Часть 9-я. ПРОСТИТЕ НАС
********************На угольной куче. Последняя встреча******************
Маринэ не спалось, что случалось с ней крайне редко: всегда засыпала, не успев донести до подушки голову, а сейчас – лежала без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в сереющий за окном рассвет (уже рассвет!) и вспоминая, как они с Отаром сдавали экзамен по сольфеджио.
Они всех обманули: зачётный диктант повышенной сложности написала Маринэ (два варианта, свой и Отара) а аккорды за неё «расшифровал» Отар. Аккорды играли на рояле, один за другим, несколько раз подряд: четырехзвучные септаккорды, пять разных, которые требовалось записать нотами, так же, как диктант, и Маринэ всегда их путала: квинтсекстаккорд, секстаккорд, секундаккорд… тонический, доминантовый, субдоминантовый…
**********************Avanti, popolo, ala riskossa…********************
- А знаешь, как я этюд играла? – Под грузовик! Сибелиус бы оценил! – хохотала Маринэ на угольной куче на заднем дворе «музыкалки», куда они с Отаром сбежали от всех, чтобы наговориться всласть. Молчаливая девочка с огромными, как блюдца, глазами на необыкновенном, запоминающемся лице, и длинными косами, прилежная ученица «тише воды ниже травы» – с Отаром становилась озорной и лукавой девчонкой. С Отаром она была такой, какой её никто не знал - самой собой.
Отар всерьёз верил, что вырастет и увезёт Маринэ – далеко-далеко, и будет работать не покладая рук (руки у него сильные, мускулы железные, не зря он боксом семь лет занимается). Он всё сделает, чтобы Маринэ ни о чем не пожалела и была счастлива. Он никому и никогда не даст её в обиду, и в первую очередь её родителям. Вот только подождать придётся, пока восемнадцать исполнится. Тогда никому не позволю обидеть. Убью за неё!
Отар остался верен себе – вступился за незнакомую девчонку, которую вели «под руки» два парня, крепко держа за локти. Девчонка покорно шла и молчала. А глаза кричали, беззвучно умоляя о помощи. Отар равнодушно посмотрел на парней («не моё дело»), прошел мимо… И ударил сзади, как учили (не на боксе, а совсем в другой секции, в которую его отвёл преподаватель по классу гитары, оказавшийся обладателем коричневого пояса, почти мастером, пути господни неисповедимы).
Отар ударил сзади, как учили, по шейным позвонкам, соединёнными в замок кистями рук, вложив в них силу всего корпуса. Один из «конвоиров» охнул и стал заваливаться на бок, увлекая за собой девчонку. Она вырвалась и не оглядываясь побежала в ближний переулок, дробно стуча каблуками.
Второй «конвоир» ошалело тряс головой, глядя на своего приятеля, который лежал на мостовой и словно бы спал, устремив в небо застывшие глаза. Отар тряхнул его за плечо: «Вставай, дорогой. Мужчины умирают стоя»…
Перелом основания черепа. Двенадцать лет колонии строгого режима (Отар так и не смог доказать, что заступился, девчонки след простыл, и доказывать было нечего). Когда освободился, решился «не портить жизнь» Маринэ, которая к тому времени была уже замужем и воспитывала двоих детей (третьему было одиннадцать, и Отар о нём не знал).
Он всё-таки поехал, чтобы посмотреть в последний раз – на неё, на детей (так похожих на неё!), а потом уехать насовсем – далеко-далеко, куда они мечтали уехать вместе. Очень хотелось подойти и стиснуть Маринины плечи (правое осторожно, он помнил, что надо осторожно, впрочем, может быть, плечо уже не болит). Но она будет плакать, а этого Отару хотелось меньше всего.
Это случится ещё не скоро, через двенадцать лет, а пока они с Маринэ топтались на угольной куче, давя башмаками куски шлака, и Маринэ от души хохотала, рассказывая про этюд «под грузовик»:
– Грузовик до prestissimo (муз. темп: быстро, как только возможно) разогнался, и я с ним вместе разогналась, а потом он уехал, а я этюд доигрывала на этом… ха-ха-ха, на престиссимо, и даже не ошиблась ни разу! Мне за это двойку хотели поставить. Меня бы дома убили, и ты бы сейчас тут со мной не стоял… Потом сжалились, выпускной всё же, и влепили трояк. Я домой идти боялась…
- А дома… что?
- Да ничего. Нет, мне правда ничего не было, мать нотацию прочитала, накормила и спать уложила. А папа… через неделю приехал и тоже полчаса мораль читал, а я перед ним стояла как девчонка…
- А потом?
- А потом сказал: «Иди прочь, с глаз моих долой».
Отар скрипнул зубами и пожалел, что ему нет восемнадцати. Увёз бы её, и жили бы как люди, и она бы никогда не пожалела.
Отар, которому Маринэ (никому на свете, только ему) рассказала, какое наказание ждёт её за двойки (если троек слишком много, то и за тройки), не мог допустить, чтобы она «схватила» трояк по «сольфедке» после сорванного экзамена по специальности, и «угадал» все десять аккордов, не допустив ни одной ошибки, и самое главное – передал незаметно Маринэ её вариант. Экзамен оба сдали на пятёрки и остались вполне довольны друг другом. Все остальные были недовольны, поскольку диктант им пришлось писать самим – Маринэ невозмутимо пожала плечами и молча отказалась.
Впрочем, на неё никто не обиделся, написали сами, и всем достались четверки-пятерки. Ирина Львовна всех поздравила и пожелала не забывать свою школу и любить музыку, которая останется с ними на всю жизнь. Вытерла слёзы (она любила эту группу и сейчас – расставалась с ними навсегда).
- Ирина Львовна, вы простите нас, если мы вас когда расстроили… - выдал Отар, и все засмеялись, и Ирина Львовна вместе со всеми. А Отар сначала обиделся, а потом... рассмеялся сам.
За что извинялся Отар, и почему все смеялись, расскажу позже, а пока – группа в полном составе стояла на угольной куче. Домой никто не ушел, все остались во дворе и никак не хотели расстаться. А расставаться им придётся – школа окончена, не будет больше уроков сольфеджио, не будет их дружной группы, диктантов, встреч и «милых» розыгрышей. Так что же, разойтись? Вот прямо – сейчас?
Спас положение Отар. – «А давайте… пешком! До метро! Проведём наш последний урок. Ирка бы оценила…». Предложение было принято с восторгом, и они отправились в путь. Всей группой. До метро было пять трамвайных остановок, наорались всласть…
********************«Последний урок»***********************
Они шли, улыбаясь и печатая шаг, и слаженно орали «Вернись в Сорренто» на итальянском, потом «Сулико» на грузинском, потом вдохновенно исполнили «Avanti, popolo». Все на них смотрели, и пропустив странную, красиво поющую группу, долго смотрели вслед. А они шли и радостно орали «Аванти, пополо, ала рискосса бандьера росса, трибунфера!» («Вперёд, товарищи, гори над нами победы знамя, свободы знамя!»)
Они исполнили практически весь репертуар школьного хора (хор раз в неделю, расписание на стенке, каждый переписывает свою партию – сопрано первый голос, альты и контральто – переписывают партии сопровождения).
Получалось красиво и после нескольких репетиций (то есть, занятий), хор пел «как настоящий». Можно выступать.
Они и выступили – на тротуаре, как уличные музыканты. Свою партию каждый помнил наизусть, и хор из восьми человек пел на ходу, тротуар заменял им сцену, ноги отбивали ритм… Много было перепето песен, жаль, "хоровик" никогда не узнал о том, как применили полученные знания его ученики.
*************************Платье для фламенко************************
Теперь расскажу о том, за что извинялся Отар и почему смеялась Ирина Львовна. Но сначала о дне рождения – ведь Маринэ исполнилось шестнадцать.
Экзамен по сольфеджио сдавали несколько групп в один день, у каждой группы своё время.
Маринэ боялась опоздать и поглядывала на часы. Часы подарил ей на шестнадцатилетие Арчил Гурамович, которого Маринин папа зачем-то пригласил в гости и который «припёрся» с огромным букетом роз и прелестным платьем в красивой коробке (кроме платья, в коробке была кукла, одетая в точности такое же огненно-красное платье с воланами), В таких платьях принято танцевать фламенко, Кобалия знал, что ей подарить. Платье для фламенко у Маринэ было, бледно-голубое, а ей хотелось красное, но откуда Кобалия об этом знал?
Подарки на этом не кончились, Арчил Гурамович извлёк откуда-то из кармана пиджака (оделся как на свадьбу, выпендрился, тоже ещё – мачо!) плоскую коробочку. – «Открой»
Маринэ открыла и ахнула: на красном бархате лежали золотые часики с усыпанным блестящими искорками циферблатом. – «Ой, это мне?! Стёклышки… сверкают. Фиониты? Горный хрусталь?»
- Угадала. Ты, я смотрю, и в камнях разбираешься, и танцуешь, и на рояле играешь… Тебе цены нет! - рассыпался в комплиментах Кобалия, и Маринэ застеснялась, словно сморозила глупость… Она не сказала ничего глупого, почему все улыбаются? (Глупость она всё-таки «сморозила» - камешки были бриллиантами, но она никогда не видела часов с бриллиантами, и с чего бы Арчилу дарить ей такие подарки, он же не родственник).
И теперь Маринэ поглядывала на сверкающие «фионитиками» часики, боясь опоздать на экзамен. С перепугу она приехала за полчаса до начала, в коридоре никого не было, двери классной комнаты были закрыты, у окна маялся Отар. Маринэ кивком поздоровалась и приготовилась маяться вместе с ним, но Отар молча показал ей на дверь.
- Рано же ещё, - сказала ему Маринэ. Тогда он молча (не хочет с ней разговаривать? Опять морду набили в секции?) сунул ей прямо в нос руку с часами. На часах было три пятнадцать.
***********************Гашмагеба (грузинск.:ярость)***************
- Иди, Маринэ, тебя она пустит, ты же отличница, а меня выгнали… Славка списать дал, а Ирина Львовна углядела… Ну, что застыла? Ступай, сказал! – и подтолкнул её к дверям.
- Так рано же ещё… На моих без двадцати, рано ещё, - повторяла Маринэ, уже поняв, что часы безнадёжно отстали, а она безнадёжно опоздала…
Не тратя времени, Отар по-хозяйски взял её за плечи (правое, сломанное, не сжимал, держал осторожно), подвёл вплотную к дверям и открыл. Маринэ ахнула: группа писала диктант…
- Извините, Ирина Львовна, у меня часы остановились, простите пожалуйста… - бормотала Маринэ, пробираясь к свой парте. Но парта оказалась занята: на Маринином месте сидел незнакомый паренёк. Группа тоже была незнакомая. «Да это же другая группа! Которая перед нами сдаёт, а мы после них…» - дошло наконец до Маринэ. Сволочь Отар! Шутки шутит с ней. «Да что он себе позволяет!! Да я ему…»
- Метревели, хватит сладко мечтать о мести («Но – как она догадалась?»), выйди и закрой за собой дверь. Позволь наконец группе спокойно написать диктант! – строгим голосом сказала Ирина Львовна. Маринэ кошкой выметнулась за дверь.
- Отари! Шени дэда ватирэ! Сирцхвилиа… («Отар, так твою мать… стыдно!»
- Притормози, доехала уже, - оборвал её Отар. – Женщина не должна такое говорить мужчине, и чтобы я не слышал больше…
- А я не женщина, мне восемнадцати ещё нет, мне можно! – выкрикнула Маринэ в лицо Отару. - А ты… если был бы мужчиной, промолчал бы и сделал вид, что не понимаешь. Эх, ты! С гор вчера спустился…
- Нэ вчхэра. Пазавчхэра с гори спустылса, и сразу повезло – тебя встрэтыл (совершенно дикий акцент, это он нарочно, Маринэ не может удержаться и звонко хохочет. Отар присоединяется и оба умирают со смеху, держась за животы… Точнее, за то место, где у человека должен быть живот, но у них с Отаром нет, «Не дал господь… Ха-ха-ха, га-га-га, Маринэ, что ты там держишь, мне можно тоже подержать?» - «Отстань, не лезь, Отар, щекотно! Сулэло штэро (глупый дурак), мне диафрагму от смеха свело из-за тебя» - «За штэро ответишь! А где ты видела умных дураков? Молчала бы, ahmak, budala (турецк.: глупая)»
- «Ahmak переведи, не понимаю» - потребовала Маринэ. – «Глупейшая из глупых" – «перевёл» Отар, и взбешенная Маринэ попыталась применить приём, которому её научил «сулэло». У неё получилось, потому что Отар такого просто не ожидал…
«Оо! Ай, Маринэ, что делаешь, ты мне руку вывернула, мне ж диктант писать этой рукой, не могла левую вывернуть, дура!» - рассвирепел Отар, схватил Маринэ за руку, чтоб не убежала, и всерьёз собрался отшлёпать её «за нанесение вреда здоровью», о чём ей и сообщил: «Сейчас получишь, не вырвешься!»
- «Ай, больно же, сулэло бороти, штери! (грубый тупой дурак)» - заорала Маринэ. Отар, крепко держа её одной рукой, другой размахнулся и шлёпнул ещё раз («Чуть без руки не оставила, змея, научил на свою голову…»). Маринэ вырывалась, сопя и отчаянно ругаясь. Отар узнал о себе много интересного, и тут вдруг… распахнулась дверь в класс.
…Дверь стремительно распахнулась, и багровая Ирина Львовна гневно отчеканила: «За-мол-ча-ли! Оба! Группа из-за вас… не может писать зачетный диктант. Все смеются и просят перевести, хотя ясно и без перевода, – прыснула Ирина Львовна. – Отар, что ты с ней делаешь?!
– Что надо, - лаконично ответил Отар.
– Ну, если надо… - Ирина Львовна улыбнулась, погрозила им пальцем и тихо прикрыла за собой дверь.
************************Тамаши (груз.: игра)******************
Парочка перешла на шёпот.
- С ума съехал? Спятил? – зашипела Маринэ. – В следующий раз я тебе не руку, я тебе шею сверну!» И услышала в ответ: «Ну, свернёшь, мне приятно будет, у тебя руки… нежные. Нази, ламази... (груз.: нежные, красивые). А кто из нас спятил, это как посмотреть… Я в коридоре стою, никого не трогаю, а ты… диктант с чужой группой писать попёрлась, я слышал, как Ирка на тебя орала».
Маринэ обиженно засопела…
Далее беседа приняла неожиданный оборот: Отар предложил объединить усилия и всем говорить, что экзамен давно начался, а их обоих выгнали. Маринэ подумала и согласилась. Она так глупо попалась на удочку, пусть теперь другие попадутся.
«Сабавишво тамашеби…» (детские игры) - сладко прошептала Маринэ, и у неё загорелись глаза… Маринэ так любила играть, так ждала каждый год, когда её отправят в Леселидзе… Теперь – поиграет и в Москве.
Игра удалась на славу: Маринэ ещё сердилась на «тупого дурака» Отара, и когда подоспела «первая жертва» - Славик Ильюхин, флейтист, - щёки у неё полыхали двумя маками, что было как нельзя кстати, подумал Отар.
–«Вы чего в такую рань пришвартовались, у меня занятия только что закончились, а вас-то каким ветром принесло?» - «А на часы посмотри!» - «Да они у тебя врут!» - «Да все давно уже пишут, а нас с Маринкой выставили…»
- «А-ааа, достукались, гамарджопа! То-то у Маринки щеки красные… Ну, я пошёл, а вы это, не расстраивайтесь. Ирка добрая, она разрешит вам сдать, отозлится и разрешит» - утешил «изгнанных из рая» добряк Славка и решительно открыл дверь…
- «Здрасти, Ирин-Львонна, я…у меня… автобус сломался, пешком бежать пришлось. Можно сесть?» - услышали Маринэ с Отаром и переглянулись. И улыбнулись появившемуся через две минуты в дверях красному как свёкла Ильюхину.
- «Что, Илюха, диктант уже написал? Ну, ты у нас мастер… И швец, и жнец, и на дуде игрец» - похвалил Ильюхина Отар, и Славка озверел. «Дуду» простить флейтист не мог и кинулся на Отара с кулаками… которые тут же оказались у Отара в руках.
– «Славик, детка, пальчики надо беречь, а то сломаю, как тогда на флейте играть будешь?»
*******************Как по маслу**************************
Всё шло как по маслу. Всем приходящим объявлялось, что «все диктант пишут, а нас выгнали, потому что Отар у Маринки списывал, а нас за компанию и… и вот мы здесь. Ждём. Ирка сказала, после всех писать будем, каждый за отдельной партой».
Реакция у всех была одинаковой: сначала усмехались и фальшиво сочувствовали, потом с видом победителя открывали дверь и – «Здрасти, извините, автобус сломался… шнурки развязались, ногу подвернул… водопроводный кран сорвало, по всем комнатам воду собирали…». Потом смотрели неверяще – группа «не наша», ни одного знакомого лица, блин, на фига же я припёрся, идиот… Потом выходили – пристыженные и несчастные. И… улыбались: купились, попались на удочку, надо же было так облажаться!
После четвертого «облажавшегося» Отар отвел группу на лестницу и велел всем ждать. – «Ничего, отсюда тоже слышно, Ирка орать будет… на весь коридор, клянусь!» – «А зачем на лестницу?» - «А вот придёт сейчас… кто-нибудь из наших, тогда и узнаешь – зачем».
«Из наших» пришла Ирочка Раевская, «первая скрипка», как прозвали её в группе, и она гордилась – первая скрипка в оркестре одна, а все остальные, сколько ни есть - вторые. Ирочка выслушала откорректированную, отредактированную и дополненную «дезу» про группу, которая «давно пишет диктант», поверила безоговорочно – поскольку Отар стоял у дверей один (все остальные ждали на черной лестнице), причём стоял с несчастным видом и стиснув зубы (чтобы не спугнуть удачу и не засмеяться в самый неподходящий момент).
Раевская милостиво улыбнулась Отару, который гостеприимно распахнул перед ней дверь, и вошла в класс. А Отар метнулся к лестнице…
Коршуном летел над ступеньками, крепко держа за руку Маринэ, чтобы она не упала на такой скорости. Он волновался зря: Маринэ перебирала ногами так быстро, словно танцевала фламенко. За ними лавиной неслась вся группа, с гиканьем и топотом убегающего от пожара табуна диких мустангов.
В пятнадцать ноль-ноль группа тихо вошла в кабинет и расселась за парты, не поднимая глаз. Ирина Львовна молчала. Наступила тяжелая тишина…
- Я не стану спрашивать, кто режиссёр этого безобразного спектакля. Вам не стыдно? Из-за вас группа писала диктант… в нечеловеческих условиях! Та-аак, прекратили смеяться! Это не смешно. Темиров и Метревели, я к вам обращаюсь, может быть, соизволите встать? – Марина молча встала, вслед за ней поднялся Отар.
- Вот и прекрасно. Будете стоять весь урок и думать о своём поведении, а остальные будут писать диктант… без Метревели. Та-аак, смеяться будете, когда поставлю оценки.
Маринэ с Отаром простояли сорок минут, почти весь урок (оба с каменными лицами, но иногда чему-то улыбались), после чего Ирина Львовна разрешила им сесть. – «Отдохнули? Теперь пишите. Если успеете. До конца урока осталось пять минут».
Они успели. Марина написала оба варианта диктанта (сначала вариант Отара, потом свой) Отар «набацал» две цепочки аккордов (сперва Маринин вариант, потом свой) и нагло, не прячась, подсунул ей тетрадку.
Ирина Львовна видела, но молчала («Так и знала, что эти двое выкрутятся, зачётный, повышенной сложности диктант Метревели написала за пять минут, оба варианта. Темиров как пулемёт строчит аккорды, тоже два варианта, он ведь у нас гитарист… божией милостью. Торопятся, стараются оба… Хулиганы, житья от вас нет, теперь вздохну свободно… Как же мне жаль расставаться с этими двумя, ведь это мои лучшие ученики!»).
Ирина Львовна всё-таки продлила урок на пять минут, чтобы Марина с Отаром успели закончить, и вывела обоим в дневниках… красивые жирные пятёрки. В добрый путь, мои дорогие ученики! В добрый путь…
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/1893