Рассказ вышел в сборнике КРЫМСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ. Выпуск
пятый / Составитель М. Львовски. – Симферополь :
ИТ «АРИАЛ», 2020. – 348 с.
ISBN 978-5-907310-35-3
САМАЯ КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ ПРО КОЛОДЕЦ
Мы стоим с Петровичем возле калитки его дома. Тискаем друг
друга в объятиях и, конечно же, зубоскалим. Всем видом даём понять,
что мы-то ещё о-го-го! Да и каждый из нас о-го-гей другого. Как минимум раза в два. Представляем себя такими старыми волками. Может,
даже и морскими.
Вдоволь нахлопавшись и принюхавшись друг к другу, заходим
во двор.
Мимоходом удивляюсь отсутствию собаки. Но Петрович показывает на дальний угол участка и рассказывает, что просто перевязал
Малыша.
Легко догадаться, что раз кличка у пса Малыш, то весит он килограмм шестьдесят и в холке больше метра. Так оно и есть. И хоть собака меня должна помнить, я против такого самоуправства со стороны
Петровича ничегошеньки не имею.
Дом у него, кстати, такой, уютный. Ничего лишнего. Стены, окна
и двери. Всё сурово, никаких там финтифлюшек и лепестков страсти. Если нужен фонарь — он есть. Крыльцо — нате-получите. А вот
«евроштукатурки», извините, нетути. Дерево, камень-дикарь, стекло.
И хоть жена Петровича, Алёна, в отъезде уже две недели, порядок в
доме революционный. Тарелка в раковине одна. Ложка и вилка тоже в
единственном экземпляре. Чашка при деле, а мусор аккуратно заметен
под дорожки. Курит он на улице и старая консервная банка на подоконнике полна окурков. Идеальный мужской порядок.
Много ли надо двум мужикам, чтобы выпить? У Петровича на
этот счёт мнение особое. Старый друг требует особого обхождения и
пока я, вытянув ноги на веранде, отдыхаю с дороги, Петрович чем-то
там гремит на кухне.
38
Я осматриваю интерьер, подмечая изменения. Ну, те, которые
мне кажутся новыми. За десять лет изменений масса, но память для
сравнения даёт только часть информации. Карнизы новые, в окнах
стеклопакеты. Виднеется кухня, там тоже всё новое.
Прервав мой сравнительный анализ, в проёме возникает Андрей
Петрович во всей своей красе, в неумело подвязанном фартуке и с ножом в руке. Машет холодным оружием и зовёт:
— Пошли, что ли, остограммимся.
Я, естественно, не отказываюсь. К тому же определённого спектра
ароматы, начинающиеся доноситься с кухни, так рисуют в моём воображении если не стопку с водкой, то уж графинчик самогона точно.
На плите вкусно скворчит что-то картошечно-мясное. Грибы открыты, хозяин режет лук для заправки. Непочатую бутылку «Тавриды»
я вскрываю с профессиональным шиком, хотя на самом деле выпиваю
редко. Но студенческий опыт не пропьёшь. Отпечаток ладони на затянувшем бутылку льде врезается в память одной из тех немногих фотографий, которые будут услужливо всплывать при мысли о хорошем.
Пока водка доходит в рюмках, я режу сало. Оно у Петровича особенное, практически прозрачное — и кажется, что чуть-чуть пахнет
дымком. Такое в Симферополе почти нигде и не купишь.
Ледок на рюмках начинает темнеть и мы с Петровичем понимаем, что пора.
Примерно через час, в самый разгар веселья, Петрович вдруг замолкает на полуслове и садится обратно на табурет. Некоторое время
продолжаю по инерции хохотать над россказнями хозяина про его последние приключения на рыбалке в Щелкино.
Перестаю, и мы вдвоём смотрим на наполняющиеся стопки. На
краю звукового фона слышу, как скулит неизвестно где оставленный в
одиночестве Малыш.
Петрович молча выпивает и вдруг спрашивает:
— Ты веришь во всю эту мистическую туфту?
Надо сказать, что под мистической туфтой Петрович понимает
самый широкий спектр потусторонних, а также других необъяснимых
явлений и фантастических элементов повседневной жизни. Начиная
от голливудских блокбастеров про оживших мертвецов и кончая брошюрами «Жизнь после смерти».
Я кручу рюмку на столе и всё же решаюсь рассказать историю из
семейных баек.
— Дед как-то рассказывал одну историю, — киваю на вопросительный взгляд и подставляю ёмкость. — Купил его отец, а мой стал
39
быть, прадед дом в Сартанах. Нормальный такой. Каменный, то ли немецкий, то ли румынский. Короче, по тем временам крутой дом. А у
дома на всю площадь подвал. Прадед сам не пользовался. Хранил там
какие-то вещи в углу. И вот какая история началась. Стал кто-то выть
в подвале. Одну ночь воет. Вторую ночь воет. Домашние решили уже
вопрос ребром ставить: мол, дом продавать надо. За домашних?
Петрович до этого заинтересованно слушавший, вскидывается:
— Да, точно, за домашних.
Мы снова выпиваем. Накал веселья сбит и на смену начинавшейся пьяной бесшабашности приходит чувство глубокого удовлетворения и философского мировосприятия.
Не торопясь и со вкусом закусываем. Петрович хлопает по карманам накинутого на плечи бушлата в поисках спичек. Закуривает тоже
не торопясь, солидно. Чувствуется, что Алёна две недели в отъезде.
Торопиться некуда и некому.
— И что дальше то было, дом продали? — сквозь клубы дыма
щурится и топорщит усы.
— Дом? Не, не продали, — я тяну к себе миску с квашенной
капустой.
— Что ж так? — удивляется Андрей Петрович и едва не роняет с
плеч бушлат.
— Точно тебе говорю, — я подставляю рюмку.
Наливаем. Выпиваем. С такой капустой, которую готовит Алёна,
и мяса не надо.
— Короче, берёт прадед ружьё, и как только следующей ночью в
подвале поднимается вой, засандаливает туда дуплетом пару раз.
— Помогло?
— Ты, Андрей Петрович, не придуривайся. Я хоть и моложе тебя,
но меру-то знай. Пару раз дуплетом помогает практически от всего,
кроме Советской власти. С той поры вой и прекратился.
Петрович долго смотрит на меня, будто хочет что-то сказать. Поделится, так сказать семейной историей. Но лишь наливает по новой.
Чувствую, скоро нарежемся мы с Петровичем до положения риз.
Когда вторая уже ополовинена, а Петрович приоткрывает половину окна, чтобы выпускать сигаретный дым, я слышу, как он говорит,
не поворачиваясь к окну спиной:
— А я тут как на «Таинственном Острове». Читал в детстве?
— Читал, — я не понимаю, к чему клонит хозяин.
— Точнее — полуострове. Таинственный полуостров Крым. И
ведь перевязал уже. А всё равно воет.
40
От этого разговора мне вдруг становится как-то не по себе. Сразу
отчего-то вспомнилось читанное тоже в детстве: «Отдай мою посадочную ногу…». Жена в отъезде, нахожу аналогии описанному в одном
из старых фантастических рассказов. И собака. Хотя нет. Малыш-то
на привязи. И как-то становится мне обидно из-за всего этого. Приехал, называется, к старому другу погостить день-другой. Спокойно
выпить, многое и многих обсудить, как без этого? А тут Петрович,
отродясь не веривший ни во что крепче терновой настойки, начинает
как-то издалека вкручивать неведомые дали. Или это от водки?
* * *
Пасмурным утром следующего дня мы стоим возле колодца. Ну,
это название такое. На самом деле от колодца осталась только шахта,
выложенная камнем, бетонная плита и канализационный люк. Продолжать вчерашний разговор Петрович не стал, но зная его, точнее помня,
я предположил, что продолжение последует утром. И не ошибся.
— Короче, я первый раз обратил внимание месяца четыре назад.
Собака начала по ночам гавкать не пойми отчего. Жена ругается, я
тоже злой, — Петрович опирается на прихваченный из сарая лом. —
Думал, сначала, дети соседские. Но вышло по-другому.
— На колодец, что ли, гавкал? — хмуро интересуюсь я.
— Молодец, — кивает Петрович. — И догадался-то случайно.
Хотел тут его привязать. А он меня укусил.
Вот это новость. Хотя, помня некоторые черты характера хозяина
дома, допускаю, что «перевязывать» он мог и пинками.
Петрович закуривает очередную и мне кажется, что он сегодня
утром курит слишком много. Смолит прямо одну за одной. Мне не хочется вскрывать люк, а лом у него именно для этого. Но если кто-то думает, что я поддался влиянию вчерашних россказней, то он ошибается.
Просто колодец — дело такое. Может, Петрович уже с утра принял для
храбрости и при вскрытии упадёт внутрь. Или ногу прищемит. Ну, или
ещё чего. С похмелья-то всякое может случиться.
— Удлинитель принеси, — просит хозяин. — Там, на кухне, на
холодильнике.
Только сейчас я замечаю, что на земле стоит старый обшарпанный магнитофон. Кассетный. Представляете? Мне начинает казаться,
что я стремительно погружаюсь на глубину.
— Чё? — Петрович по виду достаточно бодр и вменяем. — Типа
не двинулся ли я?
41
Я молчу и собираюсь уже идти за удлинителем.
— Нам песня строить и жить помогает. Нашёл старые записи Цоя
на кассетах. Всё хотел послушать, да некогда. Может, пленка размагнитилась или магнитофон не работает. А с люком проваландаться можем несколько часов. Или ты против?
— Да нет, сто лет не слушал музон на кассетнике.
Пару минут мы тратим для того, чтобы подключить магнитофон
и в утреннем воздухе плывут звуки бессмертных песен. Это, конечно, не «пять один» и не «эм-пэ-три». Музыка будит воспоминания о
юности, наполненной пионерскими галстуками, дипломатами и мороженным по двадцать копеек. Звучит «Пачка сигарет», «Группа крови»,
«Кукушка». Мы молча слушаем и думаем каждый о своём.
Наконец Петрович вздыхает и, встав над плитой, приступает к
вскрытию. Сразу же цепляет люк и сдвигает его в сторону. Пленка как
специально, для пущего театрального эффекта, кончается, и магнитофон замолкает.
— Реверса нет, — замечает Петрович, закрывая нос.
Воняет конкретно. Плохой такой запах. Разложения. И следы. Ну,
это я так думаю, что следы. От виднеющейся глубоко внизу кромки
воды до самого верха тянуться вертикальные царапины. На обратной
крышке люка тоже куча царапин.
Всё это похоже на какую-то фантасмагорию. Вчерашняя пьянка,
песни Цоя на кассетнике и дыра колодца с царапинами на затянутых
плесенью стенках.
Петрович морщит лоб и стоит, покачиваясь на носках. На секунду
меня охватывает страх, что он сейчас упадет туда и… А что дальше?
Вылезет чудище и его сожрёт. Как-то так. И что я Алёне буду мычать
— неизвестно. И участковому тоже. И присяжным.
Петрович одним могучим движением возвращает люк обратно,
втыкает лом рядом и, подхватив магнитофон, идёт в дом. Я плетусь
следом. На столе — ожидаемые два полных граненых стаканов водки,
за столом — Петрович. Молча выпиваем. Потом Петрович начинает
куда-то названивать и о чём-то договариваться. Ругается, высчитывает что-то на бумажке. Увидев, что водка практически закончилась, отправляет меня в магазин.
Вернувшись, я вижу, что Петрович сидит с видом человека, всё
для себя решившего.
Примерно к концу второй бутылки, во двор подъезжает бетоновоз с оранжевой надписью на миксере «Крымцемент», за ним ещё две
машины. После получаса ругани, новой дыры в заборе и повторного
42
вскрытия люка, в колодец последовательно сливается три партии бетонной смеси. Водители получают деньги и уезжают. Мы закрываем
люк и возвращаемся в дом.
— А ты крутой, — говорю я Петровичу и мы начинаем ржать как
сумасшедшие.
Испугались мы здорово. Настолько, что Петрович потратил большую часть отложенных на ремонт денег. И ему ещё предстоит объяснения с женой.
Возможно, нам следовало установить камеру или ловушку. Или
привлечь кого-то поопытнее в таких делах, чем мы. Но Петрович решил этот вопрос кардинально. Поступок этот может и не геройский,
но в характере Петровича.
Малыш перестал выть и напоследок облизал меня.
Правильно ли мы сделали? Возможно, хозяин дома рассказал
мне не всю предысторию. Поэтому мне трудно судить о правильности. Была проблема, о которой, напомню, я знал не всё. Тот, у кого она
была, решил её несколько кардинальным способом. Но решил.
Вот, собственно, и всё.
Вся история про колодец.
Как я и обещал, короткая.