Доклад на XIX конференции "А.С.Пушкин в Москве и Подмосковье". Большие Вязёмы - Захарово. 3 октября 2015 г.
Публикация: Егорова Е.Н. Мир фауны в творчестве А.С.Пушкина: "И жало мудрыя змеи..." // А.С. Пушкин в Подмосковье и Москве (XIX Пушкинская конференция 3-4 окт. 2015 г.). XVIII Троицкие чтения. Хозяева и гости усадьбы Вязёмы (XXII Голицынские чтения 23-25 янв. 2016 г. Материалы научных конференций. Под общ. ред. А.М. Рязанова. – Б. Вязёмы; М.: ООО "РазДваТри", 2016. С. 42-56.
Среди образов из мира пресмыкающихся и земноводных в произведениях Пушкина[1] чаще всего встречаются змеи/змии, что вполне закономерно, ведь змея – это очень непростой, многозначный символ, как положительный, соотносящийся с мудростью и совестью, так и негативный, связанный с грехом и силами ада[2].
Благословляя учеников на проповедь, Христос сказал им: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: Итак, будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» (Мф. 10, 16). Змея – это древний символ мудрости, и в таком значении он употребляется в одном из ключевых произведений пушкинской лирики – стихотворении «Пророк»[3]:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
Пушкиновед С.М. Бонди писал: «Жало мудрыя змеи» — этот образ понадобился Пушкину теперь для того, чтобы показать, каким тонким, необычайно гибким, умным должен быть язык поэта, желающего превратить в человеческое слово те тончайшие оттенки жизненных явлений, которые он наблюдает, подмечает, те глубокие, мудрые обобщения, которые он создает на основе этих наблюдений. Стоит только внимательно взглянуть на черновые рукописи Пушкина, чтобы понять эту филигранную работу над текстом, где язык поэта подлинно превращается в «жало мудрыя змеи»[4]. Однако исследователь подошёл к трактовке стихотворения, на наш взгляд, односторонне, и здесь наложили свой отпечаток атеистические представления советского времени.
«Жало мудрыя змеи» – сложный метафорический образ, как и само стихотворение, в котором говорится и о библейском пророке (отправной идеей послужила 6-я глава книги Исайи), и о пророческом общественном служении поэта, которого Бог призывает: «Глаголом жги сердца людей». То есть поэзия должна и обличать своими средствами грехи и пороки, и воспитывать людей. Под стихами поэт поставил дату 8 сентября 1826 г. – день, когда состоялась важнейшая беседа возвращённого из михайловской ссылки в Москву А.С. Пушкина и императора Николая Павловича. На этом основании Л.М. Аринштейн[5] причисляет стихотворение «Пророк» к так называемому николаевскому циклу наряду с другими: «Стансы» (1826). «Друзьям» (1828), «Герой» (1830). Продолжительная беседа с императором, безусловно, повлияла на переосмысление великим поэтом своего общественного служения, возможно, вдохновила на сочинение гениального стихотворения, которое, однако, имеет неизмеримо большее самостоятельное значение в творчестве Пушкина, далеко выходящее за рамки какого бы то ни было цикла.
Важную роль играет метафора из мира змей в стихотворении 1828 года «Воспоминание»:
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья…
«Сердечная змея» - уязвляющая сердце больная совесть. В стихах отчётливо звучит мотив признания своих грехов и покаяния.
С этим сходна по символическому смыслу «змия воспоминаний» в первой главе «Евгения Онегина» (строфа XLVI):
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
По мнению Вячеслава Иванова, «выразительны во второй из этих двух строк <звукосочетания> грз, крс. Параллельные места в изучаемой элегии: «живей горят во мне змеи сердечной угрызенья», «и горько жалуюсь, и горько слезы лью»[6]. Символы и звуки здесь находятся в полной гармонии. Звукописью Пушкин владел великолепно, как и всеми другими выразительными средствами поэзии.
Близок к обозначению язвящей совести сравнительный оборот во 2-й «Песне западных славян» «Янко Марначич»:
Янко выстрелил из своего пистоля,
Но рука его пьяная дрожала.
В супротивника своего не попал он,
А попал он в своего друга.
С того времени он, тоскуя, бродит,
Словно вол, ужаленный змиею.
Другой яркий образ, связанный со «змеиной» символикой, очень важен в стихотворении 1836 года «Отцы пустынники и жёны непорочны…». Перелагая великопостную молитву Ефрема Сирина, Пушкин особенно выделяет грех любоначалия, чего нет в исходной молитве:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
«Сокрытой змеёй» здесь назван тяжкий, тайный грех любоначалия (а по сути гордыни – истока всех других грехов), умертвляющий душу. По справедливому мнению Валентина Непонящего, в стихотворении «в особенности важно дополнение: "Любоначалия, змеи сокрытой сей", - которое подчеркивает особое внимание автора, поэта, слывущего властителем дум, обладающего "могучей властью над умами", к грозящей ему опасности: соблазну духовного владычества над людьми»[7].
Греховные мысли и соблазны в образе метафорической «прошипевшей змеи» присутствуют в XII октаве «Домика в Коломне»:
Тогда блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою,
Кто в сердце усыпляет или давит
Мгновенно прошипевшую змию…
В этой же иронической поэме в XXV октаве соблазнительный облик Параши описывается сразу двумя «змеиными» сравнениями, усиливающими эффект:
Коса змией на гребне роговом,
Из-за ушей змиею кудри русы…
Развратная вакханка в стихотворении «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» также сравнивается с вьющейся змеёй.
Двоякий смысл имеет змий в стихотворении «Стамбул гяуры нынче славят» (1830):
Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят
И прочь пойдут и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.
Змий здесь одновременно презренная земная ядовитая тварь, которую безжалостно давят люди, и обозначение греха, нарушения заповедей ислама:
Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил —
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.
Характерно, что на листе с черновым автографом Пушкин нарисовал турка, вынимающего саблю из ножен, чтобы убить длинную извивающуюся змею (рис. 1). По справедливому мнению Т.Г. Цявловской, это буквальное графическое отображение сюжета[8]. Стихотворение написано в связи с путешествием поэта в Арзрум. По мнению исследователей[9], в нём нашли отражения события июня 1826 года в Стамбуле – восстание янычаров против политики султана Махмуда II, которое было жестоко подавлено.
В черновиках поэмы «Полтава» поэт также рисует змей, причём оба раза это связано с именем коварного гетмана Мазепы как искусителя, соблазнителя Марии Кочубей. Этим он уподобляется библейскому змею-искусителю. Изображение змеи (рис. 2)соседствует в рукописи со стихами:
Мария, бедная Мария,
Краса черкасских дочерей!
Не знаешь ты, какого змия
Ласкаешь на груди своей.
Извивающаяся змея нарисована также и на листе со строками:
«Нет, дерзкий хищник, нет, губитель! —
Скрежеща мыслит Кочубей, —
Я пощажу твою обитель,
Темницу дочери моей.
И на том же самом листе рядом со словом «Мазепа» изображена змея с птичьей головой (рис. 3). Это василиск – мифологическое существо, способное убивать взглядом. Характерно, что голова чудовища опущена и возле шеи то ли падающая корона, то ли рука, схватившая за горло. Это можно трактовать как отображение размышлений над судьбой вероломного гетмана в сюжетной линии поэмы. Таким образом, в поэме «Полтава» змея и василиск – графические эмблемы Мазепы.
И совесть-то у Мазепы «змеиная», думается, не со смысловым оттенком угрызений (гетман вовсе не кается в содеянном), а в значении «нечистая»:
Палач вошел... О, ночь мучений!
Но где же гетман? где злодей?
Куда бежал от угрызений
Змеиной совести своей?
Неслучайно в описаниях деяний Мазепы присутствует метафорический «яд»:
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги,
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным мутят.
Яд метафорический органичен и в стихотворении «Демон»:
Его улыбка, чудный взгляд,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Образ библейского змия – дьявола-искусителя появляется в XXVII строфе восьмой главы «Евгения Онегина», где говорится об ухаживании Онегина за замужней Татьяной в Петербурге:
О люди! все похожи вы
На прародительницу Эву:
Что вам дано, то не влечет,
Вас непрестанно змий зовет
К себе, к таинственному древу:
Запретный плод вам подавай,
А без того вам рай не рай.
Показательно, что Пушкин обычно нигде не описывает внешность змей и змиев, что и понятно, ведь они используются в основном в метафорическом или символическом значении. Исключение составляет фривольная «Гавриилиада», где змея материализуется и наделяется соблазнительным обликом:
Краса змии, цветов разнообразность,
Ее привет, огонь лукавых глаз
Понравились Марии в тот же час.
Чтоб усладить младого сердца праздность,
На сатане покоя нежный взор,
С ним завела опасный разговор:
«Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
«Змеиные» метафоры и намёки использовал Пушкин и в жизни. Анна Петровна Керн вспоминала о своей первой встрече с поэтом в 1819 году в петербургском салоне Олениных, как ей в игре выпала роль Клеопатры. По легенде египетская царица добровольно ушла из жизни, укушенная в грудь ядовитой змеей, которую ей принесли в корзине с цветами. Вот что писала А.П. Керн: «…Когда я держала корзину с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким, подошёл ко мне, посмотрел на корзинку и сказал: «Et c'est sans doute Monsieur qui fera l'aspic?» («А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?») Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла»[10]. Фривольный намёк на интимные отношения с кузеном, сопровождавшим тогда очаровательную 18-летнюю провинциалку Керн в петербургском свете и вовсе не являвшимся её соблазнителем, молодой женщине, разумеется, не понравился.
Показательно, что в 1825 году в михайловской ссылке, примерно в то время, когда Пушкин вновь встречался с Анной Керн, в наброске стихотворения 1825 года «Играй, прелестное дитя…», адресованном предположительно 15-летней Евпраксии Вульф, поэт не советует девушке забавляться «с уснувшим змеем».
Функции вершителя судьбы играет в «Песни о вещем Олеге» змея, выползшая из черепа павшего коня:
Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия
Шипя между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась:
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
В содержании стихотворения просматриваются мифологические и библейские корни. «Се даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью; и ничто не повредит вам», - говорил Христос ученикам (Лк 10 19). Укус змеи не приносит вреда апостолу Павлу (Деян. 28 6), потому что его час ещё не настал. Также и князь Олег, по словам провидца-кудесника, пока «незримый хранитель могущему дан», неуязвим для врагов, для стихии. Когда наступает время, то от смерти не уйдёшь. Опять-таки змея и в стихотворении, и в библейских эпизодах – это и ядовитое пресмыкающееся, и олицетворение злых смертоносных сил. Само предсказание кудесника мистически связано с гербом Хазарского каганата, воевавшего с князем Олегом. Символика этого герба восходит к символике коня и змеи как эмблем Данова колена иудеев, составлявшего значительную часть населения каганата[11]. Эти эмблемы наряду с другими использовались и масонами.
По народным представлениям, болезни происходили от греха и вызывались злыми духами, дьяволами. Это нашло отражение в 14-й «Песне западных славян». Павлиха, терзаемая завистью к сестре своего мужа Елице, убивает коня, сокола и даже своего ребёнка и сваливает вину на золовку, которая в результате клеветы погибает от рук брата. В наказание
Захворала молодая Павлиха.
Девять лет Павлиха всё хворает,—
Выросла трава сквозь ее кости,
В той траве лютый змей гнездится,
Пьет ей очи, сам уходит к ночи.
Люто страждет молода Павлиха…
Змея как мерзкое животное, от которого отдёргивают руку, присутствует в сравнительном обороте в стихотворении «Коварность» (1824). А в «Моцарте и Сальери» заражённый смертоносной завистью Сальери почти отождествляет себя со змеёй:
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!.. А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Само наличие змеи в сравнении здесь уже ассоциируется с грехом. Один грех влечёт другой, ещё больший: завистник отравляет Моцарта ядом.
Змея с незапамятных времён связывалась с такими качествами, как коварство, хитрость, что имело своим источником и библейские сюжеты, и фольклорные. В трагедии «Борис Годунов» Самозванец в сцене у фонтана называет Марину Мнишек змеёй, что является ёмкой характеристикой её личности и действий:
И путает, и вьётся, и ползёт,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.
Змея! змея! — Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Иногда слово «змей» используется как ругательство и в жизни, и в литературе. Например, в «Скупом рыцаре» Альбер обзывает хитрого ростовщика жида, уловившего его настроение и предложившего ему отравить скупца отца:
Да знаешь ли, жидовская душа,
Собака, змей! что я тебя сейчас же
На воротах повешу.
В мифах, в «преданьях старины глубокой» мир пресмыкающихся и земноводных связан с тёмными силами, магическими обрядами, колдунами и колдовством. В поэме «Руслан и Людмила» колдунья Наина в образе летучего змея появляется в покоях Черномора, предупреждая его об опасности и предлагая заключить с ней союз против Руслана:
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно влетает змий крылатый:
Гремя железной чешуей,
Он в кольца быстрые согнулся
И вдруг Наиной обернулся
Пред изумленною толпой.
Символика змеи и жабы во многом сходна. «Все народы почитали жабу ядовитым животным», - написал Пушкин в примечании к 4-й «Песне западных славян» «Феодор и Елена». Ядовитые жабы и лягушки действительно существуют. Смертельно ядовита жаба ага, живущая в Америке. Немного ядовита камышовая жаба, обитающая в Европе, но её яд людям не опасен. Обыкновенные жабы, конечно, не ядовиты. Однако непривлекательный внешний вид и ядовитость отдельных видов в представлениях людей сблизили их со змеями, отсюда и сходная символика. В Библии жабы несколько раз упоминаются как гадкие прожорливые животные, которых Бог насылает в наказание народам за непослушание и грехи. В Апокалипсисе злые духи похожи на жаб: «И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трёх духов нечистых, подобных жабам. Это бесовские духи, творящие знамения…» (Откр. 12 13-14).
В стихотворении Пушкина «Феодор и Елена» из цикла «Песни западных славян» присутствуют образы и жабы, и змеи. Жаба здесь – змееподобное существо. По сюжету прекрасная молодица Елена отвергает ухаживания старика Стамати, тот обращается к жиду-колдуну, чтобы в отместку навести на неё порчу. По указанию колдуна старик приносит с кладбища (как бы из мира мертвых) чёрную жабу. Колдовство строится на магическом обряде с целью плодородия, пародирующем крещение:
Жид на жабу проливает воду,
Нарекает жабу Иваном
(Грех велик христианское имя
Нарещи такой поганой твари!).
Они жабу всю потом искололи,
И ее — ея ж кровью напоили;
Напоивши, заставили жабу
Облизать поспелую сливу.
«Феодор и Елена» - это перевод Пушкиным песни «Прекрасная Елена» из книги Проспера Мериме «Гузлы» («Гусли»). В оригинале фигурирует яблоко, но великий поэт меняет его на сливу, символизирующую плодородие у славян. Съев сливу, Елена беременеет змеёй:
Только съела поганую сливу,
Показалось бедной молодице,
Что змия у ней в животе шевелится.
Вернувшись, муж Елены Феодор, думает, что она ему изменила и беременна от другого мужчины, убивает её и во чреве находит вместо младенца чёрную жабу… Подробный разбор содержания и символики этого произведения сделан в статье Р.А. Шаяхметова [12], который пишет: «Здесь нужно обратить внимание, что у славян лягушка-жаба входила в любовно-брачную символику. Кашубы говорили о забеременевшей вне брака, что она объелась лягушек. Подобные коннотации наблюдаются у А.С. Пушкина (в стихотворении «Гусар» — «Свистят и в мерзостной игре | Жида с лягушкою венчают», в записи народных сказок «царица разрешилась не мышью, не лягушкой, неведомой зверюшкой»)».
Отметим в этой связи, что в «Сказке о царе Салтане» клевета сестёр и «сватьей бабы Бабарихи» на царицу, якобы родившую даже «не лягушку, а неведому зверюшку», может интерпретироваться и как ложное свидетельство измены царицы. И вполне закономерно, что клеветницы сравниваются с жабами:
А ткачиха с Бабарихой
Да с кривою поварихой
Около царя сидят.
Злыми жабами глядят.
Последнее метафорическое выражение очень ёмко и колоритно: тут и некрасивая «жабья» внешность, и завистливый злой характер, и глубокая греховность клеветниц.
Отметим, что употребления слова «жид» у Пушкина не несёт само по себе обидного оттенка, который оно приобрело гораздо позже. В двух стихотворениях упоминаются жиды-колдуны. Это отражение народных предрассудков в художественных произведениях и не связано с отношением самого поэта к евреям, которое было вполне нормальным для аристократического сословия.
Христианская символика лягушки в целом сходна с символикой жабы, но в более мягком варианте. Кваканье лягушек символизировало ересь, например. Оттенок этого смысла и одновременного каламбурное передразнивание вопроса французского капитана («Quoi? quoi?» - Что-что?) чувствуется в бранной реплике русского война, убегающего от войска Самозванца: «Ква! ква! тебе любо, лягушка заморская, квакать на русского царевича; а мы ведь православные».
В «Истории села Горюхина» Пушкин иронизирует над поверьем о связи лягушек с бесовскими силами, описывая непроходимое болото на восточной границе Горюхина, «где произрастает одна клюква, где раздается лишь однообразное кваканье лягушек и где суеверное предание предполагает быть обиталищу некоего беса».
Другое земноводное, рак, увиденное во сне, по различным толкованиям предвещает разные несчастья и неурядицы: обман близкого человека, измену, раздор, печаль, обиду. Паук во сне считался предвестником перемен в жизни – плохих или хороших в зависимости от обстоятельства сна. В 5-й главе «Евгения Онегина» в описании сна Татьяны упоминается «рак верхом на пауке» как одно из предвестий трагических событий. Считалось, что рак приносит несчастье. В стихотворении «Утопленник» черные раки, впившиеся в тело, придают ещё более зловещий и устрашающий вид утопленнику, который стучится в окно крестьянина, спихнувшего его в воду из боязни приезда полиции и тем самым помешавшего его погребению по христианскому обряду.
Вообще, рак встречается в произведениях и письмах Пушкина не часто (5 раз). В традиционном смысле, как животное, которое пятится назад, рак упомянут в сравнительном обороте в письме поэта к жене от 22 сентября 1832 г: «Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции». Эта же повадка рака, скорее всего, обыгрывается в черновом наброске «Общество московских литераторов» - пародии на редакцию журнала «Вестник Европы», название которого переиначено - «Азиатский рак». Это своего рода смысловой перевёртыш.
Почти полное «семейство» символических пресмыкающихся и земноводных содержится в иронических X-XI октавах «Домика в Коломне», где говорится о низких дрязгах в литературной среде:
И табор свой писателей ватага
Перенесла с горы на дно оврага.
И там копышутся себе в грязи
Густой, болотистой, прохладной, клейкой,
Кто с жабой, кто с лягушками в связи,
Кто раком пятится, кто вьется змейкой.
Таким образом, в своих произведениях А.С. Пушкин использует названия пресмыкающихся и земноводных в метафорических, сравнительных, шутливо-иронических и пародийных оборотах в основном в переносном, символическом или двояком смысле, причём символика восходит преимущественно к библейским сюжетам, реже к фольклорным. Чаще других из этих классов животных в произведениях великого поэта упоминаются близкие по смыслу и символике змеи (40) и жабы (10).
Ссылки и комментарии
1. При подготовке статьи использованы источники:
Словарь языка Пушкина: в 4 т. / Отв. ред. акад. АН СССР В. В. Виноградов. 2-е изд., доп. – М.: Азбуковник, 2000.
Васильев Н.Л. Пушкинский бестиарий // Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст. Выпуск 9. – Арзамас: АГПИ им. А.П. Гайдара, 2007. С. 77-90.
2. Употребление слова «змей» в значении игрушки («воздушный змей») есть у Пушкина в «Истории села Горюхина» и в «Капитанской дочке». К миру пресмыкающихся они не относятся и здесь не рассматриваются. Также не рассматривается употребление слова «Рак» в значении знака Зодиака.
3. Все произведения А.С. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1949.
4. Бонди С.М. О Пушкине. Статьи и исследования. – М.: Художественная литература, 1978. С. 148.
5. Аринштейн Л.М. Пушкин. Непричёсанная биография. – М.: ИД «Муравей», 1998. С.154-161.
6. Иванов В.И. К проблеме звукообраза у Пушкина // Иванов В.И. Лик и личины России. – М.: Искусство, 1995. С.247-248.
7. Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. – М.: Сестричество во имя преподобномученицы великой княгини Елизаветы, 2001. С. 54.
8. Цявловская Т.Г. Рисунки Пушкина. – М.: Искусство, 1983. С. 40, 46.
9. Обзор комментариев к этому стихотворению содержится в статье: Белкин Д.И. О комментариях к стихам «Стамбул гяуры нынче славят…» // Болдинские чтения. – Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1983. С.119-128.
10. Керн (Маркова-Виноградская) А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка. – М.: Правда, 1989. С. 28.
11. Дмитриева Е.Т. О чем нас предупреждает Александр Сергеевич Пушкин. Комментарий к стихотворению «Песнь о вещем Олеге» // Русская народная линия. 23.04.2014.
12. Шаяхметов Р.А. К интерпретации магического обряда в стихотворении Пушкина «Феодор и Елена» // II научная интернет-конференция с международным участием «Филология — культурология: диалог наук». 18 декабря 2011 года – 18 января 2012 года. Обнинск: ОГУ, 2012 // http://www.litural.ru/?file=295.
Рисунки:
1. Рисунок А.С. Пушкина в черновике стихов «Стамбул гяуры нынче славят…». 1830 г. ПД 140. Л. 1
2. Рисунок А.С. Пушкина в черновике поэмы «Полтава»». 1828 г. ПД 838. Л.12.
3. Рисунок А.С. Пушкина в черновике 1-й песни поэмы «Полтава»». 1828 г. ПД 138. Л. 12.