– Теперь, когда я научился петь по-петушиному, весь наш двор утром будет вставать с петухами, – радостно объявил цыплёнок Желток другу своему котёнку Хвостику.
– Ты научись хотя бы просыпаться на заре. Для начала, – заметил друг. – А то с твоими, Желточек, "петухами", весь наш двор только к полудню и подниматься будет.
– Я научусь. И буду спозаранку всем устраивать побудку. Ку-рю-ку-ку! – тоненько и звонко пропел маленький петушок.
– А что это у тебя за побудка такая – «Ку-рю-ку-ку»? – передразнил котёнок цыплёнка. – Ты научись правильно кукарекать. А то с твоим этим "ку-рю" вместо "ку-ка" весь наш двор решит, что какой-то курильщик спозаранку подымить собрался. А про "ку-ку" подумают, что какая-то кукушка отсчитывает этому заядлому курильщику его последние деньки.
– Я научусь. Запросто, – пообещал цыплёнок. – Вот прямо сейчас пойдём к Лайке, и я устрою ей побудку.
Старая Лайка спала, как обычно, лёжа на боку, в тени сарая, и показалась друзьям огромной, мохнатой, дышащей горой.
– Как можно дрыхнуть целыми днями без задних ног? – возмущённо показал крылышком на собаку Желток. – Она же сторож!
Он решительно, как заправский боевой петух, подбежал совсем близко к раскрытой собачьей пасти – к белым клыкам и кончику длинного, высунутого из-за жары прямо на траву красного языка – пригнул книзу гребешок, будто бодливый бычок маленькие рожки, и, угрожающе квохча, потоптался и покрутился на месте. Затем выпрямился, похлопал по бокам крылышками, вытянул тощенькую цыплячью шейку и заливисто пропел, задирая жёлтый клювик к небесам:
– Ку-рю-ку-ку! Ку-рю-ку-ку!
Мохнатая гора лишь стриганула в ответ острым ухом и пожевала, причмокивая мягкими губами, что-то, очень видимо вкусное, во сне. Затем она вздохнула шумно и печально, будто с сожалением о том, что досталось ей этого вкусного маловато, и вдруг чихнула прямо на собравшегося было повторить свою побудку цыплёнка.
Поток тёплого воздуха подхватил желторотого птенчика и оторвал от земли. Сопротивляясь воздушной струе, он отчаянно замахал крылышками и поднялся от этого ещё выше: над травой, над щёточками конского щавеля и метёлками крапивы. Затем стукнулся с разгона о ствол огромного репейника и повалился, соскальзывая по широким листьям, вниз. И пропал в густой зелени лопуха.
– Желточек, ты где? – пытаясь рассмотреть за плотными листьями друга, забеспокоился котёнок. – Я тебя не вижу.
– Кто бы мог подумать, что Лайка умеет драться воздухом? – выбираясь из лопуховых зарослей, откликнулся цыплёнок. – Не собака, а Соловей-разбойник какой-то!
Маленький петушок поправил растрёпанные пёрышки, заложил крылышки за спину, и всем своим озабоченным видом показывая, что думает, прошёлся туда-сюда поодаль от спящей горы, с опаской поглядывая на раскрытую, дышащую пасть. Потом вдруг остановился, хлопнул крылышком по лбу и воскликнул:
– Хвостик, я придумал! Зачем нам эту глухню обязательно курюкукуканьем будить? Давай пощекочем длинной травинкой у неё в носу. Издалека. Она проснётся и будет сторожить дом.
– Или опять чихнёт во сне. И тебя снова сдует неизвестно куда, – засомневался котёнок.
– Тогда давай не в носу, а подмышками щекотать. Чтобы подальше от чихания, – предложил цыплёнок.
– Подмышками тоже опасно. Но уже для Лайки, – снова возразил котёнок. – Подмышками бывает так щекотно, что можно даже до смерти защекотать.
– Тогда давай пощекочем ей пятки. Задние, – нашёл всё-таки выход Желток. – Они и не такие щекотные как подмышки, и от чихания далеко.
Лайка растянулась на боку так, что одна её задняя нога лежала впереди другой, будто она делала шаг вперёд.
– Чур, я щекочу пятку ближе к хвосту. Она мне больше нравится, – помня свой недавний полёт в лопухи, на всякий случай, выбрал Желток самую дальнюю от пасти пятку. – Раз, два, три – начали!
Друзья изо всех сил принялись щекотать чёрные, пыльные подушечки собачьих ног. Котёнок щекотал лапкой, а цыплёнок крылышком. Но кожа на пятках была твёрдой и шероховатой, похожей на кору дерева. Прощекотать её было невозможно. Лайка не только не проснулась, и уж тем более не защекоталась до смерти, она даже не пошевелилась – как сопела, так и сопела.
В конце концов, цыплёнку надоело елозить крылышком по заскорузлой пятке, и он легонько тюкнул в неё носиком. Лайка недовольно вздохнула и шевельнула хвостом. И тогда маленький петушок, чтобы всё-таки разбудить сторожа, откинул назад украшенную оранжевым гребешком головку, и с размаху клюнул в пятку изо всех сил.
На этот раз мохнатая гора махнула хвостом во сне размашисто, будто дворник метлой.
До котёнка хвост не достал – он щекотал пятку, лежавшую ближе к зубастой пасти. А цыплёнка лохматое собачье помело ударило так сильно, что он с жалобным писком и криком «Ку-ка-ре-ку!» покатился кубарем по траве. Кувыркаясь, Желток пропел именно так – «Ку-ка-ре-ку!» – как и положено петуху.
Услышав привычную петушиную побудку, Лайка наконец-таки проснулась.
– Неужели уже настало утро? Как долго я спала, – поднимаясь, потянулась она. – Откуда у нас во дворе появился такой звонкий петушок? – стала она оглядываться по сторонам. – Но откуда бы ни было, это очень, очень удобно. Теперь не нужно будет прислушиваться к соседским петухам, и никто не проспит зарю. Не правда ли? – обратилась она к перепуганному котёнку.
И тут Лайка увидела цыплёнка. Он лежал в траве, закатив глаза, раскинув крылышки и протянув ножки. После кувырков у птенчика кружилась голова, но он размышлял: «Может быть, надо было всё-таки щекотать Лайку длинной травинкой в носу?» Из-за головокружения и звёздочек, мелькавших от удара перед его глазами, цыплёнок даже не вспомнил, что, кувыркаясь, он впервые правильно пропел «Ку-ка-ре-ку!»
Лайка очень испугалась. Она бросилась к неподвижному жёлтенькому комочку, пытаясь угадать что с ним: "В обмороке он от испуга? Или без сознания от удара хвостом? Или?.." Об этом третьем "или" она даже боялась подумать.
И тут Желток скосил на неё один глаз.
– Как вы меня напугали! – схватилась лапой за сердце собака. – Извините, пожалуйста, я не хотела стукнуть вас хвостом. Но видите-ли, мне приснился жареный петух. И только я собралась им полакомиться, как он вдруг ожил и начал кричать, что собирается курить. А потом и вообще клюнул меня в пятку. Вот я и отмахнулась от него. Во сне. И кажется ненароком задела вас. Ах! вы перепугали меня до смерти!
– Это я клюнул вас в пятку. И не во сне, а наяву. И я совсем не жареный, – обиделся цыплёнок.
– А кто же тогда кричал, что собирается курить? Неужели тоже вы? И тоже наяву? Такой маленький! – поразилась Лайка.
– Он не курит. Это у него побудка такая: «Ку-рю-ку-ку», – вступился за друга Хвостик. – Он кричал, чтобы вы проснулись.
– А вот это, с вашей стороны, очень, очень разумно то, что вы не дружите с табаком, – похвалила собака поднявшегося на обе лапки цыплёнка. – И очень разумно, что разбудили меня ещё до того, как закурил этот жареный петух, – по-своему всё поняла Лайка. – Видите-ли, у меня очень нежный нос, и я не переношу табачного дыма. Я от него чихаю.
– Ну и с какой такой стороны унюхал дым этот ваш нежный нос? - рассердился Желток. - Ведь петух у вас во сне даже не успел закурить! Зачем вы тогда чихнули и сдули меня в лопухи? Как Соловей-разбойник!
– Где разбойник? – толком не расслышав, что сказал цыплёнок, стала беспокойно крутить головой Лайка. И даже тявкнула на всякий случай: – Вау! Мой нос никакого разбойника не учуял. Ни во сне, ни наяву.
– Его нет. Хоть крути носом, хоть не крути, – сердито объяснил Желток. – Это вы, как Соловей-разбойник, своим чиханием сдули меня в лопухи.
– Молодец соловей! Сторож, как и я - загнал разбойника в лопухи! – снова не поняла о чём речь глуховатая Лайка. – Что за день сегодня такой? – схватилась она лапой за сердце. – То цыплёнок в обмороке, то разбойник в лопухах, то чихающий соловей! Однако для моего нежного носа кажется всё обошлось: цыплёночек только кричит, что хочет курить, соловей тоже чихает без дыма, как сторож, - понюхала она воздух. - Теперь всё понятненько. Вот только зачем жареный петух клюнул меня в пятку? Во сне!
– Ничего вам ещё не понятненько! Клюнул я! И наяву! – возмутился цыплёнок.
– Он, он! – поддержал друга Хвостик. – И он совершенно не жареный. Со всех сторон.
– А вот с этим я согласна полностью, – повела нежным носом Лайка. – Но жареный петух всё-таки был. Я помню. У меня во сне. Допустим, всё именно так как вы говорите: он не успел закурить. Допустим даже, что он не клевал меня в пятку. Допустим. Но побудку-то «Ку-ка-ре-ку!» жареный петух всё-таки пропел! Вау! – посчитав, что разобралась-таки во всей этой путанице, радостно тявкнула Лайка. – Теперь всё понятненько окончательно! Это он нарочно, чтобы разбудить меня, и не дать мне полакомиться во сне им же самим – жареным петухом! Какой ужасно хитренький петушок!
– Ничего вам ещё не понятненько окончательно! И петушок не ужасно хитренький! – обиделся за своего жареного сородича цыплёнок. – Вы от клевания в пятку проснулись! А не от побудки!
– Нет, нет, Лайка верно говорит! От побудки! — зашумел и замахал лапками Хвостик. – У тебя получилось правильное кукареканье! Когда ты кувыркался!
– Неужели?.. – засомневался Желток. – Не помню… Но я же не умел…
– А когда тебе поддали хвостом, сразу научился! И очень даже сумел. Попробуй, теперь у тебя должно выйти!
– Ку… р… – начал было цыплёнок, но тут же осёкся: – Сейчас я к этому "р" случайно прибавлю "ю", и получится "рю". И Лайка снова подумает, что я хочу подымить и опять расчихается. И опять наяву.
– Тогда пусть она поддаст тебе хвостом! Как в прошлый раз, – предложил котёнок. – Ты кувырнёшься и тебе всё удастся!
– И в самом деле – стукните меня, пожалуйста. Чтобы я улетел куда-нибудь в лопухи, – попросил цыплёнок собаку. – Уж очень хочется научиться правильно кукарекать.
– Нет, нет, что вы, что вы! Я не могу бить такого щупленького птенчика! Да ещё и наяву, – испугалась Лайка. – Попробуйте обойтись как-нибудь так – без моего хвоста и без лопухов. Начинайте: "ку"…
– Ку… – повторил цыплёнок.
– Вот видите, как хорошо у вас получается.
– "Ку" я и раньше умел. Но после "ку" у меня почему-то всегда выскакивало "рю", – пожаловался цыплёнок. – И получалось: "ку-рю".
– "Ку-рю" это неправильно! Вы же ещё ребёнок! – переполошилась Лайка. – Повторяйте за мной: "ку… ка".
Цыплёнок чуть слышно вымолвил:
– Ку… ка…
– Вот видите – выходит! Теперь то же самое несколько раз: повторенье – мать ученья.
– Ку… ка… ку… ка… ку… ка… – начал твердить цыплёнок.
– Почти выучили! Почти выучили! – радостно захлопал лапками котёнок.
– Почти, – подтвердила Лайка. – А дальше совсем просто – добавляйте к этому "ку-ка" ещё и "ре-ку" – нашу речку.
– Ку… ка… речку, – произнёс цыплёнок.
– Да не нашу "речку", а большую "ре-ку"! – поправил друга Хвостик.
– Ре… ку… боль-шую… – по складам выговорил цыплёнок. – Ку… ка… ре… ку… Ку… ка… ре… ку…
– Здорово! – снова захлопал лапками Хвостик.
– Теперь пропойте эту свою утреннюю песню много-много раз, – посоветовала Лайка. – И всё обязательно получится.
И цыплёнок начал повторять. Вначале осторожно, негромко и по складам, а затем всё более и более звонко, бойко и весело.
К нему со всех сторон стала сбегаться дворовая живность.
– Ко-ко-ко! – радостно кудахтали куры. – Теперь на заре мы будем вставать "с петухами"!
– Го-го-го! Неужели во второй раз за день, настало утро? – удивлялись, поглядывая на солнце, важные, глупые гусыни.
– Бе-е-е! Му-у-у! – радостно блеяли и мычали коза и корова. – Как нам не хватало этого петушиного пенья. Без него мы постоянно опаздывали на утреннюю дойку.
С той поры вся живность во дворе, а с ними и хозяева в доме, стали просыпаться на заре, "с петухами", под звонкое и радостное цыплячье «Ку-ка-ре-ку!»