Какой знакомый запах! Земляничное мыло... Закружилась голова. Между лопаток образовалась давно забытая легкость. Чувствую, что рюкзак медленно сползает с плеч, забирая с собой все мои взрослые заботы, планы и амбиции. Улетаю…
***
Я на пыльной, сухой летней дороге между хуторами. Бабушка выкарабкивается из травы, отряхивает листья с платка и одежды, протягивает мне три черные, спелые, ароматные сливы. Я беру их двумя руками, в одну они не помещаются.
- Пойдем скорее, пока нас никто не заметил, - зовет бабушка немного нервно. – И не говори никому, что мы тут сливы трясли…
- Не скажу.
Наслаждаюсь запахом спелости. А ведь более удачного способа скрасить мне многокилометровый переход по малонаселенной местности придумать трудно. В прошлом году мы еще заходили к бабе Нюше. У неё очень вкусный белый сыр, волшебной красоты вышитые гладью салфетки и цветы. В этом году её дом пустует.
- Сын забрал к себе, она совсем уже ходит плохо, – так мне бабушка рассказывает.
- Бабушка, а почему её называют Нюшей? Как её по настоящему зовут?
- Анна.
- Так же как и тебя, - констатирую я и задумываюсь, почему-то мою бабушку никто Нюшей не зовет. Всё чаще слышу в её адрес Осиповна. Сама она всегда представляется Анной. Я потом, позже сама пойму, почему моя бабушка никакая не Нюша, хоть и такая же Анна, как и пышная молочница баба Нюша.
***
Я скручиваю половик в рулон. Успеваю рассмотреть, как тряпочки рядами затянуты в полотно крепкой нитью. Закончилась белая, пошла синяя, потом рябая, за ней красная и так далее. Нет особой системы, но красиво… Скрученный в рулон, половик напоминает бисквитный рулет. На рулоне я могу посидеть, как на табуреточке. Пытаюсь его поднять. Нет, придется тащить на улицу волоком.
Пока бабушка суетится на кухне, моё задание подмести комнату.
- А куда мусор девать, бабуль?
- Заметай в дырки в полу.
Я шевелю бровями и следую бабушкиным указаниям.
- Так эти дырки специально для этого сделаны?
- Нет, это крысы прогрызли, когда в доме никто не жил.
Я морщусь, а бабушка успокаивает: «Крыс теперь тут нет, а дырки ковриками застелим.»
В начисто вымытой комнате постелены свежие рукотворные половики. На столе в кружок сложены яблоки. В углу висит иконка и овальный образ Девы Марии. Огромное зеркало в деревянной оправе подвешено к стене под углом. Я отмечаю круглым ковриком на полу место, с которого меня видно в зеркале. Над кроватью висит плюшевый палантин со снежными оленями. Тренируюсь запрыгивать на кровать с разбега. Не получается, такая она высокая – сползаю на пол вместе с покрывалом. Бабушка ставит для меня скамеечку рядом с кроватью.
***
За земляникой ходить уже поздно, но нас ждут ежедневные грибные походы. Бабушка будит пораньше, рассказывает мне, куда сегодня пойдем, чей там был хутор, кого как звали, кто каким был человеком. От большинства тех хуторов мы заставали лишь заросшие травой фундаменты, которые с трудом можно распознать, если не знать, что здесь когда-то было обжитое место. По одичавшим плодовым деревьям я научилась с точностью определять участки, где некогда располагались дома и другие постройки. Большая удача – заметить где-то вдалеке, сползшую одним краем на землю, крышу какого-нибудь сарая. Застать жилой хутор было практически невозможно в тех местах, где мы с бабушкой ходили.
- Залезь под те ёлки, там волнушки должны быть.
Я на четвереньках залезаю под нижние ветки сросшихся воедино ёлок. Между ними в просветах мха вижу розовые шляпки. Торжествую, радостно пищу слова восторга бабушке из-под ёлок и нарезаю волнушек. Сегодня тот редкий случай, когда принесу домой самостоятельно наполненное ведерко. Выползаю из-под ёлок на свет – это начало поля, к которому ведет дорожка мягких и теплых коричневых грибов.
- Бабуль, это съедобные? – кричу я.
- «Мочёники.» Можно брать, но не слишком много, они горчат.
Упираясь спинами в теплую бревенчатую стену дома, перебираем рассыпанные на газетках грибы. Я больше всего люблю чистить волнушки и сыроежки и скоблить ножки подберезовиков. Бабушка мне их ножки откладывает в кучку. Потом она до вечера колдует с грибами у печки и в сенях, а я тем временем изучаю муравьиные ходы у дома, обнюхиваю гигантскую полынь и беседую с героями своих девчоночьих фантазий, бегая по тропинке до баньки и обратно.
***
Ночью просыпаюсь от грохота и криков. Знаю, что беспокоиться и паниковать не надо – это бабушка отпугивает кабанов от картошки. Она выходит в ночной рубашке, босая на крыльцо, где приготовлены жестяная ванна и полено, и начинает шаманить – стучит поленом об ванну и громко истошно матерится. Я вжимаюсь в подушку, накрываюсь с головой, а дождавшись её шагов по комнате за печку, засыпаю.
***
- Бабуль, а чего ты этот костюм сиреневый не носишь?
- Это мне «на смерть» приготовлен.
И всё-таки иногда, по особо торжественным случаям она одевает этот костюм. Разглаживает подол юбки, поправляет жакет, завязывает платок в тон. Я любуюсь ею и мысленно приговариваю, чтобы костюм как можно дольше не пригодился к тому поводу, для которого он пошит. Мне кажется, что мои приговоры помогают.
Костюм пригодится не скоро, лишь когда мне будет почти 30. Я буду тихо плакать перебирая в памяти картинки нашей уединенной хуторской жизни и искренне верить словам священника, что теперь на небесах у меня появилась заступница, которая замолвит за меня словечко перед Господом Богом.
***
Спрыгиваю в полутьме с высокой кровати, пробираюсь через белую двустворчатую дверь на кухню, чтобы попить воды. Наклоняюсь над ведром, стоящим на скамейке, притрагиваюсь губами к глади воды, втягиваю глоток, другой, третий.
«Этого не может быть! Ведь ни этого дома, ни ведра, ни скамейки больше нет…» Успеваю сделать еще пару глотков студеной воды. На скамейке замечаю мыльницу с ровным кусочком земляничного мыла.
Кружится голова. Между лопаток на смену детской легкости снова пробирается тяжесть рюкзака со всеми взрослыми вопросами. Я скукоживаюсь под этой тяжестью и зажмуриваюсь.
***
- Вы нашли, что искали, - окликает меня женский голос.
- Да, вот это мыло земляничное – запах очень люблю.
- Приходите еще, у нас есть много запахов для вас, – пожилая хозяйка магазинчика улыбается мне, провожает до двери, придерживая на своих плечах сиреневую шаль.