Отрывок из автобиографической повести "Прощай, "почтовый ящик"!"
Из дня сегодняшнего
Подхожу к институту. Знакомый бетонный забор подновлен песочного цвета краской. А по верху, как и два десятилетия назад, тянется колючая проволока — очевидный знак, что объект закрытый и хорошо охраняется. Чтобы работать за оградой, сотрудник должен пройти проверку и получить «форму допуска». Новичкам присваивают третью форму — ты обязан молчать о том, что видишь на территории; со временем тебя обременяют второй, нагружая дополнительными секретами; наконец, первую форму получают единицы — и с ней ты полностью под колпаком «бойцов ¬невидимого фронта».
Прежде я была связана формой среднего уровня, однако ныне свободна от любых обетов, ведь прошла вечность, как я уволилась из этого учреждения. Однако приоткрывая тайны обыденной жизни на огражденной территории, я не стану раскрывать военных секретов, потому что еще бороздят океаны «объекты» — как принято было называть судна, спроектированные моими товарищами.
Десятки метров глухого забора наконец прерываются помпезной проходной, с плотным рядом привычно закрытых дверей. На стене, у крайней двери ¬привинчена металлическая доска-вывеска с надписями на двух языках: на русском — «Центральный научно-исследовательский институт имени академика А.Н. Крылова» и лаконично на английском — «Krylov shipbuilding research institute» . Эти две вывески — примета сегодняшнего дня, ведь прежде не имелось даже скромной опознавательной таблички. Принято было говорить, что мы работаем в «почтовом ящике» номер такой-то. Радует, что теперь наши ученые выходят из подполья!
Высматриваю, куда войти. Не понимаю, зачем архитекторы проектируют столько дверей, если открыть можно только одну. Видится мне в этом какой-то намек на библейскую притчу об игольном ушке: не зря же заветный пропуск выдавали не каждому. Скользнув взглядом по желтеющим бронзовым ручкам, нахожу единственную, затертую до серости, — за нее и тяну. Но попадаю не в рай, а в полутемный вестибюль проходной.
Металлический турникет на прежнем месте. Окошко для выписки пропусков. И телефонная будка с тусклыми стеклами и облупившейся синей краской на ободках, тоже с дверкой, и она всегда здесь стояла для ¬секретных переговоров с контрагентами. С улиц города такие будки давно исчезли, а здесь сохранилась без всякой модернизации — поэтому возникло ощущение, что попала в какой-то музей. Музейным выглядит и ряд сбитых деревянной планкой фанерных кресел. Такие прежде заполняли все кинотеатры, а здесь предлагались для ожидания редким посетителям. И все тот же невзрачный каменный пол цвета сырого цемента.
По спине пробегает непонятная дрожь, кажется, что меня, как сбежавшего из тюрьмы узника, снова водворили в заключение. Какие удивительные метаморфозы претерпело сознание! Возникло сравнение с тюрьмой, хотя за оградой мне вместе с моими товарищами жилось вполне комфортно и даже весело — угнетала только невозможность свободного выхода за проходную в течение дня. На целый день «почтовый ящик» становился нашим домом! Сейчас машина времени вновь перенесет меня туда, вот только разогреется мотор!
За стеклянным ограждением у турникета восседает на высоком табурете моложавая вахтерша с бледным лицом, застывшим наподобие маски — подобранные в узел волосы, форменная полицейская рубашка голубого цвета, черный галстучек. Серая мини-юбка заползла выше колен. В ее облике соединились агрессия и неприкрытая сексуальность, разрушая в моей памяти образ прежних толстых вахтерш в военизированных гимнастерках. Эта буравит меня недобрым взглядом, будто подозревает во мне шпионку-террористку, но ни о чем не спрашивает. Она, конечно, в курсе, что в этот час в проходной должны собираться бывшие сотрудники института, приглашенные на юбилейное мероприятие: акустическому
Отделению исполняется полвека. Последние два десятилетия наши жизни протекали врозь, но ведь было время счастливого единения! Уже охватывает нетерпение, хочется поскорее увидеть старых товарищей, узнать, как сложились их судьбы. И конечно спросить у коллег, продолжающих работать в институте, в нашем ЦНИИ, чем сегодня дышит ¬наука.
Я прискакала раньше всех, потому и слоняюсь одиноко в полумраке вестибюля. Зато ничто не мешает мыслям уплывать в прошлое, упреждая встречу с давними сослуживцами.
Больше всего радуюсь, что увижу Маринку: с ней мы начали работать здесь сразу после вуза. Такая была оторва! Рыжая грива волос — в то время редко кто позволял себе краситься в такой яркий цвет! А ее наряды! Маринка никогда не комплексовала по поводу своей далекой от идеальности фигуры. Помнится, носила ¬короткое шерстяное платье, обтягивающее все выпуклости ее богатого тела. Звонко хохотала и бегала по длинным коридорам с изяществом отяжелевшей газели. И все мужики западали на нее, как на отравленную сладость. Однако я не видела прежнюю подругу лет десять, мы лишь изредка перезваниваемся, поздравляя друг друга с праздниками. В последнее время она все чаще жалуется на ноги, трудно, говорит, ходить. А ну как явится на встречу с тростью — я таких перемен в ее облике не переживу.
Дверь со стороны улицы распахивается и — легка на помине — Маринка!? Определенно, она! Объемы увеличились раза в три, но фасон держит! Черные лосины, обтягивающие полные ноги — даже туфли на каблучке — и просторная туника, а-ля Пугачева. Только рыжеватые пряди уже не раскиданы по плечам, а укороченные вьются мелкими кудряшками над головой. Ее пухлое круглое лицо почти не затронуто морщинами — маленький бонус от излишней полноты. Маринка тоже узнает меня. Мой очевидный признак — почти брежневские брови, слегка прореженные в косметическом салоне. Да и цвет волос у меня прежний — темная вишня, женщины ведь свои седины не показывают. Так что можно меня вычислить, если постараться.
Маринка радостно приобнимает меня коротковатыми ручками, только живот ее мешает тесным объятиям. Открывает сумку, чтобы похвастаться фотографиями внуков, но на ходу забывает о своем намерении: вместо снимков достает попавшуюся под руку новую тушь для ресниц. Расхваливает фирму-изготовителя, вспоминает о скидке при какой-то рекламной акции, предлагает мне воспользоваться своей карточкой постоянного покупателя. Я рассеянно слушаю ее быструю речь, поглядывая на дверь: она открывается снова и снова, и в проходную один за другим входят новые гости. Среди них и совсем старики, и довольно еще моложавого вида мужчины и женщины. Не все так колоритны и узнаваемы, как Маринка, к иным приходится приглядываться, чтобы распознать знакомые лица, припорошенные годами.
— Стасов! — окликаю я нового гостя, представительного господина в кожаной куртке.
Он был любимцем женщин, думаю, что им и остался, хотя пышная каштановая шевелюра сменилась теперь на седеющий «ежик» волос. Но его выразительные глаза под навесом неприлично длинных ресниц почти те же. Слышала от общих знакомых, что Стасов теперь крутой бизнесмен, а деньги добавляют привлекательности любому мужчине, даже не слишком молодому. Меня обошло стороной повальное увлечение наших сотрудниц этим дон Жуаном, однако пообщаться с почти олигархом и мне лестно.
— Привет, Галь! — присмотревшись, отзывается он, широко улыбается, и вопросительно глядит на стоящую рядом со мной тучную подругу. Она сразу же игривым жестом поправляет кудряшки над ухом, будто ей по-прежнему двадцать пять, и ожидающе улыбается.
Но нет странного в том, что они смотрят друг на друга, как чужие — Стасов и Маринка никогда не встречались в этом ЦНИИ, они работали здесь в разное время. А я для них вроде связующей нити. С Маринкой мы вместе начинали, пришли по распределению после вуза почти в одно время, но она недолго продержалась в этих стенах, уволилась прежде, чем появился красавчик Стасов. Неотразимый дон Жуан пришел на работу почти перед моим уходом из ЦНИИ — тогда он казался мне мальчишкой, а теперь вижу, что и с ним мы одного поколения. Наскоро представляю друг другу сотоварищей, собираясь отойти. Пообщаюсь со Стасовым позже, поскольку в присутствии Маринки никакой серьезный разговор невозможен. Она уже начала под него «подбивать клинья», абсолютно забыв, что ее золотое времечко прошло. На лицо Стасова наползает скука, прикрытая вежливым вниманием. Он тоже разглядывает вошедших и вдруг касается моего плеча, обращая внимание на очередного гостя.
В открывшуюся дверь вталкивается инвалидная коляска. В ней сидит, беспомощно озираясь, морщинистый и дряхлый старичок. Мы узнали его только тогда, когда он поприветствовал всех дрожащим старческим голосом, и с такими знакомыми пафосными интонациями: «Друзья, прекрасен наш союз! Да здравствует советская научная общественность!». Конечно же, это Фигаро, бывший для меня и Стасова непосредственным шефом. Как слаженно наш сектор, в то время почти целиком состоящий из молодежи, дружил против Фигаро, балансирующего уже тогда на пороге пенсионного возраста. Он очень опасался быть отправленным на пенсию и, лебезил перед начальством вышестоящим, жертвуя интересами подчиненных. Мы были игрушками в его властных руках. Отчасти самодур, отчасти тиран и непревзойденный артист, всегда играющий роль, выгодную в текущий момент. В нынешнее время из него вышел бы отличный политик!
Но сейчас перед нами был больной, слабый человек — скорее бесплотная оболочка с дышащей на ладан душой. Полагаю, что ему подкатило уже к девяноста годам. За минувшие годы обиды и огорчения, связанные с самодурством начальника забылись, растворились в текущей жизни, и совершенно неожиданно возникло острое чувство жалости к этому беспомощному и слабому человеку. Сейчас он целиком и полностью зависел от крепкого молодого помощника, придерживающего ручки его инвалидной коляски.
Стрелки часов на стене вестибюля вздрогнули, обозначив назначенный нам час, и вахтерша пригласила гостей мероприятия проследовать через турникет. Проходили по одному, предъявляя ей паспорт, она отмечала фамилии в лежащем перед ней списке, ставя рядом с ними крестики.
Миновав проходную, мы оказались на внутренней территории института. Минут десять тянулись вереницей по главной «улице» среди раздельно стоящих исследовательских и производственных корпусов. И наконец вошли в трехэтажное кирпичное здание нашего Отделения. Поднялись по крутой лестнице на третий этаж. Рядом с конференц-залом нас уже поджидала «старая гвардия» — те сотрудники, которые работали вместе с нами и продолжают трудиться здесь и поныне. Снова возгласы узнавания и короткий обмен новостями. На этой площадке разговор крутился вокруг сегодняшних реалий. Работники привычно жаловались на маленькую зарплату, на отсутствие заказов, на самодурство их новых, мне незнакомых, начальников.
Часть услышанного удивила меня. Узнала, что лаборантка, когда-то с трудом дотянувшая до диплома в вечернем институте, теперь стала помощником директора. Посредственный инженер ¬— звезд с неба не хватал — дослужился до заведования сектором: сказывался дефицит новых кадров. А талантливая девушка-¬исследователь так и не защитила диссертацию, хотя ¬открыла интересное явление: не смогла, говорят, поладить с руководителем. В жизни, как в шахматах: кто-то делает ход конем, пешка пробивается в ферзи, а королева вдруг вылетает с поля.
Слушая про тех и других, я будто читала книгу задом наперед, с последних страниц медленно продвигалась к ее началу.
Из книги "Прощай, "почтовый ящик"!", издание СП СПБ, 2013