Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2014/11/11/1907
В госпиталь меня вёз молодой красавчик Джанлука. Поинтересовался, какое у меня образование, откуда я. Выразил своё восхищение Санкт-Петербургом.
Его старушка-мама (здесь женщины обычно рожают поздно, по сравнению с нашими) заболела внезапно, что-то с желудком.
Госпиталь находился на горном склоне и относился к Таормине. То есть, к району Таормины. Многоэтажное здание, лифты, туалеты, кафе и автоматы с напитками и снеками во всех коридорах. Вход внутрь свободный. В каждом отделении – своё справочное. Мама (два её сына велели называть её именно так) была на онкологии.
Перед справкой – зал ожидания, с диванами. И библиотека, тоже уставленная диванами, в которую ожидающие свободно заходят и читают, что хотят: журналы, книги, библии, детскую литературу.
Из окон я сфотографировала несколько видов, потом стало не до развлечений.
Старушка лежала в двухместной палате, на автоматизированной кровати. Из неё торчали два катетера, прозрачные шланги из которых уходили в сумки, а сумки эти надо было носить, куда бы мама ни направлялась. Сама она выглядела плохо, и была ужасно нервной, кричала, стонала, визжала, материлась, проклиная всех святых, без остановки. Вторая женщина, Нина, похожая на скелет, передвигалась в обнимку с капельницей на колёсиках. Нина постоянно просила маму замолчать, но мама, явно с головой не дружила. Просто поразительно, как эта, с виду благообразная старушка превращалась в чудовище, едва продирала глаза от коротких снов.
Я провела в госпитале три ночи. Вернее, всё было хуже. Меня отвозили к маме в 4 часа после обеда, а забирали утром в 11 - 12 часов. Старушка не давали ни минуты покоя. То пить, то есть, то повернуться на бок, то лечь прямо, сто раз в день поменять положение кровати, помассировать руки-ноги-спину-голову, отвести в туалет, позвать врача, и т.д. и т.п. Если врачи не приходили, она жала на кнопки вызова и вопила на всё отделение. Думаю, медперсонал перекрестился, когда её забрали домой.
Спать пришлось на скомбинированном ложе из двух стульев и инвалидной коляски. Сестрички прикатили её, положив сверху два одеяла, простынь, полотенце и подушку: «Это Вам. Извините, больше ничего сделать не можем». Сыновья купили мне хлеб, воду и круассаны. А хотелось кофе и горячей пищи. Кофе приносили с завтраком, обедом и ужином. Юноша на раздаче прикатив в первый раз столик с кастрюлями, оставил наполненные тарелки и стаканы больным, и вышел. Через секунду вернулся, и поставил еду передо мной.
Дни и ночи были невыносимо тяжёлыми. Я не высыпалась, потому что, стоило закрыть глаза, мама раскрывала рот и орала: «Открой окно, мне нечем дышать! Закрой меня одеялами, я замёрзла! Опусти жалюзи, мне мешает солнце (луна, фонари)! Закрой дверь, в коридоре шумно! Выключи-включи свет, дай другую бутылку воды, где мой йогурт, проверь капельницу, принеси то-это из шкафа, померь мне темпертуру, измерь давление, переверни подушку, поправь ноги, хочу новую простынь, …, …, …»
Я терпела. Понимала, что ей, на самом деле, худо. Надеялась, что дома ситуация изменится.
На второй день вышла к автомату, взять горячего шоколада. Обратно не впустили. Отделение закрыли, выйти в зал ожидания попросили всех. Посетители переговаривались, обсуждая что-то. Через какое-то время вышел врач и обратился к притихшей женщине: «Сожалею…» Он обнял женщину, поцеловал, стал гладить по голове. Я подумала, что это – её родственник. Но тут к женщине стали подходить абсолютно все присутствующие, обнимать и высказывать соболезнования.
Вспомнилась реанимация в Елизаветинской. Молчаливый персонал, пролетающий мимо приехавших к больным родных, «Доктор, скажите…» - «Мне некогда, не сейчас, это не ко мне, подождите»… Мужчины и женщины с затравленными от горя и неизвестности взглядами, одна холодная скамейка на весь закуток в подвале. За две недели трижды врачи сообщали кому-то о летальном исходе. Вокруг несчастных сразу же образовывался вакуум, от них шарахались, стараясь спрятаться за угол, отвернуться. Одна женщина упала в обморок, когда врач сказала ей: «Мы ничего не смогли сделать…». Он едва успел её подхватить, усадил на облупленную белую скамью и исчез.
После третьей ночи в таорминском госпитале сыновья забрали маму домой.
Дом стоял в самом начале города. Их квартира была огромной, на 10 комнат, занимая целый этаж в многоквартирном доме. Терраса на крыше тоже принадлежала им. В квартире – две ванных комнаты, две подсобки, комната для собаки, балконы по всему периметру. Виды – на Калатабьяно, горы, Этну и Таормину. Слева от дома – река Алькантара, под действующим мостом – старый, разрушенный.
Дважды в неделю приходила мулатка Анджела, убиралась, стирала и гладила. Она крестилась, слушая завывания старухи и шептала мне: «Терпения Вам, терпения…»
Готовил младший сын, Серджио. Мне велели сидеть с мамой, споласкивать посуду и загружать в посудомойку, наводить порядок на кухне и в маминой комнате.
Моя комната была крошечной, с проломанной кроватью. Постельное выдали такое драное, что я побрезгала им пользоваться. Ложилась на покрывало, заворачиваясь в свой палантин. Благо, что сентябрь стоял по-сицилиански жарким, за +30.
В квартире был проведён интернет, но я смогла выйти в сеть пару раз, ненадолго.
Больная не давала ни минуты покоя. Ни поспать, ни поесть нормально, ни даже помыться!!! Сама она вообще не спала. Я пыталась взывать к остаткам её разума: «Мне надо принять душ (отдохнуть, поесть)», но она визжала дурным голосом: «Ты – сиделка! Сиди рядом со мной!» Причём, сидеть приходилось в буквальном смысле слова. Потому что даже читать мне запретили.
Сыновья требовали, чтобы я неотлучно находилась в её комнате. Сами они уходили куда-то утром, до вечера, но несколько раз появлялись, проверяя, что я делаю. Я выполняла все действия механически, почти на грани возможности.
На пятый день вечером уснула носом в тарелку. На шестой утром меня выпустили из дома на 4 часа. Это – вместо обещанных двух раз в неделю по 6 часов.
Улицы курортного города манили чистотой и комфортом, отели, цветы, кафе, праздношатающиеся счастливчики. И я – замученная и чуть живая, вяло реагирующая на окружающие красоты.
Пришла к морю. Выбрала пляж перед навороченным отелем, чтобы быть более-менее спокойной за свои вещи, разделась недалеко от лежаков и два часа не вылезала из воды.
Спина гудела, ноги болели, голова отказывалась воспринимать происходящее.
Над водой пролетало облако-птица. Я вздохнула. Когда вижу облако-птицу, знаю: придётся сниматься с места, и лететь куда-то, меняя жизнь. Настроение, и без того препоганейшее, скатилось к нулю.
Вернувшись, сказала синьорам, что этой ночью буду спать. Потому что невозможно не спать 6 дней. Семейка хором завопила, что если я проведу ночь не с мамой, мне за это время не заплатят. Ответила, что для такой больной надо брать двух сиделок, которые меняются через сутки. И повторила, что буду спать.
Спасть мне не дали.
Для того, чтобы старушка-мама могла командовать постоянно, кроме сотового, ей дали домашний телефон. Вторая трубка была у меня, третья и четвёртая – у сыновей. Мама звонила всем. Именно это дёргало мужиков больше всего, заставляя сбегать из дома. Но, воспитанные на авторитете женщины в семье, они срывали зло на мне, ругаясь с каждым днём всё больше.
В десять вечера я ушла в свою комнату и легла. Через полчаса безумная больная набрала мой номер. Я приплелась к ней: «Что Вы хотите?» Она завизжала: «Ничего от тебя не хочу! Уходи! Сегодня ночью за мной будут ухаживать мои сыновья!!!» Сыновья уже примчались к ней, потрясая телефонами.
Я ушла в свою комнату и легла. Только уснула – снова вызов. Я пришла и спросила: «Что?» Она заорала на весь Джардини: «Ничего!!! Я тебе не звонила!!!» Сыновья появились в мамочкиной комнате позже меня.
Я ушла к себе и легла. Через четверть часа – новый звонок. Я взбесилась. Пришла в комнату сумасшедшего собрания и рявкнула: «Что вам от меня надо?!» Сыновья, бегающие вокруг мамаши, заорали: «Уходи и спи!» Мамаша заорала: «Я тебе не звонила!!!» Я заорала: «А кто, бля, мне звонил?! Вот, трубка до сих пор надрывается!!!», швырнула телефонину ей на покрывало и пошла вон. Джанлука окликнул меня: «Наташа, ты забыла телефон!» Я развернулась и отчеканила: «Я не забыла телефон, я его ОСТАВИЛА! Потому что сегодня ночью я буду спать!!!»
Проснулась в 7 утра. От мамашиного ора не спасали даже беруши, которые я не вынимала из ушей все три дня в этой квартирке. Едва вошла в её комнату, сыновья исчезли. Больная не дала выйти ни на минуту. Я крутилась при ней голодная и совершенно вымотанная.
В 11 появился Джанлука и набросился на меня с руганью: «Чем ты занимаешься? Посуда не мыта, кухня не прибрана! Что ты делала с утра?!» Я ответила: «Ваша мама запретила мне выходить из её комнаты. Она сказала, что я буду наводить порядок на кухне, когда вы вернётесь. Между прочим, скоро полдень, а я ещё не завтракала и не умывалась». Он завопил: «Зачем тебе есть, если ты ничего не делала?!»
Я сказала: «Я ухожу» и пошла собирать вещи. Сыночек побежал взади: «Куда уходишь?» - «К Ольге. Я не буду больше здесь работать» - «Мы не заплатим тебе ничего, если ты уйдешь!» - «Если я останусь, я не выживу. Я ухожу!»
Он не заплатил ни цента. Мамаша надрывалась дуриной: «Наташа! Наташа! Иди сюда!!!» Я открыла дверь, и вынесла багаж: чемоданчик, спортивную сумку, рюкзак.
Сыночек спросил: «Почему ты уходишь? Надо работать!» - «Почему Вы спрашиваете? Я же ничего не делала. Вот оставайтесь, и тоже ничего не делайте». Он стал угрожать: «Я сейчас позвоню Ольге, и пожалуюсь» - «Звони. Я ей всё расскажу, к вам не придёт работать ни одна баданта».
На улице начался дождь. Я тащила по шоссе чемодан, поставив на него сумку, спину оттягивал рюкзак. Зонта не было, оставила в Карловых Варах, у Ларисы.
Шла и думала: «Правильно говорят: «Дают – бери, бьют – беги». Лариса мне предлагала отдохнуть у неё, но я отказалась, хотела побыстрее начать работать. Ира предлагала пожить в их квартире у моря, но я отказалась, хотела побыстрее начать работать. Получила работу – и что? Меня измордовали морально, причём, это началось с первого дня, но я терпела, потому что мне очень нужна работа. В чём смысл? Пять дней ожидания и шесть – бесплатного рабского труда. Не взяла хорошее, терпела плохое. Больше так делать не буду!»
Я не заплакала. Корила себя, подбадривала, жалела и уговаривала лучше заботиться о себе. Потому что Ольга всегда наставляла: «В первую очередь думайте о себе, потому что никто здесь о вас заботиться не станет!» Умная женщина. А я сглупила. Ну, с кем не бывает. В конце концов, отрицательный опыт – тоже опыт.
Я могла бы обратиться в полицию. Мои документы были в порядке. Пока – но в порядке. У наглых синьоров были бы большие проблемы. Только, эти проблемы коснулись бы Ольги и её бизнеса. Поэтому, я волокла чемодан, пыхтя от злости, мысленно сочиняя злой-презлой рассказ, в котором сквалыги-братцы и их маман будут главными, мерзчайшими фигурантами. Сукины дети, они у меня переикаются, когда я его напишу и выложу на всеобщее обозрение!
На камнях Алькантары грустила колония цапель. Неплохо было бы сфотографировать, но я прошла мимо.
Перед Калатабьяно остановилась у развилки, на мгновение растерявшись: куда теперь? В смысле, чтобы выйти напрямую к церкви, а не давать кругаля по улицам. Откуда-то выпорхнула бабочка и полетела прямо. Я увязалась за ней, прицепившись к размышлениям о бабочках.
Когда-то я видела в каком-то сериале, как стая прекрасных бабочек лакомится человеческим трупом, и поняла: бабочки - такие же звери.
Может быть, вера древних в то, что душа человека превращается в бабочку, основана именно на этой картинке: облака бабочек на трупах.
Мы любуемся бабочками, но гусеницы, за редким исключением, выглядят гадко. Ничуть не лучше червей, пиявок, глистов и прочей гадости. Это наше их восприятие. Мы же для них – продукт питания. Возможно, поэтому мы их и ненавидим. Не боимся, нет – один удар каблуком, и мерзкая тварь прекратит существование. Но, как бы ни была мерзка эта тварь, на наш взгляд, она живёт, и ей нет дела до наших забот и переживаний. И нам нет дела до них, они ползают, мы ходим.
Бабочка давно улетела, а я пришла, особо не устав. Джардини и Калатабьяно рядом, всего пара километров.
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/10/08/1125