РАССКАЗЫ
БЕДОНОСЕЦ
1
Когда очумевшие от духоты и долгого сидения литераторы ринулись из красного уголка редакции вон, Пампушкин тоже за-торопился к высокой, двухстворчатой, рифлёным стеклом забран¬ной на большую половину, и полосатым ДВП облицованной двери.
- Георгий Петрович! - окликнул его руководитель, высокий, сухой старик в туманно-молочного цвета поблекших одеждах, гармонировав-ших с его жидкими седыми кудрями, усами и бакенбардами. В своих мешковатых, вылинявших светлых одеждах ста¬рик напоминал ватооб-разное облако. - Я вот о чём попрошу те¬бя, голубчик. Сходи в профком райбольницы и договорись о высту¬плении наших поэтов.
- Хорошо, - ответил Пампушкин, затянутый в нелепую тесную клетчатую пару (руки и ноги торчали из костюма, как гвозди, выткнув-шиеся из матерчатого узелка) - Я завтра же, Константин Арсентьевич, побываю.
- Разыщешь Авдееву.
- Запомнил.
Верный своему слову, на другой же день Пампушкин поднялся на пятый этаж поликлинического корпуса, где располагались ад-министративные службы райбольницы. Где-то на середине длинно¬го, затемненного отсутствием окон справа и слева коридора отыскал дверь профкома и с порога спросил Авдееву.
Ему назвали номер кабинета этажом ниже. Но и там, на месте Ав-деевой не оказалось. Пришлось дожидаться. В коридоре. Долго. Беспо-койно.
Проходило много молодых женщин и девиц в белых халатах, но ни у одной из них на спине не было помечено, что она Авдеева. И всё-таки через полтора часа к нему вышла простоватая, среднего роста, не худая, со свежими щеками блондинка лет до тридцати.
Говорят, вы меня ждёте, - заговорила она. - Зачем? Я вас не знаю.
Пампушкин пояснил.
- Это уже не ко мне, - усмехнулась она большими серыми глазами. - К Лидии Григорьевне. Подкарауливайте её в профкоме.
- Значит, Константин Арсентьевич напутал, - вслух заключил Пам-пушкин и, как стрела башенного крана, отклонился от Авдеевой к ближ-ней лестничной площадке, чтоб устремиться на пятый этаж.
Но Лидии Григорьевны в профкоме уже не было, и она не мог¬ла появиться вскорости (о том подсказала секретарь приёмной главврача района).
И Пампушкину пришлось по людной лестнице пробежаться вниз, пересечь ещё более людное фойе перед регистратурой, попутаться во встречном потоке в тамбуре перед выходной дверью и только потом дохнуть, наконец, свежего осеннего воздуха в тени север¬ной стороны поликлинического фасада.
На другой день он изловчился выкроить время и переступил порог профкома в восемь утра. Лидия Григорьевна сидела за сво¬им столом, заваленным бумагами. Правее от стола угол был занят подобием про-сторной тумбочки, где покоилась магнитола и аккор¬деон, прикрытые халатом. За спиной (Пампушкин успел прикоснуть¬ся ухом, когда приса-живался) торчала штанга-вешалка, потеснённая от двери эмалирован-ной раковиной и белым шкафчиком.
В этой тесноте Пампушкину сделалось неловко. Од¬нако, уловив паузу в телефонных разговорах, он ухватил, как вы¬ражались в старину, быка за рога, продолжая есть глазами хозяй¬ку кабинета.
От загара, а может, не меньше и от превратностей жизни, лицо Ли-дии Григорьевны было бурым и одновременно бледноватым, а черные волосы, прямые и короткие, основательно примяты. Ряд бе¬лых хороших зубов испорчен вкраплением золотых коронок.
А вообще-то и лицо, и фигура отличались завидной для сорокапятилетнего возраста спортивной худобой. Выслушивая, она привет¬ливо глядела на Пампушкина, потом с завидной откровенностью призналась: "А я ещё удивилась: зачем вам Авдеева? И чего это вы так торопитесь, что и поздороваться забыли?"
- Извините. Дела общественные приходится пропускать между ос-новными. Урывками. Стараешься как бы побыстрее.
- Сочувствую. Только не всегда известно, где что найдёшь и что по-теряешь. Не переступишь ли, не пронесёшься мимо. Со всеми бывает...
- Так я о выступлении наших поэтов. Мне поручено обо всём усло-виться, - вернулся Пампушкин к главному предмету, являя ученически ограниченную натуру исполнителя чужой воли.
- Я за то, чтоб было разнообразнее, интереснее. Слово поэтам мы, конечно, дадим. Послушаем их, посмотрим на них. Но будет эффектнее, если вы мне предоставите их стихи заранее, а я дам нашим сту¬денткам, чтоб разучили и продекламировали.
- Отличная идея!
- И ещё хотелось, чтобы вы написали о наших заслуженных труже-ницах. У нас ведь как на фронте. Срочность, спешка, задерж¬ки, неожи-данности, неуправка. Я вот сейчас с ночной. Держусь еле.
- И что хотели бы вы конкретно?
- Есть у нас, к примеру, медсестра Соловьянова Анна Никитич¬на. Пятьдесят лет она в бою за здоровье. О ней и надо написать.
- Конечно. Но по заказу мне не доводилось… Получится ли?
- Получится.
- А она где? Когда с нею можно встретиться?
- Сейчас условимся.
Лидия Григорьевна позвонила в отделение, а потом объявила, что Соловьянова ждёт его у себя дома, в субботу, в любое время. Пампуш-кин записал адрес и откланялся.
2
В субботу Пампушкин решил, что десять утра - самый удобный час для приёма гостей и выбрался на улицу. Чувствовал он себя так нелов-ко, как может чувствовать опоз¬давший на работу или прогулявший страдный денёк опамятовавшийся недоросль. Смущало его то, что он, пытаясь представить себя со стороны, не находил у своей фигуры соответствия благород¬ной и солидной задаче.
Как-никак, а он представляет собой чистую совесть и твёр¬дую волю гуманного общества. И, стало быть, в его портрете не должны выпирать изъяны, наводящие на противные мысли. Его долгообразое лицо, его костюм, его перо - отражение высокого уров¬ня современного душевно щедрого, нравственно высокого и ма¬териально богатого общества.
"Вот как надо выглядеть! - казнил он себя. - А тут нелюди¬мая рожа. Неизвестно, на что годное перо. И вообще фигура архи¬нескладная. Да ещё облачённая чёрт знает во что!"
Пятиэтажка Пампушкина стоит на главной улице. Улица Соловьяновой пересекает её. Оказалось, что Анна Никитична живёт через недавно организованный ради очередной строительной площадки пустырь и две хаты.
" А я-то и не подозревал! Собрался на автобусе ехать!"- ди¬вился и досадовал Пампушкин, подходя к многоквартирному комму¬нальному дому, мимо которого столько лет бегал.
Правда, дом этот выглядывал на улицу торцом своего длинного тёмного, будто закопчённого, тела, которое на три четверти пря¬талось среди вишен, груш и черешен и сверху маскировалось мо¬гучими ветвя-ми деревьев грецкого ореха.
Незримо, но садово-огородное окружение зажимало дом так ос-новательно, что по двору, узкому и длинному, можно было пройти не более, чем вдвоём.
Несколько облезших, некогда голубых дверей ответно глянуло на Пампушкина, когда за его спиной хлопнула деревянная калит¬ка, отпу-щенная им на волю пружины. Двери эти возвышались на скромных, в две ступеньки высотой и в шаг длиной, крылечках.
Он выбрал третью, по ходу, и постучал. Дверь тотчас отвори¬лась и на крылечко выглянула хорошенькая девушка: черноглазая с румяными щеками, с нехудым, развитым телом. То была неожиданность: Пампушкин не был готов почему-то встретить этот све¬жий, яркий цветок среди обветшания и блеклости дворовых конст-рукций.
Девушка выслушала Пампушкина и указала на дверь правее.
И вот тогда-то Пампушкин, который, изогнувшись над искомой, об-шарпанной дверью, больше походил на Калачёва, постучался.
Ему отворила полная, широкая в плечах, среднего роста с моложа-вым лицом, круглым, припухшим, женщина, не показавшаяся ему ста-рой (он знал, что ей уже шестьдесят шесть полных лет). Была она в сером выцветшем платье с мелкими голубыми цветочками по бледному полю. Седина ещё не поглотила последних рыжинок её прямых гладких волос.
В холодном коридорчике она стирала в цинковом корыте.
Дверь в прихожую находилась правее от корыта, и Пампушкин, при-глашаемый хозяйкой, беспрепятственно двинулся в прихожую.
Если коридор был практически пуст, то прихожая напоминала переполненный склад. Она была узкой, у самого порога, слева, вы-ступала плита, далее переходившая в обогреватель, сужавший и даль-ше ширину комнаты и вверху. Справа же, вдоль параллельной стены, поднималась высокая железная кровать с пышной постелью и дву¬мя копнами подушек.
Высокое окно приходилось в торец кровати, оно глядело во двор. Но между ним и кроватью был глухой угол, заполненный мягкими веща-ми, сложенными почти до потолка и обёрнутыми целлофаном.
По потолку, по оконной стене расплылись ржавые пятна-разво¬ды, свидетельствовавшие о том, что крыша дырявая.
Тяжеловатая в движениях, Соловьянова позвала Пампушкина в бо-лее просторную, квадратную комнату, перенаселённую мебелью. В центре круглый стол, мягкие старенькие стулья, диван и комод, книжный шкаф и шифоньер вдоль глухих стен.
Пришлось это все очень плотно сдвинуть, чтобы три оконных проё-ма оставить доступными. Теснота прямо-таки давила.
Хозяйка усадила Пампушкина за стол, а он тотчас стрельнул глаза-ми по стенам и простенкам, выше рамок с фотографиями, по потолку. И снова отметил ржавые разводы.
Анна Никитична следила за гостем неодобрительно, будто запо-дозрила его в дурных намерениях и ждала, что он вот-вот начнёт отма-чивать неприличные номера, совсем забыв о добром деле, с которым пожаловал.
На его лице, худом, долгообразом, с острым носом, тонкими губами, не было ни тени доброты и радушия. Он походил на инквизитора, за-ставшего жертву врасплох и наслаждавшегося удачей.
Его зелёные глаза были холодны и стреляли мимо её взгляда. Он изучал обстановку так бесцеремонно, будто де¬лал это в одиночестве, будто признавался себе в том, что не всё до конца понял.
Пампушкин и на самом деле никак не мог сосредоточиться, чтобы войти в роль респектабельного корреспондента. Он расте¬рялся с той самой минуты, как переступил порог узкой и тесной прихожей, как заметил, что крыша протекает, что из каждого угла выглядывает административного рассудка нищета - несомненное равнодушие тех, кто называет её, хозяйку, героем труда. С той самой ми¬нуты он не переставал удивляться бездушию её коллег и спраши¬вать себя: "Что же хотела сказать этим диким примером Лидия Григорьевна? Ведь, как я смекаю, это пример ... свинства?!.. Её предшественниц и её самой сегодня! Свинства всех главврачей райбольницы за последние десять лет. А таковых было три... За¬теряться-то следам негде..."
И новая тема показалась ему важнее той, ради которой его по-слали в эту хижину.
Новая тема мешала ему, и он расспрашивал Анну Никитичну рассе-янно, без энтузиазма и даже путал имена, думая о другом, прерывал рассказ героини.
- Отец мой, Никита Петрович, - заученно докладывала Соловьянова, - был из крестьянской семьи, но в годы коллективи¬зации устроился на железную дорогу ночным кормачом...
- Минуточку, - притормозил он, чтобы записать. - Значит, отец ваш - Никита Павлович... Но что значит "ночным кормачом"?
Анна Никитична такое коверканье приняла за издёвку, но терпеливо поправила. Зато с этого момента она не чаяла, как поскорее выпроводить странного гостя, навязанного неза¬дачливой Лидией Григорьевной, профсоюзной властью.
А он всё расспрашивал и расспрашивал, будто была она под след-ствием. И ей казалось, что он действует с холодной са¬моуверенностью и обращается с нею самым бездушным образом.
Он снова и снова коверкал то имена, то даты. И она не вы¬держала.
- Этак у вас выйдет невесть что! - упрекнула она.
Он же, ничтоже сумяшеся, ответил без смущенья: "Не беспокой-тесь., я загляну ещё раз, а то и два. Я живу рядом".
- Но я, может, не захочу больше говорить с вами?!
- Захотите! - отрубил он, как отмахнулся.
Потому у неё и не появилось желания напоить его чаем, как это она делала для других официальных гостей. И Пампушкин удалился, не отведав ни малинового, ни айвового варенья.
3
Пампушкин вышел оглушённым своим открытием: "Женщина проработала на одном месте пятьдесят лет, основала важную отрасль в лечебной практике, до сих пор безоглядно трудится, нет причин умалчивать её заслуги, о них трубят, и... она же обречена греться под зимними дождями, которые вот ,у порога. Фактически брошена, как какая-нибудь паразитка-пьянчужка. Никогошеньки это не щекочет! Поливают тебя словесными восторга¬ми и будь здорова! Доживай век как знаешь!.."
Угнетённый возмущением, он проклинал и себя самого за неу-мение сказать ободряющее слово, за то, что не порадовал старую женщину хотя бы своим благополучным видом. "Нет, - корил он себя, - явился впопыхах, в потёртом пиджаке с оторванной пу¬говицей. И это фигура, которой надлежало довериться и ждать каких-то улучшений на деле, а не в болтовне об уважении".
Он, конечно, не собирался делиться опытом, как получить квар¬тиру, хотя опыт и был. И даже поучительный. Ведь он пятнадцать лет тому назад бездомным псом бродил по этим улицам в поис¬ках пристанища. Довольствовался самым неудобным, но поступил на службу, какая под руку подвернулась. Служил, по привычке, че¬стно и верил, что честность с трудолюбием спасут. Но один проходимец надоумил не соблазняться большим заработком, а по¬думать о квартире. И Пампушкин поддался уговору: согласился получать вдвое меньше, но через три года, через пять лет ока¬заться в квартире. И ведь вышло всё по тому фантастическому плану: попал он в коммунальную квартиру. А теперь вот уже и в благоустроенной. И не за пятьдесят лет!
Такими советами Анна Никитична воспользоваться уже не мог¬ла, а потому были бы они для неё бесполезными. Да и не сомне¬вался Пам-пушкин в том, что перемены витают в воздухе городка, что подходит именно то время, когда честным труженикам будут воздавать по заслу-гам, а проходимцев начнут выводить на чис¬тую воду.
И потому он задумался о другом, о том, как он сам получился в этой жизни бездушным и неавторитетным человеком, что и слова твёрдого сказать не вправе. Из-за неуверенности своей.
И вспомнилось ему начало пути. Выпускные экзамены в сельской школе, поездка в пионерлагерь к однокласснице.
Он жил в райцентре, стоявшем в стороне от рек и озёр, от шоссей-ных трасс и железной дороги, но решил поступить в уни¬верситет. А Нина, красивая девушка, работала в пионерлагере во¬жатой, поблизости, за берёзовыми колками, на берегу озера.
Нина всегда нравилась ему. Он и теперь ясно представляет её голубые глаза, круглые щёки с ямочками, пшеничную толстую косу и всю её рослую, стройную фигуру. И не на песчаном бере¬гу озера любовался он ею, а на самодеятельных концертах, где она выступала в балетных сценах.
Он не считал себя ни красавцем, ни героем. Он имел лишь славу прилежного ученика. И, тем не менее, отношения между ним и ею, кра-сивой девушкой, всегда были близкими. В девятом классе они даже сидели за одной партой. Правда, в десятом встреча¬лись только на ре-петициях драмкружка. Вроде бы несколько ох¬ладели друг к другу.
Но к началу мая - в разгар подготовки к экзаменам - у Ни¬ны заболе-ли глаза. Класс решил, чтобы по-очереди все занима¬лись с Ниной.
Пампушкин привык готовить уроки один, а потому из коллек¬тивных занятий почти ничего полезного не извлекал. Но к Нине он бегал и в свою очередь, и в другие очереди. Ему и сегодня ещё нетрудно при-помнить её маленькую дерновую хату с окнами и двором на юг, а пото-му затопляемую и обогреваемую велико¬лепно ярким весенним солн-цем.
Крашеная лавка вдоль стены, простой дощатый стол с поднож¬ками с каждой из четырёх сторон, на нём голубая клеёнка, чер¬нильница-непроливашка, тетради и книги, обёрнутые газетами.
Вспоминается неловкая тишина, когда они приступали к занятиям и он не умел незаметно завладеть инициативой или когда кто-то прерывал их, вторгаясь, и когда возникал деликатный во¬прос о причине столь усердного сотрудничества.
Пампушкин увлёкся этим настолько, что уже при¬вык к мысли о своей необходимости в доме Нины и тайно радо¬вался тому. Но однажды, под вечер, к ней пожаловал парень предыдущего выпуска. Он пригласил Нину на прогулку, и она тотчас засобиралась, объявив ему, Пампушки-ну: "На сегодня хватит!"
- Конечно,- согласился он, брякнув: - Тебе ж не на медаль. И ушёл, облегчённо вздохнув, но со щемящим осадком в душе. Убедился, что всё не так просто, и больше не думал о своей не¬обходимости для неё. И всё-таки после экзаменов ещё бегал к главврачу райбольницы и про-сил, чтобы Нину отправили для лечения в областной центр.
Как он на такой шаг решился и, что потом последовало, Пампушкин теперь не помнит. Но видится ему ясно тот момент, когда он прорвался в кабинет, и обнаружил миловидную женщину в коль¬це помощниц. Она потребовала тотчас показать ей Нину, а Нины не было с ним.
За последним экзаменом был скандал. Класс ушёл на берег ре¬ки за семь километров и заночевал там без классного руково¬дителя. Но он, Пампушкин, это мероприятие пропустил: после экза¬мена укатил в областной центр, чтобы купить наручные часы, вер¬нулся поздно. Оживлённая автострада пробегала в семи километрах от райцентра, и с неё-то ему пришлось шагать пешком. С тех пор он потерял из виду одноклассников.
На выпускном ему не выдали аттестат: он получил его через две недели вместе с медалью.
Он засобирался в училище военных переводчиков и ждал вы¬зова из военкомата, но вызова всё не было. Нина никуда не со¬биралась и по-шла работать в пионерлагерь вожатой. Пионерла¬герь располагался в Берёзовке, за пятнадцать километров. Она писала ему с Березовского озера письма.
Как человек обязательный, серьёзный и добрый, он аккуратно отве-чал ей и проговорился о скором отъезде... в университет¬ский город. А получилось так, что люди опытные и доброжелатель¬ные предупредили подвох. Они сказали: "Военкомат затянет с вы¬зовом до тех пор, пока закончится приём в вузы, а потом втолк¬нёт в первое попавшееся училище. И никаким переводчиком ты не станешь".
Нина взяла с него слово не уезжать, не повидавшись с нею.
Родителей у Пампушкина не было. Жил он у деда. Дед-инвалид сам опирался на среднего сына, на дядю Пампушкина. Дядя наде¬ялся, что племянник пойдёт в военное училище, потому что предложить ничего лучшего нельзя было: при семье в шесть человек работающих было двое - он и его жена.
Но Пампушкин готовился к самостоятельности: после восьмого и девятого класса работал на стройках и скопил на своей сберкнижке четыре тысячи рублей. И теперь ему не надо было про¬сить у дяди денег на дорогу, а значит, и предупреждать об отъезде.
Итак, за два дня до отъезда Пампушкин сел на дядин велоси¬пед и кочковатой дорогой покатил в озёрную Берёзовку. Полотно гужевой дороги изобиловало комьями засохшей грязи и, чтобы не погнуть ободья и не растерять спицы, приходилось очень внимательно следить за виляющей колеёй. Особенно на спусках, при даровой скорости.
Пампушкин смекал обо всех возможных неприятностях дороги, и не очень торопился, он успевал примечать как новые колки, так и латки озимой ржи, яровой пшеницы, овса и гороха между ними, не говоря уже о полянах цветов.
Как всегда, он не держал в голове конкретной близкой цели. Нет, он просто ждал от жизни чего-то необыкновенного в перс¬пективе и тем оставался доволен. Он старался лишь быть достой¬ным поджидающей его награды.
Пионерлагерь не пришлось искать. Пампушкин сам сориентировался и без посторонней помощи вышел на него. И Нину увидел сразу. Правда, была она очень занята и просила подождать. Он принял это как должное, согласившись, что в таком детском муравейнике не¬льзя никак оказаться свободным: у него, у постороннего, от из¬бытка движений и красок, рябило в глазах.
Он приткнул велосипед к берёзе и не сразу смог решить, стоять ли ему, сесть ли или прилечь. Удобно ли наблюдать за суетой в лагере или лучше не замечать ничего, кроме блестящих берёзо¬вых листьев да небесной сини.
И тут вышел конфуз. Подопечные Нины, малыши, преподнесли ему кулёчки с земляникой, а он никак не мог взять в толк, к чему эти подар-ки, растерялся и рассыпал ягоды. Дети убежали, исполнив миссию, а он ещё долго не мог правильно оце¬нить оказанный ими знак внимания. Он удивлялся. Зачем ему земляника? Он и сам бы нарвал её, если бы не торопился. Он часто ест её дома, с молоком.
В лагере был обед. Нина несколько раз урывками навещала его, от-рываясь от своих хлопот и прибегая из-за десятимест¬ной палатки бледнозелёного цвета. Она просила ещё чуточку по¬дождать. Потом её лиловое платье с малиновыми цветочками ис¬чезало снова.
Через какой-то час территория пионерлагеря обезлюдела: он утих, присмирел. И вот тогда она приблизилась к нему не¬торопливо, уже переодетая в белую блузку и чёрную юбку, повязав галстук, увенчав косу пышным голубым бантом. Предстала совсем как пионерка, если б коса пшеничная не лежала на высокой гру¬ди. Если б во взгляде не читалась озабоченность.
Он потянулся навстречу ей, смотрел на румяные щёки с ямоч¬ками и молчал. Они отошли в сторонку (он прихватил с собою ве¬лосипед).
Об отъезде его в университетский город за тысячу километ¬ров заговорила она сама, справившись, кто из многочисленных земляков знает там о его намерениях. Он ответил односложно.
Пампушкину было приятно созерцать её совершенную телесную красоту, слышать её мягкий голос и чувствовать её доброжела-тельность, но он ждал ещё чего-то необыкновенного, а она молча¬ла.
Она проводила его за первый большой лесок и взяла слово, что он будет ей писать. Он обещал и потом чувствовал себя всю дорогу на-гражденным. И два года, испра¬вно на её письма отвечал.
Правда, как теперь он догадывается, писал неловко. То грубо¬вато, то с чрезмерной откровенностью о своих мыслях и чувствах в связи с переживаемыми событиями. То бесчувственно, не представ¬ляя себе, что её-то волнует и что она вычитает, как поймёт и поможет ли ей это как-то в её жизни.
Она правильно - по этой бесшабашной болтовне - оценила и его намерения, и его возможности. Оставив работу в райкоме комсомола, вышла замуж за лейтенанта и уехала в Германию. И письма от неё приходить перестали.
Пампушкин этого даже не заметил. Он всё читал, денно и нощно, книги, конспекты, трудился над заданиями преподавателей в науч¬ной библиотеке и после сдачи очередной сессии тоскливо дожи¬дался осу-ществления какой-то неясной и далёкой мечты.
Правда, по традиции, он встречал своих юных земляков, завла-девших аттестатами зрелости и взявших в голову мысли об уни-верситетском городе, политехническом образовании и самостоя-тельном житье-бытье.
Молодые земляки разыскивали ему подобных первопроходцев, окопавшихся в чудесном городе, и делали это с таким усердием, будто эти пер¬вопроходцы были, по меньшей мере генерал-губернаторами, а не простыми студентами, и могли сделать всё.
А на самом деле никаких чудес не совершалось. Просто старшие селяне встречали младших на железнодорожном вокзале, тащили их на трамвай и везли тем трамваем в центр города, где на неболь¬шом пятачке расположились пять институтов, некогда родившихся из факультетов университета.
И Пампушкин, несмотря на свою замкнутость, сухость и вечную за-нятость принимал участие в судьбе земляков. Он и до сих пор помнит случай с Верой Недобежкиной.
Вера поступала в политехнический институт и не прошла по конкурсу. И дело не в том, что ей неловко было домой возвраща¬ться с таким результатом, а в том, что некуда было возвращать¬ся. Пампушкин был её соседом в райцентре и знал, что у Веры умерла мать и что отец, ещё при жизни матери, обзавёлся дру¬гой женой. Вера была тому свидетелем и помехой.
Пампушкин и подкинул ей спасительную мысль (из опыта предшественников) - поступить на работу, устроиться на вечернее отделение и потом, со временем, добиться перевода на дневное. Он кинулся искать работу, нашёл, попросил знакомых де¬вушек помочь с устройством на квартиру. Всё вроде ладилось, но сам Пампушкин попал на две недели в больницу. Но когда он вы¬шел оттуда, то Веры уже не было: она уехала.
Досадно ему было: эта красивая соседка ему нравилась, и заботы о ней могли бы врачевать его бедную душу. Глядишь, он бы не сделался калекой, а жил бы как все - множеством разных забот. А так она у него была одна - повышенная стипендия. Это она не выпускала его из научной библиотеки. Это она отупляла его на бесконечных лекциях. Это она лишала его сна и покоя в дни сессий. Останься он хоть раз без стипендии - пришлось бы университет покинуть. Оттого и укреплялись в его душе расчётливость, скупость, сухость, аскетизм, а за ними - скудость интересов, замкнутость, отчуждённость и практическая неприспособленность к жизни из-за отсутствия опыта.
Повязанный долгом не подкачать, не оступиться, не провалиться, он бежал только по заданной прямой.
Университет благополучно окончил, но и в остальную
жизнь он въехал на той же нужде, которая, как бычка на верёвоч¬ке, вела по краю пропасти за куском хлеба, когда надо было по¬думать о жизни в целом и присмотреться, кто и как её строит для него. И для него ли!?
Вот так и пошло, и поехало. Сначала он не мог сбежать с бесполез-ной лекции, потом резко выложить своё мнение началь¬ству. И перестал быть хозяином своей собственной жизни.
4
Итак, он делал всё с тревогой. При нём всегда были осторож¬ность и предусмотрительность. С того самого момента, когда он в переполнен-ном вагоне забрался на третью полку, придерживая, потом закалывая булавкой мелкий карман галифе, чтобы не вы¬скользнул из него коше-лёк, и когда сосед бросил ему порица¬ние: "Не бойся: здесь не вытащат. Здесь одни студенты".
Конечно, старшие земляки подавали ему примеры внимания, за-ботливости, щедрости и благородства. Да он до сих пор помнит тот душный июльский вечер, сотканный из синевы и огней, когда в чаду густой зелени его водили по главному проспекту, пока¬зывая магазины, театры, институты, скверы и бани. Его кормили конфетами, знакомили со студенческими песнями и нравами.
Его не спускали с рук с того самого момента, как он оста¬вил вагон. С тех пор он был как дома: его затащили в общежитие за сутки до того, как он сдал документы в приёмную комиссию.
Но на третий день его жизнь повернула на особицу - на личную от-ветственность и одиночество. Ему не полагалось сда¬вать вступитель-ные экзамены, а значит, не довелось подружиться с абитуриентами. Нет. Он побывал на собеседовании у ректора и его зачислили.
Это ректор посоветовал ему не тратиться на поездку домой и поре-комендовал потрудиться в колхозе, где и прокормят, и ночлегом обес-печат. И Пампушкин согласился. Он в тот же вечер
на пригородном поезде укатил из шумного города. Один. Обособлен¬ный. Насторожённый.
Но такая езда, такая обособленность, как скоро выяснилось, была для него не мимолётным неудобством, а состоянием на весь месяц, так как в колхозе ему определили должность грузчика-экс¬педитора. На зерносушилке он таскал оклунками пшеницу на второй этаж. А потом, когда грузовик оказывался набитым мешками, велено было сопровождать его до элеватора.
В первый раз в кабину посадили, как наградили: сидеть-то ку¬да лег-че, чем таскать мешки. Но это на первый, неопытный взгляд. А потом-то оказалось наоборот: легче таскать. Таскать приходит¬ся смену, а караулить - сутками. Да и не просто караулить, а так же таскать. Потому и не было у Пампушкина конкурентов в том деле.
В тот же самый первый раз как вышло? Километрах в пятнадца¬ти от городка, где был ближний элеватор, грузовик встал. Води¬тель, такой же хмурый бирюк, как и Пампушкин, на приставания по¬следнего, признался: "Кардан полетел".
Водитель на попутной в городок укатил, а дело к ночи. Вылез из ка-бины Пампушкин и лёг на мешки. Место лесное, но чем повезло ему, так это тем, что грузовик сломался на широкой, разработан¬ной под выпас полосе. До зелёно-голубой зелени влево метров четыреста, а вправо и того лучше: поля загибались на пологий склон холма, на котором за редкой ширмой из сосен угадывалась деревенька на полуторакилометровом удалении. Таким образом, все подступы к грузовику отлично просматривались.
Мосток же, так неудачно грузовиком перепрыгнутый, висел над большим чистым ручьём. Потому и умыться, и напиться было где. Опять же погода была сносная: дождичек не капал да и тепла в достат-ке. Одно неудобство, что без ужина - остался. Но опять же, был он не в радости, а в горе и про тот ужин даже не вспомнил: он жадно изучал в густеющих сумерках и тумане подступы. А на рассвете вздремнул ма-лость. Неожиданно. Потому и продрог. Почему-то больше спина мёрзла и приходилось лежать животом кверху.
Около десяти утра прикатил водитель со своей автобазы на техпо-мощи. Устранили поломку. А часом позже грузовик Пампуш¬кина вкатил, наконец, в желанный элеваторный городок, похожий на бескрайнюю деревню. Своей одноэтажностью и непролазной грязью.
Улица, составленная из тесно сдвинутых многоквартирных щитовых домов, схоронившихся за огородами, за межами дворов, кедров и сосен, из дощатых тротуаров, из узкой с глубоки¬ми выбоинами, заполненными водой, проезжей части, была безликой.
Чтоб не застрять в такой, скрывающей весь скат выбоине, водитель приноровился проскакивать их с разгону. От такого рывка мешок сва-лился, но Пампушкин досмотрел потерю и подо¬брал его тут же. Повез-ло: не в выбоину ухнул, а на обочину, потому и намок слегка.
Перед элеватором они обнаружили не только большую пло¬щадь, но и очередь порядочную.
Однако дело для Пампушкина было новым, и время истрати¬лось незаметно. Прошла, наконец, и его автомашина через лабо¬раторные пробы и весовую. Поставил её завскладом перед высо¬кими и широкими дверями, заложенными на метр от земли досками.
Водитель плотненько приткнул кузов к этому закрому. Чего проще? Развязывай да высыпай. Ан нет! Велено мешки таскать до противопо-ложной стены. И Пампушкин долго бегал по ребристым трапам, воз-вращаясь с пустым мешком.
Когда он выгрузку закончил и территорию элеватора грузовик оста-вил, ему вроде бы и отдохнуть беззаботно полагалось. Тем более, что солнце пригревало, а за плечами ночь бессонная.
Но в жизни, оказывается, всё не так просто.
- Ну, вот и в обратный путь! - подумал вслух Пампушкин.
- Это ты в обратный, а я на автобазу, - бросил водитель.
- Как?
- Да так. Заявки на сегодня из твоего колхоза нету. Заби¬рай свои мешки и дуй, как знаешь. Хоть пешком, хоть на попут¬ной.
Пампушкину с самого начала этот парень не поглянулся, но чтоб ещё так... Не ожидал он от него.
- Давай-давай!
Для удобства сложил он пустые мешки в два оклунка, глянул на враждебный новенький синий комбинезон водителя и подался на же-лезнодорожный вокзал.
Словом, и в простой колхозной жизни у Пампушкина не оста¬валось места для беспечности и свободного полёта мыслей.
Все прикомандированные от университета: лаборанты, плот¬ники, истопники, вахтёры, садовники, подсобные рабочие, уборщицы были людьми городскими, лишёнными деревенского любопытства и внима-ния к новому человеку. Для них такой человек значил не больше, чем залетевшая в комнату оса. Осу, если она угрожает спокойствию, при-хлопывают.
Пампушкин был человеком скромным, предупредительным, а пото-му оставался в этой компании незаметным. Тем более, что он сразу сообразил, с кем имеет дело.
Изба, в которой ночевали посланцы университета, стояла в обездоленном, размытом отсутствием заплота дворе. Вместо лет¬ней печки, обычно под навесом, посреди дворовой площадки име¬лось кострище, обозначенное двумя закопчёнными рогатыми ко¬лами, на которые вешалась перекладина с котлом. Удобство, при¬меняемое в цыганском таборе. Но длинная скамейка, с ним по соседству вкопанная, свидетельствовала об оседлости народо¬населения.
Как раз на ней и расположился дожидаться рассвета Пампуш¬кин, когда впервые сошёл с пригородного поезда в полночь. Но пролежал более часа всего: во двор вышел один из обитате¬лей избы. Он и пригласил новичка войти.
Переступив порог, Пампушкин сообразил, что люди спят на по¬лу покотом.
- Здесь мужчины, там женщины, - пояснил парень, кивнув на другую комнату и присветив спичкой.
Пампушкин, естественно, хотел запомнить границу и глянул за дверной проём, но никакого разделения не заметил: мужчин и во второй комнате было много, хотя они и были рассредоточены.
А часа через четыре, когда народонаселение проснулось и послед-ние минуты нежилось в предчувствии скорого подъёма и ГРОМко обме-нивалось впечатлениями о минувшей ночи, последние со¬мнения Пам-пушкина испарились о разделении жилплощади между мужчинами и женщинами. И он сразу смикитил, как это всё назы¬вается и что добрый пример надо искать в другом месте. Пото¬му и не стремился влиться в этот разухабистый коллектив.
Запомнился ему ещё прощальный обед, на котором председа¬тель благодарил всех за посильную помощь и угощал мёдом и свежим бе-лым хлебом.
5
Вернувшись из колхоза, Пампушкин поселился в общежитии. Сначала в комнате он был один. Когда начались занятия, то оказалось: в его академической группе нет парней. В комнате потом появились однокурсники из других групп, но единомыш¬ленника он среди них не обнаружил. На правах первого посе¬ленца он так и остался в дальнем уютном углу.
Причин для замкнутости было много. Обитатели комнаты были не-одинаковы по возрастам. Но ещё важнее был багаж каждого: и духов-ный, и философский, и литературный. И опять же способности, талан-ты. Кто не имел определённых талантов, тому высовываться было опасно. А выявлялось всё так спешно, что любой экзаменуемый требовательной атмосферой сам мог ещё не знать своих воз-можностей. Он мог показаться не той гранью случайно мог и не иметь за душой интересного багажа.
До самосознания любому полезнее было держаться в тени, чтобы для самого себя не было неожиданностей, чтобы пре¬тензии не лопа-лись как мыльные пузыри и не рождали неожидан¬ного разочарования.
Пампушкин трезво оценивал свои возможности. Он догадывался, что не отличается ни цепкой памятью, ни завидным багажом ли-тературных и философских сведений. Более того, он крепко сомне-вался в том, что всё это легко достижимо. На посту комсорга он признавался себе и в докладах для других, что не обладает спо-собностью принимать правильные решения. Он всегда предполагал неизбежность ошибок и удивлялся тому, как другие могут уверенно диктовать свои заключения.
Он завидовал их глубоким знаниям, которых у них не было, и их опыту, которого они на самом деле не накопили. Он предпола¬гал в них уверенность и честность, которых они не имели. Но он был за то, чтобы честно приобрести то, чего недоставало. А их смелость основывалась не на том, чтобы избежать ошибок, а на том, чтобы делать то, что угодно, выгодно и приятно, а не то, что правильно. Он считал грехом непростительным ошибку, а они смело ошибались (даже не ошибались, а поступали по своему усмотре¬нию) только бы достичь своих целей, а не обеспечить торжество истины.
Свои честные оглядки Пампушкин обосновывал тем, что он пер¬вым среди родни потянулся за высшим образованием. Тем, что не имел фундамента в сложном деле умственной жизни на общезна¬чимом уровне. Он, конечно, писал стихи, то бишь не был человеком общественно равнодушным. Но стихи его даже районная газета не удосужилась напечатать и только в обзоре помянула добрым словом в горькие времена, в дни траура по поводу смерти Стали¬на.
Хуже того. В нём не была определённо выражена социальная при-надлежность. О нём никто не мог сказать, что он от сохи. Пампуш¬кин жил в деревне, вырос там, но он умел только запрячь ло¬шадь, накор-мить корову, но он никогда не пахал и не сеял по-настоящему, если не считать случая из раннего детства военной поры, когда ему доверили боронить огород, а быки, обленившись от его нетребовательности, легли, а он - решил, что они подыхают и взбудоражил взрослых.
Он только о том и думал, что нет ему пути назад. Нет выбора. Он должен рваться только вперёд независимо от одобрения или возраже-ния немногочисленных родственников. Он сам не рассчиты¬вал на то, что покажет класс в одолении непривычного барьера между необразо-ванными людьми и образованными. Его задача была в том, чтобы этот трудный барьер взять. У него не было дома, воз¬вращаться было некуда, а потому о возвращении он даже не думал. Его жизнь - в любом случае - должна была оказаться за этим трудным барьером.
Он был одержим единственным стремлением получить диплом. Он даже не взвешивал свои затруднения: что дед - не жилец на этом свете, что у дяди своих забот выше головы, что в райцентре - род¬ном селе – нет ему подходящего (посильного) занятия. Он это безмолвно чувствовал.
Комнатной компании, которая по праздникам хмелела, пришлось, по сердцу его имя - Георгий (намёк на неординарность). Оно было прочитано в возвышенном смысле - Георгий-Победоносец. Он вроде бы подавал своим именем надежды на общем авантюрном пути (все ведь заламливали берёзку не по силам, замахнувшись на престиж учёного - не кладовщиков ведь университет готовит!)
Это подстёгивало, поднимало, но при первой же осечке авто¬ритет Пампушкина шмякнулся в болото суровой яви: первый слог урезали и выбросили, как и само благозвучное имя. И был он уже Бедоносец.
Первое несоответствие фигуры Пампушкина удачливому носи¬телю побед обнаружилось, когда он ни с того, ни с сего увлёк¬ся критикой и разделал, как говорится, под орех студсовет об¬щежития за его прини-женно узкую сферу деятельности. В област¬ной комсомольской газете появилась статья "Студсоветы или санкомиссии?" На неё среагировали и провели разбирательство. Услышали неловкие оправдания, лицезрели недоумения и порешили исправляться, хотя вроде бы лишняя работа была и ни к чему. Тогда-то, в первую минуту затишья, сосед через тумбочку, круглолицый, румяный очкарик прошипел: "А ты, оказывается настоящий Бе¬доносец!?"
Ну, и следом ему удружили миссию провожать представитель¬ницу кулинарного техникума после лекции о вкусной и здоровой пище и практикума по сервировке стола. Завсегдатай научной библиотеки университета, Пампушкин ничего не слышал и не ви¬дел из этого неожиданного мероприятия, но ему поручили внести и свою лепту в общее благородное дело.
- Вот так упущения и ликвидируем, - шипел круглолицый оч¬карик Ка-плунов, его сосед, когда Пампушкин подавал милой рос¬лой блондинке кремовое демисезонное пальто и та, зажав подбородком лиловый шарфик, искала сжатыми кулачками рукава у себя за спиной.
Пампушкин с первого взгляда был пленён девичьим обаянием про-вожаемого лектора (пока он застрял в двери, а она шла к вешалке), но теперь его сердце защемило жалостью, когда он за¬цепился взглядом за дырочку на перегибе потёртого воротника пальто, которое держал так, как было удобнее его надеть. Пальто было лёгким, как пушинка, а Пампушкин дома привык к тяжёлым верхним одеждам: с первого класса, выскакивая в ночи по нужде на улицу, он хватал любую одёжку с общей вешалки у порога: де¬дов полушубок, дядину москвичку, бабушкину жакетку, и руки его были готовы поднатужиться).
Этот воротник с вполне естественным изъяном и отравил ему на-строение, повернув все его мысли от красоты возвышенной к нищете тяжёлой, и он долго молчал, как оглушённый. И вышли его проводы, наполнившись непонятной нескладностью, в неожиданную сторону: девушка упорхнула из-под его опеки бесследно. Он меч¬тал, что проводит её до техникума или до общежития и будет помнить, где это её обиталище, как выглядит. А она остановила его на центральном проспекте, у телеграфа, пояснила, что ей ту¬да, на переговоры, и оставила его на тротуаре.
Пампушкин догадывался и досадовал на то, что она интуитив¬но раскрыла его боязнь и равнодушие. А она могла ведь наста¬вить на путь доброты и светлой любви.
За койкой Каплунова, через тумбочку, незаметно билась жизнь Эди-ка Назимова, тихого, полуслепого парня (он надевал двое оч¬ков - одни поверх других - и только тогда мог читать). Уж он-то действительно грыз гранит науки, но на жизнь не жаловался. И при таком затруднении он никогда не отказывался ни от ка¬ких сложных мероприятий в жизни курса. Потому и на целину от¬правился со всеми вместе.
Пампушкин отлично помнит конец сентября. Ночные заморозки, приятные полуденные солнцепёки, тишину и спокойствие в степи на виду у палаток и застывших в бездействии "Сталинцев".
Закончив косовицу, принялись поднимать зябь: всё шире и шире раскатывалось чёрное бархатное одеяло её вблизи полевого ста¬на с возведённым в июле, единственным глинобитным домиком.
Пользуясь присутствием студентов, бригадир наводил порядок.
В душе он установился у него с той самой минуты, как с тока ушла по¬следняя автомашина с пшеницей, а вот на стане расселить его было труднее.
Парни возились с техникой. Надо было передвинуть металличес-кую раму. Взялись вроде бы дружно и стронули, но отшатнулись. Один Эдик не выпустил раму, и на ней осталась кожа с его ладоней. И Пампушкин, и Леваков, и другие, поопасавшись, что рама завалится на землю и переломает им ноги, предусмотрительно бросили её и отскочили. Каплунов, наблюдавший за операцией со стороны, оценил такую осторожность нелицеприятно: "У нас тут не один "бедоносец". Нет, значит, смысла рассчитывать на успехи".
В комнате общежития Леваков всегда играл роль восторжен¬ного придурка. Рослый, круглолицый парень с небесно-голубыми глазами, с редковатыми рыжими прямыми волосами, какие кудрями не назовёшь, он был напрочь лишён внешней привлекательности, но с первого дня давал всем понять, что неустанно трудится над умственно-душевным совершенствованием. Он не тратил время да¬ром, он наглядно набирался ума и опыта.
Леваков полюбил новые слова и выражения и будто коллек-ционировал их, запоминая и вслух перебирая. В такие минуты рас-слабления он падал на свою койку спиной, разбросав ноги впра¬во и влево встав подошвами ботинок на пол, пружинил сетку и выкрикивал: "Экстравагантно! Конфиденциально! Юс прима ноктус! Дум спиро, спе-ро!.."
Вообще он очень обожал всяческую болтовню и часто вслух сомне-вался в том, что из него самого и его коллег может выйти какой-то толк на избранном поприще. А причину возможного срыва усматривал не столько в характерах или нерадивости парней, сколько в том, что они не в те рамки поставлены, не в те руки попали. Он предупреждал, что наждачная машина, обтачивающая их души, совершенно бесчувственна и к каждому одинаково равно¬душна.
Так чему тут удивляться, когда тот же Пампушкин уже спо¬собен её бесчувственность переплюнуть! Способный ученик! Толь¬ко кому-то эти способности выйдут боком!
А клонил он вот куда. В комнате, у самой двери, стояла койка слепо-го мужчины Толика Анисимова. Тот засобирался уезжать и по¬дарил Пампушкину редкий учебник по древней истории. Пампушкин подарок принял, а провожать Анисимова, с его многочисленными связками книг, не пошёл и даже не поинтересовался, куда имен¬но уходит из комнаты Анисимов. А тот, разумеется, намекал на такое внимание. Иначе зачем же ему было разбрасываться ред¬кими книгами. Леваков оценивал именно этот поступок Пампушки¬на.
В пятьдесят шестом году в городском лектории состоялось не-обычное, дружное и бурное, собрание студентов. Если бы предмет обсуждения был похвальным, то его бы назвали митингом. Но пред¬мет был неожиданным: студенты требовали сделать систему пре-подавания более гибкой, согласующейся со здравым смыслом. Они повели речь о свободном расписании, о посещении только тех лекций, которые действительно что-то дают: или новые сведения, или прививают любовь к предмету, или действительно помогают разобраться в отрасли знания.
Но было много таких преподавателей, которые своим предметом ещё не овладели и читали курс, не отрывая глаз от конспекта, и, пожа-луй, сами бы не смогли сдать этот курс профессору без дополнитель-ной подготовки.
Были единицы, только единицы тех, кто мог действительно увлечь предметом. Да, Пампушкин помнит полутораэтажную ауди¬торию в главном корпусе, когда студенты занимали места даже на помосте кафедры, под самой трибуной. Приходил поток - не¬сколько академических групп согласно расписанию - и следом прибегали студенты с других факультетов, оказавшиеся свобод¬ными на эту пару часов. А плотный рослый доцент в светло-го¬лубом костюме читал основы марксизма-ленинизма. Предмет для негуманитариев совершенно сухой и скучный, здесь слушали за¬таив дыхание, ибо он излагался с примерами споров, с примера¬ми трагического поворота судеб, со ссылками как на романы и повести, так и на живые свидетельства, воспоминания.
Но беда-то вся в том, что не более двух месяцев, читался этот курс доцентом. Однажды он явился в сопровождении стар¬шего преподава-теля - низенького, толстенького, как пивной бочонок, с таким же круглым портфелем. И уже со второго часа в аудитории не стало половины даже тех, кто явился по своему расписанию. Лекция перестала быть событием и превратилась в нудную по¬винность.
Потому в требованиях студентов с других факультетов Пам¬пушкин не видел никакой крамолы. Напротив он был солидарен с ними и радо-вался, что они до таких существенных моментов учебной жизни докопались.
Но видеть ректора в роли нашкодившего и оправдывающегося озорника было неловко. Ещё и потому, что он ничего изменить не обещал. Он только объяснял разумность осуждаемой системы, её благожелательный замысел. Чрезмерную опеку объяснял он естественной заботой о том, что студенты из рабочей и крес¬тьянской среды, не имеющей ни знаний, ни традиций, способству¬ющих прочному становлению будущих учёных, не могут овладеть наукой иначе, как через обязательное посещение всех занятий. Дескать, выходцы из дворян в своё время, когда профессору до¬водилось читать лекцию и одному студенту, уже владели иностран¬ными языками, вообще имели хорошие навыки самостоятельной ра¬боты и способны были выучить дополнительно какой-то ино¬странный язык, чтобы для себя перевести какую-то важную кни¬гу, не переведённую на русский язык. Вот потому-то и допускалось-де свободное посещение.
Однако ректор своими же примерами опровергал себя. По зре¬лому размышлению, многие студенты смекали, что пустая трата времени отдаляет их от самостоятельной работы и вредит про¬фессиональной подготовке. Студенты, из-за массы бесполезных лекций, не бывают в великолепной, уникальной в своём роде науч¬ной библиотеке, где при-пасено много учебников и переводных работ, облегчающих сегодня намного процесс добывания профес¬сиональных знаний. Стало быть, добывать их сегодня легче. Надо только учиться этому. Наконец, заучи-вать конспект менее эффек¬тивный процесс, чем извлечение подтвер-ждений его тезисам из первоисточников.
Но эти сомнения были ещё не самыми солидными. Основательно отвращали студентов от доводов ректора слухи о том, что всё собрание так и будет препровождено целиком в тюрьму из зала лектория, по количеству мест уступавшего многим аудиториям университета. Недовольных была уж не такая большая горстка, и угроза представлялась реальной. Тем более, что никаких из¬менений обещано не было.
Пампушкин переживал радость сопричастия к замаху на обнов-ление. Эта школа гражданского мужества ему нравилась. Правда, по-страдал он меньше других: его освободили от обязанностей старосты академической группы (от поста комсорга он упросил отставить сам минувшей осенью, сославшись на то, что не обла¬дает способностями лидера); его и на самом деле смущали по¬стоянные затруднения: он боялся ошибиться и удивлялся тому, как это у других достаёт опыта и уверенности, не подозревая, что большинство заменяет общественные задачи своими собственными, а опыт и уверенность - самоувенностью и таким путём со¬здаёт видимость мудрости, видимость борьбы за общее благо.
С Леваковым, который и в лектории-то не присутствовал, где-то на другом собрании высказывался, обошлись круче. Его исключили из уни-верситета, и он устроился на соседний завод, некоторое время ещё жил в той же комнате, что и раньше. Он по-прежнему в часы досуга занимал излюбленную позу на койке, пружинил задом сетку и распевал ту же глупую песенку: "Мно¬го роз цветёт в твоём саду! От вина становится мне легче: я ещё сильней тебя люблю!" В заключение взвизгивал: «Одесса-мама!»
Годом позже сдали в эксплуатацию новое пятиэтажное обще¬житие, и расселили уже по пять человек. В такой комнате было больше поряд-ка. Уже не могли украсть ни рубаху, ни деньги.
Живя на стипендию и видя уже на досягаемом расстоянии фи¬ниш, Пампушкин старался во что бы то ни стало удержаться, вы¬жить. Деды помогали ему больше посылками с солёным свиным са¬лом, сдобными сухарями, мёдом. Продукты по холодному времени он хранил между рамами единственного окна или, по примеру других, вешал в авоське за форточкой. Купил электроплитку и раз в день, после лекций, готовил обед. Подпольно, как многие. Особенно девчата.
Дело в том, что все, предусмотренные проектом, розетки пос¬ле за-селения общежития были по распоряжению коменданта сре¬заны, чтобы предотвратить перерасход электроэнергии. Гладили в отведённом месте. Подключиться к электросети можно было только с помощью булавок, проколов обе изолированные жилы над патроном электролампы, висевшей всего лишь в метре над голо¬вой. Под лампой стоял общий столик. Хитрость эта была известна всем и пускали её в оборот всё горемыки при запертых дверях.
Таким путём заложено было две сферы существования: офици-альная и неофициальная. Значит, было и две правды вместо одной. К счастью, подпольная сфера не увлекала Пампушкина ни тогда, ни по-том.
Итак, уже в который раз обдумывал Пампушкин судьбу Анны Ники-тичны и удивлялся откровенной беспардонности руководящих коллег. "Это ж обалденный пример чёрствости! - говорил он сначала себе, по-том членам литгруппы и сослуживцам. - Человек здесь родился, вырос, всю жизнь трудился, никуда не бегал за длинным рублём, другими вы-годами, был предан родине от начала до конца'. Пятьдесят лет в одном учреждении, на одном посту и ничего, кроме пустых слов, не заслужил. Вот это благодарность! Вот это воодушевляющий итог!"
- Надо непременно писать. В областную газету, - поддержи¬вал ма-ленький, сухонький, остроносый, весь похожий на заточен¬ный каран-даш, бодрый старичок Носков.
- Тут наша районка не помощница, - поддерживал рыхлый Ба¬сов, медведем отворачиваясь к своей папке с бумагами.
- Нет. Но меня возмущает то, что Анна Никитична не просто жила да стаж набирала. Она старалась как можно больше отдать. И получи-лось всё как нельзя лучше. И не просто в душе, а при¬знано всеми, что получилось. Ан нет! Не имеется моды воздать честному труженику по заслугам - искренней заботой. И не ей лично справедливая оценка дороже. Дороже она для тех, на ко¬го сегодня пальцем показывают. Дескать, ленивы, недобросовестны, корыстны. А какой же смысл быть бескорыстным при таких-то внимательных начальниках-распорядителях? Кому ж это приятно, когда добрую совесть оставляют под зимним дождичком дожида¬ться смерти? Ещё в трудовые дни такая награда отвалена! Чего ж дожидаться от них на пенсии? - возмущался Пампушкин.
Смолкнув, он уставился на густую крону грецкого ореха за окном красного уголка редакции, где докладывал единомышлен¬никам о про-блеме. Отметил прихваченную осенним тленом поры¬жевшую листву, представил себе, как после заморозка поднимется тихое и ясное солнце и доберётся разогретыми лучами до этой пышной кроны, и та шубой дружно соскользнёт с веток великана и сделается окрест светлее и свободнее. Откроются рыжие с чёр¬ными квадратами дали земли да бездонное БЛЕДНО-ГОЛУБОЕ небо.
Он был уверен, что так же обернётся и судьба Анны Никитичны. На-печатает областная газета его открытие, тотчас разберутся, исправят ошибку. И станет Анна Никитична жить в уютной квар¬тире. Скромный её сын-инженер женится, пойдут внуки. И не стыд¬но будет привести к ней на беседу студентов медучилища, чтоб они своими глазами увидели «мать физиотерапии» и смекнули, как приятно быть на этой земле бескорыстным, совестливым челове¬ком. Посмотрят они, послушают и примутся делать свою жизнь с неё, с этой замечательной труженицы. И воцарится тогда окрест дух искренности и доверчивости.
А пойдут все перемены от бесхитростного рассказа, от совпа¬дения слов и дела её. И начнёт она так: "Родилась я в крестьян¬ской семье. Вот в этом городе. Правда, был он тогда станицей.
Родители моего отца, Никиты Петровича, тоже здешние кресть¬яне. И мать моя, Евдокия Алексеевна, из крестьянской семьи..."
Глянет щупленькая конопатенькая девчонка на полную моло¬жавую бабушку, сливающуюся своей рыжеватой золотистостью се¬деющих волос с общей осенней обожжённостью земли и догадает¬ся о вечной её связи с этой землёй, с работой на ней, о чудодействе простоты и правды. Й устыдится своей неловкой и та¬кой нелепой хитромудрости, потакающей лени и равнодушию.
"А во времена коллективизации, - продолжит Анна Никитич¬на, - отец стал рабочим автогужтранспорта. Грузы с железной дороги тогда больше вывозили на лошадях. Так отец был ночным кормачом".
Изумятся модные студентки диковинной должности отца Анны Никитичны, и оттого её судьба покажется им ещё загадочнее, ещё притягательнее.
А Анна Никитична добавит: "Семья наша состояла из семи человек детей Я среди них была пятой. Но не все выжили. Выросла, значит. третьей.
Старший брат Василий - четырнадцатого года рождения. Он на сырзаводе бухгалтером работал, в армии - лейтенантом.
Второй брат Михаил - семнадцатого года. Воевал и погиб под Ке-нигсбергом.
А я двадцатого года. Младшие сестры - Люба и Валя - двад¬цать вто-рого и двадцать пятого года. Ещё моложе брат Анатолий двадцать восьмого, и сестра Евгения - тридцать третьего.
Люба и Евгения, по моему примеру, медсестрами работали.
Паспорт я получила в тридцать шестом году. Сразу и пришла в нашу райбольницу. Была дояркой, свинаркой, прачкой, операционной санитаркой. Школу окончила. В тридцать девятом году откры¬лись у нас курсы медицинских сестёр. Обучали по вечерам, пос¬ле работы. 23 февраля 1941 года нам, выпускницам, вручили дип¬ломы.
Но я ещё с 1940 - го работала в детском отделении медсестрой.
С объявлением войны нас мобилизовали. Собрали в Новочеркасске, перевели в Орджоникидзе. В 1943-ем, после освобождения нашей станицы и всего края, работала дома в военном госпита¬ле (в здании теперешней второй школы).
Мать лежала парализованной. Жить было трудно. Голодно очень. Подрабатывала стиркой. Не то, что кукурузы, макухи невдосталь ели. А жена брата Василия, что от ран умер в 1949-ом, привела ко мне троих деток ещё в войну, в 43-ем,и оставила. Ей было некогда с ними зани-маться: в разгуле была. Василий сам тогда ещё воевал. Ну, я оставила их да и вырастила.
Сама была замужем. На тридцать втором году стала матерью, а на тридцать четвёртом - вдовой. Муж умер от порока сердца. В войну пар-тизанил в отряде имени Кочубея, а в больнице рабо¬тал шофёром.
В больницу вернулась я в 47-ом физиосестрой. Ну, и была в этом деле единственной до 61-го года. В 54-ом специализацию проходила.
А начала с того, что приволокла из расформированного военного госпиталя ширмы, тумбочки, кварцевую лампу "Солюкс", две ис¬кровых диаметрии. В 50-ом московская комиссия одобрила мою затею с физиокабинетом и подарили мне более совершенный при¬бор "Д"Арсенваль".
Вот так, более сорока лет, и проработала я физиосестрой, а всего - в нашей больнице - более пяти десятков. Народу через мои руки про-шло - не сосчитать, не упомнить. Но люди наше доб¬ро помнят и уважа-ют за него."
На этом Анна Никитична повествование оборвала бы и пригла¬сила гостей к чаю, но сопровождающая студентов Любовь Ивановна, доктор-физиотерапевт, непременно добавила бы:
"Как видите, мои дорогие, жизнь Анны Никитичны, как и жизни всей её большой семьи, была крепко связаны с нашей великой Родины. Сама она участвовала в укреплении и развитии служ¬бы здравоохранения и в защите родной земли от фашизма. И эта связь диктовала ей ритм собственной жизни. И всё, что она сде¬лала, сделать было непросто. Тут мало отдаться любимому делу. Ей надо было физически выжить самой и спасти других. На её плечах была большая семья: больная мать, трое племянников, мла¬дший брат и две младшие сестры.
А брала она добрый пример со своего отца. Это его в 35-м, как ста-хановца, наградили квартирой в кирпичном доме. В саманнотурлучной станице то была редкость и большое удобство жизни.
Вот и жила эта семья по совести. Лишнего не требовала, отда¬вать же отдавала больше, чем могла. Анна Никитична, например, сына сво-его вырастила, не требуя детсада.
А как теперь живут некоторые?.."
7
- Теперь не очень-то торопятся дать. Больше под себя гре¬бут. ..
Вот тут самое время бы слово Пампушкину. И он бы доба¬вил: «А всё очень просто. Стараться нет смысла. Сие не возна¬граждается. Вознаграждается нахальство и злоупотребление. Де¬ятели наши городские осатанели в увлечении личным благоустро¬йством. .."
По впечатлениям, составленным от рассказов Анны Никитичны, ви-дится Пампушкину драматический эпизод. Лето 1933 года. Три-надцатилетняя Аня по полынной степи пробирается к братьям на отгонное пастбище. Братья стерегут отару овец.
Узелок с бельём в одной руке да хворостина в другой. Платье-рубашка до пят. Косички куцые да ушки острые на голове. Сначала она вдоль железной дороги бежит, до будки, как мать наказывала, потом в терны по тропинке влево ныряет. Потом бежит полынными зарослями, будто лесом. С дороги сбивается, блудит, но к поздне¬му вечеру на костёр к пастухам прибивается. Узнает братьев. Рас-сказывает о встрече с волком, о страхе, о потерянной тропинке. И о том, главном, что повезло: ни один человек не встретился» А то была бы самая опасная из всех встреч. Вот какую беду мимо пронесло.
Переночевала и в путь обратный. Снарядили её братья завид¬но богато: хлеба буханку в узел замотали, кусок сала. До тропи¬нки верной довели, быть сторожкой наказали, с дороги не свора¬чивать, пока рель-сы не перейдёт. А уж там направо и прямо. Коне¬чно, сторонкой лучше, чтоб мало видел кто, особенно с параллель¬ной гужевой дороги.
И всё хорошо было. На этот раз ни один зверь не вспугнул Аню. Но только она на рельсы-то высунулась, чтобы перебежать их, да в тернах затеряться, а тут компания человек восемь. И женщина растрёпанная, с глазами выпученными, серыми, на неё коршуном и к узелку: "Отдай!" И отобрала бы, когда б мужики не отбили и на по-путный паровоз потом не посадили. На паровозе она и прикатила к отцу на станцию благополучно.
Дорогой машинист об отце расспрашивал, а она рассказывала. Вот так и управилась. Удачно.
Пятьдесят же лет спустя такой удачи ей уже не выпало, хотя и при силе уже была, и даже при славе, и промеж людей сытых.
А было теперь так. Назрело событие крупное в городе: строи¬тели сдали 132-квартирный дом. Поблизости. И молва по отделе¬ниям пока-тилась : "Десять квартир медикам!"
Ну, и Анна Никитична, радостно-торжественная, как в день Побе¬ды, к Поликарповой, в профком, кинулась:"А мне квартира будет?"
На смуглом, красивом лице медсестры-председательницы брови подпрыгнули, будто Анна Никитична её испугала. Но Поликарпова бы-стро успокоилась и, оторвав очи от бумаг разбираемых, воззри¬лась на неё строго и спросила:"А ты кто такая?"
Этим вопросом, словно кипятком, в лицо Анне Никитичне плес¬нула.
- Как кто? - вырвалось непроизвольно. - Я сорок семь лет в этой больнице работаю, я сорок семь раз кровь свою сдавала. Ещё тебя и на свете не было, а я уже лечила... Ударница я. Не ты ли мне неделю назад грамоту вручала?!
Поликарпова смикитила, что переборщила. На попятную подалась.
- Я к тому, - уточнила она, - что врачам квартир не хва¬тает . Вра-чей нет...
- Хватит и им. С моё пускай потрудятся...
- У тебя сын на заводе...
- Сын за себя, а я за себя и за сына в ответе. Сыну женить¬ся, се-мью заводить - одна дорога. Мне век доживать спокойно - другая.
- Врачей не хватает...С медсестрами проще...
- Смотря с какими!
Анна Никитична - к завотделением, к ближайшему своему авто-ритетному начальнику: "Сергей Петрович, у меня крыша уж кото¬рый год течёт. Тесно. Со взрослым сыном в одной комнате. Удоб¬ства во дворе. Пора, наверное, мне квартиру!?...»
- А ты кто такая?
- Старая. Заслуженная работница. Ветеран труда.47 лет...
- Вот-вот. Ветеран. А нам о смене думать надо. Да и докторов не хватает. Опять же. Сына взрослого имеешь. Мог бы на Север махнуть за тысячами и новый дом...
- Но я за что сорок семь лет?...Чтоб под забором? Я ведь честно трудилась?
- Не твоя в том заслуга, а властей.
- Почему не моя?
- Власти нечестных ... убирают. Значит, не хотела, чтоб тебя..
Небольшенький такой, серый с головы до пят, ещё молодой, не-возмутимый, Сергей Петрович ел холодно её глазами, не мигая. Она остолбенела сначала, потом повернулась и поплелась в от¬деление и там разревелась уже, как девчонка. А наревевшись, еще дня два ходи-ла как оглушённая. К тому же, смекнула: круговая порука, ходить беспо-лезно.
А двумя неделями позже получили квартиры и Сергей Петро¬вич, и Поликарпова, имевшая, между прочим, мужа. Даже не сына.
8
От Анны Никитичны Пампушкин отправился в райполиклинику, к доктору, возглавившему физиотерапевтическую службу района. Перехватить его удалось у запертой двери кабинета.
Мешковатый и в то же время юркий пожилой мужчина отпер ка-бинет, впустил Пампушкина.
- Меня к вам Лидия Григорьевна направила. Председатель проф-кома. Я из газеты...
- А фамилия?
- Пампушкин.
- Не слышал.
- Я нештатный.
- Понятно.
- Хочу знать ваше мнение о работе Анны Никитичны Соловьяно-вой.
- Сейчас доложу.
Доктор Воланов изучал обстановку в кабинете, чтобы усадить кор-респондента. Сложная то была задача: кабинет определённо походил на склад. Там и сям громоздились коробки, огромные, ХОТЯ и тонкие листы ДВП, ящики, щиты, готовые стенды с фотографиями и подпися-ми, сделанными крупно тушью.
Письменный стол и тот был загружен папками, книгами, брус¬ками дерева и просто металлическими болтами. И Воланов освободил угол зелёного дивана. Набегавшемуся Пампушкину было жарко, и он разде-лил предложенное место со своим плащом, который сбросил тот¬час, как извлёк синюю толстую тетрадь внушительного формата.
Сам Воланов не присел: он что-то искал среди своих дорогих приобретений и подношений вылеченных им водителей и механи¬ков. А заговорил, не дожидаясь полной готовности взмокшего от гонки и духоты корреспондента с весьма ненадёжной фамилией.
- 50 лет в строю! Так называлась моя заметка в районке, - начал он. - Об Анне Никитичне. До 47-го года она окончила краткосрочные курсы, до 47-го года работала в госпитале. В сен¬тябре 47-го вернулась в рай-больницу.18 сентября мы считаем датой зарождения физиотерапевтической службы в нашей больни¬це, ибо в этот день Анна Никитична принесла из госпиталя пер¬вое оборудование для физиокабинета: три кушетки и лампу "Солюкс".
А сегодня у нас в районе тридцать шесть физиосестёр, трис¬та но-вейших аппаратов. За последние три года на укрепление материально-технической базы нашей реабилитационной службы израсходовано шестьсот тысяч рублей. Мы на 30% обновили обору-дование. Кстати, кушеток имеем 160. И если в своё время Анна Никитична специальной площади не имела под кабинетом, то сего¬дня физиокабинеты района занимают 625 квадратных метров. В ближайшее время планируем увеличить эту площадь ещё на 300. На предприятиях и в колхозах у нас функционирует 24 профилак¬тория.
В районе резко снизилось количество дней нетрудоспособности. К примеру, на откормбазе в 81-ом году их было I 788,в 82-ом 1 303,в 83-ом - 485.Если за три года мы отпустили 258 тысяч процедур, то в 87-ом - более миллиона.
Наши физиотерапевты приглашались с докладами в Сочи и Харь-ков. Мы готовимся внедрить лечение гипнозом, лазером, построить камеры влажного аэрозоля для лечения больных бронхиальной астмой. У нас в районе имеются запасы термальных вод, которые можно комплексно использовать для лечебных целей и развития тепличного хозяйства.
Вот только беда: с уходом главврача - три года тому назад -исчезли документы (результаты гидрогеологических исследо¬ваний).Но мы всё равно возведём водолечебницу на 300 мест. Мы будем лечить 50 тысяч человек в год и производить при этом 1 200 тонн овощей.
Пампушкин давно утонул в - информации, которую обрушил на него увлечённый доктор Воланов. Но Пампушкин ликовал в ду¬ше, прикиды-вая, какое колоссальное дело затеяла своей инициати¬вой Анна Ники-тична. Он намекнул полусловом на то Воланову. Тот горячо поддержал.
- Да, благодаря ей, мы по развитию своей службы обогнали многие районы: мы вовремя запаслись кадрами. И теперь уж нас никому не догнать! - заверил Воланов.
Забыв о массе неотложных дел, Воланов потащил Пампушкина по кабинетам реабилитационного отделения райполиклиники, показы¬вая с одинаковым удовольствием и новые тренажёры, и лечащихся мужчин. Экскурсия была захватывающей, и Пампушкин вышел из райполиклиники, как из восточной бани, обновлённый душой и телом.
9
Статью назвал "Завидная судьба".Он расска¬зал о жизненном пути Анны Никитичны как о примере последова¬тельного исполнения граж-данского долга. И только в заключении отвлёкся и выразил удивление по поводу той чёрствости, с какой отнеслись к ней администраторы и профкомовцы, когда она осме¬лилась попросить квартиру.
Через месяц получил отписку на лоскутке бумаги разме¬ром пятна-дцать на десять сантиметров: "Ваше письмо направле¬но на рассмотрение председателю райисполкома..."
Неделей позже зазвенел теле¬фон.
- В чем дело?
- Зайдите в горисполкоме к заместителю.
- Зачем?
- Вы писали в областную газету?
- Писал.
- Значит, для беседы. Чтоб не писал.
По новым, но уже при рождении выщербленным мраморным сту-пенькам приятного, искристого, серого цвета Пампушкин взбежал на широкое крыльцо под роскошным козырьком, потянул за чёрную трубу-скобу раму стеклянных дверей и проник в тамбур, а из него ступил на поднятый, новый, из каменной плитки, ровный пол. Отметил на глухой стене ромбообразные рельефные выступы однотонного ор¬намента и по просторной лестнице поднялся на второй этаж.
И здесь новый пол выделялся своей искусственной высотой, но был уже не каменным, а паркетным.
Пампушкину несложно было разглядеть искусственность обста-новки на приёме у зама. Этот зам, щуплый блондин с тёмными глазами, вышел по звонку секретарши в приёмную и повёл Пампушкина в кабинет председателя.
- В своём письме вы бросили тень на район, намекнув на то, что у нас оскорбляют простых тружеников, умаляя их достоин¬ство вопросами вроде:"А ты кто такая?"
- А что? Разве Анне Никитичне квартиру выделят? - вклинил¬ся в неловкую паузу Пампушкин.
- Да нет у нас никаких квартир!
- Для неё нет?
- Ни для кого нет!
- И на том месте строить не собираетесь?
- Пока нет. Но она-то и в очереди не стоит!? От неё нет за-явления! У вас нет никаких оснований жаловаться!
- Вы в этом уверены?
- Да. Вы никогда не докажете, что её кто-то оскорбил этим вопро-сом: "А ты кто такая?" Не могло быть .того!
Пампушкин поднялся с кресла и, молча, удалился, а потому зам по-думал, что жалобщика удалось пристыдить.
10
А Пампушкин, обозлённый бюрократически-демагогическими улов-ками помощника мэра как он окрестил зама, накатал пространное по-слание редактору. Но, сообразив, что время потратил напрасно, изде-ваясь над куцей отпиской, тут же составил запрос в обком партии.
Через месяц снова раздался звонок: приглашали явиться к мэру. Пампушкин сообразил, что председатель Райисполкома, чувствуя свою неправоту, но не желая признать ошибку, тем более пойти навстречу и тем конфликт исчерпать, препоручил более солидно¬му чиновнику усовестить жалобщика, доказав ему, что нет возмож¬ности выделить квартиру старой медсестре, которая забыла за¬писаться в очередь (неважно, что забыла за работой, а не в туристских вояжах).
Он, конечно, не подозревал, что Пампушкину ведомо, сколько квар-тир получено с помощью взяток и других нечистых ухищре¬ний. Но председателю райисполкома, как и председателю гориспол¬кома, было ведомо другое: приёмы уламывания жалобщиков.
Итак, Пампушкин по высокому вызову бросился к горисполко¬му, но на этом кратком пути споткнулся о своего начальника.
- А вы куда? - справился он.
- К мэру. Зачем, не знаю.
Начальник Пампушкина имел несомненное сходство со святыми мощами, будучи выхлестанным ноющими военными ранами, ведомст-венными должностными похлёбками, квартирными скитаниями, год тому назад уладившимися, семейными передрягами. Ему только не хватало ещё затей помощника, то бишь Пампушкина, чтобы скорее сойти с ума.
Он с завидной скоростью хромал опережая Пампушкина, наде¬ясь побыстрее разделаться с непредвиденным вопросом и вер¬нуться к запущенным делам.
Поднялись тем же порядком. Были приняты незамедлительно, как бывает обычно в розыгрышах, где предупредительность яв¬ляется главным условием,
Председатель обладал ростом солидным, имел щёки круглые, пух-лые, чуб тёмный. День рабочий только до половины докатил¬ся, а он уже пуговицу над галстуком расстегнул и петлю галсту¬ка ослабил, так что Пампушкин машинально отметил несвежесть воротника и подумал о том, что мэр, похоже, не ночевал дома.
Фигура председателя горисполкома, мэра по Пампушкину, бы¬ла монолитнее фигуры его зама, сидевшего тут же, в кабинете, под рукой. Обладал он, к тому же, завидным спокойствием. Он был артистом ма-шинного типа, то бишь начинённым холодным спокой¬ствием, опирав-шимся на холодный расчёт.
Когда приглашённые, Пампушкин и его мелковатый по плоти на-чальник, присели, он принялся объяснять вопрос, то бишь ра-зоблачать Пампушкина, уличая в неблаговидных делах типа жа¬лобы по поводу квартирного неустройства старухи-соседки, в непроходимой темноте, непозволительной, даже неожиданной для человека, который является помощником у своего начальника и призван других отвращать от подобных поступков.
- Посуди сам, Серафим Петрович, как вот так можно обвинять –других ,когда сам не знаешь, в чём они виноваты. И виноваты ли!?
Соловьянова на улучшение квартирных условий не подавала. На приёме у меня не была...
- А как так можно допускать, чтобы человек проработал в од¬ном учреждении пятьдесят лет и был награждён за честные тру¬ды дырявой крышей под холодным зимним дождём и вынужден был
в такой нищете оканчивать славный жизненный путь? Да и к чему может подтолкнуть других, в частности молодёжь, такая ваша за¬бота?
- Во-первых, - вмешался зам, - выделение квартиры - это не на-града!..
- А что? Наказание?! Вы находите, что каждого героя труда надо чествовать таким образом: нацепить ему орден и под зад коленом вы-бросить на улицу и пускай он там под забором кает¬ся, что не сделался в своё время проходимцем - не воровал и не спекулировал, а надеялся на справедливость!?
- Нет, вы поглядите, какой умник! Он нас здесь за прохвостов чис-лит. На что намекает, мерзавец! Может, ты назовёшь, кто за взятки квартиры получил?. Должен остеречь твою запальчивость. Такие были, но не при мне...
- Если б вы не уважали прохвостов, то вы бы их не прикры¬вали здесь своей широкой спиной. Ведь вы мне просто мо¬рочите голову. Вопрос очень просто может быть решён в коллек¬тиве райбольницы. Не вы, а они решают, как разделить предостав¬ленные им вами квартиры. У них имеются основания судьбу Соловьяновой решить даже в порядке исключения из правил, а заявление ее заинтересованные лица затеряли, и она вроде квартиру по этой причине не просит! Пусть и не просит, но заработала.
- Вы на что нас толкаете? - подпрыгнул зам петухом. - Закон на-рушать никому не дозволено! Существует порядок...
- Это тот, вам удобный: одни в очереди за квартирами ма¬ются, а другие работают? Такое разделение труда?
- Практически ставить этот вопрос, - доверительно заявил мэр, - нет смысла. Квартир-то в наличии нет!
- Неправда! - возмутился Пампушкин. - Нашей Молотовой На-талье Сергеевне вот, две недели тому назад, выделили в сосед¬нем доме, двухкомнатную, на первом этаже. Ну, как раз то, что на¬до Анне Никитичне. Даже предлагали на выбор.
- Между первым и шестым? В пятиэтажке...
- Нет, ей незаконно дали?
Мэр значительным взглядом сверлил замученный лик началь¬ника Пампушкина.
- Дали законно. Наша фирма деньги давно внесла. Но давать не горело при таком обстоятельстве... Дали ведь не в новом, а из резерва.
- Ну, вот что, - решительно подвёл черту мэр. - Эти ваши кляузы положения не изменят. Решать будем мы, вот здесь. Так что не стоит упражняться... Надеюсь, убедил. Больше беспокоить высокие инстан-ции не будешь?
- Сегодня же (только вернусь с работы) напишу!
- Но разбирать-то будем опять мы!?
- Не уверен. Надеюсь, что вас всё-таки выметут поганой мет¬лой!
Пампушкин сорвался с кресла и убежал, но начальник всё рав¬но на-стиг его (уже на рабочем месте).
- Ты вот что. Кончай! Мне некогда сопровождать тебя в белый дом объясняться со всякими дураками. Не то ты мне не помощник: ищи себе другого начальника.
- Но разве они правы? Или я для себя квартиру прошу!?
- Правы, не правы - не тебе их выправлять! А мне каждый час до-рог!
Однажды возвращаясь с работы уже по-тёмному, Пампушкин прикидывал, куда бы ещё обратиться после того, как обком не помог. Пожалуй, заинтересованнее других должна отозваться газета "Труд",- решил он.
И тут наткнулся на толпу пожилых женщин, с озабоченными ли-цами, бе¬седовавших вполголоса. Тусклый свет уличного фонаря позво-лил ему заключить, что не на свадьбу и не на день рожде¬ния они со-брались.
- В чём дело? -справился он у ближайших собеседниц.
- Никитичну увезли, - ответила та, что была пониже, по¬круглее и что прикрывалась клетчатой шалью, восполняя ею тот недобор тепла, какой давала ей душегрейка-безрукавка. Она бе¬зучастно уставилась куда-то в землю, будто отгородилась на¬прочь от всех и замкнулась в своём клетчатом шалаше.
- Что ж случилось?
- Ничего хорошего, - ввязалась её жердистая подруга, экипипоро-ванная более основательно (на ней было надето темное пальто в рукава, как водится), но и она гляделась в нем как-то сиротливо. Жили не тужили. Так нет! Повадился к ним какой-то "бедоносец". Насчёт крыши протекающей и квартиры новой. Помочь грозился. Ну, и помог. Комиссия за комиссией нервы мотала. Ну, и домотались. Теперь уж ей другая домовина светит. Увезли.
У Пампушкина волосы на голове зашевелились, мурашки по спи¬не побежали.
- М… да. Помог, - подумал он. - Отлаженная машина бюрокра-тического внимания любого угробит: её только включи."
15.03.88 г.