На первой консультации по химии я познакомилась с Андреем. Он подошел ко мне с просьбой одолжить ручку, хотя у самого из кармана торчал блестящий колпачок. Я уж было подумала - не хочет ли этот прыщавый толстяк ко мне приклеиться, но нет, он отдал ручку девушке, с которой сел рядом. После занятий, когда он мне ее возвращал, мы разговорились, и первое что он мне сказал после того как представился, это он пришел с сестрой, они с ней двойняшки и всегда вместе. Сестра тоже подошла, и стала за спиной брата. Они совсем не походили на двойняшек, Леночка не была толстой и прыщавой, и одета вполне прилично, не то, что братец – во фланелевой рубашке и сандалиях «прощай молодость» Мордашка, фигура, все в норме, можно сказать хорошенькая, если бы не синющность вокруг рта. Я не придала этому знакомству значения, хотя и задала вопрос, который последнее время задавала всем знакомым и незнакомым – где бы снять комнату? И, аллилуйя!, Леночка подала голос – да, да, соседка берет студенток. Андрей смущенно мялся, похоже, был недоволен, соседка, мол, зануда и монашка, больше семестра у нее никто не задерживается. Но после таборной недели в общежитии, монастырь, это то, что мне было тогда нужно. И мы покатили в заводской район города, знакомится с монашкой. Троллейбус был полупустым, салон насквозь просвечивался солнцем, Леночка щебетала о том, как нам здорово будет жить рядом и вместе учиться, как будто мы уже поступили, Я прониклась ее оптимизмом, и, как выяснилось, не зря. Андрей смотрел в окно, игнорируя наше веселье, и мне это казалось естественным поведением пацана закомплексованного прыщами и ожирением. За полчаса я узнала от Лены, что живут они втроем с мамой, что папа умер, что врачом хочет стать она, а Андрюшка просто поступает за компанию, они же везде вместе. Они так и называли друг друга – Леночка и Андрюшка. Что-то в этих родственных отношениях было много сюсюканья и чрезмерного внимания друг другу, мне, неприученной к открытому выражению чувств, это казалось странным и неестественным.
Черная длинная юбка, вязанная серая кофта, гладко зачесанные волосы, прямая спина и зажатая щелка вместо губ – меня этим не испугаешь. Мои латышские бабушки держались не хуже, а мама могла и не такое изобразить. Тут главное самой не оплошать, спинку выпрямить, глазки опустить, и ножки по третьей позиции поставить. Вот и все, после краткой лекции о порядке, тишине и приличном поведении, я взята в жилички к соседке двойняшек. С предварительной оплатой, разумеется. В два раза дороже, чем я рассчитывала, но жить в комнате буду одна. Отдельная комната! Это была маленькая уютная норка, в которой будет тепло и безопасно зимовать, среди салфеток, вышивок и двух фикусов. Стол у окна, венский стул, диван с валиками и зеркальцем на спинке, вместо шкафа - ряд крючков на стене и ширма вышитая гладью. Леночка на осмотре кривила носик, что она может понимать в прелести одиноких вечеров под этим старомодным абажуром, которые я уже предвкушала. Наверняка хозяйка не позволит себе как мама, войти без стука, или навести порядок на моем столе, попутно сунув нос во все тетради и конверты, не из праздного любопытства, разумеется, а ради контроля над чадом. Я буду жить в этой комнатке тихо и смиренно, много учиться и много работать, и со временем болезненная пустота в подреберье заполнится чем-то живым, может душой? Мои мечтанья в обнимку с диванным валиком прервала Лена, пришлось идти этажом ниже, знакомиться с заботливой и сентиментальной мамой двойняшек. Андрей по-прежнему дулся, но и не уходил, мрачно присутствовал и на чаепитии, и на демонстрации семейных фотографий. Ольга Сергеевна водила пухлым пальцем по альбому - Леночка в ванночке, Леночка под елкой, Леночка в выпускном платье, не правда ли прелесть? Как будто не было на снимках рядом с Леночкой пухлого мальчика иногда надутого, как сейчас, иногда с застенчивой улыбкой. Я покосилась на Андрея, как он реагирует на подобную дискриминацию? В доме культ Леночки, это ясно, и Андрей активно участвует в поклонении, это тоже ясно. Значит, злится не на маму, дело во мне. Блин, уж не ревнует ли? Ведь в начале знакомства он был ко мне хорошо расположен, пока сестра не подошла. Не волнуйся брат Андрей, не буду дружить я с твоей сестрой, неинтересна мне она, да и ты тоже. Не буду я ходить в вашу квартиру с хорошей обстановкой и хорошей мамой, не вылезающей из фартука. Мне сейчас не нужны ни друзья, ни знакомые, мне нужен диван с валиком и учебники. Я не могу себе позволить не поступить, иначе мне придется вернуться в степной город, на пепелище.
Оказывается никто и не собирался навязывать мне свое общество, на первом чаепитии общение практически закончилось, если не считать встреч в подъезде и на консультациях. Видно любящая родня в очередной раз объяснила Леночке, что ей хорошо и без подруг. А на новом месте мне жилось хорошо. Нелюбезная Полина Потаповна просто растворялась за дверями своей комнаты после семичасовой вечерней трапезы. У нее было еще одно супердостоинство – плохой слух, поэтому она говорила громко, но и мне не надо было ходить на цыпочках после семи. И это еще не все, у нее была сестра в деревне, и она проводила там немало времени, а в конце июля собиралась свалить на месяц.
Книги заученные наизусть, задачники по физике и математике перерешенные по нескольку раз, дополнительная литература по химии и биологии – Господи, я сделала что смогла, и на все твоя воля. Эту молитву на листке мне приколола Полина Потаповна под образок над диваном. Согласия моего не спрашивали, и снимать было не велено под страхом выселения. И я иногда читала ее, на всякий случай, просто не зная, куда себя деть от волнения и неизвестности. Полпот - так называли за глаза Полину Потаповну недобрый Андрей и добрая Леночка, и я, неблагодарная, делала тоже. Хотя совсем не ставила ее в один ряд с азиацким диктатором. Откуда мне было тогда знать причины ее строгости и нелюдимости. И никто не знал, как она молилась за всех абитуриентов, живших у нее. И если кто-то не поступал, значит, на то действительно была воля Господа. В моем случае Его воля и мои стремления совпали.
В жаркий день конца июля я вышла из здания института с пятеркой по биологии радостно-опустошенная, и не знала с кем поделиться своим счастьем. Леночка с Андреем тоже получили пятерки, но у них впереди было еще три экзамена, а моя драгоценная медаль освобождала меня от дальнейших испытаний. Да-да, отличница из провинции при должном усердии и способностях вполне могла тогда поступить в любой столичный вуз, без взяток и репетиторов, хотя и то и другое имели место. А может, это молитвы Полпота были услышаны? Хотя, она уже у сестры гостит, там у нее своя биология в коровнике. Я сидела на горячей скамейке в институтском скверике, закрыв глаза, и думала о том, что когда мечта воплощается и перестает быть мечтой, есть ощущение потери и грусти. Надо идти дать телеграмму маме, позвонить тетушкам и на этот праздник закончится. Потом надо будет думать о прописке, о работе, и не думать о Исаиче. Как будто это возможно. Оказалось – да. Я убедилась в этом через неделю, когда пришла посмотреть списки зачисленных абитуриентов. Честно порадовалась, увидев в списках не только свою
Какой пустой и жаркий город. Я вышла из здания института с пустотой в сердце, когда мечта сбывается, человек лишается цели. Меня зачислили, и это не было для меня неожиданностью, просто случилось то, что должно было случиться. Я снова, как неделю назад, села на горячую скамейку, закрыла глаза и думала о том кому из одноклассников сообщить о поступлении, чтоб уже наверняка передали новость Исаичу. И адрес тоже. Если попросит. Не самой же ему писать. Да и куда, домой, в учительскую… Булка, скотина, что же ты наделал.
И тут мне на колени свалился букет гладиолусов, и это могло означать только одно. При всей невероятности его появления, это был он. Он был небритый, пыльный загорелый и белозубый. И я его не убила, и даже не обозвала скотиной, и не отхлестала по наглой морде гладиолусами… Что еще делают в таких случаях оскорбленные женщины? Нет, я с визгом повисла у Булки на шее, интересно, каким заскоком можно объяснить подобной поведение.
– Я уже с семи утра тут торчу, знал, что к спискам ты должна прийти, тебе что, неинтересно было, к обеду приперлась? В туалет не мог зайти, боялся разминуться. Блин, как меня только не арестовали за нарушения порядка в кустах. Да ты там хоть есть в этих списках? – Он тараторил, хохотал и заряжал беспечностью меня.
Все отошло в сторону, и философские мысли о сбывшихся мечтах, и земные мысли о прописке и работе и вообще пропали мысли о Исаиче. Булка теперь был для меня родной душой в этом еще чужом городе, но и он был каким-то новым, интересным, может эта несвойственная ему не ухоженность делала его таким?
- Ты пешком из Казахстана шел? - я наконец-то отпустила его шею.
-Обижаешь. - Он потащил меня к стоянке. Так…Белая «Лада», такая же пыльная, как и он, но видно – новенькая.
-Папа не разорился? Чем же ты его улестил, он же только к диплому обещал? -
-Пить бросил, - хохотал Булка, - И курить, и девок в дом водить.
- С ума сошел,- хохотала я в ответ,- чем заниматься будешь, ты ведь ничего другого не умеешь?
- Но тут же папы нет. Слушай, помоги устроиться где - ни будь на пару недель, а то в машине ночевал. Сама где живешь?
И мы поехали ко мне. И мне было все равно, что передадут соседи Полпоту, по ее возвращении. С Булкой условности не существовали. После ванны и еды он дрых на диване, в одних шортах. Красивый, как молодой бог. Меня тоже сморило от обилия дневных эмоций. Я тихонько прилегла с краю и долго смотрела на профиль с горбинкой, пухлые губы и волосы как черный шелк на подушке. Было грустно и радостно. Радостно, что есть на свете человек, который ехал три тысячи верст за рулем, и караулил у института, не зная адреса. А грустно было от прозрения. Тот другой бросил меня не из-за Булкиной болтовни. Просто он не знал, что со мной делать после школы. Прятаться уже не надо, а если все легально, то надо жениться. Так что история с Булкой была хорошим поводом, он им воспользовался.
Я уже не боялась лежать рядом с Булкой, я знала, что у нас будет, когда он проснется. Я была благодарна ему за приезд, и не собиралась его разочаровывать.
Я проснулась от запаха табака. Булка курил у окна, было уже темно, но уличный фонарь освещал комнату и гладиолусы в большой банке на полу казались сказочным деревом. Он повернулся ко мне, лица не видно, только силуэт на фоне окна.
- Пэри, его нет. Он отказался от тебя, и не моя в том вина.
- Знаю. Только моя.
-Ну, попробуй полюбить меня, а?
-Хорошо, попробую.
Он присел на диван.
-Попробуй прямо сейчас, а?
-Жаксы, - я стянула с себя майку, оставшись, как и он, в одних шортах.
Мы сидели полуголые напротив друг друга, и пауза затянулась настолько, что я начала чувствовать себя идиоткой. Хоть ты назад одевайся, такой растерянности с его стороны я не ожидала. Наконец он протянул руки, и заскользил пальцами по волосам, шее, плечам, а губы касались лица, губ, ключиц, сосков и было легко и просто во власти этих рук, он не спрашивал, он чувствовал, как лучше. Это как плыть по течению, приятно и не страшно, и не надо ничего делать, просто подчиняться. И даже когда Наджибула, утратив нежность, рыча вдавливал меня в пружины дивана, было упоительно чувствовать эту силу, тяжесть и власть над собой.
-Ну, скажи, что ты меня любишь. - Он снова курил, прислонившись к валику.
-Я тебя обожаю, - и это было правдой.
-А я тебя люблю.
-Ну, ты всех любишь.
-Неправда, только тебя и маму.
-Никаких мам, тут только я.
-Ага, только ты.
Днем мы спали, ели, мыли машину, болтали и хохотали без причин, как будто ничего не изменилось в наших отношениях, как будто не было вчерашней ночи, и не ждала нас сегодняшняя.
Какой же это был август. В чужом городе, в чужой квартире, без телефонных звонков, строгих родителей, друзей-приятелей. Только нас трое - Булка, я и Лада. Белая красивая железка была равноценной участницей нашей жизни. Мы ездили по окрестностям по карте и без карты, сколько озер, полян и опушек помнят нашу любовь, все столичные рестораны были шокированы Булкиной щедростью. Он звонил маме, получал телеграфный перевод, и мы ехали на рынок закупаться мясом и фруктами для очередного пикника. Пили мало, да и зачем. Две недели закончились, подходила к концу третья, а беспечный азиат и не заговаривал об отъезде. Лето кончалось, липы уже желтели, и пару дождливых дней, проведенных с Булкой на диване заставили задуматься. Через пару недель явится Полпот и мне придется сваливать в общагу. Соседки у подъезда хоть и были очарованы Булкой, обольщавшим их азиаткой любезностью, дорогим виноградом и дынями, но не настолько, чтобы хотя бы одна не доложила хозяйке о моем аморальном поведении в ее отсутствие. Притащить мусульманина в монашескую келью – очень веский довод для изгнания. Да и платить мне ей будет нечем, подработку я, само собой, и не думала искать. Но вернулись ясные дни, отдохнувший Наджибула с новой энергией бросился на поиски удовольствий, увлекая меня за собой, и находил эти удовольствия везде и во всем, и любил меня беспечно и весело, то мурлыкая котенком, то властно сверкая тигриным оскалом. И все-таки меня начал утомлять затянувшийся праздник. На мой намек о приезде хозяйки он махнул рукой – переедем в гостиницу. Его беспечность меня ошарашила, какая гостиница, у него пятый курс, у меня первый, и это в разных республиках и уже через неделю.
-Скажи, что любишь,- по-прежнему просил он по ночам, и я каждый раз искренне отвечала – Я тебя обожаю. - Слово «люблю» осталось в другой жизни и для другого, да и вкладывала я в это слово иной, серьезный смысл.
Папа явился вовремя, рано утром и испуганный Булка торопливо одевался под его гневным взглядом, жалко и смущенно шептал мне в прихожей, - Я вернусь, пери, я обязательно вернусь. -
-Да, да - кивала я, - буду ждать. - Прости меня Булка, я надеюсь, ты никогда не узнаешь, кто послал твоему папе телеграмму с адресом, и причина была не в тебе. Из степного города кроме двух маминых писем, я получила еще одно, на немецком. Это были теплые поздравления учителя с пожеланием дальнейших успехов, но даже этих слов мне хватило, чтобы предать тебя, Булка.
Целый день я занималась уборкой, мне надо было оскверненному жилищу Потаповны прежнюю невинную стерильность. Больше всего от пребывания Булки пострадала кухня. Несколько чашек было разбито, две кастрюли пришли в негодность, плита покрылась коркой подгоревшего жира. Булка несколько раз готовил бешбармак и плов, после этого святилище Потаповны стало напоминать полевую стоянку кочевников. К вечеру все, что могло блестеть – блестело. Стекла, краны, плита, кафель были безукоризненны, но что делать с запахами? Черт знает, где этот баловень судьбы приобретал такие сигареты и парфюмерию. Мое обаяние такие изыски ласкали, но Потаповна предпочитала стерильные запахи хозяйственного мыла и хлорки. Я извела все запасы этих чудесных средств, но атмосфера сладкого греха продолжала витать среди засушенных пучков вербы и фарфоровых ангелочков. Измученная борьбой я заснула, возложив последнюю надежду на открытые форточки. Когда на следующий день я вернулась из магазина с новыми чашками и кастрюлями, Потапова была уже дома. Мне не пришлось извиняться и оправдываться, сухо кивнув на мои заискивающие приветствия, она напомнила мне, что через неделю наступает срок очередного платежа, и тут же удалилась с моими покупками на кухню. Ну что ж, неделя у меня еще есть, и, если я не найду нужной суммы, собираться можно не торопясь. Вот и пойми этих старух, ни тебе скандала с вышвыриванием вещей, ни молчаливого указующего перста на дверь, что для них важнее деньги или мораль. Через два дня Потаповна удивила меня еще больше.
-Будешь ночной санитаркой в хирургии, со мной в смене. - Заявила она, появившись на пороге. – Паспорт возьми. - И уже в коридоре закончила – Блудница. -
Так я в первый раз стала санитаркой. Жизнь стала совсем взрослой. Первое дежурство пришлось на последнюю ночь лета, и я прямо из клиники шла на первую свою лекцию пропахшая больничными запахами, уставшая и сонная.
В группе был всего один парень, конечно же, Андрей. В мешковатом белом халате он сидел на первом ряду с притихшей Леночкой. Она последнее время со мной едва здоровалась и смотрела как на инопланетянку. Это после того, как увидела на балконе курящего Булку в трусах. Андрей же напротив, стал любезнее, видно понял, что с моей стороны его семейной идиллии ничего не грозит, Леночка ни за что не станет дружить с такой как я.
Я забралась на верхний ряд, и даже не стала открывать тетрадь. Анатомия и физиология если и интересовали мне сегодня, то только как моя личная анатомия и физиология. Я судорожно подсчитывала и вспоминала, что у меня и когда было, вспоминалось плохо, и я холодела от дурных предчувствий. И даже перечитывание заветных строк в конверте настроения не улучшало. Булка, скотина, что же ты наделал. Через неделю стало совершенно ясно – главное отличие женщины от мужчины – она залетела, а он нет.
Столетиями азиаты портили жизнь славянкам, история, похоже, продолжается.
Случившееся для меня было не началом новой жизни, а трудно решаемой проблемой, серьезной неприятностью. Вот так мы тогда воспитывались. Мамы говорили - ни – ни, стыдно, позор. Папы говорили - убью, если что. Но «если что» случалось, покрывали дочек как могли, и устраивали тайные аборты даже на больших сроках. И никто не говорил – это новая жизнь и ты за нее отвечаешь. Мне надо было решать все самой.
В институтской библиотеке я читала книги по акушерству и листала фармацевтические справочники, а когда средство было найдено, встал вопрос – где достать Реальный путь был один – знакомства в родильном отделении. Мне удалось примазаться к одной из акушерок, и она за червонец дала мне коробочку синестрола. Я уже не боялась, я была деловита и активна, решая очередную задачу – детоубийство. Нет – нет, так это называть мне в голову не приходило, в суть совершаемого я не вникала, передо мной возникло препятствие, и я должна его преодолеть. Трехдневный прием таблеток дал результаты – едва зародившаяся жизнь стекла по ногам багровыми струйками. Денек в институте пришлось пропустить, и я посвятила его грустным размышлениям – Что же я делаю не так, ведь не распущенность же мною двигала. Маме бы хватило бы знать и половину, чтобы отречься от меня. Ее строгие проповеди сводились к одному – нельзя. А со штампом в паспорте можно все, в том числе и аборты. Ерунда какая-то. В голове была каша, но вывод я сделала – а ну их всех. И занялась учебой, серьезно и аккуратно, как делала это и раньше. На дежурствах в клинике Потаповна доверяла мне только мытье полов, с больными возилась сама. Поэтому, вымыв коридоры, и закончив туалетами, я со спокойной душой отправлялась на кушетку. А добросовестная Потаповна всю ночь бесшумно скользила по палатам, подавая судна, поправляя одеяла, поднося поилки. За ее прямой спиной спокойно спали и медсестры, Потаповна не упустит ничего, разбудит вовремя. Половину моего заработка я отдавала Потаповне, но была еще стипендия и мамина помощь, это давало возможность не только достойно жить, но и позволять себе маленькие столичные радости. Я открыла для себя театр, и с усердием провинциалки посещала все подряд. Одна. И по паркам гуляла одна. И по музеям тоже. Детская любовь к этому городу меня не обманула, мне тут было хорошо и комфортно, даже одной. Я почти не скучала по маме, свобода и самостоятельность, отсутствие опеки, все еще были новым удовольствием. Я почти не вспоминала Булку, воспоминания о нем оставляли ощущение неловкости и стыда, и я от них бежала. По Исаичу тоже не скучала, просто он был рядом, когда мне того хотелось, можно было поговорить о просмотренном фильме, спектакле, о людях, о прошедшем дне. Меня совсем не захватила студенческая жизнь, и новых друзей не появилось. Все-таки не стоит взрослеть раньше времени. Однокурсницы казались наивными, редкие ухаживания редких парней раздражали, в лучшем случае забавляли, а в почтовом ящике раз в неделю ждало мамино письмо – веди себя хорошо. На мое восемнадцатилетние она прислала золотые серьги, и я встретила праздник с дома с Потаповной, и опухшими ушами, которые поторопилась проколоть. Потаповна подарила одного из своих фарфоровых ангелов, но главным подарком была открытка с теплыми поздравлениями учителя, пожеланиями здоровья и успехов в учебе. Конечно же, на немецком. Вечером, перед сном я, как всегда, достала из блокнота маленькую фотографию, вырезанную из группового снимка - Guten Nacht, mein liben Lehrer.