать бесполезно. А голов петушиных? По всей деревне. Одни электрики, другие плотники, третьи часовых дел мастера, а он резчик. Когда трезв, рассудком светел, молчит всё, мучается.
- Кого резать, кого бить, всё равно тебе водить? – поздоровывался с присутствовавшим народом популярной детской считалкой и недолго думая, опрометчиво рухнул под забор.
- Эй – эй, ты тут не спи! – испугалась Шишкина. – Иди домой у нас баран сбёг, шашлык отменяется.
- Пусть – достал из кармана начатую четвертинку тот, и тут же засунул горлышко в рот, и причмокнул, и насладился. Поскрипывая поднялся на колени, почесал против шерсти затылок, но встал на дрожащие ноги. Пошёл в сторону светлого будущего, запел:
- Шумел камыыыш, деревья загибааались…
…люди гибнут за меееталл…
…дикариии!!!
И долго ещё за оврагом заливалась в небо безумная песня, пока не затихла за дверью сельпо. Там не до песен, там царство продуктов, напитков, чипсов. Там продавщица – одноклассница Тамара Митина, строгая женщина. Тоже торопится…
…Быстро ли длинно ли, но вот и шашлык готов и закуска и стемнело. Зажгли свет под навесом и в канделябрах свечи запалили. Самый первый тост сказали, хрустели салатом.
Во главе добропорядочного стола села девяностодвухлетняя Кира Феоктистовна Лысина, рядом хозяйка Валентина Шишкина. Не жеманясь, как патроны в обойму влились Максим Стульев, Николай Рыжов, Валюшка Марфина, Марк Королёв (по кличке Арамис). Любаша Яшечкина и Серёга Ларин странно друг на друга поглядывавшие. Тамара Митина, Валя Утёнкина, меж ними втёрся большеносый таксист в кепке, сказавший на это томно: - Парашу Вас, мадамы!!! Соседка, истребившая на салаты все приготовленные овощи, докторскую колбасу и майонез скромно вклинилась первой на нечётную сторону. Опять Валентина, но теперь Валежникова сразу принявшаяся шептать тайное на ухо Татьяне Чирковой, прибывшей с самого областного города. Длинноногий Санька Евлеев, что б не загораживать обзор остальным, всё пригибался с краю и оттого огромная его тень ломалась как соломенный сноп взмахивая руками. А тут явился и поп – Димка Варин, в миру отец Дионисий и все разом замолчали, даже Валежникова.
- Мир этому дому! – пробасил он. – Окрестили трапезу то?
- Неет!!! – хором покаялись одноклассники.
- И лбы не осенили?
За столом стало исключительно тихо, только в далёком, бывшем барском саду неспокойно зашевелились в гнёздах жуткие в темноте грачи, да звякнула колокольчиком корова, вздыхая. Приговор оттого прозвучал без всех помех строго и повелительно:
- Двоечники!!!
И когда из-за Киреева куста трепетно выползла полоска рассвета, когда туман над речкой, гонимый ветерком скукожился и сдался, тогда собрались все петь песни. Уже и вспомнили значимые школьные события, уже помянули всех убывших из этого мира, уже пожурили близнецов Фроловых, не приехавших на юбилей (обладают тайной и оттого отказано им в визе. Сидите в бункере, не высовывайтесь). И когда пробно закричал петух, обнаружилось.
- Любаша, ты всегда запевала – опередила всех Шишкина.
Однако на законном месте Яшечкиной и Серёги Ларина продуваемая сквозняками сидела и покачивала ногой пустота. А где они? Ведь на приколе «Ямаха» и сладко спит на сеновале внук, обмурлыканный Хаммурапи.
- Ушли они в сторону моря – раскрыл глаза Рыжов. – Вот прямо по бережку, по песочку. По - английски, не прощаясь. И если тут быть последовательными, то надо пустить по пятам преследователей (это слово он выговорил с третьего раза), что б поймали, надели смирительные рубашки, порицали. Привязали к позорному столбу.
- Нет, ну правда, - испугался Максим. – А вдруг волки?
- Ты забыл, кто есть Ларин – вздрогнул Марк Королёв, поднял к верху воротник рубашки. – Он же любому волку пасть порвёт, а за Любашуууу! На дракона пойдёт, безоружным. Теперь уж в Сосновке, она третий год одна и он не обременён. Счас Димка откроет храм, а я над ним корону подержу.
- По очереди, попрошу – изрёк Рыжов и уверенный в правоте своих слов прикурил толстую сигарету. Синий дым самоуверенно покачнулся, и мучительно запахнув никотином, начал бодренько забираться в запазухи одноклассников. К одному забрался, к другому, к третьей…Перебил нудный запах парфюмерии и дорогого коньяка.
- Богохульники – перекрестился Дмитрий.
- Хуль, чего? – разогнулся Евлеев. – Пардон!
Потом местный пастух, Семён Рислинг, погнал разномастное стадо по соседней улице, где баран мирно беседовал с огромным быком с кольцом из нержавейки в ноздрях. Овечки щебетали, обсуждая новую причёску подболотьевской ярки, которую вчера вечером остригли наголо. Оттого и в обход пошли, что всеобъемлюще гремело тут из-под навеса:
- «Пришли девчонки, стоят в сторонке…»
За оврагом наглое эхо, так закрутило припев, что водоворот вихря засосал внутрь себя все слова и принялся их ломать, корёжить и бесноваться. Стреноженные кони беспокойно заржали, оттого уснувшие в ночном ребята, почёсываясь выбрались из шалаша. Вытерли кулаками сопливые носы и пенные струи напористо ударили в пыльную траву. Капельки закачались на листьях клевера, а солнечные лучи воткнули в каждую из них радугу.
В полдень ушли все на кладбище поговорить с отсутствующими. Много их там, поторопившихся. Лежат себе утло неразговорчивые, кто как ухожены, кто под крестом, кто под памятником, но ведь все одноклассники, всех беспокойно жалко. Угольные кладбищенские грачи, говорят, аж конфеты умеющие разворачивать, смотрели с дубов косоглазо, примерялись.
- Царство небесное – помахал кадилом отец Дионисий. – Аминь!
Вернувшись начали потихоньку прощаться, но Валентина Шишкина на правах хозяйки враз обиделась на всех, села в уголочке и надула губы. Как же так, салата полно, холодец не начинали, пироги же не пекла ещё. Картошку с грибами не жарила, пропавших не искали. Снарядили внука, тому на «Ямахе» раз плюнуть, а может два и там.
- Я могу – повёл носом таксист, всю ночь оказывавший знаки внимания Тамаре Митиной. Отчего муж её Николай Митин, оповещенный сарафанным радио, прибывал с проверкой поутру, выпил стакан водки, выпил два и не заметив непорядка убыл в сторону дома.
- Сиди уж! – мгновенно оказала на него давление Валежникова. – Тебя потом искать. В тех тёмных краях навигаторы не работают. Там о-го-го, там советской власти нет. Там вязы.
- А что есть?
- Волки и Тмутаракань – улыбнулся Арамис. – Грибы белые, а зимой по крыши заносит снегом, зябливо. Вековые порядки.
- Мотоциклы то хорошие – не сдавался таксист.
Внук отправился в экспедицию, а все расслабились, попивали сельский квас, кто и задремал в тенёчке, тех берегли и на местных комаров шипели из сифончиков. Послеобеденная погода ранним летом в деревне душная, томная и вечная. Тишина обдувает лицо, шевелит ветерочек занавески на окнах, а телевидение отключают, профилактика.
- А помнишь, Максим, я тебе ничуть не задумываясь, всё лицо ногтями исполосовала? – улыбнулась Татьяна Чиркова. – В четыре борозды.
- Я тебя за коленки хватал, в восьмом классе, причём бесстыдник, ни от кого не скрываясь – нежданно покраснев, сознался Стульев.
- Девятом. Дочке рассказала, она тебя жалела.
Воспоминания пошли безнаказанно заново, памятью полузабытые, тёплые. Вернулся из-за элеватора росистый вечер, что бы крадучись зажечь фонари планет и фонарики звёзд. Восхитительно выплыла луна, но, потеряв равновесие, зацепилась правым боком за млечный путь. Перевернулась в пространстве и лунные кратеры чуть не попадали на землю, вот потеха.
В дальнем конце деревни забрехали сонные собаки. Отрабатывали ужин. По засыпающей реке прошла далеко слышимая моторка рыбоохраны. Сопел, мирно копаясь под землёй, местный крот, тихоня и работяга, жгуче нелюбимый, отчего то.
Внук вернулся ближе к полуночи.
- Там они, сказали всем до свидания – откусил он огромный кусок торта. – Мол, простите и не поминайте лихом. Мол, пятьдесят лет ждали.
- Вот так добрые люди и пропадают – светло вздохнул Николай Рыжов, и счастливая слеза прокатилась по его грубой мужской щеке, наколовшись на щетину, вздрогнула.
- Аминь! – широко окрестил всех Варин. – На всё воля Божья…
…В пристанционном скверике, под покровительством пыльной головы вождя, благоухающие местные бомжи пили жёлтый денатурат. На первый путь горделиво встал Московский и хваткие пассажиры сыпанули на перрон покурить. У билетных касс было пусто, но Максим Стульев не торопился уезжать. Попил томатного сока в буфете, предварительно выловив из стакана опрометчивую муху, побузил на продавца из газетного киоска. Ткнулся в комнату матери и ребёнка, где грудастая гражданка кормила гражданина в тесноватой пелёнке. Пришлось ретироваться. Стульевская голова после двухдневной встречи тяжело и беспардонно давала о себе знать.
Купил в ресторане две штуки самой лучшей водки, тарелку котлет и неровно ступая, заковылял в сторону головы. Милицейский пижон сильно развитым боковым зрением следил за ним от головного вагона. И хотелось пощупать приезжего, и кололось, ведь перрон не оставишь без присмотра. Мигом бумаги упаковочной набросают.
- Стой, кто идёт! – прохрипел Витька, кустом сирени отмахиваясь от писклявых комаров. – В обход ступайте!
- Свои – звякнул посудой Максим Стульев и теплея сердцем шагнул в круг тусклого света упавшего от унылого фонаря прямо к основанию столба. Крохотная такая проплешина, на одного тесно.
- А- а – а – взликовали бомжи, да так, что хранитель правопорядка сделал движение в их сторону, мало того потрогал дубинку прилаженную к поясу. Мало того – сунул в рот свисток. Свистнул, но гудок электровоза с лихвой перекрыл малые децибелы, да так, что никто и не заметил угрозы. Чухнув, состав дёрнул своё железное тело, сильно, что в третьем вагоне один пассажир чуть не упал, потеряв равновесие.
- Серёга где? – задал законный вопрос Виктор.
- Женился.
- На ком?
- Одноклассница, Любаша Яшечкина, они ещё в шестом «Б» классе за доской целовались. Помнишь доски такие чёрные на двух опорах стояли. Вращались вокруг своей оси. Самих их не видно, а ноги торчат. Она ещё на цыпочки поднималась. Смех.
- Был друг и женился – расстроились бомжи. – Поздно пить таблетки.
- Дай бог им счастья! – сказал тост Витька, и тяжёлая голова вождя чуть заметно кивнула, поддерживая. Там под кепкой много всего разного.
Пришёл наш таксист, что бы принюхиваясь большим, усталым носом определить откуда ветер дует. Дуло правильно и сипло гудели за вокзальным зданием электровозы. Куда то прошла, тихо беседуя, бригада промасленных слесарей. За ними похромала куцая собака. Навстречу им явилась полночь.
Как не крути, а пора возвращаться.
У перрона, передом на Москву, встал экспресс…
Октябрь 15го.
Этот рассказ номинирован на премию "Писатель года 2015".