Вкус мести часть 2

Миша Тамбовцев
1
За какой-то месяц Валентин заметно осунулся, спал с лица. Он плохо питался, ходил истощенный и неопрятный, по-стариковски шаркая негнущимися ногами, несуразно передвигал костлявое тело. Не было никому дела до его горя-тоски, и боль невозвратной потери тесным обручем стягивала сердце, подтачивала и без того пошатнувшееся здоровье.
Обычным порядком шла в городе жизнь: вызванивали колокола на церквях, сзывая богомольных людишек к заутрене ли, вечерне ли; убогие и прокаженные привычно занимали свои места в ограде, суетясь и пихаясь между собой, каждый стремился стать ближе к паперти, где деньги отваливали более щедро, чем на периферии.
С периодичностью один раз в месяц Городская Дума принимала дурацкие законы; предприниматели в знак протеста дня по два-три не выходили на рынки, добиваясь их отмены, но, в конце концов, осознав, что это бесполезная трата нервов и денег, неохотно возвращались на торговые точки, переносили всю тяготу непродуманного закона на простых обывателей.
По ночам между местной братвой устраивались разборки с взрывами и пальбой из всевозможного оружия, благо воинских частей, откуда оно доставалось, в городе было аж четыре; с пулевыми пробоинами на лобовых стеклах переворачивались искореженные иномарки, горели рестораны и казино, снопами валились авторитеты вместе со своими телохранителями. На войне, как на войне.
Отряд милиции особого назначения, куда со своим подразделением входили Рогожкин, Ломов и Юрок, который к тому времени из стажеров перешел в штат, как правило, прибывал к концу перестрелок. Лихо подъезжал зарешеченный автобус, и близприлегающие улицы стонали от топота множества ног. Перепрыгивая через распростертые на асфальте трупы, с загустевшими вокруг них лужами бурой крови, они ловко, словно на учениях, оцепляли район места происшествия; терпеливо ждали, когда подъедут следственная бригада, машины скорой помощи и пожарная.
В первый свой приезд Юрок был несказанно удивлен, что им не пришлось стрелять и ловить бандитов. Стоя в оцеплении рядом с Рогожкиным, он спросил огорченно.
- Рог, а где же бандиты?
Старшина поглядел на щеголевато подтянутую фигуру долгим взглядом; шафрановые блики от горевших автомобилей играли на их лицах, жаром лизало щеки.
- Что пострелять захотелось?
Рогожкин спросил это таким тоном, что Юрок насторожился.
- А что?
- Ничего, - Рогожкин пожал плечами. - Сдается мне, парень, что тебе жить надоело.
- Да вроде бы как нет, - сквозь зубы процедил Юрок, почувствовав, что старшина опять начнет сейчас издеваться.
- А если нет, то моли Бога, что ты их не застал на месте... руки всегда успеешь сплести... стрелок, твою мать, нашелся..., - проговорил Рогожкин раздельно и с той зловещей сдержанностью, которая всегда у него предшествовала вспышке гнева.
- По-о-онял, - негромко и протяжно сказал Юрок, с чрезмерным вниманием рассматривая горевшие машины. - Все... понял.
Пахло нагретым асфальтом, острым запахом бензина, а от рыжего пламени, круто переходящего ближе к краю в черную копоть, несло удушливой горечью резины и мяса.
Дожди, изредка шедшие в конце мая и начале июня, к середине лета совсем выдохлись. Сухой выдался июль. В обесцвеченном, блеклом небе недвижно стояли белесые облака. Схлынувший куда-то вышний ветер, второй месяц не кучерявил их лохматую окаемку.
Часам к семи удушливая жара спадала. За рекой садилось солнце. Красная, широкая у того берега полоса, сужаясь, медленно протянулась поперек реки, углом втыкаясь на этой стороне Толяну под ноги. Он сидел под разноцветным брезентовым навесом на дырявой барже, причаленной к берегу и переоборудованной в плавучий ресторан. Откинувшись на спинку гнутого стула, Толян равнодушно смотрел на горбоносого цыгановатого парня, который, не глядя себе под ноги, ловко лавировал между столами, самозабвенно играя на скрипке. Тонкие щемящие звуки незнакомого вальса протяжно плыли над водой. Пахло тиной и речной сыростью.
- У вас прикурить, случаем, не найдется?
Не меняя положения, Толян с ленцой перекатил голову вправо. Перед ним стояла высокая крашеная блондинка; придерживая наманикюренными пальчиками на весу, не зажженную сигарету, она выжидающе глядела на Толяна.
По ее манерам и по тому, как девушка была одета, он безошибочно определил в ней проститутку.
- Случаем, найдется.
Толян высек огонь. Соблазнительно оттопыривая полную попку под короткой юбкой стрейч, блондинка прогнулась вперед и, сложив развратно-припухлые губы трубочкой, нарочно громко зачмокала, прикуривая.
- Спасибочка.
В воздухе неподвижно зависло сизое облако дыма.
Ощутив в своем паху желание, Толян предложил развязно.
- Падай рядом.
Девушка, улыбаясь, отставила легкий стул и, изящно выгибаясь в пояснице, присела на краешек.
- Спасибочка.
- Текилу пить будешь? - прямо без обиняков спросил нагловатый Толян.
Девушка кокетливо стрельнула на него глазками, спросила томно, с придыханием.
- Вы так богаты?
- Да уж не бедный, - самодовольно заверил Толян, радуясь в душе очередному ночному приключению.
Впереди горожан ждало празднование Дня города; на затравевшем пологом спуске к реке наскоро сооружалась огромная дощатая сцена, укреплялись на металлические леса экраны-мониторы, с излишней щепетильностью убиралась набережная, а тут приспел случай, колыхнувший город от края до другого: повадилась организованная банда обирать гаражи, и уже одного водителя-любителя, которого к своему несчастью угораздило их застать, они безжалостно убили, чтобы скрыть свои злодеяния.
Жизнь шла своим чередом.

2
Если и был Валентин в прошлом счастлив, то очень короткое время. Мало того, что они долгие годы ютились по чужим квартирам, так в довершение к этому, Машенька не могла никак забеременеть. Пристигнутая какой-то своей женской нутряной болезнью она постоянно лечилась, из года в год упорно выезжала в санатории; в округе не было ни одной знахарки, которых Маша от безнадежности не посетила. И вот Бог, смилостившись над ними, дал Ксюшу. Казалось бы, вот она птица счастья, хватай ее за хвост, ан, нет, не успел ухватиться - улетела, сверкнув на прощание сказочным опереньем.
В тот день. когда Валентин, побитый и обворованный, очнулся у себя на кухне, Маша попала в психиатрическое отделение. Сквозь припухшие веки, слезящимися от рези глазами, он видел, как Маша, стоя перед ним на коленях, страшно кривила исхудавшее лицо, синея, давилась криком.
- Отда-ай деньги... Ва-а-аля, отдай деньги-и...
Соседка, догадываясь, что Маша начинает медленно сходить с ума, вызвала скорую помощь.
На другой день к вечеру, Валентин, еще не совсем оправившись от потрясения, заменил у кровати больной дочери жену. Два дня, не смыкая глаз, заботливо приглядывал, а на третий случилось самое страшное, что только могло случиться в его жизни...
Всю ночь с запада дул порывистый ветер, жалобно свистел в оконных щелях. Темень черной птицей заглядывала в палату. На залохмаченном тучами небе ни единой звездочки.
Валентину стало страшно, он ближе придвинулся к кровати; склонившись над Ксюшей, жадными исступленными глазами всматривался в восковое, словно ненастоящее, личико. Болезненная худоба высушила детское тельце, костлявыми лучинками торчали хрупкие ключицы. Прыгающими руками он поправил сползшую с нее простыню, невольно прислушался к судорожному дыханию. Валентина сильно знобило от волнения, от мысли, что Ксюша может умереть.
Перед рассветом ей стало хуже; проваливаясь в огненное беспамятство, она бессмысленно шарила по палате глазами, ссохшимися бескровными губами беззвучно  плямкала.
- Мама... я умираю... спаси меня... мама...
Сквозь сдержанные всхлипы Валентин горячительным шепотком успокаивал, гладя дочь по потному лобику.
- Что ты, мой лучик... успокойся... все будет хорошо... я сейчас доктора позову...
На какое-то мгновенье Ксюшин блуждающий взгляд остановился на лице Валентина; она смотрела туманно, как бы не угадывая отца, но вдруг сознание к ней вернулось, узнала, и в ее глазах появилось не по-детски глубокое страдание. Она своей невесомой ручонкой нащупала трясущуюся руку Валентина, внятно и с нежностью произнесла.
- Па-па...
Ее желтое изболевшее личико потянула смертная судорога, белесые ресницы вздрогнули, прикрываясь, и из уголка ввалившейся глазницы выкатилась одинокая прозрачная слезинка; обмякшая ладошка медленно скользнула на простыню.
Плача навзрыд, Валентин грудью упал на остывающее щупленькое тельце; подрагивая плечами, почерневшим лицом зарылся в скомканную белую простынь и, мертвея от ужаса, накрепко закусил изнутри зубами вмиг посиневшие губы. Удушьем сдавило горло.
За окном жалобно стонала одинокая береза, сгибаясь под тяжестью навалившегося ветра.
Беда одна не ходит: через неделю после похорон покончила с собой Маша. Во избежание осложнений от нее скрыли смерть дочери, но, очевидно, материнское сердце не обманешь. Машу нашли мертвой в туалете психиатрического отделения. Неизвестно откуда взявшимся лезвием она вскрыла себе вены.
С этого дня навечно поселилась в душе Валентина нудная и страшная пустота. Потому-то и дня не бывает Валентин трезвым.

* * *
Сгорбившись, по-стариковски шаркая подошвами проношенных ботинок, Валентин, наконец, доплелся до летнего бара. В его понурой неопрятной фигуре не было ничего от прежнего Тихотравкина. Пухлое лицо с редкой, всклоченной на сторону бородкой отливалось нездоровой синевой, спекшиеся от жары губы с белесыми окаемками по краю шелушились красноватыми язвами. Исподлобья оглядываясь вокруг, он стал в очередь. Рядом, за высокими столиками под полосатыми бело-красными зонтовыми навесами, шумно пили пиво страждущие с утра опохмелиться. Не обращая ни на кого внимания, они всецело были заняты собой; изрядно подвыпив, горячо спорили, щелкая политику, как грецкие орехи, ниспровергая с высот президента вкупе с олигархами и превознося  на самый верх коммунистов и баркашевцев.
Валентин костистой рукой выгреб из кармана неумело заплатанных брюк серебристую мелочь и, сдувая с ладони прилипший к монетам мусор, отсчитал на кружку. Пальцы у него крупно дрожали. Дождавшись своей очереди, он ссыпал мелочь на мокрый поддон и, цепко прихватив поданное ему пиво, не отходя от прилавка, стал жадно хлебать. Ссохшееся нёбо приятно ожгло прохладной влагой. Валентин, словно боясь, что у него отнимут, торопливо выпил, затем, отставив руку, с сожалением заглянул на дно кружки и, запрокинув голову, по-хозяйски сглотнул остатки; переводя дух, засаленным рукавом рубахи небрежно вытер пенные губы; на жиденькой кустистой бороденке слезинками остались висеть мокрые капельки вонючего пива. Похмельный синдром медленно отпускал. Распухший и не умещавшийся минуту назад во рту язык начинал слушаться. Ударивший в голову хмель искал выхода, неожиданно захотелось кому-нибудь пожаловаться на свою судьбинушку. Валентин двинулся между столами, выискивая, с кем можно завести разговор.
На выщербленном бордюре, разделявшем асфальтовый пятачок и сожженную на солнце траву газона, сидел низенький плешивый мужик в линялой рубахе. На разостланном перед ним грязном носовом платке стояла до половины отпитая кружка с пивом и остатки сушеной воблы. Колесом, согнув мослаковатую спину, он увлеченно ковырялся в рыбьей голове, отдирая неподдающиеся кости.
Валентин присел рядом. Мужик равнодушно поглядел в его сторону и также равнодушно протянул, угощая, крошечный остаток брюшного плавника.
- Посолнись...
Наблюдая за его расторопными движениями, Валентин сказал, улыбнувшись, кривой, жалкой улыбкой.
- А у меня дочь с женой умерли...
Мужик, не переставая жевать, без интереса оглядел его с головы до ног, сказал с расстановочкой между звучными глотками.
- Надо же... ты смотри...
- Да... А знаете, как произошло?
Мужик поднял ко рту кружку и, неловко избоченив голову, скосил на него правый глаз.
- Дочка долго болела... Операцию ей надо было делать... А тут...
Валентин не успел дорассказать, мужик допил, кряхтя, поднялся, тщательно завернул в платок остатки раскуроченной воблы и, пряча сверток в карман, буркнул.
- Не переживай... все там будем.
И ушел, не попрощавшись, слышно плеская налитым, словно арбуз, брюшком.
Валентин проводил его задумчивым взглядом и, прерывисто вздохнув, пальцем смахнул выкатившуюся мутную слезинку. Никому не было дела до его горя.
Возле задом к нему, за стойку стал приземистый, с тугим розовым затылком, парень. Облокачиваясь на стол, он стал звучно схлебывать пиво, сдувая пену прямо на поверхность стола. Помогая себе руками, Валентин поднялся на ноги и, уныло ссутулив спину, подошел к парню; остановившись против него, сказал, тупо уставившись в полную кружку.
- А у меня дочь с женой умерли.
- Мужик, ты чо в натуре? - опешил мускулистый парень, не то качок, не то из бандитов.
- Дочь, говорю, у меня умерла... и жена.
- Выпить, что ли захотелось? - не понял стриженный наголо качок.
- Жена... умерла... - повысил голос Валентин.
- В натуре что ли?
- Да...
- Тогда выпей за упокой души, - бандит щедрым жестом подвинул Валентину полную кружку. - Пей.
- Не в этом дело... что пиво.
- А в чем?
- Жить одному не впротимочь... тоска гложет... Была семья  - и нет семьи...
- Понимаю, - охотно согласился парень. - У меня тоже кент был. Пару недель назад завалили в перестрелке. Смекаешь? Судьба, наверное... Каждому, свое...
- Дочь у меня долго болела... - Валентин начал было доверительно рассказывать, но тут от дороги посигналили, и парень, встрепенувшись, отставил недопитую кружку. - Извиняй, любезный, братва подкатила. - Он крупно зашагал к иномарке, но с полдороги, почти бегом вернулся, положил перед Валентином сторублевую купюру, сказал с нотками неприкрытого сожаления в голосе. - Выпей за меня, братан, а то кто его знает... как там жизнь повернется.
Обрадованный неожиданно свалившимся на него стольником Валентин отчаянно закивал головой; немытые растрепанные волосы свалявшимися охвостьями били по лицу. Он растроганно залепетал.
- Выпью, выпью... обязательно выпью. И за тебя, и за дочь, и за жену.
Парень не сводил с него рассеянного, затуманенного взгляда, сказал с усмешечкой, больше похожей на звериный оскал, чем на человеческую улыбку.
- Да, наверное, в одной обойме ты за нас и выпьешь. В елочку базаришь, старый. Ой, в елочку.
Жара сгущалась. В небе не было видно ни одного облачка. От расплавленного асфальта полз острый запах гудрона. Дремная тишина прерывалась редкими сигналами машин. Пьющие пиво, жались в тень брезентовых грибков.
Валентин взял сразу две кружки пива и, оглядываясь вокруг, недовольно поморщился: притулиться было некуда - компании, разбившись человек на пять-шесть, тесным гуртом окружили каждый столик. Он с видимой неохотой стал за свободный: одному пить было в тягость. Спустя минут пять с пенящейся через края кружкой подошел высокий, пухловатый в грудях парень. Несмотря на жару, одет он был с иголочки; изысканный костюм с воротником стоечкой отсвечивал на солнце серебристо-голубоватым цветом. Валентин про себя определил его как делового. Парень, приметив с каким вниманием, приглядывается к нему бородатый и опухший от постоянного пьянства мужик, спросил весело, нарочито подшучивая.
- Что, мужик, пиджак понравился? Хочешь, подарю?
- Подари, - Валентин поддержал шутку. Незнакомый парень пришелся ему по душе.
- Ништяк, - тот несказанно оживился. - Ну, мужик, ты та-а-а-кой простой оказывается. - Он, косноязыча, передразнил. - Ко-остюм ему подари. Ну, бля, ты даешь. Нет, ну, ништяк в натуре. Век воли не видать.
Валентин, услыхав неприкрытый зековский жаргон, внутренне подобрался, подумал с ненавистью: “Вот такой, наверное, и отнял у меня деньги. Ишь, ты стоит, ощеряется”.
Почувствовав его не расположенность, парень спросил без обиняков.
- Мужик, ты чо скуксился?
- У меня имя есть, - обиделся Валентин.
- Ну, так скажи, раз есть.
- Валентин.
- Валек, - по-своему подытожил парень и назвал свое. - А меня Толян кличут. - Но руки не подал, побрезговал.
- Очень приятно, - буркнул Валентин и слег над столом, уткнувшись взглядом в кружку, стал медленно цедить пиво.
Толян, очевидно, подвыпив, еще до этого, был расположен к приятному разговору.
- Валек, твою мать, ты чо такой смурной?
Бомжеватого Валентина он, явно, всерьез не принимал.
- Ничего.
- Да ладно, поделись наболевшим... Легче станет.
На Вальку опять накатила тоска, он всхлипнул, смазав тылом потной ладони по глазам.
- У меня жена умерла с дочерью...
- Серьезная причина. - Толян заинтересованно придвинулся. - Болели что ли?
- Дочь болела, а жена с собой покончила.
- Да ну, - Толян даже отставил кружку с пивом, глаза его кровожадно блеснули. - Как же так?
- А так, - Валентин горестно вздохнул. - Дочери надо было делать операцию, а деньги, вырученные за квартиру, кто-то у меня украл.
- Украл? - насторожился Толян и слегка отодвинулся от стола.
- Да, украл, - Валентин до боли закусил влажные от пива губы, лицо его судорожно покривилось от сдерживаемого плача. Неожиданно он выкрикнул громко, с нотками неприкрытого страдания. - Украл, сволочь, и смотался...
Внезапно осененный догадкой Валентин грозно уставился в побледневшее лицо Толяна.
- Но я эту сволочь обязательно найду... найду и убью... - Он хрястнул кулаком по столу, отчего одна из кружек, подпрыгнув, свалилась на асфальт и, разбрызгивая вонючее пиво, раскололась на части.
На них стали обращать внимание.
Толян, чтобы не вымокнуть, козлом сиганул в сторону и, вполголоса матерясь, спешно покинул летний бар.
- Эй, мудило, за кружку плати, - от бочки с разливным пивом решительно приближался продавец – мордоворот, лет двадцати пяти.

* * *
Толян размашисто шел, размышляя про себя о  случайной давешней встрече. Перед ним стоял не менее сложный вопрос, чем в свое время перед Гамлетом, разница была лишь в его интерпретации: “Узнал его Валек или нет?” По всему выходило, что нет. Ибо тогда он непременно вызвал бы милицию. Но Валек этого почему-то не сделал. Выходит, он не уверен в своих подозрениях? Да и вообще, были ли они, подозрения? Судя по его реакции, да... может и не в такой конкретной форме... Колючий страх опять загреметь за решетку нервной дрожью пробежал по лопаткам. Преодолевая волнение, Толян трясущимися руками расстегнул ворот душившей его рубахи; в нагретой тишине было отчетливо слышно, как бурно и прерывисто он дышал. Толян одно решил твердо, что надо, как можно быстрее, кончать с жертвой и, не теряя времени, линять из города, становившегося для него с каждым днем все опаснее.

3
В воскресенье с шумной помпезностью отпраздновали День города. С самого утра набережная реки была запружена праздно шатающимся народом, разряженным в цветные одежды, как пестрая речная галька. Всюду слышались говор, взрывы смеха, музыка. На той стороне над лугом в воздухе висели два надувных шара - аэростаты. Любители острых ощущений с восторженным испугом  взирали сверху из зыбко раскачивающихся корзин.  А на этом берегу на дощатой сцене полным ходом шла подготовка к концерту: устанавливались радиоусилители, микрофоны. Заезжие столичные певцы с дороги пока отдыхали, приглашенные местным бандитским авторитетом в свой шикарный ресторан, обустроенный по европейскому стандарту.
Часам к восьми, когда закатное солнце роняло на землю багровые лучи, а из-за реки тек полынный, к вечеру усиливающийся запах, и вовсе пошло развеселье: в пристывшей в ожидании тишине вдруг звонкой разноголосицей загремели ударные, зверем наскучавшим заревела бас-гитара, соло и прочие музыкальные инструменты; заезжая группа, неистово мотая длинными космами, судорожно задрыгала ногами. Солист гуттаперчевым чертиком скакнул на сцене и, от натуги багровея, хрипло проорал в микрофон.
- Привет... Мы вас очень любим...
Мощный гул тысяч глоток смял окончание приветствия, перекатами заколыхался над плотной людской массой.
- О-а-у-э...
На пологом спуске к реке, на низкорослой спаленной солнцем траве густо лежала молодежь, а выше них, там, где лучами расходились бетонные дорожки, толпились люди постарше. Опасаясь за известных артистов, между сценой и зрителями длинной цепью выстроились омоновцы; сдерживая напор наиболее оголтелых фанатов рок-группы, они изо всех сил крепились, чтобы не влезать в провоцируемую драку.
Не так было просто запугать или смутить бывалого и видавшего виды Лома, но и у того, когда особенно сильно надавили сзади и, потеснив милиционеров, за оцепление прорвались несколько подвыпивших фанатов, лопнуло терпение, и он, избоченясь, ловким движением саданул переднего, самого наглого, резиновой палкой по печени. Хрюкнув от ноющей боли в боку, пацан, стараясь перекричать шум, дико заорал, брызгая теплой слюной.
- Наших бьют...
Ему кинулись на подмогу, на какое-то мгновенье, смяв ряды отступивших от неожиданности омоновцев.
- Бей ментов...
Выплеснувшийся в горячке крик и послужил началом к столкновению фанатов с блюстителями правопорядка.
- Ах ты, мать твою...
Обозленный Лом решительно шагнул вперед и, поудобнее перехватив дубинку, со страшной силой ударил первого подвернувшегося под руку. Следом, размахивая направо и налево, хлынули сослуживцы. Стоявшим ближе всех к потасовке, отчетливо было слышно, как мягко и часто шлепали удары, болезненно вскрикивали подвыпившие фанаты.
Один, зверовато ощеря зубы, повис на Юрковой руке, сопел глухо.
- Кого бьешь... морда, козлиная...
Юрок, перетрухав не на шутку, что у него могут отнять дубинку, юлой крутился на месте, тягая за собой пацана, силясь вырвать из его рук резиновый “демократизатор”.
- Отцепись, сука... Отцепись, кому говорю...
К нему на подмогу подоспел Рог, кулаком свалил парня на землю, и Юрок, разойдясь от обиды, стал садить его каблуками омоновских ботинок.
- Убью...
- Больно-о-о, - пацан подавился собственным криком; скрючившись в позу зародыша, жалким жестом прикрывал голову, хрипел, выдувая перекосившимся от боли ртом кровавые пузыри.
Фанаты дрогнули и стали медленно отступать, а еще через минуту перед озлобленными омоновцами маячили лишь их спины; улепетывая во весь дух, они благоразумно торопились затеряться в толпе.
 Юрок тщательно поправлял на себе взбудораженную в драке форму и, обиженно поджимая бледные губы, скорбным голосом жаловался Лому, стоявшему около него и, как ни в чем  не бывало, прикуривавшему сигарету.
- Пацан до того озверел, козел, чуть дубину не отнял... Сучонок пьяный... Убить мало...
Лом, дрогнув кадыком, глотнул дым и, поглядывая на прихорашивающегося Юрка, равнодушно сказал.
- Взял бы да убил...
- Просто так? - Юрок растерянно поднял голову и, щуря глаза, стал всматриваться в суровое лицо Лома, соображая про себя, шутит он или нет.
- Просто так, - на полном серьезе ответил Лом и, зевнув в кулак, отвернулся к сцене, где, отплясывая чечетку, барабанили каблуками танцоры.
Незаметно спустилась ночь. На густо-лиловом небе зажглись серебристые звезды, отражаясь в стоячей сонной воде. С того берега потянуло луговой сыростью. В свете прожекторов клубился белесый туман.
В полночь, когда в домах стали гаснуть огни, в небе красочным дождем рассыпался салют. Настоящие звезды, вмиг померкнув, на время уступили свое место цветным собратьям-звездочкам. В течение получаса не смолкали восторженные крики на набережной. Каждый цветок в небе в буквальном смысле встречался на ура.
- Ура-а-а...
И красно-голубая астра рассыпалась в небе.
- Ура-а-а...
И зелено-желто-фиолетовый сказочный цветок вырастал на огромной площади аспидно-черного за полночь неба.
После завершения праздничного концерта, еще долго не расходилась молодежь; разбившись на пары, они в обнимку сидели на уцелевших скамейках, а кому не хватило мест прямо на мокрой от росы траве. Мягкая ночная тишина ласкала слух. Смешанные запахи будоражили воображение. За рекой на лугу неумолчно кричали коростели.

* * *
После столь запоминающегося торжества столичные артисты еще неделю зависали в хлебосольном городе, давая каждый день по концерту. Бессменно дежуривший всю неделю Лом был несказанно зол этим обстоятельством. За все это время он не отложил в заначку ни копейки: как-то было недосуг за плотностью дежурств, когда их наряд, словно издеваясь, часто перебрасывали с места на место - как-никак ОМОН... Да еще мозолившие глаза сослуживцы из других отделений, встречающиеся им при патрулировании на каждом шагу. Хотя по возможности и они не брезговали обирать припозднившихся лохов, прочих пьяниц и дебоширов, все же по негласному закону и те и другие старались в этом друг другу вида не подавать. Такой вот расклад получался.
Последний день из череды непрерывных дежурств, пришелся на воскресенье:  с железнодорожного вокзала провожали подвыпивших артистов.
Смеркалось. Привокзальная площадь гомонила отъезжавшими. Над головами роилась мошкара, звенели комары.
Один из молодых артистов все нарывался остаться в городе. Он суматошно метался по перрону, пытаясь прорваться сквозь милицейский заслон. Отгоняя назойливых комаров, омоновцы невозмутимо следили за его покачивающей нетвердой походкой.
Лязгая буферами, по второму пути прошел товарняк.
Не обращая внимания на смеющихся за оцеплением зевак, парень ожесточенно выкрикивал, вылупляя и без того припухшие и покрасневшие от недосыпа глаза.
- Квадрат меня в гости приглашал... Не имеете права задерживать...
Очевидно, крепко ему запомнился частный ресторан щедрого авторитета.
Неловко улыбаясь, коллеги пытались его урезонить, по-доброму уговаривали.
- Ну, куда ты пойдешь в таком состоянии... Проспись... Еще успеешь здесь побывать.
Все было напрасно. В хмельном угаре певец ничего не соображал
- Ребята, помогите...
Пришлось на пару с Юрком вежливо препроводить его в вагон. Поддерживая под руку, Лом усадил его в купе и, зная по опыту, что хулиганистые бояться угроз, применил к нему действенные меры. Он с минуту зорко смотрел на кочевряжившегося парня; лицо его стало вдруг скучным и неприветливым; Лом басовито сказал, устрашающе придвинув под нос артиста внушительного вида кулак.
- Если ты еще раз, дерьма кусок, выйдешь наружу, я тебе собственными руками шею сверну... Понял, сука?
И оставив в трусливом недоумении слегшего над откидным столиком парня, вышел; спустился по ступенькам невозмутимый и важный, на ходу  поправляя форму.
- Кажется, он спать собрался.
По радио объявили отправление. Поезд плавно тронулся на Москву, медленно скользил край платформы.
Певец, приникнув изнутри к стеклу, кулаком грозился Лому, что-то кричал, беззвучно шлепая губами.
- Сисенок, - хмыкнул Лом и, сняв, черный берет, изнанкой устало вытер распаренное лицо.
- Наконец-то уехали.
Говорят, что после этого артист, ставший уже известным, крепко-накрепко зарекся выступать с концертами в городе, где его незаслуженно обидели.

* * *
Валек, не дожидаясь, когда подойдет амбал, с несвойственной ему ранее проворностью перемахнул через низкую ограду и, часто оглядываясь, заторопился прочь.
- Попробуй еще раз приди, - оранул парень, грозя в удалявшуюся спину внушительным кулаком. - По башке враз наширяю.
Догадываясь, что придурковатый продавец за ним не погонится, Валек потерял к нему интерес. Занятый неотвязной мыслью отомстить за свою испоганенную жизнь он брел неизвестно куда. Шел, горбясь, угнув, словно против ветра, голову, крепко-накрепко сжимая мослаковатые кулаки в карманах проношенных брюк. Зарожденное в хмельной голове желание никак не хотело складываться в конкретную форму. Где-то далеко в подкорках головного мозга, в наглухо запрятанном подсознании, он догадывался, что виной всему его своеобразное мышление, запрограммированное за время учебы и работы на артистическую деятельность. Человеку, увлеченному своей профессией, окунувшемуся в нее с головой, в жизни приходится нелегко.
Не известно, куда бы вынесли Валька ноги, не запнись он неожиданно обо что-то твердое. Удерживая равновесие, всплеснул руками, пролетев скачками вперед метра на три, все же сумел не упасть. Подрагивая бровями, оглянулся; компания молодых людей, посмеиваясь, стояла возле него.
- Эй, под ноги надо смотреть.
- Вонючка...
- Ходят тут всякие...
- Ага, а потом трусы пропадают...
Они преувеличенно громко заржали и, очевидно, желая показать, как им весело, изощряясь, друг перед другом, стали судорожно сгибаться в поясницах, придерживая у живота сложенные вместе руки.
- Ах-ха... ха-ха-ха...
Придя в себя, Валек догадался, что ему подставили подножку. Стоял с убитым видом, с вывернутыми наружу карманами, (когда выпрастовывал кулаки, неловко задел тесную подкладку). У его ног на солнце серебристо блестела рассыпавшаяся мелочь, валялись скомканные купюры. Из ввалившихся глазниц на куражившуюся от  безделья молодежь устало глядели слезящиеся припухшие глаза.
Первой перестала смеяться девочка в голубых джинсах. Что-то человеческое проскользнуло в ее по-кошачьи зеленых зрачках, виноватой миной потянуло слегка скуластое лицо; она крикнула стонущим голосом.
- Кончайте вы... придурки.
И, покачивая худеньким задом, быстро пошла в глубь парка, шаркая по асфальту толстенными по моде подошвами.
- Ань, ты чо?
Оставшиеся с недоумением глядели ей вслед.
- Приколоться что ли нельзя?
Пожимая плечами, они затрусили вдогонку.
- Слышь, Ань, кончай ломаться...
- Мы же это так... для прикола.
Валек провожал их глазами. Неожиданно девочка резко повернулась; бежавший впереди всех парень едва на нее не налетел. Он вовремя остановился и, очевидно, желая сгладить неприятное впечатление, оставленное давешним кривляньем, хотел, было приобнять ее за плечи, но она с силой откинула его руку, звонко сказала.
- Ему и так не легко... А тут мы со своими приколами... Стыдно...
Валек, слышавший их разговор, за грянувшим вдруг оркестром не расслышал ответа. Он видел, как они, словно по команде, посмотрели в его сторону; в их лицах уже не было и тени насмешки, а когда они вновь отвернулись, собираясь уходить, один даже сделал прощальный жест рукой.
От неожиданной жалости, проявленной к нему незнакомой девчушкой впервые после смерти дорогих людей, Валек благодарно заплакал, не скрывая от окружающих слез, которые обильными ручьями текли по бороде, затекали за отворот несвежей рубахи.
Валентин в мгновенье ощутил страшную ноющую боль в левом боку, ноги ослабли, и он кое-как доковылял до скамьи.
- Вам помочь?
Перед ним остановилась пожилая чета: он - в светлой рубахе навыпуск, в легкой, словно сито, шляпе, она - в бежевом ситцевом платье ниже колен; прогуливаясь под руку в парке, они нечаянно набрели на  бомжеватого Валька. Он, силясь, улыбнулся.
- Нет, нет, я сам... Спасибо...
Сел, привалившись спиной к теплым продолговатым брускам, ладонью вытер мокрую бороду и, подставляя солнцу заплаканное лицо, устало прикрыл глаза.
Чета, помедлив, ушла, время, от времени обеспокоено оглядываясь и перешептываясь о том, что совсем уже довели людей до ручки своими реформами, когда одному все, а другому - шиш с маслом.
В отдаленной аллее стало безлюдно. Припудренные пылью жалко никли тополиные листья. Южный горячий ветерок сушил на щеках слезы.
Валек с превеликой натугой, словно прокручивая заржавевшие жернова, стал припоминать моменты, предшествующие разбойному нападению, когда у него отняли деньги.
Сидел долго; успели высохнуть слезы, и две заметные дорожки протянулись вдоль щек.
Он пришел к неутешительному выводу: вот так сразу вычислить, кто его ограбил, не представлялось возможным, но какие-то наметки он все же для себя сделал. Во-первых, мало вероятности, что причиной нападения послужило объявление в газете; для этого надо было подгадать время, когда он получит баксы. Во-вторых, этот незнакомый мент, который подвозил бабу-ягу, тьфу ты, нотариуса. Он как раз повстречался ему на пороге. Не в его пользу свидетельствует и военный камуфляж, в который был облачен преступник. За неимением другой зацепки, по-видимому, начинать надо с него. А там по ходу дела видно будет. По крайней мере, Вальку  терять уже нечего. Если и ошибется, не велика беда. Но так вот сидеть, делая вид, что ничего не произошло, просто отвратительно.
Он чувствовал, как в нем просыпается неудержимая ярость. Предстояло мысль превратить в поступок.
Овладев собой, Валек с размаху хрястнул кулаком по колену, патетически воскликнул чужим охрипшим голосом.
- Я отомщу за вас...
Проходившая мимо женщина с пакетами испуганно отпрянула в сторону, часто оглядываясь, заторопилась ближе к центральной аллее, где не так было безлюдно.
Со скамьи Валек поднялся уже другим человеком; прежним по облику, но опаленным изнутри огнем неукротимого мстительного гнева. Не соображая с чего начать, потоптался на месте; не зная куда податься, тыркнулся в одну, затем в другую сторону, на минуту стал, задумавшись, вдыхая тополиный запах. “Надо себя в порядок привести”, - неясно подумал.
Подтягивая на ходу сползавшие все время брюки, вышел из парка; по обе руки от него вдоль улицы тянулись неровные ряды выносной торговли.
Распаренные зноем торговцы, осоловело, придремывали в тени свисавших через чугунную ограду пыльных ветвей. Даже оравший во всю магнитофон продавца кассетами не оказывал на них никакого бодрящего действия; казалось, что звук и люди существуют сами по себе, разделенные густым солнечным жаром.
Выискивая бритвенные принадлежности, Валек медленно двинулся вдоль рядов.
- Эй, тетка, станок покажи...
- Какая я тебе тетка,  - обиделась женщина, с неохотой отлипаясь от  шершавого кирпичного стояка.
- Это я так, - отмахнулся Валек. - Все больше по привычке.
- Оно и видно.
Наскучавшейся женщине хотелось над ним подшутить (не каждый день бомжи приходят покупать бритву), сказать что-нибудь смешное, подходящее этому случаю, но лень было лишний раз разевать спекшийся от жары рот. Не говоря больше ни слова, она рассчиталась с ним и вновь привалилась к чуть прохладному камню; прикрыв прищуренные глаза белесыми, выгоревшими на солнце ресницами, равнодушно глядела вслед, пока он не скрылся за углом торгового центра.


* * *
Пока омоновцы приехали на служебном автобусе в отделение и сдали оружие, время незаметно подвинулось к полуночи. Попрощавшись с сослуживцами, вышли за порог. За мутным светом желтых фонарей громоздилась темнота. Черный небосвод густо усеян мигающими крапинками белых звезд.
- Куда сейчас?
- А то ты не знаешь?
Лом понимающе хмыкнул и, не прощаясь, крупно зашагал к остановке. Юрок, было, дернулся следом, но Рог остановил его, великодушно разрешил.
- Ты можешь ехать со мной... Я сейчас в твою сторону покачу.
Первый подвернувшийся маршрутный автобус не доезжал до общаги Лома два квартала. Пришлось идти пешком. Изредка проезжали нечастые в это время автомобили. Минуя Дворец спорта, он вышел к общаге, которая фасадом выходила в липовую аллею, некогда густую и тенистую, а сейчас заброшенную и оставленную “Зеленхозом” на самовыживание. Уныло свисали поломанные пацанами ветви, кое-где между рядами светились страшные прогалы, словно во рту у человека не доставало нескольких зубов. У своего подъезда Лом остановился, прислонившись плечом к прохладной плите, подпиравшей бетонный козырек, закурил. Глубоко затягиваясь, с удовольствием вдыхал в себя горьковатый дым. В темноте оранжевым светлячком горела крошечная точка; прочертив в воздухе огненную полоску вверх, на секунду ярко вспыхивала, а, вернувшись вниз, вновь ровно тлела. Щелчком, отбросив окурок, Лом вошел внутрь, хлобыстнув за собой расхлябанной дверью; перепрыгивая сразу через две ступеньки, стал подниматься. Еще с площадки он услышал дробный топот на своем этаже; малышня, не привыкшая ложиться раньше полуночи, с шумом носилась из конца в конец длинного коридора. Из общей кухни тянуло горелым. Кто-то, на ночь, глядя разжаривал картошку.
У своей двери повстречался с изрядно подвыпившим соседом. Опираясь мозолистыми руками, он край стеночки шел в туалет. Сползшие семейные трусы приоткрывали половину задницы. Подламывающе коряча волосатые ноги, сосед настойчиво продвигался вперед. Увидев Лома, полез целоваться, тупо ворочая осоловевшими глазами.
- Лом... ты знаешь... к-как я т-тебя-я... уважаю-ю... Нет, ты... знаешь...
Лом молча отслонил его руки, прошел мимо. Уже приотворяя дверь, услышал позади себя грохот и неразборчивый возмущенный голос.
- М-мать... т-твою...
Кто-то из сновавших туда-сюда ребятишек на бегу нечаянно свалил соседа на пол. С минуту, поковырявшись, он, наконец, обрел устойчивое положение на четвереньках. Не делая больше напрасных попыток подняться, сосед так и пополз в туалет, топыря толстую задницу и мотая плешивой головой от изумления, что пол так близко находится от его лица.
Лом в сердцах матюгнулся. Как ему надоели эти люди. Вся их дрянная жизнь прошла у него перед глазами. Вот если бы в свою квартиру переехать. Он горестно вздохнул, отворяя дверь.
Склонившись над детской кроваткой, спиной к нему стояла жена. Не оборачиваясь, она спросила.
- Петька, ты?
Лом неохотно отозвался:
- Я это.
- Отдежурил, что ли? - повернулась она.
- Угу.
- А я думала, это Петька.
Лом исподлобья поглядел на жену.
- Он где?
- Где же ему быть, в коридоре гоняется.
- Я не видел.
Лом через ее плечо заглянул в кроватку, и его извечно угрюмое лицо распахала невольная улыбка.
В теплой постельке, разбросав пухлые ручонки, копался розовый комочек.
Тая в блеснувших глазах не свойственную ему нежность, Лом почему-то шепотом спросил.
- Не спит?
- Только что проснулся... Есть захотел.
- Ну, так корми.
 Лом отошел от кроватки, сел на скрипнувший под ним стул и, бросая искосые  взгляды на жену, стал разуваться.
Скинув осточертевшие тяжелые ботинки, с наслаждением зашевелил потными натруженными пальцами.
Жена сидела к нему вполоборота, распахнув левый ворот халата. Он видел ее оголенное плечо и верх белой в зеленых прожилках вытянутой книзу груди. Ребеночек, толчками причмокивая, сосал, беспокойно прихватывая, словно перевязанными, пальчиками податливую кожу. Склонив на плечо голову, жена монотонно бубнила. В ее певучем голосе слышалась материнская любовь.
- Сейчас я сынулечку покормлю... уложу в кроватку. Сытенький, он заснет быстренько... а уж потом буду кормить папку... разогревать ему ужин.
- Ладно, чего уж там, - Лом отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи. - Я сам разогрею.
Лом сидел за столом, когда прибежал запыхавшийся Петька. Переводя дух, сипло сказал, без спросу влезая к отцу на колени.
- Пап, я тоже есть хочу.
- Ну, давай.
Лом подал ему вторую ложку, и они вместе из одной чашки стали хлебать щи.
Отужинали уже в первом часу ночи. Малыш сладко спал, изредка вздрагивая телом.
- Петька, давай и, видно, мы на боковую.
- Ну, пап, - надул губы пятилетний карапуз. - Рано еще.
- Никаких рано, - встряла в разговор мать. - Сказано спать, значит - спать.
Петька уныло стал раздеваться, поглядывая исподлобья на мать.
Когда все легли, Лом отключил лампочку. На потолке через окно тускло отражался свет далекого уличного фонаря.
С четверть часа Лом, затаив дыхание, нетерпеливо прислушивался к возне сына, а когда тот, наконец, угомонившись, затих, он медленно приподнял на жене розовую сорочку. Вначале слабо, затем все более распаляясь в любовном азарте, они прерывисто, тяжело задышали, с силой вминая в старенький диван слабые скрипучие пружины. Когда, казалось, до взлета к вершинам блаженства оставались считанные движения, внезапно раздался полусонный удивленный голос Петьки.
- А чего это вы там шушукаетесь? - спросил он, приподняв голову.
Лом вздрогнул, словно его облили ушатом колодезной воды, и, уткнувшись лицом в подушку, сдавленно захохотал.
Проснулся Лом в третьем часу, когда на востоке узкой полоской забрезжил лиловый рассвет. Осторожно, чтобы не потревожить спящую жену, сполз с дивана и, стараясь ступать тихо в тапках на босу ногу, вышел за дверь. В умывальной комнате наскоро поплескал в лицо холодной водой и, чувствуя в теле дрожащую свежесть, бесшумно вернулся.
- Опять что-нибудь случилось? - встревожено спросила чутко спавшая жена, когда он, натягивая брюки, неловко громыхнул табуретом.
- Спи.
В полусвете настольной лампы Лена смотрела, как муж, позевывая, одевался. От зеленого абажура его фигура казалась нереальной.
Она привыкла к столь внезапным частым выездам по ночам, но всегда настороженно ждала его возвращения, маясь неизвестностью.
Лом проворно собрался.
- Спи, - повторил он.
И вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
По длинному коридору глухо простучали шаги, и наступила гнетущая тишина, изредка прерываемая мощными всхрапами за стеной. Потом на улице четко заработал мотор автомобиля, прошуршали, удаляясь, шины, и все стихло.
... Лом. пораженный присутствием Юрка в салоне “Нивы”, с неудовольствием спросил.
- Рог, он что, тоже с нами?
Рогожкин, не расположенный спозаранку много говорить, коротко буркнул.
- Как видишь.
Лом, еще не пришедший в себя от удивления, присвистнул, но от дальнейших вопросов воздержался, откинувшись на спинку, тупо уставился вперед. Серая лента дороги стремительно накатывалась в подрагивающие лучи галогенных фар. Несколько минут ехали молча. Рог покосился на Лома, перевел взгляд в зеркало заднего обзора, подмигнул  Юрку, сидевшему позади.
- Держись... напарник.
Юрок прогнулся между передними сиденьями и, сбоку глядя в окаменевшее лицо Лома, натужно улыбаясь, сказал осипшим со сна голосом.
- Ты не думай... Я не подведу...
Непроглядная перед рассветом темь, не торопясь, отступала. Крепким заревым сном спал город.

4

Уже подходя по переулку к дому, Валек увидел неторопливо двигавшегося ему навстречу сожителя Борю. Шел он, понуро свесив чернявую голову; Засаленные космы спадали на лоб, закрывая лицо. Издали он был похож на заросшего жестким волосом снежного человека. Увидев, Валька, Боря пятерней откинул назад длинные спутанные волосы, излишне твердо выговаривая слова, пожаловался.
- Ва-ля... у меня с самого утра во рту не было и маковой росинки... Как быть?
Бывший музыкант, попавший в опалу к властям из-за жены-стервы, которая лишила его квартиры и прочих гражданских прав, хитрил, чувствуя свежий пивной душок от Валька.
- Ну, так как же? - вновь переспросил он и, подрагивая черными. словно суглинок, ноздрями, простецки уставился в припухшее лицо сожителя.
Вальку не хотелось делиться последними деньгами; отводя набухшие от крови и слез глаза в сторону, он намеревался, было отказать, сославшись на их отсутствие. Но это было бы нечестно по отношению к Боре, который приютил его у себя. Точнее, в старом заброшенном доме, где помимо них двоих проживал еще один заблудший по жизни, - бывший художник Вася. То ли ему действительно негде было жить, то ли он через страдания хотел понять истину, которую по его словам никак не удавалось выразить в своих картинах. Они получались красочные, но безжизненные, словно северное сияние. А по разумению Валька, он был просто сумасшедшим. Впрочем, кто из них троих больше был не в своем уме, трудно было сказать.

* * *
После похорон Валек надолго впал в прострацию; запершись в квартире, сидел прямо на холодном полу, вынашивая в душе тоску,  бесцельно разглаживал на вытянутых ногах брючные складки, что-то беззвучно шептал, уставившись провалившимися глазами в одну точку. С темнотой тут же у стены неловко валился на бок; лежал, с острой колющей болью в сердце вспоминал, как на его руках умирала Ксюша, каждую мелочь, связанную с женой - ее голос, походку... Воспоминания были мучительны...
Приходили сослуживцы. Озабоченно переговариваясь на площадке, они долго звонили, громко стучали в дверь и, убедившись, что он не хочет никого видеть, ушли обиженные невниманием к их сочувствию.
Пару раз приходила новая хозяйка квартиры. Наслышанная, о его горе, она волновалась за целостность приобретенной по дешевке недвижимости; в его состоянии не долго и до беды - пожар, взрыв. Не дожидаясь, когда истечет срок съезда по договору, она, в конце концов, не выдержала и пригласила себе на помощь двух крепких коротко стриженых парней.
Среди ночи Валек, на миг, забывшийся тяжелым, нерадостным сном, проснулся от резкого стука. В дверь кто-то ломился, грозно кричал.
- Эй, козел, а ну, открывай. А то сейчас дверь сломаем.
Не отвечая, Валек зажал ладонями уши, свернувшись калачиком, попытался опять заснуть. Но там, как видно, долго не церемонились. Раздался грохот. Таинственные посетители пинком вышибли замок, и в широко распахнутую дверь ввалились два рослых амбала. Их огромные черные силуэты загораживали проем.
Валька охватил страх. Он спиной плотно прижался к стене, одолевая в голосе дрожь, спросил.
- Кто вы?
- Сейчас узнаешь.
Они шагнули в зал, легко подхватили под руки упиравшегося изо всех сил Валька.
- Пустите... пустите... га-ады-ы, - кусаясь, визжал он в залитую лунным светом немую тишину.
Его выволокли на площадку и с издевательским смехом спустили по лестнице. Больно ударясь о крутые ступеньки, Валек скатился вниз.
- Через три секунды, чтобы тобой здесь не воняло, - крикнул один из них сверху.
Выглянувшую, было в дверную щель бабу Клаву, они для острастки шуганули.
- Сгинь, старая, а то подожжем.
Угроза возымела действие, и на лестничную площадку больше никто не высунул носа.
Вальку тоже пришлось убираться подобру-поздорову, пока бандиты, топыря пальцы веером, по мобильному телефону докладывали хозяйке о проделанной  на совесть работе.
- Слышь, старуха, все ништяк... Можешь, прям щас, и въезжать в апартаменты... Ну, говорю, типа, все ништяк.
Они идиотски громко заржали, не то от своей хохмы, то ли оттого, что им сказали по телефону.
Недобро косясь на придурковатых пацанов, Валек край стеночки осторожно спустился на первый этаж, вышел на улицу.
Набежавшее облако скрыло луну. Стало неуютно. Порывом ветра запрокинуло через голову давно не чесаные волосы. Зябко ежась в проношенную рубаху, Валек обессилено присел на край сломанной песочницы. Во двор хмуро выглядывали неприветливые окна многоэтажек. От пережитого ужаса Валек больно закусил губы и тихо заплакал.
Здесь на него и набрел не в меру деятельный Боря, промышлявший в темноте, чем бы раз живиться. Не гребовавший ничем, в ту ночь он держал под мышкой скомканное белье, очевидно, позаимствованное в соседнем дворе у забывчивой хозяйки. Сама виновата.
Сочувствуя плачущему мужчине, он присел рядом. Из приобретенного за долгие блуждания опыта, Боря знал, что человек, льющий слезы, не опасен. С изумлением, оглядывая скорбную фигуру, он смачно высморкался, стряхнул содержимое на землю, тщательно вытер мокрые пальцы о брюки и только тогда соизволил поинтересоваться.
- Что, брат, баба выгнала?
Упоминание о жене еще больше разбередило не зарубцевавшуюся на сердце рану. Сквозь растопыренную на лице пятерню вырывались глухие рыдания.
Боря от неожиданности даже присвистнул.
- Эк тебя разбирает-то.
Взлохмаченное серое облако неохотно сползло с луны. В голубом холодном свете было видно, как часто дергаются у Валька плечи. Боря заботливо приобнял его.
- Что случилось-то, брат?
Подвыпившему Боре хотелось поговорить за жизнь.
- Же-жена умерла, - глухо уронил Валек и, повернув к нему заплаканное лицо, стенящим голосом крикнул: - И дочь!..
- Надо же...
Отложив свои дела на потом, Боря, как бывший интеллигент, принял самое, что ни на есть непосредственное участие в дальнейшей судьбе Валька. Проникнувшись к нему симпатией, искренне предложил.
- Пойдем ко мне... Отдохнешь, успокоишься, а там видно будет...
Заботливо поддерживая его под руку, другой крепко-накрепко прижимая под мышкой белье, пошатываясь, словно пьяные, они медленно двинулись со двора.
Подготовленный к сносу двухэтажный дом находился в тридцати минутах  ходьбы.
Запинаясь впотьмах об отваливающуюся от старости штукатурку, кое-как поднялись наверх; на ощупь нашли нужную комнату.
- Замри, - предупредил Боря.
Боясь упасть в незнакомом помещении в какую-нибудь дыру, Валек, не шелохнувшись, стоял на месте, пока его добродетель не зажег огарок свечи.
- Здесь я и живу... то есть провожу свободное от работы время.
В колеблющемся желтом свете Валек огляделся.
Крашенные в зеленое стены терялись во мраке, желтые разводы от просочившейся сверху воды замысловато пятнали мутную побелку потолка. Клочки бумажного картона, аккуратно скрепленного меж собой алюминиевой проволокой, надежно прикрывали окно от сквозняков. По ту сторону рамы, очевидно, не было. В углу, над заменяющим стол дощатым ящиком, висела самодельная иконка. Скорбный лик Спасителя смотрел, не мигая.
- Мой сожитель рисовал, - охотно пояснил Боря. - Художник Вася. Его сейчас нет. Ушел на луну любоваться. И чего он на нее все время пялится, не пойму. А ты присаживайся. - Он легонько подтолкнул Валька к ящику. - Не стесняйся.
Почувствовав под ногами что-то мягкое, Валек устало опустился на колени, удобно устроился, привалившись к стене.
- Одну минуточку, - загадочно подмигнул Боря и со свойственной ему живостью метнулся в темнеющий угол; пошуровал в ненужном, сметенном в кучу хламе и вернулся с бутылкой.
- Видал, - он значительно поболтал поллитровкой. Водки в ней плескалось чуть меньше половины. - На всякий случай берег. Но сегодня, я, думая, как раз такой момент и подвернулся.
Боря зубами прихватил самодельную пробку из газеты, выдернул и, сплюнув ее в сторону, щедро налил в консервную банку.
- Пей... все легче будет.
 
* * *
Такое разве забывается.
Валек с неохотой полез в тесный карман, выворачивая подкладку наружу, извлек последние пятьдесят рублей мелочью.
- Держи.
- Ух, ты, - подобной щедрости Боря давно уже ни от кого не видел. На его памяти сохранился лишь единый случай трехлетней давности, когда изрядно поддатый “новый русский”, наверное, по ошибке отвалил ему пятьдесят баксов. То-то погуляли. - Ты что зарплату получил?
- Умеешь ты людей успокаивать, - хмыкнул повеселевший Валек и, отвернувшись, дрожащим серым привидением скользнул в фиолетовую тень раскуроченного подъезда.
- Я духом смотаюсь, - крикнул в спину обрадованный Боря и, кособочась, по-бабьи вихляя задом, торопливой рысью пустился к торговой палатке за углом.
Вернулся он довольно быстро.
Валек на коленях стоял перед ящиком и, неловко избоченив голову, брился. Пыльный, солнечный луч лился в оконную щель. Затаив дыхание, Валек с превеликим вниманием всматривался в мутный осколок зеркала. От напряжения на глазах выступили слезы. Валек, отвыкший от подобной процедуры, успел в нескольких местах порезаться. Черточки порезов быстро напитались кровью.
Боря, хотевший было с порога похвалиться покупками, был несказанно удивлен подобным обстоятельством. Он на лету проглотил заготовленную фразу, спросил, недоумевая.
- Ты что жениться собрался?
- Отстань, - поморщился Валек неудачной шутке.
Боря догадался, что спорол непростительную глупость, и тактично перевел разговор на другое.
- Флакон водяры взял и банку килек. Пойдет?
- Пойдет, - горловым голосом отозвался Валек.
Не успели они расположиться за столом, то бишь за ящиком, как появился Вася.
Увидев перед собой посвежевшее Вальково лицо с прилепленными на местах порезов клочками газеты, он недоуменно захлопал глазами, туго соображая, чтобы это значило. Однако ничего путного ему в голову не пришло. Вася задумчиво поскреб в затылке и тут только заметил на ящике выставленную бутылку. Он вмиг забыл о Вальке, радостно потер по-детски ссохшиеся ладошки.
- Какой сегодня праздник? - спросил деловито.
Боря, помня о том, что один раз уже влип со своим болтливым языком, без витийства строго сказал.
- Это не столь важно. Присаживайся.
Вася с ходу мешковато брякнулся на колени, загоревшимися глазами уставился на текущий в консервную банку прозрачный ручеек. Острый кадык его  беспрестанно дергался, сглатывая что-то невидимое.
Но Боря первому предложил Вальку.
- Пей. 
- Я не буду, - через силу отказался Валек.
- Что-о? - разом воскликнули Боря с Васей. - Не будешь?
- Нет.
Чтобы не искушать себя, Валек, не поднимаясь, на карачках отполз в дальний угол.
Его не стали особенно уговаривать. Дураки в наше время перевелись. Жестью звякнула банка. Кто-то звучно сглотнул. Зажурчала водка.
Через десяток минут захмелевшие друзья, тесно обнявшись, что-то нескладно пели; время от времени то один, то другой размазывали обильно сочившиеся по лицу слезы.
Валек, тяжело переводя дыхание, долго сидел, молча покачивал головой, устремив невидящий взгляд в пустоту.

5
Лина опаздывала на поезд. Сокращая путь, она что есть мочи бежала по лесной тропинке. Хозяйственная сумка больно колотила по икрам ног. Игольчатые ветви елей царапали одежду. Чтобы случайно не выстегать глаза, ей приходилось то и дело отводить их рукой.
Подходивший к полустанку последний вечерний “дизель” дал короткий гудок. Лина наддала ходу. Поезд стоял здесь две минуты. В последний раз, поднырнув под распушившуюся поперек сосновую лапу, она выскочила прямо к дощатому перрону. Времени не было обегать в торец к ступенькам, и Лина, не задумываясь, ловко вскарабкалась посредине. От шпал пахло разогретым креозотом. На ходу, вытирая испачканные колени, она заторопилась к вагону. Под кроссовками прогибались и скрипели потемневшие от дождей старые доски.
Не успела Лина усесться, как паровоз содрогнулся и неторопливо пополз дальше. Мимо пыльного окна в наступавших сумерках проплыл домик путевого обходчика. У колодца какая-то баба черпала воду, другая возилась на огороде среди картофельной ботвы. С трудом, разогнув спину, она из-под ладони долго провожала глазами поезд. В обычном понимании это не был поезд, а паровоз и три-четыре вагона. Местные прозвали его “дизель”, так как он работал на солярке.
Лина с наслаждением вытянула ноги, налитые гудящей болью, удобнее уселась на жестком сиденье и, облокачиваясь на дорожную проношенную сумку, устало прикрыла глаза. В пустом вагоне она находилась одна. Мерно покачиваясь, Лина незаметно для себя задремала.
Разбудил ее контролер.
- Ваш билетик?
С усилием, разлепив веки, Лина протянула заготовленные деньги.
- Я не успела купить.
- Ничего страшного. - Благообразный старичок присел напротив, стал выписывать квитанцию. - Сейчас не коммунизм, билетики можно и в поезде приобрести. Откуда едем?
- Пятьсот девятый километр.
- Это, милочка, обойдется вам в двадцать рублей.
- Я знаю.
- Вот и хорошо. Счастливого пути.
Придерживаясь о спинки деревянных сидений, старик, покачиваясь, ушел.
Лина попыталась вновь задремать, но нарушенный сон никак не приходил.
Лина ехала от своей матери,  которая жила в лесу неподалеку от полустанка в крошечной, позабытой Богом деревушке, состоящей из двух десятков дворов, под названием Булгаковские Выселки. От областного центра до полустанка было два часа езды на поезде. Который год подряд Лина на выходные обязательно сюда приезжала. Ничто ее не могло остановить от подобного путешествия, ни снег, ни слякоть. Даже, кажется, начнись библейский потоп, и тот не был бы ей помехой. А все оттого, что с престарелой матерью жила ее пятилетняя дочь. Инвалидка с детства было запрятана здесь от любопытных глаз бывших знакомых. Сослуживцы из нотариальной конторы, куда она устроилась работать сравнительно недавно, даже не подозревали о ее замужестве.

* * *
Начало этой неприглядной житейской истории корнями уходило в давние времена, когда Лина училась еще в университете. Тогда у нее был любовный роман с аспирантом факультета филологии, мужественное лицо которого вскружило голову не одной студентке. Поветрие любвеобильного ученого мужа коснулось и ее. Поддавшись на уговоры, Лина пришла к нему в общежитие, якобы для повышения своего среднего уровня знаний по одному очень специфическому предмету связанного с психологией, в котором новоиспеченный Казанова, по его словам, был Великий дока. Так оно и оказалось. Только его знания простирались ох как далеко за учебные.
После крошечной рюмки легкого красного вина, внутри у Лины, неожиданно для самой себя зародилось не испытанное ранее чувство сексуального желания. У нее так засвербело между ног, что просто не было никакого терпения. Ей захотелось кинуться на аспиранта и в клочья порвать на нем прикрывающие наготу одежды. Так оно, наверное, и случилось бы, не догадайся он сам пойти ей в этом навстречу. под сексапильную музыку “Скорпионс” он разоблачил Лину и, особенно не утруждая себя прелюдией, как ей тогда показалось, страстно взял ее. На самом деле он использовал ее девственную плеву как приз, заключив пари, кое с кем из тех, кому она в свое время отказала, блюдя свою честь для будущего мужа. Кому она была нужна, некрасивая Лина со сломанной целкой.
Уже немного позже, когда она была беременна, Лина случайно узнала, что этот бахвалистый Казанова для сломления ее феминистского духа, как последний подлец, использовал возбудитель, применяющийся в ветеринарии. Говорили, что его обычно подсыпают кобылам перед случкой.
Но на этом история не закончилась, события только разворачивались.
Прослышав от знакомых, что Лина от него беременна, он подстерег ее на дороге из университета и, злясь за свое идиотское пари и неосторожность, пригрозил, желая взять Лину на испуг.
- Если ты, сука носастая, не сделаешь аборт, тебе будет очень плохо. Я тебя со свету сживу. Смекаешь?
Он, прищурившись, глядел, как она себя поведет.
- Не-на-ви-жу... Мразь...
Лина сделала попытку ударить по щеке, но он перехватил руку и, видя, что угрозой ее не сломить, решил надавить на совесть.
- Эх, Линка, Линка... Сама ведь хотела, а теперь подставляешь, выпрут меня из университета, как какого-нибудь насильника. Так-то. А я думал, ты приличная девушка.
Он нарочно тяжело вздохнул, искоса наблюдая за ее реакцией.
Лина вскинула на него бледное лицо, презрительная усмешка безобразной миной покривила и без того тонкие некрасивые губы, сказала звонко.
- Плевать я на тебя хотела... мудак... А аборт я сделаю... не бойся.
- Вот и хорошо, - обрадовано засуетился он и, боясь, что она передумает, торопливо предложил. - Ты не думай, тебе денег не придется за это платить. Я тебе знакомого врача подгоню.
Вот тут-то Лина и сделала очередную ошибку. Не подумав о последствиях, она согласилась показаться незнакомому врачу. После того, как у нее бесцеремонно покопались внутри, она едва не истекла кровью. Лина перепугалась, что умрет, и по настоянию матери подписала заявление в милицию об изнасиловании. Аспирант на долгие годы загремел на зону.
Но Бог дал поправиться, а через три года она даже смогла выйти замуж. Но что-то там у нее было порвано и срослось неправильно; вследствие чего девочка родилась инвалидкой; у нее были парализованы обе ножки.
Если человеку не везет, так уж во всем. Не желая мучиться всю жизнь в совместном проживании с носастой женой и дочерью-инвалидкой, муж трусливо сбежал, прихватив из дома последние деньги.
Так закончилось ее кратковременное замужество, как печальное последствие первого сексуального опыта.

* * *
Задумавшись, Лина не заметила, как поезд подошел к перрону областного центра. Сидела у окна, уронив руки на оцарапанные на полустанке колени, губы строго поджаты, некрасивое лицо было спокойно, ибо горькие слезы раскаяния, которые она точила первое время, выплакались давно. Она не слышала, как стукнула дверь и оглянулась, когда контролер, проходя по вагону, негромко сказал.
- Поднимайтесь, милочка, приехали. Поезд дальше не идет.
Лина вздрогнула и, спохватившись, пошла на выход, тягая за собой тяжелую сумку.
В вагоне стояла умиротворенная тишина, потом она распахнула дверь в тамбур, и стало слышно, как на привокзальной площади гомонились пассажиры, далекий перестук колесных пар идущего товарняка, назойливая разноголосица частных извозчиков.
- Такси... такси... дешево и сердито.
Лина ступила на перрон, у ног шмякнула сумку и на минуту задумалась. Ехать на такси было дороговато, идти пешком до троллейбусной остановки, а потом от остановки до дома было тяжеловато.
- Сударыня, такси?
Опережая конкурентов, к ней подскочил расторопный паренек, из молодых, да ранних.
- Вмиг домчу. Почти задаром.
- Не надо, - отказалась Лина.
За названную сумму можно было купить три шоколадки для дочери. Вынужденная скупость переборола тяжелые неудобства.
Лина вымученно улыбнулась и, подняв сумку, потащилась к остановке.
Сумеречной тишиной сковало шумливый днем город. Редкие прохожие торопились домой, невольно боясь наступившей темноты. Не редки были случаи, когда неизвестные обирали припозднившихся путников. Лишь на дискотеке в парке гремела далекая музыка, где тусовалась практически вся раскрепощенная молодежь областного центра. Выросшие в годы перестройки и наглого разбазаривания страны, они не боялись никого и ничего. Молодые парни из числа бандитских группировок уже заранее занимали себе престижные места на кладбище. Лина случайно слышала, как один бахвалился другому.
- Моего брата похоронили за сорок тысяч баксов, вот бы мне так. Кла-а-асс.
Самое страшное, что безнаказанность развращает. Самыми модными профессиями стали - бандит и проститутка.
С трудом, передвигая ноги, Лина, наконец, доплелась до своей квартиры, тело тряслось мелкой противной дрожью; она никак не могла ключом попасть в замочную скважину. Удивляясь своей беспомощности, Лине все же удалось повернуть непослушный ключ, и она шагнула за порог. Опустевшая без хозяйки крошечная однокомнатная квартира встретила ее настороженной тишиной.
- Вот и я пришла, - сказала вслух, но голос прозвучал как-то неестественно громко и одиноко, и Лина замолчала.
Сминая задники, морщась от натуги, скинула тесные кроссовки и, не разбирая сумки с деревенскими дарами, прошла то ли в зал, то ли в спальню. Единственная комната была приспособлена на все случаи жизни. Диван с маленькими подушечками, украшенными вышивкой и рюшками, служил также и кроватью.
Лина устало повалилась в кресло, вытягивая натруженные ходьбой ноги, с наслаждением потянулась. Одетой так и уснула. Спала крепко, слегка приоткрыв губы, обнажая мелкую россыпь белых зубов, иногда всхлипывала, заметно подрагивая во сне ресницами. Муки давних страданий тенью пробегали по усталому, измененному сном лицу.
Она не слышала, как звонил телефон.

* * *
Вальку, молча сидевшему в темном и пыльном углу, пьяные выкрики сожителей порядком поднадоели. Своим заунывным пением не в лад, они навевали жгучую тоску. Почему он раньше этого не замечал? Наверное, прав был тот умудренный жизнью философ, который утверждал, что подобное притягивает подобное.
 Теперь Валек был чисто выбрит и от этого выглядел даже несколько посвежевшим. С сегодняшнего дня он избрал для себя нелегкий путь непримиримого сосуществования с врагом. Эта невидимая черта и отделяла воспрянувшего духом Валентина от прежнего безумства, в котором пребывали Боря с Васей.
Отягощенный философским мыслями, Валек опечаленными глазами глядел на обнимавшуюся и горланившую во все горло пару. Непривычному глазу постороннего человека вид их был ужасен. Неожиданно Валек с необыкновенной яркостью вспомнил давнее застолье в Грузии. Их угощал знакомый артист. Вышел о чем-то спор; подвыпивший горячий сын гор с размаху хлопнул оземь фуражку-аэродром, гортанным голосом сказал:
-Дорогой, лучше умереть стоя. Чем жить на коленях.
Та давняя полузабытая история как нельзя лучше подходила к сегодняшнему случаю.
Валентин тяжело по-стариковски поднялся, упираясь растопыренной пятерней в пол (сказались месяцы непробудного пьянства) и незаметный вышел в коридор. Ему нестерпимо захотелось пройтись по городу в новом обличье. Еще неизвестно как там повернуться дела после задуманного…
Валек вышел из полуразрушенного подъезда, постоял немного, потом бесцельно направился по улице. Бездумно завернув пару раз в проулки, он вышел к фонтану. Стекавшие сверху жиденькие ручейки создавали легкую прохладу. Валек с минуту стоял неподвижно, как вкопанный очарованный забытым видением. Преодолев волнение, он мелкими шажками приблизился, зачерпнул в пригоршню воды и, чувствуя, как вода холодит потную ладонь, благоговейно сполоснул лицо.
- Что, дядя, - услышал Валентин женский приятный голос, в котором не скрываясь слышались усмешливые, но не обидные, а доброжелательные нотки, - мало водицы в городе?
Разгибаясь, Валентин оглянулся. Незамеченные им ранее у ствола корявого от старости вяза, сидели двое: женщина и паренек лет четырнадцати. Они с аппетитом уплетали булку с колбасой, запивая лимонадом и наблюдали за ним. По их обличью Валентин определил в них сельских жителей.
- Это у вас в деревне вольготно с водой… а у нас… - не договорил Валентин и развел руками, садясь рядом на скамейку.
- У нас с этим последнее время тоже туговато стало, - охотно поддержала разговор женщина: - Мелеют реки… родники тиной затягиваются… Некому следить за этим. Как говорится, сейчас не до жиру, а быть бы живу.
Валентин вспомнил, каким он выглядел в зеркале: на лице напитавшиеся кровью порезы от лезвия, сухие глаза в темных провалах, страдальческие морщины в уголках рта.
- Это уж так, - сгорая от стыда, уронил он и, отвернувшись, украдкой с трудом сглотнул слюну. Запах вареной колбасы волновал неимоверно.
Женщина, умудренная житейским опытом, это заметила, сказала просто:
- Ешь колбасу-то… ишь как отошшал…
Приличия ради Валентин слегка поотказывался, потом все-таки дал себя уговорить.
Через полчаса он знал все о своих новых знакомых.
“Эх, милый, - рассказывала сельчанка незатейливо, - живем мы вдвоем с сыном… работаю я в колхозе дояркой… платят нам гроши, да и – то от случая к случаю… кое-как наскребла вот деньжат… огородик маненько помог… А чаво приехала-то? Сыну одежу новую к школе справлять. Чай большой уже, пятнадцатый пошел… Чаво ж, аль мы хуже других”.
После столь простых незамысловатых откровений, Валек лишь укрепился в своем желании отомстить обидчику. Он вдруг как-то остро воспринял общение с чужим ребенком. Может быть, представил на его месте свою покойную дочь? Как знать…

* * *
Проснулась Лина на заре. В окно точил белый рассвет. Капельки росы лежали на жестяном карнизе. Лина с удивлением оглядела себя, припоминая, как могло получиться, что она не успела раздеться. В последнее время с ней творилось что-то неладное. Болезнь дочери заметно прогрессировала, несмотря на заверения врачей, что с лечением девочка может выздороветь. Их устами да мед бы пить.
Заспанно посапывая, Лина долго стягивала через голову подвернувшийся подол узкой юбки; нетвердо переступая спросонок голыми ступнями, прошла в ванную комнату. Наполнить ванну горячей водой не было сил, Лина открыла душ. Теплая упругая ситечка воды ударила сверху, стекая по заметно поредевшим волосам на плечи, грудь и дальше по животу вниз.
Шампунь с запахом лаванды вспенился довольно быстро, образуя на губке воздушно-белую пену.
Лина медленными круговыми движениями вела губкой по груди, животу, спускаясь, все ниже, туда, где начинался темный мысок, затем, вздрагивая ноздрями, приподняла ножку на край ванны и рукой свободной от губки трепетно заскользила между тонких лодыжек, ощущая во всем теле приятную истому.

* * *
Однажды, когда ей пришлось побывать в командировке в Москве, Лина ходила ни прием к сексопатологу. Заикаясь и краснея от унижения, она все рассказала о своей прошедшей жизни и своих теперешних проблемах. Пожилой профессор долго вникал, бесстыдно выспрашивая подробности интимной жизни. Лина отвечала, трудно дышала, украдкой смахивая с кончика носа выступившие капельки пота. Наконец профессор умолк и надолго отвернулся в окно; с серьезным видом смотрел на плывущие за окном облака. Наверное, с полчаса Лина сидела, мучаясь сомнением - способен ли он вообще разрешить ее подозрения на скрытую болезнь, отчаявшись услышать, хотела, было идти, привстала, поправляя сбившиеся волосы, как профессор, словно очнувшись ото сна, мягко заговорил.
- ... в силу того, что у вас... э-м... такое необычное лицо... вам трудно подыскать себе партнера... да, партнера. Поэтому вы как бы уходите в свои сексуальные фантазии, где представляетесь себе... э-м... этакой Клеопатрой... Улавливаете мысль? Ну и, естественно, оргазм - это мощная встряска для уставшего организма. Насколько я понял, вы очень устаете морально. И другая сторона этой медали - случайный мужчина.
Когда вы со всей страстью отдаетесь ему, вы в подсознании как бы хотите оправдаться перед своей не совсем... э-м... полноценной дочерью. То есть, как бы вновь хотите ее зачать, но более здоровую, естественно. Так вот...
Профессор как в воду глядел. Всякий раз, когда Лина мастурбировала, она  действительно представляла себя, если уж не Клеопатрой, то, во всяком случае, графиней при французском или русском дворах, это уж точно. Вся она такая красивая и пышная, в длинном до пят платье колоколом. А вот насчет случайных мужиков старый болван ошибся. Что там у нее в подсознании, это еще бабушка надвое сказала, но Рогожкина она держит при себе только из-за того, что у него водятся деньжата, и не малые. Ну и если уж не кривить перед собой душой, ей лестно, что этот рыжий амбал со здоровенным членом от нее просто тащится. А чем его еще можно удержать, как ни своей неконтролируемой страстью.

* * *
Из ванной Лина вышла розовая, посвежевшая, и, несмотря на томительную слабость во всем теле, в приподнятом настроении. Наскоро похлебав на кухне горячий кофе, она собралась на работу. В прихожей перед зеркалом задержалась, подаренной Рогом помадой, зеленоватый цвет которой говорил сам за себя, подкрасила губы и, кокетливо поправив выбившуюся из прически жидкую прядку, гордо шагнула за порог. Подходя к конторе, еще издали обратила внимание на знакомую фигуру у крыльца. Понуро ссутулив плечи, Тихотравкин рассеянно пинал подвернувшийся камешек.
От нехорошего предчувствия Лина сбилась со скорого шага и дальше шла, словно против воли ее несло ветром. Нередки были случаи, когда клиенты приходили с претензиями. Нет ничего хуже, когда на тебя жалуются начальству. Делая вид, что не узнала, Лина хотела, было пройти мимо, но Валек на звук шагов поднял голову, засуетился и робко шагнул навстречу.
- Здравствуйте, Лина... - он запнулся, не помня отчество.
Но она даже не подумала прийти ему на помощь; поздоровавшись, взошла на крыльцо, привычно скрипнув нижней ступенькой. По тому, как ступенька проскрипела вторично, Лина догадалась, что он идет следом.
Ну что ж, очевидно, придется выслушать нелестные отзывы в свой адрес.
Отомкнув кабинет, Лина оглянулась.
- Вы ко мне? Проходите.
Валек обрадованный, что эта строгая некрасивая бабенка заговорила первой, подразумевая, что дело не безнадежно, неловко вошел, больно ударившись о косяк плечом.
- Чем могу быть полезна?
Сдерживая себя, Лина присела за стол и, облокачиваясь на поверхность, с видимой неохотой приготовилась выслушать нежданного посетителя.
- Видите ли, какое дело, - робко начал Валек, как видно еще не совсем освоившийся в роли просителя. - У меня умерли жена и дочь...
То и дело сглатывая острым кадыком подступавшие к горлу спазмы, он бестолково и путано поведал Лине горестную историю.
- А я здесь при чем?- несколько взволнованная его рассказом, спросила Лина. - От меня-то, что вы хотите?
У Валентина загорелись глаза, словно у ненормального. Он выкрикнул.
- Это мог сделать тот рыжий милиционер, который повстречался мне на пороге.
- Ро-гож-кин? - удивилась Лина.
- Ну да. Опять же комбез военный.
- Ну-у... это вы уж слишком, - недовольно заметила она.
- Вот и я хочу узнать - заходил он к вам или нет?
- Заходил, - не сразу подтвердила Лина. - Ну и что?
Она, конечно, могла соврать насчет Рогожкина, но вздумай настырный Валек расспросить об этом Ольгу Николаевну, еще не известно, как бы она повела себя в этом случае. Кому хочется быть на подозрении в ограблении?
- Ну и что? - повторила Лина.
- Он мог видеть документы, - закончил свою мысль Валек. - Ведь так? Там мой адрес был, и я вышел с деньгами. Нет ничего проще.
Лина вспомнила, что Рогожкин, действительно, тогда подсел к столу и, пока она разговаривала с Ольгой Николаевной, равнодушно изучал лежавшие перед его глазами документы. Ну не дура ли она после этого?
Углядев в ее побледневшем лице заметные изменения, связанные с невеселым ходом мыслей, Валек сделал отчаянную попытку нагнать страху.
- Я же все равно это узнаю. Сам или в милицию заявлю.
- Да... конечно, - задумчиво и тяжело вздохнула Лина и неожиданно для себя призналась. - У меня ведь тоже дочь-инвалидка. Ножки у нее не ходят... С самого рожденья. - Она шмыгнула носом, будто собираясь заплакать.
Валек встрепенулся и, подавшись вперед, с маху бухнулся перед ней на колени.
- Так помогите же... Христом Богом прошу.
Он как-то сразу стал набожным.
- Что вы, - в ужасе вскочила Лина, побоявшись, что кто-нибудь из служащих застанет подобную сцену. - Встаньте, встаньте. Я вас хорошо понимаю. Детей всегда очень жаль.  Я же не знала, что у вас такие обстоятельства. Да, да, Рогожкин был у меня, читал документы, а вот, что дальше было, я не могу знать. Вы уж меня извините.
С трудом, поднявшись с колен, Валек устало предупредил.
- Только вы уж не говорите ему ни о чем. Я буду следить за ним. Вдруг это не он.
Запнувшись, Лина ответила.
- Н-не скажу.
- Честно?
- Честно.
Валек ушел, часто извиняясь и пятясь задом, а Лина еще долго сидела истуканом, глядя в притворенную дверь, словно в пустоту.

6
В ожидании своей жертвы Толян затаился под лестничным пролетом. В темном подъезде пахло мочой и кошками, слышались невнятные голоса. В правой руке он крепко сжимал нож. Падающий сверху тусклый свет одинокой лампочки, желтым бликом отражался на широком лезвии. Толян тревожно прислушивался, незряче ворочал по сторонам глазами. Неумолимо подходившее время расплаты сушило губы, заставляло мелко трястись ноги в коленях; он стоял, словно пританцовывая. Дышал часто и отрывисто. От напряжения запотела ладонь, и он переложил нож в другую руку, а правую тщательно вытер о брюки. Внезапный скрип отворяемой двери будто подстегнул, и Толян быстро перехватил нож опять в правую, приготовился.
Звук шагов выплеснулся в гулкий подъезд, и он смутно различил по эту сторону дверей расплывчатую человеческую фигуру. Отшатнувшись от стены, Толян шагнул навстречу. Незнакомец не успел даже ойкнуть, как Толян ловко прихлопнул его рот ладонью и плотно прижал спиной к стене.
- Вот и встретились.
Он ощутимо ткнул в живот перепуганному человеку острую холодную сталь.
- Не угадываешь?
Человек хотел что-то сказать, но лишь обслюнявил ему ладонь.
- А-а, - зловеще протянул Толян. - Помнишь все-таки. Но ничего, я то пережил, а вот для тебя жизненный путь сегодня закончился.
Толяну даже самому понравилось, как он это здорово загнул про путь.
- Ну что ж, прощевай... дру-жи-ще.
Толян коротко размахнулся и изо всей силы ударил; нож податливо вошел в мягкое, забившееся дрожью тело. Чувствуя, как под его руками оно послушно обмякает, Толян отступил назад; мертвое тело мешковато шмякнулось на пол. Толян выдернул нож и тщательно вытер окровавленное лезвие об одежду убитого.
- Так-то будет лучше.
Или нет, он не станет выдергивать нож, конечно, не станет, он просто повернется и уйдет, оставив торчать нож в теле.
Так или примерно так раздумывал Толян, лежа на нарах длинными, неспокойными ночами растянувшегося в бесконечность тюремного срока, лелея, словно махонькое существо, кровавую мечту о расплате.
Но на практике оказалось все намного сложнее. Был, был затемненный подъезд с отсутствующей лампочкой, была и жертва, которая приходила всегда в одно и то же время. Но к вящему его неудовольствию были также и старухи, бессменно сидевшие на лавочке у самих дверей, ибо долог летний день, как длинная глухая дорога в степи. Оттого-то возможности его и сводились к нулю. Не будешь же, в самом деле “мочить” на виду всего двора. И старухи попались, как нарочно, все больше старой закалки; войну прошли и сталинизм. Ну, прямо Железные Феликсы в юбках, бля. К слову сказать, и чеченские террористы ему здорово подгадили. Из-за них по всей стране кипишь поднялся.
В среду Толян подошел к дому присмотреться. Солнце стояло в зените. В тенечке под широко разросшейся акацией чинно сидели опрятные старухи.
Толян, менжанувшись сразу войти в подъезд, прошел было мимо, но передумал и с полпути вернулся назад. Бдительные старухи встревожено следили за странным поведением нарядного парня. Вот такие, наверное, и взрывают дома. Когда он поравнялся, самая шустрая из них окликнула.
- Эй, ты чего здесь крутишься? - спросила она с видимым неудовольствием. Таинственный незнакомец вызывал у старух сильное подозрение.
- А что, нельзя? - направляясь к подъезду, удивился Толян. - Квартира мне одна нужна.
- Знаем, какая квартира. Сейчас вот кое-куда стукну...
- Я те стукну, - обиделся Толян и даже приостановился. Поразмыслив, решил судьбу не испытывать; зачем зазря рисковать. Он сунул руки в карманы брюк и, независимо насвистывая, пошел со двора.
Таким образом, первая рекогносцировка местности закончилась для него плачевно. Надо было выискивать другие пути, более безлюдные и более подходящие для задуманного. После долгих колебаний Толян остановился на единственно верном решении: подстеречь жертву в выходные дни. Хотя не было полной уверенности в том, что она куда-нибудь выйдет. Ну да чем черт не шутит. Задуманное надо доводить до конца.
Ножичек у него уже имелся. Классный такой ножичек, с наборной ручкой, с тонким блестящим лезвием. Скорее даже не ножичек, а настоящая финка. Сразу видно, что изготовил ее какой-нибудь зек, намаявшийся без работы и впоследствии обменявший на пачку чая. Вертухай, очевидно, и вынес нож с зоны, намереваясь использовать в своих целях, но что-то где-то дало сбой, и этот классный финяк неведомыми путями попал к малолетним пацанам.
Толян в тот день возвращался из города. Намаявшись по жаре, решил охладиться в тенечке плакучих ив. Ветви, свисавшие слезливыми дорожками, представляли собой широкий шатер. Рубаха липла к спине, и Толян, раздвинув перед собой узкие листья, нырнул в прохладную сень. Отгороженные от дороги плотной зеленой завесой в укромном месте на корточках сидели пацаны лет десяти-тринадцати. На вид старший из них - ширококостный плечистый малый с руками, похожими на грабли, - сосредоточенно скосив глаза на пригоршню, благоговейно затягивался анашой. Остальные трое ждали своей очереди, неотрывно глядя на вьющийся между пальцев сизый дымок. Не отнимая пригоршней от лица, паренек всем корпусом повернулся на шорох, но встать с корточек не поспешил; всласть затянувшись, передал косячок по кругу, неловко поднялся и, продлевая балдежное состояние, медленно выпустил сладковатый дым через оттопыренную нижнюю губу.
- Чо надо? - ломким баском спросил, набычившись, внутренне сетуя, что его отвлекли от столь занимательной процедуры.
- Ничо, - в тон ему ответил Толян, ни капли не удивившийся нежданной встрече с наркоманами.
- Ну и свали отсюда, - посоветовал обкурившийся паренек.
Из-под сдвинутых клочковатых бровей Толян несколько секунд сверлил его глазами.
- Больно ты прыток, как я погляжу.
- Ва-али, я ска-азал.
Товарищи залупистого паренька с угрожающей ленцой придвинулись к своему вожаку.
- Не многовато на одного?
- Ты что... издеваешься... коз-зел...
Он не успел докончить последнюю фразу, как Толян по-боксерски коротким ударом снизу в челюсть сбил его с ног. Паренек мешковато упал на землю.
Стоявшие позади него настороже хотели, было гурьбой навалиться на Толяна, но он, предупреждая их необдуманный порыв, гаркнул, что есть мочи.
- Стоять, суки!
Вздрогнув от грозного окрика, они замерли, готовые каждую секунду сорваться с места.
- Ну... я тебя...
Еще не совсем пришедший в себя от удара парень, неловко качаясь, стал подниматься.
- Щас я тебя, - зловеще пообещал он и неожиданно для Толяна выхватил сзади из-за пояса финку, - замочу.
В серой тени шатра тускло блеснуло лезвие.
Толян резко шагнул вперед и изо всех сил пинком ударил в промежность бросившегося на него парня. Утробно гыкнув от боли, тот повалился навзничь, выронив из ослабевшей руки нож. Толян поднял его и поудобнее перехватил в руке. Смотревшие во все глаза пацаны кинулись врассыпную, ломая сучья. Примеряясь, Толян раза два ударил в пустоту, будто в невидимого противника. Нож пришелся как нельзя кстати. Классный такой ножичек, с наборной ручкой, с блестящим тонким лезвием.

* * *
Долгое соглядатайство за Рогожкиным Валек разумно решил начать с изменения своей внешности; не было сомнения в том, что башковитый мент запомнил его наверняка. Артист, он знал, как неузнаваемо меняет облика грим. Но прежде чем гримироваться, было необходимо сменить свои затрепанные одежды. На проданной им квартире оставались кое-какие вещи. Неожиданно выкинутый среди ночи на улицу он так  и не удосужился сходить за ними. Если честно, не особенно и хотелось вновь вертаться в проданную им квартиру, где прошли лучшие его годы в совместной проживании с Машей и доченькой Ксюшей. Бередить старые раны было невмоготу.
С тяжким, ненавидящим желанием Валек подходил к дому. Опустевший двор, некогда родной и желанный, теперь был чужим; чужие висели отремонтированные заботливыми руками качели, чужие росли возле стены сосенки. Даже горячий воздух, пропитавшийся смолистой хвоей, и тот пах незнакомо и горько. С тоской, вглядываясь в окружавшие его предметы, Валек, трудно дыша, вошел в подъезд. Прежде чем позвонить в квартиру, долго ласкал исступленным увлажненным взглядом входную дверь с давним клочком порванного в углу дерматина, с трепетным волнением гладил потускневшую ручку; до боли знакомое чувство удушьем захватило горло, жаром опалило виски. С трудом, сглотнув колючий ком, Валек через силу поднял непослушную руку к звонку. Дзинь... Ждать пришлось недолго. Дверь ему отворил высокий жилистый мужчина в семейных цветастых трусах, смуглая грудь которого густо кучерявилась жестким черным волосом. Не стесняясь своей наготы, он гортанно спросил.
- Чта нада?
От растерянности Валек дрогнул бровями и глупо улыбнулся.
- Мне хозяйку бы повидать... Ольгу Николаевну.
- Зачэм?
Сексапильный сын гор грозно посмотрел через его голову на площадку.
- Жил я здесь, - торопливо начал объяснять Валек, нутром чувствуя, что горячий плейбой начинает его в чем-то подозревать. - Ольга Николаевна купила у меня квартиру.
- Панымаю, панымаю, - мужчина нетерпеливо переступил длинными босыми ступнями. - Зачэм прышол?
- Вещи я здесь оставлял. - Валек заискивающе засуетился. - Мне бы забрать их надо.
- Панятна, - горец оглянулся через плечо, крикнул в глубь квартиры. - Олга, мущина прышол... Вэщи просит... Нэт твои вэщи, - перевел он Вальку негромкий женский ответ.
- Как нет?
- Так нэт... нэ знаю.
- Но я их оставлял... Куда же они могли подеваться?
- Эй, ты каво спрашиваешь? Я сам здэс в пэрвый раз.
- Но мои вещи... – начал, было, Валек.
- Эй, паслушай, иды атсюда.
Волосатый с ног до головы плейбой начал раздражаться, сетуя на то, что его так некстати отвлекли от приятного время провождения.
- Ну... извините.
- Нычэм памочь нэ магу.
Перед носом Валька захлопнулась дверь.
С трудом, передвигая вдруг ослабевшие ноги, он поплелся вниз по лестнице, но не успел Валек пройти и один пролет, как позади вновь с грохотом распахнулась дверь. Голос с южным акцентом крикнул.
- Эй, за-абырай сваи вэщи.
Под ноги Вальку скатился туго увязанный тряпичный ком. Очевидно, хозяйка купленной квартиры только что пришла в себя от огромного утешителя сладострастия, вспомнив, кто приходил за вещами. И на том спасибо. Кряхтя, Валек взвалил на худое плечо небрежно  выкинутые шмотки и, под тяжестью ссутулив дугой спину, покинул негостеприимный подъезд.
Опаленный жарой воздух перекипал в зное. Иссиня-желтый свет кутал безоблачное небо.
Валек прошел половину пути. От непривычной тяжести перехватило дыхание, слинявшая под мышками от пота некогда розовая рубаха, мокрицей липла к телу. Он охотно сбросил с плеча узел и, устало, щуря опустошенные глаза, присел на него. Натягивая на ладонь рубаху, вытер потный лоб, поднял с асфальта принесенную ветром обгоревшую спичку и рассеянно начал ломать ее в пальцах. От давешнего соприкосновения с остатком прежней жизни на душе было муторно; в случившемся Валек винил только себя; нерасторопный по жизни он не смог сохранить деньги. Тяжело и с надрывом вздохнув, Валек поднялся с узла, сохшими пальцами цепко прихватил опутавшую узел бельевую веревку.

* * *
День медленно угасал; заглядывавший в окошко лучик померк, солнце село, и на почерневшем небе густо высыпали звезды.
Ночь притаилась за каждым углом. Блукавший по небу месяц изредка освещал дорогу, на миг, выглядывая сквозь нагромождение облаков.
Зябко поеживаясь, то ли от ночной прохлады, то ли от предстоящих противозаконных дел, Валек целенаправленно шел по улице. Шаркающие звуки шагов одиноко идущего человека расплескивались далеко окрест. Жутко было слышать повторное дразнящее эхо. Казалось, что за ним наблюдают; эти невидимые глаза были повсюду. Перебарывая страх, Валек, не разжимая рта, немо замычал знакомую мелодию. Оказывается, в здравом уме не так-то просто совершить преступление. Не доходя до драматического театра, Валек несколько преобразился и походкой праздно шатающегося человека неспешно прошел мимо, напряженно прислушиваясь и искоса вглядываясь в темнеющие окна фасада.
Тишиной сковало огромное здание бывшего Дворянского собрания. Решившись, Валек круто завернул за росшую неподалеку голубую ель и, пригнувшись, почти касаясь длинными руками низкорослой травы, скачками помчался к видневшемуся впереди дощатому забору, отгораживавшему двор драмтеатра от замусоренной окраины парковой зоны. Сходу, перемахнув через верх, он снова присел, прислушиваясь. Мертвая тишина даже не колыхнулась. Подрагивая в коленях, Валек подкрался к низкому оконцу; в груди пойманным стрепетом колотилось сердце, а ему кажется, что стук слышен на расстоянии ста шагов; обмирая от страха, Валек подобранным на дороге камнем с размаху шарахнул по стеклу. Зазвенели, ссыпаясь, склянки. Побоявшись, что передумает, Валек торопливо  полез в зияющую темным провалом дыру. В побледневшее лицо пахнуло знакомым запахом закулисья: пылью, пудрой и дешевым одеколоном. Стараясь ступать бесшумно, Валек проник в костюмерную. На столе в беспорядке разбросаны эскизы костюмов, на специальных подставках натянуты пудренные парики с буклями, шиньоны пушкинской поры, казачьи парики, атаманские короткие бороды, косы-жгуты для красавиц.
Подсвечивая в темноте спичками, он выбрал рыжую бороду и пару проношенных париков: один с кучерявым волосом, другой - волнистый до плеч. Дрожащей рукой сунул за пазуху, мгновенно почувствовал липкой от боязни кожей жесткие прохладные волосы и, несколько успокаиваясь от знакомых ощущений, еще какое-то время бродил по костюмерной, изредка чиркая спичкам. Уходить не хотелось. Досадуя на свою слабость, он через силу заставил себя выйти. По коридору налево его бывшая гримерная. Возле притолоки остановился и, в волнении переступив с ноги на ногу, рывком вошел, будто с обрыва бросился. За время его долгого отсутствия здесь ничего не изменилось. Разве на подзеркальнике, за которым он гримировался, стоят чужие флаконы, початые тюбики с жидкой пудрой и прочие артистические принадлежности. Притаив дыхание, Валек пугливо присел на краешке стула, зажег реквизитный подсвечник на три свечи и, близко придвинув лицо к зеркалу, с чувством сострадания к самому себе стал внимательно вглядываться в свое отражение. Колеблющиеся тени делали исхудавшее лицо нереальным, будто раскрашенным в черные тона. Валек зябко передернул плечами и, послюнявив пальцы, густо размазал в теневых местах розовую пудру, прекрасно осознавая, что тени ну никак не замазать; он повернул лицо под другим углом, и они пропали сами по себе, образуясь в другом месте. Валек вновь мазнул по щекам и вновь повернул голову. Осмелев от розовой пестроты своего лица, схожего с клоунским, Валек поднялся и крупно шагнул к вешалке, где на плечиках висел кафтан цесаревича Алексея. Надел его и, сутулясь, вышел. Путаясь в длинных полах, поднялся на сцену, стал вполоборота к прохладному, пахнущему дорогими духами залу и, вытягивая вперед руку с горящим подсвечником, словно грозясь кому-то, громко продекламировал в настороженную тишину.
- О, ка-ак сладок мести вкус!


7
Недели полторы минуло, как Валек приходил в контору. С того дня не было о нем слуху, но зерна жалости, посеянные его горем, незажившей раной бередили впечатлительную натуру Лины. Проникнувшись к нему состраданием, она в мыслях часто возвращалась к тому разговору. Особенно худо было по ночам; неведомая ранее депрессия, напрямую связанная с умершими незнакомыми ей людьми, тяжким грузом давила на приболевшее сердце. Забывалась только с дочерью, когда на выходные привычно уезжала в Булгаковские Выселки. В последние дни пошатнувшееся было здоровье дочери заметно пошло на поправку: с большим трудом, кривя от не отпускавшей боли личико, она стала двигать ножками. Непослушные ранее суставы слегка сгибались, давая надежду на полное выздоровление. Слава Богу, хоть в чем-то ей начинало везти.
- Мамочка, смотри.
И девочка, закусив нижнюю губу, поочередно гнула в коленях ножки. Капелька крови выступала из прокушенной ранки.
- Молодец, моя дорогая, - хвалила Лина и, отвернувшись, украдкой вытирала предательски увлажняющиеся глаза.
- Я буду ходить?
- Будешь.
На лесной поляне белый ковер из ромашек, гудение пчел и стрекот кузнечиков. Лина нагибается и срывает несколько цветов; собранный букетик протягивает дочери.
- Красиво?
- Очень.
Девчушка зарывается личиком в мягкие лепестки.
- Ой, мамочка, так здорово... понюхай.
От цветов пахнет пылью, горячим ветром и почему-то медом.
- Прекрасно.
Дочь забыла  свою немощь, загорелыми руками прижала к груди ромашки и засмеялась оттого, что заметила на кончике маминого носа пятнышко желтой пахучей пыльцы.
- Ой, мамочка, ты такая смешная.
Ответно улыбаясь, Лина осторожно развернула инвалидную коляску, подталкивая ее в спинку, медленно пошла по заросшей подорожником тропинке к видневшему в розовой дымке дому.
Поникшая от жары хвоя поила воздух приторным запахом сосновой смолы.
На другой день к ночи, не успела Лина принять душ с дороги, заявился Рогожкин. По тому, как он был возбужденно оживлен и беспричинно скалился, по лошадиному ощеря желтоватую накипь крепких зубов, она догадалась, что старшина подвыпивши.
- Линочка, радость моя...
Он отставил принесенные с собой пакеты и без долгих разговоров полез целоваться, больно защемляя провонявшим табаком ртом ее губы.
- Ты же не куришь?
- Так... баловство одно, - отмахнулся Рог и, спохватившись, зашуровал в карманах.
- А у меня для тебя скромный подарок.
Он протянул ей маленькую голубую коробочку.
- Что это? - опешила Лина, не привыкшая к подобному расточительству.
- Взгляни. Сегодня годовщина нашей встречи.
Она осторожно приоткрыла крышечку. Внутри на черном бархате, в специальной ячейке покоился золотой перстенек с довольно крупным бриллиантом.
- О-о, - Лина была приятно поражена.
Рог бесцеремонно отнял у нее коробочку, извлек перстень и, приподняв правую руку, аккуратно, боясь причинить нечаянную боль, надел на безымянный палец.
- Нравится?
Лина отставила руку, вращая кистью, залюбовалась.
- Очень.
Не давая ей опомниться о радости, Рог сграбастал Лину в охапку и, не разуваясь, понес в комнату.
- Я хочу тебя.
Лина словами пыталась вразумить здоровенного бугая.
- Но я с дороги... Пыльная.
- Подумаешь.
Наскучившего за выходные Рогожкина сейчас могла остановить  только смерть. Даже в критические дни, когда Лина подплывала “месячными”, она безропотно ублажала его как могла.
Грузно наваливаясь сверху, Рогожкин левой рукой - огрубевшими от работы пальцами - мял по-детски припухлую грудь, другой лихорадочно расстегивал ширинку; обкусанные ногти цеплялись за одежду, и было очень неудобно. Беспомощно смеясь, Лина помогла ему; на миг вздрогнула, ущупав ладонью горячий стержень, и, широко раздвинув узкие лодыжки, не гладя, направила его туда, где ему и положено находиться.
- О-о-ой, - застонала, разевая рот.
На лбу выступила испарина. Она безвольно раскинула руки и, погружаясь в сладостную бездну, ритмично задвигалась поперек дивана.
В последний раз, вдохнув ноздрями, острый запах женского пота, Рог перекатился на спину; широченная грудь его тяжело вздымалась, изо рта со свистом вырывался воздух. Облизав пересохшие губы, сказал несколько удивленно.
- Ну, Линочка, ты меня и ушатала.
- Тебя, бугая, ушатаешь.
Потная ладошка Лины дурашливо колыхнула увядающее достоинство.
- У тебя вон какой.
Стыдливым движением Рог скромно прикрыл его руками, притворно вскрикнул.
- Эй, милочка, поаккуратней... оторвать можно.
- Его чем отрывать надо, - захихикала Лина, углом преломляя подкрашенные брови.
Рог сделал обиженное лицо и вновь хотел ее повалить, но она вывернулась; сверкая молочными пятками, убежала в ванную.
Рог вышел в прихожую, разулся и, прихватив с пола брошенные в спешке пакеты, вернулся. Пока Лина принимала душ, Рогожкин прямо на диванной простыне, используя вместо подставки старую шахматную доску, разложил принесенные с собой гостинцы: шампанское, бананы, апельсины, большую коробку дорогих конфет, несколько шоколадок. Секунду, поколебавшись, что для него было вообще несвойственно, покопался в шкафчике на кухне; подивившись обилию толстых свечей, выбрал одну. Банка из-под майонеза сгодилась  за подсвечник. Конечно, не ахти, но куда ж денешься от реалий жизни. Потом поджег свечу, отключил верхний свет, донага разоблачился и, по-турецки скрестив ноги, словно падишах, уселся за импровизированный стол. Приготовился ждать.
Лина вышла минут через десять. Ее голова была укутана махровым полотенцем. Постеснявшись своих и без того редких волос, а в мокром виде и вообще жалких, она предупредительно скрыла их от глаз Рогожкина. Скрученное бубликами полотенце высилось разноцветным тюрбаном.
- Ой, - воскликнула Лина и замерла на месте.
Игра света и тени превратила убогую днем обстановку комнаты в сказочное действо. На миг даже показалось, что во главе стола, уставленного всевозможными экзотическими яствами,   сидит ее господин, наложницей которого она является, но, разглядев обнаженный торс Рогожкина с выпирающим внизу отростком, Лина смешалась; густая краска залила ее лицо до корней скрытых под полотенцем волос.
- Чего ж ты застыдилась? - хахакнул Рогожкин и подмигнул. - Иди сюда, моя принцесса.
Лина, глядя прямо перед собой, сделала неуверенный шажок-другой, и, входя в роль, пошла уже смелее, нарочно вихляясь гибким станом. Ниспадающий до бедер шелковый халатик легко колыхался, принимая очертания худенького тела.
- Вау.
Рогожкин даже затрясся от нахлынувшего на него желания.
- Разденься.
И Лина, обмирая под его похотливым взглядом, распустила поясок, плавным движением плеч освободилась от скользнувшего вниз халатика. Переступив через шелк, села против Рогожкина, изящно поджав под себя ногу. Шепотом сказала, опуская глаза долу.
- Ну что же ты... наливай...
- Да, да.
Рогожкин подпрыгивающими от волнения пальцами сковырнул металлическую оплетку, но пробку удержать не смог - не было у него в этот момент ни сил, ни ловкости - и пенящееся шампанское, вырвавшись на свободу, упругой струей ударило из горлышка вверх, рассыпаясь и поливая их, словно дождем.
Ежась от  прохладных липких капель, Лина испуганно вскрикнула.
- Ой, мамочка!
Но по бокалу им все же досталось. А потом произошло нечто потрясающее. В глазах Рогожкина неукротимым огнем заискрились рыжие крапинки; он издал что-то нечленораздельное и, сметая все на своем пути, с животной страстью набросился на перепуганную Лину. С грохотом отлетела шахматная доска, склянками звякнули упавшие на пол бокалы, рассыпались по простыни желтые апельсины. Урча от удовольствия, Рогожкин грубыми движениями стал облизывать выкупанное в шампанском влажное тело Лины. Ей еще никогда не приходилось испытывать подобное: она бесстыдно отдалась во власть страстей, ошалело взвизгивала всякий раз, когда наступал оргазм. Частота несдерживаемых восклицаний почти слились воедино...
* * *
На другой день после кражи из драматического театра реквизитов, Валек приступил к задуманному. Артист он знал, что как только его внешность примет другое не свойственное его внутреннему миру обличье, на смену чувству не искоренившегося у него еще до конца страха придут другие; подвластные разуму того человека, которого он будет в тот момент представлять.
Он неузнаваемо загримировался. Теперь не в полной мере принадлежащее ему тело, вышло на улицу, направилось к отделу милиции, где служил Рогожкин. Весь день, парясь на солнце, Валек простоял напротив, подпирая стену заброшенного ларька. Он делал вид, что собирает подаяние. Специально для этой цели Валек одолжил у Борюсика видавший виды картуз. На что практичный Боря не преминул заметить:
- С тебя поллитра.
Но Рогожкин в этот день так и не появился. С приходом темноты Валек ушел на ночлег, истратив мелочь на незатейливый ужин. На рассвете он уже снова торчал у милиции привычно подпирая мокрый от росы ларек. И ожидания его не обманули. В четверть десятого приехал на “Ниве” Рогожкин. Опаздывая, он грузно взбежал по ступенькам и скрылся за металлической дверью.
К полудню жара усилилась. Солнце нещадно палило землю. Отекшие от долгого стояния ноги отказывались подчиняться. Устало привалившись спиной к нагревшемуся боку ларька, Валек неотрывно смотрел на входную дверь, боясь прозевать Рогожкина. Томила жажда. Валек пересохшим языком облизал порепавшие на солнце губы. В томительном ожидании прошло еще полчаса. Наконец Рогожкин вышел. Ничего не подозревая, не оглядываясь, он направился к видневшемуся в сотне шагов летнему кафе. Валек отлепился от стены и пошел следом.
В течение полумесяца Валек подобным образом выслеживал Рогожкина. Правда, дополнительное неудобство создавало ему наличие у милиционера “Жигулей”. Но как бы там ни было Валек пришел к неутешительному для себя выводу: рыжий мент занимается темными делишками. Какими? Это еще предстояло выяснить.

* * *
Когда все было кончено, Лина не могла подняться с постели. Ослабевшая, словно после тяжелой болезни, она, пошатываясь, с трудом доплелась до окна; растворив створки, грудью навалилась на подоконник, с облегчением вдохнула  свежий ночной воздух.
- Тебе плохо?
Сил не было отвечать, и она промолчала.
Пристывшая на месте луна без зазрения совести заглядывает в оконный проем. По двору растекся фиолетовый свет, тяжелая синяя тень падала от березы. Холодная на вид стынь, сковала все тишиной.
Блуждающий взгляд Лины упирается в угол противоположного дома. В серой непрогляди стены более темным пятном шевелится что-то живое. Напрягая зрение, от нечего делать Лина стала вглядываться, стараясь различить заинтересовавшее ее существо. На секунду живое пятно отделилось, и она отчетливо смогла различить согбенную человеческую фигуру. Что-то знакомое было в наклоне головы, неторопких шагах. Припоминая, наморщила лоб; вздрогнула всем телом от неожиданно пронзившей ее мысли: актер Тихотравкин подстерегает милиционера Рогожкина. От этой догадки Лине стало не по себе. Праздник души на сегодня был испорчен. В ее голове бессвязно закружились противоречивые мысли. Предупредить Рогожкина или нет? Как быть? Тихотравкин знает про него, а Рогожкин нет. В конце концов, это несправедливо. Получается игра не на равных.
Лина выпрямила свой тонкий стан, задумчиво потерла переносицу. Лежавший на диване Рог, подперев щеку узловатым кулаком, глазами провожал каждое ее движение. По ее лицу, по тому, как она быстро зыркнула в его сторону, он видел, что Лина  хочет ему что-то сказать, но она отвернулась и опять молча уставилась за окно.
- Лина, - негромко окликнул Рогожкин. - Ты в порядке?
Лина оглянулась. В ее лице не было ни кровинки. Не сводя с него глаз, она механически, словно заводная кукла, приблизилась; непослушными, будто окаменевшими, губами через силу спросила.
- Рогожкин, ты жить хочешь?
От ее бесцветного неживого голоса по обнаженному телу Рогожкина пробежал холодок озноба.
- Не по-онял... Что с тобой? - растерялся он.
- Рогожкин... хочешь, я тебе сейчас что-то расскажу?
Не понимая, что с ней происходит, Рогожкин покладисто пожал плечами.
- Расскажи.

* * *
Днем в коридорах общежития виснет сухой полумрак. Свет скупо сочится в два пыльных окна, расположенных в его концах.  По обе стороны длинного коридора тесными ячейками лепятся комнаты. В них не повернуться. Но даже на этом крошечном пятачке умудряются жить семейно. Возле кухни, заплесневевшей от постоянной сырости, коричневая дверь.
В комнате, кроме шифоньера с треснувшим зеркалом посредине, стоит возле стены старый диван. В левом переднем углу - стол, над столом самодельная деревянная хлебница, сбоку два облезлых, некогда белых табурета, подростковая кровать и чуть далее у окна, заслоняя собой экран телевизора “Горизонт”, детская кроватка с натянутыми поперек разноцветными погремушками. На стене черно-белая фотография: группа бойцов омона в камуфляжной форме на броне бетеэра и подпись “Чечня - 99 год”. Вот и вся обстановка.
Лом сидит прямо на полу, скрестив по-турецки босые ноги. От усердия на лбу заметнее проступила поперечная морщина; он склеивает пластмассовую модель военного самолета “ЯК-2” периода второй мировой войны. Отгораживаясь от Петьки приподнятым локтем, он азартно обтачивал надфилем фюзеляж. Мелкая крошка пыльцой ссыпалась на брюки.
- Вжик, вжик...
Сын, не допущенный к столь занимательной процедуре, стоял рядом и канючил, хлопая луповатыми в мать глазами.
- Папка-а, кому модельку купили-и... тебе или мне-е?
- Тебе, тебе, - успокоил отец, но серьезных глаз от самолета не поднял, продолжая коротко дергать рукой. Отросшая челка прыгала в такт движениям.
- А раз мне, - резонно заметил Петька, - давай я сам и буду делать.
Жена сидела у окна. Прислушиваясь к спору, грудью кормила младенца. Солнце скатилось за горизонт, и ее счастливое, сияющее какой-то внутренней красотой лицо озарялось розовым закатным светом.
- Саша, - встряла она в разговор. – Пусть Петька тебе помогает.
- Слыхал? - обрадовался сын и, осмелев от материнской поддержки, бесцеремонно взобрался к отцу на колени. - Давай инструмент.
Уступая ему надфиль, Лом сокрушенно качнул потной головой.
- Ну и настырный ты, Петруха.
- А то, - самодовольно заметил Петька и, очевидно, наслышанный от взрослых, сразил отца новым доводом. Он звонко сказал. - Весь в тебя.
Сдерживая смех, мать изумленно лупанула на них просинью глаз, а Лом, глядя на сосредоточенное конопатое личико сына, невесело хмыкнул:.
- Где ты, Петруха, таких слов нахватался.
- Где, где... - радостно закричал сынишка. - Мамка так говорит.
- Во-он оно что, - протяжно сказал Лом и, вскидывая вверх чернь бровей,  поглядел на жену. - Так, так.
Уткнувшись в обнаженное пухлое плечо, Лена тряслась в беззвучном смехе.
Ломов, любивший жену как в первый день после свадьбы, осторожно ссадил с колен сынишку, поднялся и, устрашающи топыря руки, медведем пошел на жену.
- Ай...
С ребенком на руках она не смогла увернуться в их игре, и была крепко-накрепко стиснута в объятьях мужа.
Его рука привычно скользнула к груди, коснулась прохладной от пота тонкой кожи. Лена замерла, не дыша. Но тут сзади с диким криком “Банзай”, на плечах Лома повис Петька, обрадованный возможностью безнаказанно пошалить.
- Сдаюсь, сдаюсь.
Лом вскинул вверх руки и, чувствуя, как Петька по его спине взбирается все выше и выше, вдруг неожиданно для себя взбрыкнул по лошадиному, игогокнул и вскачь пустился по крошечному пространству, неловко ударяясь о выступающие углы предметов. Петька задохнулся от восторга, еще никогда отец не позволял себе подобных вольностей; сидит, вцепился ручонками отцу в шею, того гляди задушит.
Мать попробовала урезонить не на шутку разошедшихся мужчин.
- Оглашенные... да вы что... ошалели что ли.
Ломов перестал топать, мягко заходил по кругу, прыская ртом, будто лошадь, пробежавшая несколько верст, а Петька, взбудораженный необычной игрой, никак не мог успокоиться, все понукал отца и, осмелев, даже стал одной рукой азартно шлепать отца по плечу.
- Но, но, пошла... милая.
Нарушил идиллию сосед. Он без стука приотворил дверь и в образовавшуюся щель просунул взлохмаченную голову; стараясь  перекричать шум, по-военному четко гаркнул.
- Привет Ломовым.
Ссаживая со спины Петьку, Лом подошел к двери, тяжело вздымая грудью, спросил.
- Ген, у тебя, - переводя дух, он говорил прерывисто, - у тебя проблемы?
Сосед, только что весело прооравший приветствие, скорбно потупил глаза.
- Саш, опять “тачка” сломалась. Может, посмотрел бы...
Жена, стыдливо запахнув халат на груди, с досадой заметила.
- Во, во, ты сроду такой. Чуть что, к Саше бежишь. - Косноязыча, передразнила. - У меня-я “тачка” слома-алась. - И в сердцах докончила: - На помойку твою развалюху пора выбросить. Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет.
Сосед заговорщицки подмигнул Лому и медленно, словно черепаха, втянул голову в щель, тихонько притворил за собой дверь.
- Надо помочь. Сосед все-таки.
Лом с видимой неохотой сунул босые ступни ног в резиновые на каждый день калоши.
- Пойду я...
- Ты уж не долго там, - помягчела жена.
- Не задержусь, - пообещал он и к сыну: - Ну, Петруха, доделывай самолет. Приду, мы его к потолку подвесим, будто он летит.
За дверь Лом вышел с привычно угрюмым выражением на лице.

***
Валек притаился за стеной. Он пристально, не отрываясь, смотрел на входную дверь подъезда. От напряжения слезились глаза.
Холодная луна скупо сочила свет. С пустыря дул ветер. Продрогший Валек еле ворочал языком. Чтобы не заснуть и окончательно не замерзнуть, он шепотом считал до ста, потом в обратном порядке. Досадно сплюнув, Валек, демаскируясь, стал охаживать себя крест на крест ладонями, согреваясь. Тотчас глухие и частые удары расплескали тишину.
Валек испуганно присел под стену, прижух, прислушиваясь. Где-то распахнули окно, и громкая музыка огласила двор. Тут же раздался раздраженный женский голос:
- Что ж ты людям спать не даешь, паразит.
Стукнула створка и музыка оборвалась.
- Надо же, - подивился Валентин, - не только я ночами не сплю.
Он с трудом оторвал от земли, словно прилипшие ноги, тяжело стал ходить взад-вперед, изредка оглядываясь на подъезд.


* * *
- Ну, так что же? - вновь переспросил Рогожкин и приготовился слушать. Несколько долгих томительных секунд Лина скользила по нему глазами, потом тряхнула головой, словно разгоняя наваждение, натянуто улыбнулась.
- А ничего... так я... что-то грустно мне стало.
Рогожкин опять было, потянулся к ней, но она резко отшатнулась, будто боясь об него обжечься, вскрикнула невольно.
- Не надо.
- Чего ты? - растерянно произнес Рог.
- Ничего.
Она вновь отошла к окну, отвернулась, незаметно вглядываясь в залитый лунным светом двор. Тихотравкина у стены уже не было. Она облегченно вздохнула.
- Рогожкин, тебе ехать не пора?
- Прогоняешь что ль?
- Да нет, оставайся, если хочешь.
- Я бы остался, - Рог с сожалением вздохнул, будто делая одолжение, - но мне сегодня необходимо кое-какие делишки провернуть.
Лина испытующе глядела на его согбенную сидящую на диване фигуру, стараясь уловить выражение его лица, чутко сторожила каждое движение, пока он одевался.
- И куда же ты торопишься, если не секрет, конечно?
- Какой может быть секрет, - хахакнул Рог, обретая былую самоуверенность. - “Бабки” делать. - Он исподлобья, словно поверх очков, бросил на нее мимолетный взгляд, пояснил. - Ну, то есть деньги. Соображаешь?
- Куда мне.
Лина устало вздохнула.
На ходу, застегивая ширинку, Рог широким шагом вышел в прихожую; надевая тесные омоновские ботинки, говорил невнятно (от натуги его щеки набухли краской).
- К вечеру я к тебе заскочу. Это уж как водится. Классная у нас сегодня ночка была. А, Линек?
Вяло, улыбнувшись, Лина неуверенно пожала костлявыми плечиками.
- Тебе виднее.
- Ага, - самодовольная улыбка распахала раскрасневшееся лицо Рогожкина, заметнее проступили на тугих щеках рыжие конопины. - Ну, я пошел...
- До вечера.
он деловито шагнул за порог и, ни мало не заботясь о спокойствии спящих соседей, громко хлопнул за собой дверью; удаляясь, загрохотал коваными каблуками.
Лина стояла, не шелохнувшись, пока не затихли шаги, затем, придерживая у груди отвороты распахнутого халата, метнулась в зал; воздух, качнувшись от стремительного движения, загасил робкий огонек свечи. Лунный свет залил комнату, холодя предметы леденистой синью. Лина выглянула в окно.


* * *
Все дело чуть не испортил неведомо откуда появившийся мужик. В пузырившихся на коленях трико, он на ночь глядя выносил отходы. Поскрипывая помойным ведром, прошел к мусорному баку и долго там провозился, выбивая о край бака прилипшие остатки.
Наконец ушел и он, заметно покачиваясь.
- Пьяный, сволочь, - задохнулся праведным гневом Валентин.
В дверях подъезда мужик столкнулся с выходившим на улицу Рогожкиным.
- Лю… лю-ю-безный…
Мужику, видно, хотелось поговорить за жизнь, но Рогожкин, игнорируя, хмуро прошел мимо.
С тяжелой, захватывающей дыхание ненавистью, Валек глядел на рослого самонадеянного омоновца. Кровь стучала у него в висках.



* * *
Рогожкин быстро приближался к машине; вытягивая руку с пультом управления, разблокировал замки. Было слышно, как с коротким свистом сработала сигнализация. Он, было, распахнул дверцу, но, что-то вспомнив, вполголоса матюгнулся; вернулся назад, стараясь снизу рассмотреть маячившее в оконном проеме белесое пятно женского силуэта. Он вошел в подъезд, и Лина со страхом увидела, как из-за березы к “Ниве” метнулась знакомая фигура. При лунном свете отчетливо было видно, как Тихотравкин открыл багажное отделение и, неудобно, скрючившись в позу зародыша за задней спинкой на полу, закрылся. Зажимая ладонью распяленный в немом ужасе рот, она стояли ни жива, ни мертва, и только звонок поднявшегося Рогожкина вынудил ее сделать несколько неуверенных шагов к двери.
Рогожкин, не успев переступить порог, радостно заорал.
- Линек, ты не поверишь... я пистолет у тебя забыл.
Не обращая внимания на застывшую у стены бледную Лину, он прошел мимо, поднял, забыто валявшуюся на полу кобуру и, примащивая ее у себя на поясе, сказал, дивясь на себя.
- Ты прикинь, чуть безоружным не уехал.
Лина молча следила за ним обезумевшими глазами.
- Линек, до вечера.
Широченной пятерней он с чувством пощупал ее за ягодицы и, потоптавшись около дверей (как видно, еще что-то хотел сказать), вышел.
Опамятовавшись, Лина рванулась вслед, крикнула, что есть мочи в настороженную тишину подъезда.
- Ро-гож-кин...
- До вечера, - донеслось снизу.
Плечом, подпирая дверную притолоку, Лина медленно сползла по ней на пол.

* * *
Лом вернулся далеко за полночь. Петька, уставши его ждать, спал на их диване. Разметавшись  во сне, он счастливо улыбался.
- Тебя все ждал, - кивнула жена на Петьку.
Лом привычно отмолчался.
- Есть будешь?
- Да нет, - отказался он и стал неторопливо раздеваться.
Лена сидела за столом и, низко склонившись под темным абажуром, накладывала латку на Петькины штанишки. Время от времени она пытливо глядела на мужа. Раздевшись до трусов, Лом осторожно поднял сынишку и перенес его на свою кровать.
- Папка, - на миг проснулся Петька и, обнимая отца за шею, прошептал. - А самолет-то как настоящий полу... - И опять заснул, тая на губах улыбку.
Лом , словно стесняясь себя, неловко погладил сына по светлой, выгоревшей на солнце макушке. Опаленные жарой волосы торчали непокорным вихром.
- Спи, родной.
Лена еще раз взглянула на склоненного над постелью мужа, двинула ноздрями.
- Угощались?
- Самую малость.
Лом присел на корточки перед прикроватной старой тумбой, где в специальной коробке с портретом Гагарина на крышке хранились пуговицы и иголки с нитками.
Лена, недоумевая, подняла на него глаза.
- Чего ты?
- Нитки взять... Обещал ведь.
Не вставая с пола, Ломов привязал нитку к фюзеляжу самолета с таким расчетом, чтобы по ней проходил центр тяжести, затем поднялся на табурет и другой конец прикрепил пластырем к потолку, предварительно вырезав ножницами аккуратный белый квадратик. Серебристый самолетик завис в воздухе.
- Ну, как? - шепотом спросил он у жены.
Тихонько посмеиваясь, Лена выставила вверх большой палец.
- Как сказал бы Петька... сила!
Ломов, блестя глазами отвыпитого, неотрывно смотрел на ее плавный изгиб выпуклого пухлого зада, отчего внутри зародилось желание и нестерпимо захотелось в постель. Столкнувшись с горящими жадными глазами мужа, Лена смутилась, словно девочка, на скулах выступил легкий румянец.
- Саш, ты чего?
- А то не догадываешься.
Он привлек жену к себе.
- Не пора ли нам спать ложиться?
Чувствуя, как от него пышет жаром, Лена охотно согласилась.
- Да, мне тоже показалось, что мы сегодня засиделись.
Приподняв жену на руки, Ломов понес ее в постель. На столе остались лежать недоштопанные штанишки.
Проснулся Ломов от вкрадчивого постукивания в дверь. Прислушиваясь, приподнял голову и, явственно расслышав повторный стук, осторожно, чтобы не потревожить спящую жену, встал с постели; бесшумно ступая босыми ногами по полу, подошел к двери.
- Что случилось? - шепотом спросил Лом, увидев в приоткрытую дверь Рогожкина.
- Поехали.
- А что днем-то не предупредил?
- Поехали, - поморщился старшина и, не дожидаясь согласия напарника, не таясь, громко затопал, удаляясь по пустынному коридору.
Лена, приморившись от любовных утех, крепко спала, разметав пышные волосы по подушке. Пятная уроненной во сне теплой слюной наволочку, сладко посапывала.
Спешно натянув брюки, Лом  выскользнул за дверь.

8
Юркина мать женщина еще не старая, но скоропостижная смерть мужа раньше времени посеребрила ее голову, опутала паутиной морщин некогда красивое лицо. Небольшая, с тонким хрящеватым носом, с просинью вечно уставших глаз, она все же выглядела женщиной ладной: была в кости суха и подвижна. Вечерами она просиживала за школьными тетрадками; сгорбившись за столом в линялой желтой кофте, мать до потемок исправляла ошибки, тяжело вздыхала сплошной неграмотности. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что нынешнее поколение не особенно-то и утруждает себя занятиями. Привыкшая к прошлому обустройству школ, когда преподаватели пользовались хоть каким-то уважением, она тяжело переживала сегодняшнее состояние, где учителям, как прослойке интеллигенции, вообще не осталось места в обществе. Они стали самым бесправным классом с мизерной зарплатой один раз в год. Про уважение также можно не вспоминать. Разбитные сынки “новых русских” запросто могли оскорбить и словом, и действием.
Третьего дня в класс ворвался взъерошенный Вован: толстый, в дорогом прикиде сын торговца бананами. Не обращая на нее внимания, заорал, размахивая портфелем.
- Пацаны, кто на “Титаник”? За все плачу.
И класс, игнорируя учительницу вкупе с обрыдлым уроком, дружно покинул Занятия, ушел смотреть нашумевший фильм с Ди Каприо в главной роли. Обиднее всего было то, что даже тихоня Настя, тянувшая на золотую медаль, и та вдруг проявила необычную для нее активность, напрочь отметая прозвище “Тормоз”.
- Извините, Нина Сидоровна.
Настя с поникшим видом подошла к двери, но не успела переступить через порог, как, не выдержав напряжения, опрометью кинулась догонять остальных. Дробный топот ее шагов болью  отозвался в груди у преподавателя. Подобного предательства от Насти Нина Сидоровна никак не ожидала.
За окном сгустились лиловые сумерки. Света мать не зажигала. От напряжения слезились глаза и от мыслей, не к месту лезших в голову, разболелась голова. Прямо-таки раскалывалась. Отложив ручку, Нина Сидоровна круговыми движениями пальцев стала сосредоточенно тереть виски.
Юрок заглянул в комнату. На него пахнуло запахом типографской краски и пыльной бумаги. Материн кабинет был доверху заставлен стеллажами с книгами. Ровными рядами теснились разноцветные корешки. Жалость подступала к Юрке, когда он видел мать, гнувшейся над тетрадями; хотелось подойти, обнять за плечи и, как он любил в детстве, прижаться щекой к ее теплой груди; вдыхая родной запах, забыться, чувствуя на своей голове ласковое прикосновение материнских рук. Но что-то удерживало его от подобных проявлений жалости; то ли стыд перед матерью казаться слабым, то ли боязнь ее расквелить. Жизнь и без того мать не баловала. Внутренним чутьем Юрок понимал, что мать ждет от него действенных мер, изначально связанных с мужским достоинством; защита домашнего очага, материальное обеспечение и прочих необходимых забот, со смертью отца свалившихся непосильным грузом на ее хрупкие плечи.
Юрок на цыпочках подошел к матери, приобнимая сзади за плечи, шепнул.
- Мамулька, поздравляю тебя с днем рождения. Желаю здоровья, счастья, ну, и, конечно, много-много денег.
- Не забыл? - растроганно спросила мать. - Спасибо.
- А сейчас отвернись и закрой глаза.
- Что ты еще надумал?
- Ну, ма-ам.
Нина Сидоровна по-детски ладошками прикрыла лицо, спросила с нотками заинтересованности в голосе.
- Мне считать... или как?
- Ага... до пяти.
- Раз...
Про себя, улыбаясь, Юрок быстро вышел из комнаты.
- Два...
Он вернулся, бережно держа на вытянутых руках женский костюм.
- Три...
- Можешь смотреть.
Нина Сидоровна медленно повернулась. По тому, как вспыхнули ее глаза от радостного изумления, Юрок догадался, что мать сильно поражена подарком.
- Это мне-е?
- Тебе.
- Юра, но это же очень дорогая вещь.
- Мама, прекрати.
- Это две мои зарплаты.
- Мама.
Юрок увидел, как у матери затуманились слезами глаза, мелко задрожали бескровные губы. Сдерживаясь, чтобы не расплакаться, она негромко сказала.
- Вот я и дождалась сыночка. Совсем взрослым стал. Дорогие подарки даришь. - Она прерывисто вздохнула-всхлипнула. - А вот отец-покойник тебя не дождался.
Юрок отвернулся к окну. В комнате долго стояла тягостная тишина. Прикладывая к себе обнову,  мать  бросала быстрые взгляды на сына.
- Не переживай, - тихо попросила она.
- Ты примерь.
Юрок поспешно направился в свою комнату.
- Погоди, сынок, сказать что хочу...
Но Юрок уже хлопнул дверью.
С чувством внутреннего страха Нина Сидоровна облачилась в модные юбку и пиджак. Оглядывая себя в зеркале, она, словно девочка, вертелась туда-сюда. Еще никогда ей не приходилось носить столь дорогую одежду. Мягко шаркая тапками, мать подошла к платяному шкафу и, покопавшись внизу среди коробок, достала праздничные туфли. Любуясь их красным лаковым блеском, мелким шагом вернулась к зеркалу; на нее строго смотрела невысокая интересная дамочка.
- Вау.
Занятая собой она не видела, как в дверную щель за ней украдкой наблюдал сын. По его лицу легкой тенью пробегали муки любви и жалости.
Подаренный костюм сидел очень ловко, и мать никак не могла наглядеться на свою по-девичьи стройную фигуру. Одно обстоятельство смущало ее: в школу пойти она в нем не сможет, слишком экстравагантно, а больше она никуда не ходит. С тяжелым вздохом мать стала расстегивать хрустящий от новизны пиджак; раз в жизни довелось прилично  одеться, но и та одежда оказалась невостребованной. Едва не плача от обиды, прикусывая до боли губы, Нина Сидоровна никак не могла просунуть в тугую петельку золотистую пуговку; рука мелко дрожала, и резная пуговка все время выскальзывала из отпотевших от старания пальцев.
- Что я вижу.
В комнату стремительно вошел Юра, принаряженный в черные твидовые брюки, вскидывая в удивлении брови, шутейно поинтересовался.
- Сударыня, вы что, спать собираетесь?
- Куда это ты собрался?
Мать была удивлена по-настоящему.
- Что значит - куда?
Юрок окинул мать восхищенным взглядом.
- В ресторан, естественно.
- Какой ресторан? - стушевалась мать. - Ты что, шутишь?
- Какие могут быть шутки, мама. У тебя сегодня праздник. Понимаешь? Празд-ник.
- Юра, но у меня голова не в порядке.
Юрок громко захохотал и, обнимая мать, прижал ее лицо щекой к своей груди. От белой шелковой рубахи пахло дорогим одеколоном. Поглаживая ее по мягким волосам, озорно скаламбурил.
- Ма-муль-ка, если ты не будешь отдыхать от своих тетрадей, она у тебя никогда в порядке не будет. Улавливаешь мою незатейливую мысль?
Его радостно-приподнятое настроение передалось и матери; заглядывая снизу вверх в его смеющиеся глаза, она отчаянно воскликнула.
- Э-эх, где наша не пропадала. Идем, сыночек... Только подкрашусь.

* * *
Город тихонько вечерел, густо покрываясь синими сумерками.
Зажигались уличные фонари.
Юрок с матерью медленно брели по панели, негромко шутили по поводу неожиданной вылазки в ресторан. Нина Сидоровна, чувствуя на себе восхищенные взгляды встречных мужчин, слегка кокетничала: играла тонкими бровями, стреляла глазками по сторонам. Воздух теплым ветерком ласкал их счастливые лица.
Ресторан, куда они вошли, назывался “Ромб” и находился в полуподвальном помещении, отстроенным в свое время каким-то предприимчивым армянином в скромное и уютное заведение. Юрок бывал здесь пару раз с Рогожкиным. Лом по подобным заведениям не ходил, прижеливая деньги.
Спустя несколько долгих, томительных минут, когда мать от смущения не знала, как себя вести, они, наконец, разместились за маленьким столиком. Росшая в деревянной кадке экзотическая пальма нависала над ними разлапистыми резными листьями. Тихо потрескивал фитилек свечи. Оплавленный воск медленно мутной слезинкой стекал вниз, отблеск огонька причудливо играл в бокалах темно-красного вина. От непривычной обстановки бледное лицо матери, попадая в дрожащую тень, приобретало мраморный оттенок, что придавало ему неповторимую прелесть. Юрок, незаметно скосив глаза, в упор разглядывал розовое ушко, светлую прядь, выбившую из наскоро сварганенной прически. Склонившись над столом, он шепотом сказал, тая в глазах сыновнее восхищение.
- Мамулька, а ты у меня еще ничего.
Мать прыснула в кулачок, украдкой оглядываясь, ответила.
- Юра, ты становишься обаятельным кавалером. Знаешь, как можно женщину вознести.
- Ну что, мам, я же правду говорю.
Был поздний час, когда они вернулись домой. Прекрасное вино туманило матери голову, она невпопад прыскала со смеху и все никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
- Ну что ты будешь делать, - говорила она, смеясь.
Подаренное сыном праздничное настроение в день ангела не покидало ее ни на секунду.
- Ах, я уронила ключи, - наиграно капризно говорила мать и, держась за стену, делала напрасную попытку их поднять.
- Я сам.
Юрок отомкнул дверь, и они буквально ввалились в прихожую, где пахло прелестно и свежо цветами. (Перед уходом Юрок незаметно поставил в хрустальную вазу чайные розы - любимые цветы матери.)
- Вау. Праздник продолжается. Как это прекрасно.
Нина Сидоровна накрепко прижала цветы вместе с вазой к груди и, на ходу вдыхая сладковато-пряные запахи бутонов, ушла к себе переодеваться. Юрок устало плюхнулся в огромное мягкое кресло.
- Юра, я все хотела спросить, откуда у тебя столько денег? - донесся ее, несколько взволнованный голос.
- А разве я не говорил, - соврал Юрок. - Я еще охранником в частной фирме подрабатываю. Приличные деньги платят.
- И как долго?
- Да уж где-то пару месяцев.
Мать ответ, наверное, удовлетворил, ибо Юрок услышал, как она вдруг запела. Голосисто и складно полились простые слова.
                - Я сто-я-аа-ла на бе-режку-уу
                Ждала-а ми-лоо-го-о...
Еще ни разу после отцовой смерти Юрок не слышал от матери песен. Она пела о безвозвратно утерянной любви. Неожиданный приступ горестного сознания того, что отца уже никогда не вернуть, спазмой захлестнул ему горло. Прикусывая губы, он судорожно кривил лицо.
А ночью за ним опять заехали Рогожкин с Ломовым.

* * *
В предрассветном небе потускнели звезды. Не успевшее взойти солнце тусклым иссиня-багровым светом озаряло восток. Туман, незаметный среди высотных домов, в пригороде густо клубился, пластался над землей до куда хватало глаз. Роса дрожала на капоте и дождевыми дорожками сбегала по лобовому стеклу. С мягким шуршанием стеклоочистители разгоняли копившую влагу.
Рогожкин словно пристыл за  рулем, хмуро и настороженно вглядывался в накатывающую на них муть. Малое дело - выщербинка в асфальте или ямка, и нет “шаровых”. Возись потом с ремонтом. Все бы ничего, будь это обычное патрулирование. Но сегодня...
Тягостное молчание первый нарушил Юрок. Под впечатлением прошедшего вечера ему не терпелось перекинуться  словцом; с самого начала он ерзал, будто на иголках, и все-таки не выдержал.
- Пацаны, хотите, я вам случай один расскажу? Из жизни водителей.
Рог промолчал, но по наклону головы в Юркову сторону было видно, что он не против приколоться; Лом как всегда был немногословен.
- Валяй.
Сдерживая, подступавший смех, Юрок стал рассказывать.
- Это было в Англии... Тоже один мудак едет в машине... А там туманы, сами знаете, не чета нашим... Так вот, этот долдаед высунул голову в окошко, чтоб, значит, дорогу лучше видеть, а навстречу ему другой едет... Тоже голову высунул. Ну, они лбами и стукнулись... Оба насмерть. Представляете?
Лом сдержанно хмыкнул.
- Сам придумал?
Его вообще было трудно, чем удивить.
- Зачем сам, - обиделся Юрок. - В журнале вычитал. Есть такая книга - типа рекордов Гиннеса. Только там пишут все о несчастных случаях... ну таких, знаешь, - прикольных...
- Куда уж прикольней, - заметил Рог. - В задницу огнем ширять.
И заржал, как ненормальный, не то от своей хохмы, не то под впечатлением рассказанного. Юрок вторил ему, тонко повизгивая от возбуждения, звучно хлопал ладонями по своим мосластым коленям, словно курица крыльями. Лом с недоумением поочередно поглядел на них и, не разобрав, в чем дело, басом загоготал, покрывая их голоса.
Валек, лежавши на полу в неудобной позе, под шумок попробовал повернуться: затекли ноги и брошенный, как попало, домкрат ребристым основанием больно упирался в бок. Валек приподнялся на карачки и стал  повертываться, как внезапно долговязый по кличке Лом поперхнулся смехом, неистово рявкнул.
- Шлагбаум.
С противным визгом сработали тормозные колодки, “Ниву” развернуло поперек дороги, она козлом подпрыгнула и замерла, едва не перевернувшись.
Валька с силой ударило о крепления задних сидений, подбросило, словно пушинку, и он вновь упал на пол, распластываясь тряпичной куклой. Перед глазами весело закружился хоровод серебристых звездочек, выворачивая нутро, липкая тошнота подступила к горлу. “Легкое сотрясение мозга”, - как о чем-то постороннем подумал Валек и от слабости провалился в беспамятство.
В салоне наступила гнетущая тишина.
Первый опомнился крепкий Лом. Он тряхнул головой и, ощупывая на лбу вспухшую, приличных размеров  шишку, угрюмо сказал, поморщившись от боли.
- Прикололись... поехали дальше.
Рог, страдальчески морща лицо, осторожно потер помятую о баранку свою широкую грудь.
- Интересно, ребра целы.
Юрок долго копался, прежде чем подняться с пола, затертый между узкими сидениями.
- Феррари, бля... формула один.
Грохоча на стыках, перед глазами проплыла темная громадина грузовых вагонов. Шлагбаум в последний раз подмигнул красным светом и разочарованный погас, не ожидая больше ничего интересного.
Рогожкин повернул ключ зажигания и, косоротясь от побаливающей грудной клетки, медленно вырулил через переезд. Навстречу из тумана выплыла колеблющаяся фигура дежурного в желтой накидке; грозя свернутыми в трубку разноцветными флажками, он громко крикнул, не разобрав, кто сидит за рулем.
- Куда летел-то, идиот?
Рогожкин резко затормозил прямо на переезде.
- Пойду морду ему набью.
Он, было, полез из-за руля, но Лом удержал его за руку и с силой усадил на  место.
- Кончай дуру гнать... Давай свои дела делать.
Рогожкин с неохотой выжал педаль сцепления, и автомобиль растворился за молочно кисеей.
Дежурный по переезду озадаченно поскреб под железнодорожной фуражкой потную голову.
- Минтяра... Вот это чуть не вляпался... Они же хуже бандитов.
Что-то, бурча себе под нос, он вернулся к будке.
Еще с десяток минут ехали без приключений. На развилке, там, где от основной дороги в сторону гаражей отходила грунтовка, засыпанная шуршащим щебнем, остановились, заглушили мотор; настороженно прислушиваясь к дремной тишине, опустили стекла.
Гаражный кооператив “Автомобилист” располагался в огромной воронке бывшего карьера. Сквозь поредевший наверху туман робко пробивались первые лучи, а здесь в низине туман, еще не пригретый солнцем, властно заполнял собой белесое пространство.
Лом сидел нахохлясь, словно гриф-стервятник.
- Кажется, все путем.
Юрок его поддержал, с трудом сглотнув пересохшим горлом.
- Рог, надо поторапливаться, пока туман не рассеялся. Нам выгода.
Рогожкин дослал вперед рычаг передачи и, газуя, рывком отпустил педаль сцепления; пробуксовав на месте колесами, “Нива” стремительно покатилась под уклон: налететь здесь на что-либо Рог не боялся, так как в это время кооператив пустовал, даже сторожа не было у этих обедневших автолюбителей.
Остановились у заранее облюбованного гаража.
- Быстро.
Гремя всевозможными отмычками, Лом проворно стал подбирать подходящую к замку. Рог помогал ему монтировкой, отжимая плотно прилегавшие друг к другу воротины. Лому, работавшему до армии слесарем, не составило большого труда отомкнуть простецкий замок, который хозяину по недомыслию, наверное, казался верхом совершенства. Подобные замки еще во времена развитого социализма за магарычи в открытую делали на всех заводах. Не один десяток передовой слесарь Ломов толканул налево. Талант, как известно, не пропьешь: либо он есть, либо его нет.
Добротно смазанные воротины распахнулись без единого скрежета. Подсвечивая себе фонариком в темных местах, воры приступили к привычной процедуре: снимали колеса, аккумулятор, разбирали новый мотор иномарки.
Валек очнулся и, чтобы не выдать себя стоном от пронизывающей голову боли, намертво закусил изнутри губы. Изловчившись, тронул рукой лицо и, почувствовав, как пальцы коснулись чего-то густого и липкого, с брезгливостью отдернул, тщательно вытер о брюки, подавляя порывы к рвоте. В голове стоял шум, и он с трудом различил приглушенный говор у машины, кто-то совсем близко сказал.
- Юрец, мухой закидывай все в багажник.
- Не в первой, - деловитым баском отозвался молодой и, очевидно, нащупывая у багажного отделения замок, зашуршал по металлу.
“Вот и все... пропал... пропал...” - билась у Валька мысль. - “Допрыгался, Шерлок Холмс”.
Щелкнул вдавливаемый замок, и дверца, сипло, вздохнув гидравлической помпой, медленно поехала вверх. Валек крепко-накрепко зажмурил глаза, съежился, ожидая неизбежного, но тут от гаража кто-то позвал раздраженно.
- Юрец, твою мать, ну-ка живо сюда.
Захрустела под удалявшимися быстрыми шагами влажная щебенка. Валек приоткрыл глаза и, различив сквозь щелки век светлый проем, не заслоненный человеческой фигурой, мешковато шмякнулся на землю; на карачках торопливо пополз от машины, все же сообразив завернуть по другую сторону, чтобы его случайно не заметили. Он отчаянно семенил на четвереньках, вжимая голову в плечи, каждую секунду ожидал удара сверху. Но, кажется, все обошлось, и он, плача, уткнулся перекошенным от страха лицом в полынные, остро пахнущие от влаги будылья.
Воры в чужом гараже действовали нахально и сноровисто, и через двадцать минут от некогда крутой иномарки остался один остов. Они переехали к следующему гаражу.
Валек, осмелев, поднялся на ноги и, прячась за кирпичными кладками, стал с чрезмерным вниманием наблюдать, стараясь, все запомнить.
Не прошло и десятка минут, как чья-то новенькая восьмерка пристыла над смотровой ямой жалостливой грудой металла. Вишневый кузов походил на обглоданный дикими зверями скелет.
С расширенными глазами от увиденного Валек словно окаменел; стиснув челюсти, не мигая, глядел, как воры грузятся.
Разогревшее солнце, наконец, пробилось сквозь туманную завесу и белесая муть, испаряясь, поредела, таяла на глазах, как мартовский снег. Ватными клочками кое-где колебались последние ее остатки.
- Все, братва, пора линять.
Похожий на Чубайса Рогожкин с сожалением вздохнул, оглядывая гаражи.
- Через пару деньков еще сюда заглянем. Как в анекдоте... здесь работы непочатый край. А, Юран?
Юрок, переняв  блатные навыки братков, развязным тоном подтвердил, с ленцой разжимая рот.
- Нет ба-за-ра, Рог.
- Кончайте сантименты разводить.
Лом торопливо распахнул переднюю дверь.
- Сматываемся.
Не успели они отъехать и пяти метров, как востроглазый Юрок испуганно заорал, в один миг, вогнав в них невольный неподконтрольный разуму страх.
- Мужи-ик.
- Где?
Рог резко затормозил. На сей раз, никто не обратил внимания на связанные с этим неудобства.
- Вон, вон... побежал.
Не сговариваясь, трое рванули вдогонку за убегавшим. Бежали молча, сипло, дыша, с пульсирующей в голове мыслью, что если не догнать, то им конец. На ближайшие восемь лет не столь отдаленные  места обеспечены.
Неловко взмахивая длинными руками, мужик  бежал не оглядываясь. Следом, кроша щебень, трое, растянувшиеся длинной цепочкой. Впереди Рог. Мужик, обуянный ужасом, сделал непростительную ошибку: побежал в противоположную от выхода сторону, туда, где крутой стеной высился срез карьера. Не выдержав неизвестности, он оглянулся. Бежавший за ним огненно-рыжий мент настигал. Собрав последние остатки сил, мужик наддал ходу. Погодя за спиной отчетливо послышался тяжелый хрип. Прерывистым, прыгающим от бега голосом Рог дико проорал.
- Не уй-уйдешь, па-падла.
Мужик от нечеловеческого окрика сделал отчаянный рывок и, совсем потеряв рассудок, с разбега взбежал, насколько хватило сил по откосу. Под ногами, шурша, осыпались камни, подошвы оскользнулись, и он поехал вниз, тщетно цепляясь скрюченными пальцами за всякие попадающиеся на пути трещинки и былинки. Смертельный ужас застыл в его глазах. Выдирая ногти и сбивая в кровь руки, он сполз под ноги стоящих внизу.
Заплетающим от животного ужаса языком, косноязычна, залепетал.
- Ребяты, я ничего не видел... Честное слово, не видел... ребяты... простите меня... Христом Богом прошу...
Подвывая, пачкая губы слезами и соплями, он обнял пыльные ботинки Рога. Ему хотелось жить.
- Ребяты, не убивайте.
Стиснув зубы, Рогожкин вырвал из его цепких пальцев ногу и, размахнувшись, с всей силой ударил носком в переносицу. Вырвавшийся дикий вскрик захлебнулся в сгустках  хлынувшей изо рта и ноздрей темной крови.
Тут же подобранный увесистый камень с острыми краями Рогожкин протянул Юрку.
- Бей.
- Рог, ты что? - отшатнулся Юрок.
- Бей.
- Я не смогу.
- Чистеньким хочешь остаться? Так не бывает.
Рогожкин, не размахиваясь, тылом ладони больно ударил по его посеревшему от случившегося лицу.
- Бей, я сказал.
Крупно дрожа телом, Юрок, осиливая слезы, неуверенно взял протянутый ему камень.
- Ну.
Подстегнутый окриком Юрок суетливым движением неловко ударил мужика по голове. Хрупко хрястнули черепные кости.
- Еще.
- Ро-ог.
Юрок, пошатываясь, непослушными руками поднял камень, но опустить второй раз на голову полуживого человека не успел. Лом молча вырвал у него и точно выверенным ударом размозжил череп.  Дрожащим желе брызнули в стороны желтые сгустки. От слипших мокрых волос в ноздри хлынул приторный запах теплой свежей крови.
- Бери его за руку, - распорядился Лом. - Потащим к машине... на свалке выбросим, и дело с концом.
Они с Рогом волоком потянули мертвое, начавшее коченеть тело. Позади красной дорожкой стлался кровяной след.
За ними, пьяно покачиваясь, петлястыми шагами едва тащился Юрок.
Никто из них не догадался подогнать “Ниву”.

9
Только после случайной встречи с Вальком у пивной точки понял Толян, вынашивая в душе месть, что подоспело время кончать с Линой и мотать из города. Не было у него желания вновь загреметь по этапу по доносу Валька, пот поэтому-то и не бродил он, как обычно, по оживленным улицам, а все больше отсиживался в номере, дожидаясь ближайших выходных. За эти дни он как-то быстро сошелся с администраторшей. В ее обязанности входило вселение и выселение проживающих. Но и в незатейливых обязанностях она находила способ подворовывать.
Близость Толяна с Валентиной Федоровной произошла спонтанно, никто из них не шел на это преднамеренно. В тот день Толян, одолеваемый жгучей ненавистью ко всем и вся, не находил себе  места. Он загнанным зверем метался по номеру, крупными шагами мерил расстояние от окна до дверей и обратно. Неделя тянулась мучительно долго, и не было сил томиться неизвестностью. Он здесь прохлаждается, а Валек, наверное, уже настучал на него в милицию. Откуда Толяну было знать, что Валек подозревает другого человека: у вора одна дорога, а у потерпевшего - множество, попробуй, угадай, кто из них побывал у него в квартире. Вот то-то.
Толян остановился у окна, перекатываясь с носков на пятки, раздумчиво уставился на пустующий заводской двор. Совсем недавно здесь кипела жизнь, ревел гудок, и рабочие в промасленных спецовках веселыми ватагами торопились на смену, шли, совсем не задумываясь о завтрашнем дне. Разве думали они о том, как круто повернется жизнь? И в самом страшном сне такое не могло присниться.
Несколько успокаиваясь оттого, что не одному ему херово, Толян боком присел на подоконник распахнутого окна; поглаживая в расстегнутый ворот по-бабьи голую пухловатую грудь, задымил вонючую папироску. (Экономя деньги, в последние дни он покупал только дешевый табак.)
В комнату настойчиво постучались.
- Чо надо?
Растворив на всю дверь, вошла администраторша.
- Пора постель поменять.
- Меняй.
Вихляясь всем своим крупным, полным телом, она прошла к кровати и, бесстыдно выставив зад, плавными неторопливыми движениями стала застилать простыню.
Толян, наскучивший один взаперти, не мигая, ловил каждое ее движение. Внезапно в нем вспыхнуло острое, как ожог, желание; не в силах совладать с собой, он уронил папиросу на пол и трясущей серой тенью стал медленно приближаться. Толян мог поклясться, что женщина, краем глаза уловив его недвусмысленное намерение, нарочно семенящим шагом двинулась вдоль кровати, поправляя невидимые глазу бельевые складки. От ее дразняще покачивающегося зада у Толяна помутился рассудок; откинув крошечные остатки сомнений, навалился со спины и, придавливая ее грудью в матрац, торопливо задрал подол юбки, ощупывая рукой податливо мягкие ягодицы. Чувствуя, как ее сильное тело покрывается теплой липкой испариной, он лихорадочно засучил ногами, пристраиваясь...
Все произошло неудачно, неудобно и преждевременно.
- Какой ты, - бросила она кокетливо, нимало не смущенная тем обстоятельством, что он годится ей в сыны, и с присущим опытной женщине умом, понимая, что сейчас не время для объяснений, ушла, все, также вихляясь полным телом.
Толян, опустошенный неожиданной близостью, не раздеваясь, слету повалился на белую простыню, цинично подумал, лежа с открытыми глазами: “Весь мир  бардак, все бабы б...” Незаметно уснул. Разбудил его стук. Осиливая сонное состояние, с трудом разлепил припухшие веки, полежал, приходя в себя. В комнате висела сумеречная тишина. Стук повторился.
Толян сквозь зевоту досадливо спросил.
- Ну... кто там еще?
В квадрате двери на светлом фоне коридора возникла ладная фигура администраторши и, не переступая порога, застыла выжидающе и тревожно. Она ждала, когда постоялец сам заговорит с ней.
- Ну что ж, - наконец сказал Толян. - Входи. - И довольный собой, чуть приметно улыбнулся.
Последующие ночи он спал в ее двухкомнатной квартире. Одинокая, наскучившая по сексу, еще не старая женщина как-то сразу решила, что незачем ему “прозябать” в гостинице, если есть возможность жить в более комфортных условиях. Толян для вида немного покуражился, но, приняв во внимание, что Валентина Федоровна может передумать, согласился.
Заменив собой покойного мужа, он занял подобающее его положению место. Жить альфонсом при обеспеченно женщине оказалось намного удобнее, чем скитаться волчарой по чужим углам. Скрытый от посторонних глаз уютными стенами теплого жилья он, наконец-то, почувствовал себя в относительно безопасности.

* * *
В субботу Толян поднялся спозаранку. Небо заволокло тучами. Совсем уже забытый за летней жарой накрапывал мелкий дождь. Капли, ударяясь в стекло, медленно скользили вниз, оставляя за собой мокрый извилистый след.
Проводив очередную каплю взглядом, Толян обеспокоено подумал: “Как бы из-за непогоды эта тварь дома не осталась”. Напрасно мокнуть под дождем, дожидаясь ее, не очень-то и хотелось. День предстоял гнетущий, отвратительный, но неизбежный. Долгих восемь лет он ждал этого часа. Холодок надвигающейся мести дрожью пробежал по обнаженному телу, под скулами ритмично задергались живчики. Толян прошел в ванную. Вначале бриться он не хотел – мол, на черта Лине перед смертью на него любоваться, но, поразмыслив, что не мешало бы показаться перед этой сучкой не сломленным и таким же красивым, как и в былые годы, тщательно выбрился, будто перед первым свиданием. Сполоснув лицо холодной водой, огляделся. Под рукой не было не только геля после бритья, но даже обыкновенного одеколона, а во встроенном в углу шкафчике громоздились стиральные порошки и шампуни.
Промокая лицо полотенцем, Толян вернулся в спальню. Головой к окну навзничь спит Валентина Федоровна, обнаженная до плеча пухлая левая рука безвольно свесилась с постели. Из-под взбитой выше колен розовой сорочки торчат молочно-белые лодыжки. Сквозь шелк отчетливо проглядывается темный мысок между бесстыдно раскинутых ног. Толян чувствует, как во рту пересыхает, затаив дыхание, подходит и несколько долгих томительных секунд смотрит на ее мягкие, расползшие в стороны груди с темно-вишневыми наростами сосков. Глядя, как они вздымаются при дыхании, неожиданно думает: “Одно движение руки, и эта груда мяса навечно останется лежать в столь пикантной позе”. Он гаденько улыбается краешком губ и с неохотой отходит, время, от времени оглядываясь назад.
Одеколон он нашел в старом трюмо. В выдвинутом узком ящичке помимо оставшегося, очевидно, еще от мужа “Шипра” лежала расписанная Палехом деревянная шкатулка. Влекомый любопытством Толян раскрыл старинную вещицу: пригоршня женских золотых украшений тусклым парафиновым светом ударила в лицо. Широко распахнув глаза, словно в ужасе, Толян застыл не мигая. “Вот это бабки, если продать” - опалила мысль. Постоял, держа шкатулку перед собой; перебирая в уме всевозможное развитие событий, не забыл и о приютившей его женщине. Решение вернуть золото на  место стоило ему немалых усилий. Дрожащими пальцами Толян прикрыл шкатулку и испуганно - не видела ли хозяйка - оглянулся на кровать. Валентина Федоровна захлебывалась клокочущим храпом.
Стараясь ступать бесшумно, Толян на цыпочках вынес в прихожую свою одежду, торопливо собрался и, напоследок заглянув в пыльный платяной шкаф, с брезгливым выражением на сосредоточенном от предстоящего дела лице снял с плечиков  темный мужнин плащ. Рукава были заметно коротки. Ну да черт с ними, главное не испачкать в кровь свой дорогой костюм. Поминутно бросая быстрые взгляды на притворенную дверь в зал, Толян достал со дна сумки финку. В электрическом свете угрожающе блеснуло лезвие. Пробуя остроту, Толян жалом царапнул выпуклый ноготь большого пальца. На ребристой роговице пролегла глубокая полоса. Ништяк. Ювелирная отточенность ножа позволяла пробить грудную клетку человека с легкостью сливочного масла. Толян вышел из подъезда, плотнее запахнул короткий проношенный плащ, поднял воротник и, ежась от проникающих за ворот водяных капель сеянного, будто через сито, дождя, быстро зашагал по улице.

* * *
Не слышно стало мотора уехавшей “Нивы”, а Валек все также распластанным недвижно лежал, затаив дыхание, в бурьяне; белое лицо с муками перенесенного ужаса плотно прижато к сырой усеянной осколками бутылочного стекла земле. Полынные будылья остро кололи тело. Спасшийся чудом от неминуемой расправы, Валек не чувствовал боли. Прошло не менее получаса, прежде чем он пришел в себя, робко приподнял облепленную репьями голову. Сквозь лопухи и пахучую полынь внимательно оглядел местность. Тишина. Слышно было как в висках пульсировала кровь. Работая локтями, Валек медленно, чрезмерно осторожно пополз к выходу из карьера, стараясь выбирать траву-старюку погуще. Даже попавшаяся на пути крапива не заставила его подняться. Обжигая лицо и руки, он упорно пробирался вперед.
Небольшая заминка случилась, когда Валек неожиданно оказался на открытом пространстве. Секунду поколебавшись, он решительно скатился в сточную канаву и пополз дальше, буксуя на мокрых местах. Пока добрался к выходу, перепачкался с ног до головы в глину.
Хотел было подняться на ноги, как вдруг услышал над собой удивленный мужской бас:
- Ты чо, земеля, совсем лыко не вяжешь?
Ранний посетитель гаражного кооператива шел за своей машиной.
- Э-у, - невнятно буркнул Валентин отказавшимся слушать языком и сделал тщетную попытку подняться. С трудом встал на карачки, собрался с силами… и, не удержавшись на подгибавшихся ногах, опять упал в сточную канаву, широко разбросав руки.
- Эге, брат, да ты совсем в дупель…
Словоохотливый детина принял его за одного из владельцев гаража.
- Вы что же, всю ночь что ль квасили? – искренне подивился он. – Ну вы даете, ребята.
В его словах слышались завистливые нотки.
- Надо же…
Стараясь не испачкаться о грязную одежду, рослый одной рукой легко приподнял его на ноги, сказал откровенно:
- Я бы тебя подкинул на тачке… но уж больно ты… это самое… на свинью похож. Так что давай, топай сам… на своих двоих.
Он слегка подтолкнул Валька в спину.
Догадываясь, что незнакомый мужчина принял его за пьяного, Валек пошел уже нарочно покачиваясь.
Он вышел из карьера и свернул к обмелевшей речке, неподалеку серебрившейся на солнце. Здесь он выкупался в степлившейся воде, тщательно выстирал свою одежду. В одиночестве сидел на берегу, пока она не подсохла. И лишь тогда, собравшись, направился в город.
По пути Вальку захотелось выпить. Пережитый страх никак не отпускал. Он повернул к знакомой пивной; в предчувствии холодного пива прошел несколько шагов, вспомнил, что крепко поругался с торговцем, на ходу передумал и, расстроенный, тяжело вздыхая, побрел, понуро опустив голову, в свою ночлежку-конуру. Сроднившемуся с ней за последние месяцы, Вальку даже показалось, что он по ней за ночь очень соскучился.

* * *
Дождевая хмарь крыла небо. Моросило. На пупырчатом асфальте перрона копились мутные лужи. Позади неуютно мокла темная громада вокзала. Лина обернулась и в который раз с нетерпением поглядела на часы над входом. Сквозь плачущее стекло смутно различила на квадратном циферблате черные стрелки. До отправления поезда оставались считанные минуты. Наконец, по радио объявили.
- Граждане пассажиры, будьте внимательны и осторожны. На второй путь прибывает пригородный поезд...
Под тяжестью тепловоза натужно заскрипели влажные, блестящие черным глянцем рельсы. Не снимая клеенчатой накидки, Лина медленно пошла навстречу, выискивая глазами вагон с мягкими сидениями. Занятая собой она не видела, как вслед за ней в тамбур поднялся высокий молодой человек в коротком плаще. Очевидно, долгое время он мокнул под дождем; верх спины насквозь пропитался влагой, выделялся на более светлом фоне темным расплывчатым пятном. Проходить в вагон мужчина не пожелал, стал в тамбуре, привалившись плечом к раздвижным дверям. С осунувшегося лица его капала вода. На носу висела прозрачная капля. Подрагивая мокрыми пальцами, он достал из кармана плаща влажную табачную пачку и, покопавшись среди разбрюзгших папирос, одну с трудом прикурил, а остальные с раздражением смял в кулаке; бросил в заплеванный семечками угол. С жадностью, глотая горький дым, мужчина исподлобья украдкой косился в Линину сторону. В его тусклых, по-рыбьи холодных глазах вспыхивали злые огоньки.
Глухой перестук колесных пар сделался вдруг звонким и упругим: ехали по мосту. За оконным стеклом встречный ветер наискось рвет дождевую мглу, за мутной кисеей которой неразличимо пластается металлическая паутина железнодорожного моста. Перестук вновь смягчается, мост и речная излучина остаются позади.
В переполненном вагоне душно, нетрезвым гудом плетутся голоса выехавших на выходные дачников.
Выпрастовывая в тесном неудобстве рукава, Лина кое-как стряхнула с себя мокрую накидку; по-хозяйски стряхнув дождевые капли, она заботливо вывернула ее наизнанку и, умащивая на своих коленях, удобно откинулась в кресле.
Толян привычно загасил окурок о стену. “Ишь ты, сучка, заботливая стала”, - подумал, с озлоблением сверля глазами ее некрасивое лицо.
По соседству с Линой сидела женщина в резиновых сапогах. У ног ее стояла плетеная корзина, прикрытая сверху несвежей намокшей исподней рубахой. Женщина сняла с головы клеенчатую косынку, потуже закрутила в узел волосы и, покрываясь, взглянула на попутчицу.
- На дачу едете?
- Нет... к маме.
- Она у вас, что же в деревне живет?
- В деревне.
Женщина некстати завздыхала, прошептала чуть слышно: “О, Господи, Господи! Грехи наши тяжкие!” - и перехватив недоуменный взгляд Лины, пояснила:
- Я говорю, трудно одной-то в деревне... на старости лет.
- Трудно, - согласилась Лина. - Да она там не одна... с внучкой. И я каждый выходной наезжаю.
- Дай-то, Бог, - женщина мелко-мелко закивала головой. - Дай-то, Бог.
Она положила свои загрубелые от работы руки на колени, несколько секунд невидяще смотрела перед собой, но, видимо, словоохотливая натура переборола какие-то свои невеселые думы, и она вновь повернулась к Лине.
- В дождь-то какая необходимость ехать? Сидела бы себе дома и сидела. А назавтра, глядишь, дождик и перестал бы. Тады и поехала.
Лина улыбнулась сердобольной колхознице.
- День рождения у дочери. Мишку вот везу в подарок.
Стараясь не порвать полиэтиленовый пакет, Лина осторожно достала плюшевого медвежонка.
- Правда, симпатичный?
Черствые руки женщины, сожженные загаром и постоянной работой, неловко приняли мягкую игрушку.
- Ой, а важный-то какой! Так и пыжится, так и пыжится. Навроде нашего председателя колхоза.
Палевая мордашка медвежонка улыбалась блестящими бусинками глаз.
- Поди, дорогой... ведь медь-то?
- Дорогой.
С жарким удушьем ненависти Толян смотрел сквозь пыльное стекло; видел Лину, по-прежнему уверенную и счастливую. По крайней мере, так ему казалось.
Лина приняла назад игрушку, ладошкой с любовью провела по теплым ворсинкам. И тут в первый раз за сегодняшнее утро на душе у нее стало почему-то муторно. Явилось такое ощущение, что за ней кто-то давно и напряженно следит. Она поежилась, с задавленной тоской оглядела болтающих, смеющихся людей. Оживление ее прошло. По телу волнами пробегала  мелкая дрожь. Недавнюю улыбку с губ слизало, словно ветром, в расширенных глазах пристыла тоска и испуг.
Поезд замедлил ход.
- Пойду я... До свидания.
- Прощевай, милая.
Лина бочком, неловко вышла в проход и, не поднимая головы, слегка покачиваясь от тепловозного хода, медленно двинулась к выходу.
 Притаившийся у дверей Толян  уткнулся носом в приподнятый воротник. Лина прошла мимо, обдав его пьянящим запахом женского тепла. Она стояла к нему спиной, дожидаясь своей остановки. На его губах скрытая от глаз Лины змеилась налитая сбывавшейся местью улыбка. Стоило Толяну протянуть руку, и Лина замертво упала бы  с проткнутым насквозь сердцем.
Словно чувствуя исходящий со спины холодок, Лина быстрым движением накинула на себя накидку. От непросохшей клеенки потянуло неуютом и сыростью.
Толян, сдерживая себя, чтобы не замочить ее прямо в тамбуре, злобно скрежетнул чифирной чернью неровных зубов.
Поезд остановился, и Лина, качнувшись, быстро шагнула в дверной проем. Толян следом. Ветром кинуло ему в лицо дождевую мокреть.

* * *
Черная клубящаяся туча наползла на лес. Раскаты грома безжалостно давили землю. Иссиня-белая молния извилисто прочертила пепельный небосвод. Неожиданной тьмой накрыло и без того непроглядный день. Находил большой дождь. Из леса пахнуло грибной сыростью и еловой темнотой.
По утоптанной стежке они углубились в лес. Преодолевая резкие порывы ветра, Лина, не оглядываясь, шла вперед. Отягченные водой почти до самой земли прогибались мокрые малиновые кусты.
Толян в последний раз оглянулся и крепко-накрепко сжал во влажной ладони наборную ручку финки, кинулся ее догонять. На фоне мокрых чернеющих деревьев ее согбенная одинокая фигура казалась незнакомой и жалкой. Неожиданно громко грянул гром и припустил, словно из ведра, проливной ливень. Лина вскрикнула от оглушительного грохота и стремительно присела на корточки, от страха ткнулась в свои колени.
- Ну что, сука, попалась? - осиливая хлобыстающий ветер, закричал подбежавший Толян.
Над лесом с треском ударил гром.
Лина, охваченная, суеверным ужасом,  широко раскрытыми глазами глядела на невесть откуда возникшего перед ней своего бывшего любовника.
Ветер со свистом рвал непроглядное полотнище дождя.
- Язык проглотила, тварь?
При яркой вспышке молнии Лина увидела у своего лица блестящее лезвие ножа.
- Я тебя буду сейчас по частям резать, - пригрозил Толян.
До объятого ужасом мозга Лины голос его доходил глухо, словно из вязкой мути.
Толян властно протянул руку, намереваясь схватить ее за горло. Лина что-то шепнула побелевшими губами и, стиснув зубы, неловко бросила ему в лицо полиэтиленовый пакет; опрометью кинулась с тропинки в самую гущу. С обезображенным от страха лицом бежала, что есть мочи. Косой дождь и низко свисавшие ветви хлестали по испуганному лицу. Вспышки молнии слепили глаза.
Толян, не ожидавший от нее подобной прыти, прозевал момент, и когда рванул следом, в спешке еще и поскользнулся на грязной дороге. Пока, корячась, поднимался, ее и след простыл. Он, было, дернулся туда-сюда, но, побоявшись заплутать в незнакомой местности, с озлобленной неохотой вернулся на тропинку.
Гнувшиеся под порывами ветра вершины деревьев жалобно стонали, сыпались обмокшая кора и иголки. Прогоркло, пахло черноземом.
- Фраер, бля, - почем зря костерил себя Толян. - Фраернуться захотелось... Ли-ноч-ка... Мочить надо было суку. Без разговоров на пику сажать.
В дождливой мгле он запнулся за брошенный на стежке пакет и чуть не растянулся опять в грязи.
- Сучара, бля.
Вздрагивая ноздрями, он сорвал злобу на плюшевой игрушке. Толян приподнял за шею вымокшего до нитки медвежонка и безжалостно вспорол ему живот.
- Так тебе и надо, сука.
В свете молнии он увидел, как по заляпанной грязью мордашке текут слезы... Толян закинул его в кусты и, не разбирая дороги, зашагал к станции, широко разбрасывая ноги.
Лина долго плутала по лесу и к  вечеру, пошатываясь, добрела до дома. Раскосмаченные волосы грязными охвостьями свисали на смертельно бледное лицо. Она не плакала, лишь изредка поднимались ее костлявые плечи да прорывались судорожные всхлипы. Неверными шагами она подошла к окну и резко постучала. В стекло барабанил частый дождь.
Не отворяя двери, мать спросила.
- Кто там?
- Я это... открой.
- Головушка горькая! - старуха всплеснула сухонькими ручонками и беспомощно заплакала, увидев у порога вымокшую, посиневшую от холода дочь. - Да иде ты была-то, милушка?
Лина глянула на мать какими-то незрячими глазами, вымученно улыбнулась.
- Я, маманя, под дождь попала.

10

С того дня, как на его глазах убили ни в чем не повинного человека, Валек накрепко уверовался в своих подозрениях. Если Рогу ничего не стоило лишить жизни подвернувшего мужика, то отнять у него деньги совсем плевое дело.
... Непривычный к подобным расправам наяву ночью Валек видел во сне глубокую яму и тех троих, стоящих на ее краю. Лица сидящего в яме не было видно, но он догадывался, что это убиенный ими мужик. Он дико кричал, и все пытался вылезти наверх, напрасно царапая скрюченными пальцами осыпающуюся под руками землю. Мучители, злобно ощерясь, методично били его по голове огромным камнем. Наконец, мужик затих. Трое, управившись с делом, пошли прочь. Тут неожиданно что-то забулькало, и из ямы на поверхность, пенясь, густо потекла горячая кровь. От нее шел пар. Трое побежали, испуганно оглядываясь. Красный живой ковер начал их неумолимо преследовать.
Валек заворочался и, просыпаясь, услышал свой хриплый стон.
В отворенную картонку скупо сочился рассвет, был виден, ноздреваты край желтого месяца. Валек в навалившем на него ознобе звучно заляскал зубами. Гулко и часто сдваивало сердце.
- Чего ты? - спросонок сипло спросил Боря, обдав вонючим запашком перегара.
- Приснится же такая чертовщина.
- Ты о чем?
- Все о том же.
Борис, не посвященный в его тайну, посочувствовал.
- Говорил тебе, выпей. Не послушался.
В темноте, ворочая белками припухших глаз, Валек, закутываясь, потянул на себя с пола одежду. Пахла она пылью и напитавшейся за дождливый день влагой.
Валек вздохнул. На дне горла что-то клокотало, и вздох получился с выхрипом.
- Вот что, Борис, - заговорил он медленно, словно раздумывая о своем решении, - не смогу я так жить. Сегодня пойду в милицию.
- Иди, - немного помолчав, отозвался Борис. Если честно, что идея с ментами ему совсем не понравилась. - Больше жаловаться некому.
- Пойду.
Борис слышит в голосе Валька твердые нотки, но в дальнейший разговор не вступает. Ему хочется спать. Он зевает и не в силах разодрать липнущие веки, засыпает - переливчатый храп заполняет неуютное обтерханное прибежище бомжей.
Валек поднялся рано - Борис с Васьком еще дрыхли.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь узкое оконце, топленым медом пятнали противоположную стену.
Валек проворно обулся и, хрумкая облезлыми ботинками по осыпавшейся штукатурке, вышел на улицу. К утру ночные страхи слегка улеглись. Шагая к центру, где размещался отдел внутренних дел, Валек с неприсущими ему жадностью и изумлением, словно впервые видел окружающую его местность,  разглядывал попадающие на пути дома, машины, деревья. И все время с исхудавшего,  почерневшего от загара лица не сходила страдальческая, застывшая улыбка. Ему странно было думать о том, что пару дней назад тот человек был жив и видел все собственными глазами, а теперь его нет. Но мир от этого не изменился, оставался таким же, как и при его жизни. Всем хватало места под теплым солнцем. Не хватило лишь незнакомому человеку, потому что ему некстати пришлось встретиться с ворами лицом к лицу.
С подобными думами Валек и дошел до милиции, а тут оробел. Той смелости, которой зарядился с утра, хватило как раз до железных дверей отдела. Он потоптался на пороге и, осиливая в душе беспричинный страх, неуверенно вошел. Его шаги гулко отозвались в безлюдном коридоре. Валек остановился, оглядываясь.
- Что надо?
За стеклянной перегородкой дежурного сидел толстый милиционер и, отдуваясь, пил горячий кофе. Он звучно сглатывал, хрустя печеньями крекер. Заплывший жиром подбородок колыхался синеватым студнем. Прижившаяся за месяцы скитаний подобострастность перед сильными мира сего, выдавила на растерянном лице Валька капельки пахучего от непромытого тела пота. Он с трудом сглотнул пересохшим горлом.
- Мне... мне бы кого-нибудь из начальства повидать.
- Нет никого. Выходной сегодня.
Дежурный поверх бокала с равнодушным видом глядел на странного посетителя.
- А чего надо-то?
- Понимаете... - Валек замялся, не зная с чего начать. - Видите ли, я оказался свидетелем одного убийства... И... и кто убил, он... он меня еще ограбил... ну... деньги взял... большие деньги.
- Понятно.
Вопреки ожиданиям Валентина дежурный по поводу его откровений особенного восторга не выказал.
- Пиши заяву... Кто сегодня из начальства будет, я передам... или там из следаков.
Валек, в душе обрадованный тем, что не придется объяснять все на словах, согласно закивал головой.
- Да, да... я напишу... Как вы сказали?
- Заяву.
- Вот, вот, заяву.
Отвыкший держать в корявых пальцах ручку Валек с грехом пополам за полчаса нацарапал заявление.
- Вот... возьмите, пожалуйста.
Дежурный, кряхтя, оторвал от стула обширную задницу, по-хозяйски обмел с рубахи крошки и лишь тогда просунул в окошко белый кулачок, поросший  жестким глянцевитым волосом.
- Ну-ка-а, что там у нас на сегодня новенького.
Вытягивая шею, Валек клонился вперед, стараясь рассмотреть в его глазах хоть слабую искорку сочувствия к себе. Но реакция дежурного на убористо исписанный лист оказалась настолько впечатляющей, что у Валька закралось сомнение: не сошел ли он с ума от описанного им злодейства. По мере прочтения лицо милиционера поочередно принимало все цвета радуги, а к концу вообще сделалось иссиня-багровым, как у утопленника. Беззвучно разевая рот, он расширенными глазами идиота уставился на Валька.
- З-здесь все, правда?
- Ну да.
- А, а... кто еще про это знает?
- Борис, - просто ответил Валек.
- Борис, это кто?
От лица дежурного, напитавшего до такой степени, что, казалось, из него брызнет кровь, медленно отливала краска.
- Бывший музыкант... я даже сказал бы - талантливый. Мы вместе живем.
- А... Ну хорошо... идите... Мы сами вас найдем.
- До свидания.
Вальку было, искренне жаль пухлощекого милиционера. Какие нужно иметь нервы, чтобы изо дня в день так близко принимать к сердцу чужое горе. Желая его приободрить, Валек сказал, с приязнью оглядывая крупное, успевшее побелеть лицо.
- Не надо так сильно переживать.
И вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Дежурный ошалело проводил его глазами, затем машинально повернул голову к зарешеченному окну, мимо которого прошел Валек, и, бросая быстрые взгляды на улицу, торопливо набрал нужный номер.
- Але, Рог? Подъезжай в дежурку, тут на тебя заява... Да, на тебя одного... Узнаешь по поводу чего... Да, чуть не забыл, сто баксов захвати... Ага... Сам должен догадаться зачем?
Валек, имевший все основания ненавидеть Рогожкина, преднамеренно умолчал в заявлении о других соучастниках преступления. Личная ненависть к грабителю, в результате нападения которого погибли близкие люди, невольно притушевывала прочие события и людей. Ему хотелось, чтобы Рог мучился один, завидуя оставшимся на свободе.

* * *
Кто постоянно пьет, знает, как мучительно тяжело с похмелья. Состояние страдальца сродни повышенному давлению: неудержно дрожат руки, кругом едет голова и ослабшие ноги так, и норовят подкоситься в самый неудобны момент – на улице ли, в транспорте ли.
Подобное состояние после вчерашней попойки и испытывал Борис. Трясущим призраком с опухшей до синевы физиономией он целенаправленно двигался к ближайшей палатке, где торговала знакомая продавщица. Польстившись на царский кафтан, который Валек зачем-то приволок из театра, Борис решился променять на поллитру желанного зелья. Вряд ли шустрая торговка отказалась бы приобрести ради хохмы экзотическую вещь.
За серым, унылым, как сама жизнь, облаком маячило насупленное солнце и от нечего делать, забавы ради теплыми лучами беспокоило по-царски одетого бомжа.
Из-под кореньков немытых волос выступал пот и катился градом по отечным щекам. Кожа под свалявшейся мокрой бородой неимоверно зудела, и Борис, ссучив черные нечувствительные пальцы в щепоть, с шорохом скреб ее, расчесывая в кровь; что-то бурчал себе в бороду, беззвучно шевеля синеватыми дрожащими губами. От завидневшей впереди палатки его потускневшие глаза обрели слабый блеск. Загребая длинными полами кафтана пыль, Борис подошел к распахнутому окошку. Двигая ноздрями пухлого в сизых прожилках носа, он бурно дышал; указывая на кафтан, прохрипел пересохшим горлом.
- Зина, царскую одежу купи.
Обычно словоохотливая девица в этот раз почему-то промолчала. Борис подумал, что она не расслышала, и повторил.
- Зинк, а Зинк, одежу царскую купи… Ну, что тебе стоит.
И опять не услышав ответа, озадаченный заглянул внутрь.
В заволосатевшее лицо шибануло запахом восточных сладостей и табака. Рукавом, смахнув под пипкой носа сопливую капельку, Борис, подслеповато щуря слезившиеся глаза, пригляделся.
Облокотившись на прилавок, стояла знакомая продавщица; ее обвисшие под платьем груди взад-вперед елозили по деревянной поверхности. Ушедший в себя взгляд был туманен и далек, а верхняя губа, топырясь, выворачивала бордовую изнанку.
- Зинк... – начал он было, и осекся, разглядев позади ее согбенной под прямым углом фигуры, тенью протушеванную частицу волосатой ягодицы хозяина. Догадываясь, что в данный момент Зинке не до него, Борис с превеликой неохотой отвернулся от окна, прошептал растерянно.
- Все… вопросов больше не имею.
Так ладно складывающийся с утра замысел опохмелки рушился прямо на глазах. Альтернативы Зинке в вопросе приобретения подобного барахла не было, и Борис решил подождать. Безотказная во всем незамужняя Зинка иногда давала и в долг.
По-хозяйски подстелив под себя полу кафтана, Борис прямо в пыль присел у палатки. Привалившись лохмато головой к теплому от солнцепека боку, он приготовился ждать. Пот мелким бисером катился по лицу, мокрые волосы свисали на лоб, а на залохматевших щеках вылегли черные гнутые борозды.
Бессмысленно перебирая узловатыми пальцами кромку кафтана, Борис тупо уставился выцветшими серыми глазами перед собой. Беспричинная глухая злоба к развратной торговке переполняла мучившего с похмелья бомжа. Погодя, за металлической стеной палатки негромко вскрикнула Зинка, и Борис слегка оживился: разваливавшийся было мир, приобретал четкие очертания. Его глаза под лохмотьями бровей засуетились, обрадовано и выжидающе, потрескавшиеся от зноя губы сложились в подобие улыбки.
Громыхнув железной дверью, из палатки вышел ее владелец. Борис дождался, когда отъедут новенькие “Жигули”, потом с трудом поднялся с земли и надолго прилип к окошку потной бородой.
- Зинк, а Зинк, одежу царскую купи.
- Какую?
- Царскую.
Смешливая Зинка до икоты зашлась в хохоте.
- Борюсик, ты случаем, не княжеских кровей будешь? Наверное, родословную свою где-то раскопал?
Борис стойко снес насмешку.
- Не веришь, чертова лахудра, смотри.
Он шага на два отступил, чтобы было видно его целиком, и стал, запрокинув назад разлохмаченную голову. Набежавший ветер в сторону завернул лопатообразную бороду.
- Видала?
- Фьюить, - Зинка протяжно свистнула и икнула, - Классно смотришься.
- Ну, так купишь что ли? – спросил Борис и слезливо заморгал.
- Подумать надо.
- Зин, чего думать-то? Бери, не прогадаешь.
- Сколько?
- Поллитра.
- До-ро-го.
- Так ведь одежа-то царская.
За зубоскальством они не заметили, как проходивший мимо рослый парень остановился, с интересом прислушиваясь. Его мордастое лицо было непривычно густо усеяно коричневыми конопинами.

* * *
В отделение Рогожкин приехал через пятнадцать минут после того, как ему позвонили. Пухлощеки дежурный, зная норов старшины, заранее решил получить причитающуюся ему сумму. Он шагнул навстречу и нахально протянул раскрытую ладонь.
- Рог, стольник гони.
- Думаешь, заява на столько потянет?
- Потянет, - успокоил дежурный. – Даже на много больше.
Рогожкин с неприкрытым сожалением вложил в потную от напряжения ладонь дежурного сто баксов.
- Бери… вымогатель.
Он еще пытался шутить.
Через минуту, когда рыжие в крапинку глаза, читая, сползли сверху в них по листу, его лицо приобрело злобное выражение. Он, не мигая, уставился на дежурного.
- Рог, ты что?
- Кто еще знает?
- Никто.
- Точно?
- Какой-то Борис… они вместе с ним живут.
- Та-ак, - зловеще протянул Рог и вдруг за отворот форменной рубахи притянул к себе струхнувшего не на шутку дежурного. Огромный кулак, придавливая шею, вспух синюшными жилами. Брызгая тепло слюной, Рогожкин сказал, твердо выговаривая слова прямо в вылупленную бель перепуганных глаз.
- Если ты, дерьма кусок, кому-нибудь про это вякнешь… пиндец тебе… Понял?
Через захлестнутое воротом горло дежурный никак не мог протолкнуть слово.
- По-по-понял.
Отцепляясь, Рог коротко пихнул его назад, и пухлощекий, белый, как саван, обессиленный, плюхнулся на стул. Шумно отдуваясь, потер покрасневшую шею дрожащей ладонью, сказал, трудно ворочая непослушным языком.
- Рог… ты это самое… можешь на меня положиться.
- Посмотрим, - сказал Рогожкин неопределенно и, придавливая его тяжелым взглядом, сунул за пазуху в порванный ворот еще одну банкноту достоинством в сто баксов. -  Посмотрим, - повторил он.
По прежнему адресу (его Валек указал в заявлении или машинально, или преднамеренно) он, естественно, не проживал. Вышедшая на звонок разбитная толстуха сказала, что Тихотравкины продали ей квартиру пару месяцев назад, и где обитает в данное время бывший владелец, ей неизвестно. Таким образом, найти заявителя столь ужасного пасквиля в ближайшие дни не представлялось возможным. Рогожкин рвал и метал, не находя себе места; промедление в обнаружении и перекрытии источника информации было для него чревато известными последствиями. Прямо по Ленину – промедление смерти подобно. Выручил случай…

* * *
- Ладно, сжалилась Зинка, - раздевайся.
Ее слова, будто сладко патокой мазнули душу мучившего с похмелья Бориса. Дрожа от перевозбуждения, путаясь в длинных рукавах кафтана, он кое-как стянул его с себя и, перекинув через плечо, рысцой затрусил в милостиво распахнутую перед ним дверь.
- Зинка, ты молодец…выручила меня, старого дуралея, - скороговоркой частил он, производя обмен реквизитного царского кафтана на поллитра осетинской самопальной водки. – Вот выручила, так выручила. В век не забуду. Я тебе за это как-нибудь розы подарю, - великодушно пообещал он, прислушиваясь внутри себя к знакомому чувству сосущей тошноты. -  А ты как думала.
Привычно посмеиваясь от его болтовни, Зинка все же предупредила.
- Слышишь, Борюсик… здесь не пей. Не дай Бог, хозяин увидит, выгонит меня к чертям собачьим.
- Понял, Зинуль, понял.
Борис впихнул за пояс болтавшихся брюк бутылку и, придерживая ее рукой, спешно засеменил от палатки прочь.
Придерживаясь серой тени домов, Рогожкин следом. Борис завернул в первый, попавшийся на пути подъезд и нетерпеливо выудил из-под рубахи водку.
- Борис?
 Услышав в устах незнакомого парня свое имя, Борис едва не выронил бутылку.
- Допустим, - осторожно сказал он, досадуя на то, что ему мешают к ней приложиться.
- Поговорить надо.
- О чем?
Борису совсем не понравилось, каким это тоном было сказано.
- О Тихотравкине.
- Это кто такой?
- Валек… Сожитель твой.
- А-а.
Борис хотел, было сделать пару глотков, но таинственный незнакомец перехватил руку.
- Успеется.
- Тебе чего надо-то? – обозлился Борис и, отступив назад, вжался спиной в стену. – Чего ты ко мне привязался… к убогому?
- Где сейчас Валек?
- Не знаю.
- Зна-аешь.
Борис вдруг четко осознал, что этот рослый парень и есть тот самый рыжий мент, про которого рассказывал Валек и который обобрал его и убил мужика в карьере. Теперь он, несомненно, хочет добраться и до него самого за то заявление. А Валек-то говорил, что теперь мента посадят. Страх обуял Бориса. И все же он не признался.
- Не-не знаю, - запинаясь, ответил он.
- Зна-аешь, - надавил Рог и значительно поглядел на трясущуюся в его руке распечатанную бутылку. – Не скажешь? Вылью.
Борис обеими руками прижал к груди с таким трудом добытое, желанное зелье.
- Ну.
Рог сделал движение, будто собираясь ее отнять.
- В старом доме… двухэтажный такой… тот самый…ну, который под снос приготовили, - не дожидаясь исполнения угрозы, быстрым говорком разрядился Борис.
- Добро, - Рогожкин поощряюще похлопал его по плечу. – Вот и все вопросы сняты.
Он повернулся и шагнул по направлению к двери. Борис облегченно вздохнул; запрокинув голову, воткнул горлышко в рот, но так и не успел сделать ни одного глотка. Рог, словно скрученная пружина, с разворота внезапно нанес ему удар кованым каблуком в голову. Хрупнула височная кость, и Борис, откинутый к стене, медленно сполз по ней на грязный пол. Из угла сморщенных от мгновенной боли губ бугристым валом выползла густая пузырившая кровь, потекла, теряясь в бороде, а с бороды на проношенную несвежую синь рубахи.  Потухшие глаза даже в смерти остались открытыми, со скорбным удивлением взирая на столь несправедливый мир.
Рог никогда не оставлял свидетелей: тюрьмы он боялся хуже смерти.

11
За окном стояла темная ночь. За лесом погромыхивало, и сполохи дальних зарниц на мгновенье освещали деревенскую убогую обстановку. Лина не спала. Она лежала на спине, закинув за голову руки, не моргая, смотрела в сумеречную темноту. Возле, свернувшись калачиком, посапывала дочь, и ее теплое дыхание ощущалось кожей подмышек.
… Обещанного в подарок медвежонка малышка с нетерпением ждала целую неделю. Она дни напролет сидела в горнице и смотрела на улицу. В распахнутое окно заглядывало солнышко, ласково пригревало веснушчатое лицо, а набегавший из сада ветерок нежно перебирал пушистые завитки волос. Тая на губах счастливую улыбку, девочка спрашивала.
- Бабуль, а мама скоро приедет?
- Скоро.
- Когда?
- Через четыре дня.
Мучительно растянутые в ожидании дни убывали, и напряжение девчушки росло. В субботу бабка, как всегда, стряпала пышки; обеспокоенная ее молчанием заглянула в горницу и ахнула, прижав мучнисто-белые руки к иссохшей от старости груди. Стоявшая у окна инвалидная коляска пустовала. Бабака, унимая нервную дрожь, стонущим голосом позвала.
- Внученька-а…
В горнице теплая уютная тишина, лишь в стекла барабанит частый дождь.
- Внученька…
Покачиваясь, старуха вышла в сенцы. Наружная дверь была распахнута настежь, и она увидела на крыльце внучку; вцепившись, чтобы не упасть, в резную балясину, девочка стояла на пороге и неотрывно смотрела на ведущую из леса стежку, тающую в дождливой дымке. Порывы мокрого ветра безжалостно рвали подол ситцевого платьица.
- Ох, чадунюшка, - застонала бабка и, метнувшись к внучке, подхватила ее на руки. – Как же ты меня напугала, моя любонька.
Ляская от холода зубами, девочка чуть слышно прошептала.
- Я бабуля ходить уже могу.
…В стекло кто-то украдкой поскребся. Лина вздрогнула, холодок страха мелкой сыпью пробежал с головы до пят. Она приподнялась на локте, подалась вперед, до рези, в глазах вглядываясь в чернеющие за окном кусты. На секунду в саду стало сине, и Лина успела рассмотреть изломистый силуэт ветви. (Срезанный молнией сучок старой вишни под ветром касался бревенчато стены дома.) С протяжным вздохом перемешанных чувств облегчения и нервозности Лина приняла прежнее положение; с боку зябким комочком жалась дочь. Промучившись всю ночь сомнениями, Лина заснула на рассвете. Тревожный и нерадостный сон облегчения не принес. После завтрака она не стала, как всегда, дожидаться вечернего поезда, собралась уезжать с дневным.
- Не побудешь? – спросила мать, и Лина, отводя глаза в сторону, соврала. – Не могу. К работе надо подготовиться.
Мать настаивать не стала, ответила вздохнув.
- Как знаешь. Тебе виднее.
В этот раз провожать вышла и дочь. Поддерживаемая за ручку бабушкой, она самостоятельно докандыляла до порога; долго махала вслед ладошкой.
- Мамуль, медвежонка-то не забудь все-таки привезти.
- Не забуду.
Старуха – эта мудрая и любящая женщина – молча гладила внучку по голове, с внешним спокойствием поглядывая на вьющуюся в походке дочь. Лина на ходу перебирала плечами, но ее узкая напряженная спина могла сказать о многом.
Старуха рукавом вытерла глаза, шепнула.
- Пойдем, внученька, в дом…
Сдерживая шаг, чтобы не побежать, Лина по росной стежке дошла до леса; ее костлявая фигура растаяла среди глянцево блестевшей листвы. Скрывшись с глаз провожающих, она опрометью кинулась бежать; не переводя дыхания, Лина за считанные минуты добралась до станции. Ее всю трясло. По перрону, заложив руки за спину, с важным видом прогуливался дежурный милиционер. Лина опасливо оглянулась и решительно направилась в его сторону. Милиционер прошел десяток шагов – Лина следом, милиционер развернулся – и она за ним. Ни на шаг не отстает. Внезапно он остановился прикурить, и Лина едва не налетела на его согбенную спину.
- Гражданочка, в чем дело?
- Нет… ничего.
Молодой дежурный с подозрением изучал ее бескровное лицо с темными окружьями вокруг провалившихся внутрь печальных глаз.
Лине стало неудобно, что ее принимают за ненормальную, и она захотела поскорее уйти. Повернулась и пошла от него. Милиционер крупно шагнул следом и успел ухватить за руку. Лина поморщилась от боли.
- Гражданочка, ваши документы.
Лина хотела, было возмутиться, но передумала и с какой-то услужливой поспешностью протянула служебное удостоверение.
- Извините.
Милиционер четко козырнул ей, пояснил.
- Служба.
- Понимаю.
Лина была рада завести разговор, чтобы не оставаться одной.
- А вас как зовут?
Парень растерялся; острые смугловатые скулы покрылись румянцем.
- Меня? Зачем?
- Просто.
- Игорь.
Приличия ради мент поддержал разговор; с охотой отвечал на ее незатейливые вопросы, дивясь про себя, ее болтливости. И все же он не выдержал – а может из-за того, что подходил пригородный поезд – извинился и отошел, виновато улыбаясь.
- Знаете ли, служба.
Лине было жаль расставаться  с ним, лучшего попутчика до города не найти.
- Счастливого дежурства.
У дверей она в последний раз оглянулась и нерешительно вошла, словно ступила на тонкий непрочный лед. В пустом вагоне сидела влюбленная парочка. Лина прошла по составу дальше, выискивая вагон многолюднее. Ей повезло. В первом от тепловоза вагоне пустовало место. Чувствуя, как от переживания подкашиваются ноги, Лина со всего маху плюхнулась в мягкое сиденье.
За окном, меняясь, привычным калейдоскопом поплыл пейзаж. Омытый вчерашним ливнем лес дивно зеленел. Когда проезжали по мосту, было видно, как в реку по косогору стремительно бежали вспенившиеся ручьи. На дальнем лугу цветисто пестрело коровье стадо.
Лина вздохнула и отвернулась, украдкой оглядывая попутчиков. Прилепившийся с вечера страх не хотел отпускать. Не замечая за собой, Лина нервными движениями пальцев перебирала на кофте оборки. Пока доехала до вокзала успела передумать о многом: о своей жизни, о дочери, о Тихотравкине, о бывшем любовнике, который хотел ее вчера убить. Мразь. Ему оказалось мало того, что он ее в свое время поимел. Так нет же, местью загорелся, подонок. Ему ли думать об этом, изувечившему Лине жизнь. В милицию заявить? Начнутся непонятные расспросы, таинственные перемигивания, непотребные смешки. Нет уж, Господи, уволь меня от этого… Вообще-то трусливый Толян из города, наверное, уже уехал. Не будет же он дожидаться, когда его опять посадят. Второй ходки ему не выдержать. А в том, что она заявит, он, конечно, ни на йоту не сомневается.
Придя к столь утешительному для себя выводу, Лина несколько успокоилась; расслабленно опустились угловатые плечи, уголки тонких губ плаксиво выгнулись к низу и из прикрытых контактными линзами зеленых глаз непроизвольно покатились слезы.

* * *
- … Вот такой расклад получился. А теперь соображайте, что нам надо предпринять по этому поводу.
Рогожкин коротко пересказал подельщикам неприглядную историю с заявлением, нарочно умолчав о том, что о них там не упомянуто ни слова. Они трое находились в комнате для инструктажа и развода дежурного наряда. Лом сидел, облокотившись на колени, опустив голову, молча слушал. Юрок стоял у окна вполоборота, низко опустив голову на грудь. На его лице лежала печать некоторого смятения. Кинув по ним беглый взгляд, Рог остановил глаза на Ломове.
- Твое мнение?
- Валить надо, - сказал Лом обычным спокойным голосом и поднял угрюмое лицо на старшину.
- А ты как?
- А что я, -  начал медленно Юрок, выигрывая время, быстро перебирая в уме возможный ответ, чтобы только не участвовать в новом убийстве.
- Ты не финти, - разгадал его замысел Рог. – Да или нет?
- Не знаю.
- А что тут знать.
Лом вскочил и подошел к нему вплотную. Юрок испуганно вжался худым задом в подоконник, избоченив голову, исподлобья сторожил каждое его движение.
- Ты уже по уши повяз в этом дерьме, - начал Лом сдержанно и раздельно: - На отсидку нам вместе придется по этапу идти. Улавливаешь? Вместе. А нет, так что ж… одним больше, одним меньше, - закончил он обычным спокойным голосом и отошел, закидывая за плечо автомат.
Юрок, зиркая круглыми, напуганными глазами проводил его до дверей.
- Ну, что ж, Юрок, - голос Рога был угрожающе глух. – Лом дело базарит. Лямку в одной упряжке тянем. А нет, так сорную траву из поля вон.
Он шагнул к Юрку и потянул его за рукав рубахи за собой.
- Подумай об этом. А сейчас отваливаем на дежурство.
Они вышли из комнаты. В дежурке слышен оживленный говор, кто-то охрипшим с похмелья тенорком травил свежий анекдот. По голосу Рог узнал дежурившего сегодня Шведченко.
… В три часа ночи мент останавливает на улице мужика.
- Куда вы направляетесь  в такое позднее время?
- Иду на лекцию, на тему морали.
- Да кто же это в такую пору станет читать лекции о морали?
- Моя жена, товарищ милиционер.
От дружного хохота дрогнули стекла.
Рог, проходивший мимо, громко крикнул, осиливая шум.
- Слышь ты, мент, мы на моей машине сегодня будем дежурить.
Шведченко повернул к нему раскрасневшееся от хохота лицо и, не разобрав ни слова, отмахнулся рукой – мол, делай, что хочешь.
Наряд вышел на улицу. Смеркалось. С иссиня-бледного неба подмигивали редкие яркие звезды.
- По коням, пацаны.
Рог крупно зашагал к “Ниве”, следом, прикуривая на ходу, Лом и последним Юрок, ускоряя шаги, чтобы не отстать.
Быстро пересекли площадь, направляясь в ту сторону, куда с завидной настойчивостью указывала гранитная длань вождя мирового пролетариата. У ювелирного магазинчика опять повернули, окунаясь в темноту не освещенной фонарями улицы. Покачиваясь на ухабах давно не асфальтированной дороги, подъехали к подготовленному к сносу дому. В оконных пустотах жутко отсвечивала чернота.
- Короче так, - скрипнул зубами Рог. – Один со двора, другой с фасада, и смотреть в оба, чтобы он не выпрыгнул в окно.
Оставив распахнуто дверцу, Рог грузно выбрался из салона и, стараясь меньше производить шума валявшимся под ногами строительным мусором, осторожно стал подниматься по лестнице, подсвечивая себе фонариком.
… Валька нещадно кусали налетевшие с улицы комары. Они с противным зудом вились в темноте у лица.  Валек с головой завернулся в изобилии валявшиеся кругом лохмотья и совсем собрался, было уснуть, как вдруг захотелось помочиться.  Прикрытого пропахшим тряпьем, комары его уже не донимали, поэтому вставать не хотелось. Он хотел терпеливо снести следующие мучения и попытаться уснуть. Валек долго вздыхал, кряхтел, не шевелясь, боясь, неосторожным движением усугубить свое состояние. И все же не стерпел. Чувствуя, что мочевой пузырь вот-вот не выдержит пивной нагрузки, он скинул с себя вонючее шмотье и с неохотой поднялся. Не зажигая свечи, на ощупь вышел на площадку. Застегивая на ходу ширинку, возвращался, как вдруг внизу услышал явственные шаги кого-то грузного. Борис, пропавший пару дне назад, ходил шаркая. Василий легко и быстро. Валек замер на месте и, вытягивая шею, заглянул через перила. Взрезая густую тьму, по стенам скользил острый луч фонаря. Не мигая, он постарался разглядеть темное очертание человеческой фигуры. Таинственный незнакомец неожиданно запнулся и, удерживая равновесие, всплеснул руками, на долю секунды осветив наглую рыжую морду. У Валька сдвоило сердце и ушло куда-то в пятки, непрошенный вскрик застрял в перехваченном спазмой горле. Не сводя с поднимавшегося по лестнице Рогожкина расширенных от страха глаз, Валек, словно рак, попятился задом, благоразумно скрываясь за стеной.
Рог мазнул желтым лучом по стене и вошел в комнату, которую минуту назад покинул Валек.
Здесь устойчиво держался спертый удушливый запах гнили и сырости. Рог ботинком переворошил сваленное в беспорядке тряпье. Тихотравкин или еще не приходил, или уже куда-то ушел по своим делам. Дрожа в кипящей злобе, старшина пинком поддел ящик, заменяющий бомжам стол; в стороны полетели пустая консервная банка и остатки сегодняшнего ужина.
- Упустили сучонка, бля.
Уже не таясь, он громко затопал по полу, торопясь выйти на свежий воздух. С улицы внезапно послышался топот ног и приглушенный вскрик. “Паяца задержали!” – мелькнула у старшины мысль. Рогожкин сорвался с места и, не боясь переломать себе в темноте ноги, перепрыгивая сразу через две ступеньки, понесся вниз. Задыхаясь, выскочил из подъезда.
- Где? Кто?
- Этот что ли?
У стены, широко топыря ноги, как учили, стоял Лом; задом к нему с заломленными за спину руками, согнувшись в пояснице, кособоко стоял Тихотравкин и тихо подвывал от боли.
- Пусти, ментяра… пусти… о-ой.
Рогожкин быстро подошел. Не владея собой, стукнул его по голове фонарем и, подхватив под мышки вмиг обмякшее тело, крикнул.
- Помоги…
Они волоком дотянули его до машины, потом взяли за руки и за ноги и кулем забросили в багажник. Лом приглушенно свистнул, подзывая условленным знаком Юрка.
- Сцапали?
Из-за угла, словно приведение, вывернулся третий.
- Все ништяк, поехали… на свалку.

* * *
Толян промок до нитки. Зябко ежась в приподнятый воротник короткого не по росту плаща, он едва тащился по грязной скользкой дороге. Побоявшись, что Лина успеет позвонить в милицию, Толян на станцию не вернулся, а сделал большой крюк, обходя полустанок стороной. Известно, что проселочные дороги и в солнечные дни особенно сухими не бывают, а уж в эту пору на диво топки. Со звучным чмоканьем, отрывая от грязи, заляпанные глиной мокрые туфли, Толян спускался к шоссе.
Грозовая туча черной глыбой свалилась за дальнюю кромку леса. Грохочущий ливень заметно поутих. Но дождь совсем не перестал: с посветлевшего сизого неба нудно моросил на размякшую землю. Мутные потоки сползали под уклон, вымывая извилистые дорожки; нещадно крутили в пенящихся водоворотах сосновые иголки и листья.
До шоссе оставалось несколько шагов, когда Толян нечаянно поскользнулся и последние метры проехал по жидкой грязи на коленях; брюки с грязными ошметками на коленях стали похожи на половую тряпку. Впрочем, и сам он выглядел не лучше, этакое огородное пугало: скрещенные крест накрест палки с мокрой поддевкой внакидку. Толян, сбивая налипшую грязь, постучал подошвами ботинок по асфальту. Впечатление было такое, будто он освободился от железных веригов на ногах. Плотнее запахнул обвисшие полы сырого плаща, и устало зашагал в сторону города; шлепал прямо по лужам, разбрызгивая по сторонам мутную воду, иззябшими синими губами шептал беззвучно.
- Убью суку. Мамой клянусь, убью тварь.
Толян поднялся на гору. Оглянулся назад и едва различил в дождливой мге расплывчато колеблющееся вишневое пятно. Он сошел с дороги, поджидая. Бесформенный комочек, приближаясь, приобретал конкретные формы Жигулей “копейка”. Толян, голосуя, выкинул вперед кулак с опущенным вниз  большим пальцем. Жигули остановились.
- Чо надо?
Придерживая у горла за отвороты плащ, Толян заглянул в приоткрытое окно. По его лицу ручейками стекала вода, он сказал непослушными губами.
- До города возьми.
- Стольник, - нагло заявил хозяин раздолбанных Жигулей.
У Толяна возникло желание ткнуть его ножичком в шею, как поросенка, и тут же пропало из-за осиливающей тело чугунно ломоты и равнодушия. Пачкая переднее сиденье, он молча влез в теплый салон. Вихрастый автолюбитель недовольно поморщился, но промолчал: очевидно, стяжательство к деньгам перебороло временные неудобства. “Бабки” на дороге  не валяются, а старенькие чехлы можно и постирать. Паренек проглотил вздох.
- Ну, чо, поедем что ль?
До самого города Толян не проронил ни слова; сидел, по-птичьи нахохлясь, угнув вперед лобастую мокрую голову. Отросшие за два месяца волосы, жиденькими охвостьями липли к просвечивающей между ними синеватой коже.
- Куда ехать-то?
Паренек растерянно притормозил у первой автобусной остановки.
Не разжимая зубов, Толян нехотя процедил.
- Прямо.
У торгового дома остановились. Толяну платить не хотелось; но он четко придерживался правила, что жадность фраера сгубила. Не надо было, чтобы этот скупой бычок его запомнил. Толян молча вынул из бокового кармана промокший стольник и, не отдавая в руки пацану, с тихой злобой прилепил изнутри к лобовому стеклу; нарочно оставив распахнутой дверцу Жигулей, дворами пошел к своему дому.
Валентина Федоровна пришла недавно с рынка и варила обед. Аппетитный запах мясного борща выдавил у Толяна обильную слюну; он звучно сглотнул. Захотелось есть. Голодный желудок скрутило застарелой болью. Часто сглатывая подступившую к горлу тошноту, Толян неуверенными движениями спрятал в свою сумку финку.
- Толя, это ты шуршишь?
- А то кто ж еще?
Толян, не расшнуровывая, скинул насквозь промокшие туфли. Заграничная кожа растягивалась жеваной промокашкой, с боков вязко тянулась закрутевшая грязь.
- Ой, Толя, ты весь вымок.
В дверях стояла Валентина Федоровна. В ее по-птичьи округлых от изумления глазах теплилась нерастраченная вдовья забота.
- Толя, тебе надо переодеться. Ты можешь заболеть.
- Небось.
- Нет, нет, я знаю, что говорю. Я тебе сейчас принесу сухое белье.
Спустя полчаса Толян сидел за столом на кухне. Он тщательно выкупался в ванной, и на его щеках горел густо румянец. Толян ел долго и старательно, будто голодал целую неделю. Хозяйка стояла у плиты и, скрестив на высокой груди, оголенные по локти руки, смотрела, как он жадно жует.
- Кушай, кушай…
Насытившись, Толян затуманенным взглядом поглядел на женщину, сказал, едва ворочая непослушным языком.
- Я это самое… спать пойду.
- Конечно,… иди.
Уже засыпая, Толян невнятно подумал, что с месяц придется не выходить из квартиры, залечь на дно. А уж потом…
Он спал ничком. Свесившаяся с кровати правая рука упиралась большим ногтистым пальцем в пол. А в это время в ванной Валентина Федоровна стирала его испачканную одежду. Выставив туго обтянутый платьем раздвоенный зад, она неловко корячила полные розовые от пара ноги.

* * *
Юрок помнил, что за его сидением в скрюченной позе лежит оглушенный рогом Валек, но все равно вздрогнул, когда  раздался позади протяжный стон. Очнувшийся Валек, догадавшись, куда его везут, по щенячьи жалобно заскулил, в темноте пуская слюнявые пузыри. Стараясь не обращать на него внимания, Юрок с деланным равнодушием уставился в боковое окно. Неоновые огни разноцветных вывесок издали сливались в непонятные словосочетания, а по мере приближения “Нивы” выпрямлялись, четко читаясь на стенах зданий и так же сливаясь, пропадали позади. Юрок едва успевал их прочесть. Неожиданно Валек затих: он был зол на себя за то, что сейчас струсил, поддавшись животному страху. Вдвойне ему было противно оттого, что он поверил в законность милиции и, как последний идиот, написал заявление, рассчитывая на справедливость. Теперь все пережитое выглядело смешно и постыдно.
Стукаясь головой о пол, Валек прикинул свои возможности. По всему выходило, что сбежать от оборотней в милицейской форме не представлялось возможным. Открыть изнутри дверцу багажника было никак нельзя. У  Валька дрогнули углы губ, в злобном оскале обнажилась желтая накипь плотных зубов. Нет, он не баран, которого везут на заклание. Ударившись вначале головой, а потом плечом о выгнутые трубы сиденья, Валек рывком поднялся на колени и, вытянув клешнятые руки, намертво вцепился черствыми грязными пальцами в шею сидевшего сзади омоновца.  Юрок, и в мыслях не державший подобной прыткой выходки от тщедушного мужичка, натужно захрипел пережатым горлом; вцепившись своими руками в него, пытался оторвать их от шеи. Лицо его набухло синевой, перепуганные глаза тяжело ворочались в глубоких глазницах.
- Всех удавлю, - задыхаясь, выкрикивал Валек, скаля зубы, - за жену удавлю, за дочь, за деньги… за все, все.
Лом, развернувшись, с места пытался достать Валька кулаком промеж горящих ненавистью глаз.
Рог, сообразив, что прикольная, по его разумению, драка может закончиться для тонкошеего Юрка печально, остановился. Хмыкая про себя о суматошно возне, не спеша, обошел вокруг машины и, приподняв багажную дверь, с силой двинул возмутителя спокойствия ногой в почку. Валек, проглотив остатки вырывавшихся из него оскорбительных слов, кулем обвис на спинке заднего сиденья.
- С-сука, Рог, - хрипло дыша, еще не окрепшим голосом выдавил из себя Юрок. – Зачем крышку, разделяющую багажник с салоном, снял?
- А то не знаешь? Чтобы ворованных железок больше влезло.
Юрок вывалился из салона на обочину, массируя горло, стал жадно хлебать свежий воздух.
- С-сука, вот с-сука.
Неожиданно заработала висевшая у него через плечо рация.
- … Триста девятый, триста девятый. Прием.
Рогожкин широко шагнул из-за машины и сорвал с Юрка рацию.
- Я триста девятый. Прием.
- … У ресторана поножовщина. Поезжайте туда.
- На чем поезжай… - хотел было возмутиться Рог, но, вспомнив, что сам предупредил Шведченко о дежурстве на свое машине, буркнул зло.
- Понял, выезжаем.
- А этого куда?
Впервые в жизни Лом растерялся.
- Куда, куда? Я почем знаю, куда, - заорал Рог.
- Слушай, - вспомнил Лом, - у тебя же здесь гараж поблизости.
- Ну.
- Вогну. Давай его в подвал бросим, а после ресторана разберемся.
- Ништяк, - обрадовался Рогожкин и от избытка чувств даже  хлопнул его по плечу, что обычно себе не позволял, боясь своей бесцеремонностью рассердить Лома. -  Ну, ты, Лом, бля, головастый.
Рог за шиворот приподнял с панели скрючившегося в рвотных позывах Юрка и рывком впихнул его в салон.
- Сиди, сто чертов твоей матери.
Мотор “Нивы” взревел на повышенных оборотах, и автомобиль козлом скакнул с места. Минут пять ехали молча. В темноте не было видно их лиц. Под колесами с липким шелестом отрывался асфальт.
Юрок, привалившись в угол, глухо посапывал. По телу мелкими судорогами пробегала дрожь: его еще не покинуло ощущение холодных скользких пальцев на своей шее. Думал, встревоженный надвигавшимся неведомым. Старался припомнить что-то гнетущее в мыслях, которое овладело им в последние дни. Бился в догадках и никак не мог уловить ускользающее главное. От этого на душе было муторно, не по себе. Перебирая в уме случившееся пару минут назад, неожиданно для себя по-новому представил положение вещей: “Вот она, зацепа… Мужик орал, что у него убили жену, дочь и деньги отняли. Кто? Я же здесь не при делах. Значит,… значит, Рог с Ломом. Но почему тогда я должен его убивать? Это будет двойное убийство. Ради чего? Денег? Плевать мне на них. У меня и так вся душа изболелась из-за того гада. Надо же было ему в это время оказаться у гаражей. Но,… но зачем я туда полез? Зачем? Зачем связался с Рогожкиным и Ломовым. У нас же разные жизни. Кто они? Бывшие рабочие. Черная кость. А я? Интеллигент в третьем поколении. Что делать?” И быстро подсказывала догадка: “Надо мужика выручать. Будет, что будет. Хватит преступлений. И из ментов надо уходить. Мама правильно предлагала, чтобы я поступал в пединститут”.
Удя в себя, Юрок не заметил, как подъехали к гаражам. Потирая ладонью горло, очнулся, когда Лом позвал, обернувшись.
- Ты чо, курва, уснул?
Первый выскочил из-за руля Рог, на бегу крикнул.
- Руки ему свяжите.
Они вылезли из машины. Густая темень обволакивала гаражи. Юрок огляделся в злобно тоске. Застрявшая за тучкой луна едва окрашивала в серебристый цвет ее левый окраинец. На фоне иссиня-лилового неба мрачными надгробиями высились черные силуэты труб ТЭЦ. У ворот в свете галогенных фар возился с замком Рог.
- Вяжи его, суку.
Лом чувствительным тычком сунул Юрка в бок и, распахнув багажник, одной рукой легко выволок Валька на землю.
- Вяжи.
Юрок долго возился внизу у колес, с видимой тщательностью связывая Вальку руки. На самом деле, безвольно свисавшие костлявые кисти он едва спутал, оставив ему возможность самому освободиться.
От ворот с нетерпеливой нервозностью заорал Рог.
- Живее, бля.
Юрок вздрогнул, когда над ухом Лом эхом гаркнул.
- Все что ль?
- Все.
Ломов за шиворот почти рысью поволок Вальково тщедушное тело к гаражу. Юрок, дрожа губами, следом.
- Скидываем его в погреб, - торопливо сказал Рог, помогая.
От ворот Юрок видел, как они, не церемонясь, перевалили вялое еще тело в темный квадрат створа. В цементной клети глухо стукнуло.
- Ништяк.
Рог захлопнул крышку, не запирая на замок.
- Никуда теперь не денется.
Он отряхнул ладони друг о друга.
- Поехали.
У ресторана, усмиряя разбушевавшихся братков, они провозились часа два, потом сразу же был вызов в другое место, потом какой-то пьяный дебил топором хотел зарубить жену, якобы изменяющую ему с соседом. Пожилой сосед в страхе заперся в доме, придвинув тяжелый комод к двери. После того, как пьяного дебошира арестовали, обессиленный сосед никак не мог сдвинуть комод с места. Всю ночь, промотавшись по городу, наряд освободился только под утро, когда на востоке в лиловой тусклой позолоте забрезжил рассвет. Заниматься с обреченным на жертву Вальком было поздно.
- Вот что, парни, - сдавая дежурство, предупредил Рог. – Сейчас разбегаемся, а к ночи задуманное надо довести до конца.
- Ладушки, - зевая, ответил Лом и, сдав свой автомат в оружейку, на троллейбусе поехал домой отсыпаться.
- А тебе все понятно? – Рог угрожающе уставился на Юрка. – Смотри, куда не слиняй сегодня.
- По-онял, - с неохотой протянул Юрок.
- Ну, то-то.
Довольный Рог, хрустнув плечами, потянулся и пошел в тир побаловаться стрельбой. Юрок проводил его тоскующим взглядом, повернулся и, сгорбив спину от недобрых предчувствий, поплелся по длинному коридору на выход, тяжело переставляя уставшие ноги. Шел, словно на ходулях, не сгибая ноги в коленях. Выйдя за порог, Юрок остановился. Возле отделения не было ни души. У бетонного бордюра стояли припаркованные машины сотрудников.  Он на минуту задумался, потом торопливо оглянулся, и откуда у него только прыть взялась, тенью метнулся к “Ниве”. Как он и предполагал, дверь оказалась не запертой. Занятый думами о Вальке, Рог забыл заблокировать замки. Юрок распахнул дверь со стороны водителя и, вытягиваясь на сиденье в ширину салона, стал правой рукой лихорадочно шарить в “бардачке”. Нащупав холодную связку гаражных ключей, быстро потянул их к себе.

* * *
Валек очнулся от холода. Подол рубахи задран выше груди и, костлявые ребра, обтянутые бледно кожей, были плотно прижаты к цементному полу. В глазах сырой мрак. Он прислушался. Тишина, густая и недвижная. Саднило разбитое лицо. Из угла рассеченной губы тонкой цевкой вытекает кровь, образовав под щекой теплую лужицу. Валек слизнул пресную мокроту и хотел подняться. Острой болью резануло чуть повыше поясницы, где находятся почки. Валек скрежетнул зубами и со стоном повернулся на живот, полежал, пока не утихла боль. Потом пошевелил связанными кистями рук. Чувствуя, как узел веревки медленно, но неуклонно расползается,  багровея от натуги, с силой потянул их в разные стороны. Узел развязался, и Валек, сидя на холодном полу, стал с наслаждением растирать затекшие кисти. Зудевшая от ворсинок кожа приятно затеплилась. “Где я?” – подумал, запоздало, и дрогнул от испуга, последними остатками воли отгоняя страшную мысль. Чутье подсказывало, что сидит он в каком-то подземелье. Валек поспешно поднялся и ощупью стал шарить руками в дегтярно-черном пространстве. Исследовав холодную клеть со стеклянными банками на деревянных стеллажах и ссыпанной в углу прошлогодней проросшей картошкой, Валек нащупал металлическую лестницу, ведущую наверх. “Погреб”, - опалила радостная мысль и тут же погасла, придавленная следующей: “А ну к он заперт”. Дрожа от нетерпения, Валек стал карабкаться вверх; один раз неловко  оступился и загремел вниз, больно ударившись в очередной раз о пол. Наконец, несчетное количество перекладин было преодолено, и его рука уперлась в сваренную из железных уголков раму с нашитыми сверху толстыми досками. Валек попробовал стронуть крышку руками, но она оказалась очень тяжелой для ослабшего от недоедания бомжа. Тогда он поднялся еще на пару ступенек и, согнув дугой шишковатый позвоночник, мосластым плечом уперся в заплесневелые снизу доски. От натуги, багровея и покрываясь липким потом, Валек все же стронул ее с места и не в силах откинуть до конца, в кровь, сдирая кожу со спины и живота, кое-как протиснулся в узкую щель, со страхом ожидая, что неимоверно тяжелая крышка его придавит насмерть.
В гараже стояла парная духота. Пахло бензином и машинным маслом. Сквозь щели скупо сочился розовый свет.
Ободренный тем, что сумел выбраться из погреба, Валек уверенно подошел к воротам и, налегая плечом, попробовал их распахнуть. Судьба сыграла с ним злую шутку. Ворота оказались запертыми на замок. Валек, расстроенный до слез, шарахнул в металл ногой и слушал, как громоподобное эхо заметалось по гаражу, огляделся. Под ногами валялся увесистый лом. Валек просунул расплющенный конец между створками, намереваясь сковырнуть замок. Его потуги оказались напрасными. Добротно приваленные толстые листы даже не погнулись. Промучившись с полчаса, Валек обессиленный сел в угол, вытянув циркулем ноги. Навалившаяся от безнадежности тоска выдавила из глаз скупые слезы, а через минуту они уже обильно текли, капали  у его ног в цементную пыль, свертываясь грязными комочками.
Из оцепенения его вывел шорох по ту сторону ворот. Кто-то быстро шел, хрумкая гравием. По тому, как шум становился все более явственным, можно было догадываться, что человек приближался. Валек настороженно поднял голову.  Недавней апатии, как и не бывало, в расширенных глазах появилась надежда. “Позвать или подождать?”, - гадал, дрожа губами. “Надо позвать”, - решил он. Из раскрытого во вдохе рта едва не сорвался крик о помощи, как неожиданно шаги затихли напротив ворот. Валек до крови закусил нижнюю губу. Мысль об освобождении рушилась на глазах.  Человек загремел ключами, отмыкая замок. Кровь, приливая к голове, звенела в ушах. До появления смертного врага оставались секунды. Решившись, Валек, стараясь ничем не выдать свое присутствие у самих ворот, осторожно поднялся на ноги и занес лом для удара. Громыхнув, распахнулась дверь, и в солнечном проеме показалась голова в черном берете.
- Мужи-ик.
Валек на короткий миг задержал дыхание и, ахнув, с силой обрушил лом на вошедшего. Юрок стал, словно наткнулся на невидимую преграду; помутневшие зрачки закатились глубоко под лоб, вылупляя  желтоватые белки глаз, он почти стоя упал навзничь, крепко ударившись стриженым затылком о бетонный пол. Берет, соскочив с головы, черным блином откатился в дальний угол гаража.
Валек отбросил лом и козлом сиганул через высокий порог распахнутой настежь двери. На улице светило солнце. Ослепленный ярким светом, Валек на миг зажмурился. Смаргивая слезливую муть, кинулся за гаражи. Обдирая одежду о разросшиеся сиреневые кусты, бежал, что есть мочи к ближайшему телефону-автомату. Единственный человек, который мог ему  сейчас помочь, это проникшая к нему состраданием Лина. “Попрошу, чтобы спрятала меня где-нибудь на время”, - думал на бегу, задыхаясь: “ – А когда все утрясется, я его по новой выслежу и убью. Не будет мне покоя ни днем, ни ночью, пока эта сволочь по земле ходит”.
До телефона оставалось шагов двести, когда Валек, не привыкший к бегу, совсем сдал; Запыхавшись, далее шел неуверенными петлястыми шагами, придерживаясь сбитыми в кровь руками шероховато поверхности домов.  В груди гулко и часто колотилось нездоровое сердце, низ правой стороны неистово колол, скручивая живот адской болью. Вязкую густую слюну не возможно было сглотнуть. Последние метры Валек преодолел совсем раскисшим. От пота клетчатая рубаха липла к телу, свалявшиеся в грязный ком некогда кучерявые волосы висли на страдальчески потухшие глаза.
С трудом, попадая подпрыгивающим пальцем в круглые прорези, он кое-как набрал нужный номер; переводя дух, говорил прерывисто.
- Лина… помоги мне… с-спрятаться. От Рогожкина… он хочет меня убить. Остальное при встрече… я звоню из автомата… да… на углу улиц Интернациональная и Карла Маркса… жду.
Он не в силах был положить трубку, ноги подкосились, и Валек медленно сполз по стене на заплеванный семечками асфальт под таксофоном. Повисшая удавленником трубка, не переставая, жалобно пищала.
Валек не помнил, как долго тянулось его прострационное состояние, очнулся от громкого окрика.
- Эй, мужик, ты чо, бля, окочурился в натуре?
Валек с трудом разлепил веки. Перед ним стоял незнакомый стриженый наголо бугай.
- Слышь, земеля?
Парень носком дорогого ботинка пихнул его в колено.
- Живой?
Валек, не мигая, смотрел на лысого, не соображая, о чем он говорит.
- Ты чо в натуре не помнишь меня? Пойло вместе глотали. Стольник я тебе башлял еще. Ну, типа, за упокой или как там… А я жив, остался, секешь, бля.
Валек с трудом вспомнил месячной давности историю. Его пепельные губы шевельнулись.
- Помню. Только я за упокой-то не стал пить.
- Ништяк, братан, бля, - обрадовался лысый, - оттого я, наверное, и живучим оказался. Смекаешь?
Валек тяжело поднялся на ноги.
- Повезло тебе.
- Чо я и базарю. А та-то как?
- Плохо.
- А чо так, лаве нет?
- И денег нет.
- Да я те дам, какой базар. Ты мне, можно сказать, жизнь спас. Сто баксов тебе хватит?
Приподнятое настроение бандита стало медленно передаваться Вальку.
- Шутишь?
- Отвечаю. Ведь тогда что произошло. Я загадал, если ты выпьешь за упокой, пиндец мне. А ты не выпил. Понял?
- Спрятаться мне от ментов надо, - неожиданно для себя пожаловался Валек. – Помоги.
- От ментов, - бандит изумленно икнул. – Ты чо, в розыске, в натуре?
Валек не стал долго объясняться, сказал просто.
- Ага.
- Ништяк.
Лысый бугай, обрадованный тем, что остался жив в бандитской разборке, где из их группировки погибли шестеро, был необычайно щедр на посулы.
У меня за городом дачка строится. Будешь там, типа, за хозяйством приглядывать Ладушки?
Нет базара, - повеселел Валек.
Ну, тогда покатили.
Бандит, топыря грозно руки, направился к припаркованной у обочины девятке цвета мокрого асфальта.

* * *
Лина сверкнула из-под очков глазами и положила трубку. Надо было спешно спасать Тихотравкина. Не думая о том, что по пути ее может перехватить мстительный Толян, она вышла из кабинета. Замыкая дверь, соврала ожидающим своей очередности людям.
- Извините, но меня срочно вызывают в прокуратуру. Буду часа через два. А пока можете погулять немного.
Сидевший первым у самой двери пожилой мужчина в потрепанной шляпе возмутился.
- Это, до каких же пор будут продолжаться подобные безобразия. Я второй раз приехал из деревни и никак не могу попасть к вам на прием.
С виноватым выражением на узком лице Лина натянуто улыбнулась.
- Вы не беспокойтесь. Сегодня я вас приму.
- Ну, то-то.
Пожилой снял шляпу и тщательно протер сизую лысину носовым платком.
- Не долго там.
Проходя мимо, Лина на полном серьезе ответила.
- Как скажете.
Нужного автобуса долго не было, и Лина поймала такси.
- Сколько?
- Тридцатник.
- Дорого.
- Как знаете, - тихий водитель интеллигентного вида равнодушно пожал плечами.
- Ну, хорошо.
Лина не стала спорить и быстренько заняла место на переднем сидении.
Они, как нарочно, не попали в “зеленую волну” и им пришлось останавливаться перед каждым перекрестком со светофорами.
Лина начинала терять терпение.
- Вы можете ехать быстрее?
- Не могу.
Водитель невозмутимо поглядел на сидящую рядом некрасивую носастую женщину, спросил со скрытой насмешкой в голосе.
- На свидание торопитесь?
- А хотя бы и так?
Интеллигент опять равнодушно пожал плечами.
- Успеете.
- Конечно.
Лине расхотелось трепать с ним языком, и она отвернулась в окно.
У названного таксофона на перекрестке никого не было, если не считать звонившей девочки с косичками. Лина, не веря своим глазам, вначале пробежала в одну сторону, выспрашивая встречных, затем в другую. Никто, по их словам, не видел похожего на Тихотравкина мужчину. Понуро ссутулив узкую спину, Лина медленным шагом пошла обратно. Шагов через пятьдесят ее нагнал “таксующий” на подержанных Жигулях интеллигент. Он предложил, приостанавливаясь.
- Садитесь, я вас подвезу.
Лина, отворачиваясь от него, всхлипнула.
- У меня денег больше нет.
- Это не важно… Садитесь.

12
Юрок потерял счет дням недели. Для него ночи и дни слились в один непроглядный мрак, которому не было конца. Он навзничь лежал в белой палате микрохирургии глаза. Удар, пришедший ломом по голове, и повторный удар при падении о бетонный пол гаража повредили в головной коре что-то главное, отвечающее за зрение. В результате, он ослеп. Жить в постоянной тьме было непереносимо тяжело, и один раз Юрок хотел даже покончить с собой. Он нащупал стоявший  на тумбочке круглый тонкостенный стакан, разбил его об угол и с каким-то чувством извращенного наслаждения вскрыл острым осколком изнутри локтевого сгиба вспухшие кровяной синью вены. Если бы не проходившая случайно мимо палаты медсестра, он истек кровью. Спешные действия опытных хирургов предотвратили стоявшую у его изголовья смерть. Злобно размахивая, косой, курносая неохотно отступила, все еще оглядываясь на исхудавшее бескровное лицо самоубийцы.
Как-то приходил, подвыпивший Рог. Пригнувшись к самому уху Юрка, торопливо шептал, боясь быть подслушанным. Из его рта вонюче разило сивушной вонью. Наверное, пил самогон.
- Говори, что ломанули тебя из-за оружия. Мол, кто-то подумал, что в пустой кобуре находится пистолет. Ну и… сам понимаешь. Деньжат мы тебе с Ломом на лечение подкинем. А про нас ни гу-гу… молчок. Смекаешь? Из игры ты уже выбыл в любом случае, так что на этот счет можешь не переживать.
И чутко заслышав за дверью легкую поступь Юрковой мамы, нарочно громко сказал, отслоняясь.
- Ты, Юра, не переживай, все будет тип-топ. А этого гада, который хотел у тебя пистолет отнять, мы обязательно разыщем. Можешь не сомневаться.
“Вот коз-зел”, - думал тогда Юрок: “Ведь все знает, а дуру гонит. Му-да-ак”.
Вошла запыхавшаяся после работы мать, и Рог поспешно ушел, любезно попрощавшись с ней.
- Сыночек, - по материному слезливо дрожащему голосу Юрок догадался, сто она плачет. – Как ты тут?
Юрок, чтобы не разочаровывать любящую его мать, через силу улыбнулся.
- Нормально, мам.
- Может, покушать что хочешь?
- Да нет, спасибо. Я есть ничего не хочу.
Тогда они проговорили часа два. Мать верила в успешный исход сложной операции. Она проникновенно говорила, пытаясь вселить в него хрупкую, как хрусталь, надежду.
- Юрочка, я понимаю, операция предстоит трудная… Но профессор сказал, что к пяти процентам из ста оперируемых  возвращается зрение. Зачем же так расстраиваться? – Она в кулачок подкашлянула, прочистив горло от перехватившей спазмы, и нарочно бодро засмеялась, чтобы Юрок слышал, что мать в панику не дается. – Мы обязательно попадем в пятерку лучших. Верь мне.
- Да ладно, мам. Чего ты меня, как дитя уговариваешь. Согласен, согласен я на операцию.
- Согласен, это одно. Верить в нее надо… сильно верить.
- Ну, уж так и верить…
Юрок скептически надул бледные, отливающие синевой губы.
- Сейчас верить никому нельзя.
Мать ушла расстроенная, но не сломленная духом. Она как никто верила в провидение. Не за что наказывать Богу ее сына и ее саму, рано овдовевшую.
А ночью Юрку приснился странный сон, будто попал он в сказочную страну: вокруг насколько хватало глаз, все светилось серебристым ярким светом – деревья, облака, трава, река…
И слышит он громоподобный голос, который возникает как бы из ниоткуда.
- Хочешь, чтобы вновь вернулось зрение?
- Хочу, - в надежде кричит Юрок.
И голос в ответ сказал лишь одно слово, и слово это было истиной.
- Кайся.
Юрок вздрогнул и проснулся. В палате стояла необычная тишина. С ним творилось что-то диковинное. Вместо привычных запахов лекарств он явственно различил неуловимый волнующий запах свежего сена.  В распахнутое окно было слышно, как в больничном саду гремели соловьи. Юрок долго лежал, вслушиваясь в певучие трели. Вдруг на сердце накатилась сладостная пустота, стало хорошо и бездумно. По его заостренному лицу потекли непрошеные слезы. Юрок всхлипнул и по-детски вслух заплакал, не вытирая слез. Он уже знал, что нужно делать.
Утром, когда пришла мать, сказал твердо.
- Мама, возьми чистый лист и ручку… пиши. Только… это самое… я тебя очень прошу… не задавай никаких вопросов.
Чувствуя материнским сердцем что-то надвигавшееся страшное, мать не менее твердо ответила.
- Ты говори, сыночек, не бойся. Я всегда буду с тобой рядом… несмотря ни на что.
- Отнеси заявление в прокуратуру.
- Отнесу…
- Пиши…
Он трудно сглотнул, прежде чем начать диктовать.
- … Явка с повинной.

* * *
Утром Рогожкина разбудила Лина.
- Вставай, пора собираться! Мне на работу надо.
- Успеется, - пробормотал Рог, потягиваясь на скрипучем диване, - я тебя подвезу.
- Надо думать.
Лина только что выкупалась в ванной, ее узкое несимпатичное лицо розовело, а изрядно выступающий вперед нос от мыла лоснился, словно лакированный. Она была одета в прозрачный шелковый халатик, плотно облегавший ее тонкую хрупкую фигуру.
Рог критически оглядел ее с головы до ног, подумал невольно: “Ишь ты, сука, вырядилась, как в “Плейбое”. А вслух сказал другое.
- Линек, поди ко мне на секундочку.
Догадываясь о его скрытых намерениях, Лина покорно присела на краешек дивана.
- Ну, что еще?
- А то.
Рогожкин протянул заросшие рыжими волосами, конопатые руки и уверенным движением спустил с ее костлявых плечиков халат. От ее тела духовито пахло цветочной свежестью. Лина, краснея, прикрыла глаза. Рог ласково стал ощупывать упругие, по-детски крошечные грудки. Под его пальцами вытянутые соски набухли. Лина затаила дыхание, и Рог, обняв, повалили ее рядом с собой на простыню, которая еще хранила тепло ее тела.
… Когда они вышли из квартиры, было без четверти восемь. Вихляясь телом, Лина едва поспевала за широко шагавшим по ступенькам Рогожкиным.
- Мы успеем?
- На машине-то? Нет проблем.
К нотариальной конторе он подъезжать не стал, а высадил ее у поворота в переулок.
- До вечера, Линек.
Лину подмывало спросить о Тихотравкине, но она так и не решилась, разумно рассудив, что если он здесь не при делах, то она просто подставит Валька в очередной раз.
- До вечера…
Золотая россыпь солнечных лучей слепила глаза. Жмурясь, Рог под нос себе насвистывал что-то веселое. Домой ехать не хотелось, и он намеревался, было завернуть на пляж, как некстати вспомнился Юрок, и секунду назад радостное лицо Рога омрачилось. Но это не была забота о слепом сослуживце, а было беспокойство о своем дальнейшем благополучии. Побывав в прошлый раз в больнице, и глядя на Юрково бесстрастное лицо с незрячими глазами, старшина не верил, что ушедший в себя напарник их не выдаст. Слепому терять было нечего. Протяжно вздохнув, Рог решил доехать до Лома и с ним обсудить давно назревший вопрос: оставить Юрка живым или убрать, пока он не проболтался. Кругом одни проблемы. В начале Тихотравкин со своими деньгами, теперь вот сослуживец.
Не заезжая в липовую аллею с поломанными деревцами, Рог оставил машину у торговой палатки. Секунду, поколебавшись, купил поллитра водки “Тамбовский волк”. Скупой на деньги Лом на дармовщину выпить был не дурак. Сегодня их законный выходной и можно было, не торопясь посидеть за столом. Впрочем, в последние дни он что-то частенько стал прикладываться к бутылке. Рог понимал, что спивается, но поделать с собой ничего не мог. Пьяного не так донимали мысли об аресте.
Перед общагой малышня играла в классики. Источавший тепло черный асфальт был размечен мелом на неровные квадраты. Возле бетонной панели подъезда на солнцепеке грелся облезлый кот.
Размашисто шагавший до этого Рог вдруг невольно замедлил шаг. Он и сам не мог толком объяснить, что с ним произошло. Все его существо противилось идти дальше. Рог остановился, прислушиваясь к себе.
Ребятишки все так же взбрыкивали, поочередно сигая через кривые линии, пронзительно верещали, споря. Но что-то настораживало его.
“Вон оно что”, - догадался, увидев знакомый номер на стоявшем в тени лип неприметном на вид “уазике”. Лишь знающий человек мог сказать, что он принадлежит прокуратуре. Конечно, это само по себе еще ничего не значило, могло быть просто совпадением.
Изменившись в лице, Рогожкин предусмотрительно свернул в гущу сиреневых кустов. Здесь пахло сыростью и испражнениями, в несчетном количестве валялись пивные и водочные пробки. Выискав чистое место среди кучек нагроможденного кала, он замер, стараясь лишний раз не дышать. Сквозь узорчатые просветы кустов ясно видел подъезд. Долго ждать не пришлось. Хлобыстнула, растворяясь, наружная дверь, и на улицу тесной гурьбой вывалились пятеро. Трое были в черных масках с прорезями для глаз и рта. Рогожкин заметно позеленел. Хмуро моргая, не сводил глаз  с автоматчиков. В середине с заломленными за спину руками в наручниках, как-то неестественно боком двигался Ломов. Выражение его угрюмого лица не изменилось, только быстрее обычного катались по-над скулами вспухшие бугорки лицевых мышц. Позади с грудным ребенком на руках, покачиваясь, тянулась жена. За подол ее длинного приношенного халата цепко держался напуганный происходившим малолетний Петька. У него дрожали губы, но он не плакал.
Лена, захлебываясь слезами, неутешно рыдала, просила мужа.
- Скажи… скажи… это правда? Ну, скажи мне… о-ох… как же мы дальше будем жить? О-ой, мама родная.
У машины Лом оглянулся, сказал дрогнувшим голосом.
- Прости меня… Плохого я ни тебе, ни детишкам никогда не делал. Прости,… если можешь.
“Уазик” давно уехал, а жена еще долго стояла, смотрела в конец улицы, где он скрылся из глаз. Свежий утренний ветер трепал, кружил подол  ее домашнего халата, хлобыстал по икрам бледных ног. За детьми ей некогда было следить за собой.
Прежде чем выйти из кустов, Рогожкин, словно черепаха, втянул голову в плечи, чтобы, как ему казалось, быть не так заметнее и, глядя себе под ноги, быстро пошел, почти побежал к оставленной у палатки машине. Их с Ломом заложили. И не важно, кто: Тихотравкин или Юрок. Дело сделано. Он не сомневался, что в его квартире тоже побывали из прокуратуры. Просто ему немножко повезло. Если быть точным, неизбежное отдалялось на неопределенное время. Он также знал, что теперь перекроют из города все выезды. Надо было спешно уносить ноги. Уже в машине Рогожкин принял циничное решение: обязательно надо заехать за Линой. Если его попытаются захватить по дороге, эту суку можно использовать как заложницу. Ну, а если он беспрепятственно выедет за город, то в этом случае она окажет ему неоценимую услугу: можно какое-то время переждать у ее родственников. Должны же они у этой профуры быть.

* * *
Толян прожил у хлебосольной хозяйки месяц. В его обязанности входило только спать с ней. Наскучивший по бабам за восемь лет лагерной жизни, Толян свои обязанности выполнял с охотой, дивясь про себя ее сексуальным извращениям. В остальное время он лежал байбаком, смотрел телевизор, читал книги. Легкая сытая жизнь его портила. Он обленился и растолстел. Одно его беспокоило – Лина. Толян понимал, что если сейчас он не отомстит, то не отомстит никогда.
Однажды он проснулся, и, не прощаясь со спавшей еще хозяйкой, ушел, прихватив с собой финку… и ее золотые украшения.

13
Дача “бригадира” одной из преступных группировок областного центра находилась в пригороде. Среди высоких столетних сосен старинным замком возвышался недостроенный двухэтажный особняк. Затейливые башенки и колонны лепились к фасаду из темно-красного прибалтийского кирпича.
Подрядившиеся хохлы докрывали высокую крышу черепицей. Плотно, один к одному ложились красные брусочки.
Валек – сам хозяин – гремя ключами, деловито бродил по просторному двору, огороженному солидным кирпичным забором. На его обязанности лежало приглядывать за шельмоватыми хохлами, отпускать им по надобности строительные материалы, содержать ухоженную часть двора с клумбами и дорожками в относительной чистоте, а так же проверять причаленный на воде катер. Работа была не обременительная, и Валек ретиво взялся за службу. Лысый щедро поделился своей одеждой, высыпав перед ним целый ворох новых, но вышедших из моды вещей. Сказал, барственно поводя руками с характерной бандитам и “новым русским” распальцовкой.
- Давай, браток, упаковывайся. Будешь у меня за шныря.
Валек выкупался в летнем душе и облачился в чистые одежды. На исхудавшем лице, обтянутом коричневой, задубевшей от ветров и жары коже, проступил живой румянец.
- Ну, во, бля, - заметил жизнерадостный лысый, - теперь ты на покойника не похож.
На легковых машинах частенько наезжала братва. Простые до одури пацаны привозили с собой проституток, и ночь напролет орали на берегу непристойные песни. Неразборчивые пьяные голоса глухо разносились по воде. Горел костер, неровно колебались рыжие языки пламени, и на потных лицах куражившихся бандитов зловеще-красными бликами играли отсветы огня. За полночь, пресытившись сексуальными утехами, братва приступала к чисто мужскому занятию. Подогнав одну из “тачек”, они в свете фар стреляли в опустевшие бутылки. Щуря один глаз, другим в прорезь мушки, покачиваясь на подгибавшихся от изрядно выпитого ногах, ловили двоившуюся расплывчатую тень бутылки. Бах. Мимо. Бах, бах. Мимо. Сколько азарта и веселья было в это русской разудалой игре. Ау. Где вы товарищи из карающих органов?
Помня свои обязанности, Валек им прислуживал: приносил из холодильника в особняке водку, закуску… Вначале он пугался раздухарившихся пацанов, потом привык. А в последние дни он уже с нетерпением ждал приезда братков. И братва не заставила себя ждать. В пятницу не успел верхний краешек оранжевого солнца спрятаться за игольчатой кромкой леса, как на дороге к особняку радующей душу песней на разные лады засигналили клаксоны. Куда ты мчишься тройка-Русь? Валек встрепенулся. Вот он шанс раз и навсегда покончить с Рогожкиным.
Ночь сгустила краски. Валек, сидя на пороге, прислушивался к пьяному разгулу. Зарево костра красило верх забора притушеванной красниной. Когда на берегу начали стрелять, Валек вполголоса себе сказал.
- Пора…
Он вошел в дом, взял в холодильнике водку и понес к реке. Осторожно перешагнув через отрубившегося у костра братка, Валек выставил припотевшие от тепла бутылки на походный столик. Опьяневшие девчонки визжали, впервые дорвавшись до оружия. Жмуря оба глаза, они наугад палили в сторону леса.
- Ты чо, сука, завалить меня решила?
Одному из осоловевших пацанов показалось, что фривольная девица не туда наставила пистолет, и он, не задумываясь, отвесил ей звонкую оплеуху. Девка завыла толстым голосом.
- Ты чо, дурак, охуел что ли?
Валек вздохнул и отвернулся. Его интересовал распластавшийся в траве бандит. Бросая искосые взгляды на толпившихся у машины стрелков, он стал бочком придвигаться. Так и есть. В подвернутой на сторону руке браток держал пистолет. У Валька от волнения пересохло в горле, в тщедушной груди тупо запрыгало сердце, и ему показалось, что стук слышен у машины; осиливая липкий страх, он протянул руку к пистолету и, цепко прихватив за ствол намокшими пальцами, сунул себе за пояс, мгновенно уловив запах паленого пороха. Кажется, получилось. Он хотел спуститься к реке, чтобы вдоль нее добраться до железной дороги, а по ней в город, как вдруг его крепко схватили за рукав джинсового костюма.
- Ты кто?
Валек, застигнутый врасплох, от испуга слегка присел.
- А ты кто?
На его руке висела пьяная девица, получившая пощечину.
- Хочешь трахнуться?
- Н-нет, - запинаясь, отказался он.
- Ты чо, чувак, - несказанно удивилась проститутка, - трахаться не хочешь?
- Нет, - более уверенно повторил Валек.
- Ладно, заливать-то, - не поверила она.
- Я же сказал, нет.
- Ну, хочешь, я в рот возьму?
Пьяная шалава оказалась на редкость настырной.
- Да пошла ты.
Оправившись от неожиданности, Валек пихнул ее в мягкую грудь. Она не удержалась на непослушных ногах и мешковато шмякнулась на зад. Крикнула злобно вслед.
- Да пошел ты… коз-зел.
За шумной стрельбой на них никто не обратил внимания, и Валек беспрепятственно спустился к реке. Он знал, что его хватятся не скоро. Если вообще вспомнят о нем. Разве что из-за пистолета.
Оступаясь в невидимые в темноте ямки, Валек быстрым шагом направился вдоль реки. У самого спуска к воде берег дышал сырой прелью. В притихших камышах сдержанно урчали лягушки. Где-то далеко в лугах едва слышно проскрипел коростель. Догоняли глухие на воде выстрелы. В небе высеянным просом перемигивались звезды.
К рассвету Валек вышел на насыпь железной дороги, потуже перетянул ремень, чтобы случайно не вывалился пистолет и решительно зашагал в сторону города. Идти по шпалам было не удобно: расстояние между ними не соответствовало человеческому шагу. Если наступать на каждую, то шаг был коротким, семенящим, а если через одну, то неестественно широким. Валек притомился. Километров семьдесят отмахал от бандитской дачи. Солнце пригревало вовсю, когда он подходил к городу. У крайних домов Валек присел передохнуть и, подумав о том, что после убийства его непременно посадят, решил в последний раз побывать на родных могилках.
Пришлось вернуться назад, так как кладбище находилось далеко за городом. Отмахав крюк, километров в пять, Валек подошел к разрушенной в тридцатые годы часовне. На сохранившейся кое-где кровле проросла полынь, а в одном месте даже рост куст боярышника. На всем лежала печать запустения и затхлой ветхости. Валек перекрестился. Шурша подошвами по усеянной высохшим голубиным пометом земле, обогнул часовню, как неожиданно увидел на площадке у кладбищенских ворот красную “Ниву”. Валек непроизвольно ахнул и отпрянул за стену. Машину Рогожкина он узнал бы из миллиона. У Валька зачастило сердце. Унимая подступившую дрожь, медленно вытянул из-за пояса пистолет. С трудом, сглотнув пересохшим горлом, украдкой стал передвигаться за кустами ближе к машине. Сквозь изломистую стену листьев видел, как Рог вышел из “Нивы” и стал прохаживаться вокруг, бесцельно пиная скаты. Валек не знал, что он ждал Лину, которой вдруг некстати вздумалось заехать к отцу на могилку. Выехав за город, Рогожкин слегка расслабился и согласился, имея на Лину свои виды. С кладбища они собрались ехать к ее матери. Откуда он мог знать, что его вычислили.
Валек решительно вздохнул и поймал на мушку широкую грудь омоновца. Нажать на курок он не успел, Рог перешел на другую сторону машины. Чертыхнувшись про себя, Валек крадучись стал менять позицию. По территории кладбища он сделал крюк, заходя с левой стороны. Рогожкин что-то, вспомнив, зашел на правую. Валек крепко сжал зубы и вернулся на прежнюю позицию, прицелился, но выстрелить, опять не успел. Рогожкин вскинул голову, щурясь, посмотрел в сторону дороги, и быстро сел за руль. От города на приличной скорости неслись две милицейские машины. Рог понял, что на “Ниве” ему  не уйти и, выскочив из салона, тяжело побежал к ближайшим кустам. На его пути внезапно вырос Валек, удерживая двумя руками пистолет.
- Стоя-а-а-ть, - истошно заорал он, направив пистолет на Рога.
Рогожкин сделал по инерции шаг и застыл, не мигая, не веря себе.  Его глаза блудливо забегали по сторонам.
- Назад, - опять скомандовал Валек.
Рог медленно попятился, не сводя зачарованного взгляда с чернеющей перед ним точки ствольного канала.
- Т-ты чо, - запинаясь, Рог уперся задом в капот машины.
- Двинешься, убью, - пообещал Валек.
Рог оглянулся. Машины приближались, вырастая в габаритах. Убежать было еще можно. Он переступил ногами.
- Убью, - заорал Валек и, целясь, вытянул во всю длину подпрыгивающие от страха руки.
Рогожкин  неожиданно сел у колеса, вытянув ноги, и с тупым равнодушием стал замысловато водить пальцем в пыли. На его посеревшем лице жуткими черными крапинками проступили конопины. Он что-то беззвучно шептал, еле двигая иссиня-пепельными губами.
Валек отступил за кусты. Трясущиеся мелкой дрожью руки безвольно упали вдоль туловища,  с трудом удерживая потяжелевший вдруг пистолет. Из своего укрытия он видел, как из подъехавших милицейских Жигулей, словно на учениях, ловко выпрыгнули рослые парни в камуфляжных одеждах с черными масками на лицах, бесцеремонно заломили Рогожкину руки и силком поволокли в машину.
Вот и все, вот и сбылось выстраданное, выплаканное бессонными ночами Вальково желание.

* * *
Сквозь густое нагромождение ветвей солнце сюда не проглядывало. Пахло мокрой от росы крапивой и влажной, источавшей смертный тлен землей. Валек устало брел среди зарослей лопухов и бурьяна. В высоких старых ветлах с жутким стоном кричали грачи.
Дышавшая холодом тишина недолго стояла над могильными насыпями. Из-под тучи подул знобкий ветер, заскрежетал металлическими листьями линялых венков.  Пустынное кладбище угрюмо насупилось в ожидании покойника.
Не успел Валек дойти до родных холмиков земли, как чуть в стороне услышал невнятные за порывами ветра ожесточенные голоса. Женский голос показался ему знакомым. Отслоняя свисавшие перед лицом ветви, Валек крадучись подошел. На присыпанной желтым песком дорожке стояли двое. Лину он узнал сразу, а мужчина стоял к нему спиной; горячился, подрагивая голосом.
- … мне всю жизнь испортила, сука. Восемь лет жизни из-за тебя потерял.
- А ты что, ангелом был? – с искаженным в злобе лицом неистово кричала Лина. - После того аборта у меня дочь инвалидкой родилась.
- Меня это не касается…
- Касается. Еще как касается. Ты не только мне судьбу сломал. Многим. Чтобы девчонку на ноги поставить, я у одного артиста деньги отняла. На лечение. Понял ты, козел? Нагло отобрала… Двинула под яйца, как ты когда-то учил и… все… испекся артист.
- А я тут причем? – удивился парень.
- При том… Вся моя жизнь пошла кувырком с того дня, как ты меня изнасиловал.
- Сама дала.
- Врешь, козел, изнасиловал.
Терпение парня кончилось, он, не разжимая зубов, процедил.
- Ты мне Лазаря не пой… - и резко потянул ее к себе за грудки, вкось разнизав ворот будничного костюма, а правой рукой плотно прижал к тонкой шее остро отточенное жало финки. Матово блеснуло лезвие. – Пиндец тебе… ми-лаш-ка…
Потрясенный услышанным, побледневший Валек молча разевал рот, жадно хлебая не хватавший ему воздух. Так неожиданно и велико было поразившее его открытие, что он не нашел в себе сил что-либо сделать. Досадуя на себя,  в голове чехардой прыгали мысли: “Я, идиот, на Рогожкина думал. Что же делать? Стрелять?” - Осиливая спеленавшую его слабость, Валек обеими руками с трудом приподнял пистолет. – “Но у нее же больная дочь”, - кольнула мысль и пропала, придавленная внутренним видением мертво жены и дочери. Он поймал в прицел ее выпуклый розовый левый сосок, видневший в прореху. Пачкая белую грудь, из глубокой ранки на шее извилистым ручейком бежала кровь. – “Не надо”, - остановил себя Валек: “Пусть этот обиженный убьет ее своими руками”. – Он неуверенно опустил пистолет и тихо пошел к выходу.
… Холодея от ужаса, Лина смотрела прямо в черные провалы Толяновых глаз, где ничего кроме пустоты не видела. С противным хрустом, взрезая мышцы, лезвие упруго входило в шею. Свежая струйка крови бежала за пазуху, грея кожу.
- Все-о… пиндец… пиндец… те-бе.
Лина обреченно прикрыла глаза, как неожиданно раскатисто грянул выстрел. С громким гомоном грачи сорвались с ветел. Лина почувствовала, как ослабло проникающее давление острого в шею, и крепко державшая за грудки рука вяло поползла вниз, а через секунду и сам Толян рухнул с подкосившихся ног. Чуть левее позвоночника густой красниной напитывалась рваная рана. На вывернутом неловко в сторону лице задергивались тускнеющее поволокой глаза.
Лина отвела взгляд. Перед ней, крепко сжимая двумя руками пистолет, стоял Тихотравкин. Прыгающими губами, заикаясь от волнения, он сказал чужим охрипшим голосом.
- Я в-все с-слышал…
Лина мягко качнулась и упала перед ним на колени.
- Ну, что ж ты, стреляй.
Валек, мешкая, стоял.
- Стреля-яй!
Дико поводя широко раскрытыми сумасшедшими глазами, Лина поползла на него. Ее прическа растрепалась, жидкие пряди волос свисали на бледные раковины ушей. Вывалившись в прореху, трепыхались, словно в силке, крошечные груди.
- Убе-ей ме-еня…
Валек тщательно прицелился и зажмурил глаза. Медленно, томительно медленно он стал давить спусковой крючок.
- Стреля-яй!
Прошла целая вечность, прежде чем Валек открыл глаза.
С пеной у рта Лина заваливалась назад, вытягивая к нему скрюченные, словно коряги, руки.
Валек попятился, запнувшись о могилу, выронил пистолет. Потом круто повернулся и, не оглядываясь назад, заплетающим шагом пошел, невидяще натыкаясь на кресты. Позади полз хриплый, леденящий кровь, рвущийся вой.
У-убе-ей ме-еня-я!

ЭПИЛОГ
Осень желтила листву. Холодное, уже не греющее солнце привычно бороздило прозрачную синеву неба. В погожие дни летала тонкая липкая паутина.
В один из таких дней Валек убирался на родных могилках. Он сгребал в кучу отжившие свое посохшие травы, палые, подернутые коричневыми трупными пятнами листья берез. От разведенного им костра прогоркло, пахло жженым хворостом.
Занятый делами Валек не слышал шагов, подходивших к нему женщины с ребенком. Ворочая палкой костер, чтобы лучше горел, вздрогнул от звонкого детского голоса.
- Здравствуйте, дяденька.
Валек едва не выронил из рук палку, оглянулся.
- Здравствуй.
Заботливо принаряженная в розовую куртку девочка протянула ему завернутый в газету сверток.
- Это от мамы.
И убежала, мотая косичками к ожидавшей ее женщине в белом плаще. Проводив их долгим не моргающим взглядом до поворота с березовой, тронутой желтизной аллеи, Валек с чувством нахлынувшей на него нервозности развернул таинственный сверток. Скрепленная резинкой от бигудей в нем лежала внушительная пачка долларов. В прилагающейся к ней записке Валек прочел: “Извини. Здесь двенадцать тысяч. Остальные верну позже”

* * *
… Серая громада железнодорожного вокзала осталась позади.
Вертевшаяся у окошка девочка вдруг повернулась к матери.
- Мамочка, ты теперь у нас с бабушкой будешь жить?
- У вас с бабушкой.
- Вот и я так думаю, - не по-детски мудро рассудила она. – Где же тебе еще жить, как не с нами, если ты свою квартиру в городе продала… и перстенек красивый.
Лина притянула дочь к себе, положила невесомую руку на ее голову и, ласково гладя черные глянцевитые волосы, сказала с вздохом.
Дети должны жить с родителями.

* * *
Валек сидел на корточках перед костром; по одной вытягивая из пачки зеленые банкноты, равнодушно бросал их в огонь, а по обветренным впалым щекам его катились слезы.