«Я помню: было небо, я не помню где…»
Борис Гребенщиков
Жизнь пленника превратилась в едва ли выносимую череду неразличимо смешавшихся между собой событий. Наручники, приказы, унижения, побои, пытки, извращённое сексуальное насилие. Он терпел, как мог. А когда терпеть становилось не возможно – брал в руки карандаш и тетрадь и рисовал. Скрупулёзно выводя линии и аккуратно нанося штрихи, ему часто удавалось добиться почти фотореалистичного сходства. На рисунках были преимущественно пейзажи: реки, скалы, деревья и небо, конечно же, небо, бесконечно огромное и неизменно прекрасное в своей недосягаемой безупречной чистоте. Иногда он пытался рисовать близких людей: мать, брата, друзей. Но портреты у него никогда не получались хорошо. Даже после нескончаемых часов, проведённых над тетрадью, автор понимал, что его творения имеют лишь отдалённое сходство с теми, кто на них изображён. Но радость приносили и такие результаты: хоть какая-то возможность увидеть тех, кто его сильно любил.
Белые листы в тонкую голубую клетку заменили собой для Г. целую Вселенную. Стали окном в безнадёжно потерянный им мир, в котором хоть как-то, но пытаются уважать свободу и соблюдать основополагающие права человека. Бумага дарила призрачную, едва ощутимую, но, всё же, надежду на то, что когда-нибудь настанут лучшие времена.
Хозяйке было крайне любопытно увидеть, что её пленник так старательно часами напролёт рисовал. Но открыто попросить или насильно забрать тетрадь она не решалась. Вместо этого предпочитала подмешать транквилизатор в воду Г., и когда тот лишится чувств, обыскать все его незатейливые тайники, попутно вдоволь насмотревшись на рисунки и заточив карандаши.
Ей очень нравилось то, что выходило из-под грифеля пленника. Похитительница всегда хотела докопаться до самой сути его искалеченной души. А как известно, этой цели лучше всего способствует ознакомление с плодами творчества изучаемого человека.
В каком то смысле, он сам являлся её картиной. Своеобразно, грубо, жестоко и извращённо, но она рисовала его. Г. был холстом, а в роли кистей и красок в этой жуткой мастерской страха и боли выступали пытки и унижения, изредка смешиваемые с проявлениями жалости и разговорами на тему философии бытия. Завершающий, чрезвычайно важный, штрих вносили очень редкие, но всегда запоминающиеся, акустические концерты, которые исполнял пленник.
Эти сеансы музыкальной терапии каждый раз напоминали им обоим, что где-то там, в недосягаемой дали, за толстыми стенами, есть мир, полный жизни. В нём растут цветы, шумят деревья, бурлят прозрачные реки, тихо шелестят прибрежными камешками пенные волны морей. Там люди неудержимо гонятся за счастьем, верят в чудеса, надеются на светлое будущее, строят планы, мечтают дожить до старости. Где-то там…
Музыка… Царица душ человеческих. Неиссякаемое вместилище мыслей, желаний, эмоций. Независящая от верований, убеждений, языка, политики, нравов, даже от самого Времени. Музыка… Истинная и чистая. Вооруженная семью волшебными нотами, она представляла вниманию пленника и его похитительницы прекрасные картины, грустные и весёлые, устрашающие и милые, полные серого смертного отчаяния и сверкающие хрустально чистыми лучами надежды.
Так шло время в бетонной тюрьме для двоих человек, то застывая, то неудержимо ускоряя ход. Канули в мутные воды Леты три с половиной месяца, бесконечно длинных для пленника, неумолимо коротких для похитительницы. Её моральные силы были на исходе. Чем больше проходило времени, тем отчётливее в Г. она начинала различать черты тех, кого любила когда-то. Это уничтожало последние крупицы разума и души хозяйки. Ярость, смешанная с отчаянием овладели ею безраздельно, привнося нездоровую долю жестокости в каждое совершаемое ей действие.
Положение пленника стремительно ухудшалось. Не проходило и дня, чтобы он не получил удара. Пища оскудела, превратившись, преимущественно, в воду и не всегда свежий хлеб, да и этого с каждым разом приносили всё меньше. От постоянного недоедания и нескончаемых побоев Г. настолько обессилел, что едва ходил. Приходилось постоянно держаться за что-нибудь, чтобы не упасть. Ко всему прочему, он был на столько запуган, что боялся произнести лишнее слово, сделать неверный жест, не так посмотреть. Приказы исполнял беспрекословно. На столько быстро, насколько мог. Но даже всем этим далеко не всегда угождал хозяйке, что оборачивалось для него плачевно.
Похитительницу всё реже и реже можно было застать в трезвом виде. Напиваясь почти до беспамятства, она теряла самообладание и редко отдавала себе отчёт в том, что делает. Зачастую, проспавшись, ей доводилось обнаруживать Г. в таком состоянии, что самой трудно было поверить в то, что это её собственных рук дело.
Наконец, время подвело происходящее к особенному этапу. Сегодня настал тот самый день, в который хозяйка проснулась с непреодолимым желанием покончить со всем этим затянувшемся безумием. Она заняла её привычное место перед мониторами и просидела там, не вставая, несколько часов, внимательно наблюдая за пленником.
Он лежал на кровати на боку спиной к стене, смотря в никуда, о чём-то глубоко задумавшись. О чём именно, затруднительно было ответить даже ему самому. Его сознание парило очень далеко отсюда, где-то в бескрайних просторах Вселенной. Похоже, Г. на столько ушёл в себя, что заблудился. Перестав понимать где находится, начал тихо, но вполне различимо, петь, перебирая в воздухе пальцами воображаемые струны.
Улетела сказка вместе с детством.
Спрятавшись за чопорной ширмой,
Фея поспешила одеться.
Я стряхиваю пепел в это небо.
Нет, теперь не то время,
Нет, теперь не то небо,
Когда можно было
Просто улыбаться.
Серым оно будет потом…
Если сделать всё, что надо
И не вспоминать…
Если спрятаться в подушку
И не вспоминать…
Если видеть небо серым
И не вспоминать,
Что небо… небо было голубым.
Небо… небо было голубым…
Только это не поможет
Тем, кто любит рисовать.
Любит. Любит. Любит рисовать…
Любит…
Хозяйка хорошо слышала пение, и это стало последней каплей, переполнившей чашу её терпения. Она всегда очень любила эту песню, но никогда не могла слушать текст без щемящей боли в сердце, даже в самые светлые времена своей жизни. Сейчас же, услышав много лет знакомые наизусть слова из уст пленника, рассудок похитительницы не выдержал наплыва эмоций и воспоминаний. Её душу заполнила невероятная ярость, вызванная осознанием того, что ей так и не удалось убить в себе неизменно жившую в ней человечность и доброту, даже после всех ужасных бесчеловечных поступков, совершённых ею. Она зарядила пистолет, схватила кусок каната, мыло и со всем этим арсеналом направилась в камеру.
Услышав щелчок замка входной двери, Г. мгновенно перестал петь, оборвав строку посередине, окинул растерянным взглядом пространство вокруг себя, будто только что проснулся и ещё не понял, где находится. Хозяйка подошла к решётке, с необычайной злобой в голосе приказала:
— Сядь!
Пленник молча сел на край кровати. Похитительница бросила в него верёвку и мыло. Он поднял на неё свой всё ещё растерянный удивлённо-вопросительный взгляд и тихо тревожно произнёс:
— Зачем это?
— Вяжи петлю.
Г. какое-то время не мог понять, что всё это значит, но когда догадался – оцепенел. Затем, невероятным усилием воли выдавил из себя слова, глядя на хозяйку щенячьими глазами:
— Ты ведь обещала…
— Что я тебе обещала? – яростно спросила она.
— Не убивать…, – робко, преодолевая застрявший в горле ком, вымолвил пленник.
— Я тебе ничего не обещала! – похитительница металась по комнате, как попавший в клетку зверь.
Видя, что пленник не спешит исполнять приказ, она подошла вплотную к решётке и, достав пистолет, сказала:
— Или ты сейчас же делаешь то, что тебе велено, или я медленно превращаю твоё тело в кровавый сыр. Если повезёт – умрёшь за несколько часов, если нет – будешь несколько дней мучиться, – в подтверждение своих слов она передёрнула затвор и начала целиться в Г.
Он прикрыл голову руками и пригнулся, произнеся дрожащим голосом:
— Не стреляй! Пожалуйста!
Не услышав выстрела, пленник медленно опустил руки, затем осторожно потянулся за верёвкой, с опаской, словно спящую ядовитую змею, взял в руки и, внимательно оглядев её, произнёс, глядя на хозяйку широко открытыми глазами, наполненными нескрываемым ужасом седва уловимым оттенком надежды:
— Я не умею…
— Разберёшься.
— Может, хотя бы наручники с меня снимешь?
— Нет.
Он опустил голову и приступил к самой страшной работе, которую только может выполнять человек: изготовлению орудия собственного убийства. Руки дрожали и плохо слушались, к тому же наручники сильно мешали. Приходилось зачастую зажимать канат зубами. Первые две попытки связать петлю провалились: узел был завязан неверно. Третья – дала нужный результат. Г. обнаружив, что верёвка в его руках превратилась в удавку, замер, уставившись умоляющими глазами на хозяйку.
— Готово? – холодно поинтересовалась она, устав от длительного ожидания результата.
Но пленник в ответ лишь молча не шевелясь смотрел на неё.
— Подойди ко мне.
Г., исполнил приказ. Но двигался при этом, как робот, собранный неумелыми руками: заторможено и неловко. Каждую секунду он ждал, что ему вот-вот объявят, что происходящее – всего лишь жестокая злая шутка. Что казни не будет. Стоило ему дойти до решётки, как тут же был отдан новый приказ:
— Встань на край кровати.
Затем хозяйка начала руководить действиями пленника, озвучивая серию односложных команд, которые тот беспрекословно исполнял. Всё это действительно напоминало процесс голосового управления роботом.
— Повернись ко мне спиной. Надень петлю на шею. Немного затяни. Теперь перекинь конец верёвки через самый верхний поперечный прут. Левее. Вот так.
Получив канат в свои руки, она привязала край к решётке. И отдала заключительное распоряжение:
— Теперь шагай вниз.
Г. стоял на самом краю кровати. И полметра до пола казались ему бесконечной пропастью. Эти десятки сантиметров стали сейчас той самой гранью, отделяющей жизнь от смерти. Ноги, следуя инстинкту самосохранения стояли, как вкопанные. Тело, получив команду сделать шаг, очевидно приведший бы его к гибели, отказывалось подчиняться. Больше всего на свете в данный момент хотелось жить. За эту возможность можно было отдать всё, что угодно, даже такие дорогие тетрадь с карандашом, даже бесценное фото. Только бы дышать. Пусть спёртым душным воздухом темницы, но дышать. Только бы кровь бежала по венам. Пусть больно, пусть страшно, но чтобы сердце всё-таки разгоняло по жилам горячую красную жижу около восьми десятков раз в минуту.
— Пожалуйста! – сорвалось с разбитых в процессе множества пережитых экзекуций губ пленника.
— Молчать! – громко выкрикнула хозяйка.
— Это ведь казнь, да?
— Да, – брезгливо ответила она. Никому не доставляет удовольствия ощущать себя палачом.
— А как же… последнее желание… Это даже у преступников спрашивают…
— Что ты хочешь? – немного поразмыслив, спросила хозяйка.
— Я хочу увидеть небо. В последний раз. Я уже почти забыл, какое оно. Помню только, что красивое очень… голубое такое…
— Нет, – грубо прервала его палач.
— Но как же… – он заплакал. Мысль о том, что придётся умереть, так и не увидев небес, была невыносима.
— Шагай уже, – нетерпеливо потребовала она.
Пленник зажмурился, поднял лицо вверх, пытаясь представить, что над ним медленно, никуда не торопясь, проплывают ослепительно белые пышные облака, затем перекрестился, крепко зажмурился и шагнул в пропасть. Удавка тут же туго обвилась вокруг шеи. Г. безуспешно пытался схватиться за неё двумя руками. Ноги до пола не доставали. Его тело беспомощно извивалось, подвешенное на канате, издавая громкие страшные хрипы. Через пару секунд всё закончилось: хозяйка отвязала верёвку прежде, чем та успела переломить жертве шейные позвонки.
Пленник повалился на пол, всё так же жутко хрипя. Он окончательно перестал понимать смысл происходящего. Правая рука пульсировала сильной колющей болью. Похоже, падение для неё не прошло без последствий. Похитительница подошла к нему, села рядом на корточки и сняла удавку со словами:
— Привыкла я к тебе. Сильно. Поживи ещё.
После чего она забрала мыло, верёвку и быстро вышла из камеры. Пленник же в это время пополз в единственное своё убежище: под кровать. Там он чувствовал себя хоть немного, но в безопасности. В его голове роились мысли, перебивая друг друга, но громче всех была одна: под грустную мелодию, отбиваемую молоточками по струнам рояля звучали слова песни:
«Раньше можно было
Просто улыбаться…
Серым оно будет потом…»
«Сколько я ещё протяну здесь? – думал Г. – Месяц? Неделю? Пару дней? Сегодня она передумала, но ведь когда-нибудь всё равно убьёт. И с этим ничего не сделать… Ничего… Меня сломали. Как обычную игрушку. Никогда не думал, что меня будут казнить, а я даже сопротивляться не решусь. Да и как? Сил ведь почти нет. Вот. Ещё, похоже, руку сломал. Так болит…» Он беззвучно заплакал, искривив лицо горестной гримасой со словами: «Я не хочу умирать! – продолжился его мысленный диалог с самим собой, – Не хочу! Но живым отсюда не выйти. А ведь я верил… Надеялся… Тупой наивный кретин! Кому ты верил? Человеку, сделавшему с тобой всё это… Идиот! Вот интересно, а она сейчас, что думает, что чувствует? Если она вообще, способна что-то чувствовать, кроме наслаждения моей болью…»
Похитительница тем временем изливала ему свою душу, находясь в соседней комнате. Их разделяла прочная стена и массивная дверь, сквозь которые звук некоим образом проникнуть не мог. Однако, это её не смущало, наоборот, разговаривать с Г. в отсутствии оного, было гораздо легче, чем в его присутствии.
— Ты же видишь, как мне трудно убить тебя. Надо было давно это сделать. А я… не могу… Ужасно сложно лишить жизни живое существо, когда не в драке, не случайно, а вот так… пойти и казнить беспомощного, искалеченного тобой же, зависящего от тебя, по сути, такого же, как и ты, человека. Сегодня хотела всё закончить. Но… сам видишь. Мы оба здесь пленники. Только на мне цепей нет, и ключ в кармане лежит. А уйти не могу. У тебя есть величайшая роскошь, которую я никак не могу себе позволить: надежда. Если ты ступишь за порог – отправишься к своему брату, маме, кого там ещё любишь, кто тобой дорожит… Но моя тюрьма всегда со мной. Меня никто не отпустит. Разве что… смерть. А там? Кто знает, что там? Может быть, новая тюрьма, а может и вечная свобода. Пустая холодная свобода. Без боли, но и без радости. Кому она такая нужна? Никто не захочет быть избавленным от горя и страдания, если ценой за это назначено отсутствие наслаждения и состояния, которое люди называют таким дурацким словом «счастье», чёрт его дери!
Наконец, хозяйка успокоилась. Не зная, что делать дальше, она по привычке подошла к мониторам. Судя по видео, пленник спал. «Наверно, он меня всей душой ненавидит, – проскользнуло в её голове, – Заслужено. А теперь ещё и презирать будет, за то, что не смогла убить. Нет, всё это невыносимо. Нужно напиться и уснуть…»
Так она и сделала, отложив решение мучающих её вопросов на вечное «потом».