За развитием этого поэта я наблюдаю на протяжении вот уже нескольких лет. Необычны были уже его первые вещи. Они чётко несли отпечаток его родины – Дагестана. В них было много гор, страсти, определённой, я бы сказал, этнографической экзальтации. Характеры прорезались на страницах так же резко, как прорезываются на горизонте горы: добро и зло, геройство и трусость, прямодушие и подлость… В известной степени он продолжал – да и сейчас продолжает – поэтические традиции своих великих горских предшественников и в первую очередь – незабвенного Расула Гамзатова, с их морально-нравственной определенностью, горячей и даже горячечной любовью к родным орлиным гнездовьям, подчёркнуто рыцарственным отношением к женщине.
Мы рождены в кровавой сече –
Так, видно, предписал нам Бог.
Звон сабель, визг шальной картечи
Слышны нам из глубин эпох.
Шамиль, Шамиль, имам-Шамиль!
Нам храбрость завещал не ты ль?
В объятьях звёзд твои вершины,
В жемчужной бурке твой туман.
Твой облик узнают мужчины
И помнит каждый мальчуган…
– писал Абу-Суфьян в первой своей книге «Из чаши бытия».
Надо сказать, стартовал он в Москве сразу с крупных форм, точнее объёмов: уже первая его публикация представляла собою полноформатное и увесистое трёхтомное собрание. Стихи и поэмы. Абу-Суфьян предъявил их столичному читателю, как рабочий, мастеровой человек предъявляет – городу и миру – свои руки: крупные, мозолистые и умные.
Почерк мастера явственно угадывался уже в тех томах. Лучшие свои строфы Абу-Суфьян и впрямь тесал, как гранитные горные глыбы:
Я сегодня маму схоронил –
Зарыдал, заплакал, завопил…
Возмутился странно Громовержец,
С неба ангел слёзы уронил.
Я сегодня маму схоронил –
Свою душу в землю я зарыл!
Для русского, даже «среднерусского», равнинного, так сказать, читателя не новость, что в горской поэзии даже самая, казалось бы, мёртвая природа (если вообще таковая есть в Природе) одушевлена – лучшая книга известного балкарского поэта Кайсына Кулиева, за которую он получил Государственную премию РСФСР, называлась «Раненый камень». Но у Абу-Суфьяна природа не только дышит или страдает – она ещё и с о с т р а д а е т , и это добавляет новую, живую и смелую краску в спектр её «чувствований», которыми наделяет природу поэт.
Сострадает человеку как собственному – и зачастую не очень уж и разумному – дитяти. И даже – ситуации, разворачивающейся в драмах поэта: стихи Абу-Суфьяна, как правило, и сюжетны и весьма драматичны, а нередко и просто трагичны.
Природа у него не выспренная оперная декорация, а, в общем-то, ещё одно, если вообще не главное, действующее лицо поэзии.
Что совершенно очевидно указывает на русские корни его стиха: неслучайно Абу-Суфьян, в отличие от подавляющего большинства своих современных «национальных» собратьев, и пишет на русском языке, с которым сроднился ещё с детских, детдомовских лет, а названием одной из главных его книг стал перефраз знаменитой лермонтовской строки «Мы пьём из чаши бытия».
С годами одна за одной появлялись новые книги поэта. «Дым Отечества», «Пока солнышко горит», «Миниатюры», «Журавушка»… Последняя, к слову, прекрасно иллюстрированная, представляет собой несколько очень лиричных поэм для детей, в которых главными героями являются звери и птицы, а в широком смысле – всё та же живая природа. Книга - для детей и для взрослых, скорее – для совместного (и хорошо бы вслух!) чтения, ибо сказка, как известно, ложь, да в ней – намёк.
И вот – новая книга поэта, знаменующая новый этап его творчества.
Что бы я выделил в этом этапе, на этом перевале?
Поэт по-прежнему погружён в стихию своей малой родины. Но она теперь обретает у него не привычно-хрестоматийные, а всё более конкретные, детальные, более «родные», что ли, очертания и тональности. Он всматривается и вслушивается в историю Дагестана, полную легенд и мифов: достаточно сказать, что тот же Дербент, часто возникающий в его творчестве, – один из древнейших городов на земле, насчитывающий уже пять тысяч лет. Город, где в своё время едва не был погублен юный русский царь-реформатор Пётр Первый...
Вслушивается – и История отвечает ему голосами, чаще всего почему-то вовсе не эпическими, а совершенно человеческими.
…Невольника, раба и его хозяйки и его же прекрасной возлюбленной, хозяйской неверной жены, что пожертвовала жизнью во имя нескольких счастливых ночей. Печь, в которой сожгли любовников, до сих пор стоит в древнем Дербенте, любимом городе знатока отечественной истории и, тоже легендарного, Льва Гумилёва.
Абу-Суфьян не выискивает в истории родного края исключительно вощёные, парадные страницы: он листает их почти наугад. Поэтому и трагедия, которая по большому счёту и правит миром, как древним, так и настоящим, нет-нет, да и перемежается у него откровенной, народной, уличной комедией, что, слава богу, даёт нам время от времени не просто передышку, а возможность посмеяться даже над собственной судьбой.
Человек смеющийся – уже почти что Бог, ведь он неподвластен даже времени.
…Голосом матери: рано потерявший отца, безотцовщина, Абу-Суфьян всё оглядывается и оглядывается, вглядывается, пристально и печально, в святую и вечную тему поэзии. Мать у него – и земная женщина, и птица, и память как таковая…
…Голосами любви и страдания – в поэзии Абу-Суфьяна, как в сильной музыке, две эти темы почему-то постоянно перевиваются друг с дружкою…
Он ломает канонические, патриархальные представления о самом «предмете поэзии» и тогда, когда касается современной жизни Кавказа. Его стихи горьки и публицистичны, когда он вдруг пишет о том, о чём до него, кажется, здесь не писал никто: о похищении детей и насилии над ними, о возникновении – или возвращении? – «классового» общества там, где когда-то царило хотя бы относительное равенство и добрососедство… Эти темы осваиваются публицистикой, но Абу-Суфьян, решаясь тронуть их резцом поэзии, в лучших своих вещах приподымает их до уровня горькой и всё-таки целительной народной притчи.
Очертания родины в его творчестве действительно уточняются. И идёт это сразу как минимум по двум, казалось бы, разнонаправленным, а по существу сопряжённым линиям. Из привычного, горного, со скалами и теснинами, Дагестана вдруг проглянет щемящая-щемящая, равнинная, степная и хлебородная ширь: если орлиный край, Дагестан, - малая родина Абу-Суфьяна, то кумыкская, землепашеская сторонка – его «малюсенькая», «родимая», что ли, родина.
Родинка родины.
Проникновенны и трогательны стихи поэта, посвящённые ей и людям, как очень известным и прославленным, так и самым земным, кого собственно и называют «солью земли»
И вместе с тем не только по русскому языку, но и по миросозерцанию, которое, к слову, подвергается сейчас суровым – и глобальным, и локальным – испытаниям, поэт упорно ведёт и подтверждает свою корневую, «материковую» родословную: от России.
От матушки России.
Три моих национальности
Хоть я дагестанец
До мозга костей
(И уже не красавец
По форме своей),
И, конечно, землянин –
Здесь нету чудес –
И, слава Аллаху,
Я – Россиянин
По воле небес!
Он, детдомовец, из тех, кто не откажется от матери – как с малой буквицы, так и с прописной – ни при каких обстоятельствах. Ни тогда, когда она богата (помните: муж любит жену здоровую, а брат сестру богатую? – но ведь это всё равно не про мать), ни тогда, когда она в бедности и гонима…
Абу-Суфьян серьёзный учёный, известный на Кавказе человек, докторскую диссертацию – по сейсмоустойчивому строительству! – защитил в Москве. Где у него немало друзей и коллег, по его научной – и очень практической! – специальности. Один из его трудов называется: «О происхождении человека на Земле». Да-да, не удивляйтесь: это очень фундаментальный человек. Рассуждая о дружбе, иногда вспоминает Энгельса (видимо, сказывается общность «научных пристрастий»). Мол, тот дописал за умершего Маркса третий том «Капитала». Это, по Абу-Суфьяну, подвиг не только научный, а в первую голову – подвиг настоящей, мужской, «кавказской» дружбы.
Фундаментальный человек. Хотя (это иногда всё-таки тоже сочетается) и отличный, своеобычный поэт. Поэт и нетривиальный мыслитель.
Еще у него прекрасный поэтический слух: вчитайтесь, вслушайтесь в его рифмы и ритмы. Калейдоскоп их просто завораживает.
Как и всякий незаурядный (в принципе «всякий» и «незаурядный» уж точно не сопрягаются) стихотворец, он нередко пишет на «грани фола». Я сейчас даже не о публицистических стихах. А о любви – в стихах. Даже поэтически изложенная, любовь у него остаётся, предстаёт соблазнительно сочной, земной. Осязательной, а это, по-моему, самый первый оселок, на котором выверяется: поэт тот, кто пишет стихи, или нет.
Под самой высокой звездою
Чертоги любви я построю…
Строительная первопрофессия, как видите, и здесь даёт себя знать. Но «чертоги» его действительно сейсмоустойчивы и заслуживают доверия. Как минимум – читательского. Да, Абу-Суфьян отдаёт некоторую дань пафосу - на Кавказе не найти не только поэта, но и просто мужчину, лишённого этой возвышенной слабости. Но при этом, что мне тоже чрезвычайно импонирует, он способен и к иронии, и ещё чаще – к самоиронии. А это уж точно качество не только настоящего и очень современного поэта, но и – главное – очень мыслящего человека.
Неслучайно его книги шагнули далеко за пределы и Кавказа, и России. Переведены на многие языки мира. А в этом, 2015 году, российский поэт Абу-Суфьян стал номинантом и очень престижной в Париже премии «Русофония».
«Русо» - Россия живёт и в сердце его, и в творчестве.
А что касается звёзд, то именно на перевалах, знаю это и по собственным наблюдениям, они если и не самые высокие, то уж точно – самые крупные.