«Светило солнышко и ночью, и днём.
Не бывает атеистов в окопах под огнём.»
Егор Летов
Пленник медленно открыл глаза. Он лежал на спине в постели. Было тяжело, но уже не так мучительно больно, как раньше. При попытке пошевелить рукой раздался, ставший уже почти привычным, звон. Направив взгляд на запястье, Г. увидел, что его правая рука пристёгнута наручниками ко кровати. Посмотрев в другую сторону, он убедился, что общества стальных браслетов не избежала и левая. Оглядевшись вокруг, заметил над собой капельницу, трубка от которой спускалась к правому предплечью и завершалась катетером, введённым в вену. Немного подташнивало и ужасно хотелось в туалет. Казалось, что мочевой пузырь вот-вот лопнет.
Не прошло и пары минут, как открылась дверь, и похитительница вошла в комнату. «Неужели она постоянно наблюдает за мной? – стало любопытно пленнику, – А как же сон, еда, другие элементарные физические потребности человека? Нельзя ведь целыми сутками сидеть и не отрываясь смотреть на то, что показывают эти видеокамеры?»
Его вопросы так и остались без ответов. Через несколько секунд хозяйка уже стояла у кровати. С явно довольной улыбкой она сказала:
— Я уже начала думать, что ты не очнёшься…
Г. отвёл взгляд, сделав вид, что внимательно рассматривает стену. Он попытался открыть рот, но губы ссохлись между собой. Пришлось потратить какое-то время на то, чтобы разлепить их, нанеся себе при этом минимум увечий. Когда же стало возможным говорить, пленник вымолвил хриплым непослушным ломающимся голосом:
— Мне очень нужно в туалет… – глядя умоляющим взглядом натужно выговорил он.
Она окинула его взглядом с головы до ног, затем ответила:
— У тебя два варианта. Если пообещаешь мне, что будешь вести себя тихо, я освобожу твои руки. Ведро стоит под кроватью. Если ты такого обещания дать не можешь – принесу утку.
— Обещаю. Я сейчас, даже если сильно захочу, ничего сделать не смогу…
Немного подумав, хозяйка достала ключ от наручников.
— Попытаешься выдернуть капельницу – накажу, – предупредила она.
Освободив руки пленника, преступница вышла за решётку и разместилась на стоящем там кресле, явно дав понять, что уходить не собирается. Мочиться под пристальным наблюдением, к тому же женщины, ему ещё не приходилось. Аккуратно сев на край кровати, он спросил:
— Может, ты хотя бы отвернёшься? – в голосе чувствовалась некая обречённость получить отрицательный ответ.
— Нет, – категорически заявила она.
Г. опустил глаза. Терпеть было не возможно, и вариантов скрыться от посторонних глаз, решивших наблюдать за такой интимной процедурой, не представлялось возможным. Держась за кровать, он предпринял попытку встать, однако едва перенеся вес на ноги, рухнул на пол, будто никогда не умел стоять.
Тело совершенно перестало его слушаться, подтвердив свои бунтарские настроения непроизвольным опорожнением мочевого пузыря. Так неудачно упасть нужно было ещё сильно постараться: катетер от резкого рывка вырвался из вены. По руке тонкой струйкой стекала тёмная кровь.
Похитительница подошла к нему вплотную и спросила:
— Что это было?
Г., сам не успев понять ответ на этот вопрос, был дезориентирован: он никак не ожидал такого исхода таких привычных для него действий.
— Я… Мне…– не зная, что сказать, он мямлил что-то слабо разборчивое, – мне не… не хватило сил, – собрав все свои силы, на едином выдохе выпалил пленник.
— Ты всё-таки умудрился вырвать катетер! – заметив кровь, констатировала она.
Её слова прозвучали ровно и спокойно, но их вполне хватило, чтобы посеять панику в душе Г. В ужасе он начал скрести руками и ногами по полу, продвигаясь, несмотря на явно колоссальные прикладываемые усилия, всего на считанные сантименты. Причём, даже определить направление его «движения» было затруднительно.
— Куда это ты ползёшь? – удивлённо поинтересовалась хозяйка.
— Не надо! – умоляюще завыл пленник.
— Чего «не надо»? Я разве что-то делаю? – возмутилась она.
— Не бей меня! Пожалуйста! Я не специально… Так вышло… Мне сил не хватило. Пожалуйста! Не надо… – от страха, вызванного пониманием того, ему грозит очередная пытка, он обезумел и уже почти не отдавал себе отчёт ни в том, что говорит, ни в том, что делает.
Обессиливший и изувеченный, Г. лежал в луже собственной мочи и только что умолял не избивать его за то, что ему не хватило сил сделать два шага до туалетного ведра. От невыносимого чувства обречённости живого существа, попавшего в беспощадную мясорубку немыслимых в своей жестокости событий, он громко заплакал, закрыв лицо руками.
Судя по всему, похитительница добилась своего: пленник был морально сломлен, если даже не сказать, полностью раздавлен. И на это потребовалось не так уж много времени: всего около пяти суток, трое из которых он провёл практически в бессознательном состоянии, под капельницей, прикованный наручниками к кровати. Пытки не смогли сломать его так, как с это сделала тяжёлая болезнь и одиночество – это злое чувство, заставляющее человека ощущать забытым всем миром и брошенным посреди бесконечного необитаемого пустыря где-то на краю Вселенной. Даже ей тяжело было наблюдать за тем, что сейчас происходило с Г. Она решила проявить немного человечности и позволить ему принять душ.
Пол камеры был устроен с небольшим уклоном в сторону угла, противоположного двери в решётке. В самой низкой части находилось сливное отверстие, на потолке над ним висел душевой разбрызгиватель. Вентиль, открывающий подачу воды, находился с внешней стороны решётки. Регулировать температуру воды возможности не имелось: она заранее была настроена на тёплую: около сорока градусов. Для того, чтобы устроить купание оставалось лишь снять с пленника одежду. Самой ей этого делать не хотелось, поэтому она решила поручить эту работу ему самому.
— Раздевайся, – её просьба прозвучала, как приказ.
Г., к этому времени прекративший истерику, был окончательно сбит с толку такой командой, категорически не понимая, что же с ним хотят сделать. Не зная, как поступить, он решил затихнуть и не шевелиться. Прижавшись щекой к полу, он сквозь пальцы краем глаза смотрел на свою мучительницу, ставшую отныне полновластной хозяйкой его жизни, в самом, что ни на есть, прямом смысле этих слов. Спрятавший лицо за собственными ладонями, пленник испытывал некоторое чувство защищённости, которое давало ему повод надеяться, что всё может закончиться хорошо.
Заметив, что Г., услышав приказ, окаменел, хозяйка решила показать ему отсутствие злобных намерений в её планах на ближайшее будущее. Она обработала ранку от резко выдернутого катетера и заклеила её пластырем. Затем сказала:
— Я сейчас выйду. Вернусь через пять минут. К этому времени на тебе не должно быть одежды. Ясно?
Пленник ничего не ответил и находился всё в том же ледяном оцепенении, в котором пробыл до самого ухода похитительницы. Оставшись один, он позволил себе несколько движений и полноценное, не сдерживаемое дыхание. Ему предстояло выбрать из двух зол меньшее. Оказаться нагишом на цепи в клетке представлялось ужасным. Но быть в очередной раз жестоко избитым за невыполненный приказ – недопустимо. Поэтому Г., тяжело вздохнув, приступил к стягиванию с себя одежды. Футболки нём не было. Это немного упрощало задачу. Однако, его мучил один вопрос: как избавиться от штанов, когда правая нога приварена к цепи, уходящей далеко за пределы камеры? Обдумав все варианты, пришедшие в голову, он решил оставить штанину болтаться.
Найдя в себе немного сил, Г. отполз в угол между стеной и кроватью и устроился там. Он сел, поджал ноги к груди, обхватил их руками и положил голову на колени. Наступило время ожидания. Хотя что именно ждать, было неизвестно. Странно, но страха почему-то он не испытывал. Лишь небольшая тревога и прохлада, хорошо ощущаемая нагим телом, слегка приподнимали волоски на его коже.
Через пару минут вернулась хозяйка. Она принесла с собой флакон жидкого мыла, жёлтую синтетическую мочалку, шампунь и зубную пасту со щёткой. Войдя в камеру, сложила всё это в угол, неподалёку от сливного отверстия. Затем подошла к пленнику, достала из кармана большие ножницы и разрезала штаны, чтобы снять их с цепи. После чего вышла за решётчатую дверь, оказавшись снаружи камеры, и объявила:
— У тебя полчаса на всё.
Наконец, она открыла вентиль, и в углу камеры с потолка, искрящимися в желтоватом электрическом свете струйками, потекла вода. Г. очень обрадовался этому звонкому жизнеутверждающему звуку и тут же начал перебираться ближе к душу. Поймав кожей первые капли, он незаметно для самого себя улыбнулся. Впервые за последние пять дней. Удобно устроившись посреди потоков воды пленник какое-то время сидел застыв, наслаждаясь тем, как играючи и нежно стекали по его телу живительные прозрачные струйки. Затем он начал выставлять вперёд свои ладони, сложенные в форме чаши, наполнял их чистой тёплой водой и с пристрастием несколько раз умыл лицо. С каждой минутой ему становилось всё легче и легче. Свежие силы наполняли разбитое тело, смывая страдание вместе с засохшей на коже кровью. Постепенно он нашёл в себе энергии достаточно для того, чтобы помыться полностью, вымыть волосы и почистить зубы.
Когда процедура была закончена, Г. снова сел, обхватив ноги руками и ещё пару минут наслаждался ловлей тёплых капель, пока похитительница не закрыла вентиль. Она повесила на решётку большое махровое светло-оранжевое полотенце. После чего удалилась, дав пленнику хотя бы вытереться не под пристальным наблюдением.
Г. был приятно удивлён улучшением самочувствия. Голова почти перестала болеть, стало легче дышать и даже хватило сил на то, чтобы встать на ноги и, пусть держась за стену, но дойти до решётки. Он вытерся, отряхнул волосы руками, закутался в полотенце и медленно, хватаясь за прутья, побрёл в направлении кровати. Затем, достигнув пункта назначения, улёгся в постель и уютно укрылся пледом.
Его сейчас волновали два вопроса. Когда он сможет вновь оказаться одетым? И с чего это вдруг с ним стали так обращаться: принялись лечить, сняли наручники и дали возможность искупаться? Теперь, когда похитительница сменила гнев на милость, Г. окончательно перестал понимать причино-следственную связь событий. Предугадать, что творится в голове хозяйки, было не в его силах. Как, впрочем, и не в силах любого другого мужчины понять ход мыслей женщины. Едва пленник успел подумать о своей мучительнице, как щёлкнул замок входной двери. И меньше, чем через минуту она оказалась стоящей у постели. Ничего не сказав, взяла его правую руку и защёлкнула один браслет наручников на запястьи, а другой пристегнута к трубе, около двух с половиной сантиметров в диаметре, которая была приварена на пятисантиметровых металлических выносах вдоль всего периметра кровати.
Вдруг Г., неожиданно для самого себя, схватил хозяйку чуть выше ладони свободной рукой и замер, смотря широко открытыми глазами на свою на удивление крепкую, для его состояния, хватку. Через несколько секунд он поднял глаза. Похитительница не пыталась освободиться, она молча смотрела на пленника, но с такой жестокостью во взгляде, что тот резко одёрнул руку, как будто ненароком схватился за что-то чрезвычайно горячее.
Тихий ужас снова наполнил его сознание, лишив возможности здраво мыслить. Он смутно понимал, что только что сделал то, чего делать явно не стоило, но не мог оценить всей серьёзности происходящего.
За считанные секунды левая рука Г. оказалась прикованной ко второй стороне кровати. В следующее же мгновение ладони хозяйки плотно обхватили шею пленника, перекрыв ему доступ кислорода. Он судорожно пытался привлечь на помощь прикованные руки, но лишь заработал себе ещё несколько синяков на и без того уже фиолетовых запястьях. Отчаянно пытался вдохнуть. В голову пришла мысль о том, что это его последние секунды на этом свете. Но хозяйка прервала тишину, и в воздухе проскользнула тень надежды выжить.
— Ещё раз, – медленно, старательно разделяя слова, говорила она, – осмелишься сделать что-то подобное… Я тебя в порошок сотру. Ты меня хорошо понял?
Он сделал попытку кивнуть. Видя, что пленник пытается ответить, она ослабила хватку.
— Не слышу ответа!
— Да! – громко прохрипел Г., сделав долгожданный, очень глубокий вдох.
Выдох вызвал долгий тяжёлый кашель. Сознание же никак не хотело мириться с тем фактом, что руки были прикованы, и пленник, не понимая, что калечит себя, отчаянно пытался вырвать запястья из плена наручников. Постепенно он успокоился, обессиленно разжал кулаки и перестал двигаться. Его наполняло странное необъяснимое чувство: будто только что потерпел ошеломительное разгромное поражение в какой-то чрезвычайно важной битве.
Тем временем, похитительница, дождавшись когда пленник угомонится, ввела катетер в другую, пока ещё невредимую, вену, установила капельницу и сухо объявила:
— Захочешь в туалет – кричи. Здесь микрофон. Если я услышу – приду.
После чего она стянула с него полотенце, поправила плед, и ушла.
Г. в очередной раз остался совсем один, наедине с серыми потолком, стенами и стальной решёткой. Нежданная милость похитительницы оказалась мимолётной, это было только редкое исключение из правил. Несколько минут назад она едва не задушила его, лишив какой-либо возможности защитить себя, за то, что он всего лишь схватился за её руку.
Пленник лежал не шевелясь. Он не знал, что делать, о чём думать, куда смотреть. По всем четырём сторонам вокруг него возвышались глухие тёмно-серые стены, наводящие смертную тоску при одном только взгляде на них, а сверху нависал, тяжёлый потолок, ежесекундно грозящий медленно опуститься и раздавить комнату, подобно колоссальному многотонному промышленному прессу. Опустив глаза, можно было созерцать лишь свои прикованные к кровати руки, да стальную решётку. Если поднять взгляд, открывался вид на капельницу с неизвестным содержимым, неспешно стекающим по гибкой прозрачной трубке через катетер в вену. Судя по тому, что он был жив и не в бреду, лекарство помогало, но как-то не по себе становилось оттого, что лечение оказывалось насильно. Тяжёлые мысли снова водили унылые хороводы в голове Г., сея тревогу и отчаяние, гася последние искры, и без них, едва тлеющей надежды. Он закрыл глаза. Спать сейчас не хотелось, но сон был единственным способом сбежать из этого тошнотворного места. И пленник решил не раскрывать век, чтобы таким образом постепенно уснуть.
Час от часа, день ото дня нити времени, цепляясь друг за друга, спутывались в несуразный корявый клубок, медленно превращаясь в единое целое, части которого невозможно отличить друг от друга. Становилось невероятно сложно понять, сколько времени прошло между событиями: несколько минут, часов, дней… В душе у Г. сложилось чувство, что в этой камере обитала сама Бесконечность. И он ненароком оказался пленником в царстве этой величавой непостижимой госпожи, о существовании которой знают все, но которую никто не может ни увидеть, ни даже представить.
Он не знал день сейчас или ночь, утро или вечер. Какая погода за стенами: дождь ли, снег ли, туман или ветер, светит ли солнце, видны ли звёзды… Само понятие «время» расплылось в его сознании, потеряв свои формы и утратив всякий смысл.
Так пленник провёл ещё пять дней, в полной оторванности от реальности, прикованный наручниками к кровати. Без еды, без одежды, без надежды выжить. Похитительница приходила несколько раз в день: поставить или снять капельницу, подложить или унести утку, дать воды, измерить пульс, давление и температуру. И всё это молча, без единого, ни доброго, ни злого, слова.
На шестой день он проснулся, обнаружив себя лежащим на боку и, одетым. К большому, но приятному удивлению, постель оказалась застлана чистым бельём. На запястьях были наручники, но руки уже не прикованы к кровати. Увидев всё это пленник испытал чувство, которое можно назвать и радостью. Теперь он имел возможность почесать себе нос, укрыться, как удобно, да и что говорить, даже лечь, как захочется! Исчезли и капельница и катетер, от которого вена начала болезненно ныть.
При первой же попытке сменить позу, Г. понял на сколько он ослаб, пока находится здесь. Ему казалось, что прошла целая вечность. А когда вспомнил, что всю эту «вечность» его глаза не видели еды, желудок, забурлив, издал жалобный громкий протяжный вой, оповещая всю округу о том, что измученный организм нуждается в пище. От сильного голода немного мутило.
Неожиданно открылась дверь, напугав пленника до такой степени, что того передёрнуло. Подойдя к кровати с внешней стороны решётки, похитительница отдала ему приказ сесть. Он усомнился в своих физических возможностях, однако постарался исполнить указания, к тому же, самому уже крайне надоело находиться в горизонтальном положении. После нескольких минут грандиозных усилий Г., наконец-таки, сидел на кровати, опираясь спиной о стену.
— Подвинься к решётке, – продолжала отдавать распоряжения она.
Пленник медленно, но верно, достиг и этой цели. Он посмотрел на хозяйку взглядом, в котором явно читалась просьба не отдавать больше подобных приказов. Его немного пошатывало из стороны в сторону, несмотря на то, что спина имела надёжную опору. Чтобы придать своему телу более устойчивое положение, Г. решил дополнительно опереться плечом на решётку. Его силы были на исходе.
— Пей! – хозяйка протянула ему пластиковый стаканчик с какой-то серовато-белой жидкостью.
Он взял стакан, едва удерживая его в руках, и, не задавая вопросов, сделал глоток. Вкус показался знакомым, но это не могло компенсировать того, что порошковая взвесь оказалась крайне противной. Пленник поморщился и поднял на похитительницу вопросительный взгляд.
— Знаю, что гадость, но ты должен это выпить, – ответила она на так и не озвученный вопрос.
Г. зажмурился, выдохнул и залпом выпил всё содержимое стаканчика. Не успел он опомниться, как рядом с ним оказалась открытая бутылка с водой. И очень кстати! Потому что ужасно хотелось запить чем-нибудь эту несусветную дрянь.
Похитительница ушла, но через пару минут вернулась с большим куском хлеба и бутылкой какой-то мутной жидкости. Она протянула пленнику сквозь решётку еду, тот, не раздумывая, обеими руками схватил ломоть и жадно откусил, сколько смог. Его желудок издал громкий звук, радостно предвкушая получение пищи. Хлеб был необычайно ароматным и вкусным, свежим и мягким. Г. подумал, что никогда ещё такого не ел.
— Это куриный бульон, – сказала хозяйка, дав ему бутылку.
Он ловко отвинтил крышку и принялся пить, заедая хлебом. Бульон был наваристым и ещё тёплым. Первый раз в жизни Г. так сильно радовался еде, причём настолько неискушённой.
Похитительница стояла рядом и не с меньшей страстью, чем пленник ел, наблюдала за ним. Наконец, когда от трапезы уже ничего не осталось, она ушла, оставив после себя пару бутылок питьевой воды. Так начались первые недели Г. в плену. Тянулись серые однообразные дни. Будни. Проклятье современности. От них не скрыться никому. Никогда. Они настигнут всегда, везде, и каждого. Чем бы человек ни занимался: бурным бесшабашным весельем или спокойным отдыхом, увлекательной работой или изматывающим осточертевшим заработком на жизнь. Его неизбежно настигнет стая серых жестоких волков, похожих друг на друга, как две капли воды. Настигнет. И разорвёт на части живое трепетное начало человеческой души, заставит стераться границы между вчера и сегодня, уничтожит влекущее сияние непознанного, отравит жизнь ощущением, что уже всё было увидено, всё испытано, что в мире нет и не будет ничего нового, ничего завораживающего, прекрасного, неизвестного. Кем бы человек ни был, его всегда настигнут бессердечные беспощадные хищные будни, превращающие цветное в серое.
И в плену Г. не избежал этого проклятия. Он привык. К наручникам, к решётке, к глухим стенам, к приказам встать на колени, к унижениям и побоям. Его кормили раз в день. Этого было мало для полноценной жизнедеятельности, но достаточно для того, чтобы хватало сил как-то передвигаться по камере и не сойти с ума от голода. Радовало только то, что водой всегда снабжали в избытке.
Похитительница приходила довольно часто. Как правило, все её посещения начинались с приказа «На колени!». Далее мог следовать из следующих сценариев развития событий. Либо она усаживалась на кресле перед решёткой и молча наблюдала за Г. Либо входила в камеру и затевала беседу, зачастую больше подходящую то на допрос, то на моральную пытку, чем на диалог. Либо избивала, правда, обычно не до полусознательного состояния. Иногда ей удавалось найти какой-нибудь повод для рукоприкладства, а порой и предлога искать не хотела: била просто так, не пытаясь скрыть получаемого удовольствия от процесса. Нанося удары, она ощущала прилив трепета и восторга. Волнами всё её естество окатывало то до боли колючим холодом, то пульсирующим жаром. Волны разливались по телу, затем, стремительно набирая мощь, объединяли усилия и ударяли направленно в голову, заставляя весёлые мурашки бегать под кожей от темени к затылку.
Порой бывало и так, что эти три сценария могли смешаться в любом соотношении. Например, хозяйка могла избить Г. после относительно мирной беседы, после чего выйти за решётку, сесть на кресло и молча наблюдать за ним. Ему было запрещено вставать с колен, пока она не покинет комнату. Приходилось стоять, как экспонату в музее, пока ей это не надоест.
И вот наступил очередной день, такой же, без конца и начала, как и все остальные. Г. сидел на кровати, забившись в дальний от решётки угол, укутавшись в плед в попытке согреться. Он много думал, но мысли не были о чём-то конкретном. Как обычно – всего лишь обрывки вечно заходящих в тупик рассуждений о том, как отсюда выбраться, потрёпанные временем и пережитыми ужасами проблески воспоминаний о родных, о друзьях, о той, прошлой, жизни которой его лишили. О том, сколько бы он мог сделать, не попади в сюда.
Но всё же один вопрос беспокоил пленника на данный момент больше всех остальных. Это был вопрос веры. Он не давал покоя всю жизнь, ещё со времён отрочества. А теперь, когда Г. всё предоставленное ему время проводил наедине с самим собой, этот вопрос особенно мучил его. Когда-то он принял православное крещение, причём по своей воле и уже во вполне осознанном возрасте. Было время – на его груди всегда висел крестик, и не существовало сомнений в том, что делать утром по воскресеньям. Несколько недель Г. исправно ходил на воскресные службы. Потом походы стали всё реже и реже, пока, в конце концов, не прекратились вовсе. Но веры как таковой, того всемогущественного светлого чувства, от которого растворяется любая тьма, завидев ещё издали его величественные, сверкающие чистым золотом, отблески, у него никогда не было. Он никогда не понимал ни набожности, ни религиозности. Но здесь… Сейчас… Так хотелось верить! Пусть в какую-нибудь немыслимую силу, но всё же верить. Слепо. Иррационально. Не пытаясь найти ни объяснений, ни доказательств. Отдаться этому чувству полностью, без остатка, всем естеством.
«Светило солнышко и ночью и днём.
Не бывает атеистов в окопах под огнём.
Добежит слепой, победит ничтожный.
Такое вам и не снилось…»
Пленник тихо, почти не слышно, скорее чисто символически шевеля губами, напевал слова одной из своих любимых песен, которые на сей момент оказались как нельзя лучше описывали его нынешнее душевное состояние. Он ухмыльнулся и подумал: «Да уж. Точно. Не бывает…» Г. ощущал сейчас себя тем самым дурачком. Всю жизнь что-то искал, чем-то занимался, но так и не смог понять, чего же ему всё это время так не хватало. Никогда толком ни во что ни верил, ни в Бога, ни даже в собственное ремесло. У него не имелось того, что называют таким громким словом «мечта». А у кого она есть? Все хотят много денег, собственное жильё, дорогущую машину, съедающую тоннами бензин, жену-супер-модель или мужа-победителя олимпийских игр или олигарха. Некоторые ещё несколько раз в жизни задумываются о том, что было бы хорошо, если бы в мире не было войны, и то обычно на экзаменах по литературе и философии. Кто-то хочет «Туда-где-нас-нет» и думает о том, что где-то там будет лучше, потому что «живут же люди». И всё это, подхваченное из книг, кино и общепризнанных идеалов, мы жадно присваиваем, нарекая своей «мечтой». Хотя это всего-лишь низкосортные полуфабрикаты. Без мечты жить нельзя. Вот и выбирай себе что-то из оглашённого списка. Не нужно думать. Остаётся только подогреть на синем пламени эгоистичных амбиций, и вот она – готовая, сверкающая лоском, но в большинстве случаев, трагически недостижимая пустая цель жизни. Одобренная родителями, друзьями и коллегами. Цель, которая топит и душит почти все семь миллиардов людей на планете. Которая не принесёт счастья, даже если её достигнуть. И Г. был как раз из числа этих семи миллиардов. Прожив бо;льшую половину жизни, он так и не понял, чего же от неё хочет.
Ему не удалось сделать даже того малого, на что уж точно способен каждый: сделать счастливым хотя бы одного человека на свете. Он был женат дважды, имел сына от первого брака. Но так и не смог сохранить ни любовь, ни семью. Не получилось стать ни заботливым мужем, ни уважаемым отцом семейства. По сути говоря, вышло так, что родителем он являлся скорее формально, чем фактически. Первый брак распался, когда ребёнку ещё не исполнилось четырёх лет. С тех пор Г. видел сына сначала по выходным раз в месяц, а затем, ввиду неотъемлемой нервотрёпки и кучи упрёков, лавиной сыпавшихся на него от бывшей жены, свидания становились всё реже. Пока не превратились в рутинные счета на выплату алиментов и незатейливые открытки ко дню рождения и на Новый год. О втором – и говорить не стоит. Это можно было назвать, скорее, ошибкой, чем семьёй.
А каким сыном-то он сам был для своих родителей? Вечно откладывающим «на потом» звонок матери. Которая стала вдовой примерно в том же возрасте, в каком он был сейчас. Она осталась одна с двумя сыновьями-подростками, которые через несколько лет выросли и разошлись каждый своей дорогой, уведшей их далеко из родного городка в полный возможностей мегаполис. После этого она осталась совершенно одна на закате лет. Страшно; одиночество в старости. Два-три телефонных звонка в месяц от сыновей, преимущественно от старшего, да могилка любимого мужчины – вот и всё, чем она жила. Ей удалось договориться, чтобы для неё оставили место на кладбище рядом с мужем. Чтобы после смерти снова быть с ним вместе, но в этот раз уже навсегда, точнее, пока какой-нибудь предприимчивый делец не решит продать территорию старого кладбища под строительство очередного торгово-развлекательного комплекса.
Г. знал, что не оправдал материнских надежд. Поэтому старался звонить ей как можно реже. Ему не довелось закончить университет, в который мать огромными усилиями убедила его поступить. Не удалось построить какой-то выдающейся карьеры. Делал, что получалось. Зарабатывал, сколько платили. В общем, был самым что ни на есть «обычным» человеком, со своими маленькими победами и поражениями, радостями и горестями. Но не смотря на всё это он знал, что мать его всё равно очень сильно любила, той самой безусловной безграничной любовью, какой способна любить женщина своего ребёнка. Г. подумал, что она сейчас наверняка безутешно горевала по пропавшему сыну. «Только бы ей не показывали того видео со склада, – переживая за материнское сердце, то ли молился, то ли просто говорил сам с собой он, – надеюсь, этого не произойдёт…»
Его размышления прервал звук открывающегося замка входной двери. «Что теперь? – насторожился пленник, – Снова бить? Ведь это больно… Господи, сделай так, чтобы всё закончилось! Знаю, что не умею молиться, но услышь меня, пожалуйста! Я не могу так больше. Прошу, забери меня отсюда!»
Г. заметил в руках хозяйки небольшой пластиковый контейнер. И прежде, чем он успел подумать о том, что там, возможно была еда, его желудок озвучил аналогичное предположение громким урчанием, слышным даже в самых удалённых уголках комнаты.
Она подошла, просунула контейнер через решётку и дала команду:
— Ешь!
Г. спешно подвинулся по-ближе. В контейнере он с большим удивлением обнаружил варёную картошку, приправленную растаявшим сливочным маслом и аппетитную жаренную небольшими кусочками свинину. Как только крышка была открыта, невероятно вкусный запах моментально распространился по всей комнате. Учитывая то, что его меню в последнее время состояло преимущественно из хлеба и воды, иногда с куриным бульоном, иногда с кусочком какой-нибудь колбасы, такую трапезу можно было назвать пиром. Сейчас в распоряжении пленника была даже ложка, что случалось крайне редко, ввиду того, что, как правило, необходимость в столовых приборах отсутствовала.
Получив еду, он хотел отодвинуться в глубь камеры, на психологически более комфортное расстояние от похитительницы, но получил приказ остаться у решётки. Озираясь по сторонам с небольшой опаской, пленник начал есть.
Хозяйка удобно устроилась на своём кресле, и, понаблюдав пару минут за тем, как Г. с треском уплетает обед, который одновременно является для него и завтраком, и ужином, спросила:
— Вкусно?
— Да, – он на несколько секунд поднял глаза, удивившись вопросу, но быстро продолжил есть, побоявшись, что его могут лишить пищи.
— Если у тебя есть какие-нибудь вопросы, я могу на них сейчас ответить, – объявила она, прикурив сигарету.
По всей видимости, настроение у неё сейчас было хорошее, можно даже сказать, в какой-то степени, добродушное. Г. знал, что в такие моменты ему бояться нечего. Видимо, иногда ей хотелось побыть «хорошей». От зла люди быстро устают. Даже самый последний подлец и тиран испытывает потребность творить добро, хотя бы изредка. Доброта – есть суть человеческого естества. Без неё человек лишается жизненных сил и самого смысла существования, и как следствие, погибает. Не только морально, но и физически. Только то, что является добром, может дать силы жить дальше. Будь то любовь, надежда, вера, сострадание или то самое чувство, суть которого никто не может объяснить, но которое в простонародье называют словом «счастье».
Воспользовавшись моментом, пленник, дожевав очередную порцию лакомства, спросил:
— Сколько я уже здесь?
— Сегодня – тридцать шестой день, – ответила хозяйка.
Он задумался на какое-то время, затем бегло окинул взглядом комнату, после чего продолжил есть.
— А по твоим расчетам сколько выходило? – похитительнице сейчас явно хотелось поболтать.
— Не знаю. Я каждый раз сбивался со счёта, – сказал Г., не отрываясь от еды и не поднимая глаз.
— Ну, хотя бы примерно, – настояла она.
— Я думал, месяца три, – пленник сделал вид, что внимательно рассматривает еду. Было заметно, что ему тяжело говорить на эту тему.
Выдержав короткую паузу, она задала другой вопрос.
— Чего тебе больше всего не хватает?
Он перестал жевать и поднял на неё широко открытые блестящие от переизбытка влаги глаза.
— Я имею ввиду, каких предметов, – уточнила хозяйка.
Г. немного передёрнуло, и он отвернулся.
— Сложно ответить, – слегка надорванным голосом сказал он и отправил очередную ложку в рот.
— А ты подумай. Время есть. Я никуда не спешу.
— Зачем ты это спрашиваешь?
— Хочу знать. Это единственная причина, по которой люди задают вопросы: они хотят получить ответы.
С таким высказыванием не поспоришь. Пленник молча продолжал жевать, размышляя о том, что ему говорить. Ситуация была странная, даже немного нелепая. И он знал, что отмолчаться не выйдет.
Конечно, больше всего на свете ему не хватало свободы. Но это не предмет, хоть её и можно и подарить, и отнять. Г. подумал, что, судя по её необычному поведению, есть вероятность, что она действительно намеревается дать ему то, что он попросит. В таком случае, нужно просить то, в чём скорее всего, не откажут. Он всегда любил рисовать, к тому же, если будет где и чем писать, можно было бы вести что-то в роде дневника. Хоть какая-то замена нормальному человеческому общению. В итоге, доев, пленник озвучил свой выбор.
— Ключи от дверей и цепи ты мне в ряд ли дашь… – попытался пошутить он, издав звуки, отдалённо проходящие на смех, затем замолчал и, сменив выражение лица на серьёзное, сказал, – Я хотел бы ручку и тетрадь.
— Я поняла, – сухо заключила она.
Тон этой фразы не давал никаких шансов оценить перспективы просьбы. Через несколько секунд хозяйка встала, молча забрала у Г. контейнер и ложку и ушла. Каждый раз, когда она покидала комнату, он испытывал странное чувство, которое не мог объяснить. Ему было совершенно понятно, почему по его телу пробегал колючий холодок каждый раз, когда раздавался щелчок замка входной двери. Но когда похитительница уходила… Становилось… грустно? Сложно сказать, как назвать это ощущение. И с каждым разом это непонятное чувство набирало силу, приобретая всё более чёткие формы и более яркие краски. Сейчас пленник поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы похитительница осталась.
Одиночество становилось до такой степени невыносимым, что он испытывал острую потребность быть рядом хоть с кем-нибудь, пусть даже с самым жестоким и непредсказуемым человеком, которого ему довелось встретить на своём жизненном пути. Г. доводилось слышать о том, что заложники иногда начинают сочувствовать своим похитителям, и, больше того, начинают помогать им и даже влюбляться в них. Этому явлению психологи дали какое-то хитроумное научное название. Раньше подобные феномены он считал попросту бредом, пустыми байками из Интернета. Сейчас же его мнение по данному вопросу начинало меняться.