ДРАКУЛА. МИНА И АЛЕКСАНДР.
ГЛАВА 3 Встреча с прошлым.
… Я веду эти записи , скорее, по привычке… с того времени, когда в моей жизни ещё был Джонатан Харкер… Могу ли я совершенно забыть его? Пока что нет… Он тоже был большой частью моей жизни… Большой частью! Которая растворилась в каком-то грустно-сером тумане вместе со смертью моего отца.
Я не знаю, понимает ли Александр, как сильно я грущу об отце ? Как мы были близки с папой ? Как он меня любил, и как я любила его , потому что мы были единственные друг у друга во всём мире !... Если бы не было Александра, его потрясающей, просто поразительной нежности ко мне – я бы… не знаю что сделала… Нет, я бы не сделала ничего страшного!, ведь я доктор, так же как мой дорогой папа… Я ценю жизнь, я люблю её во всех проявлениях. Но, возможно, я бы работала, работала и работала, пока не обессилела от изнеможения, что для врачебной специальности опасно : крайне устать до, может быть, роковой невнимательности.
…. И всё-таки иногда я совсем не понимаю Александра. Я счастлива с ним, да. Но он для меня огромная загадка . Он очень нежный – и очень сильный ! Такой сильный, что, пожалуй, мне трудно это переносить. Я замечаю некоторые вещи (…), о которых пока что не хочу писать подробно. Весьма странные вещи ! Но я не могу объяснить их. Замечаю уже давно, ещё с тех времён, когда жила с Джонатаном, и только иногда видела мистера Александра Грейсона… Мне думается, что Александр, как минимум, не вполне здоров. Но, может быть, боится мне сказать об этом, потому что всегда хочет быть в моих глазах сильным и героем ? …
Почему у него всегда такие холодные руки , довольно странная на ощупь кожа (теперь я это вполне понимаю) ? Почему он боится и не хочет, чтобы я вслушалась в его пульс? Это весьма странно . Если он болен, то я хотела бы помочь ему ! Я не дитя, и не маленькая девочка. Я могу быть сильной, и особенно ради него, ради едиственно-родного человека, который остался в моей жизни.
Однако он не позволяет мне этого. И мы оттого не становимся ближе друг к другу… Я со страхом думаю об этом. Насколько близки мы стали, и как дальше разовьётся наша, не телесная, нет – именно духовная близость?... Какие формы всё это примет ?... Потому что в мире нет ничего неизменного… И даже Джонатан Харкер, с которым я мечтала прожить долгую жизнь -- и он изменился и ушёл, а точнее, позорно убежал из моей жизни…
Из-за смерти папы, в которой Харкер (пусть лишь косвенно!) виновен – видеть его не могу и не хочу. Я не хочу даже вспоминать о нём. Джонатан знал, но ничего не остановил ! Из-за него погибло столько людей ! Он не просто виновен, он – преступник !.... Его друг - погиб. Мой отец – погиб. Погибли женщины, дети, старики, чьи-то отцы и братья. Харкер виновен ! И этого уже не изменишь, никогда и ничем.
….Ещё раз о Харкере. Я знаю, Александр постоянно помнит о нём. Все мои попытки доказать, что эти отношения остались в прошлом, что Джонатан перестал, совершенно, быть для меня чем-то значимым , раз так печально всё вышло в нашей короткой совместной жизни , заканчиваются провалом. Александр будто бы не слышит меня, или слышит лишь то, что хочет услышать сам.
.........................
В Лондоне стало спокойнее, случаев странных пациентов не было за последние дни. Я могу погрузиться в обычную, знакомую мне с детства работу, ибо я часто приходила к папе. Всё прекрасно.
Наконец-то, в больнице нет постоянного аврала, наконец-то всё упорядоченно и хорошо, и если возникают какие-то напряжённые ситуации, то они могут быть разрешены быстро и в самом спокойном рабочем режиме. Я отдохнула и выгляжу свежее, и, как я думаю, более привлекательно. Признаюсь хотя бы сама себе: мне не нравится быть просто доктором Мюррей и просто попечительницей и даже ангелом-хранителем для нашей больницы, которой, я, без сомнения, очень дорожу. Но я так же молодая женщина.
Ах, я люблю жизнь, и солнце, и розы под солнцем, и даже под дождём ! Это всё так замечательно, несмотря на то, что осень, и Лондон весь серый, и как сказали бы некоторые – готический. Но я не люблю этого – готического…. Я пытаюсь доказать это Алексу. А он вечно занят, хмур, часто желчен, всё время в своих делах и не весел. Никогда лишний раз даже не посмеётся со мной, и, сказать честно, с того времени, как он отказался (опять таки, по непонятной причине!) посетить со мной театральное представление, которого я так ждала, я вообще перестала что-либо понимать. Раньше он был другим. Раньше он непременно поехал бы со мной в театр, и на прогулку в парк,раньше он чаще бывал весел !, раньше он не был так отчаянно загружен своими делами !, чем он постоянно отговаривается теперь от всех моих предложений. И , увы!, наши чувства друг к другу всё более запутываются… Но что поделать, когда от него всё зависит, всё разрешение наших вопросов? Ведь я же говорила ему об этом! Увы, он словно бы не слышит меня…. А я … уже устала обо всём этом постоянно думать. Просто устала.
Сегодня я по-новому, более сложно, уложила волосы, и надела новый костюм, потому что у меня отличное настроение. И я отказалась от синего цвета, который так любит в моих нарядах Александр. Ничего синего. Почему бы мне даже на работе не выглядеть отлично – несмотря на то, что работаю я в белом халате и, в основном, с людьми пожилыми? Да, я поехала, и купила этот достаточно дорогой костюм , строгий, но с изящными кружевами , и с достаточно подчёркнутой талией.
Во время разъездов по модным магазинам, я острее вспомнила о Люси, о том, как она вытаскивала меня с лекций и из лаборатории в самые бесшабашные походы… Нам не было скучно вместе: мы постоянно подшучивали над Харкером и потихоньку хохмили над всеми мужчинами, чьи взгляды ловили на себе. О, мы были ещё те две шпильки !... Как я жалею теперь, что рядом со мной нет Люси – вот кто, действительно, мог развеять самые грустные мои мысли и заразительным смехом отвлечь от проблем, выслушать меня, искренне и бескорыстно помочь… Я скучаю по тебе, дорогая, я не знаю, что за беда случилась с тобой, ибо в глубине сердца я чувствую, что беда… Все мои попытки отыскать Люси не увенчались успехом. Я не знаю : может быть , она уехала, и сама не хочет того, чтобы я её искала. Вспоминая нашу последнюю сцену с ней, её слова, но особенно её слёзы и неподдельное страдание, я теперь думаю, что поступила не правильно, поступила жестоко!... Но!... Люси так неожиданно обо всём мне сказала !… Теперь я бы хотела поговорить с ней, не отталкивать, но утешить и успокоить, и сказать ей, как она мне нужна . Мне не хватает рядом моей дорогой Люси, она одна знала обо мне долгое время всё!, буквально всё ! Но куда же она пропала ?... Я бы хотела сказать ей : о, если ты переживаешь из-за Харкера, так я уже давно не с ним, и счастлива с другим человеком ! И, может быть, я даже должна благодарить именно тебя, за то, что так получилось.
… Задаваясь этим вопросами о Люси, я не забыла того, о чём говорили мы с Мильтоном. И загадочный пациент профессора Хельсинга не выходит у меня из головы. Я тщательно вспоминаю всё, что, даже мельком, видела в лаборатории своего учителя, а я видела в том числе и некоторые формулы, часто тайком от профессора, и у меня, к счастью, отличная память. Я так же нашла свои записи, по поводу работы с тем образцом странной крови. Если бы я где-нибудь ещё могла раздобыть такой же образец! Но, увы, похоже, он был уникален. С недавнего времени, я стала всё записывать, так как записи помогают мне выстроить систему. И тогда я смогу докопаться до истины, я просто уверена в этом ! Не умом – но в глубине души я понимаю, что для меня это очень-очень важно. Не знаю, почему во мне возникло такое убеждение, но я одержима в нём, как бывал одержим Ван Хельсинг своими исследованиями.
Я снова написала итальянскому коллеге Хельсинга, и, надеюсь, он скоро как-то откликнется на моё письмо, может быть, даже приедет. Ибо какой учёный откажется от разрешения загадки! А то, что наблюдаем мы с Мильтоном самая настоящая загадка и, может быть, целая неизвестная область в науке. И я не страдаю снобизмом, чтобы попросить помощи у коллег там, где самой недостаёт знаний.
… Одна из новеньких младших медсестёр заглянула в мой кабинет, сообщив, что ко мне приехали, меня спрашивают. Неизвестный человек. Пропустить ли его в больницу? (ибо, в нашем учреждении, конечно, закрытый режим).
-- Пропустите… Хотя нет, нет. Я сама выйду к нему. Кто это?
-- Он не представился. Cказал только, что ему очень нужно вас видеть. По срочному делу, не терпящему отлагательства. Он ожидает в палисаднике при больнице… Это молодой человек.
На улице не жарко, но я не хотела возиться, накидывать пальто. Вдруг промелькнула мысль: а что если это коллега из Италии? Я почти бежала по коридорам больницы, и скоро уже ворвалась в наш прибольничный палисадник – весной, кстати говоря, особенно красивый. Красивый даже теперь, поздней осенью.
… Молодой мужчина стоял возле старого дерева , близ засыпанной ярко-жёлтой листвой скамейки. И, когда я подбежала с живостью, он обернулся. Я остановилась так резко, словно наткнулась на стеклянную стену. Это был никакой не итальянский учёный, а всего лишь Джонатан Харкер.
В его руках cиял роскошный букет роз, как раз таких , какие я люблю, чайных.
-- Мина!
Наконец он разродился хотя бы одним словом!
-- Доброе утро, Джонатан – холодно поздоровалась я. -- Мне сказали, что кто-то очень хочет встретиться, по очень срочному делу…. Слушаю. Прости, но я на самом деле занята , это не отговорка.
Он глубоко вздохнул, делая ко мне шаг и протягивая букет
-- Мина, дело весьма важное, можешь поверить. И срочное. Вот, я подумал, что ты всё ещё любишь такие розы. Как прежде…
Я взяла букет . Ну, не страдать же бедным цветам !, они не виноваты в том, что их купил не тот человек. Стал накрапывать дождь, и я нешуточно забеспокоилась о своём новом костюме.
-- Послушай, Джонатан, я вижу, что парой слов ты не обойдёшься. Зайдём в мой кабинет, поговорим там. Тебе выдадут халат. И ещё снимешь свои ужасно грязные галоши, и оставишь трость и пальто в раздевалке. У нас всё же больница.
Харкер поспешно кивнул, словно боясь, что я передумаю.
Мы прошли в здание, и я попросила нянечку дать халат мистеру Харкеру и принять его пальто. Пока он передавал вещи (трость, так уж и быть, я позволила ему оставить), и смешно натягивал халат, который оказался ему мал, я невольно улыбнулась, говоря :
- Ох, боже мой ! Да не лезь ты в него так упрямо ! Просто накинь на плечи, и достаточно… Пойдём.
Мы поднялись в мой кабинет, он на втором этаже. Я убрала с кресла халат,который так и не успела надеть в это утро, и села за стол. Потом, вспомнив о цветах, встала в поисках вазы, вместо ножа использовав скальпель, чтобы подрезать розы, и правда, божественные! Вазы не нашлось, зато был медицинский кувшин, который заменил ее. И я позвонила с просьбой принести воды для цветов, а заодно и чаю для нас с Джонатаном. И снова села за стол, взглянув на него.
Всё это время Харкер просто пожирал меня глазами, я этого, конечно, не могла не замечать. Но что я могла теперь поделать, Джонатан Харкер, когда наша совместная жизнь уже в прошлом для меня ? Я сделала строгое и скучное лицо , сухим тоном произнесла :
-- Джонатан, ты что-то хотел сказать мне ?
Он вздохнул, кажется в третий или четвёртый раз за это короткое время.
-- Мина… Послушай ..., ты потрясающе выглядишь!
-- Спасибо, приятно слышать. … Я немного пришла в себя, после аврала с пациентами, которых мы , как и все больницы, , вынуждены были принимать ,хоть у нас совсем другой профиль, и…
Я хотела сказать «и, если ты помнишь об этом !, после смерти папы», но меня что-то остановило. Потому что Харкер это знал конечно же. Нянечка принесла чай и свежие булочки . Я придвинула одно блюдце со стаканом чая и булочкой Харкеру, другое к себе.
-- Пей чай, Джон, на улице промозгло. И, ей-богу!, говори уже то, о чём хотел сказать! Пожалуйста. Перерывы на чаепитие у нас совсем небольшие.
Он отпил чай и съел полбулки прежде, чем решился заговорить дальше.
-- Мы так с тобой пьём сейчас чай, как бывало по утрам у нас дома… Ты помнишь наши завтраки, Мина ? Иногда довольно долгие...
-- Конечно,-- ответила я уже вполне серьёзно, -- Я не могу этого не помнить,Джонатан, хоть дом у нас был короткое время…. И теперь у меня совсем другой дом.
-- Тебе хорошо живётся с Грейсоном?
Он посмотрел мне в глаза. На секунду я узнала его взгляд, и его лицо – того прежнего Джонатана Харкера, с которым когда-то хотела связать всю свою жизнь. Я промедлила с ответом… Он кивнул как бы понимающе, но я поспешила разочаровать его.
-- Ты не правильно понял моё замедление, Джон. Мне хорошо живётся с Александром…. Он очень любит меня. Да, нам вполне хорошо.
-- И никаких, «но», Мина, абсолютно, абсолютно никаких?
Джонатан Харкер!, как журналист он умеет быть и въедливым и допытливым, и многое подмечать , я никогда не умела лгать ему, вот что было истинной правдой ! Он мне умел, я ему – нет, ибо он легко это видел даже раньше меня самой… Я, невольно, опустила глаза, слегка покраснев (к моей досаде, кожа у меня тонкая и светлая ,и покраснеть для меня не составляет труда!).
-- Если хочешь знать правду, я тебе отвечу, абсолютно честно: мне хорошо с Александром. Но!... Но я чего-то недопонимаю в нём. В его жизни и … и в его поведении. Просто недопонимаю! Но – я думаю, что это пройдёт. Люди не сразу привыкают друг другу. Одно дело жить порознь, в любовании друг другом. Совсем другое – жить рядом, каждый день, со всевозможными мелочами. Я думаю, ты это понимаешь.
Я отпила свой чай, и съела свои полбулки. Джонатан вновь кивнул согласно.
-- Я рад, Мина. Если ты счастлива, я рад... Я рад видеть, что ты прекрасно выглядишь, и что у тебя по-прежнему хороший аппетит. Что ты – цветущая, весёлая, красивая молодая женщина. И, ей богу!, если бы это было по-другому, я был бы очень, очень несчастен.
Я снова покраснела, гуще, чем в первый раз, и положила свои полбулочки на блюдце.
--Харкер, ты, ты !..
Он вдруг наклонился ко мне через стол, взгляд его стал очень-очень серъёзеным и напряжённым.
-- Мина, ты живёшь с чудовищем. Александр Грейсон не человек. Я работал с ним, я работал на него, и я знаю, о чём говорю.
Он снова сел прямо на стуле, продолжая говорить с убеждением :
-- Мина, ты можешь ненавидеть меня, я, правда, сделал много, очень много зла. Я, может быть, и сам знаю это, понимаешь! Ведь что я – машина бесчувственная разве ?!... Меня обманули, мной манипулировали… Ну ладно, не в этом дело – я не оправдываться пришёл. Я пришёл предупредить тебя. Понимаешь?... Ты верь мне, или не верь, но ты мне дороже жизни. Ты можешь не любить, ненавидеть меня, но ты меня просто выслушай: Грейсон чудовище. Профессор Ван Хельсинг вытащил его из железного ящика, чтобы сделать своей машиной смерти против древнего и тайного Ордена Дракона. Профессор сам рассказал мне об этом ! Мина, всем, что было между нами хорошего, я клянусь тебе в этом.
Я вскочила со своего места и закричала, потому что, совершенно внезапно!, ужасная боль словно раскалённой иглой пронзила мою голову!
…………………………
Я открыла глаза на кушетке в своём кабинете. Оказывается, я потеряла сознание. Д-р Мильтон прощупал мой пульс,затем посмотрел зрачки. Почему-то Харкер находился в той же комнате , то есть в моём кабинете. Он был очень бледен и очень взволнован, маячил, буквально, как привидение за спиной Уилла. Я села на кушетке. Мой красивый, модный костюм !, видимо, впопыхах оказывая мне помощь,чтобы ослабить корсет,оторвали пуговицы на застёжке ,прямо с кусочками ткани ! Я стянула ворот рукой, ещё слегка дрожащей.
-- Мина, как чувствуешь себя ? , -- спросил осторожно и заботливо Мильтон.
-- Хорошо… Немножко слабость.
Я снова с непониманием посмотрела на Харкера. Что он здесь делает, и когда пришёл сюда? Зачем?
-- Что со мной случилось ? Я… как-то слабо помню, Билл…. У меня вдруг возникла очень сильная головная боль.
-- Да, -- Уилл взял меня за руку, считая пульс, -- Ты ужасно закричала и потеряла сознание… Мистер Харкер был с тобой в кабинете. Ты сама проводила его к сюда, вы о чём-то говорили.
Мильтон с неприязнью посмотрел в сторону Харкера. Я тоже взглянула рассеяно в его сторону.
-- Да ? … Я не очень помню. Я кажется, действительно, проводила сюда Джонатана. И мы о чём-то с ним беседовали… но… но я не помню о чем...
В моей голове вновь возникла какая-то лёгкая пульсация, я напряжённо потёрла висок, стараясь её унять. Мильтон, взглянув в сторону Харкера , сделав сердитый знак рукой, чтобы он удалился. Сию секунду. Немного помедлив, Джонатан вышел из кабинета, а Уилл засыпал меня беспокойными вопросами, заставил снова лечь на кушетку, принёс плед и лекарства. Я и сама не могла понять, отчего возник этот обморок и слабость. И я вполне согласилась с Мильтоном в том, что нужно поехать домой, отдохнуть.
Карета Александра прибыла буквально через полчаса. Мильтон проводил меня до неё лично.
Сегодня яркий день, и Александр, как обычно, не приехал. Слуга поддержал меня за руку, усаживая в карету. Мельком выглянув из окошечка на больничный палисадник, я увидела Джонатана. Он стоял возле дерева, рядом со скамейкой, и так сжимал свою трость, что пальцы просто побелели ! На его лице была написана крайняя решимость и одновременно отчаяние. Именно таким взглядом проводил он мою карету, вернее, карету американского промышленника и моего мужа Александра Грейсона.