«Унеси меня, ветер, на другую, планету.
Где чёрное небо. Где меня не найдут.»
Сергей Бабунец
Следующая неделя прошла непривычно спокойно. Хозяйка приходила редко, да и то в основном за тем, чтобы принести воду, еду и вынести туалетное ведро. Она делала вид, будто бы ничего не произошло, и, если бы не её каменное молчание, то можно было бы подумать, что ничего не изменилось. Кроме несвойственного ей нежелания говорить, Г. заметил ещё одну странность: почти каждый раз, когда видел хозяйку, она находилась в состоянии алкогольного опьянения. Это сильно настораживало. Преступница явно что-то обдумывала, и, похоже, мысли её добрыми назвать нельзя было. Нетрезвая дама, не говорящая долгое время ни слова – атомная бомба с замедленным действием. Бойтесь молчащих женщин! Ни одно оружие во Вселенной не может сравниться по своей разрушительной силе с их безмолвием.
Пленник понимал это и старался не привлекать к себе лишнего внимания. Но осторожность его не спасла. На исходе седьмого дня начавшегося года хозяйка необычайно громко вошла в комнату, держа бейсбольную биту в руках. Судя по тому, как она держалась на ногах, трезвой её назвать было невозможно.
Г. получил приказ стать на колени. Когда исполнил указание, хозяйка бросила ему наручники через решётку.
— Надевай! – с неимоверной злостью в голосе крикнула она.
Пленник поднял глаза исподлобья. Его душой овладело тревожное предчувствие. Пытаться отговорить преступницу от задуманного или сопротивляться, смысла не имело. Наоборот, этим можно было сделать только хуже. И Г., понимая безвыходность своего положения послушно поднял наручники с пола и застегнул их на запястьях. Он стоял на коленях, обречённо глядя на скованные руки и ждал начала пытки, молясь про себя о том, чтобы пережить предстоящее.
Хозяйка отомкнула дверь в решётке и быстро подошла к нему. Пленник едва успел прикрыть голову руками, увидев, как она замахивается на него битой. Первый удар пришёлся в живот, чуть ниже рёбер. Дыхание вмиг перехватило. Тут же градом посыпались и новые удары, приходившиеся по самым незащищённым местам. Одним из таких мест оказалась и голова. Г. в этот же момент упал, не успев понять, как это случилось. Обнаружив себя лежащим на полу, он думал только о том, как защититься от побоев и как найти в себе силы, чтобы не перестать дышать.
Он лежал, беспомощно свернувшись калачиком, крепко обхватив голову руками, насколько это позволяли сделать наручники. Ему было известно, что если упал, то дальше стоит ждать ударов ногами: тяжёлыми на толстой платформе ботинками со стальными вставками в носах. Было тихо. Лишь слабые стоны, редкое прерывистое хрипящее дыхание Г. и шаги хозяйки, вычисляющей лучшую позицию для удара, нарушали эту жуткую холодную липкую тишину.
Она ударила битой о решётку. Громкий звенящий звук заставил пленника вздрогнуть. Затем начала бить ногами. Ощутив первый удар, он то ли застонал, то ли тихо вскрикнул обессилевшим от боли и страха голосом. У него появилась странная привычка: считать удары. Он насчитал семь, прежде, чем услышал приказ:
— Руки убери!
Весь дрожа, как осиновый лист, Г. подчинился. Хозяйка наклонилась и, крепко взяв его за волосы, запрокинула голову.
— Не надо! – задыхаясь, практически заскулил он. Лицо было мокро от пота, смешавшегося со слезами. Глаза плотно зажмурены.
— Смотри на меня! – яростно приказала хозяйка.
Пленник медленно приоткрыл веки. В тот же момент тяжёлый ботинок с размаха ударил по его лицу, разбив губы в кровь. После этого она отпустила волосы Г., который сразу же укрылся за собственными руками. Сквозь ритмичный стук сердца, едва ли выдерживающего сверхчастый пульс, послышались удаляющиеся шаги хозяйки. Хлопнула входная дверь. Он провёл по опухшим от удара губам дрожащими пальцами, обильно запачкав их кровью. От такого зрелища стало дурно. Ему показалось, что станет чуть легче, если закрыть глаза и не двигаться. Так и сделал. Какое-то время неподвижно лежал, слушая своё тяжёлое дыхание.
Немного придя в себя, пленник медленно пополз к кровати. Кое-как вскарабкавшись на неё, найдя убежище под хорошо знакомым пледом, он горько и беззвучно заплакал. Жестоко дарить человеку надежду на спасение, чтобы потом так бесцеремонно отнять её, как это только что сделала похитительница.
Со временем Г. удалось прийти в себя. Способность мыслить постепенно возвращалась к нему. Он вспомнил о фотографии брата, спрятанной в укромном уголке под матрасом. Осторожно вытащил её и начал рассматривать, поглаживая кончиками больших пальцев.
— К.! – он еле слышно прошептал имя брата, – Ты слышишь меня? Я здесь… найди меня, пожалуйста! – по его щекам невольно скатывались крупные слёзы, капали на простынь, – Я жив! Пока ещё… жив… Забери меня отсюда, умоляю, забери! Ты ведь слышишь… слышишь… умоляю…
Г. крепко прижал фотографию к груди. И долго молча так лежал. Затем продолжил свой монолог.
— Ты же всегда догадывался, когда я попадал в беду. Не оставляй меня теперь, брат, пожалуйста! Здесь так одиноко… Это сводит с ума. Постоянная боль… унижения. Не знаю, что она ещё выдумает. Сегодня избила. А завтра, и вовсе, может прийти убивать. Наверное, это больно, когда убивают…. Я ведь всегда жизнь любил, ты знаешь… А теперь, К., не знаю, хочу ли жить. Услышь меня, прошу тебя…
Пленник закрыл глаза и очень быстро заснул, так и не выпустив фото из крепких объятий. Через какое-то время ему начал сниться сон. Будто он в пассажирском кресле автомобиля – шикарного красного кабриолета с кипельно белым кожаным салоном. Крыша откинута. Тёплый летний день. Приятный ветер ласково обдувает лицо и треплет волосы. Яркое солнце нежно ласкает кожу золотым светом. Пышные ярко-зелёные деревья по обеим сторонам дороги играют с ветром своими большими сочными листьями. Идеально ровный асфальт. За рулем кабриолета сидит К. Они переглядываются с Г., говорят что-то друг другу и весело смеются. На душе у обоих легко и свободно. Нет ни боли. Ни страха. Ни тревоги. Ни проблем. Никуда не нужно спешить. Машина мчится вперёд на огромной скорости по прямому свободному от другого транспорта и людей шоссе. И это может длиться бесконечно долго. Они никогда не остановятся, не сбавят скорость. И никогда не станет грустно. И никогда не станет больно. И никогда не станет страшно. И ветер всегда будет напевать всю ту же могучую мелодию свободы. И солнце никогда не покинет свой светлый трон над их головами.
И вдруг… случилось самое ужасное, что только могло произойти: Г. проснулся. С недоумением посмотрел на стену перед собой. Только что здесь была бесконечная дорога с зелёными обочинами, ветер, любимая звезда человечества над головой и самый дорогой для него на свете человек. А сейчас – глухая серая стена, стальная решётка и лампочка на потолке. И злая жестокая тишина, разъедающая душу и разум. В руках у себя он обнаружил фотографию брата. И снова принялся её пристально рассматривать, поглаживая дрожащими пальцами, но, на этот раз, не издавая ни единого звука. Хотелось запомнить все, даже мельчайшие детали изображения, безраздельно занять ими память, чтобы больше ни о чём не думать. Чтобы получить возможность выжить в этом аду. Однако, он пока ещё не знал, что всё, что с ним до этого происходило, было всего лишь преддверием ада.
Недолго пленнику довелось размышлять над разницей между своим прекрасным сном и ужасающей реальностью. Зашевелившийся в замочной скважине входной двери ключ заставил его сердце биться чаще. Он быстро спрятал фотографию на прежнее место и сел в угол кровати, прижавшись спиной к стыку двух стен, плотно прижав колени ко груди.
Хозяйка быстро вошла и в считанные секунды оказалась стоящей рядом с ним.
— Руку! – строго скомандовала она.
Г. медленно протянул ей свои скованные стальными браслетами руки. По коже прошёл волнующий холодок от спиртовой салфетки. Пленник всё это время молча смотрел на неё широко открытыми глазами, но как только увидел шприц, похожий на тот, с помощью которого его не раз уже лишали чувств, тихо и жалобно произнёс:
— Не надо…
Но, как обычно, его слова остались без внимания. С каждым мгновением к нему всё яснее приходило осознание того, что будет дальше. Кровь отхлынула от лица и конечностей, наделив щёки мертвецкой бледнотой, а ноги и руки колючим холодом.
— Постой! Пожалуйста! – почти кричал он.
Она уже держала его руку и прицеливалась иглой в вену, но после этих слов остановилась и направила пристальный взгляд на пленника, тем самым дав ему разрешение продолжать говорить. Немного отдышавшись, он спросил:
— Это ведь транквилизатор, да?
— Да.
— Когда я очнусь, будет пытка?..
— Да.
— Можешь дать мне немного времени? До того, как… – голос Г. сорвался, и он опустил голову, спрятавшись за собственным коленом.
— Две минуты, – сухо ответила хозяйка, надела колпачок на иглу, положила шприц в карман и ушла.
Пленник не ожидал, что его просьбу удовлетворят. Оставшись один, он укрыл голову руками, затем провёл ладонями по лицу сверху вниз, не надолго задержав руки на уровне глаз, посмотрел на мир сквозь пальцы, затем вытащил тетрадь, карандаш и фотографию. Быстро, не особо задумываясь написал несколько слов на первой странице. После чего взял фото и начал говорить:
— К., возможно, я тебя в последний раз вижу. У меня сил почти не осталось. Могу не пережить то, что со мной скоро сделают… Я оставил ей записку. Попросил отдать тебе моё тело, когда убьёт. Похорони меня, пожалуйста… Похорони, как человека…
Едва Г. успел договорить, как хозяйка вернулась. Подойдя, она сделала жест, требующий дать ей руку. Он попятиться назад, но тут же упёрся спиной в стены. Словно загнанный зверь, начал озираться по сторонам, тщетно надеясь найти выход. Но и слева, и справа возвышалась упрямо прочное серое сплошное бетонное полотно. Пленник опустил глаза и медленно протянул вперёд дрожащие руки. Снова почувствовав на коже холодок от спиртовой салфетки, он зажмурился. Когда игла вошла в вену – громко заскулил, даже попытался одёрнуть руку, но из этого ничего не вышло, так как хозяйка крепко держала за предплечье. Очень скоро чувства покинули его, безропотно подчиняясь действию транквилизатора.
Он очнулся в своей постели. Совершенно нагим. Лежал лицом вниз. Руки и ноги пристёгнуты ремнями к углам кровати. Рот завязан. Текущее положение оптимизма не внушало. В прошлый раз, когда он очнулся подобным образом связанным, его жестоко избили и отрезали палец. Чего же ждать сейчас? Что бы ни случилось, сопротивляться Г. не имел ни малейшей возможности. Ремни на запястьях и щиколотках были затянуты так туго, что чуть ли ни до крови врезались в кожу. Небольшое утешение приносило лишь то, что нос на этот раз разбит не был, это позволяло нормально дышать.
Громко хлопнула входная дверь. Пленник услышал шаги своей мучительницы. «И как ей каждый раз удаётся приходить ровно в тот момент, когда я едва успел очнуться?» – мысленно задал вопрос он. Но получить ответ суждено не было. Хозяйка уже стояла у его кровати.
Её рука легла на его плечо, затем медленно проскользнула вниз и, достигнув гениталий, остановилась. Г. попытался выказать несогласие с подобными действиями, дёрнувшись изо всех сил. Но сильнейшая жгучая боль в запястьях и щиколотках настойчиво порекомендовала ему больше так не делать.
Хозяйка медленно разделась, забралась на кровать, начала тереться всем телом о пленника, который упорно не хотел верить в то, что его насилуют, тем более, что это делает женщина. Он почувствовал прикосновение немного прохладного продолговатого предмета, на ощупь показавшегося резиновым, и неожиданно для себя понял, что это дидло страпона. Мысль повергла его в ужас, заставила кричать и предпринимать отчаянные попытки вырваться. Но от крика становилось тяжелее дышать, а любое резкое движение отдавало ужасной болью в пристёгнутых к кровати конечностях.
— Ч-ч-ч! Тихо. Тихо, – наиграно мягким голосом произнесла хозяйка, – Расслабься. Не пытайся сопротивляться. Иначе боль будет невыносимой.
Пленник крепко сжал кулаки и, несмотря на совет, продолжал извиваться, на сколько мог. На что насильница легла на на него сверху. Её губы оказались в непосредственной близости от его левого уха. И она прошептала.
— Зря стараешься. Я всё равно получу то, что хочу. А ты, если и дальше будешь так же себя вести, только покалечишься.
После этого он ощутил неожиданно острую едва стерпимую анальную боль, от которой закричал так, что собрал себе голос. Следующие пара минут стали для него настоящей каторгой. Такого напрочь уничтожающего чувство достоинства унижения ему ещё испытывать не приходилось. Он изо всех сил пытался противостоять происходящему. Но силы быстро закончились и, несмотря на жуткую боль и отвращение, Г. перестал сопротивляться, а ещё через несколько минут, и издавать какие-либо звуки. Лежал молча, неподвижно, лишь изредка, когда боль становилась совершенно невыносимой, крепче сжимал кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони, издавая при этом слабые стоны.
Эта унизительная пытка продолжалась около пятнадцати минут. Затем насильница встала на четвереньки над Г., сняла повязку с его рта повязку, и, обхватив рукой за лоб, запрокинула ему голову до упора назад, издевательски спросила:
— Тебе понравилось?
Пленник, пытаясь сохранить затоптанные в грязь остатки собственного достоинства, молчал.
— Я задала тебе вопрос, – своим тоном хозяйка дала понять, что дальнейшее безмолвие будет жестоко наказано.
— Нет, – тихо прохрипел пленник.
— Ответ неверный!
Она слезла с кровати, отстегнула его левую руку, вывернула её до хруста за спину и закрепила ремнём у стены. Тем самым придав телу чрезвычайно неудобное положение. Затем взяла Г. за голову и прислонила дидло к его накрепко стиснутым губам.
— Рот открой!
— У-у, – промычал он, отрицательно кивая головой.
На что насильница руками разжала челюсти своей измученной жертвы и вставила в его рот резиновый фаллос, приказав:
— Соси!
Он пытался что-то ответить, но слова сразу же превращались в неразборчивое жалкое мычание. Наконец, рвотный рефлекс, вызванный большим посторонним предметом, вставленным глубоко в рот, подкрепляемый запахом фекалий, источаемым этим самым предметом, одержал победу над Г. Его жестоко вырвало прямо на постель. Испачкалась правая рука, на которой он лежал. Лицо также не избежало участи вымазаться в пенную коричневато-жёлтую массу с отвратительным горьким запахом.
Ещё не успев толком отдышаться, пленник заметил, как рука хозяйки снова тянется к его голове. Он, задыхаясь, изо всех сил закричал:
— Не надо! Умоляю! Не надо! – и, уже плача навзрыд, выговаривая по слогам, добавил, – По-жа-луй-ста…
— Для первого раза, думаю, достаточно, – ответила она.
Затем расстегнула ремень, медленно сняла с себя страпон, освободила ноги и руки жертвы, подняла свою одежду с пола и удалилась.
Г. отполз на относительно чистый участок кровати, отыскал свой истрёпанный плед и укутался в него с головой, чтобы не видеть ни осточертевших стен камеры, ни неизменно безразличной к его страданиям решётки, ни своих истёртых в кровь запястий. Он беззвучно плакал и сильно дрожал, то ли от того, что замёрз, лёжа нагишом, то ли от тошнотворной мерзости пережитых только что событий, а, пожалуй и от того, и от другого.
Пленник был полностью уничтожен и раздавлен. Последние остатки его достоинства и надежды только что втоптали в несмываемую с души грязь. Отвращение, боль и страх завладели сознанием на столько, что он не мог сейчас чувствовать ничего, кроме высшей степени отчаяния: безразличия. Лишь оно делает возможным существование человека, пережившего то, что пережить кажется невозможным.
Через пару минут хозяйка вернулась. Она вошла в камеру и кинула что-то на постель рядом с Г. со словами: «Это должно немного помочь.» И ушла, оставив за собой лишь глухую жестокую тишину.
Какое-то время пленник пролежал неподвижно. Наконец, любопытство заставило его выглянуть из-под бронированного бункера-пледа. Рядом с ним лежала пластиковая бутылка миллилитров на триста, полная прозрачной жидкости. Отвинтив дрожащими искалеченными руками крышку, он сразу же почувствовал резкий запах водки. И, не раздумывая, сделал большой глоток. Стало немного легче. Г. посмотрел на обезображенные ремнями запястья и, чтобы немного облегчить их участь, решил полить раны водкой. От реакции со спитом кожу сильно защипало, но жгучая боль очень быстро прошла. Недолго думая, он решил залпом допить содержимое бутылки. Мир вокруг мгновенно размылся в огромное серое бесформенное пятно. Поверхность, на которой лежал пленник медленно уплыла из-под него, и он погрузился в нездоровый тяжёлый крепкий сон.
Ему снилось, что он подошёл к стене камеры, дотронулся до неё, но не ощутил в этой поверхности никакой преграды. Его рука прошла сквозь бетон, будто через облако дыма. Осмотрев руку, только что побывавшую внутри стены, Г. обнаружил её целой и невредимой. Немного поколебавшись, он шагнул целиком в густой серый, кажущийся твёрдым, дым. Сделав ещё один шаг, оказался по ту сторону. Перед ним раскинулся огромный, без конца и края, яркий зелёный луг с частыми солнечно-жёлтыми островками цветущих одуванчиков. Свежий воздух, смешанный с ароматами целебного разнотравья наполнил лёгкие, вытеснив из них пыльную духоту темницы.
Прямо у его ног струится кристально чистый прохладный ручеёк, в каждой капле которого искрятся огоньки само;й сущности жизненной силы. Птицы, полёвки, ящерки, муравьи, мухи, и, разумеется, неизменные спутники лета – комары, летают, ползают, жужжат, шуршат, пищат вокруг. И над всей этой тихой, но невероятно торжественной музыкой возвышается, дополняя аккорды шелестящими нотками приветливого ветра, огромное, бездонное, безграничное, как сама свобода, синее небо. И в нём тёплое, величественно сияющее жизнетворящим золотом, солнце. Его лучи нежно падают на кожу, оставляя на ней едва заметные следы, которые в скором времени превратятся в равномерный бронзовый загар. И Г. купается в мягком солнечном свете.
Он бежит босиком по лугу, не останавливаясь, поднимает глаза к небу и в этот самый миг понимает: вот она, истинная свобода. По-детски весело смеётся, кружится, глядя ввысь. Затем, утомившись, мягко падает в приятную немного прохладную траву, упиваясь волшебными ароматами полевых цветов и и бесконечным, не наблюдающим времени, неисчерпаемым счастьем. Г. вновь обнаруживает рядом с собой ручей. Он опускает свои руки в холодную прозрачную, звенящую хрустальной чистотой воду, зачерпывает полную пригоршню и с неземным наслаждением пьёт эту квинтэссенцию жизненной силы. С каждым глотком эта сила растекается по всему его существу, исцеляя недуги, залечивая даже самые глубокие раны тела и души. Становится так радостно, так легко. Никакой неволи, никаких пыток, лишений и страданий.
Но вдруг солнце начало медленно тускнеть. Г. посмотрел вверх. Над собой он увидел огромный тяжёлый ботинок, с каждой секундой становившийся всё больше и больше. Массивная подошва с глубокими протекторами постепенно затмила собой светило, затем заняла почти всё пространство, на которое раскидывалось прежде небо. Ботинок неотвратимо опускался на прекрасный мир, ещё совсем недавно являвшийся истинным воплощением величия и безупречной красоты жизни в одном из лучших её проявлений. Всё меньше воздуха. Всё темнее. И вот беспощадная кожано-резиновая глыба, источающая тошнотворный гуталиновый запах, всей своей колоссальной массой опускается на мир, раздавливая Г. и всё, что трепетало и жило вокруг. Он слышит, как хрустят его кости, ощущает, как тёплая вязкая алая кровь растекается по свежей зелёной траве…
В этот момент пленник с громким криком проснулся, обнаружив себя в липком холодном поту. Ему понадобилось несколько минут на осознание того, что он всё ещё жив. Придя в себя, он медленно встал с постели, так как находил своё присутствие в ней невыносимым. Подошёл к решётке, взялся за неё двумя руками, прислонил голову к крепко обхватывающим прутья кулакам и долго смотрел вверх, в объектив камеры, неизменно наблюдающей за ним. Затем, набравшись отваги, просунул правую руку по плечо наружу. И продолжительно с большим любопытством рассматривал оказавшуюся по ту сторону решётки часть своего тела. Ему так хотелось всему, целиком, просочиться сквозь сталь и оказаться хотя бы на один шаг ближе к свободе! На его лице возникло жалкое кривое подобие улыбки.
Но вот зашевелился ключ в замочной скважине входной двери. И пленник, будто ошпаренный кипятком, отскочил от решётки. Стоя посреди комнаты, он ошарашенно смотрел на хозяйку, не сводя с неё глаз.
— Подойди, – скомандовала она.
Ноги, словно ватные, понесли его к стальной ограде.
— На колени.
Он., едва дыша, медленно опустился в ставшую привычной позу.
— Ешь, – хозяйка просунула сквозь прутья пластиковый контейнер.
Г. молча неподвижно стоял, опустив голову. После всего пережитого за последнее время, аппетита у него ни на грош не было. Больше всего на свете он сейчас хотел, чтобы его оставили в покое. Хозяйку такое поведение пленника никак не устраивало. Выждав пару минут, она поинтересовалась.
— Ты что, решил голодовку объявить?
Ответа получено не было. Г. даже не шелохнулся.
— Ещё и не разговариваешь со мной. Шикарно!
И снова ни слова, ни звука, ни шороха.
— Как я понимаю, это акция протеста?
Тишина…
Хозяйка громко рассмеялась и направилась ко двери в решётке со словами:
— Ну-ну! – её голос резко стал сердитым, полным ненависти, – Я покажу тебе «марш несогласных», мразь!
Её слова прозвучали почти басом, так громко и злобно, что Г., впавший в состояние полной отрешённости от внешнего мира, моментально вернулся в реальность. Его передёрнуло. В один миг он осознал, что натворил что-то ужасное, за что его собираются жестоко наказать.
— Не надо, – подняв глаза, попросил пленник.
— Не надо?! Не надо?!! – задыхаясь от ярости, кричала хозяйка, схватившись за толстые стальные прутья. Она вернулась от двери к положению напротив своей жертвы.
— Прости меня, пожалуйста, – единственные слова, которые пришли в его голову, в попытке избежать жестокой кары.
— Да что с тобой сегодня такое? – поняв, что что-то не так, поинтересовалась она.
Г. смотрел на неё сквозь толстую пелену слёз, не зная, что сказать.
— Объясни мне своё поведение. Тогда, возможно, я тебя не трону, – женское любопытство пересилило ярость.
Обняв себя правой рукой за левое плечо, пленник начал говорить.
— Мне приснился сон…
— Сон? – с удивлением переспросила она.
— Да. Меня… раздавило… – от этих слов его снова передёрнуло. Похоже, грёзы сильно ранили сознание Г. Выдержав небольшую паузу, он продолжил, – Мне страшно. В последнее время часто не могу отличить сон от реальности. И то и другое – всего лишь какие-то картинки, слабо со мной связанные. Я не живу, я просто вижу фильм. Мой разум сходит с ума… И иногда просто отключается, – затем, немного подумав, спросил. – Ты ведь не выпустишь меня отсюда живым, верно?
— Не знаю, – раздражённо ответила хозяйка, расхаживая взад-вперёд вдоль решётки. Наконец, остановившись, заключила, – Останешься без еды на три дня. Будет время поразмышлять о том, чем сны от реальности отличаются. Ещё раз такое повториться, и можешь забыть о том, как выглядело твоё лицо. Разобью его вдребезги!
С этими словами она забрала контейнер и ушла. Г. так и остался стоять на коленях, совершенно потерянный. Не отрывая взгляд от пола, он думал о том, что с ним сейчас могли сделать. Можно сказать, что сегодня ему повезло. Трёхдневный голод – далеко не самое страшное из того, чем мог закончиться их диалог.