ГЛАВА 43
КНИГА. НАЧАЛО ПРОТИВОСТОЯНИЯ
В одной из мансард на парижском Монмартре, далеко за полночь, под ярко горящей всеми лампочками люстрой скло-нился над столом седовласый мужчина. Это был наш старый знакомый, Николай Иннокентьевич Земсков.
Он дописал лист, медленно положил его под стопку таких же листов, большим белым параллелепипедом возвышавшую-ся над письменным столом, и, как бы вернувшись в действительность, оглядел комнату. До сих пор не мог привыкнуть к ее сверхскромной — стол, два стула, кресло, небольшой книжный шкаф, камин, рядом с которым была дверь в спальню, где сейчас спала жена,— в отличие от прежней, петербургской, обстановке. А с другой стороны, ничего не отвлекало, все помогало сосредоточиться на работе, которой он отдавал сейчас все свое свободное время. И вот труд нескольких лет жизни, начатый еще в Петрограде, где он в последние годы перед революцией пре-подавал на кафедре русской истории историко-филолологи-ческого факультета, был почти завершен. Он чувствовал опу-стошенность в душе, как при надвигающемся неминуемом расставании с верным, хорошим другом — и понимаешь, что надолго, если не навсегда, очень не хочешь этого, но ничего уж поделать нельзя. И его тянуло вновь окунуться в страницы исписанные аккуратным каллиграфическим почерком,— окунуться в века, которыми они дышали, и, может быть, найти в тех временах нечто, еще никем до тебя нынешнего не найденное, даже тобой прежним.
Не вставая, Николай Иннокентьевич сладко потянулся, от-кинулся на спинку массивного дубового стула, гармонично сочетавшегося с таким же столом, но затем все же встал и подошел к окну. Стоял ненастный осенний вечер одна тысяча де-вятьсот двадцать четвертого. Вот уже почти два года как они с женой, Екатериной Владимировной, после той знаменитой высылки в 1922-м году из России на «философ-ском» пароходе, среди других преподавателей вузов и гуманитариев, и непродолжи-тельного пребывания в болгарской В. обосновались в Париже и жили, прямо скажем, скудно, на гроши от его уроков. Ведь в свое время, когда началась война, они, вняв призыву государя, как и большинство соотечественников, имевших средства в зарубежных банках, перевели их в банки российские. А в 17-м, между двумя револю-циями, не сделали наоборот, как другие. Вот и остались теперь без средств к су-ществованию, когда на собственном опыте познаешь, каков он конфликт сознания и подсознания. Как у того вегетарианца, который мечтал о полном отказе человечества от мяса, а его самого по ночам преследовал один и тот же сон — как он смачно вку-шает сочную баранью ногу... Но, тем не менее, жить по обиде нельзя, и Николай Иннокентьевич был рад тому, что имел возможность заниматься любимым трудом. Земс-ков, устало выдыхая, провел узкими, длинными, неровными пальцами по бледному ли-цу.
Вернувшись к столу, он пододвинул рукопись к себе и наугад открыл ее.
Перед ним предстал Иерусалим в то жаркое лето, бук-вально висевшее над древним городом в день Пятидесятницы. Тогда не было еще ни Восточно-Римской империи, ко-торая по-гречески называлась Константинополя, а среди западноевропейцев — Визан-тия, ни христиан в городе Риме, ни тем более Римского папы, а Христианская Цер-ковь уже была. И зародилась она именно в тот день, в Пятидесятницу, в тройных рамках: еврейского народа, греческой культуры и Римского Государства. И это была Церковь, в которой изначально «…нет ни Еллина, ни Иудея, … варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос»*.
Лист за листом переворачивал Николай Иннокентьевич рукопись. Перед глазами его проходили образы мучеников, начиная от первого, от архидиакона Стефана, побитого камнями еще в Иерусалиме. И так два с половиной века по всей территории Римской империи — гонения и казни, гонения и казни… До самого 313 года, когда миланский эдикт дал христианам свободу.
Земсков окунулся в рукопись и стал читать:
«Когда же Христианство получило статус государственной религии, евангельскийй путь спасения обретает величайшее значение, становится внутренним содержанием всей жизни Империи. Со временем произошла перестройка всех планов, уровней и подуровней, всех граней жизни языческой цивилизации в христианскую. Произошло великое соединение идеи о спасении со свежей энергией новообращенных, произошло зачатие нового человечества. И, ставя веху начала новой жизни, равноапостольный император Константин устраивает новую столицу, Второй Рим на Востоке Империи. Так начался новый цикл римской государственности...
И далее, на протяжении своей истории Византия обращает в Православную веру, а заодно воспитывает и культурно про-свещает многие народы, в том числе славян, и среди них русских, давая им самое правильное, истинное Знание о Боге, о мире и о спасении как цели жизни…»
Земсков оторвался от чтения. Он мог и не глядеть в текст, ибо наизусть знал его содержание, мог воспроизвести почти слово в слово любую главу — память у него была исключительной. Он задумчиво поглядел вдаль, как бы сквозь стену.
«…Обращенные к небу золотыми куполами храмы Визан-тии олицетворяли собою единство с Империей, воистину, Христианской крепостью на земле, твердыней Право-славия, охраняющей Величайшую Культуру, от которой с VIII в. пошло дальнейшее развитие арабской, а начиная с Х в., и русской культуры. Даже такие основы жизни Европы и Американских Штатов, как "правовой порядок", "правовое государство", заимствованы из двух византийских сводов: Codex Theodosianus** и Codex Justinia-nus***, практически единственных источников римского права в наши дни. Не говоря уже о древнеафинской демократии, о которой в малых германских государствах, возникших на развалинах римской империи, узнали из текстов древних греческих философов, сохраненных в Византии. Таким образом, получается, что Византия — мать всей современной человеческой цивилизации…»
Мысли Николая Иннокентьевича из далекого не сразу вернулись в настоящее, а задержались на событиях недавнего прошлого. И он ясно осознал, что, несмотря на эмигрантские хлопоты и прочие, предшествующие им, дела, много думал о том, где же корни многовековой вражды и борьбы Византии и Западной Европы. Однако в суете разве может прийти в голову что-либо законченное, логически оформленное? Но думы эти, все же, не были фантазиями, поэтическими образами, оторванными от реальной, пусть и давней, исторической действительности.
В России до семнадцатого года: «Господи, неужели это навсегда ушло!» — проблем с материалами по истории Ви-зантии не было, целая наука была — византология. Тогда он с головой окунулся в нее. Помешали революционные события и связанная с ними очередная смута и неразбериха во всем. Это прервало работу Земскова, а переезд в Париж и вовсе лишил его легкого доступа к подлинным источникам. Тем не менее, постепенно, вначале в мыслях, а потом и на бумаге, по мере изучения фак-тов, накопленных им ранее, перед Земско-вым нарисовалась четкая в своей логичес-кой последовательности картина.
Западная Европа, видел Николай Иннокентьевич, началась с двух, казалось бы, местного значения событий: с провозглашения Папы Римского главой отколовшейся церкви и последовавшего затем провозглашения германского франкского короля Карла римским аристократом, а затем и римским императором. Но эти действия были «мес-течковы» и нелегитимны, так как шли вразрез с волей действительного Римского императора — императора Византии и с Единой Церковью.
«…Всячески заискивая перед императорами Восточной Римской империи, Карл в течение долгого времени добивался признания и соответственного обращения — «брат». Однако признания самой западной франкской империи и ее императора так и не состоялось. Вот в чем корень раскола между тогдашним Востоком и Западом в 1054-м году и причина лжекрестового похода против Константинополя в 1204-м…» — писал Николай Иннокентьевич.
Земсков и сейчас, зная многое, не мог взять в толк, зачем и с какими целями части нужно было отделяться от Единой Церкви и Единого Государства? Зачем было малым вотчинам, возникшим после завоевания германцами западных земель империи и провозгласившими себя христианскими государствами, вместо объединения с мощной, высококультурной и высокодуховной метрополией, образовывать новую империю? Зачем, для чего нужно было отделяться от единой матери-Церкви, что она им сделала плохо-го? И ничего, кроме реализации идеи заведомого противостояния неких сил (извеч-ное «разделяй и властвуй»?) единой Православной Церкви и ее мощному оплоту — Византии, в голову не приходило. Николай Иннокентьевич открыл то место в рукопи-си, где говорилось об этом.
«…И Западом все было поставлено «с ног на голову». Если вначале будет доказа-но, что Византийская Империя неправильна, неверна и, вообще, "раскольничья", что вскоре, как таковая, она и вовсе исчезнет с лица земли, то Германская Римская империя есть правопреемница Рима, и единственно верная, правильная и своя для тех, неких, разделяющих и властвующих, то целое, да еще и с центром в самом Риме, от которого якобы откололась, как часть, Византия,— думал Земсков.— Вот этот-то замысел, плод извращенного (если не сказать сатанинского) мышления и был положен в основу всей политики Запада в отношении Православной Константинопольской Держа-вы. Но, вот парадокс, чем дальше, тем все больше и больше требовалось доказывать, что она не существует. А поскольку сделать это, в силу исторической реальности, было никак не возможно, то возникало все нарастающее неистребимое желание уничто-жить то, что требовалось доказать несуществующим…» Земсков отвлекся, встал, разминая мышцы, сделал несколько упражнений. Затем выключил верхнее освещение, и снова сел, откинувшись на спинку стула, включил настольную лампу под красным аба-журом и с книгой подвинулся к яркому пятну света, создаваемому ею на столе.
«...И вот после раскола Запад уже с великим воодушевлением ведет во имя Христа крестовые войны за освобождение Гроба Господня. Однако очень скоро рыцари-кресто-носцы, несмотря на свой начальный энтузиазм, забыв религиозные цели своих похо-дов, все более и более начинают думать о своих личных, земных интересах, относясь нетерпимо уже и к власти своих королей и военных предводителей, ставя перед собой цели обретения собственной власти и обогащания, и ведут себя крайне недоброжела-тельно, требовательно и дерзко — грабежи, насилия, высокомерные требования,— устраивают геноцид над покоренными народами: славянами, греками, африканцами, арабами...»
* Новый Завет. Послание Апостола Павла к Колоссянам, гл. 3, ст. 10-11.
** Кодекс Феодосия (лат. Codex Theodosianus) — первое официальное собрание законов Римской империи.
*** Кодекс Юстиниана (лат. Codex Justinianus). Одна из 4 ч. обширного Свода гражданского права, включавшая законы Римской империи со времен правления Адриана (117-138) до 534. Разработанный по предписанию императора Юстиниана I (527-565) и названный его именем, этот документ был создан из пересмотренных с учетом новых исторических условий норм римского права и стал важнейшим достижением юридической мысли раннего Средневековья. Многие положения К. Ю. легли в основу позднейшего законодательства ряда европейских стран, а через систему испанского права распространились и на большую часть Латинской Америки.
© Шафран Яков Наумович, 2015