Публий шел по широкой равнине в печальной веренице пленников. Осенняя степь дурманила еще жарким духом трав – это было в месяц, который римляне зовут седьмым, во время сбора урожая. Он спотыкался о сурочьи норки. Попался как куренок в ощип! Он, ветеран Македонского легиона, старый воин, награжденный венками за взятие крепостных стен, за спасение гражданина, старый дурак – в плену к варваров! Сарматы изредка понукали пленных римских воинов (иллирийцев, галлов, писидийцев, фракийцев…) древками чудовищных копий, окрикивая дерзко повелителей мира с высоты седел. Лошади номадов шли шагом, но римляне-пешеходы иногда задерживались, и их подбадривало то древо, то натягивавшиеся на шее петли волосяных арканов.
Беспечность, беспечность… Еще вчера они гнали сармат-языгов в степи прочь из провинции, где кровожадные кочевники не успели досыта напиться крови, награбить. Передовые дозоры, конные части ушли далеко, за основными полчищами номадов, уходивших от погони. У берега полноводной Тизии, что разрезала сжатые с обеих сторон римскими войсками и наемниками кочевья, их перехватила бегущая из Дакии, отбившаяся от своих шайка кочевников. Недобитые варвары внезапно налетели на солдат, когда те набирали воды в реке, чтобы отвезти ее на повозке в лагерь.
С визгами и улюлюканьем набросились на легиоеров конные языги, ищущие мести за свое позорное бегство, за брошенную добычу. Их разбили в бою под крепостью Гермосарой, и из большой конной толпы они превратились во множество мелких шаек, пробирающихся к родным стоянкам. Вернуться домой из набега пустым – совершенный позор. Небо наградило молодого Ачкама – предводителя остатков своих родовичей-языгов - хотя бы сейчас. Римлян не убили – взвились змеи арканов, и потащили солдат прочь, пока их пропажу не заметили. Не выкуп, так хотя бы их руки пригодятся роду Ачкама. Очередной набег двадцатипятилетнего кочевника должен принести уважение соплеменников, хотя римляне и их шакалы-союзники превратили удачный налет в бегство.
Они не дошли до брошенного зимовья, где планировалось спрятаться, отдохнуть и загнать пленников в яму, половину дневного перехода. Далеко в степи разнесся сарматский клич. Наемные единокровные варвары - вооруженные длинными пиками и луками всадники были в нескольких десятках полета стрелы. Они увидели удирающих от римлян сородичей. Вожак беглецов – Ачкам - гортанно крикнул своим. Мысли юного языга раздирались противоречиями. Договориться с братьями по крови? Откупиться? Но их мало и у них добыча, роксоланы захотят отобрать ее – передать римлян римлянами, или выгодно перепродать. Ачкама тоже могут захватить в плен – выдать за награду римлянам. Но пленников не угнать, лошадей мало…
Следующим вечером как пленник, так и его бывший похититель оказались в яме со связанными руками, в брошенном зимовье, к которому так стремился языг. Что молодой Ачкам, что зрелый Публий были в первый раз в подобном прискорбном и унизительном положении. Вчера, когда Ачкам попробовал договориться с мелким вождем, что шел впереди конных толп сарматских наемников, с ним начали обсуждать выкуп. Ачкам хотел отдать римлян, взяв только их оружие и вещи, чтобы показать в кочевье свою удаль, пусть и не принесшую особой добычи. Но, когда он второй раз выехал на «ничье» поле со своим подручным, в лоб ему ударила стрела без наконечника. Подлое предательство! Молодой языг лишился чувств упал с коня. Такие же стрелы, но наделенные смертоносными железными жалами устремились, словно стая хищных птиц, на отряд Ачкама. И степь покрылась мертвыми телами, наполнилась ржанием покинутых седоками коней, оставляя на сарматах пятно кровной мести. Лишь парочка родичей Ачкама успела сбежать. Роксоланы принялись ловить лошадей и римлян…
Роксоланский князек пировал и решал, что делать с римлянами и Ачкамом. Пока в яме для пленников сидели десяток легионеров и знатный языг, в старом кочевье разбили льняные шатры, и вождь с чашкой хмельного кумыса обсуждал со старыми воинами, как поступить. Языга можно было продать римлянам. Им нужны как пленники-сарматы для триумфа (кочевника не так уж легко поймать, и римляне заплатили бы золотом), так и заложники на переговорах, когда языгов разобьют окончательно. Можно было потребовать выкуп от его отца – родитель Ачкама, пусть и десятого сына, не самый видный, но и не последний из языгских вождей. В пиалах пенился кумыс, и роксоланы не думали о том, каково их добыче в яме.
В яме было тихо, сыро и угрюмо. У края узилища дремал роксоланский воин, обиженный, что ему приходится сторожить этих грязных и жалких оседлых и позорно плененного кочевника вместо того, чтобы пить кумыс в шатре, да еще и забирать у них кожаное ведро с нечистотами. Воин был одинок, а больше одного и не надо - куда сбегут пленники в яме и со связанными руками? Угрюмый Ачкам лихорадочно соображал раскалывавшейся головой – удар стрелы, пусть и без наконечника, но пущенной из сарматского тугого лука, подобен удару молота. Молодой языг представлял тот позор, что обрушится на него как на пленника. Нет ничего зазорного в том, чтобы быть заложником на переговорах. Но пойманным, связанным, без оружия, не на коне – это горше смерти. Поэтому он сказал молчаливому римлянину, так же, как и он, сидевшему в яме, на ломаной латыни. Языг принял его за вожака, и не ошибся – Публий был ветераном, старшим в своем десятке, так называемым иммуном, вместе с Домицием, тоже старым воином.
Сармат прошептал, тщательно подобрав немногочисленные латинские слова.
- Надо бегать.
Публий усмехнулся в темноте.
- Тут побегаешь, конечно. Целый ипподром. А ты неплохо болтаешь на латыни, варвар. Есть предложения как это сделать?
- Встрепенулся, пес кочевой, - заворчали другие пленники.
– Хорошо тебе с ремешками на руках?
- Вот и сам с арканом на шее побегаешь, степной волк.
Сармат не обращал внимания на подобные замечания, он снова зашептал римлянину, как самому здравомыслящему
- Роксоланский боров… Сейчас пить кумыс. Мы будем ждать - он протрезвет и продавать нас в далекий земля. Или бежать. Воину не позор лежать в яма без меча? Я отблагодарить тебя, я сын вождя.
- Пусть нам твой папаша месячное жалование подарит.
- А чего нам бежать? Это наши союзники. Нас отдадут наместнику.
- Ага, поэтому нас почетно держат как свиней в загоне, - ответил Домиций – ветеран из контуберния Публия, старый товарищ.
- Этот варвар дело говорит, - заключил Публий. - Надо бежать, пока нас не продали неизвестно куда или не сожгли на поминках у этих варваров. Что ты задумал, сармат?
- Я звать стража. Он спустит нам кувшин на веревка. Мы - за веревка, страж -сюда, мы сворачиват шея и забират оружие. Он всего один.
Сармат показал знаками, что он собирается делать.
- Но у нас связаны руки и надо выбраться из ямы. Об этом ты подумал, - спросил Домиций.
- А зубы у вас есть? Грызите ремень друг другу!
Кто-то рассмеялся. Но Публий вспомнил, что, по рассказам, когда при августе Септимии варвары осадили одну крепость за Валом, в Британии, воины ели траву и варили кожу. Но это не вареная кожа!
- Надо, чтобы все грызли одному по очереди. Самому ловкому. Потом, когда убьем стража – ножом разрежем остальным. Время дорого, - заключил Публий.
- И кто же будет этим счастливчиком?
- Мне очень кажется, что это - я!
Всю ночь к Публию подходили его собратья по несчастью и вгрызались в ремни на его запястьях. Семь человек, сменяя друг друга, проверяли остроту и твердость своих зубов. Наконец, ремешок истончился по краям настолько, что, напрягши как никогда все свои мускулы, легионер смог разорвать путы. Ближе к утру они подозвали сонного сторожа, чтобы тот забрал ведро с нечистотами. Позвал Ачкам, на чистом сарматском наречии. Страж перегнулся, вооруженный веревкой с крюком, чтобы забрать зловонную кожаную бадью и вдруг потерял равновесие - за канат дернули с необыкновенной силой. Роксоланский воин полетел на дно ямы, и жизнь кочевника прервалась двумя секундами после его падения. Нож, сабля, лук и стрелы воина стали общим достоянием. Путы распались под кривым сарматским ножом. Публий напялил на себя малахай, пояс, колпак роксолана, встав на плечи Ачкама, выбрался из ямы…
Они неслись на украденных лошадях роксоланов по утренней степи. Скорее, скорее! Граница уже близко… Пленники приникли к мокрым от пота конским спинам, летели над травяным морем. Свобода! У Тизии, где до передовых римских постов оставалось несколько десятков стадий, римляне и Ачкам расстались. Им было суждено встретиться вновь через год. Публия боги столкнули с Ачкамом опять, когда в тростниках Мариса кочевник спрятался от погони. Публий и его контуберний в засаде столкнулись с одиноким всадником и не подняли на него руки.
И еще через год, когда с языгами заключался мир, Публий, тогда гонявшийся по городу за юной Зиаис, в полушаге от отставки и пенсии, получил от Ачкама, что был заложником во время переговоров в Сармизегетузе, этот бесподобный лук. Публий отдарился фракийским кинжалом, что захватил когда-то, убегая из деревни в легион - кинжал своего деда. Столица провинции гремела по случаю замирения со степными народами, что должны перестать хоть на несколько лет терзать провинцию. Публий и Ачкам удалились из шумного города, от шествий, пьянства и гладиаторских боев. На перекрестке Апулумской и военной дороги кочевник и легионер выпили чашу воды с разведенной кровью друг друга.
Теперь они братья.
В оружейную протиснулся Гай. Он увидел отца, гладящего лук. Он мечтал когда-нибудь выстрелить из него, но пока ему давали лишь детский, слабосильный, которым только зайцев бить… Гай смутился. И сказал серьезно.
- Отец, телега погружена.
- Хорошо. Пойдем, сын, поупражняемся в стрельбе из настоящего лука. Захвати те стрелы, что ты сам смастерил, я жду тебя у рощи. Проверим твои умения. Сможешь ли ты натянуть сарматскую тетиву?
Мальчишка просиял, и исчез в глубине дома.